Блокадный год

Борисов Алексей Николаевич

На правах рукописи (С)

Севастополь, 2021

'Блокадный год или за тридцать миль до линии фронта'

(роман)

Военно-историческая фантастика, альтернативная история

В это весеннее утро, как и во все прочие дни, чёрный лимузин, закреплённый за первым секретарём Ленинградского обкома и горкома ВКП(б), ехал неспешно. Пассажир на заднем сидении любил медленно и с удовольствием посматривать сквозь стекло на чистые улицы, лишённые роскоши длинные и чуточку неуклюжие здания, сменявшиеся надменными особняками и ухоженными скверами; отмечать всяческие вскрывавшиеся по маршруту следования недочёты, и продумывать, какое начало рабочему дню он задаст. Выбравшись с Каменного острова, в эти минуты он мало чем отличался от простых обывателей, нырнувших с головой, в общем-то, обычную какофонию звуков большого города. У афишной тумбы недовольно фыркала кобыла извозчика, попутно позванивая стеклами, гремел трамвай, а навстречу натужно пыхтели грузовики, перевозя в кузовах что-то громоздкое. Возле моста на Петроградской набережной почему-то у всех машин начинали скрипеть тормоза , и опытный водитель 'ЗИСа' заранее сбросил скорость, едва нагоняя велосипедистов в одинаковых футболках и кепках. В стране любили спорт, и первый секретарь не чурался его, но груз забот оставлял с каждым годом всё меньше и меньше на это времени. Как большинство руководителей высшего ранга, он подстраивался под режим работы Вождя государства и сейчас чувствовал себя слегка не выспавшимся. Иногда он напевал что-то под нос или отстукивал пальцами какую-нибудь мелодию. Не то, чтобы это вошло в привычку, просто иногда так хотелось сделать, и он делал. Сегодняшнее утро начиналось с поездки в пригород, а именно в Осиновую рощу.

Автомобиль миновал сдвижные ажурные ворота, поднялся в горку по вымощенной гранитной брусчаткой дороге до недостроенной ротонды, притормозил перед въездом на стоянку и аккуратно, словно плывя, проехал по утрамбованному гравию несколько метров до полной остановки. Недовольно ворча, Андрей Александрович выбрался из машины и закурил. Его румяное лицо бледнело с каждой новой затяжкой. Он был крупным мужчиной среднего роста с фигурой ещё помнящей спортивные упражнения, но уже начинающей безвозвратно полнеть. Его тёмные волосы и карие глаза придавали ему молодой вид, однако моложавость скрадывалась резким прищуром. Знающие Жданова люди обыкновенно описывали его как весёлого и добродушного, вот только такие отзывы основывались главным образом на кулуарных беседах и пожеланиях по какому-либо торжественному поводу. Существует обычная ошибка приписывать хороший характер людям склонным к полноте — ошибка, исходящая, надо думать, из того сложившегося убеждения, что телесные размеры соответствуют душевным качествам. По отношению к Андрею Александровичу подобная теория была безнадёжно ложной. Хотя он и оставался для друзей, широк душой, но настоящих друзей у него уже давно не было. И эта ложь самому себе подтачивала его нравственно ничуть не хуже болезни. И так как отношение к жизни и окружающих тебя людей определяется характером лидера, то стоящих рядом с ним гораздо чаще проклинали, чем собирались благословлять. Папироса тлела у края гильзы мундштука, никто его не встречал и если не вдаваться в подробности, это было немыслимо: фактически второй после вождя, он имел кое-какие привилегии, да и правила гостеприимства никто не отменял — уж выделить пару-тройку человек всяко могли. Хотя бы ту дурочку-переводчицу из Коминтерна, пытавшуюся охмурить прекрасно понимавшего русскую речь нужного им иностранца. Умора, как она хлопала ресницами. Впрочем, так было даже лучше: возможность в спокойной обстановке предаться простому созерцанию уже давно стало непозволительной роскошью. Расписанный по часам день, совещания, приёмные часы, выступления, а ещё хотелось выкроить время хотя бы почитать и отвлечься на простые человеческие радости. Пару минут он рассматривал безупречные клумбы. Какие-то цветы готовы были увянуть, какие-то цвели в полную силу, какие-то вытянулись и набухали. Жданов не был садовником и названия многих цветов и кустарников попросту не знал, но любил, чтобы вокруг было красиво. И в глубине сознания был уверен, что самое лучшее назначение сада — являться объектом созерцания.

Неожиданно у него вырвался лёгкий кашель и, выбросив папиросу, признался сам себе — кто знает, долго ли ещё суждено цвести этим клумбам. Дело, разумеется, не в самих цветах — на сей счёт первый секретарь не заблуждался. Слишком уж неспокойно было у него на душе. Понятно, что неспокойно было и в мире, но члена Политбюро больше волновали дела партийные и личные. Стоя на тонком льду, а именно так он чувствовал свою должность, легко провалиться и вряд ли кто-то протянет руку помощи. Наоборот, сделают всё, дабы не выплыл. Бремя власти, оно такое, страшное и манящее одновременно, дающее сумасшедший простор деятельности и до поры до времени не требующее отчёта. И можно было ух, каких дел наворотить на этом поле, если бы хватило здоровья. Здоровье, будь оно неладно, как раз и не хватало. Случившийся в феврале приступ был уже не звоночком, а целым карильоном Петропавловского собора и напугал его так, что он стал прислушиваться к любой рекомендации врача, соблюдать давно прописанную диету и отмечать про себя, что все эти потуги ни черта не помогают. Страшный диагноз, болезнь, от которой нет спасения. В идеале, осталось шесть-восемь лет и всё. И это при условии выполнения строжайшего режима с полным отказом от работы. Со слов врача, одно заболевание подталкивало другое, а как хотелось пожить дольше, да даже на этот сад с внуками посмотреть. В общем, благодаря обострившимся недугам и решился он на авантюру с американским бизнесменом русского происхождения, о котором хлопотал Лёша Кузнецов, старый друг и хороший товарищ. Шутка ли, идейный враг решил помочь Советской республике в том, в чём она постоянно и остро нуждалась. Конечно, в истории страны хватало примеров: тот же Магнитогорский металлургический комбинат, Московский КИМ, Челябинский тракторный, Уралмаш, Горьковский автозавод, Пермский авиамоторный, Казанский авиационный. Собственно, зачем далеко ходить, если посмотреть на завод 'Светлана'. Ведь всё это с помощью, с использованием новейших технологий и по проектам тех, о ком не принято говорить. И всё за народные деньги, где каждый отданный рубль золотом мог спасти советских людей от голода. А в этом случае иначе, хотя насколько иначе, ещё следовало разобраться. До сей поры фарминдустрия западных стран не спешила поделиться накопленными знаниями, и стоило ожидать завышенных и маловыполнимых требований. Наконец он заметил, что к нему идёт человек, ради которого он приехал сюда, и пока он шёл, окинул взглядом территорию.

Старинный особняк в виде двухэтажного барского дома с бельведером, двумя террасами и парадной лестницей по нынешним временам всё ещё стоил целое состояние — каждый квадратный метр тянул на сотню рублей. Понятно, что кадастровую стоимость для иностранца завысили до небес, но и без этого увеличения сумма впечатляла. В принципе здесь, в Осиновой роще, можно было разместить и санаторий (как раньше), и пионерский лагерь, да тоже ремесленное училище, или приют для сирот, и даже клуб с кинотеатром, если совсем не проявлять фантазию. Да много чего здесь можно было, ели бы ни одно 'но'. Само здание, обшарпанное, кое-где обвалившиеся и со следами давнего пожарища не особо привлекало Ленинградское городское хозяйство ни тогда, когда в тридцать пятом утверждали Генеральный план с расширением куда угодно, только не на север, ни сейчас, когда три четверти из каждого рубля идёт совсем не на гражданские нужды. Куда важнее было строительство Центрального парка культуры на Елагином острове, стадиона на Крестовском, Володарского моста, Василеостровского дворца культуры имени Кирова; а уж после Дома Советов и Ленинградского метрополитена, куда были брошены все имеющиеся ресурсы, и говорить нечего. Единственное, что здесь сохранилось с прежних времён, так это сад; старый садовник круглый год выращивал на клумбах соответствующие времени года цветы. Наверняка, обходился сей каприз весьма недёшево, и казалось, что старик работает здесь, как бы ни с начала века. Хорошо, что ещё остались люди, ставящие долг выше личных забот. Вполне возможно, что именно из-за этого сада и был проявлен интерес. Конечно, на этом участке можно было снести к чёртовой бабушке полуразвалившийся дом, и многие ленинградцы считали, что именно так и следовало давным-давно поступить. Люди подобных взглядов любят порассуждать о неиспользованных возможностях, выброшенных на ветер деньгах и пускания пыли в глаза. Вместо развалин, являвшихся непозволительной роскошью для исторических мест города Революции, где земля — это стратегический ресурс, кое-кто хотел соорудить здесь нечто функциональное. Например, дачку для какого-нибудь прозаика или поэтессы и тихой сапой влезть самому. Ведь Парголовская мыза и окрестности, фактически переросшие в городок дачи на холмах, где можно было встретить дом Агафона Фаберже, табачного короля Шапошникова и прочих 'меценатов'. Тут жил писатель Мамин-Сибиряк и даже брат Ульянова — Александр (дом Ананьиной). Так что рассуждения и просьбы в письмах некоторых товарищей являлось вполне разумным, основанным на здравом смысле и практицизме. Однако зиждились они не столько на рационализме, сколько на эмоциях, точнее говоря на зависти и незнании. Оставшиеся с носом архитекторы и прочая номенклатура, излагавшая подобную точку зрения, просто завидовали, брызгали в спорах слюной, не зная, что всё уже давно решено. В настоящий момент особняк лишился проваленной в левом флигеле крыши и на её месте возвышался обновлённый деревянный остов. Фронтальная стена обзавелась строительными лесами и стропилами, готовились к остеклению оконные проёмы и многое другое. Старую разломанную дверь парадной уже сняли с петель, а неподалёку, возле стены, стояло нечто прямоугольное, обёрнутое в картон, из-под оборванного уголка которого поблёскивало что-то металлическое. Недалёк тот день, если всё пойдёт по намеченному плану, город прирастёт новой детской клиникой и не только. Конечно, не Киевский имени Ломоносова и не Харьковский 'Красная Звезда', но для первого шага вполне достаточно.

— Здравствуйте, мистер Жданов, — произнёс подошедший к Андрею Александровичу человек и протянул руку.

Мужчина говорил c едва заметным акцентом и выглядел несколько необычно. Высокий, плотный, где-то за сорок, черноволосый, но с сединой, в лёгком плаще нараспашку и безупречном костюме-тройке цвета старый лён. Лицо его было не по времени года загорелым, а слегка сдвинутая на затылок шляпа и галстук — отдавали бунтарством против устоявшегося консервативного стиля. Необычность же заключалась в улыбке, во весь ряд зубов. Неестественно и не искренне, словно маска на лице.

— Здравствуйте, мистер Борисов.

Жданов принял рукопожатие и обратил внимание на чемодан с широкой удобной ручкой, зажатый в левой руке собеседника. Ярко-оранжевая кожа бросалась в глаза и выглядела вызывающе, тем не менее, гармонично вписывалась в цветовые гаммы костюма и ботинок.

— Как и договаривались, мистер Жданов, помимо закупленных станков и спецтехники, это мой вклад в развитее города колыбели русской революции. Если вы не возражаете, можно оставить этот холодильник в машине для изучения и немного прогуляться. Я покажу, что успели сделать за неделю.

Привыкший больше принимать отчёты от подчинённых и выслушивать просьбы, нежели выжидать в приёмной и просить — первый секретарь временем располагал и догадывался, что предложение не что иное, как повод поговорить без лишних ушей, но задерживаться здесь не собирался и ответил соответственно:

— К сожалению, через два часа у меня совещание, если очень коротко.

Жданов кивнул охраннику и тот принял увесистый чемодан.

— Андрей Александрович, — бодро произнёс американец, когда они стали отдаляться от автомобиля. — Не стану отнимать ваше драгоценное время и сразу перейду к делу. Обратите внимание на дверь тамбура.

В это время к упаковке с надорванным краем подошёл рабочий с необычной тележкой, подсунул её под низ и с лёгкостью, словно качая рукоять насоса, стал приподнимать. Его напарник что-то зафиксировал, и уже вдвоём они покатили тележку.

— Зеркальное, закалённое стекло, мистер Жданов. Толщиной в три дюйма, ээ... семь и шестьдесят два, если в ваших сантиметрах. Роскошная вещь и очень крепкая, по краю нержавеющая сталь, изнутри видно всё, а снаружи как зеркало. Понимаете, о чём я говорю?

Первый секретарь обкома не понял подоплёки и сказал то, что пришло в голову.

— Могу себе представить, сколько она весит.

— Больше тонны, но это неважно. Дверь аккурат займёт весь проём и станет выполнять своё предназначение, но вот в чём загвоздка...

— Интересно узнать.

— В табличке над дверью. Она мне не нравится. Мои партнёры отговаривали меня начинать бизнес в России. Рассказывали о нюансах, приводили полные разочарования примеры и c большинством из них я согласен.

