— Да, — согласилась она.
— Но что вы будете делать, если все погибнут? Если не останется никого, кто нуждается в покое? И самой Гошты не будет, замок фей исчезнет. Что тогда вы будете делать?
— А такое возможно?
— Именно об этом я и рассказывал вам только что. Гармсел связана определенными обязательствами и не поможет мне открыто, но она направила меня к вам, зная, что вы поддержите меня.
Пурланти молчала долго.
— Я помогу тебе, — согласилась она. — Идем, — она повела минарса куда-то сквозь тьму. — Здесь неудобно разговаривать, — объяснила она. Тьма сменилась солнечным днем так неожиданно, что Загфуран испугался, что ослепнет. Он крепко зажмурился. До его локтя вновь дотронулись, и резь в глазах исчезла. Загфуран удивленно посмотрел на фею. — Все считают, что фея смерти приносит лишь страдания, — грустно объяснила она. — Но я могу облегчать боль и даже исцелять. Все ненавидят меня, и почти никто не пробует договориться, — они стояли на цветущем лугу. Слева виднелись горы, через которые он вошел, справа подпирал небо темно-синий замок. — В чем тебе отказала Гармсел? — спросила фея, в который раз ставя в тупик мага. Он-то надеялся, что она поверила, будто верховная фея послала его за помощью, а оказывается, ему удалось спастись потому, что он заговорил с феей, в то время как другие лишь проклинали ее.
— Я просил Гармсел не помогать Энгарну, но она заявила, что сама решит, что будет делать.
— То есть если к ней придет принц Энгарна — с кем-то другим она вряд ли захочет говорить — то она поможет ему, так? — вопрос Пурланти задала риторический, и потому сразу продолжила. — А если он не доберется до замка?
— Вы помешаете ему войти сюда? — уточнил Загфуран.
— Впускает или не впускает сюда только Гармсел, но недалеко от горы Врата, находится страна Яхия. Слышали о такой?
— Страна женщин-воинов, — показал осведомленность маг.
— Да, они ненавидят мужчин. Мне кажется, я смогу убедить их поддержать тебя. Они не пропустят мужчин из Энгарна.
— Это великолепно! — в восторге Загфуран поцеловал руку Пурланти.
— И все-таки ты испытываешь влечение ко мне, — снисходительно заметила она. — Но боишься, что любовь будет мешать тебе. Я не настаиваю. Небольшое удовольствие быть женой вампира. Но я помогу тебе один раз.
— Вы можете исцелить меня? — с надеждой спросил Загфуран, размышляя, что для этого даже женился бы на фее в черном.
— Может быть, и могла бы... — задумчиво прошелестела Пурланти. — Но теперь мы этого никогда не узнаем.
Загфурану почудилось, что она лукаво улыбается. Он уже хотел применить все свое красноречие, чтобы убедить ее дать ему еще один шанс, но фея смерти растаяла в воздухе, оставив его с открытым ртом на дороге, заканчивающейся в лесу Яхии.
Странные манеры у этих фей. Он сердито втянул воздух и тут же почувствовал голод, от которого болезненно сжался желудок. На этот раз он будет охотиться в Энгарне: надо посеять смуту и ужас среди врага, раз уж он так и остался монстром.
11 юльйо, замок графа Зулькад
Мирела посмотрела на изголовье кровати. Там висел золотой элий — символ церкви Хранителей Гошты — единственное, что сохранилось от прошлой жизни. Меч с широким лезвием лежал на круге. Гарда меча напоминала голубя с распахнутыми крыльями: хвост лежал на лезвии, а голова устремлялась в небо. Все в элие имело значение. Круг был знаком того, что все начинается и заканчивается в Боге, что у Эль-Элиона нет ни начала, ни конца. Меч, выступающий за края круга, означал силу Эль-Элиона, которая вмешивается в этот мир, чтобы вершить справедливость. Необычная гарда свидетельствовала, что лишь зло наказывает этот меч и никогда не погубит невиновного. Однажды сила Эль-Элиона изменит этот мир, так, что зло исчезнет, меч принесет одним избавление, другим — смерть.
