В это время крохотная часть Я — Арины, не затуманенная любовью, встрепенулась. Что-то не так, что-то не сходится. 'Все это какая-то глупость', — шепнул инстинкт самосохранения.
Внезапно монотонная речь священника изменилась, у алтаря появилось несколько крепких мужчин. Толпа недоумевающе загомонила, привлекая мое рассеянное внимание к проповеди.
— Благочестивые граждане, в наше богобоязненное стадо закралась паршивая овца. Толпа людей ахнула. Все прекрасно знали, что за этим последует и все вместе, и каждый по отдельности испугались как настоящее стадо овец, почуявшее приближение волка.
— Среди нас ведьма! — заорал священник, указывая пальцем в моем направлении.
Я удивленно обернулась, надеясь обнаружить несчастную, на которую он указывает, но люди, стоявшие за мной, быстро расступились в разные стороны. Все взоры устремились ко мне.
— Вдова Верон, вы обвиняетесь в колдовстве. Вам предъявляется обвинение согласно Уголовно-судебному уложению императора Карла V. Вы будете взяты под стражу и подвергнуты судебному разбирательству, — провозгласил угрюмый мужчина, незаметно возникнувший правее алтаря.
Толпа вокруг безмолвствовала, люди боялись даже дышать. Марта испуганно вцепилась в мою руку, но затем отпустила и стала отступать, на глазах ее выступили слезы.
Все это выглядело как глупый страшный сон, я тряхнула головой, пытаясь заставить себя проснуться, но 'сон' становился все реальней и кошмарней с каждой минутой.
— Господи, что вы! Я не ведьма, — попыталась слабо отрицать бьющие наотмашь обвинения.
Окружающие люди жались к шатким стенам душной церкви подальше от меня. Они были не просто напуганы, как в начале, в ожидании приговора, теперь они жутко боялись именно меня.
Ко мне подошли двое вооруженных мужчин и, взяв под руки, грубо вывели на свежий воздух. Священник, меча молнии озверелыми черными глазами, следовал за нами, плюя мне вслед. Я погрузилась в какой-то кокон оцепенения, позволяя уводить себя вглубь города в сторону здания тюрьмы. За спиной послышался гул голосов, и люди позади нестройным хором заорали:
— Ведьма! Ведьма! Ведьма!
Меня на заплетающихся ногах тащили все дальше по улице, и горожане, встречая наше шествие, присоединялись к толпе, вышагивающей следом. Жители города были разными, злыми и добрыми, знакомыми и незнакомыми, но все в один голос поддержали приговор, втайне радуясь, что не оказались на моем месте.
Каждый шаг отдавался пустотой и колкой болью в сердце. Что-то проникало в сознание навязчиво и неотвратимо, что-то, чему я не могла пока дать название, что-то гораздо страшнее понимания происходящего, гораздо страшнее того, что мне предстоит, того, что люди орут 'Ведьма', гораздо страшнее того, чем это мне грозило. Когда мы подошли к устрашающему зданию тюрьмы с металлическими решетками и нестерпимой вонью, пробивавшейся из его недр на улицу, я находилась уже в полуобморочном состоянии. Один из мужчин — стражников остался у входа, а другой, проведя меня по сырому затхлому коридору, втолкнул в тесную коморку так сильно, что я, падая, ударилась головой о камень, лежавший на полу и, потеряла сознание от удара.
В себя пришла лишь, когда за крохотным зарешеченным окошком под потолком собрались сумерки. На виске запеклась кровь, ее было немного, видимо, я лишь слегка поранилась, а вот ударилась основательно. Голова болела. Я села и ощупала небольшую припухлость. Подо мной зашуршал настил из прогнившей соломы. Воняло отвратительно, мочой и крысами, но меня это не трогало, я находилась в состоянии подавляющей апатии. Тупо уставившись в противоположный угол, я заметила крысу. Будь я в нормальном состоянии, вскочила бы и даже завизжала, бросив в ее сторону башмак, но теперь мне все стало безразлично. То, что еще некоторое время таилось на дне сознания, наконец, пробилось наружу смертельными порциями яда. Догадки поедали меня заживо.