— Мистер Борисов, по-моему, мы обо всё договорились, — недовольным тоном произнёс Жданов.

— Это так, но обстоятельства таковы, что моё возвращение откладывается. Я хотел бы задержаться тут на пару лет и заключить новый договор, поверх старого и устный. Здесь обнаружилось много чего необходимого в моих изысканиях, и я не хочу оказаться в ситуации несоответствия желаний имеющимися возможностями.

Предложение не выглядело необычным. Внутренне Жданов был готов к такому разговору. Подумаешь, буржуй близок к фрустрации. Ведь сложностей существует всегда больше, чем ты думаешь, если ты действительно думаешь, а не думающий человек не удостоился подобной аудиенции бы никогда. И если бы сейчас прозвучали слова о помощи ресурсами или финансовой или какой-либо отсрочке и переносе на более позднее время, он бы понял и даже согласился. Идеальные планы идеальны лишь в намерениях. И только приобретённый опыт в общении при подобных случаях, призывал к сдержанности в суждениях.

— Слушаю вас внимательно мистер Борисов.

Американец достал из кармана не то брелок, не то карманную пепельницу оригинальной, конусообразной формы похожей на половинку юлы и спросил:

— Вам знакомо такое явление природы, как айсберг и соотношение видимой с его подводной частью?

— К чему вы спрашиваете?

— Сейчас поясню. В клинике, помимо коечного фонда, врачебных кабинетов, лаборатории, фармакопеи, будет находиться моя компания по производству медицинского оборудования, исследования и синтезирования лекарственных препаратов.

— У нас это называется артель, — поправил Жданов, вспоминая медицинские кооперативы и артели Ленинграда.

— Пусть артель, — немного с раздражением, согласился он, — не столь важно. Так вот, весь этот механизм должен обеспечиваться, и возникает необходимость развития инфраструктуры: начиная от электрогенерации, водоотведения, дорог с мостами и заканчивая жилыми домами служащих, прачечными, столовыми, гаражами и прочими службами, которые повлекут за собой открытия дополнительных предприятий, а, следовательно, задействования людских ресурсов. Двадцать тысяч рабочих мест, если обобщённо для замкнутой самодостаточной системы.

Названная цифра заставила Андрея Александровича взглянуть на собеседника не то чтобы предвзято, а с некоторым сомнением. Ведь даже такое градообразующее предприятие как Ижорский завод, насчитывал около девятнадцати тысяч рабочих, и всё взрослое население Колпино трудилось на нём, а тут речь шла о сопоставимых величинах. Обеспечить людскими резервами наполняемость региона виделось затруднительно и невероятно в финансовом обеспечении. Однако тут же прозвучал ответ на незаданный вопрос.

— Доставить такое количество тружеников из-за океана возможно, и я пригласил некоторых специалистов, но не практично. Как и не выгодно везти за тысячи миль шуруп, наладить производство которого можно на месте. Как временное решение проблемы я бы предложил рассмотреть вопрос о трудовых мигрантах из Прибалтийских областей. Но если появится альтернатива, то охотно приму к рассмотрению. Здание перед нами всего лишь сугроб на вершине этого айсберга и пустить всё на самотёк я не имею права. Суть моего предложения будет следующей: в течение пяти лет я вложу в этот проект семь миллионов долларов и выделю единовременный грант в размере двадцати пяти миллионов рублей, но всё станет работать на моих условиях. Руководство над клиникой и артелями, а так же расходы по обеспечению и заработной плате персонала я оставляю за собой и поэтому, мне потребуются советские документы для полноценного оформления, а также содействие со стороны властей. В первую очередь людьми. Я даже готов их обучить за свой счёт и предоставить субсидии на переезд. Если сейчас вы скажете: нет, — дальнейшее сотрудничество не имеет смысла.

— Совнарком и Центральный комитет партии, — начал было Андрей Александрович, стараясь чуточку выиграть для себя время, так как ожидал услышать что угодно, но только не это. Он умел применить один приём: говорить заученную фразу и размышлять о совершенно посторонних предметах. Отчётливо понимая, что предложенный американцем вариант идёт в разрез с линией партии, и никакая артель в подобном виде не будет отражать изначально заложенную в этом механизме коллективную собственность — стоило отказаться. Но как политик он привык смотреть на перспективу. Если срезать острые углы, обобщить и не стараться вдаваться в детали, тем более всего несколько лет... после которых всё выстроенное и отлаженное останется здесь. Одним производством метизов, понятно, дело не ограничится и следует ожидать много большего. А вкупе с этим какое-то число специалистов с приобретёнными знаниями, умениями и технологиями. Вообще-то, и для области совсем неплохой задел к итогам третьей пятилетки.

Как вдруг был перебит.

— Я изучал постановления, мистер Жданов и не собираюсь нарушать законы социалистической республики, даже тогда, когда это не способствует всему делу. Я отдаю себе отчёт и знаю о вашем отношении к частной собственности. Просто дайте мне сделать так, как я вижу.

— Что конкретно мешает вашей работе? — спросил Жданов, уже приняв решение.

В какое-то мгновение на лице американца явно читались эмоции, которые можно было охарактеризовать как крайнее возмущение, словно в памяти стали пролистывать толстую амбарную книгу, или даже школьный дневник, где не встречалось ни одной радостной записи. Однако это длилось недолго.

— Приведу самый простой пример. В свободное от трудов время я люблю поохотиться и мне нравиться разрабатывать и изготовлять штуцеры. Но я понятия не имею, как мне получить здесь лицензию. Наверняка имеются службы, которые осуществляют подобную деятельность, но они прячутся от меня гак говядина Олбани в Хадсоне .

— И всё?

— Мне хотелось бы открыть киностудию, получить комфортабельную стоянку для моих яхт, с местом, где бы я мог конструировать и собирать автомобили, а это вопрос земли.

Андрей Александрович ухмыльнулся краешком губ. Вопрос землеотвода не являлся чем-то непреодолимым. Безусловно, земля общенародная государственная собственность и не подлежала сдаче в аренду или купле-продаже. Но никто не запрещал объединения с выделением участка. Существующие коллективные хозяйства с этого года должны были осуществлять поставки не с планов посева, а с каждого гектара пашни и сдавать молоко исходя не с поголовья, а с земельной площади. Вследствие этих перемен избавление от приписанной 'негодной' земли считалось для колхозов избавлением. Отдельно стояли вопросы в торфоразработках, там тоже хватало нюансов, но решения имелись. Тем временем американец продолжал говорить.

— По путёвке 'Интуриста' я въехал в страну через Одессу, продление визы и прочие мелочи... Я не хотел бы этим заниматься, или сталкиваться с какими-либо препонами для прибывающих специалистов вновь, так как вся эта бюрократия отнимет кучу времени, которое, как известно, деньги. Взять произошедший на этой неделе пустяковый случай, в США он бы закрылся одним звонком, а здесь я вынужден постоянно напрягать посольство... Я рад бы избежать проблем, для решения которых стоило бы родиться и вырасти здесь, так как не понимаю логику их возникновения. Если мы договоримся, через год комплекс начнёт работать. Это не просто обещания, а констатация фактов. Город и ленинградцы не заплатят ни копейки, а лично вы, получите необходимое лекарство и мою помощь в решении любых вопросов связанных с фармакопеей, в тех объёмах, которые я смогу удовлетворить. Заметьте, речь идёт о медикаментозных препаратах, которых простому смертному не достать ни за какие деньги.

— Что ж, я услышал ваши пожелания мистер Борисов. — Жданов вновь потянулся за папиросой — Буду предельно честен. Мне не нравится то, во что меня втянул наш общий знакомый, но если ваши лекарства спасут жизни даже сотне маленьких ленинградцев, я соглашусь со всеми выдвинутыми концепциями. Тем не менее, вы должны понимать, что приглашая на работу советских граждан, со своей стороны обязаны следовать всем правилам, установленным в нашей стране. Более того, обеспечить все условия для надлежащего существования региона. В силу многих обстоятельств, планы развития города смещены на юг и существенной помощи от нас не ожидайте.

Американец протянул руку скрепить договор.

— Договорились. Все социальные гарантии и права будут соблюдаться, вот только остаётся вопрос коммуникации между нами. Если бы появился такой человек, который мог решать возникшие затруднения связанные не с хозяйственной деятельностью, а так сказать общего характера.

— Вы хотели сказать затруднения бюрократического характера и особенностей советской экономики? Этакий amicus curiae.

— Именно! — обрадовался иностранец. — Друг суда.

Жданов усмехнулся. Не зря он перед поездкой ознакомился с тонкостями американского лоббизма. В действительности, в словах собеседника не было ничего смешного или хотя бы весёлого. Проекту требовался куратор и не просто говорящая голова, а неглупый человек, имеющий кое-какую власть с возможностью её применить.

— Насколько я понял, — оставив в покое папиросу, произнёс Андрей Александрович, — вам уже следует проконсультироваться с компетентным специалистом по множеству вопросов и на примете его нет. Что ж, такой человек у нас отыщется, пришлём.

— Спасибо, мистер Жданов. Вы правильно меня поняли. Все услуги по хлопотам я оплачу.

— Можете не сомневаться, мистер Борисов, — добавив про себя: 'Оплатите в полной мере, этого добра, из-за которого возникают затруднения у нас в достатке. Вы ещё не раз сами попросите поспособствовать'. — Нужный человек во всём разберётся. Кстати, а почему вы выбрали именно нашу страну? Я не про контракты с зерном, хотя для меня осталось много неясного. Ведь насколько я понял, для вас были открыты любые двери.

Некоторое время прогулявшиеся по аллее мужчины шли молча. Выложенная гладким камнем дорога не заставляла обращать на себя внимание. Никто никого не торопил, и со стороны беседа выглядела так, словно разговор доставлял им удовольствие от прощупывания замыслов друг друга. Жданов, ожидал пояснения, поглядывая на зажатую между пальцев папиросу, и уже думал подкурить её, как услышал ответ на свой вопрос.

— Люди никогда не перестанут: есть, болеть и умирать. Вложившись в русское зерно, я лишь сохранил деньги компании от инфляции и себе на хлеб зарабатываю совершенно не этим. Дело в том, что ещё мой прадед по линии матери определил направление семейного дела. Он стоял у истоков создания армейской аптечки и был близким другом Эдварда Робинсона Сквибба. Мы до сих пор владеем значительным процентом акций компании. Так что вы правы, стоило едва постучаться, ведь обычно обращаются к нам, а не наоборот. К величайшему сожалению человек только создан по Его подобию, а не наделён всеми соответствующими атрибутами эталона. Мы смертны, склоны к недугам и растрачиваем своё здоровье, даже не замечая как большую часть своего существования боремся с неизбежным. Несмотря на эту очевидность, мы, аптекари, всё же кое-что можем предложить людям.

— Час молодости?

— Если вы о тех 'волшебных' таблетках для мужчин — раскрывая ладонь, на которой вновь оказался конусообразный футляр — или о боевой химии для солдат то это мелочь, о которой даже не стоит вспоминать. При должном финансировании кластера, пять-десять лет исследований и вы с этим справитесь сами. Посмотрите под ноги, этот куст, не что иное, как хвойник двухколосковый. Из него можно выделить эфедрин. Или вон те листики черемши — незаменимые помощники для сердечнососудистой системы и подобных растений природа создала в изобилии. Нужно лишь обладать академическими знаниями. В нашем же случае речь идёт о прорыве в медицине. О природных пенициллинах и одном интересном растении. В декабре прошлого года, вернувшись из Берлина, я имел честь встретиться с президентом, и мне не понравился результат нашей беседы с Рузвельтом.

— Вы обещали поставить его на ноги? — заострил своё внимание на вопросе Жданов. — Или он был менее сговорчив?

Американец поджал губы, и даже показалось, скрипнул зубами.

— Моя беседа с мистером президентом останется в тайне, — холодно произнёс он. — Впрочем, как в своё время с Даладье и с адмиралом Мицумасой. Так что не думайте, что ваша дверь оказалась какой-то особенной, несмотря на то, что ваша страна в отличие от прочих в известной мере принадлежит электорату, а не кредиторам. Не получится здесь, попробую в другом месте.

— В Германии?

— Упаси господь, мистер Жданов. Гитлеру нельзя верить ни в чём. Это аксиома.

Андрей Александрович лишь пожал плечами. Ему, как политику, было известно, что общий язык можно найти даже с дьяволом, были б точки пересечения. Тем временем, американец продолжал говорить:

— Ведь что такое болезнь? По сути, это поломка. Как правило, белок, фермент или рецептор начинают работать неправильно, не так, как было заложено самим создателем. И тогда эту поломку стоит починить или простимулировать. Теоретически, исправить можно всё, стоит только отыскать один ингредиент, который как карточный джокер из французской колоды заменяет недостающее звено. Мои пожелания и ампулы с препаратом лежат в кейсе. Если сомневаетесь, пусть ваш врач проведёт опыты и сделает своё заключение. Замечу, 'Eli Lilly & Company' ведущая в мире корпорация, но степень очистки вашего лекарства будет для них недосягаема ещё многие и многие годы, не говоря уже о 'Novo Nordisk', на препараты которой надеется ваш врач. Только я обладаю этой уникальной технологией и готов внедрить её тут. А эта коробочка вам в подарок. Разрешите откланяться.

