Безграничье. Часть 2. Пирамида Силы

Золотая чаша медленно растворилась и исчезла.

Пинарий закрыл глаза и что-то неслышно зашептал. Медленно он высвободил руки и отступил на несколько шагов назад, мальчик же остался висеть в воздухе, словно его поддерживали невидимые ладони.

— Небо, ты видишь нового правителя Эйвелиса! — вскричал пинарий. — Благослови же императора на великие свершения, пусть он принесет счастье своей стране! Покажи, что это император Эйвелиса, что ты признаешь его!

Светлый, мерцающий луч опустился сквозь хрустальный потолок и озарил головку нового императора. Но вместо того чтобы зажмурится, Тенас с интересом смотрел на свет, словно мог видеть кого-то там, раскрывшегося только для него. Мальчик раскинул ручки и стал похож на дивную светящуюся птицу. Руны горели белым магическим огнем, а небесный луч, словно корона освещал голову наследника. Понемногу луч стал меркнуть, руны же засияли еще ярче, будто пронзая юного императора насквозь.

— Пусть эта мантия, — говорил пинарий, набросив на плечи ребенка длинную голубую, украшенную оранжевыми гуатами, мантию, — оберегает тебя от врагов силой ветра и несет тебя по жизни, сокрушая все преграды на пути.

В тот же миг ткань мантии стала бледнеть, пока не стала совершенно прозрачной, и лишь благодаря отблескам света было видно, как она ветром развевалась за плечами императора: то обволакивая его маревыми объятьями, то крыльями взвиваясь и опадая за спиной.

Форатей возложил на голову малыша золотую драгоценную корону, как и мантия украшенную виира-гуатами.

— Пусть эта корона солнцем озаряет твой разум, а мудрость твоя, как лучи его, освещает землю Эйвелиса.

Корона вспыхнула золотым огнем, наполнившим собой весь церемониальный зал, который будто растворялся в ее 'солнечном' сиянии.

— С благословения неба и всех императоров Эйвелиса нарекаю тебя новым императором, властителем морей и рек, лесов и полей, зверей и птиц, волшебников: от простых воанс до императрицы Оданы, которые теперь встанут позади тебя и будут следовать за тобой шаг в шаг, слово в слово. Веди же ты их, закрывая от бед и страданий, правь ими строго, но справедливо. Теперь ты единое целое с Эйвелисом, его ум, его сердце, его глаза. Ты — вечный слуга своей страны и жизнь твоя, до последнего вздоха, принадлежит Эйвелису. Туи кришаре ампирос тар Эйвелиоус!

С последними словами пинария в зале стемнело, даже небесный свет потускнел, и волшебники ахнули от удивления, а кто и страха, увидев, как туманные руки подхватили императора Тенаса и вознесли еще выше. А затем нежный женский голос прошептал:

— Туи кришаре ампирос тар Эйвелиоус.

Свет короны вновь обратился в холодное золото, ветреные порывы мантии утихли, и она повисла колстой за плечами юного императора, руны, напоследок сверкнув магией, вошли в тело мальчика и исчезли. Теперь свет дарили только туманные ладони, которые ласково покачивали малыша, а он в ответ доверчиво улыбался, точно родной матери.

Словно почувствовав или просто зная, императрица Одана выступила вперед, и неведомая сила опустила Тенаса ей в руки. Небо вновь вернуло себе свои краски, солнце на троне заиграло лучами, и в напряженной тишине раздался радостный смех юного императора, даже не подозревавшего какой тяжелый груз возложил тот странный трехглазый волшебник на его детские плечики.

-Туи кришаре ампирос тар Эйвелиоус! — громко произнесла Одана, опустившись на трон, и гордым взглядом обвела церемониальный зал.

К матери и сыну приблизился пинарий и склонил голову перед юным императором:

— Туи кришаре ампирос тар Эйвелиоус.

С теми же словами Тенасу поклонилась дэрати Инад и заняла свое место по левую сторону от трона.

