Многие модные дома, особенно побеждённой в текущей войне страны, закрылись, некоторые переехали в Вену и Берлин, что-то пытались сообразить в Италии, но стоит признать, в сорок первом году мода заглохла. Люсьен Лелонг бился как лев за высокую культуру, но экономическая составляющая промышленности таяла, вводились талоны и карточки на ткани и многие просто перешивали старую одежду. В Англии полным ходом шли разработки 'утилитарной одежды', где Эдвард Молино и Хард Эмис даже преуспели. Стало модно упрощать и экономить. Типичные костюмы сороковых напоминали военную форму: жакеты имели квадратные плечи с подплечниками, на которые просились погоны. Даже ремни казались, подобны армейским, но это и так было изначально задумано ещё с каменного века. Карманы шили объёмными, не иначе как для патронов или дополнительного пайка. Юбки имели длину по колено, а рукава носили присборенными. В общем, в однобортном уже никто не ходил, а актриса Джоан Кроуфорд стала эталоном женского образа. Северная Пальмира не стремилась конкурировать с западными подиумами, но тенденции среди модельеров были такими же, как в Германии. Если вспомнить моё посещение Берлинского варьете 'Ла Скала', то разницы в костюмах особой и нет. Шляпки в тирольско-баварском стиле с перьями, слегка расклешённые юбки, часто встречающиеся декольте, плотно прилегающий лиф и самый шик — горжетки из чернобурой лисы.
Кое-что из приличного можно было купить в Доме Ленинградской Торговли (ДЛТ), и там же в ателье на четвёртом этаже привести к удобоносимому виду; вот только все манипуляции осуществлялись по специальным талонам. Поэтому мне оставалось лишь скупить в Нью-Йорке килограммы одежды и шляпы, в Ванкувере меха с обувью и вывалить на всеобщее разграбление, дабы успели подшить или ушить и немного разносить. А как иначе? Ведь издавна известно, что нельзя покупать вечерний костюм в магазине готового платья — всегда найдётся огреха. Обращаться к модистке в СССР, впрочем, как и а пределами — дело было обыденное. Не все могли обратиться в Дом Мадам Гре, к известному дизайнеру, которая создавала платья прямо на модели, без выкроек. Зародившись полвека назад во Франции, профессия вскоре распространилась по всему миру, и кто такая модистка знал каждый, особенно во времена дефицита готового платья. Стук швейной машинки нередко звучал по вечерам из комнат ленинградских коммуналок, так как зачастую, швеи домов быта брали работу на дом, помогая советским женщинам выглядеть в новых нарядах привлекательно и достаточно модно.
У ярко освещённого буфета уже собиралась толпа, и я смог спокойно наблюдать за происходящим, не привлекая ничьего внимания скрывшись за колонной. Всё начиналось превосходно, как моё хорошее настроение внезапно улетучилось, потому что заметил бывшего военного атташе США. По тому, как он держался и оглядывался вокруг, я понял, что он кого-то высматривает, и наши взгляды встретились. На нём был смокинг, в левой руке он держал программку, а правую, словно в ней была шпага, а не тросточка, чуть выставил вперёд, старательно пробираясь в мою сторону. Видимо все эти телефонные звонки и обстоятельства того, что в Советской России, а именно в Ленинграде я был единственным бизнесменом из штатов, сделали своё дело. Филип Рис Файмонвилл неспроста возглавил в известной мне истории миссию США по ленд-лизу. Однозначно являлся доверенным лицом Рузвельта, и сейчас нам предстояло познакомиться. Делая вид, что лениво поглядываю за одной дамой в платье из бордовой тафты, где смелый вырез на груди заставлял забыть посмотреть в глаза, я действительно засмотрелся.
— Добрый вечер, мистер Борисов! Какой необычный у вас камербанд! Вы, должно быть, не помните меня, я друг Джозефа Дэвиса — Филип. Ваш отец знаком с ним.
