Ирис поглядел мне в глаза и сказал:
— Я поручусь за тебя.
Амаргин поморщился:
— Глупо, Босоножка. Слишком много на себя берешь. Тебе еще никогда не доводилось ни за кого ручаться. Поверь мне, это чудовищная морока.
— Верю. — Ирис опустил ресницы. — Верю, и что? Я поручусь, потому что хочу, чтобы она осталась.
Меня кольнуло внутри, я чуть не подпрыгнула на месте. Вот это да... Вот это да!
Амаргин посмотрел на меня и виновато развел руками:
— Я бы сам поручился, только... я здесь тоже на полуптичьих правах. А мой собственный поручитель давным-давно отправился в путешествие. Мда... — Он перевел взгляд на Ириса. — Вижу, парень, тебя не переубедить. Наверное, это к лучшему. Значит, в полнолунье. На Стеклянный остров.
Он кивнул нам, поднялся и зашагал вдоль берега, вверх по течению, насвистывая и пиная по пути цветную гальку. Мы глядели ему вслед, пока высокая его фигура (впрочем, это для человека высокая, потому что хрупкий Ирис был ничуть не ниже его, о Вране я вообще молчу) в развевающемся черном балахоне не скрылась за большими камнями.
— Ирис, — спросила я, — а почему он сказал, что живет здесь на птичьих правах?
— Он человек, хоть и маг. Земля людей находится на той стороне. Наверное, поэтому. — Я посмотрела на него, и он пожал плечам. — Сказать по правде, я не знаю.
— А что значит "поручусь"?
— Да просто скажу, что ты моя гостья. Что это я тебя пригласил.
— Но ты же меня не приглашал.
— Ну и что. Теперь приглашаю.
Ирис неожиданно вскочил. Сделал несколько шагов в сторону, огибая обломок скалы, под которым мы сидели, и зачем-то полез по камню наверх. Таких камней здесь была уйма, больших и маленьких, очень больших и очень маленьких, лилово-розовых, в черных и серебряных пятнах лишайника.
Ирис забрался на самую верхушку, оказавшись ярдах в семи над землей. Там он выпрямился во весь рост, легко потянулся, привстав на цыпочки — и попал в руки ветру. Волосы его черным пламенем взмыли в небеса, одежда затрепетала, парусом взлетел и защелкал плащ, завернулся тяжелый, темно-серый подол котты, наверное, чтобы ветер мог разглядеть вышивку на нижней рубахе. Ирис приложил ко рту сложенные раструбом ладони, и до меня донесся плачущий чаячий крик.
Крик взлетел вертикально вверх, в сиреневый провал неба меж темных сосновых крон. Ветер на лету поймал его и понес куда-то, небрежно подбрасывая на ладони. Я выбежала из-под сосен на пляж, где было просторнее — чтобы проследить за незримым его полетом. Ветер уносил чаячий крик на север, словно перья роняя по пути отзвуки и отголоски.
Я успела два раза вдохнуть и выдохнуть, когда северная сторона откликнулась. Откликнулась ощутимым не ухом, а всей поверхностью кожи легчайшим сотрясением воздуха, беззвучным эхом ударившей в берег волны.
— Пойдем, Лессандир.
Голос Ириса мягко толкнул меня меж лопаток, я даже сделала шаг вперед. Оглянулась:
— Куда?
— На берег. — Он смотрел мимо меня, на серебряную поверхность воды. — В дюны. К морю.
— Здесь, оказывается, тоже море недалеко! — обрадовалась я. — А река как называется, не Нержель, случайно?
— Нет. Не Нержель.
— А как?
Ирис, наконец, взглянул на меня и склонил голову набок, странно выжидающе улыбаясь. Потом ответил:
— Ольшана.
— Здесь нет ольх, — удивилась я.
— Выше по течению есть. Пойдем, Лессандир.
Коснулся моего плеча и прошел вперед, на длинную галечную косу. Куст мяты, потревоженный полой его плаща, вздохнул вызывающе-свежим ароматом. Мимоходом я сорвала листочек и сунула его за щеку. Под язык вонзилась сладкая ледяная игла.
— Ирис. А ведь ты только что придумал это название.
— Нет, — он не обернулся. — Я только что его вспомнил.
— Ты называешь реку по-другому?
— Да.
— И мне нельзя этого знать?
— Ты сама должна догадаться.
Я помолчала. Галечный, с песчаными проплешинами, пляж зарос зонтиками сусака. Бело-сиреневые цветочки, каждый о трех лепестках, парили в воздухе хороводами мотыльков. По левую руку светилась пепельным серебром медленная, лишенная отражений вода. Река Ольшана была гораздо уже Нержеля. Высокий противоположный берег хорошо просматривался — там стеной стоял темный сосновый лес, такой же, как и на нашем берегу.
— Почему ты называешь меня Лессандир, Ирис? — спросила я его спину. — Меня ведь зовут Леста.