Призрачная фигура императора Скэла Ι плавно опустилась на помост:

— Туи кришаре ампирос тар Эйвелиоус, — бросил волшебник, не особенно пытаясь скрыть презрение, но Одана и бровью не повела, а юный император только весело хихикнул, разглядывая забавного старика.

Скэл Безжалостный поджал губы, уступая место своему сыну. Так один за другим все прошлые императоры Эйвелиса благословляли нового, желая ему великой судьбы и еще большего величия стране. Император Фарп ΙV задержался немного дольше остальных, он стоял, склонившись над своим внуком, и кажется, не мог налюбоваться на него:

— Будь счастлив, мой мальчик. Пусть добрые духи оберегают тебя, — старый император посмотрел на императрицу Одану, и слезы блеснули в уголках его глаз: — Будь сильной, дочка. Береги Тенаса от несчастий и знай, что мы всегда с тобой.

Императрица благодарно кивнула:

— Знаю, отец, я это чувствую.

Наконец, пришла очередь императора Мэдвиса:

— Туи кришаре ампирос тар Эйвелиоус.

Услышав знакомый голос, зеленые глаза малыша удивлено округлились и он внимательно всмотрелся в странного туманного мужчину. Постепенно взгляд Тенаса прояснился, в нем появилось понимание, а маленькая ручка потянулась к отцу. Печально улыбнувшись, Мэдвис подал в ответ свою руку, но пальчики ребенка не смогли коснуться ее и лишь проскользнули сквозь.

— Мой сын, — голос императора дрогнул, но в остальном он не показал своей слабости: — Прости меня.

— Пппап..пппа, — прошептал юный император, с трудом выговаривая новое, но почему-то родное слово. — Пп...папа.

— Прости, мне нужно идти. Я люблю тебя.

Но мальчик совершенно не хотел понимать отца, все так же продолжая звать его и пытаясь прикоснуться.

Император Мэдвис поднял глаза на императрицу Одану и несколько долгих мгновений они зачарованно смотрели друг на друга, а, затем, не сказав больше ни слова, волшебник отступил.

Когда Одана поднялась с трона, жрец Умас тут же оказался позади нее и поспешно извлек из кармана два свертка. Развернув первый, он явил церемониальному залу амулет, украшенный оранжевым гуатом. Во втором же оказался кинжал, изящная рукоятка которого была расписана древними символами.

Подготовив эти две странные реликвии, жрец выжидающе посмотрел на императрицу. Волшебница отвела в сторону правую руку сына и мрачно кивнула старику.

— Крате растал тарт! — выкрикнул жрец и резким движением резанул указательный палец маленького императора. Горький плач мальчика огласил зал. Несколько капель алой крови упали на гуат амулета, который жадно впитал их, а после на одной из его серебрянных нитей возник маленький рубин.

Императрица вновь опустилась на трон и привлекла к себе обиженного ребенка, пытаясь успокоить.

Жрец обернулся к залу и выставил вперед амулет:

— Небо щедро, но даже оно не вправе менять законы жизни и смерти. Место мертвых в загробном мире, а живых в живом.

— Папа, нет! — безумный крик пролетел по залу и, несмотря на просьбу Пламметы, которая пыталась успокоить девочку, в проход выбежала Кандин. — Не уходи!

— Кандин, — выдохнул император и, соскользнув с помоста, возник перед дочерью.

— Не уходи, — горячие потоки слез бежали по ее угловатому лицу.

— Если бы я мог...

— Отец, — со скамьи поднялась Нуара и приблизилась к императору Мэдвису и сестре.

Призрачный волшебник смотрела на дочерей, не находя слов. Нуара же присела возле младшей сестры и взяла ее дрожащие руки в свои:

— Кандин, пожалуйста, не плачь. Ты же знаешь, папа не может остаться.

Девочка перевела полные слез глаза с отца на Нуару и, сглотнув, кивнула.