— Яви силу Свою... — начала Мирела заученную с детства молитву, но тут в комнату снова ворвалась горничная.
— Радость-то какая! — воскликнула она. — Отец Узиил приехал от вашей матушки.
Мирела вскочила. Вот оно: не зря же написано, что Эль-Элион слышит молитвы раньше, чем человек их произносит.
— Где он, Векира? — бросилась она к девушке.
— Идет, уже идет! И граф Даут разрешил поговорить и даже этих противных мордоворотов от вашей двери убрал. Даут-то он не такой страшный. Ему король, наверно, и не разрешал ничего такого с вами делать, вот он и испугался, что у вас столько защитников.
Мирела сильно сомневалась в этих словах. Даут никогда не действовал по собственному произволу. Он снова задумал какую-то подлость, но она устала бояться и ожидать худшего. Сейчас она очень хотела встретиться с духовником матери.
Вошел старик с длинной серебряной бородой и волосами, в длинном красном облачении. Девушка вскрикнула от радости и склонилась на колени:
— Отец Узиил!
Старик коснулся ее лба узловатыми пальцами.
— Да благословит тебя Эль-Элион, дочь моя. Встань, милая. Я приехал к тебе с печальными известиями.
Мирела тут же вскочила с колен, тревожно вглядываясь в Узиила.
— Садитесь, отец, — она указала на стул, на котором только что сидела. Священник тяжело опустился. Принцесса уселась у его ног на маленькой деревянной подставке для ног. Она взяла священника за руку и с мольбой посмотрела на него.
— Вы привезли мне письмо от матери? Отец Иавин давно уехал к вам, я не знала, почему он так долго задерживается...
Духовник Узиил неотрывно находился рядом с королевой с того дня, как король Манчелу удалил ее от двора, чтобы жениться на молодой любовнице. Он долгие годы был ее утешением и поддержкой и отправился вместе с ней в ссылку. От королевы требовали одного: чтобы она признала свой брак с Манчелу незаконным. Такого же признания требовали от принцессы. Женщины, полностью зависящие от прихоти монарха, проявили строптивость, за это он заключил обоих под стражу. Замки, где их содержали, находились в двух шаврах друг от друга, но им запрещали видеться друг с другом. Лишь изредка мать и дочь могли обменяться письмами. Когда Манчелу встречался с принцессой в последний раз, он отказал ей и в этой милости, справедливо посчитав, что переписка помогает женщинам сохранять непреклонность. Теперь письма тайно привозил духовники Узиил или Иавин, но не слишком часто, чтобы не вызвать подозрения.
— Нет... — промолвил священник после долгой паузы. — У меня нет письма. Я задержал отца Иавина, поскольку... — он не закончил фразу и начал новую. — Сейчас я вернул тебе духовника. Он немного отдохнет и поедет к графине Аззан, старушке стало хуже, надо ее исповедовать перед смертью... Придется тебе еще немного побыть без него в это нелегкое время... — он с любовью глядел в глаза девушке. — Я приехал к тебе в большой спешке. Надеюсь на милость Эль-Элиона, что Он защитит и поможет тебе... Ты должна написать письмо королю. Милостиво просить его о том, чтобы он позволил тебе свидание с матерью.
Мирела опустила голову, пряча слезы.
— Вряд ли он ответит мне. Не далее как сегодня он потребовал, чтобы я приняла помазание от его церкви и проводила богослужения с его священником. Я отказалась, и Даут заключил меня под стражу, сказав, что я не желаю покориться воле отца и в самом малом!
— Я не знал этого, — огорчился старик. — Но мы должны попробовать. Может быть, твое письмо придет раньше, чем донесение графа. Я постараюсь доставить его. А может, король в любом случае проявит милость, ведь это... особый случай... Дело в том... королева Езета тяжело заболела и, скорее всего, скоро умрет.