— Один вопрос, кто вам подсказал отыскать эту дверь?

— Проще простого, это контрабанда, — с улыбкой ответил американец. — А если мне доверяют тайны, то они всегда остаются со мной.

'Шутник, я не про ту дверь спрашивал. Любая стоящая за этим американцем организация подобна ей — всё важное прячет, а снаружи блестит полированным зеркалом, впрочем, я бы и сам не ответил', — подумал Жданов, садясь в машину, и тут же спросил у охранника:

— Николай, осмотрел чемодан?

— Осмотрел, Андрей Александрович, — уверенно ответил Белов. — Металлический ящик с двумя независимыми отделениями, оклеенный кожей с какой-то мягкой подложкой. Внутри первого — аптечный ящик с ампулами и шприцами. Шприцы странные, не стеклянные, каждый запаян в целлофан вместе с иглой. Материал, скорее всего английский. Написано, что однократного применения. Во втором папка из целлулоида, в ней шесть листов с текстом. Внизу иностранные деньги, доллары. Не считал. Из необычного... только чересчур холодные стенки и крышка первого отделения. Фактически, это пузырь для льда. Груз опасности не представляет.

— В Смольный, — тихо произнёс первый секретарь.

Находясь в своём кабинете, Жданов вызвал к себе людей, в которых был уверен. Вызвал по списку, составленному по дороге и исправленному уже на месте. Пока ждал, он вспомнил, что рассказывал об американце Кузнецов. В самом начале зимы, Алексей прибыл с докладом и в конце обмолвился, что ему позвонил бывший посол США Джозеф Эдвард Дэвис, просивший принять приехавшего с рекомендательным письмом в Ленинград некого потенциального инвестора, заинтересовавшегося поставками нашего зерна. Кузнецов согласился, ведь Дэвис в своё время выступал посредником между толстосумами Америки и Советским Союзом, да и прозвище, 'Трубадур Кремля' , не просто так появилось. Будучи очень богатым человеком, Джозеф Дэвис потратил сто тысяч долларов на предвыборную кампанию Рузвельта и имел некоторое влияние на принятие решений Белым домом. Такому человеку отказать в пустяковой просьбе было крайне недальновидно. Тем более всесоюзная экспортная организация 'Экспортхлеб' продолжала пикироваться с германской 'Рейхштелле'. Валютная выручка снижалась, а стоящих в очереди покупателей на русское зерно по цене 135,24 марки за тонну особо не наблюдалось. Буквально на следующий день он беседовал с протеже бывшего посла, и выяснилось, что по условиям заказа на покупку — миллионы тон ячменя, овса и пшеницы везти никуда не надо. Американец согласился на создание совместного предприятия, готов был платить за хранение, бонификацию, транспортировку и даже выстроить дополнительно элеваторы на территории Советского Союза. Урожай зерновых культур составил 3,7 млрд. пудов и его бы гарантированно сохранили, вот только географическое размещение хлебохранилищ слабо покрывало восток и север страны, и намерение инвестировать в развитие Архангельского порта почти миллиона фунтов стерлингов, можно было только приветствовать. Причём не деньгами, а в виде немедленных поставок 150-тонных плавучих и 250-тонных портальных кранов , буксиров и прочего оборудования. По большому счёту такого покупателя на руках носить было надо, так как фидуция подразумевала ни один год сотрудничества. Сделка с зерном не попадала под квоты, и нарком финансов выдал письмо на сопровождение, но тут в бочку мёда струёй полился дёготь. Рекордный урожай, почти как в тридцать седьмом году обнажил все недостатки логистики и к удивлению, американец тут же предложил поставить в СССР всё необходимое для разрешения проблем в самые кратчайшие сроки, начиная от паровозов, подвижного состава и заканчивая большегрузным транспортом в лизинг. Прожекты сыпались как из рога изобилия, но почти все из них уводили куда-то далеко, где на полноводных реках нужно было возвести новые ГЭС и выстроить заводы. В альтруизм и фантастику никто не поверил, возымев ограничиться достигнутым. Тогда же, совершенно случайно решилась судьба сгоревшего санатория. Для подписания договоров из Москвы в Ленинград вызвали председателя 'Экспортхлеб' Семёнова и как только были поставлены подписи и завизированы санитарные правила Наркомата внешней торговли СССР, инвестор вдруг заинтересовался фармакопеей. Выставив на обозрение чемодан с долларами и казначейскими нотами, он сделал предложение, от которого невозможно было отказаться, ткнув пальцем в карту — дайте. Экономический эффект по заключённым контрактам ещё предстояло оценить, но уже только по первым прикидкам выходило весьма радужно и дополнительное соглашение практически не обсуждалось. Бизнесмену отдавали на откуп старую усадьбу Левашовых-Вяземских, а взамен руин получали так необходимую для страны валюту, детскую больницу на базе санатория с самым передовым оборудованием и лабораторию с возможностью производства новейших лекарственных препаратов. Нарком здравоохранения Георгий Андреевич Митерёв выдал одобрительную резолюцию и просил по возможности форсировать строительство. В принципе, всё так и получилось. Американец подтвердил выполнение условий и даже больше: предложил комплексный план развития целого района. Осталось удовлетворить его незначительные 'хотелки-капризы', отменить временные административные барьеры и назначить ответственного за надзором. Но вот тут возникал нюанс, Андрей Александрович оказался лично заинтересован в успехе этого предприятия, ведь на кону стояло его здоровье. Те хитрые сердечные таблетки, от которых возникало чувство второй молодости, и женщины вновь казались привлекательными, были только началом. А вот слова: 'Теоретически, исправить можно всё, стоит только отыскать один ингредиент', заставляли глубоко задуматься. Простого куратора ставить было нельзя, тем более что сорившим валютой направо и налево гостем, похоже, заинтересовался доживавший последние дни Коминтерн.

Первым явился заместитель управляющего ЛКГ Госбанка Науменко. Без должного объяснения, Андрей Александрович сдал двести тысяч долларов обалдевшему Александру Максимовичу на руки. Состояние чиновника можно было понять, ведь деньги, в редко встречающихся пятисотдолларовых купюрах, которых он к своему стыду ни разу в жизни не видел, и проверить их подлинность был не в состоянии, сдавались под честное слово на хранение. Конечно, в ближайшее время, по команде, они будут конвертируемы и возможно зачислены на счёт какой-нибудь артели в Торгбанке (бывший Всекобанк), но когда это будет? А если этого не произойдёт? Так что по прибытию на улицу Герцена 15, в бывшее здание Русско-торгового промышленного банка, товарищ Науменко просто положил деньги в свой сейф, до особого распоряжения.

Следующим появился лечащий врач Майоров. Тот не показывал удивления, так как был заранее осведомлён о лекарстве. За ним последовали несколько заместителей обкома, быстро входящих и так же быстро уходящих и наконец, дверь кабинета открыл товарищ Сергей. Он числился в секретариате на ничего не говорящей непосвящённым должности. Когда-то у вошедшего было и звание, вот только форму он носил редко, предпочитая кителю и галифе с сапогами — гражданский костюм с удобной обувью, что отнюдь не скрывало военной косточки. Наоборот, только подчёркивало. Личный порученец товарища Жданова замер перед столом в ожидании приказа.

— Товарищ Сергей, — Андрей Александрович позволил себе откинуться на спинку стула, как это он делал в преддверии завершения очередного дела, но взгляд всё ещё выражал предельную серьёзность, — в папке, которую вы сейчас получите, некоторые пожелания очень нужного для нас человека. Ознакомьтесь с ними и разрешите их в полном объёме. О ходе мероприятий каждый месяц докладывать мне лично.

Когда дверь за порученцем закрылась, Жданов вынул из кармана полученную в подарок пирамидку и со словами: 'порадую похотливого козла ' положил таблетки в выдвижное отделение стола, после чего принялся за ежедневные заботы. За полчаса до совещания, можно было ознакомиться с личными делами Йоханнеса Вареса и Ниголя Андрезена. Подготовка к Эстонским событиям отнимала львиную долю времени и была куда важнее какого-то американца.

1. Объект 'Осиновая роща'.

Прошло чуть меньше года с той встречи с первым секретарём Ленинградского обкома и горкома. Особняк в Осиновой роще уже давно не напоминал обгоревшие развалины. Даже статуи львов, некогда охранявшие балюстраду, вновь заняли свои места, блестя полированным мрамором. Попавшие сюда могли убедиться, что трудясь в особых условиях, советские рабочие: каменщики, плотники, электрики, штукатуры и маляры — постарались на славу. Не какой-то там флип-флоп . Здание могло похвастаться качественной отделкой, белоснежной побелкой, блестящими стёклами, медной крышей, новым паркетом в административном здании, дубовыми панелями в больничном корпусе и мраморными лестницами в вестибюле. Большую часть деревянной постройки заменили кирпичом, камнем, сталью и железобетоном, но стиль выдержали. Парк обзавёлся скульптурными композициями, водоёмами, лавочками и фонарями; стены кабинетов картинами, помещения — мебелью, только всё это являлось витриной, красивым фасадом, иллюзией для простого обывателя. А если проще — брелоком для ключей, безусловно, предметом удобным, но без которого можно и обойтись. Ведь и каретный сарай вместе с конюшней из красного кирпича фактически не утратили своей сущности для людских глаз. Ан нет, всё главное нашло своё место за оградой и под землёй. Взять, к примеру, самый малый объект, расположившийся под лестницей и ведущей к озеру. Там спрятались выстроенные параллельно в ряд герметичные контейнеры с ответвлениями и коммуникациями. Двести семьдесят квадратных метров чистых помещений с особым микроклиматом и трёхступенчатой вентиляцией. Часть была автономна, а часть из них соединялись между собой с общим коридором и внутренние декорации чем-то напоминали футуристические иллюстрации из научно-популярных журналов. За перегородками из нержавеющей стали и стекла находились различные смесители, реакторы, дезинтеграторы, сушильные шкафы, аппарат для инъекционной воды и множество иной аппаратуры. Варочные котлы для выдерживания рецептурных температур и автоклавы для поддержания нужного давления. Диссольверы, способные генерировать коллоиды и грануляторы, делающие из порошка зёрна. Экстрактор, обеспечивающий нужную концентрацию активных веществ в суспензиях и вакуумный упаковочный автомат. Простому обывателю эта аппаратура мало что говорила, но для разбирающегося в фармакологии человека, подобное место было сродни райских кущ. Высокотехнологичная линия позволяла производить различные лекарственные формы: драже, капсулы, таблетки; а блистерный автомат позволял разливать жидкие препараты по емкостям. Конечно, присутствовали и сложности. Выход готовых лекарств был небольшим и это практически при полной автоматизации и минимальном задействовании людских рук на всей стадии производства. Но итоги никого не смущали, всё дело было в продукции, вернее в её эксклюзивности. На комплексе трудились четыре человека, действующие строго по инструкции, в обязанности которых в основном входило взвешивать и загружать или заливать в ёмкости субстанции под определённым номером. За сутки, производство могло выдавать сто семьдесят килограмм лекарственных препаратов, но по факту получалось немного меньше. Тем не менее, уже после двух месяцев работы при ежедневных отгрузках с основного склада, многочисленные холодильные шкафы были заполнены на треть стрептомицином, тиопентал-натрием, анальгетиками и прочими препаратами. Для наглядности, одна упаковка аспирина произведённого на заводе 'Bayer' в Леверкузене, состояла из двадцати таблеток по пол грамма каждая. Наше производство только за неделю произвело полмиллиона аналогичных упаковок при постоянном выпуске витаминов по заказу Ленинградского Всесоюзного научно-исследовательского витаминного института ВНИВИ. Рассортированные по коробкам они передавались для госпитальных нужд и доставлялись в аптеки. В стране, где туберкулёз всё ещё оставался распространённым заболеванием, тот же стрептомицин являлся средством последнего шанса, и мы его давали. Постепенно фабрика наращивала ассортимент и отгружала то, что было дефицитом в аптеках — да тот же сульфаниламид, известный в народе как стрептоцид и те редкие препараты, которые при большом везении можно было купить лишь за рубежом. Дополнительно к обширному перечню шли лекарства, борющиеся с редкими заболеваниями, их Ленгорздрав получал по заявкам небольшими партиями и распределял по своим каналам.

Если театр начинается с вешалки, то общественное здание, а тем более относящиеся к здравоохранению начинается с качественного водопровода, канализации , средств коммуникации и дороги. Признаюсь, в надлежащем состоянии на месте ничего этого не было.