— Я очень вас люблю, — прошептал Мэдвис, игнорируя любопытные взгляды окружающих. И еще тише, так что только дочери могли слышать, добавил: — Нуара, дорогая, спасибо тебе. Знай, я всегда слышу тебя, твои слова, мольбы, — попытался он коснуться щеки юной волшебницы, после чего обратил внимание на притихшую Кандин, которая отчаянно боролась с рыданиями, тяжело дыша. — Не бойся снов, доченька. Больше кошмары не будут беспокоить тебя. Просто помни, что никто и никогда не отнимет меня у тебя, я всегда буду рядом, в твоих мыслях и сердце.

— Я люблю тебя, — печальная улыбка промелькнула на лице Нуары и непрошенная слеза все же скользнула по бледной щеке, отчего она поспешно утерла ее.

— Папочка, и я очень-очень люблю тебя, — кусая губы, прошептала Кандин и прижалась к сестре, ища утешения. — Только, пожалуйста, снись мне иногда.

— Тогда встретимся во сне.

Император Мэдвис подал знак застывшему жрецу, который тот же час вскинул амулет и громогласно проговорил:

— Кроулас али крагат.

Прошел миг и нити амулета уже сияли рубинами, а Кандин и Нуара все продолжали взглядываться в пространство перед собой, словно надеялись, что император Мэдвис может вернуться.

* * *

*

Рассеянный взгляд императрицы Оданы скользил по очертаниям опустевшего церемониального зала. Руки были сцеплены за спиной. Волшебница все не могла забыть, как Тенас звал Мэдвиса, а она была вынуждена играть роль непоколебимой, почти бесчувственной императрицы, вместо того, чтобы помочь сыну. А затем Кандин... Одана понимала, что чувствовала бедная девочка, ведь в последнее время ее часто мучили кошмары, в которых смерть каждый раз забирала любимого отца. Но все же прощаться с ним во второй раз наяву, было еще сложнее.

Себе же такой вольности, как проститься с мужем, императрица не позволила. Одана так бы хотела сказать Мэдвису, что любит, как сильно скучает. Но не могла. Теперь же, когда ничего нельзя было исправить, женщина боялась, что потеряла свой единственный шанс, что волшебник и не узнает, как сильно нужен ей.

Женщина приблизилась к картине на стене, которая изображала знаменитую битву императора Фарпа с гномом Гуртамом. Молодой Мэдвис со страхом следил за этим действом, наверное, впервые осознавая, что такое императорский титул и какие он несет за собой последствия. Правда, полностью избавиться от своей беспечности Мэдвис даже тогда не смог. Одана часто винила эту его особенность в том, что произошло. Супругу следовало быть более осторожным, опасаться пророчества.

Одану прикоснулась к нарисованному лицу Мэдвиса и очертила знакомые хмурые брови, зеленые глаза, загорелые щеки, левую из которых еще не рассекал грубый шрам, и стиснутые тонкие губы.

— Я люблю тебя, дорогой. Помни об этом.

Позади послышалось тихое покашливание и Одана в гневе обернулась:

— Как ты смеешь? — грозно крикнула она побледневшему жрецу, застывшему у входа в арку.

— Извините, моя повелительница. Я не хотел вам мешать, я только должен отдать письмо. Прошу, простите старого дурака.

— Письмо? От кого?

— Вы сами все увидите.

Умас протянул ей сложенный вчетверо листок. Императрица с некоторой опаской посмотрела на письмо, но все же взяла.

— Еще раз извините, что нарушил ваш покой, моя повелительница.

Одана посмотрела на бледное лицо волшебника и почувствовала себя виноватой:

— Это ты меня прости, добрый друг. Я не хотела тебя обидеть.

Жрец осторожно улыбнулся и благодарно поклонился:

— Пойду, отведаю праздничного пирога. На вид это что-то восхитительное. А я страшный сладкоежка! Матушка меня в детстве за уши оттягивала от сладкого, потому-то я таким длинноухим и вырос. Кхм... Вы тоже не задерживайтесь, обязательно попробуйте пирог.

— Обязательно, — повела она головой.