Прикрыв веки, Мирела слушала короткий рассказ, не замечая бегущих слез. Она представляла мать в черном платье (с тех пор как муж отказался от нее, она носила траур), с прямой спиной и доброжелательной улыбкой. Светлые волосы Езеты слегка тронула седина, голубые глаза даже в испытаниях лучились внутренним светом и добротой. Давным-давно она могла бы найти поддержку, чтобы уничтожить супруга. У нее немало сторонников... Но она твердо отказывала всем: "Я буду повиноваться супругу по всем, что не противоречит моей совести..." Эти слова Мирела выучила наизусть, как и протест.
Отец Узиил рассказывал неспешно, а девушка будто наяву видела, как 6 юльйо Езета посетила Храм святого Идлафа. Чувствовала себя хорошо, улыбалась и раздавала по дороге медные монеты вилланам. После обеда почитала книгу, вдруг побледнела и чуть не упала со стула. Священник едва успел подхватить ее. Она с трудом добралась до постели, чувствуя слабость и острые рези в животе. С тех пор она ни разу не вставала, и письмо дочери не смогла написать, хотя часто вспоминала о Миреле. Езета очень ослабела, а со вчерашнего дня впала в беспамятство.
— Мне кажется, она проживет не больше недели, — закончил Узиил невеселый рассказ.
— Ее отравили! — вспыхнула девушка.
— Тише, дочь моя, — предостерег ее священник. — Здесь даже у стен есть уши, — он тоже понизил голос. — Я думаю, ты права, Мирела. Ей подсыпали какой-то яд, но не смертельный. Тут не обошлось без колдовства. В бреду она говорит с Сайхат. Ведьме отрубили голову, но кто знает, на что она была способна? Напиши письмо отцу. Я отвезу его королю Манчелу. Может быть, он будет так милостив, что позволит тебе увидеть мать... А может быть, ты спасешь ее.
— Но как? Что я могу?
— Не знаю. Я попробую что-нибудь выяснить в Беерофе. Но вряд ли королю понравится, что Сайхат еще имеет власть над живыми. Может, он сам вмешается в то, что происходит.
— Напишу сейчас же, — вскинулась она.
— Я подожду внизу, — священник поднялся со стула. — Не стоит долго разговаривать, а то Даут заподозрит нас в заговоре, — он тут же вышел.
Никогда еще Мирела не писала столь красноречиво. Слезы капали на бумагу, оставляя следы. Перо стремительно скользило по бумаге, оставляя изящные росчерки. Она молилась над каждым словом: "Эль-Элион, пусть он разрешит! Пусть он разрешит мне спасти маму. Пожалуйста!"
Отец Узиил зашел снова уже в дорожном плаще.
— Завтра к вечеру я буду в Беерофе, а к одиннадцатому числу, на день Добрых Духов, вернусь сюда. Молись, дочь моя, чтобы я принес хорошие известия.
Принцесса подошла к окну. В ее спальне оно больше походило на щель, она с трудом разглядела, как старик легко вскочил в седло, поднял руку для благословения в сторону ее окна, будто знал, что она наблюдает, и пришпорил коня.
Дверь за ее спиной открылась. Слуги уже принесли обед, но аппетит исчез. Она беспокойно ходила по крохотной спальне. Четыре шага туда, четыре обратно. В памяти всплывали слова священника. "Она очень ослабела, а со вчерашнего дня впала в беспамятство... Мне кажется, она проживет не больше недели..." Но если все так плохо, то двенадцатого и даже одиннадцатого юльйо будет поздно ехать к матери. Надо ехать сейчас, не медля. Эль-Элион защитит ее.
Когда к ней вернулась горничная, она уже собирала вещи в небольшую котомку.
— Вы куда-то собираетесь, ваше высочество? — испуганно спросила Векира.
— Мне надо срочно ехать к матери. Я спасу ее, — Мирела не сомневалась, что слуги уже знают, зачем приезжал Узиил. Она постояла в задумчивости: все ли она взяла, что понадобится на первое время?
— Вы не можете ехать, ваше высочество, — тихо, но горячо заговорила девушка. — Если Даут сообщит о вашем побеге королю, вас казнят!
