Безграничье. Часть 2. Пирамида Силы

Дроак торжественно возложил к ногам раста свой кроарн, выказывая слабость перед противником, и тихо помолился, чтобы Беззубый не разрубил его напополам в пылу неоконченной битвы.

— Но хочу добавить, Беззубый, мой дух не так уж и силен, потому опасаюсь, что не великий он тебе помощник, может, смилостивишься и оставишь мне?

— Га?.. — только и смог вымолвить лысый волшебник и словно в противовес его молчанию, толпа зрителей звучно загудела, изумленная и напуганная произошедшим.

Дроак, наконец, поднялся и, собрав всю волю в кулак, посмотрел на отца. Еще никогда он не видел Лофа таким злым и потому на миг даже почувствовал сожаление о содеянном, но залитое слезами лицо Ларелии, возникшее в памяти, тут же оправдало страх и юноша вновь почувствовал удовольствие.

— Ты ответишь за свои слова, — грозный крик Лофа сотряс воздух и, несмотря на дрожь пробившую тело, Дроак заставил себя улыбнуться и отвесить шутливый поклон:

— Для тебя, отец, все что угодно, — затем юноша обернулся к притихшим судьям и со смехом в голосе спросил: — Я могу быть свободен? Вроде бы уже все?

Приняв важный вид и надув грудь, так что стал похож на петуха, урдаис Дэрга величественно поднялся со своего места:

— Да, сын мой, можешь идти.

Еще раз поклонившись, Дроак сбежал с помоста и, не теряя ни гарта, поспешил покинуть арену. Сложно представить, на что способен Лоф, когда рушатся его планы, но, если это к тому же случилось на глазах у всего города, то он без сомнения едва владеет собой и может, позабыв о своей благочестивой репутации, совершить ответную месть. Юноша знал, что ему не удастся избежать мести, но хотел подарить себе хотя бы пару миртов триумфа, а потом будь что будет, он готов ко всему.

Уже преодолев последнюю каменную арку и выбежав на широкую улицу города, в центре которой возвышалась боевая арена, Дроак еще раз услышал громкий крик отца:

— Клянусь жизнью своего единственного сына Лукраса, Дроак, ты ответишь за это!

Вместо того, что бы испугаться молодой елве громко засмеялся.

— Ты отрекся от меня при всех жителях города? Ты мне больше не отец? Неужели я свободен?! Это уже слишком даже для одного дня. Лоф, ты удивительно щедр сегодня.

Еще ни разу в жизни Дроак не испытывал подобного счастья, но вскоре и страха. Боясь, что сейчас Лоф осознает смысл своих слов, несомненно, вырвавшихся у него под действием злобы, елве со всех ног поспешил прочь от каменной арены.

Дроак старался не бежать, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, но ноги отказывались слушаться и все быстрее сменялись одна другой. Юноша чувствовал на себе удивленные и испуганные взгляды окружающих, но старался не обращать на это внимания.

Он в спешке миновал небольшую библиотеку, которой заведовала милая старушка-елве Шиария Дуакн-Дролтс. Она всегда хорошо относилась к волшебнику и частенько, на свой страх и риск, позволяла юноше прятаться от брата и его компании-дружков в тайных комнатах своей библиотеки. Затем обогнул главное здание их города, где заседал рамсиа даис Орсан, похожее на перевернутую запятую (одну из любимейших форм домов елве) и цветочную лавку 'Веселого Гурскана', который громко поприветствовал молодого волшебника. Улыбчивый елве хотел было что-то спросить о 'Синем Кроарне', но юноша поспешно отмахнулся от него, едва, на бегу, успев вымолвить слова приветствия. Потому Гурскан, решив отложить расспросы, подмигнул хорошенькой волшебнице, хозяйке небольшой таверны 'Ночные птицы', пристроившейся по соседству с его лавкой, которая как раз вышла на улицу вдохнуть летнего воздуха, и стал напевать под нос быструю песенку.

— Опять, ты за свое, старый дурак, — отмахнулась елва, но желто-зеленые глаза все равно удовлетворенно сверкнули, а губы сложились в улыбке.

