Но он ничего не видел и не слышал. Темное небо хлестнуло изломанной ветвью молнии, и на фоне пепельной пропасти, в которую на мгновение превратилась вода, мелькнул небрежный черный росчерк, словно небесный великан поставил свою подпись на полотне безумства стихий.
Эрайн исчез.
Занавес ливня задернулся.
Кукушоночья ладонь сползла с моего лица.
В черных тучах над нашими головами небесный великан зло и раскатисто рассмеялся.
Глава 18
Принцесса и чудовище
Кое-как преодолев последний крутой подъем, я проползла пару шагов на четвереньках, запуталась в юбке и рухнула на рыжий хвойный настил.
— Ты на муравейнике лежишь, — уведомил меня Кукушонок.
Он привалился к сосне, устало переводя дыхание и утирая рукавом пот. Я видела, что он попал волосами в смолу, но сказать ему об этом не было сил — я дышала.
— Солнце почти село. — Кукушонок прищурился на запад. — Мы собираемся и дальше шарахаться по лесу? В темнотище?
— Иди... на фиг, — прохрипела я. — Малыша надо найти... сегодня. Как можно... скорее. Я... буду искать. А ты... иди на фиг.
— Кончай ругаться. Отыщем твоего Малыша. Вон от него колея какая. Словно табун коней прогнали. Глянь, как он тут все распахал.
Я сплюнула.
— Это... другой разговор. Малыш просто перепуган. Если бы... я была с ним рядом... а не трепалась с тобой, я бы успокоила его. Амаргин сказал... Ай-яй!
— Я же говорю — ты лежишь на муравейнике.
Я переползла в сторону, села, принялась отряхиваться.
Грозу унесло на север, тучи разметало по небу, сильный юго-восточный ветер высушил вершины холмов Соленого Леса и нашу одежду. Умытое небо гасло, от солнца осталась только пара угольков на горизонте. По краю холма, в мертвой траве, оглушающе стрекотали кузнечики.
— Однако... если мантикор эдак перепуган, — пробормотал Ратер после паузы, — не след бы нам с тобой за ним по пятам гоняться. Я смекаю, это его еще больше напугает. Вот за тобой бы так гонялись, а?
— Малыш знает меня. Мы с ним разговаривали. Он знает меня.
— Надо бы ему дать передохнуть. Чтоб он полежал под кустом, оклемался, огляделся...
— Я же не из-за собственного каприза за ним бегаю, Ратер! А если его кто-нибудь увидит? Он же чудовище! Его убьют тут же, на месте!
— Эт верно... А еще скорее, он сам кого-нибудь от большого испуга порешит.
— И за ним начнут гоняться охотники похуже, чем мы с тобой... Ну, всё. Отдых окончен. Встаем, идем дальше.
— Это ты вставай, я-то уже стою. Так куда, говоришь, идти?
— А ты не видишь? Вон туда, где деревца поломаны.
Некоторое время мы пытались спуститься там же, где это сделал Эрайн. Но одно дело — залезть на крутизну, и совсем другое — по крутизне спуститься. А у мантикора, кроме пары рук, есть еще четыре когтистые лапы и хвост, которым можно за что попало цепляться.
Я остановилась над отвесным участком. Ну, если он и здесь умудрился не скатиться кувырком, то у него, наверное, еще и крылья ко всему прочему имеются, только я их раньше как-то не замечала.
— Там, внизу, того, — прокряхтел Кукушонок, — болото внизу.
— Какое еще болото?
— Ну, болотце. Жабий Ручей, он в Мележку впадает, вон там. — Ратер махнул рукой куда-то в темноту. — Трясины нет, но грязищи по пояс будет. Особенно сейчас, после дождя. И крапива там знатная.
Я задумалась. Свалиться с кручи в мокрое и грязное болото как-то не улыбалось. Даже если в нем нет трясины.
— А обойти его можно?
— Болото-то? Можно, почему нет. Вдоль старого русла пройти, и вон туда, к Мележке, выйти. Там хороший песчаный овраг. Я б на месте мантикора туда бы и побег, и там бы заночевал.
— Малыш не знает здешних мест. Разве не видишь — он прет напролом, куда глаза глядят. Боюсь, он здесь сверзился прямо в болото.