'Это он, он предал меня', — даже мысленно не получалось произнести его имя, хотя мне хотелось выкрикнуть его, но оно не поддавалась, и каждая буква шипела на кончике языка как вода на раскаленных камнях.
Я — Арина едва мелькнула где-то на задворках мыслей, но тут же исчезла, не в силах даже попытаться думать о чем-либо.
Я сжалась комком на мокрой соломе, и так провела весь вечер и ночь, не смыкая глаз и не шевелясь. Одежда отсырела и пропиталась вонью, я замерзла так, что зуб на зуб не попадал, но двигаться, а тем более встать и походить от стены к стене, чтобы хоть немного согреться, не было сил.
Помощи ждать было неоткуда, ведь я только половиной целого, и сначала меня от этого целого отрезали, мало того, теперь еще и убьют.
'Он донес на меня и уехал. Только он знал обо мне то, что более никто знать не мог. Вот почему я чувствовала, что сила покидает меня. Он тому виной, он удалялся все эти дни и теперь, судя по ощущениям, так далеко, что я ничего не смогу сделать, не смогу защитить себя без второй половины силы. Да и есть ли теперь в этом смысл. Он добровольно сдал меня инквизиции, обрек на смерть, а значит, даже если каким-либо невероятным образом мне удастся выжить, я с ним не буду, он не хочет этого, а я без него не хочу жить. Зачем мне? Одиночество, снова череда жизней и одиночество, умноженное на вечность', — думала я, апатично глядя в одну точку.
Звук лязгающего железа прервал дурманящую вязкую тишину. В приотворенную дверь швырнули кусок хлеба и миску с водой, капли мокрым веером расплескались в разные стороны.
К хлебу я даже не притронулась, мне бы сейчас и крохотный кусочек не полез в горло, тем более черствая корка, да еще и среди такого отвратного 'аромата'. Я пихнула краюшку ногой, и она угодила прямо в запищавшую крысу, которая, немного опомнившись, вгрызлась в хлеб зубами. А вот пить очень хотелось, заставив себя дотянуться до плошки, я глотнула тухлую жидкость и, снова сев на мокрую солому, больше почти не двигалась. Изредка за окном слышались возбужденные возгласы, взывавшие всех жителей города собраться на площади, где произойдет суд и казнь ведьмы.
Никакого суда конечно не будет, я видела такие процессы уже много раз. Оправдываться и отрицать что-либо тоже не имеет смысла, убьют все равно. Покорный вздох вырвался из груди. Я уже видела женщин, умерших в показательных для других жестоких муках на площади. После такого еще много дней в голове звучали исступленные крики, а в воздухе висел тошнотворный запах горелой человеческой плоти.
Мысли снова вернулись к Тео, ненавидеть его почему-то все равно не получалось. Я вспоминала его руки, теплые губы, незабываемые моменты воссоединения нашей силы, всесилие, всевластие, жар, трепетавший в теле от его прикосновений. Все так перемешалось и тесно сплелось, и наша силовая связь и одновременно мои жгучие чувства. Я знала, что скоро умру, но смерть не страшила и вполовину так, как понимание того, что в следующем воплощении я могу его не найти, ужасала вечная внутренняя пустота и одиночество. Тяжело быть одинокой, тем более в многочисленном обществе внешне таких же, а, по сути, кардинально других существ. Я попыталась дотянуться до Тео своей частью силы, но тщетно, он находился слишком далеко, едва-едва ощутимый.
День прошел и когда в решетчатом окошке показались крупные яркие звезды, снова открылась дверь, и появился один из моих вчерашних молчаливых конвоиров.
Связав руки за спиной, меня провели в большую комнату, где сидели за столами и стояли поодаль несколько человек, в том числе наш яростный священник, обрекший на смерть столько ни в чем не повинных людей. Его переполняла торжественность и злоба, он смотрел на меня с едва сдерживаемой ненавистью, похожий на разъяренную шавку на цепи.