— Дроак, ты ранен? — заставил споткнуться его чей-то тонкий голос, и, оглянувшись, юноша увидел острое личикой молодой елвы, что с ужасом следила за ним.

— Ранен? — недоуменно повторил Дроак и только сейчас вспомнил о ране, что на память оставил ему раст.

Спрятавшись за деревянной балкой одного из домов, укрывшей молодого волшебника от любопытных глаз, он осмотрел тонкую рану на груди, из которой медленно, но непрестанно сочилась кровь, уже успев образовать на рубашке ярко-алое пятно.

— Проклятье! — закусил он губу, вновь начиная чувствовать боль, которая на время оставила его в пылу горячности.

Выхватив из-за пояса небольшой ножик, Дроак несколькими резкими движениями отрезал правый рукав рубашки и, свернув его, приложил к ране, надеясь хоть так немного остановить кровь. Охнув от неприятного ощущения, что это принесло, волшебник вновь поспешил вперед, зная, что у него осталось не так много времени.

Вскоре на пути Дроака выросла астрономическая башня и, свернув за ее полукруглый угол, глаза юноши с благоговением остановились на темнеющих впереди зеленых шапках старых дубов, которые точно могучие стражи со всех сторон оберегали сад Ларелии. Сквозь пышную зелень проглядывались контуры родового имения семьи Гоатос-Нир. Его темно-синие камни, напоминающие черный лед, всегда вызывали в сердце Дроака холод и ненависть, как к Лофу, так и к себе, за то, что в нем тоже течет мерзкая кровь этой семейки.

Но вдруг волшебник осознал, что все изменилось. Дроак словно стал другим. Он почувствовал, что дом теперь ему чужой и с восторгом осознал, что уже не ощущает своей причастности к семье отца, будто неосторожные слова Лофа навсегда разорвали и без того хрупкую связь между Дроаком и родом Гоатос-Нира.

Больше он не должен бояться этих холодных стен, что долгое время скрывали в себе страдания Ларелии, а затем и ее младшего сына. Больше Дроак не будет прятаться в подвалах дома, в надежде, что отец и брат его не найдут. Теперь он свободен. Почти свободен. Единственное, что еще связывало Дроака с этим проклятым имением — сапфировый кулон, оставшийся ему от матери и ее небольшой портрет, которые были надежно спрятаны в его небольшой комнатке, находящейся в самом дальнем конце темного коридора, находящегося в крыле для слуг. Нужно в последний раз вернуться в ненавистный дом, Дроак не мог оставить здесь частичку маминой души... И было еще кое-что, тайна Ларелии, которая сегодня должна найти свое завершение.

Подавив чувство страха, которое, несмотря на решительность, все же вспыхнуло в сердце, он твердым шагом направился к имению, всегда напоминавшему елве логово лютого зверя, вид которого не могла смягчить даже красота зеленых дубов.

Вскоре высокие черные ворота самовольно раскрылись перед ним, и волшебник неуверенно ступил на широкую мощеную дорогу. Но в этот миг боль все же пересилила его и слабость волной накрыла тело, уже не давая возможности ускользнуть.

Волшебник оступился и, ухватившись за витые прутья ворот, опустился на землю. Он хватал ртом воздух, как рыба и едва сдерживался от того, чтобы не застонать в голос. Из последних сил елве отполз в сторону, где широкие лиственные ветви могли скрыть его от опасных глаз, и припал к прохладной траве, словно та могла спасти.

Дроак надеялся, что боль пройдет, но она только крепла. Видимо рана оказалась намного серьезней, чем думал волшебник поначалу.

Юноша не знал, что должен делать и кто способен ему помочь, ведь, едва ли, кто-то будет искать его... Разве что, Лоф, но уж этого Дроаку совсем не хотелось.