Как же, знаком, но, не подав вида, вежливо поддержал беседу. Стоит заметить, что в некоторых сельскохозяйственных штатах, с таким подходом к незнакомцу, не будучи друг другу представленными, могут сразу послать по определённому маршруту: ну как тот добряк, 'вы кто такие, я вас не звал'. Но в доме культуры так не принято, этикет нужно соблюдать. Да и алый кушак на поясе у меня под цвет бабочки и ничего необычного в нём нет, но Файмонвиллу нужно было как-то завязать разговор. Мы так и стояли островком, а людской поток обтекал нас, как река плавень. Кто-то спешил к стойке буфета, а прочие счастливчики обратно. Некоторые держали в руках тарелочки и рюмочки. Встречались и те, кто нёс целую бутылку с зажатыми ножками бокалов промеж пальцев руки. В зале были и столики, но желающих получить бутерброд с икрой, чашку кофе по-венски, вкуснейшее пирожное и бокал шампанского — наблюдалось гораздо больше. Раза так в два, если не придираться к цифрам.
— Очень рад вас видеть, — в ответ произнёс я. — Не часто здесь можно встретить американца. Ваша речь совсем без акцента, но произнося своё имя, вы делаете ударение на первую гласную. У русских ваше имя звучит несколько иначе. Впрочем, я могу ошибаться, тем не менее, как вам удалось так быстро освоить этот язык?
Мой собеседник слегка пожал плечами. Странный вопрос, Филип и матерным русским владел как своим родным, да ещё бы взялся обучить коренное население. Но стоило ли кому-нибудь об этом знать?
— Нам надо поговорить и не здесь, — вдруг произнёс он, переходя на английский.
Я посмотрел ему за спину. Парочка определённо силового направления, одетых без всяких претензий на изящество — в тёмные костюмы одинакового покроя. Низкие лбы, огромные кулаки. Полагаю, и вооружены не палками, вон как перекашивает левую сторону. Ошибочно думать, что в сороковых годах в силовых структурах все поголовно носили кобуру скрытого ношения. Пистолет клали в карман брюк либо пиджака и считали это удобным.
— Приезжайте в санаторий 'Осиновая Роща', — тихо произнёс я. — Это бывшая усадьба Левашовых-Вяземских возле Парголово. У меня там клиника, так что возьмите с собой ребёнка, на обследование.
— Хорошо, завтра в десять, — ответил Филип, и мы распрощались.
Представление прошло на ура! Как только весь оркестр был в сборе, концертмейстер сыграл короткое вступление, сопровождаемое редкими аплодисментами. Потом скрипач дал ноту 'ля', настраивая своих коллег, — послышалось множество звуков разной высоты, которые постепенно слились и объединились под его руководством. Равномерно гас свет в зале и вскоре началось. Вальпургиева ночь мне понравилась. Прямо душа вырывалась. Эмоциональный и подвижный дирижёр правой рукой управлял виолончелями и басами. Выводя магический символ своей волшебной, с сердцевиной не иначе как из кости Орфея палочкой, он иногда поднимал стиснутый кулак вверх и тряс им под звуки ударных, будто бросая вызов богам. Он то подпрыгивал, то с силой взмахивал кистью, то бил ей воздух, посылая заклинания, а подвластные его магии музыканты исполняли команды. Эти пассы проецировались в танцах на сцене. Наверно, так передать музыку в танце способны единицы. Вот только раздражало, что зрители бурно выражали эмоции, аплодируя по поводу и без оного. Выразить восторг по окончании представления — ради бога, но в процессе... Видимо я что-то не понимаю в работе клакеров, впрочем, если появится возможность посетить Мариинку вновь, я пойду обязательно. И балет можно смотреть вскользь, а послушать и понаблюдать за оркестром с удовольствием. И корзину с букетом этим ребятам. Вот только если я попаду в филармонию, станет ли мне не хватать этих завораживающих антре, па де де, батман батю, кабриолей и фуэте?
