— Не складывается, Хелд, — сказала я. — Две легенды у Стеклянной Башни, и друг другу они противоречат. Где, по-твоему, стоял маяк, с которого святая Невена светила огнем лавеновским кораблям? Он ведь так и называется "Стеклянная Башня", что на нем, на этом острове, тот самый маяк и стоял. И стоял он там до того, как Странник Невену в жены взял.
— А ведь верно... — задумался Хелд. — Тогда откуда ж там клад?
— Логично предположить, что золото оказалось там уже хорошо после истории с Лавеном, правда?
— Погоди, ты про Проклятого Колдуна, что ли, который маяк развалил? Так разве он не за золотом туда лазал и с драконом сцепился, что они там камня на камне не оставили?
Я почесала в голове. Рассказывать про Изгнанника было как-то невместно, тем более, я сама не слишком много про эту историю знала.
— Как бы то ни было, Хелд, золото это не волшебное, а самое обыкновенное, человеческое. Драконидское, в основном. Ты же сам его видел, а если снести его к хорошему оценщику, он нам точно скажет, чей монетный двор и когда чеканил эти деньги.
— Так чьи же они тогда, деньги эти?
— Наши теперь, — засмеялась я. — Только больше я в пещеру ту не полезу. Страшно там, под водой. Застрять в два счета можно.
— И не лазь, — заговорил молчавший доселе Пепел. — Хватит того что есть с избытком. Правда, Хелд?
— А и правда. Мороки от него выше крыши. Мож, оно и впрямь Проклятым Колдуном припрятано, и само проклято?
— Кто его знает... — Я пожала плечами.
Разговор пресекся. Я усиленно жевала, Хелд посасывал винишко, Пепел просто сидел, сложа руки, и смотрел на огонь. Меня беспокоил Кукушонок. Как он там, один на темном берегу? Ему же идти некуда, а я так и не вернулась... Еще наделает глупостей...
Я облизала с пальцев куриный жир.
— Слушай, Пепел, а ты-то как в трактире оказался?
Он перевел взгляд на меня и улыбнулся мягко. Лицо его терялось в тени, только руки были освещены — красивые беспокойные руки, правда, малость иссохшие то ли от худобы, то ли от болезни, и опять не слишком чистые. Правда, мои руки сейчас тоже чистотой не блистали.
Я отломила хлеба, уже не столько ради еды, сколько желая обтереть приставучий жир.
— Скажешь — случайно?
Он опустил глаза:
— Не совсем. Скажу лучше, что искал тебя. Знал, что ты в городе.
Я вспомнила принцессу Мораг. И спросила с легким раздражением, как и она:
— Ты что, следишь за мной?
— Да, — сказал он просто.
Я не нашлась что ответить. Зато возмутился Хелд:
— А что тебе наша девочка далась, господин хороший? Виды на ее имеешь или как? Или золота захотелось?
Пепел только руками развел. Хелд, похоже, уже записал меня в невестки. Расскажу Ратеру, посмеемся. Впрочем...
Как-то очень четко всплыло в памяти его лицо — широкоскулое, простое, милое, все в веснушках. Глаза его медовые. Губы обветренные. Славный парень Ратер. Да только не по мне ему всю жизнь сохнуть. Не мое имя вывела судьба на его ладони.
— Чего молчишь, господин хороший? — не отставал паромщик.
— А что сказать? — пожал плечами Пепел. — Никто не знает, как все сложится. Пока я буду следовать за Лестой, а там посмотрим.
— Уймись, Хелд, — попросила я. — Ну что ты, правда. Я обещала Пеплу помощь, я от нее не отказываюсь. Пепел, я же не отстану — как вы встретились?
Паромщик подозрительно на нас покосился и занялся колбасой.
— Да все просто. Я к трактиру шел. — Певец аккуратно снял ногтем нагар с фитилька. — А тут навстречу Хелд с кульком. Узнал меня.
— Еще бы не узнать! — буркнул паромщик.
— Говорит, что к тебе идет.
— Ага! — подхватил Хелд. — А он мне — ее на улице нет, говорит, в гостинице она, говорит, и так, знаешь, уверенно говорит, прям будто сквозь стены видит... А я говорю — да нет, говорю, обещалась ведь снаружи ждать. А он говорит, как хочешь, мол, но в гостинице она.
— Вошли мы в двери, тут к нам девочка-прислуга подбегает, дрожит вся, бедняжка. Сказала, что тебя в хелдовой комнате заперли, и псоглавцами пугают. Ну, мы скорее наверх, а дальше ты сама все знаешь.
— Спасибо, — я поежилась. — Перепугали они меня крепко. Это все из-за того случая... Ну, помнишь, когда на нас напали, тебя поранили еще...
— Не ходи больше в город, — вздохнул певец. — Хелд прав, может, нам стоит уехать?
— Нам?
— Ну да. Нам всем. И тебе, и приятелю твоему, Ратеру, и Хелду. И мне тоже, раз все так криво повернулось...
Я покачала головой.
— Не могу. У меня тут... много дел. Я не могу сейчас уехать. Потом, может быть.