Ответ возник как-то сам собой, будто затуманенный мозг давно хранил его в памяти хозяина, пытаясь спасть нерадивую жизнь. Воспоминание самовольно всплыло перед глазами, и Дроак отчаянно пытался разгадать, что говорила мама в далеком прошлом, пусть боль и размывала остатки сознания. Тогда Ларелия открыла ему одно тайное заклинание, которое прежде передала ей бабушка-целительница Вицарица, обладающая редким видом магии — лечебной.

Многие волшебники были наделены силой убивать, но спасительной магией — лишь единицы во всем Безграничье. Эти волшебники-лекари или зайэлы, как их называли в древние времена, всегда скрывали свою особенность. Поговаривали, им позволено исцелять только тех, кого благословляют силы неба или, если зайэл служит злу, то силы тьмы. Такие волшебники скрывали свою магию даже от родных, поэтому Ларелия была единственной, кто знал о тайной силе своей бабушки. Вицарица почти не рассказывала ей о своей жизни, скрывая большую часть секретов, но на смертном одре все же поведала любимой внучке один из них. Это было заклинание зайэлов, способное излечивать любые болезни и раны, но только на два дня, по истечении которых они возвращалась вновь. Вицарица просила Ларелию быть осторожной с этим заклинанием, ведь в уплату оно отнимало магию.

Сердце подсказывало Дроаку поостеречься, ведь он не мог знать, чего ожидать от магии бабушкиного заклинания, вдруг из-за этого волшебник окажется в еще большей опасности. Но соблазн был слишком велик, а боль в груди острой, и потому елве решил понадеяться на удачу, что впервые сопутствовала ему.

— Будь, что будет, — едва справившись с одеревеневшими губами, прошептал он.

Перевернувшись на спину, Дроак отбросил окровавленный рукав и опустил сильную руку на порез. Касание горячей ладони принесло ужасную боль, но волшебник стиснул зубы. Вторую руку положил себе на лоб и закрыл глаза. Сосредоточившись, он прошептал:

— Труа сар ти урт.

Не имея представления, что должно произойти дальше, Дроак нервно вглядывался в небо. Волшебник ожидал, что его окутает какая-то сила или ветер, но ничего не происходило, тогда елве мысленно взмолился Ларелии, надеясь, что, быть может, она услышит его просьбу.

Прежде, чем юноша успел окончательно разочароваться, тело его сковала невидимая сила. Дроак попытался открыть глаза, но не смог и потому оставалось лишь, затаив дыхание, ожидать, что будет дальше. И тут он почувствовал огонь в глубине своей раны и со страхом осознал, что кожа начала медленно стягиваться, будто сшиваясь тонкими горячими нитями.

Все закончилось так неожиданно, что Дроак даже не сразу осознал это. Наконец, он осторожно приоткрыл глаза и с удивлением отметил, что на месте, где буквально несколько мгновений назад был глубокий порез, теперь не осталось ни царапинки.

Неуверенная улыбка возникла на его бледном лице, и волшебник выдохнул:

— Спасибо, виира.

Боясь терять драгоценное время, Дроак бросился бежать к дому и не заметил, как оказался перед самой дверью. На миг юноша замер, вдруг испугавшись того, что Лоф все же каким-то немыслимым образом окажется дома. Но тут же посмеялся над своей безумной мыслью. Ничто, даже жажда мести, не заставит Лофа поставить второго сына на первое место, если это можно так назвать. Волшебник, несомненно, уверен, что Дроак никуда не денется и еще успеет понести свое наказание, а сейчас он мог спокойно насладиться боем любимого сына.

С напряженной улыбкой Дроак открыл тяжелые входные двери и оказался в полутемном холле, стены которого были искусно расписаны сценами Янтарной битвы. Казалось, что недвижимые герои, изображенные искусным художником, действительно, живут на каменных стенах холла. Вот-вот Лагора Безумный пробудится и магический огонь, застывший у его руки, уничтожит заклятого врага Диавара Валириуса, беспомощно лежащего у его ног. Но, несмотря на то, что Диавар сейчас был опасен не более, чем котенок, он выглядел столь же устрашающе и гордо, как и прославляли его легенды Акваи. Спокойный взгляд, устремленный на огонь, всегда ужасал и одновременно восхищал Дроака. Елве даже иногда казалось, что Диавар сейчас закричит, приободряя Лагору и торопя его несущую смерть магию.