С улыбкой старик вышел из коронационного зала. Дождавшись, пока его шаги стихнут, императрица дрожащей рукой развернула письмо. Сердце радостно забилось, когда она увидела знакомые резкие буквы, мерцающие на шершавом пергаменте волшебной нитью. С каждой новой строчкой, страхи понемногу уходили, Мэдвис знал все, что она не успела ему сказать. Он писал, что смерть ничего не значит, что ей не разрушить их связь. Волшебник чувствовал боль Оданы, ее сомнения. Мэдвис просил простить его, ему было нелегко теперь уживаться с виной, он боялся будущего, пусть для покойного супруга его уже и не существовало.

После его почерк стал более сбивчивым и поспешным, будто волшебник боялся, что кто-то прервет его, не позволит продолжить. Слова были путанными, словно Мэдвис и сам не до конца осознавал того, о чем пытался поведать Одане. Он просил защитить кого-то. Близкого, но запутавшегося. Кого-то, кто не мог справиться со своей виной, кто был в шаге от большой ошибки.

Слова Мэдвиса напугали женщину, но вместе с тем и разолили ее. Как волшебник мог надеться, что императрица сумеет понять его? О чем он хотел сказать? Кого она должна защитить?

— Кто это? — прошептала Одана, вопросительно глядя на молодое лицо Мэдвиса. Но волшебник не мог ей ответить, и лишь потупился.

До слуха женщины донеслись тихие шаги и она, спохватившись, спрятала письмо в рукаве. В тот же миг сквозь арку вошла Плама.

— Одана, что-то случилось? Тебя нет так долго.

— Я хотела побыть немного в тишине.

— Ты так бледна.

С губ Оданы сорвался нервный смешок:

— В последнее время я всегда 'так бледна', потому это не повод чему-нибудь случаться. Уже давно все случилось.

Услышав ее ответ, Плама смутилась. Ее взгляд скользнул по стенам церемониального зала, но был слеп, будто видела волшебница перед собой нечто иное.

— Как она могла так поступить?

Императрице не нужно было уточнять, кого имела в виду Пламмета, вся семья последние дни жила только предательством Риазы.

— Не знаю, Плама. Пусть прозвучит холодно с моей стороны, но это не удивило меня. Нет, я и предположить не могла, что это Риаза, но теперь понимаю, что именно так и должно было быть, а мы просто не хотели этого видеть.

Плама с некоторым осуждением посмотрела на императрицу, но поспешила это скрыть, и присела на край скамьи, уткнувшись взглядом в носки своих шелковых туфелек.

— А ведь они были так близки, — через некоторое время проговорила дочь дэрати Инад. — Даже ближе, чем с Кредом. Риаза очень любила Мэдвиса, восхищалась им.

— Между любовью и ненавистью очень тонкая грань, как и между восхищением и завистью.

— Возможно, ты и права. Риаза всегда осуждала Мэдвиса за то, что он так легко относится к своему предназначению и совершенно не ценит ту возможность, что представила ему судьба.

Одана задумчиво кивнула:

— Это и есть часть ответа.

— Наверное... Но все же и на нас есть вина за то, что случилось с Риазой. Я упрекаю маму, хотя понимаю, что она не могла изменить событий тех дней, но почему не могла быть чуточку внимательней. Она спасла бы ее.

Императрица хотела опротестовать ее слова, но поняла, что Пламмета права и вместо этого проговорила:

— Это не делает вину Риазы меньшей. Теперь она уже не часть нашей семьи. Мы обязаны остановить твою сестру.

Плама со слезами посмотрела на императрицу и кивнула:

— Ее нужно остановить... Теперь наш враг.

— Я понимаю, как тяжело тебе дались эти слова.

— Слова — это ничто, — горько усмехнулась волшебница. — Мне нужно еще поверить в них. Когда я думаю о Риазе, я вспоминаю маленькую девочку, которая спасла синицу из лап нашего кота и выхаживала ее, даже читала той сказки и плакала, когда моя мама сказала, что она должна отпустить птицу на волю. Вспоминанию, как она плакала за Коарнией, как не хотела жить, даже отказывалась говорить и мы боялись, что Риаза не переживет эту утрату.