Две скважины, основная и резервная, в купе с насосной станцией в старой водонапорной башне обеспечивали полную автономию от хозяйства Ленинградской области, где поход к колодцу либо колонке обыденное явление до семидесятых годов двадцатого столетия. Была введена в строй малая станция аэрации. Тоннельные коллекторы вели к системе септиков северо-восточнее Осиновецкого редута. Проложены дополнительные линии телефонной связи через мастерские с Юкки и отдельно с новым шведским координатным коммутатором в Левашово на железнодорожной станции. Старую грунтовую дорогу выровняли, отсыпали песком, щебнем и выложили поверх, как в Детройте, бетонными плитами по особой технологии. Теперь это надёжное протянувшееся на много миль шоссе с гидротехническими и прочими сооружениями. Новая четырёхполосная автомагистраль с заправочной станцией шла через Кабаловку к Поклонной горе на юг и даже попала в кинохронику. На запад до населённых пунктов Песочное и Сертолово оказалась попроще. Так же в четыре полосы к Лупполово и дальше на север до МТС возле парка усадьбы Шуваловых. На восток до посёлка ингерманландских финнов Энколово довольствовались двумя полосами, зато с площадками с эстакадами и подъёмниками для экстренного ремонта автомобилей. Территорию санатория и прилегающие постройки обслуживали установленные ветряные электростанции (ВЭС), три малых ГЭС, выстроенные на речках и соединённые с ними в единую энергетическую сеть модульные твёрдотопливные котельные установки, дававшие и электричество и тепло с горячей водой. Так же была проведена газификация. Рядом с котельной санатория была вырыта угольная яма и возведён дровяной склад, куда помимо коксогазового завода на базе установки Льюиса Каррика ежедневно свозилось топливо. День за днём, аналог самосвала 'Отокар' (Autocar C40D), с увеличенным кузовом на 32000 фунтов отправлялся к портовому терминалу, загружался купленным мною через шведов британским углём и возвращался в Осиновую рощу. Как ни странно это прозвучит, но в стране, занимающей четвёртое место в мире по добычи угля, он был в жутком дефиците. Английский уголёк выходил в четыре раза дороже советского, но деваться было некуда. Те же немцы (Верхнесилезский угольный синдикат) отпускали свой уголь на условиях fob Данцинг по 21 рейхсмарки за тонну, но выставляли невыносимый фрахт, где пословица о телушке и перевозе оказалась более чем подходящей. Соседским финнам он выходил в десять раз дороже, но там превалировала политика. Верным решением казалось переходить на дешёвый торф, только в этот период предприятию его вообще не доставалось, как впрочем, и населению (для предотвращения паники о работе 'Ленгосторфа' даже одно время сообщали в газетах ), а тем временем в том же Синявино его было более чем в избытке, но всё шло в резервы. Понятно, что после окончания конфликта с Финляндией стало чуточку легче, население получило доступ к энергоресурсам, однако проблема до конца решения не получила. Даже рядом с нами старый торфяной завод Левашова так и не возобновлял работу. Местные резали и сушили остатки торфа по краям, но на продажу не хватало, оскудели залежи. Требовалось осушать новые площади, а это два-три года ожидания. Для пополнения топливных запасов в помощь самосвалу был придан ещё один большегрузный грузовик, и он перевозил некондиционный лес. Вот этого добра никто не считал, а для меня это точно такое же топливо как поколотые на поленья ровненькие еловые чурбаки. Заправлялись 'моторы' возле каретного сарая, где стояла одна из семи наших бензоколонок, построенных вдоль дорог области.

Официально, то есть по документам, в самом начале моего пребывания в Ленинграде, грузовики, как и вся работающая техника, была создана рабочими артелями, которые никогда не были зарегистрированы, а адрес горного села, где-то под Махачкалой состоял из одного дома и зачастую не был обозначен даже на военных картах. Лет через шестьдесят, их будут называть 'однодневками', но если вдаваться в подробности, механизированная арба собственного изготовления для перевозки угля была продана мне коллективом 'Рамзан, Ахмед и колесо', о чём было написано в квитанции. Уже спустя некоторое время, когда предприятию стали поставляться машины из Нового света, подобная схема была забыта, но изначально волюнтаризм имел место быть, о чём со стыдом приходиться вспоминать. Что интересно, когда я укомплектовывал строительную бригаду, вводя её в практически разорившуюся артель шабашников, они приняли меня в свои ряды с личным паем в виде 'механизмы различные' и ни разу никто не задавалась вопросами, откуда они, как и не интересовались надзирающие органы. Это всё ещё было время пытливых умов, когда заводы со своими конструкторскими бюро не боялись экспериментировать и социальный лифт работал по-настоящему. На дорогах огромной страны можно было встретить как никуда не годные самоделки, так и воистину гениальные решения. Теперь она (техника) числилась на балансе предприятия под номерами. Вот только так долго продолжаться не могло.

С нарастанием задействованных артелей настал момент, когда и основному комплексу предстало войти в налоговое русло социалистической республики в виде концессионного предприятия как хозяйственного общества с коллективной собственностью с присутствием иностранного капитала. Всякий, кому когда-либо приходилось оформлять документы для предпринимательской деятельности, хорошо знаком с высокомерием и медлительностью чиновничьей братии. Многие знают, что всевозможные преграды и трудности, возникающие при переходе нужной бумажки из рук в руки, изобретаются самими чиновниками, умеющие извлечь из этого свою выгоду. Необязательно материальную, некоторые предпочитают моральное удовлетворение от власти в пределах стула и письменного стола. Даже тот клерк, который не старается затянуть свою работу специально, нередко тратит на оформление документов целые недели — просто по привычке к медлительности. А если уж он решил потянуть время, то черепаха рядом с ним покажется фаворитом на скаковом Дерби. Да что там говорить, если в России двадцать первого века, при всеобщей компьютеризации на это тратится четверо суток, и то, благодаря тому, чтобы занять более высокое место в рейтинге Всемирного банка. Резонно предположить, что в Ленинграде сороковых годов, регистрация артели могла затянуться просто на неопределённое время. Я так думал и к своему удивлению ошибся. Всё, что требовалось, так это протокол собрания артельщиков, устав, где указывалась деятельность, адрес регистрации и приобретение бухгалтерской обязательной документации, после чего необходимо было стать на учёт у фининспектора. Может, если бы я прошёл весь этот путь сам, то и потратил бы какое-то время, но к счастью, мне удалось избежать всех этих проволочек. Присланный Ждановым товарищ Сергей, оказался, почти волшебником в вопросах кадров. В советской России с марта тридцатого года не было бирж труда и крюинговых компаний, где можно было поместить заявку о вакансиях. Жёсткое распределение из учебных заведений и борьба с тунеядством не давали то море специалистов, из которого можно было черпать ситом и выявлять лучших. Более того, днём с огнём было не найти инженера, врача, юриста. Газеты принимали объявления, вот только это было не нашим случаем. Несмотря на кадровый голод, в стране существовали организации, которые обладали так необходимым мне людским резервом или, по крайней мере, имеющие власть перенаправить этот резерв. Помимо помощи в оформлении документов, куратор от Жданова за короткий срок предоставил кандидатуры будущего юриста, экономиста, начальника отдела кадров, бухгалтера с помощником счетоводом, главного технолога и дальше по списку, вплоть до секретаря, сантехника, истопника и уборщицы. Настолько он угадал с людьми, что порою казалось, будто задолго до моего прихода они гвоздём были прибиты на своих местах. В больничное крыло приняли как молодых выпускников медицинских учреждений, так и обременённых некоторым опытом работы. Два педиатра, хирург, стоматолог, офтальмолог, рентгенолог, терапевт-паразитолог, гастроэнтеролог-инфекционист, и двенадцать медицинских сестёр. Если не считать косметолога-дерматолога, принятого чуть позже, то фактически получился полный штат детской клиники, входящий в объект за номером 3А, именуемый 'Осиновая роща'.

Когда в начале апреля, на открытие клиники в санаторий в сопровождении товарищей прибыл второй секретарь горкома Алексей Александрович Кузнецов, территория усадьбы являлась образцом социалистического зодчества. Она была подобна лучшему пейзажному парку с элементами ботанического сада в Кью, где проглядывали идеи школы ландшафтных дизайнеров Хамфри Рептона. Тишина, покой и только редкое пощёлкивание секатора садовника, да щебетание птиц нарушали устоявшуюся идиллию. Стояла приветливая солнечная погода. Не так тепло, как бы хотелось, но уже и не было той промозгло-сырой ростепели, чем отметилась половина марта, когда островки снега всё ещё можно было наблюдать в канавах и затенённых местах.

Алексей Александрович дождался, пока пионерский отряд в чёрных бушлатах и бескозырках из школы соседней Кабаловки протрубил в горны, и под бой барабанов перерезал красную ленточку. Чуть позже, миловидная школьница с выступающими из-под берета косичками, под вспышку фотографа преподнесла роскошный 'символический ключ' от двери, на которой все обратили внимание. Этому предмету позавидовал бы и сам Буратино, окажись он на месте второго секретаря. Наверно, именно таким инструментом стоило отпирать потайную дверь за холстом в каморке папы Карло, но и здесь он оказался к месту. Искусно выполненный, возможно из томпака бутафорский ключ блестел и неожиданно весил как золотой, а Кузнецов под аплодисменты некоторое время рассматривал его и пускал зайчики, ловя солнечные лучи на полированную поверхность. По окончании этих манипуляций партийный функционер взял слово. Речи на таких мероприятиях всегда открывались длинным и торжественным докладом, где спикер, украдкой подглядывая в свои записи, объявлял о разнообразных отличиях, достигнутых за последние годы. Все ожидали именно этого, но Кузнецов уложился буквально в две минуты, торжественно записал в журнал приёма первого пациента и задержался по настоятельной просьбе на праздничном фуршете перед убытием в Ленинград. Без ложной скромности, там стоило задержаться. Мероприятие проходило как в просторной столовой, так и на террасе и лужайке под музыку вновь разрешённого джазового оркестра . Столы с закусками и напитками несли не просто след изобилия, а поражали разнообразием продуктов и недоступностью даже для праздничного банкета высокого ранга. Здесь можно было заметить корзины фруктов из садов Индонезии и средиземноморья; выстроенных как на парад батареи бутылок из винных погребов Франции и Португалии; разнообразные кулинарные изыски венских мастеров, пражскую выпечку, лионские птифуры, а так же экзотических обитателей глубин Мексиканского залива и Тихого океана. Хочешь-не хочешь, а возле глазеющих на тебя из аквариумов лангустов и омаров останавливались многие, а уж распробовать 'огромного рака' и того, который без клешней захотели все. То же происходило с креветками, морскими ежами, устрицами и плавающими в большой ёмкости за стеклом осётрами. Не стоит воображать, что всё это стоило огромных денег. Ещё каких-то пятьдесят лет назад лобстеров даже за нормальную еду не считали, а про устриц Диккенс писал: 'Бедность и устрицы всегда идут как будто рука об руку'. За бокалом Pol Roger (шампанского) на свежем воздухе мы завели беседу о здоровье, и, оказавшись в стороне от столов, Алексей Александрович сказал мне, что фармакопея сейчас важна как никогда, а товарищ Жданов держится только за счёт моих препаратов. Мол, в последнее время у него появилось так много аналитической работы требующей высокой концентрации и внимания, что всё это пагубно сказывается на самочувствии первого секретаря.

— Как раб на галерах, губит своё здоровье, — в сердцах обронил Кузнецов. — И если город потеряет верного Ленинца, то партия этого никогда не простит. Сколько раз я ему об этом говорил...

— Здравого смысла ему нужно, вот чего, — ответил я. — Или у вас, коммунистов, этот товар не водится? Работаете на износ, а потом разводите руками в непонимании.

Кузнецов опешил от моей дерзости, и несколько секунд мы просто молча сверлили глазами друг друга. Меня бы ни сколько не удивило, если бы он тут же, на месте, высказал какую-нибудь грубость, но после паузы второй секретарь горкома расхохотался.

— Что есть, то есть. В этом контексте со здравым смыслом у нас проблемы. — Он подмигнул мне и тихо спросил: — Не хотите ли выпить что покрепче?

Покрепче было у меня в кабинете. В ответ я кивнул, и мы поднялись наверх.

Справа от двери, где висела табличка 'Директор санатория', располагалось место для секретаря. Я часто задумывался, что произошло с этой женщиной в молодости, раз она загубила свою природную красоту, променяв её на сомнительную карьеру. У неё были поистине незаурядные задатки, от которых наверняка млели художники и поэты. Грациозная фигура, стройные ноги, тонкие щиколотки, безупречные запястья, длинные пальцы рук и бархатный голос. Сейчас же Юлия Васильева была настоящим 'синим чулком', словно в её гардеробе отсутствовали привлекательные платья, а парикмахер пил последнюю неделю. Но, несмотря на всю нелепость в попытке скрыть шедевр природы за тряпками, обладая холодным, острым умом, помноженным на строгость, она производила на мужчин неизгладимое впечатление, словно стараясь отвратить от себя весь мужской род — только ещё более притягивала. В её обществе мужчины чувствовали себя маленькими мальчиками, оказавшимися с невыученным домашним заданием рядом со строгой учительницей. Тем не менее, её талант предугадывать дальнейшее событие, и подбирать напитки делал её незаменимым помощником.

— Виски, коньяк, водка? — спросила она, как только мы подошли с Кузнецовым к двери и сама же едва слышно ответила: — Думаю, виски.