Но наиболее прекрасным творением художника несомненно являлась Дивная Алруна, которая бежала сквозь усеянное телами поле, в надежде спасти любимого Диавара от безумия своего брата. Она знала, что не успеет, поэтому отчаянно взывала к Лагору, умоляя пожалеть Диавара, невиновного в смерти их отца, императора Лигустара. Дроак будто наяву слышал ее отчаянный крик.

В эти мгновения он всегда возвращался к воспоминаниям о последнем дне матери, которая была очень похожа в своей судьбе на Диавара. Юношу радовало, что художник не изобразил смерть давнего героя, и поэтому казалось, что его герой на самом деле остался жив, а с ним и Ларелия. Дроаку не хотелось бы видеть рыдания Алруны, когда магический огонь Лагоры охватит тело ее любимого, видеть ее глаза, когда смех обезумевшего брата будет провожать душу врага. И то, как Алруна, выхватив нож у одного из мертвых воинов, пытается пронзить свое сердце, спеша в след Диавару.

— Дроак, — тихий, но радостный возглас отвлек волшебника и, обернувшись, он увидел, как ему на встречу бежит сын поварихи — Лопоухий Тис (как прозвали его местные дети), которому на днях исполнилось всего семь торов. — Ты жив! А мама говорила, что тебя убьют. Я так рад, так рад! — мальчик даже захлопал в ладоши.

— Я тоже, — улыбнулся Дроак, с отвращением вспоминая тощую повариху Залесу, наибольшую сплетницу в их доме, и в который раз удивляясь тому, что сын вырос совсем не похожими на свою мать, разве что, оттопыренными ушами.

— Я так боялся, Дроак, так боялся, — вздрагивающим голосом добавил Тис и только сейчас старший волшебник заметил мокрые следы на всегда румяных щеках мальчика и обнял его.

Уткнувшись лицом Дроаку в плечо, мальчик прошептал:

— Я слышал когда хозяин говорил, что Без...без...

— Беззубый?

— Да, Беззубый... что он убьет тебя и... очень... очень боялся... А кто такой Беззубый?

— Тис, мне нужно идти, — сказал Дроак, отстранившись от маленького елве.

— Но, Дроак! — большие голубые глаза мальчика наполнились обидой.

— Тис, тише.

— Я так боялся за тебя, — почти плача, прошептал мальчик.

Взяв Тиса за дрожащую руку, Дроак обернулся на двух стражей в ярко-красных мантиях, недвижимо замерших у двери. Он знал, что, несмотря на создаваемую видимость своего отсутствия и глухоты, стражи ловили каждое его слово и после весь разговор буден в точности передан Лофу.

— Идем в мою комнату.

Мальчик радостно заулыбался, думая, что его ждет интереснейший рассказ и без возражений поспешил за старшим волшебником.

Оказавшись в своей небольшой каморке, Дроак плотно закрыл двери и усадил Тиса на старый стул, стоящий под окном:

— Тис, я проиграл бой. Не думай, что я великий воин. Бесславно проиграл и теперь собираюсь бежать. Мой отец, несомненно, сейчас планирует, как отомстить мне за тот позор, что я на него навлек. Поэтому я должен бежать. Пожалуйста, Тис, пойми меня и не обижайся.

— Но, Дроак... Ты не можешь меня бросить, — пролепетал мальчик, всхлипывая. — Ты мой единственный друг и всегда защищал меня от вредных Вилиса и Тирра. Я боюсь оставаться один...

Дроак опустился перед Тисом на одно колено и, пытаясь сдерживать чувство вины, невозмутимо произнес:

— Пойми, я не могу остаться. И ты не один. У тебя есть мама, дядя Ботар и тетя Осалия.

— Они не любят меня. Никогда не любили.

И это было правдой. Тис часто напоминал Дроаку его самого. Одно лишь, мальчика никогда не били, но то, как родственники к нему относились было едва ли не хуже. Они просто его не замечали.