— Да какие дела, когда земля пятки жжет! — снова возмутился паромщик. — Вот споймают тебя, девонька, на кусочки порежут, а потом обратно сошьют, чтоб где клад лежит показала! За золото твое любой душу продаст, будь он хоть Пес Сторожевой, хоть примас андаланский, прости Господи... Поедем, переждем, потом вернемся, через годик-полтора...
Тут не только в золоте дело, хотела сказать я, но только рукой махнула. Никуда я не поеду, пока Малыша не найду... пока его Амаргин на ту сторону не заберет. Еще Мораг, покушения, обряд, Каланда. Взялся за гуж... Нет, не могу я уехать.
А потом, вряд ли Амаргин меня отпустит. Может, это очередная сложность, которую мне необходимо преодолеть... мало ли что ему в голову взбредет, ехидне магической. Для него наблюдать как я корячусь — одно удовольствие. Начну ныть — пошлет на все четыре... Зато лекцию заумную прочтет в награду, если жива останусь.
Холера черная.
Неожиданно я зевнула. Разозлилась на себя и зевнула еще шире.
— Иди-ка ты, госпожа моя, сны досматривать, — усмехнулся Пепел.
— А вы?
— А мы тоже прикорнем до утра, правда, Хелд?
— И то дело, — паромщик раззевался вслед за мной.
— Вы только в другую комнату не уходите, — попросила я. — Постель широченная, все поместимся. А то мне как-то не по себе одной.
— Не стесним? — Пепел смотрел не на меня, а на паромщика.
— Ни в коей мере. Широченная, говорю, постель.
— Я лягу рядом с барышней, — заявил бдительный Хелд. — А ты, господин хороший, на краешке.
— Да хоть на жердочке, — тут Пепел не выдержал и тоже от души зевнул.
Полнолуние!
В зелено-золотом небе медовой кувшинкой цвела луна. Воздух превратился в лунный сок — опаловый, янтарный, тающий, неистово-нежный, оставляющий в горле сладостное, с тайной горечью, с ума сводящее послевкусие. Что-то еще насыщало этот воздух, что-то, находящееся за пределами моего восприятия, отчего упоенно заныло сердце, а душа задрожала, как переполненный тонкостенный бокал...
Луна! Ровного сияния ее было много, неохватно много, но глаза меня отчего-то подводили, казалось — зрение меркнет, хотя все вокруг было видно с ошеломляющей четкостью. Сумеречное бесплотное золото — лишь малая толика немыслимого света, что оказалась доступна моему человечьему зрению; остальное пронизывало тело тоской и радостью, неощутимым ветром проникало и уносилось прочь, даром расходуя на меня свое волшебство.
Стеклянный Остров тонко вибрировал под ногами, сообщая всему телу едва переносимое напряжение, и мне мерещилось — сейчас меня просто разорвет на кусочки или же схлопнет, как мошку меж ладонями земли и неба.
Ирис держал меня за руку, но я еле ощущала его прохладные пальцы: он, Ирис, находился сейчас по большей части там же, где весь этот остров, и весь этот воздух и лунный свет, а здесь, со мной — была лишь тень его, почти бестелесная, почти прозрачная, постоянно ускользающая тень. Эхо, отзвук, небыль, игра воображения...
Каменные ступени в лунном свете прорастали странным собственным свечением. Стопы не ощущали тверди, лестница текла под ногами, вознося нас выше и выше, к лиловым громадам сосен. Кроны грозовым облаком затмили луну — и тень, как вздох, опустилась на нас.
В тени пел соловей, четко выговаривая колдовское заклинание, перемежаемое то воркующими, то искристыми трелями смеха. Куда уж больше — у меня и так голова кругом от всего этого колдовства.
Лес распахнулся будто занавес, открывая сплошь заросшую папоротником дорогу.
— Ирис... погоди. Мне надо отдышаться, или я упаду.
Услышала собственный голос как со стороны. Вообще-то я только подумала, что грохнусь, если мы не остановимся, а сказать об этом пока как-то еще не решилась...
Оказывается, нет — говорю.
— Лесс?
Он смотрел мне в лицо, чуть хмурясь. Глаза его плыли где-то над моей головой, далеко, и чуть сбоку — совсем не там, где я.
— Постоим. Пожалуйста.
Крепко зажмурилась. Да что ж это такое? Я конечна, как замкнутый круг, мир безграничен, неохватен, он вблизи, рядом, в стороне, он проходит мимо, мимо, мимо, задевая меня лишь дыханием своим, кончиком крыла, пальцами по щеке...
Пальцами по щеке. Ладонями по плечам. Крепко охватывает локти, прижимая их к бокам.
— Лесс. Так лучше?
Держит меня. Перевела дыхание. Разлепила веки.
Ирис приблизился, вернулся из своего далекого далека, куда мне путь заказан. Почти целиком вернулся. Стал почти осязаем. Светлые серо-сиреневые глаза заглядывали в душу, в них качались камыши, порхали ночные мотыльки, всплескивала легкой волной река Ольшана.
— Стеклянный Остров, — тихонько проговорил Ирис, — Такое место. Ты привыкнешь.