* * *
Утром следующего дня, насытившись бараньими котлетами с овощами, посетившие балет сотрудники предавались обсуждению и делились впечатлениями о прошедшем мероприятии. А кое-кто просто предавался фантазиям в одиночестве. Пропустивший завтрак по объективным причинам начальник с большой буквы, временно заведующий всем хозяйством санатория и отделом кадров Яша Ершов сделал потягушки, достал из холодильника хлеб с нарезанной ветчиной и отнёс их в свой уголок, где спрятались добротный стол, мягкий диван и высокое кресло, отчего-то не подошедшее под интерьер директорского кабинета. По большому счёту, вся обстановка была собрана из предметов, которые не подошли по каким-то причинам остальным и по этим же причинам отчего-то гармонично вписались в его кабинет. Он сел к столу и принялся жевать бутерброды, запивая их горячим какао и термоса и с лёгкой грустью разглядывая сквозь окно полуподвального офиса и стебли растущих цветов — ноги приехавших в клинику. Редкие мужские в брюках и стройные женские, затянутые в чулки или простые носочки, как вроде бы было модно. Иногда он изгибался, чтобы пристальнее рассмотреть какие-нибудь особенно красивые дамские ножки, после чего одобрительно кивал своей головой и восхищался: 'Красота, я бы...'. Иногда ему случалось подслушивать обрывки разных разговоров. Ощущение было такое, словно он подглядывал в замочную скважину, ну, почти такое. И если раньше подобное поведение являлось необходимостью, то сейчас уже вошло в привычку. Не дай бог кто-либо из его прежних знакомых понаблюдал бы за ним в течение дня, — в жизнь не признал бы в этом человеке некогда энергичного и решительного Якова Ершова.
На предприятии всё работало как швейцарские часы и если обязанности исполнять без ненужной расторопности, то и не ломалось ничего. Важен правильный ритм. Ершов допил какао и вытер губы бумажной салфеткой, вытаскиваемой из широкой коробки. Яша любил порядок в делах и порядок на столе. Потом он встал с кресла, снова лениво потянулся и снова сел, только теперь на диван и стал клевать носом: известное дело, если живот как следует натягивается, веки начинают опускаться. Однако способы борьбы со сном имелись. Несколько секунд он таращился на цветные картинки смазливых девиц в журнале 'Look', переводил взгляд на окно и снова на фотографии женщин на разных этапах разоблачения. Все они были как на подбор. Начиная со скромных и стеснительных, прикрытых лишь бандо с шёлковыми трусиками, заканчивая раскрепощёнными и соблазнительными. Особое внимание уделялось затянутым в корсеты дамам: с шикарным бюстом и вызывающим взглядом. Глаза Яши блуждали по снимкам, губы растягивались в удовлетворительной улыбке. Но за окном послышался гул мотора, и завхоз вынужден был отложить журнал и подойти к окну, как и многие сотрудники в этот момент. Наверно, никто в санатории не работал только по своей специальности. В какое-то мгновенье тело Ершова стало обладать гибкостью, а движения плавностью опытного охотника. Он посмотрел на часы, сделал отметку в блокноте и вновь превратился в нерасторопного увальня.
День был не очень тёплый, даже прохладный и я сто раз пожалел, что не накинул на плечи плащ. Файмонвилл появился без пяти десять. Машина доехала практически до самого здания, где я их и встретил. Гость приехал на такси с женщиной, ребёнком и возможно охранником, но не с одним из тех, что крутились возле него на балете. Брутальные ребята являлись полной противоположностью этому похожему на девушку юноше, да и сам предстал иначе: с бородой и в очках, он выглядел гораздо старше своих пятидесяти семи лет. Где американец нашёл женщину с ребёнком, я не интересовался, её проводили в вестибюль, и в регистратуре оформили карту, предложив проследовать в корпус к врачам. В клинике действовали четыре категории помощи для пациентов: неотложная, срочная, обычная и зелёная. Последняя, это когда обращались по поводу и без повода, где зелёнка лучшее лекарство и вроде бы это был как раз тот случай. Мы же остались у стойки, и я предложил подняться в кабинет. Едва мы показались перед дверью, как что-то печатавшая на машинке Юля, подняв глаза произнесла:
— Два мартини и бурбон?