— Если и сверзился, то давно из этого болота вылез. И бродит сейчас где-то совсем в другом месте. Или в овраге спит.
— Ладно, — решилась я. — Веди к этому оврагу хваленому. А то ребрами гребеня считать в самом деле как-то не тянет.
Мы залезли обратно на вершину, прошли по гребню на север и спустились по гладкому удобному склону. Кукушонок неплохо ориентировался в Соленом Лесу, я неплохо видела в темноте — и вместе мы продвигались довольно резво. Правда, мокрая трава и размеренный шаг после беготни сказались не в лучшую сторону — мы оба начали мерзнуть.
По правую руку кромешной стеной стоял лес, по левую меж деревьев проглянуло небо в белесых перьях облаков.
— Ага, — сказал Ратер. — Похоже, мы правильно идем. Овраг должен быть прямо впереди.
— Постой, — я схватила его за руку. — Послушай...
За деревьями, на прогалине, надрывался коростель, но за его нескончаемым "спать пора" странным, неуместным фоном доносилось...
— Музыка?
Кукушонок уставился на меня, глаза его блеснули белками. Я пожала плечами в темноте:
— Точно, музыка. Похоже, здесь где-то гулянка в лесу.
Мы еще послушали далекое пиликанье виол, чьи-то нестройные голоса, пьяный хохот...
— Я знаю, кто это, — заявил вдруг Кукушонок.
— Да ну? Какие-нибудь разбойники с большой дороги?
— Почти угадала. Это ее высочество сотоварищи. Шабаш у них.
— Какой еще шабаш?
— Ну, не шабаш, а эта... как ее... орания... оргация?
— Оргия?
— Во, во. Благородные развлечения, сопровождаемые ором и гиканьем.
Я нахмурилась, почесала нос.
— Знаешь что... пойдем-ка отсюда. Мантикор туда, где шумно точно не сунется. Он или удрал подальше, или отлеживается где-нибудь в тихом месте. Здесь ни ему, ни нам делать нечего.
— Я вижу огонь, — сказал Ратер. — Во-он, внизу, смотри... Они совсем рядом. Просто они ниже нас, в самом овраге.
— В овраге?
— Стань ко мне, отсюда видно.
А и правда, овраг-то оказался прямо перед нами, в двух шагах. Темный его зев загораживали склоненные деревья, куполом нависающие над высохшим ложем ручья. Снизу листву подсвечивали гуляющие оранжевые блики. Серый с подпалом дым, словно зверь, карабкался по противоположному склону, прижимаясь к крутизне. Самого пламени видно не было.
— Я слышал, принцесса и приятели ее... того... — Ратер щелкнул пальцами. — На шабашах своих через костер прыгают. Голышом.
— Ну и пусть себе прыгают. Тебе-то что?
— Говорят, она ведьма.
— Мораг — ведьма? — Я покусала губу, потом все-таки сказала: — "Ведьма" — это не совсем правильно. Она не ведьма. Она... эхисера.
— Что?
— Ну... волшебница. Магичка.
— Да ты что? — Ратер схватил меня за рукав, развернул к себе. — Значит, это правда? Не враки?
— Что — правда?
— Что она колдунья!
— Ратер, все не так просто. Я тебе потом объясню. Пойдем отсюда.
Я потянула его прочь, но парень стоял столбом.
— Колдунья... Я так и знал. Так и знал, что тут не без нечистого... У нее ж на лице написано... Душу свою бессмертную продала за силу колдовскую!
— Да ну тебя, Ратер, ерунду городишь. Все было не так.
— А как?
— Мать ее, королева Каланда, была эхисера. Настоящая эхисера, без всяких там... — Зачем я это ему рассказываю? Тем более — откуда я это знаю? Но вот же знаю, и рассказываю, черт за язык тянет... или старая неизжитая зависть, или тоска неуемная? — Я думаю, это она принцессу к волшбе причастила, обряд провела, гения дарующий.
— У-у! — вдруг взвился Кукушонок, пришлось шикнуть на него, чтоб не повышал голос. — У-у...Так это королева Каланда, это все она... это она принцессу нечистому продала, когда та еще маленькой была...