И больше ни слова. Прошла буквально минута и перед нами на столике разместился декантер, два тумблера и разрезанное пополам яблоко для аромата. Письменный стол сиял полировкой, трёхметровый камин из каррарского мрамора ещё дышал теплом, кожа на креслах блестела от воска, а мягкие подушки так и просили облокотиться на себя, но мы остались стоять. Кузнецов молча проводил взглядом уходящую женщину, чокнулся со мной и выпил принесённый алкоголь. Я последовал его примеру приготовившись слушать.

— Спишь с ней? — неожиданно спросил Кузнецов.

Подобный вопрос вряд ли можно услышать в приличном обществе, а если он там и прозвучал, то только между друзьями или хорошими знакомыми, где табуирование давно произведено и интимные дела за исключением семейных, иногда обсуждаются. Но мы-то не друзья и даже не хорошие знакомые и Алексей Александрович это понимал, но, тем не менее, пошёл на этот шаг, то ли предлагая перейти на более близкий уровень общения, тот ли проверить мою реакцию. Поэтому ответил я нейтрально:

— Тому, кто с ней спит, могу только позавидовать.

Алексей Александрович проявил явное неудовольствие моим ответом, но повторив виски, предложил включить радиоприёмник, после чего негромко произнёс:

— Мы с вами знакомы не так давно, тем не менее, смогли оказать друг другу немало полезного и даже можно сказать, подружились. С вашим появлением в области и городе стали развиваться новые виды услуг. Облагораживается территория, посёлки превращаются в передовые коммунальные хозяйства, созданы десятки новых артелей. Даже универсальные магазины, начатые в Невдубстрое, и разбросанные по области уже кажутся чем-то постоянным. Вы жертвуете просто гигантские суммы на развитие научной деятельности, культуры, просвещения. Дали возможность подрастающему поколению целого района бесплатно окончить среднюю школу . Я и товарищ Жданов высоко оценили ваши действия, но эти изменения замечаем не только мы. Хоть в наркомате и одобрили ваше предложение по транспорту, я имею в виду вопрос по таксопарку, в Москве всё чаще задаются вопросами: а что, чёрт побери, у вас происходит? То, что год назад было приемлемо, в силу надвигающихся событий выглядит уже спорно.

— Какое совпадение, — после последующей паузы произнёс я. — Мне тоже пришло понимание, что наши деловые отношения уже перешли на новую ступень. Взять, к примеру, шотландский 'Old Elgin', виски, который мы пьём. Позавчера я вернулся из Англии и привёз с собой небольшой запасец в погребок. Компания 'Gordon & MacPhail' производит его с конца прошлого века (с 1895 года). Мягкий округлый вкус, оттенки хереса в аромате, нотки сливочной помадки — замечательный алкоголь. Он бы и остался таким, но в компании пошли дальше: ограниченной партией, подчёркиваю, только для друзей они разлили настоявшиеся спирты не в простые бутылки, а в номерные хрустальные декантеры. Вот, вы улыбнулись, так как понимаете, что от этого виски не превратился в уникальный, тем не менее, теперь его пьешь с особым настроем. Не так ли?

— Да, всё так. Поверьте, я оценил. Но...

— У меня сложилось такое впечатление, что вы мне хотите что-то сказать по-дружески, о чём бы раньше промолчали. Вам не кажется, что это время наступило?

Кузнецов не спешил, а может быть, просто не решался. Отпив из бокала, он уставился в окно. Пока мы смотрели сквозь стекло, я не переставал раздумывать, что за человек предо мной: скромный или самодовольный, неискушённый или крайне чувствительный к проявлениям власти, искренне увлечённый нашей беседой или отчуждённый и едва в ней участвующий, желающий лишь продвинуть своё мнение.

— Нас ожидают грандиозные перемены. Совсем скоро, Сталин станет главой правительства Совета народных комиссаров СССР, — внезапно на одном дыхании произнёс он и запнулся, словно только что хотел сохранить произнесённое в тайне, но клапан бдительности сработал только сейчас. Тем не менее, уже в следующую секунду он уже не обращал на это внимания.

Новость была из тех, которой просто так не делятся даже с друзьями. Из динамиков звучал какой-то марш, а я всё не мог понять, зачем он это мне говорит. Однако пауза затягивалась. Не хотелось бы зауживать проблему и говорить, что партийная система в Советской России зашла в тупик, что её надо реорганизовывать, обновлять, модернизировать, так как уже сейчас видно как она трансформируется в бюрократическую структуру с потерей позитивной энергии. Система ещё не создала гигантский вакуум между народом и властью, но уже построены ведущие к обрыву первые ступеньки, и всё в недалёком будущем рассыплется как соломенная хижина. Любому 'кухонному либералу' корень зла виделся в самой коммунистической идеи, которая едва ли была жизнеспособна, а мёртвому вряд ли помогут всякие припарки и ворожба. Разве может миражное и фантомное стать надёжным фундаментом? Ведь лозунги хороши для сиюминутного порыва, а в дальнейшем они костенеют либо ржавеют исходя из целей и материала, и превращаются в выцветший штамп. Но сейчас партия большевиков была тем самым цементом, который скреплял всю страну в единый монолит. Пусть и с прагматичными, но понятными простому человеку целями. Своим решением Сталин просто отрыл закопанную под основание бочку с порохом и запретил любые камлания на предмет главенства. Жаль, что бочка оказалась не одна. Однако, ни доводы, ни убеждения сейчас казались, не к месту.

— Насколько я вас понял, он сосредотачивает в своих руках не только партийную, но и государственную власть, — сделал я вывод вслух. — Причём вполне официально он становится... чем же он будет отличаться от императора, которого вы свергли в семнадцатом?

Кузнецов лишь улыбнулся, вопрос уж явно из категории риторических, однако ему нашлось что ответить.

— Большевики свергли буржуазную власть Временного правительства Керенского. Отречение у царя принимали совершенно другие люди. Но есть и хорошая новость, — отметил он. — Жданова назначат заместителем товарища Сталина по Секретариату ЦК. К сожалению, некоторой группе товарищей такое решение как кость в горле. В связи с этим вы понимаете, какая ответственность возлагается на нас?

— А я-то тут причём?

Второй секретарь с упрёком покачал головой и только не добавил: 'Семён Семёныч, ну что вы', а так, в этот момент Кузнецов был жутко похож на того оперативника-таксиста из кинофильма Гайдая.

— Дело в том, — максимально серьёзно произнёс он, — что здоровье Андрея Александровича вызывает чрезмерное опасение и через год-два может наступить кризис, из которого он уже не выберется. Мы знаем, что в этих местах произрастает какое-то очень важное для вас растение, благодаря чему и затеяно всё это здесь. Или я не прав?

Как обычно, истина была погребена под толстым, непроницаемым слоем домыслов и предположений, ошибочно за эту истину и принятых. Историю с этим растением я запустил ещё в прошлом году, частенько встречаясь с садовником и прося его приносить некоторые цветки и клубни, которые с особой тщательностью погружались в стеклянные ёмкости. Причём делал это так, словно другие события не имеют для меня никакого значения. Однажды, в присутствии пары сотрудников я поведал ему о предках.

'Прадед появился на свет при Екатерине второй, в год, когда над Атлантикой бушевал Великий ураган, стёрший с лица земли жителей Малых Антильских островов. Он служил на флоте и любил повторять свою историю при каждом удобном случае. Единственный сын, дополнив семью из восьми дочерей, у него родился в шестидесятилетнем возрасте. Дед жил девяносто один год, хотя питался исключительно кашей, устрицами и венгерским белым, не воспринимая гастрономических изысков, а отец до сих пор скачет жеребцом, позволяя жульены, паштеты и прочую 'неполезную' пищу. И получилось, что три поколения при разных условиях жизни растянули свой срок на три столетия, а всё благодаря одному цветку в ежедневном чае'.

Так что, услышав об этом, я получил подтверждение своим догадкам и невольно вздрогнул, что не укрылось от глаз Кузнецова. В действительности, мы склонны много чего себе надумывать, строя выводы на крохах полученной информации. Прав был Конфуций: 'нельзя делать ничего дурного даже в темноте', а я ещё в этих сумерках и тумана напустил.

— Алексей Александрович, растение с нужным мне эффектом я могу отыскать и в Оринокских джунглях, — якобы взяв себя в руки, ответил я. — А место это выбрано исключительно из эстетических соображений. Любое, даже самое сложное здание можно возвести за год или два, а вот подобный этому сад требует десятилетий упорного и кропотливого труда. Так что я повторю вопрос: я-то тут причём?

— Мистер Борисов! — Вряд ли поверив моим объяснениям, Кузнецов со стуком поставил бокал на стол. — Мы закрываем глаза на все ваши художества, школу шофёров с каким-то сертификатом, автомобильный прокат, контрабанду, буржуазную похабщину, непонятным образом попадающей в Ленинград технике и прочие махинации, как гостиница в Юкках. Выделили участки в прибрежной зоне и земли сельскохозяйственного назначения под строительство ваших объектов. Разрешили привлечь из присоединившихся республик тысячи молодых людей на ваши проекты. Хотите, чтобы и дальше так было — товарищ Жданов должен выздороветь окончательно. Надеюсь, я довёл до вашего сведения мнение Ленинградского областного комитета партии?

— Да какие там художества? — возмущённо произнёс я. — В стране победившего социализма жизнь оказалась такая, что даже мне приходиться изворачиваться. Касаемо кружка по подготовке шофёров, то нарушений нет: я являюсь почётным директором школы 'Геркулес' в Питерсберге и имею право выдавать лицензию на вождение коммерческих автомобилей даже четырнадцатилетним, и она действительна, если они не выезжают на работу за территорию штата. Курс лекций с практическими занятиями сопоставимы, а по начитанным часам в нашем 'Геркулесе'... Будем откровенны, намного превосходят тот материал, который даётся в советских школах. По окончании учёбы удостоверение шофёра юноши и девушки получают в Ленинграде на законных основаниях после сдачи экзамена. И если его кто-то не успел оформить, то тому обязательно есть объяснение. Ну, нет здесь в достатке профессиональных водителей с трактористами на иностранную технику и выход только один — учить. Кто, по-вашему, сидит за управлением самоходных кранов и асфальтоукладчиков? Столько специалистов на 'Барбер Грин' захоти я их пригласить даже за большие деньги, и за океаном не отыскать; для которых, кстати, и была построена гостиница, о которой вы так озаботились. Об экономическом эффекте вы и сами лучше меня знаете. Разве что итоговые показатели работы артели вас не устраивают, разрывайте контракт. Подрядчик строительства Минского шоссе примет их с распростёртыми объятиями.

Покрасневшее лицо Кузнецова говорило о готовности, вот-вот разразиться нехорошим выражением. Став свидетелем как одно слово смогло нейтрализовать весь его подготовленный спич, он был готов сделать что-нибудь обидное в адрес начальника ОРУД Кудряшова, намедни доложившего об отсутствии необходимых документов у водителей спецтехники строительной артели. Возможность использовать новые машины и предоставленную технологию не только сокращало расчётную смету каждого километра дорожного покрытия, но и гарантировало выполнить принятый в тридцать пятом году десятилетний план реконструкции улиц и дорог города. Ведь Ленинград, в отличие от Москвы, строился своими силами, и приходилось считать каждую копейку.

— Что же касается техники, — продолжал я — так только из Швеции под поручительством Маркуса Валленберга каждую неделю в порт приходят сухогрузы. Мои товары легко отследить по 40 и 20-футовым транспортным контейнерам. Никто в мире ещё не пользуется этим изобретением, а я вам считайте, подарил эту идею. Наверняка Бейлинсон докладывал об их удобстве и возросшей скорости погрузки-выгрузки с 1,3 тонны в час до 30, и сколько валюты поступило только от одних портовых сборов. О загруженности терминалов Владивостока вообще промолчу. Я же знакомил вас с графиками, пятнадцать судов в месяц. И возят грузы через всю страну, на поставленных мною же в лизинг паровозах. Сами же акцентировали внимание на нехватке подвижного состава , который невозможно локализовать поставками современных тяжёлых локомотивов из-за плачевного состояния железнодорожных путей. И сами же просили форсировать события, а теперь попрекаете 'закрытыми глазами'.

— Вы прекрасно меня поняли! — повысил голос Кузнецов. — И не надо мне рассказывать, что на каждое ваше деяние есть логическое объяснение. Поймите, мы как скалолазы. Жданов ведущий и если он сорвётся, вниз полетят все, вы в том числе. В Москве не упустят шанса назначить сюда кого-нибудь из своих. А им, поверьте, будет насрать на все наши договорённости.

Я нахмурился, словно принимал какое-то вынужденное решение и сказал:

— Наши договорённости я оплатил звонкой монетой. Несуразно угрожать другу, когда стоишь на краю пропасти. Что же касается вашей просьбы, то товарищу Жданову с его диабетом может помочь только чудо, а оно, к моему глубочайшему сожалению, по щелчку пальцев не происходит. Он так и не лишился иллюзий, в том числе и потому, что никогда не смотрит в лицо фактам своего действительного состояния здоровья, которые могут поставить под сомнение его умозаключения о том, что порошки и пилюли вылечат. Необходим комплекс мероприятий и для начала, как минимум, ему нужно отвлечься от работы. Отправьте его в отпуск, причём срочно. Куда-нибудь на Лигурийское побережье, например, в Портофино или на крайний случай в Сочи. Но не в разгар лета, а прямо сейчас. Ещё в прошлом году, только по одному его виду я понял, что у него совершенно запущенный случай. Поддержать текущее состояние уже трудновыполнимая задача. Любой диетолог скажет, что его организм страдает от недостатка фолиевой кислоты и тиамина. Всё это подталкивает к тяжёлому атеросклеротическому изменению сосудов сердца и стенокардии.