Я кивнул.
Оказавшись внутри, Файмонвилл спросил, что это было, кодовое слово или какой пароль?
— У моего секретаря есть удивительный дар, — ответил я. Она со стопроцентной точностью может угадать какой напиток потребуется гостям. Скажу больше, я неоднократно проверял на себе, знакомых, посторонних и только подтвердил предположение.
— Потрясающе, в Вашингтоне ей бы не было цены. Я действительно предпочёл бы сейчас мартини, а Фил пьёт исключительно бурбон. От других крепких напитков его воротит как ребёнка. Я как-то угощал его рисовой водкой...
— Саке? Хорошее саке сейчас большая редкость, но у меня осталось несколько бутылок из Нада Гого. Говорят, оно подходит для тех, кто воротит носом.
— Не стоит, всё равно не пойдёт. Поверьте на слово. А ваша секретарша симпатичная, как вы определили её способности, уж не при близком контакте?
При этом Филип подмигнул, явно намекая на нечто непристойное, однако он проделал это так весело, что его гримаса не казалась неприятной.
— Я же сказал, дар, — пропуская сальную шутку, ответил я. — Заметьте, она выбрала не виски или скотч, а бурбон. Много ваших знакомых из России смогли опознать в вас и вашем друге янки, не назвав ошибочно лайми?
Филип призадумался и пока что-то вспоминал, появилась Юля с тележкой. Оставив её рядом с журнальным столом, она вышла, а Файномвилл отвернулся от картины на стене, стараясь меньше показываться кому-либо на глаза.
— Лёд, апельсин, тёрка для цедры, — перечислял предметы бывший атташе, оказавшись у подноса, — всё что нужно, а Фил? Или современная молодёжь изобрела новые рецепты?
— Угощайтесь, господа и давайте не станем тратить драгоценное время, — произнёс я, включая телевизор.
Совершенно не тот, '17-ТН-1' которым я думал озаботить снабженца, а чуточку современнее. Правда, он всё равно выглядел как сервант с небольшим двадцати четырёх дюймовым кинескопом, но зато идеально подходил для кабельной трансляции, и не нужно было напрягать зрение. Шли финальные кадры комедии 'Всё кувырком' с участием Оле Олсена и Джэйн Фрэйзи. Сделав звук чуточку громче, я дал понять, что можно говорить.
Файномвилл взял свой бокал и, отхлебнув мартини сказал:
— Я здесь, чтобы представить Фила. На самом деле Фил блондин и размер его обуви не одиннадцать, а восемь с половиной.
— Правда? Кто бы мог подумать. Только зачем мне это знать?
— Я покидаю Россию, Фил останется в Москве. Неужели вы не захотите пообщаться с соотечественником? — начал сладкую речь Файмонвилл.
Он говорил как всегда монотонно, слегка в нос, широко пользуясь жаргоном, но ничем не выдавая собственного мнения, касаемо его товарища. Мол, так надо и всё. Я цинично усмехнулся, вспомнив презрительное отношение своего собеседника к всякого рода идеалам в политике, которые он считал незрелой и сентиментальной белибердой. А вот сейчас, его суждения вдруг стали научны и объективны и не зависят от системы ценностей. Я-то прекрасно знал, что его протеже отнюдь не принадлежит к числу холодных, бесстрастных аналитиков. Если упрощать, то он привёл в офицерский клуб капрала. А значит, истинная цель визита совершенно иная.
Бросив оценивающий взгляд, словно осматривая корову перед покупкой, я спросил:
— Чем думаете заниматься, Фил?
— Работать в посольстве, помощником атташе по культуре.
— Достойное занятие для молодого джентльмена, — пошутил я. — Главное, не слишком увлекаться этой культурой.