— Да что ты бормочешь! Никого она никому не продавала. И не смей про Каланду гадости говорить! Ты ее вообще не видел!
— Да твоя обожаемая Каланда... собственную дочь...
Я сунула под нос Кукушонку сжатый кулак.
— Еще одно слово про Каланду... эй, ты куда?
Кукушонок оттолкнул мою руку и зашагал к оврагу. Я догнала его, сцапала за плечо:
— Спятил? Нас поймают. У них собаки.
— Какие собаки?
— Они же охотились днем, балда! Как пить дать, это охота заночевала.
Парень послюнил палец и поднял его над головой.
— Ветер от Нержеля. Обойдем вон там.
— Ты кретин. Ты безмозглый идиот.
— Ну и вали отсюда, если трусишь.
— Я уже имела дело с принцессой. Не хочу ей больше попадаться.
— Вот и вали, говорю.
— И тебя уже один раз вытаскивала из застенков. Мне это тоже надоело.
— Давай, давай. Попрекни меня еще куском хлеба.
— Не топай, балбес! Ломишься, как стадо кабанов.
— Тихо ты...
Ратер опустился на четвереньки и осторожно пополз сквозь растущую на краю оврага мокрую малину. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.
Внизу открылась неширокая ложбина — на дне ее, прямо под нами, словно в адском котле полыхал костер, по песчаным стенам метались ломкие тени. На фоне пламени корчились и скакали три косматых силуэта — правда, не совсем голяком, а в длинных распоясанных рубахах. Пара пестро одетых музыкантов терзали визжащие инструменты. Призывно пахло горячим вином и чуть подгоревшим мясом.
Дальше, в глубине котловины, на разбросанных плащах сидели и лежали остальные гуляки, у которых, наверное, уже не было ни сил, ни желания прыгать перед огнем. Трое или четверо спали вповалку на разбросанных коврах, еще четверо, сидя полукругом, лениво передавали друг другу полупустой мех, а одна пара, нисколько не смущаясь присутствием зрителей, занималась любовью.
— Ну, разбойники... — вполголоса пробормотал Кукушонок. — Настоящие разбойники...
— Где-то должны быть слуги. И лошади. И собаки.
— Вон там, я смекаю, — Кукушонок показал в темную глубину оврага.
— Если они там, собаки нас унюхают.
— Навряд ли. Слишком туточки много потных нобилей, чтоб унюхать двух замерзших браконьеров. Хотя какие мы браконьеры, здесь же не Королевский Лес.
— А, для них один черт... Смотри-ка, это ведь девушки у костра скачут. У одной, кажется, кроталы в руках.
— Это альхана, которая с погремушками. А остальные, наверное, просто шлюхи из города. Ноблесок тут нет. Музыканты у них тоже альханы. Вот ведь наяривают, черти...
Я оглядела всю компанию в поисках принцессы.
— А где Мораг?
— Мораг-то? Вон она.
— Где?
— Да вон. С мехом.
А ведь точно. Один из ленивых пьянчужек оказался принцессой.
Сверкнул серебряный обруч — принцесса откинулась назад, расправляя мех и выцеживая себе в глотку остатки вина — угольно-черные волосы коснулись скомканного на земле плаща.
Пустой мех отлетел в сторону, Мораг легким, скупым движением вскочила на ноги. Вскинула руку — музыка смолкла на полутакте, танцующие у костра замерли, теперь был слышен только треск пламени и шум ветра в листве.
Принцесса что-то проговорила. Двое пьянчужек поднялись и направились к костру.
— Че это они делают? — удивился Кукушонок.
— Гасят огонь, как видишь.
— Разве так огонь гасят?
Девушки в рубашках отодвинулись к песчаной стене; парни, вооружившись длинными палками, принялись растаскивать костер в разные стороны. Пламя тут же упало, сократилось, сделалось темнее. Принцесса между тем отвесила пару пинков сплетшейся паре и отправилась пинать спящих.
Вскоре народ в котловине зашевелился. Вспыхнули факелы. Ковры и разбросанный скарб оттащили подальше, а бывший костер превратился в большую, мерцающую темно-алым кляксу.