— Откуда вам известен... впрочем, и так понятно, — не закончив мысль, произнёс Кузнецов и чуть не рубанул рукой по столу. — Так помогите! Нужна конкретика, результат! Ваших ампул оказалось недостаточно. На днях Жданов просто рухнул и едва доктор поставил его на ноги, как снова с головой окунулся в работу. Он никого не слушает, боится не успеть.

— Помочь? Хорошо. Как только я получу историю болезни и карту его анализов, дам распоряжение провизору подготовить для его лечащего врача особый комплекс витаминов нашей последней разработки, а вот один прибор передам сейчас. Он наручный.

Оставив бокал на столе, я подошёл к сейфу и достал из него коробочку.

— По виду это простые массивные часы с особым ремешком. Носить на правой руке. На циферблате можно видеть артериальное давление и пульс. Срок службы тридцать дней, потом заканчивается питание и нужно подзаряжать, просто вернув прибор в коробку и выставив её на солнечный свет. Ночью можно снимать, но следить за своим здоровьем товарищ Жданов должен сам. Увидел проблемы — принял меры. Смотрите, как это работает.

Я раскрыл коробку и застегнул ремешок на своём запястье. Затем ногтем сдвинул шторку и нажал на кнопку. На экране высветилось меню на газоразрядных индикаторах. Кузнецов завороженно смотрел на светящиеся оранжевым цветом цифры, и казалось, даже перестал дышать.

— Никому не показывать, не разбирать и вообще всё держать в тайне. Вы когда-нибудь слышали, что бы в Ватикане кто-нибудь заметил на руке Пия XII такие часы? Вот то-то и оно.

Второй секретарь взял коробку в руку и удивился от её веса. Он тут же вспомнил бутафорский ключ и попросил удовлетворить любопытство.

— В отличие от просто позолоченного ключа здесь двенадцать тройских унции чистого благородного металла, — ответил я на его вопрос. — Понимаю, не рационально, но это статусная вещь. При изготовлении медицинских инструментов и приборов мы применяем множество сплавов и наши платино-иридиевые контакты в реле осциллографов или золото-никелевые служат в два раза дольше. Чистый Aurum, увы, в прошлом.

— Разве?

— Золото — материал, весьма податливый и легко обрабатывается. Во всём мире оно признано за величайшую ценность, а благодаря химической инертности, в медицине просто незаменимо. Однако будущее за сплавами и технологиями. Давным-давно я мог думать лишь о золоте и даже одно время промышлял старателем. Однажды, ещё юношей, я взял один из слитков, хранившихся в отцовском сейфе в руки. Мои пальцы до сих пор помнят слегка маслянистое ощущение. Но сейчас я совершенно по-другому смотрю на, казалось бы, незыблемые вещи.

— Обождите, то есть та фотография на каминной полке?

— Да, это я в Антарктике. На месте обнаружения упавшего метеорита. Между прочим, футляр и прибор изготовлены из того метеоритного золота.

— Вы правы на счёт маслянистости, — через некоторое время произнёс Кузнецов, рассматривая фотокарточку и потирая пальцы. — Спасибо за прибор.

Элементарная физика процесса. Золото превосходный проводник и находясь какое-то время в руках, нагревается, а сальные железы выделяют себум. Если долго подержать в ладони тяжёлый полированный металл он начинает скользить, оттого и возникает лёгкое ощущение маслянистости. Однако простое объяснение малоинтересно, хочется чего-то особенного, ведь золото же. Так что я промолчал, да и сказать мне нужно было совершенно другое. Алексей Александрович уже собирался поблагодарить за гостеприимство, как я привлёк его внимание, вынув из сейфа конверт, и перед тем, как передать его, поверх положил коробочку с таблетками в виде пирамидки.

— Час молодости для старого друга, вы же для особо 'наблюдательных' за этим поднялись наверх?

— Нет, — хотел было возмутиться он, как сразу передумал, принимая игру, — а впрочем, не могу отказать. Мне тут докладывали, что вы заинтересовались колхозом в Энколово? Так знайте: вам не о чём беспокоиться. Я сегодня же дам соответствующие распоряжения о полном содействии.

— А вот за это — спасибо.

— Кстати, — с прищуром спросил Кузнецов, — а чем конкретно этот посёлок заинтересовал вас?

— Посёлок? — ничем. Всего лишь один хутор, или как называют местные 'кюля', который наравне с семнадцатью фермерскими хозяйствами когда-то входил в кооператив 'Valio'. Двадцать лет назад их число в товариществе перевалило за три сотни и год от года прирастает новыми членами, но важно не количество, а торговая марка основателей. Семья из Энколово до сих пор в кооперативе. Грешно не поднять и отряхнуть от пыли ценную вещь, валяющуюся под ногами.

— И вы собираетесь...

— Алексей Александрович, я приехал сюда, в том числе повысить материальное состояние, не говоря о том, что предпочитаю иметь на столе качественный сыр, свежий творог и вкусное сливочное масло. Впрочем, слова останутся словами, если я не пришлю вам холодильник 'Фригидар' (Frigidaire) с их продукцией. А когда Зинаида Дмитриевна оценит, вы сами посетите производство.

— Договорились, только предупрежу супругу о беспристрастной оценке.

— Тогда, по старой русской традиции, 'подъёмную'. — И пока разливал напиток, как бы невзначай произнёс:

— Не люблю, знаете ли, оставаться в долгу. Вы действительно многое сделали, чтобы иметь возможность наблюдать отсюда за всем этим.

Кузнецов нахмурил брови, когда я, протянув руку к окну, подозвал его полюбопытствовать на открывшийся вид и тут же улыбнулся. В беседке у воды давал выступление фокусник и собравшиеся вокруг школьники из Кабаловки искренне радовались и воодушевлённо аплодировали. Их уже автобус заждался, а дети всё вызывали артиста на бис.

— Всё ради них, — произнёс Алексей Александрович.

— Я рад, что вы понимаете, но к делу. У меня появилась возможность получать кое-какие слухи и соображения от одного бизнесмена из Швеции, деньги которого сидят в американском военно-промышленном комплексе. Экономическая составляющая вас вряд ли заинтересует, а вот политическая или военного характера... — я сделал паузу — Иногда проскакивает информация очень ценная и жутко секретная. И этими знаниями я с вами поделюсь при условии не упоминания моего участия.

Соглашаясь с требованием, Кузнецов понимающе кивнул, заверив о полной конфиденциальности.

— Наверно, — продолжал я — вы слышали, что Люфтваффе планирует на десятое мая супер налёт на Лондон? Ни много ни мало, а четыре сотни самолётов. Но это всё мелочи. В этот день Рудольф Гесс полетит из Аугсбурга в Глазго, решение уже принято и у нас думают, что разговор пойдёт о перемирии. Америке выгодна война, на войне бизнесмены зарабатывают доллары и вложенные в Германию 475 миллионов обязаны приносить прибыль. Что же касается Советской России, то чем больше немецкий орёл потеряет перьев, сцепившись с британским львом, тем легче будет его победить впоследствии. С подробностями вы ознакомитесь, посмотрев вот этот — указывая на конверт — материал. Наверняка у вас отыщется пара-тройка надёжных парней, готовых погостить у патриотов Шотландской национальной партии и прогуляться по лугам Альбы на север от деревеньки Иглшем, дабы принять под белые рученьки парашютиста.

— Дайте, я угадаю, ваш вояж в Великобританию и приглашение на открытие не простая череда событий?

— Выходит, что так, — не стал скрывать я. — В ангаре частного аэродрома под Глазго ваших людей станет дожидаться заправленный и готовый к вылету ночной истребитель 'Бофайтер'. Пилот посадит самолёт со спящим пассажиром в Гётеборге, откуда вторым самолётом доставят Гесса в Ленинград. Конечно, если предложение вас заинтересует.

— Вы говорили про парашютиста, но, простите, почему вы так уверены, что Гесс не посадит самолёт, а выпрыгнет с парашютом?

— Всё дело в том, что он полетит в имение Дангавел-Хаус, где обустроили специальную полосу для вынужденной посадки самолётов. Вот только огни на ней не удастся зажечь и будет задействован запасной вариант.

Кузнецов недобро улыбнулся.

— Я так понимаю, — произнёс он, — принимающая сторона будет не в курсе подобного недоразумения?

— А зачем? Пусть герцог Бакклейч останется в уверенности, что огни горят.

На этом и расстались до самых июньских событий.

Дальше начались трудовые будни со своими незапланированными ситуациями, избежать которых стало невозможно, по крайней мере, на первых этапах работы санатория. Вначале, ещё зимой, у многих был интерес и любопытство, так как по Ленинграду поползли слухи об уникальном 'косметическом' кабинете для мужчин. А те, кто провёл там некоторое время как пациент, твёрдо были уверены, что неизлечимых болезней не существует. Потом, когда несуществующего кабинета не обнаружили, проявились эмоции, которые постепенно начали складываться в целостное восприятие, я бы сказал концепцию, оттенившую детали: учреждение стали воспринимать как научно-исследовательский центр, где привлекая передовые технологии, лишь проводили разные изучения, и как следствие, всей правды не узнать. В дальнейшем всё должно было влиться в одно русло и восприниматься как надёжно работающий механизм, один из многих в этой гигантской машине под названием 'Советская медицина'. Но не всем подходило подобное положение дел.

Однажды, уже после открытия, ярким и солнечным полднем нас посетил заместитель начальника инспекционного отдела управления курортов, санаториев, городских поликлиник и амбулаторий области Лясковский Андрей Васильевич. Он приехал как настоящий земский врач, сошедший с картин и фотографий начала века: на бричке (от вокзала станция Парголово в сторону Юкки ходило только два автобуса утром и вечером), с палочкой, с саквояжем и в очках с немыслимыми диоптриями, блестевшими из-под полей фетровой шляпы. Посмотрев на него, мне показалось, что он сознательно замер во времени, стараясь всеми силами удержаться за ту эпоху, когда он был молод и полон сил, а габардиновый плащ смотрелся изысканно и элегантно на подтянутой фигуре. Увы, перевалив за пятый десяток, люди не спешат замечать объективную реальность своего возраста.

Ещё в прошлом году, первого июля СНК СССР приняло постановление номер 1117 'Об организационной структуре Народного Комиссариата Здравоохранения СССР' и теперь, когда всё открылось и заработало, о нас вспомнили. По моему мнению, всё это шло по личной инициативе одного из бывших гостей на фуршете. Слишком уж вовремя прибыл проверяющий, тем более что на лицо прямое нарушение не абы где, а в самой структуре отношений. Ведь бюрократия это не только перекладывание бумаг с одного стола на другой, это ещё и создание новых мест, где эти бумаги накапливаются. В стране шла реформа, и суть её сводилась к оптимизации и упрощению, но не в сторону закрытия фельдшерских пунктов и больниц с увеличением бюрократических цепочек, а наоборот. Ликвидировались самостоятельные отделы, сектора и организации Наркомздрава СССР с передачей их функций другим ведомствам. К примеру, отдел снабжения и транспортный отдел переподчинялся Главмедснабу, сектор труда и заработной платы — плановому отделу и так далее. Постановление есть, а оно не исполнено. От нас ни одной бумажки, а надо бы чуть ли не целую папку уже прислать. Мало того, тут оказывается и техникум сельскохозяйственный когда-то был со своим действующим 'по бумагам' медицинским пунктом, а у нас вместо него научно-исследовательский институт числится и как всё учреждения финансируется из предоставленного мною гранта, так что и оттуда может прилететь. То есть мы оказались вне орбиты, чего я добивался с самого начала, но это вступало в конфронтацию с Комиссариатом Здравоохранения. За последние пять лет, смертность от заболеваний органов пищеварения выросла на семьдесят четыре процента и, к сожалению, корень зла искали не в низкой подготовке медицинского персонала и отсутствию современных лекарственных препаратов, а в неисполнении спущенных сверху директив. Прямо с ходу я собирался выкинуть проверяющего за ворота, но в последний момент передумал: виноват же не он, что его прислали.