Спина выпрямилась. Ирис остановился, резким движением головы отбрасывая тяжелые волосы. Я опять увидела острый кончик уха, а потом профиль Ириса, странный, тревожащий взгляд профиль — необычайно четкий, и в тоже время будто бы тающий, будто бы нарисованный на мокром песке, где его вот-вот смоет волна.
Он некоторое время глядел на реку, а потом проговорил, с паузами, подбирая слова:
— Понимаешь ли... Дело в том, что ты наполняешь свое имя, как вода наполняет кувшин. И изнутри твое имя выглядит иначе, чем снаружи. Тот, кого ты допускаешь внутрь себя, может увидеть твое имя изнутри. Изнутри оно звучит как Лессандир.
— Господин лекарь! — обернулся возница. — Паром к нашему берегу идет. Вон, на причале уже толпа собралась.
— Поедешь в Амалеру, Ю? — спросила я.
Он кивнул.
— Король приказал довезти тебя до дома. Я и сам хотел бы поглядеть, где ты живешь.
— Вдруг я опять наврала, да?
— Не болтай ерунды, Леста. Если король прикажет, Кадор тебя из-под земли достанет. Подумай на этот счет. Может, стоит уехать.
Хм? Впрочем, он прав. Еще вчера я могла скрыться под землей от кого угодно, даже от короля. Но теперь... без моей свирельки я мало чем отличаюсь от простых смертных. Привыкай, Лессандир. Привыкай быть простой смертной.
Под колесами загрохотали доски. Пестрая толпа раздалась. Груженая мешками телега тяжело откатилась в сторону, пропуская нас в первый ряд, к самой воде. Возница спрыгнул с козел, добыл из-под сидения старый плащ и накинул его лошади на голову.
— Послушай, Ю... — Я поскребла ногтем неотмытое пятнышко крови, спрятавшееся под рукавом. Я не знала, с какого края подойти и пошла напролом. — Ю, скажи, мы... еще увидимся?
Он посмотрел на меня, подняв бровь.
— Нет, — заспешила я, — не в этом смысле... Я бы хотела еще поговорить про Каланду, и... Понимаешь, я до сих пор ничего не помню. Потихоньку вспоминается, и я точно знаю, что у меня возникнет уйма вопросов. А ты единственный, с кем я могу поговорить об этом.
Ответить Ютер не успел.
— Доброго утречка, прекрасная госпожа! Да будет твоя дорога скорой и удачной, господин лекарь! Не в тягость ли добрым господам перевезти смиренного брата на тую сторону?
К нам обращался монах-здоровяк. Голоногий, в разболтанных веревочных сандалиях, в грубой серой рясе. Простецкое крестьянское лицо, хитрющие глаза — я сморгнула и узнала его.
— Эльго? О... брат Эльго, конечно же, мы перевезем тебя. Забирайся.
Ю не успел воспротивится — да, кажется, он и не думал сопротивляться. Его явно поразило мое знакомство с монахом, пусть даже и низшего ранга. По его мнению я должна была шарахнуться от служителя Господа как черт от ладана.
Знал бы он, что это за служитель!..
Грим, ощутимо покачнув повозку, забрался внутрь и плюхнулся на сидение напротив. Глазами задал немой вопрос: "Ну как?" Я едва заметно покачала головой. Ю, хмурясь, смотрел как паромщик настилает трап.
Повозка тронулась, прокатилась через всю палубу и остановилась у противоположного борта. Я огляделась в поисках Кукушонка: его смена была как правило, утренней. Но в паре у паромщика, как назло, оказался Кайн — и он заметил меня. Я сразу отвернулась, но дурачок тут уже принялся бессвязно голосить и тыкать в меня пальцем. Отец Ратера, с лицом злым и невыспавшимся, оплеухами загнал его к вороту. Интересно, он узнал или не узнал меня? Проверять это не хотелось. Я ссутулилась, стараясь стать как можно меньше. Грим принялся оживленно трепать языком, по большей части обращаясь к Ю. Тот в конце концов ввязался в беседу.
Я же смотрела как встающее солнце бросает в Нержель горсть первых лучей, и как странно сверкает в поднимающемся тумане золотая рябь, волшебно летит в опалово-белом, похожем на кипящее молоко воздухе, летит, не касаясь воды — вереницей огоньков, искристой чешуей, блистающим солнечным драконом.
Ирис неожиданно свернул от реки в лес. Сумерки здесь сгустились, стало совсем темно, однако я неплохо различала узкую его спину впереди и ровные гладкие стволы вокруг. В сосновом лесу нет подлеска, а землю устилает толстый хвойный ковер, глушащий шаги. Мы с Ирисом плыли в темноте как два призрака, только под моей ногой время от времени похрустывали ветки. Скоро я ощутила чуть заметный подъем почвы, потом лес окончился, словно ножом срезанный, и поперек дороги протянулась череда песчаных дюн, кое-где поросших молоденькими сосенками.
Мы пересекли дюны — море вдруг распахнулось впереди, словно веер иззелена-синий, щедро прошитый лунным серебром — от края и до края... И ветер с моря — едкий, мокрый, ранящий — распахал грудь мгновенным, упоительным, долгим, долгим, нескончаемым как перед гибелью — вздохом.