— Ого, — пробормотала я. — Или я ничего не понимаю, или сейчас цирк начнется.
— Чего начнется? — Кукушонок недоумевал.
— Цирк, говорю. Это будет похлеще прыжков через костер. Ты гляди, гляди...
— Не нравится мне это... — бормотал он, ерзая и шурша ветками. — Лучше б они этим своим занимались... оргием своим...
— Тссс! — я ляпнула Кукушонку по загривку и придавила его к земле. — Молчи...
Совсем рядом прошелестели шаги, затем кто-то затрещал кустами, пробираясь к краю оврага. Мы с Кукушонком испуганно переглянулись. Невидимка повозился и затих в трех шагах от нас.
Кукушоночьи губы воткнулись мне в ухо:
— Кто-то из слуг, небось. Тоже подглядывает.
Я кивнула и прижала палец к губам.
Тем временем двое помошников стащили с Мораг сапоги и завернули штанины до середины икр — она босиком прошлась перед рассыпанными углями. По периметру мерцающей кляксы воткнули десяток факелов, осветив место действия. Мораг махнула рукой — музыканты слаженно грянули какую-то смутно знакомую мелодию, а девушка-альхана, щелкая кроталами, вдруг завела мощным, ясно слышимым голосом:
— Не летай, голубка в горы,
Стрелы для тебя готовы!
Мораг помедлила, прислушиваясь к музыке, затем выпрямилась, проведя руками по бокам сверху вниз, сжала ладонями узкие бедра, тряхнула черной гривой — и шагнула на раскаленные уголья.
Кукушонок придушенно ахнул, я снова надавила ему на загривок, пригибая горячую его голову к земле. А чего он ждал, интересно? Что принцесса рыбу ловить будет в этом пекле? Или кого другого загонит на головешках прыгать?
Принцесса подняла руки над головой, ударила в ладони и закружилась, взметывая босыми ногами черную золу. В прорезях темной котты замелькала белая рубаха, белые рукава взлетели крыльями, волосы бессветным плащом расстелились по воздуху у нее за спиной. Толпа раздалась — на песке, перед перемигивающейся алыми огоньками угольной лужей плясала и пела альхана, тоже голоногая, простоволосая, в одной нижней рубахе.
— Где в горах снега не тают,
Стрелы острые летают!
Не улыбка и не шутка
Не спасут тебя, голубка.
Не опасно? Не серьезно?
Улетай, пока не поздно!
На родной лети порог
Я не голубь, я стрелок.
Не летай, голубка, в горы
Рано поутру,
Чтоб не умер я от горя,
Выпустив стрелу,
Выпустив стрелу.
Я глядела во все глаза. Зрелище было что надо! Хорошенькая альхана оказалась прирожденной плясуньей и певицей, а вот Мораг танцевать не умела, однако кружилась по раскаленным углям с великолепной грацией разъяренного животного.
Кукушонок поедал их глазами, весь подавшись вперед. На лбу и на крыльях носа у него выступил пот. Эк парня разобрало! Впрочем, не удивительно. Альхана была хороша, а принцесса еще лучше. Хоть то, что она вытворяла, мало походило на танец. Но дикий заморский зверь пантер из нее получился — будь здоров! Даже отсюда было видно, как блестят у принцессы зубы.
Рядом ни к месту заерзал, зашевелился наш невидимый сосед. Мне пришлось толкнуть Ратера в бок, чтоб он прекратил сопеть, вздыхать и громко глотать слюну. Кукушонок ответил на тычок бессмысленным мычанием, не отрывая глаз от красавиц. Ладно, шут с ним. Если сосед в таком же состоянии как и мой спутник, то он не только нас, он и вражескую армию у себя под носом не заметит.
В глубине оврага, там, куда уводило песчаное русло ручья, мне почудилось шевеление во мраке. Какие-то голоса загомонили за ярко расписанным занавесом альханской музыки. Вдруг из темноты выскочил человек, размахивая руками и крича, и музыка оборвалась.
— Чудовище! — кричал человек, и по его голосу было ясно, что он не на шутку испуган. — Миледи, там чудовище в лесу! Дракон, миледи! Прямо к лагерю подошел!