— Вряд ли.
— Ты сопротивляешься.
— Разве?
— Конечно. Тебе кажется что ты — запертый дом. Открой двери. Выйди наружу.
Легко сказать! Я не знаю, где запоры. Где двери я тоже не знаю. Я бы взломала их, честно, но где они?
— Я хочу к тебе, Ирис!
— Ну иди. Иди за мной.
И он удаляется, словно падает в пропасть.
Я перестала ощущать его ладони, между нами возникла стеклянная стена. Это было тем страшнее, что он стоял вплотную и руки его сжимали мои локти. Вцепилась в одежду у него на груди, пальцы смяли несуществующую ткань, плоть его — лишь порыв ветра, если я сделаю шаг — я пройду насквозь...
Лбом, грудью, ладонями — в стеклянную стену, с размаху! И еще раз! И еще!
— Неееет... Не могуууу...
Со дна пропасти, из полной тени бездны звали его глаза:
— Ну иди же ко мне. Иди!
— Не могу...
— Иди, Лесс.
— Не получается! Вернись! Побудь со мной, мне страшно.
— Хорошо. Хорошо. Как ты хочешь.
Закапываюсь лицом в складки одежды, в расшнурованный ворот, в шелк рубахи. Легкое тепло, горьковатый пресный запах воды, тины, ивового листа. Виском упираюсь в порожек ключицы, под щекой — твердый покатый свод его груди, сердце стучит... Зараза! Сердце стучит, как у нормального человека, часто стучит, громко, зараза...
Пауза.
— Пойдем, — сказала я.
А то у меня опять ум за разум заходит, только уже в другую сторону...
Отодвинулся. Улыбнулся:
— Не бойся ничего.
Когда ты рядом, я ничего не боюсь. Потерять тебя боюсь. Собственно, только этого я и боюсь...
Проклятье, зачем я тебе?
Всего лишь — игрушка. Э, пусть игрушка, пусть что угодно, только...
Папоротники — по колено. Перистая сумеречная прогалина вглубь соснового леса, обрамленная искрами светляков. Колоннады стволов перевиты лентами тумана. Меж стволами колыхалась живая прозрачная тьма, полная шелеста и движения. То ли там ходили пугливые звери, касаясь боками шершавой коры, то ли взмахивали крыльями ночные птицы, поглядывая на нас с ветвей. Над головой зеленая проточина неба стремительно теряла золотой оттенок; из-за спины, со стороны материка споро растягивала свой плащ темная звездная синева.
И еще раз раздвинулся занавес — сосны расступились и мы вышли на самую вершину холма, словно снегом заметенную лунным сиянием. Волны высокой травы казались сугробами, черные вертикали стоячих камней полосовали тенями лунный снег, а небо за ними густело ночным кобальтом, наискосок перечеркнутое Млечной Дорогой.
Близость неба была очевидна — луна, огромная как соседний холм, показывала спину из-за края земли. Тело луны изрыто оспинами, складывающимися в улыбку. Оспины ее напоминали отверстия в теле свирели, и неоглядное пространство переполняли переливы неслышных нот, выдыхаемых ночью.
Свет луны легок как разбавленное вино. В воздухе — терпкость и неистовство, и еще пропасть всего того, что я не чуяла, но каким-то шестым чувством знала, что оно есть и оно действует на меня.
На вершине одного из камней сидел филин.
Он повернул кошачью голову, следя за нашим приближением, и я вдруг поняла, что это не филин, и что голова у него в самом деле кошачья. Узкие глаза горели зеленью.
— Кто это, Ирис?
— Это камана.
— Камана? Такая же, как у верховного короля на гербе?
— Наверное. — Ирис пожал плечами.
Камана переступила когтистыми лапами, боком перебираясь на край камня. Распахнула совиные крылья, и ее вдруг бесшумно снесло вниз разлапистым кленовым листом. И повлекло — низко, над самой травой, до темной стены леса, где косматая хвойная тьма проглотила ее. Из мрака донесся печальный кошачий крик.
Ирис потащил меня вперед, но я не могла оторвать глаз от сосен, скрывших чудесную тварь. Лавен Странник некогда начертил на своем гербе птицу с рысьей головой, каману-посланницу. Вот уж не думала никогда, что увижу ее въяве
— Королева.
Вздрагиваю от рывка — Ирис прибавил шагу.
Между двух камней, перекрытых третьим наподобие ворот, сгустилось снежное сверкание. Высокая статная фигура, прямая, словно луч, в медлительном вихре переливающегося серебра. Едва проступающие очертания змеино-тонкого тела, летящие волны пепельных волос, лицо будто ледяное лезвие, жадная жесткая улыбка, глаза ярче лунного света.
— Моя королева.
Ирис упал на колено. Я опустилась рядом с ним в белую от луны траву; по левую руку угольным провалом протянулась тень гигантского камня.
Королева не отбрасывала тени. Королева сама — источник света, хрустальная ваза, ледяной меч, холодный, свернувшийся жгутом ветер. Плоть ее почти прозрачна. Сила ее пугала даже малой частью своего присутствия.