Худощавый, с каштановой бородкой и светло-карими глазами, Андрей Васильевич всегда — даже на службе — сохранял доброжелательность. Благородная осанка и привычка сцеплять руки за спиной придавали ему вид мыслителя, особенно когда он расхаживал по кабинету в раздумьях, пытаясь обосновать причину и неутешительные результаты проверки, для которых у него просто не было полномочий. 'Ведь нонсенс! — жаловался чиновник — Врачи есть, со вчерашнего дня ведут приём, а кто им зарплату начисляет и где страховые взносы? У вас указано, что начисления осуществляются за счёт средств из гранта. То есть производятся грантодателем в пользу грантополучателя — физического лица вне рамок трудовых договоров на выполнение работ и оказания услуг. Но такие выплаты объектом обложения страховыми взносами не признаются. И тут же подшиты трудовые договора, где чётко указана заработная плата по минимальным расценкам, которые и вслух произносить стыдно. Куда смотрит профсоюз? Это же не что иное, как хитрость! Почему не хотите платить как все? Профком есть? — есть. А почему карточек ни на кого не заведено, и декабрьский 584-й приказ нигде не отражён? Может, врачи перерабатывают? Ведь нормы выработки, расценки, тарифные ставки, стаж и должностные оклады на контроле у государства . Котлы в столовой парят? — парят, люди кушают? — кушают. За какие шиши, позвольте спросить? А газеты и журналы, которые в вестибюле любой может взять? Есть же Постановление ЦИК и СНК от 11 января 1938 года, запрещающее выписку для бесплатной раздачи. Газеты подшить и на верёвку'.

Хочешь не хочешь, а административных недочетов, по мнению Лясковского, воз и целая тележка. Чиновника пришлось выслушать, провести экскурсию в столовую и по итогу разговоров, выписать предписание об открытии двадцати путёвок для детей с гастроэнтерологическими заболеваниями. Мне не сложно и все довольны. Таким образом, двенадцатого апреля в субботу на объекте 'Осиновая роща' заработал и санаторий.

Следующим объектом проверки стала артель по производству стоматологического оборудования и сопутствующих товаров. Проверка не простая, а по факту полученной жалобы. Оказалось, появились недовольные тем фактом, что вся продукция уходит напрямую в ЛСИ (Ленинградский Стоматологический Институт) и артель не передаёт передвижные пункты зубоврачебной помощи в Наркомздрав и (барабанная дробь) в лечебницы Промышленного Кооператива артели 'Медработник'. Не мудрено, ведь ППЗП не пирожки! Это фактически автономная маленькая больница и по договору студенты проходили на них практику, выезжая в рабочие посёлки, колонии и колхозы, где стационарного кабинета дантиста не наблюдалось, да и выбраться оттуда больным в город было крайне сложно. Жалобщик явно этого не знал, но видимо рассчитывал как-то использовать этот факт по неоказанию медпомощи. А говорили: конкуренции нет. Да тут прямое использование административного ресурса. Нужно отдать должное, что проверяющий оказался вовсе не склочным, а вполне себе нормальным чиновником, оставивший врачебную практику по причине физического недуга. И молодец какой, оценив перечень производимого и выяснив размер выделенного гранта, тут же намекнул на помощь не себе хорошему, а детской консультации номер 12, Фрунзенского района, расположившейся на улице Правды, где он когда-то работал физиотерапевтом. 'Одни сплошные обещания и полное отсутствие совести, — повторял он. — Всё по остаточному принципу, а ведь здоровье детей так же важно, как и здоровье трудящихся. Разве можно ожидать элементарных весов для карапузов по полгода? Вы не поверите, рычажным безменом в корзинке взвешивают'.

Конечно, я проникся, и последние слова о возможной поддержке привели проверяющего в прекрасное расположение духа. Он так энергично пожал мне руку, что на его щеках проступил румянец, а улыбка стала настолько доброй, что показалось, будто нас навестил родственник. Когда со всеми делами было покончено, Лясковский вздохнул, уселся в мягкое кресло и потянулся за чаем. Крепко заваренный с чабрецом и еще какими-то травами напиток благоухал ароматом горных лугов, а ложечка коньяка вписалась тютелька в тютельку, не испортив его. Любой врач не одобрил бы, но в конце рабочего дня исключение сделать можно. Потому что хорошие дела нужно делать с хорошим настроением. И даже давно ожидаемый вопрос о секретном кабинете не испортил сложившего впечатления о человеке. 'Да, кое-какие препараты существуют, — чуть ли не поклявшись, ответил я, — но здесь не производятся, и профильного кабинета нет. Для лечения мужских недугов могу посоветовать одну клинику в Базеле, если, конечно интересно и нет проблем с отсутствием дипломатически отношений меду странами'. Расстроился ли Андрей Васильевич от полученного ответа и с чьего напутствия он его задал я так и не узнал, так как нашу затянувшуюся беседу вовремя прервала секретарь.

Вот тут и пригодились начальник отдела кадров и одновременно завхоз Ершов, облюбовавший в полуподвальном помещении кабинет по соседству со своим дружком начальником по пожарной безопасности Литвиненко, которого я видел от силы раз десять за неполный год его службы. В багажник санаторного автобуса были загружены пара фармацевтических холодильников, универсальный смотровой стол, некоторая мебель, канцелярские товары, тонометры с детскими манжетами, градусники, весы, большая коробка с противошоковым набором и укладка для экстренной профилактики парентеральных гепатитов. Всё с подробными инструкциями, где лекарственные препараты проходили не только по названиям (так как не были широко известны), а ещё по цифрам. То есть пузырёк номер один с синей крышкой следовало использовать для того-то и того-то, а вещество под номером два исключительно для инъекций при таких и таких симптомах. По большому счёту даже слабо квалифицированный санитар мог разобраться. С марганцовкой и йодом и так было понятно.

Со всем этим богатством (вместе с коллективом, который был отпущен пораньше) под присмотром Ершова с Литвиненко, весьма довольный и преисполненный благодарности на улицу Правды 18 убыл и напросившийся в сопровождающие проверяющий чиновник. Хотя мне показалось, что похвастаться он собирался ничуть не меньше, но кто я такой, что б запрещать ему это. Уверен, бывшие сослуживцы по детской консультации обязательно скажут ему эмоциональное спасибо, что возможно, как раз и не хватало 'доктору с открытки' Андрею Васильевичу. По нашей с ним договорённости он на месте пообещал сообщить врачам, что рентген, некоторую терапию и кардиограмму теперь можно получить в экстренных случаях в новой клинике. И если расстояние и время для пациентов не окажется решающим фактором, то добраться до неё можно как раз на этом автобусе, который каждое утро отвозит на работу врачей от вокзала на пересечении Пироговской и Нижегородской. Имея на руках направление, доставят бесплатно. Впрочем, пригородных поездов тоже никто не отменял.

Вечером, пытаясь восстановить в памяти и вычленить какие-то знаковые, узловые моменты моего перепада настроения, того ясного понимания всего происходящего, которое нахлынуло на меня, я вспомнил как поглядывая из окна, провожал взглядом наш автобус и отъезжающую бричку. Изящно округлённый с обилием хромированных деталей GM 'Silversides' на сорок одного пассажира, вне всяких сомнений опередил своё время, как по дизайну, так и по оснащению и комфорту. В нашей артели в Дибунах пока что из импортных комплектующих собирают точно такие и даже с отоплением салона. Но два разместившихся в багажном отделении американских холодильника, аналог которых в СССР смогли выпустить только спустя тридцать лет, буквально убивал. Уму непостижимо, насколько мы отставали! Страна вечно догоняющего развития. Конечно, в тридцать девятом кое-как наладили мелкосерийное производство, а линейкой холодильников под маркой 'Москва' восхищались аж до девяностых, да только кто эти холодильники видел до эпохи Брежнева? И так во всём, начиная с автоматических ручек и до носков с гигиеническими прокладками. Автобус и бричка, вот наглядный пример. За что ж нам такие испытания, когда родители рвали жилы, дабы дети жили хоть капельку лучше и едва те становились на ноги, снова всё шло как по кругу? Плохая картина получилась, размытая и грустная, но не она здесь важна, а ощущение безысходности. Факты, события и всё что с ними связано, так или иначе станут укладываться в одно за другим. Со временем, реальность перестанет быть смазанной чёрной дырой, представая в совсем ином свете. И сказать, что в ней не было ничего хорошего — было бы неправильно. Фактически я могу наводнить города этими автобусами и холодильниками, но толку от этой медвежьей услуги? В современных реалиях стране рабочих и крестьян нужны свои заводы, свои инженеры и рабочие, свои дизайнеры и изобретатели которые смогут выпускать продукцию ничуть не хуже этих красавцев сегодня и что более важно — улучшенные новинки завтра и через годы. Кадры, которые решают всё, можно было отыскать, отправить на стажировку и учёбу или даже привлечь в приказном порядке, но все мои прожекты ухнули в трясину. На воспитание лучших из лучших требовалось время, система и другое отношение к интеллектуальной собственности, а гении ведущих мировых держав, типа Раймонда Лоуи не спешили поменять своё сытое настоящее на неизвестное будущее.

Развернувшись, я зашагал по направлению к кабинету и уже сидя за столом, предался меланхолии. Бой на часах возвестил об окончании шестого часа после полудня, и это означало конец рабочего дня. В дверь постучали и зашедшая Юля, как всегда спросила о распоряжениях.

— Шеф, — первые два месяца меня называли товарищ директор, но со временем перешли к укороченной форме — какие будут... — и, не договорив фразы, сделала заключение:

— Так, так, так. Что-то случилось? На вас лица нет.

Действительно, мой взгляд был полон тоски и разочарования.

— Ничего такого из-за чего стоило расстраиваться, — ответил я.

Васильева лукаво улыбнулась, мол, договаривайте.

— Просто мысли тяжкие о том, в какой нищете мы живём. Реальная жизнь и представление о ней редко когда соответствуют. Вот, думаю, а не напиться ли?

— Да уж лучше не отказываться. Тогда водка, — категорично заявила Юлия и скрылась за дверью.

Запотевший графин с нехитрой закуской на подносе оказался на столе и к моему удивлению, две рюмки.

— В одиночку напиваться нельзя, — прокомментировала сервировку секретарь. — Не по-русски. Я же вижу, что вам плохо. Если на душе остаётся осадок, то его нужно растворить в спирте, иначе превратится в камень.

Она небрежно чмокнула меня в щёку после первой рюмки и сразу же разлила по новой. Наши отношения друг с другом можно описать так: временами я думал, что влюблён в неё, а временами казалось, что это она влюблена в меня; но эти времена, к сожалению, никогда не совпадали. Процесс продолжался. Напиваться можно по-разному, важно не перейти той границы, когда уже не осознаёшь, насколько опасны гладкие ступеньки на лестнице. За тяжкие думы, за их разрешения, за тех, кто не с нами и в перерыве пустой разговор. Я знаю, что секретарша 'стучит', она понимает, что я знаю, но оба держим это в тайне. Мы разговаривали, не переходя границы, но где-то уже на грани.

И когда какой-то там по счёту тост прозвучал: 'за правду', я развязал галстук и расстегнул ворот рубашки, после чего тут же услышал вопрос:

— А что это такое красивое?

Пришлось снять цепочку с медальоном в виде ракушки и раскрыть его. Внутри лежал кусочек золота.

— Самородок? — спросила Юля.

— Нечто больше, — задумчиво произнёс я. — Подарок-напоминание. Семейная реликвия.

Она подпёрла ладонями подбородок и, уставившись на меня заинтересованными глазами, произнесла:

— Очень интересно.

— Это давний, ещё со времён золотой лихорадки в Калифорнии трюк, о котором мне поведал отец.

— Я само внимание.

— Вы покупаете у золотодобытчика мексиканца немного шлихового золота, достаточно трёх-пяти унций, коего тот намыл с превеликим трудом где-то на Сауз Фокс. Долго торгуетесь и, хлопая его по плечу, добавляете к оплате четвертак или доллар сверху, в зависимости от сделки. Это называется инвестиция в хорошие отношения. В следующий раз, чтобы продать своё золото он станет искать только вас. Где-нибудь на заднем дворе из кирпича, глины и мехов мастерите печь и разводите огонь. Пока ваша печурка раскаляется, до того момента, когда начнёт плавиться шлиха, роете веточкой в мокром песке ямку и кладёте туда несколько кристаллов кварца. Желательно, для большей достоверности, чуть-чуть серебра с залежавшейся в кармане монеты, размером с остриженный ноготь. Переживать за порчу монеты не стоит, она уйдёт мексиканцу при следующей скупке. Так вот, когда золото в тигле расплавится — выливайте содержимое в ямку. Потом подбросьте ложку буры или по-научному декагидрат тетрабората натрия, места с залежами которой вы подсказали своему приятелю Джону Витчу, и щепотку шлихи, которая осталась на пальцах. При спекании получится сплав, напоминающий неправильной формой естественный самородок. Пока он остывает, желательно читать умную книжку по геммологии, а когда 'самородок' перестанет обжигать руки, окунаете его в растворе лимонной кислоты, хватайте и отправляйтесь искать какого-нибудь простофилю. Да хоть скупщика из конторы. За самородок платят двойную цену. И это не преступление, а реализация произведения искусства. Сама мать-природа создавала их таким способом. Рассказал я к тому, что обладая знаниями, не обязательно горбатиться по пояс в ледяной воде с лотком. И что занимательно, этот способ придумал русский. Понимаете, Юля, — русский! Нация, которая может бездельничать двадцать три часа в сутки и за единственный час стать богаче любой другой. Я не могу понять, почему мы до сих пор живём в такой неоднозначной ситуации, за что? Нет правды на земле. Юля, русские — инопланетяне, для нас, правда, не здесь. Она на другой планете.