— Вдова Элиза Верон, вы уличены в ереси и обвиняетесь в трех страшных злодеяниях: сделке с дьяволом, полете ведьмы и нанесении порчи колдовством, — произнес священник, вперивая в меня свои гневные маленькие глаза. Я спокойно вернула ему взгляд. Первый раз за много лет равнодушно посмотрела в глаза человеку, не боясь реакции, которая не заставила себя долго ждать, но в данный момент опасаться такой мелочи казалось глупостью. Мужчина быстро отвернулся, а затем, снова подняв ко мне глаза, отвернулся вновь. Ему было неприятно, его жгло и коробило нечто, таившееся внутри меня, и лишь слегка отражавшееся в глазах. Я даже немного развеселилась, испытывая какое-то садистское удовольствие, заглядывая всем присутствующим по очереди в глаза, и все они отводили взгляды в сторону.
— По свидетельству Теодора Джованне, ночью ты летала по воздуху на черной метле и рассылала злобные проклятья на всех спящих жителей нашего благочестивого города, — начал обвинение священник. Я с трудом смогла сообразить, что Теодор Джованне и есть мой обожаемый, мой любимый, нежный, добрый Тео, моя часть, моя половина, и не только в романтическом смысле, но и почти физически, если рассматривать силу, которая связывала нас от рождения, затерявшегося где-то в пыльных глубинах времени.
Воздух комнаты, заполненной мужчинами, был душным, пропитанным потом. Они все рассматривали меня с неподдельным интересом, их липкие взгляды цеплялись за мое тело, волосы, губы, избегая лишь глаз. Каждому из них нравилось, то, что они перед собой видели, и лишь страх подвергнуться подозрениям святой инквизиции или попасться под колдовские чары 'ведьмы' сдерживал все проявления их восхищения и похоти. Мне же было противно до тошноты и трудно дышать.
— Ты признаешь свою связь с дьяволом, и что благодаря его покровительству совершала злодеяния по отношению к мирным христианам? — шипяще выдавливая слова, потребовал ответа священник, единственный в этом помещение не подверженный влиянию моей внешности.
— Да, — спокойно произнесла я, прекрасно зная, что если отрицать и сопротивляться, то меня проведут по семи кругам ада через самые жестокие пытки и все равно заставят признать даже то, чего никогда не было и быть не могло, а если все признаю, просто казнят. Меня не страшила смерть, я знала, что за ней лишь следующая жизнь, возможно лучше, чем эта, медленно убивало лишь осознание, что она будет, скорее всего, уже без Тео. Я только поначалу боялась физической боли, но какой смысл увеличивать количество страданий пытками, когда все может кончиться быстрее. Душевные терзания накалились до предела, и хотелось одного, чтобы весь этот фарс, высокопарно называемый судом инквизиции, скорее закончился. 'Я встретила его, я так долго неосознанно искала его в нескольких жизнях и вот нашла, нашла для того, чтобы снова потерять, нашла лишь для того, чтобы у него хватило трусости отправить меня на казнь', — повторяла я про себя и не слыша практически ничего из последовавших обвинительных речей священника.
Он нес какую-то чушь, захлебываясь желчью, кажется, про то, что я околдовала Тео, завладела его разумом и телом, опять про какую-то черную метлу, на которой я якобы летала, про лягушачьи глаза и змеиные хвосты, привязанные к подолу моей юбки в ту ночь. Вслушиваться во все это не имело смысла, таким сочинительством занимались специальные люди перед сотней казней. Очнулась я, когда требовательный голос стал настойчиво вопрошать о связи Теодора Джованне с моим колдовством. Через силу я заставила себя вернуться к реальности и выслушать вопрос.