— Стой, — Ирис задержал мой порыв кинуться со всех ног к вод., — Погоди немножко. Луна выйдет из-за облаков...
Я поглядела на небо. Там, путаясь в ветхом перистом шлейфе, летела луна, на треть срезанная с левого края. На глазах у нас облачный шлейф ее истончился, разорвался — и весь берег неожиданно вспыхнул длинными волнистыми полосами; и гладкий пляж и покатые спины дюн многажды перепоясали ленты серебристо-белого сияния.
— О-ох... — восхитилась я. — Словно кто-то холст расстелил отбеливать.
— Это не холст, — серьезно поправил Ирис. — Это полотно. Стой на месте, а то наступишь на него — Перла сочтет за неучтивость...
— Полотно? Ты хочешь сказать... на самом деле?
Я присела на корточки, стараясь дотянуться до лунной полосы на земле — сквозь сияние я четко видела выглаженный ветром песок, мелкие камешки, ракушки, сосновые иголки...
— Не трогай, — мягко сказал Ирис. — Погоди. Оно пока не твое.
— Полотно! Выбеленное лунным светом! Высокое Небо, здесь и вправду что-то есть... здесь и вправду...
— Перла нас встречает. Встань, Лессандир, и поприветствуй Прекрасную Плакальщицу.
Я поспешно поднялась. По кромке воды в нашу сторону шла девушка — белая и прозрачная, словно ночной мотылек. Она казалась невероятно хрупкой, просто бестелесной — пока не подошла совсем близко, и я не увидела что ростом она не уступает Ирису, а лицо у нее такое, что и не знаешь толком — то ли задохнуться от восхищения, то ли тактично отвести глаза, как отводят взгляд от бельма или родимого пятна.
— Здравствуй, Ирис. — Голос у нее оказался настолько низкого регистра, что уже и не походил на женский. — Это и есть твоя смертная гостья?
— Да, Прекрасная. Именно за нее я поручусь перед Королевой в ночь полнолуния.
— Что ж... Здравствуй и ты, малышка.
Перла, улыбаясь краешками губ, смотрела на меня. Огромные, как зеркала, глаза ее были черны и начисто лишены белка. Опушенные белыми, с черными кончиками, ресницами, зеркально-черные глаза на белом-белом лице, в них отражались и мы с Ирисом, и почему-то луна, хотя она висела за спиной у Перлы.
— Приветствую, госпожа... — пискнула я.
— Ну... — тихонько засмеялась она, и вибрация ее смеха странно сообщилась воздуху; у меня перехватило дыхание. — Госпожа у нас одна, и это не я, малышка. Госпожа примет поручительство за тебя у этого босоногого сумасброда. Впрочем, он у нас не один такой. — Перла опять тихонько рассмеялась. — Мне, что ли, заманить какого-нибудь смертного себе на забаву?..
Я хотела сказать, что меня никто не заманивал, что это я сама... но я решила воздержаться. Говорить с этой женщиной было все равно, что говорить с драконом — она казалась еще более чуждой чем Вран. Во Вране была какая-то мрачная темная страсть, а здесь — улыбка столетий.
Она наконец подняла свой зеркальный взгляд и посмотрела поверх моей головы на Ириса.
— Ты ведь не просто так привел ее ко мне, Босоножка? Ты что-то хотел попросить для своей игрушки?
— Платье, Прекрасная. Она должна хорошо выглядеть на балу у Королевы. За это я отдам тебе то, что ты хочешь.
Из-за моего плеча протянулась рука, на ладони ее лежал маленький нож в форме птичьего пера — я не раз уже видела его; с помощью этого ножичка Ирис ловко мастерил свистульки и дудочки из тростника.
— Ого! — Перла почему-то отступила. Белая, с черным кончиком бровь ее изогнулась, как горностайка. — Ты и впрямь сумасброд, малыш. Убери скорей, и не вздумай предлагать его ни мне, ни другим, тем более за всякую мелкую услугу. — Она негромко фыркнула и, кажется, успокоилась. — Мальчик, ты понял, что я сказала? Нет ничего глупее ненужной жертвы. Хорошо, что ты обратился ко мне. Морион, Шерл или Куна не столь щепетильны.
— Тогда чем я расплачусь?
— Мы договоримся. — Она улыбнулась, мелькнув острыми зубами. В черных зеркалах дважды отразился озадаченный Ирис с закушенной губой; волосы его бились и развевались как флаг, хотя ветер стих и море разгладилось. — Мы договоримся, Босоножка. А ты, — тут она наклонилась ко мне, и из глаз ее глянули на меня две треугольных скуластых мордочки, по-дикарски разрисованных полосами и зигзагами, два ухмыляющихся, совершенно не похожих на мое, лица. — А ты иди со мной, малышка. Я сделаю тебе платье, которое ты не сносишь за всю свою жизнь, сколько бы тебе ее ни было отмерено.