Мирела рассеянно ответила, задумчиво потирая лоб.
— Даже если казнит — я все равно поеду!
— А как же мы? Как же мы, ваше высочество? — запричитала горничная, услышав, что госпожа готова нарушить приказ, даже если платой за это будет ее жизнь. — Вы умрете, а с нами что будет? Разве вы не знаете, что вы наша единственная защита!
— Эль-Элион защитит меня и вас, — произнесла принцесса неуверенно.
— Не больно-то Он торопился защищать вас до сих пор, — пробурчала девушка, чувствуя, что сейчас победит и удержит госпожу от рокового шага. Но она просчиталась.
— Не смей, — прикрикнула Мирела. — Никогда не смей говорить так при мне. Я еду.
Векира испуганно отступила. Благие намерения пошли прахом. Мирела внимательно посмотрела на служанку.
— Мне нужно одно из твоих платьев, чтобы никто не узнал меня. Принеси немедленно, — девушка беспрекословно исполнила просьбу. — Помоги! — потребовала принцесса, поворачиваясь к ней спиной, чтобы та расшнуровала корсет. Переодевшись, Мирела подхватила вещи, накинула плащ и, приказав напоследок: — Не выходи из комнаты! — решительно покинула спальню.
— Я-то не выйду, — поджала губы Векира, зная, что ее уже не слышат. От страха ее охватил озноб. — Да ведь сюда кто-нибудь зайдет.
Мирела шла узкой темной галереей. Этот замок Зулькада — настоящая тюрьма. Дворцы, в которых Мирела провела детство, другие — светлые, с большими окнами, в которые проникает солнечный свет, со стенами, расписанными великими художниками, украшенными золотом, хрусталем и мрамором... А здесь мало того, что окна не окна, а скорее бойницы, так еще и графиня будто специально зажигает мало факелов, поэтому в галереях мрачно и днем, кажется, что в темноте прячется враг.
Мирела вздрогнула, проходя мимо ниши, в которой стояли доспехи первого графа Зулькада. Казалось, рыцарь пошевелился, желая помешать ей бежать из замка. Принцесса зажмурилась и оставшееся расстояние до лестницы преодолела почти бегом. Во дворе поискала слуг, но все словно прятались от нее. Девушка помчалась в конюшню, подошла к белой лошадке, подаренной когда-то отцом. Теперь она уже состарилась, но до замка матери донесет — не так уж и далеко. Мирела погладила лошадь по морде.
— Милая моя Снежка, ты ведь поможешь мне, правда? — провела ладонью по крупу и тут же сообразила, что не сможет оседлать лошадь, если не появится конюх. — Щутела! — позвала она негромко. — Щутела! Немедленно иди сюда, — никто не отозвался. — Щутела, я пожалуюсь графине, что ты где-то прячешься, когда надо работать!
Эта угроза подействовала, появился бородатый конюх в старом камзоле.
— Векира? — неуверенно спросил он.
— Это я, Щутела, — принцесса чуть приподняла капюшон, чтобы он узнал ее. — Оседлай лошадь, — потребовала принцесса, добавив металла в голос. Конюх не сдвинулся с места. Переступил с ноги на ногу. — Ну? Чего ты ждешь? — потребовала она.
— Вы извиняйте, ваше высочество, но вы же знаете, что не велено. На вас блажь напала, а попадет потом мне.
— Щутела, об этом никто не узнает, — прошептала Мирела.
— Да как же... Не узнает. Что ж Даут подумает, что вы сами лошадь оседлали? Да вы и седло-то не поднимете...
— Щутела, мне нужна помощь.
— Да и мне нужна помощь, ваше высочество. Меня-то кто от виселицы спасет, когда узнают, что вы сбежали? Вам и по замку-то ходить запрещено, а вы вона куда собрались...
— Ах вот как... — оторопела Мирела. — Ты теперь Дауту помогаешь королеву убить? — Щутела обиженно засопел от столь несправедливого обвинения. Я сама оседлаю лошадь, — она прошла к седлу, но не смогла оторвать его от земли — согнулась от тяжести.