— Повторяю еще раз. Теодор Джованне занимается колдовством? Он тоже присутствовал на ваших шабашах и подвергался воздействию дьявольского отродья? — выкрикнул священник, стараясь запугать меня и, наконец, заставить произнести хоть слово. В это время хорошо одетый худощавый мужчина заговорил со стоящими рядом о том, что ошибкой было отпустить Теодора Джованне, необходимо отправить карающий отряд на его поиски. И вот тут я по-настоящему испугалась, испугалась первый раз за этот кошмарный день, испугалась не за себя, за него. Мне пришлось собрать все свои скудные силы. Я постаралась вложить в голос как можно больше спокойствия, равнодушия и презрения.
— Зачем этот слабый сморчок Его Темному Величеству? Он лишь жалкая жертва, ничем не примечательная, — вымолвила я и демонически захохотала, стараясь усилить убедительность слов. Высокомерие полилось из меня широкой рекой, когда я снова заглянула в недоумении отворачивающиеся лица присутствующих. Мне трудно давался этот спектакль, я ведь прожила почти всю жизнь покорной служанкой, но сил предавало необоснованное, но мощное желание защитить Тео. Его безопасность вышла для меня на первый план. 'Он — самое главное'.
Казалось, этот ответ вполне удовлетворил собравшихся. Священник боялся, что если его помощник связан с ведьмой или является колдуном, то его самого могут заподозрить в чем-либо, остальные же обрадовались, что не придется старательно разыскивать сбежавшего парня.
— С какой целью ты наслала порчу на одного из жителей города? — продолжил допрос обвинитель.
— Он мешал мне, он слишком неистово молился в ночи безудержных шабашей, — придумывала я на ходу, подмешивая в голос нужные зловещие интонации. — Его непоколебимая вера сбивала проведение нужных колдовских обрядов.
Выражения на лицах мужчин стали боязливо-брезгливыми. Они страшились меня.
Более у меня ничего не спрашивали. Дальнейшее обвинение продолжалось без моего участия. Священник и еще несколько человек произносили обличительные речи, временами переходя на крики, и призывали Господа покарать недостойную грязную ведьму и обрушить на нее молнии божественного гнева.
Убедившись, что Тео больше ничего не угрожает, я выдохлась и теперь едва ли слышала их слова.
— Сделка с дьяволом, шабаш и колдовство — совершенные тобой мерзкие преступления, творимые по наущению Дьявола, нанесли такое оскорбление Господу и так навредили мирным жителям города, что ты приговариваешься к смертной казни через божественное очищение.
Я прекрасно понимала, что значит эта фраза. По телу, вопреки всему моему знанию, побежали мурашки ужаса.
Когда меня вывели на улицу из мрачной темницы, уже вступила в полные права звездная весенняя ночь. К площади меня вели под усиленной охраной шестерых крепышей. Священный суд действительно боялся, что слабая женщина со связанными за спиной руками может оказать сопротивление и вырваться на свободу. Большинство из них свято верило в то, что я грязная ведьма, умеющая колдовать, отчасти они были правы, я являлась носителем чего-то сверхъестественного, но от Бога это или от дьявола, и сама не знала. Одно лишь знала точно — окружающие не имеют и малейшего представления о нашей с Тео силе, и здесь бы я не оказалась, если бы не его предательство.
Пока мы продирались сквозь толчею собравшихся со всего города жителей, толпа подхватывала и скандировала кем-то брошенные возгласы: 'Ведьма!', 'Убить ведьму!', 'Покарать!', 'Казнить!'.
Среди месива искривленных масками злобы лиц временами я замечала жалостливые или грустные, у одной из женщин по щекам даже побежали слезы, которые она тут же смахнула, оглядываясь и боясь, что кто-нибудь заметит. Приглядевшись, я узнала Марту. Сердце защемило. Оказывается, очень трудно прощаться с жизнью, даже если точно знаешь, что это еще далеко не конец. Очень трудно расставаться с близким и греющим душу, с дружбой, любовью, родными. Родные давно в могиле, любовь приговорила к смерти и единственное оставшееся верным — дружба плакала обо мне, провожая в далекий путь без возврата.