— Полетели на другую планету, — вдруг предложила она.

— Во-первых, уже поздно, а во-вторых, там жуткая скукотища, — усмехнулся я.

— Я так и думала, — пьяненько произнесла Юля.

— О-о-о, заканчиваем. Я сейчас вызову машину и вас отвезут домой.

Секретарь покачала головой, мол, не выйдет.

— Машину забрал товарищ Сергей, — поведала она — его авто снова сломалось.

— Ничего страшного, в гараже есть вторая.

Откинувшись на спинку стула, растягивая, словно каждое слово имело своё значение, она заявила:

— Но водителя то нет, а я, выпивши, и могу натворить бед.

— Только не говорите, что вы умеете управлять автомобилем.

— Фыр-р! Спрашиваете. Да я и на самолёте могу. От винта! Закрылки убрать, ручку на себя...

— Ладно, располагайтесь здесь. Уверен, где найти чистое бельё вы в курсе. А я пойду, пройдусь перед сном.

Накинув на плечи плащ, я вышел в вестибюль. За столом, возле телефона сидела дежурная медицинская сестра. Хоть приказом и было введено обязательное ношение бирок, но девушка сидела таким образом, что инициалов не разглядеть. По-моему, Вирга или Линитя. Они родные сёстры-погодки и очень похожи. Миленькие, с прибалтийским акцентом, откуда-то из-под Ковно. Кто из них сегодня дежурит, я не знал.

— Добрый вечер, — вставая, поздоровалась она.

'Ага, всё-таки Вирга, — заметив последние буквы имени, подумал я. — Надо бы сказать завхозу сюда телевизор поставить, поди, скучно вот так сидеть всю ночь. Осталось только найти эти телевизоры'.

— Добрый вечер, Вирга, — вежливо ответил я. — Как дежурство? Всё ок?

Сотрудники уже привыкли к моему 'о'кей' и что на вопрос 'как дела?' можно просто кивать, или мило улыбнуться, как сделала девушка.

— Открой, пожалуйста, дверь, — попросил я.

Вирга нажала на кнопку, и магнитный запор со щелчком освободил захват. Меры предосторожности здесь не лишни. Усадьба, несмотря на садовое зодчество, почитай в лесу, и встретить ночью хищника вполне возможно. Медведей и волков я пока не видел, но вот росомаха в прошлом году появлялась и если бы только она. Самое же неприятное — здесь водятся гадюки. Вся наша охрана от напасти это троица сменявших друг друга дедушек на воротах, овчарка и пернатая семья змееядов, которая этими рептилиями и промышляет. Понятно, что ждать от них моментального прибытия в случае беды не стоит. Так что двери тут запирают не из-за недоверия к людям.

Оказавшись на свежем воздухе, я продолжал размышлять о телевидении. В Ленинграде производили телевизоры целых два завода: имени Козицкого и 'Радист', и уже как три года работал телецентр, — вспоминал я, отдаляясь от усадьбы. По несколько часов в сутки шла трансляция из телецентров в Москве и Ленинграде, но ведь в санатории можно запустить примитивное круглосуточное кабельное. Коаксиальный кабель для телевидения уже используют с прошлого года, соединив Нью-Йорк и Филадельфию. Видеоплёнка ещё не изобретена, но в штатах, компания 'RCA' выпускает довольно сносную по этим временам аппаратуру и после доработки, вне всякого сомнения, справится с поставленной задачей. Придётся увеличить чересстрочное разложение, так как принятая в Ленинграде развёрстка в 240 строк явно недостаточна, да и рекомендованная на будущее 441 строка уже не поспевала за прогрессом. Нанять оператора или хоть как-то знакомого с фотосъёмкой человека, обучить азам кинескопической записи, пригласить двух-трёх телеведущих с приятной внешностью, выделить помещение и составить вещательную сетку. Каждые четыре часа транслировать новости, что-то из государственного вещания и фильмы с музыкой. Один Голливуд поставляет столько кинолент, что даже повторов не будет. На всякий случай можно договориться с театрами и консерваториями на киносъёмку, но ещё лучше снимать свои фильмы. Ведь заложенная в сюжет мысль и перенесённая на киноленту это лучшая пропаганда. Да взять и отснять ту же историю государства Российского или сериал о природе. Значит, решено: телевизорам быть. Как только наш снабженец вернётся из командировки, озаботим его новым капризом. Странный он человек и странное у него отношение к вещам. Митякин до сих пор считает, что оловянная посуда лучше любой другой, потому что не бьётся, одной ложки в качестве столовых приборов вполне достаточно и сменную обувь нужно иметь свою. А мне нравится к ложкам вилки с ножами и фарфор. Пусть хрупкие тарелки бьются, на то они и тарелки. Посудомоечной машине, между прочим, всё равно, что мыть, но зато приём пищи на красивом сервизе превращается в таинство, а ритуалы, даже такие, как насыщение желудка, должны протекать в торжественной обстановке. Поэтому в нашей столовой фарфор, хрусталь и белоснежные скатерти. И обувь сменная от предприятия, как и вся униформа. Потому как нескользящая обувь с льняной одеждой в дефиците и повар баба Маша не должна в процессе приготовления тефтелей думать о том, где её купить. Снабженец, кстати, с этим еле-еле справился, приведя в итоге скорняка с сапожником прямо сюда для снятия мерок и отбора кожи. Теперь пусть побегает и попробует достать '17-ТН-1' или более компактный ВНИИТовский '17-ТН-3', а я посмотрю, как у него получится. Злой я что-то сегодня.

Подходя к каретному сараю, я вытащил из кармана пиджака очки, поправил душку, после чего прикоснулся к панели браслета. Если бы время могло замедлиться в десятки сотен раз, то я бы смог разглядеть всю работу возникновения портала. Увидеть, как под ногами зарождается сплошной, разрастающийся до двух ярдов в диаметре круг. Оценить вырастающие протуберанцами всполохи и стремящиеся вверх переливающиеся бордово-фиолетовым цветом, повторяя мой контур заключающие меня в цилиндр, и обволакивающие как плёнка стенки. Это самая простая настройка портала и присутствие очков фактически не требуется, но я строго придерживаюсь инструкции.

В следующее мгновение я оказался на равномерно освещённой тёмно-серой поверхности, которой, казалось, не было ни конца, ни края. На самом деле, портальная палуба размером с полторы бейсбольных площадок или ипподром, может чуть больше, просто визуальный эффект такой, что не видно границ. Она похожа на множество пчелиных сот, заключённые в эллипс. Соты подвижны и мне кается, меняют размер в зависимости от веса предмета оказавшегося на них. К слову, я это заметил только тогда, когда транспортировочные захваты переносили на площадку платформы с ферровольфрамом. Они сжались буквально на миллиметр и тут же вновь приняли прежнюю форму, словно проверились на упругость. Но опять-таки, это лишь предположение. По большому счёту, я даже не представляю предела по массе: сто тысяч тонн, миллионы? По классификации пришельцев она считается условно средней, но обычно, мне хватает и десятой доли процента её части. Материал палубы напоминает пористый каучук, только одновременно мягкий, когда ты по ней идёшь и необычайно прочный, когда того требуется. Мне сложно даже назвать земной аналог этого материала и всё, что известно, так это о естественном его происхождении. Иными словами, палуба выращена как яблоня из семечка. Из подобного же 'семечка' изготовлена внутренность моего сейфа, портфеля и портмоне.

'Корабль, — произношу я мысленно. — Составь и передай послание для объекта Джозеф Эдвард Дэвис. Тип связи телефонный звонок, фототелеграф. Краткая выжимка из моего разговора с объектом 'Кузнецов А. А.' о перестановках в правительстве СССР и интересах Москвы по поводу психического здоровья Рудольфа Гесса, а именно диссоциативное расстройство идентичности с передачей по бильдаппарату фотокопии врачебного заключения из клиники Тойпиц и госпиталя в Бад-Хомбурге. Спасибо'.

Через двадцать минут, пока я сортировал заказы, Корабль доложил о выполнении. Подключённый к телефонной линии Лас-Вегаса робот в очередной раз соединился с номером Дэвиса в Вашингтоне и, представившись моим отцом, передал тому информацию из России. Сколько Дэвис ни пытался договориться о встрече, дабы отблагодарить за чудо-лекарство, спасшего его жизнь в прошлом году, или оставить канал для обратной связи, всё заканчивалось безуспешно. Робота не пронять.

Следующий звонок на птицеферму и в забойную контору, где у меня доля в бизнесе. Я до сих пор остаюсь в неведении, может ли Корабль в крупных масштабах печатать органику из сырья в том виде, к которому мы привыкли: к примеру, копчёный окорок или сыровяленый карбонат. Ферментация и прочие биохимические процессы в недрах лабораторий вообще не проблема. В медицинском секторе он с лёгкостью выращивает необходимые части тела или органы любого представителя Земли, и когда опробовали оборудование по изготовлению сосисок в Альбукерке, на мой запрос предоставил пастообразную субстанцию, выращенную из клеток земных организмов. Калорийная ценность 'мясного продукта' оказалась на уровне и напоминала размокшую глину, но... как по мне, есть это месиво было возможно лишь при крайних обстоятельствах. Так что на данный момент я пока справляюсь доступными классическими способами, однако при заданном технологическом процессе и наличии специй, красителей и вкусовых добавок что-то вроде варёной колбасы или сосисок-сарделек придумать можно. Опыт есть. Работающие на хлопковых плантациях выходцы из Африки ели экспериментальную продукцию чередуя с натуральной и разницы не почувствовали. А вот аналог бульонных кубиков Жака Лефессе и прочие сублиматы получались великолепно без всякой дополнительной переработки. Этого добра скопилось у меня достаточно, но никакой концентрат не заменит сочного куска мяса. Сегодня отгрузка бройлеров у одного из многих моих поставщиков. С Клайдом, владельцем самого крупного птичника штата, у нас уже скоро будет девять месяцев с того дня, как мы начали работать. И он похихикал, что пора бы дополнить договор новым, мелким приложением. Я согласился и предложил увеличить поставки вдвое. Хозяйство у Клайда в Арканзасе и мы задействуем транспортную компанию его зятя, Витаса. Ну как задействуем, я сдал в аренду рефрижераторы и раз в неделю мой работник ожидает на стоянке грузовиков продукцию. Витас или кто-нибудь из его водителей забирает у меня пустые контейнеры, а отдаёт уже заполненные, и после оплаты прощается до следующего раза. Невероятно, но он уверен, что мои машины самые надёжные и самые продуманные для его бизнеса. В США многие автозаводы искусственно занижали реальную грузоподъёмность грузовиков, чтобы машины меньше облагались налогом, поэтому многие модели, согласно официальной технической характеристике, формально не дотягивали до класса тяжёлых, трёхтонных грузовиков. Шофёры об этом знали, 'химичили', но на двойной перегруз не пошли бы, а мои его выдерживали и не ломались. К тому же я должным образом подходил к условиям труда, не экономя на удобствах, новых технологиях и технике безопасности. Те же яйца сложены не в корзинах, а в лотках и упакованы в прочные картонные ящики без всяких надписей, только несушка нарисована. При транспортировке в подобной таре всё доезжает в целости и сохранности. Так же происходит и с птицей, только два раза в месяц и со своими особенностями. Птица в Америке стоит дорого, тридцать два цента за фунт мяса либо столько же за дюжину яиц (в СССР 6 руб. за десяток). Но и зарплата 40 центов в час, позволяет рабочему с низкой квалификацией не отказываться от диетического продукта. Мне делают хорошую скидку за то, что плачу сразу, без всяких отсрочек и не чеком. Выписанный банковский чек, это ниточка для фискального инспектора, за которую он обязательно потянет, а платить подати никто не любит, особенно после новаций Рузвельта в налоговой сфере .

Не всё яйцо остаётся тут для последующей переработки в порошок. Часть сразу отправляется в медицинские учреждения и столовые Ленобласти, с которыми птицеводческая артель 'Ряба' из Мурино (на базе колхоза 'Новая Муртая') заключила договора. Пока они не вышли на необходимый производственный уровень, приходиться способствовать. Кое-что достаётся гастрономам для насыщения рынка области, и конечно, в кафе на заправочных станциях, где омлет одно из фирменных блюд. Сотрудничая со мной все довольны, особенно кондитерские и колхозные рынки Ленинградской области, ведь данная продукция очень востребована. Похожая ситуация у меня с рыбой. Жизнь в рыбацкой деревушке понятна и стабильна. Уклад не меняется с момента основания: мужчины рыбачат, женщины и дети на подхвате. Единственная сложность это сезонность и необходимость забирать весь улов независимо от успеха. Бывает густо и пусто. К примеру, в первый раз вышло так, что рыбаки практически ничего не поймали. Что-то не срослось у них: то ли чёрная чайка на мачту села, то ли капитан жену три раза не поцеловал перед выходом в море, а может, заставший на промысле шторм. Десятки шхун вернулись ни с чем. Тем не менее я оплатил затраты на топливо и подкинул немного долларов. Теперь мы дружим, и вся лучшая рыба и икра достаётся мне как от самых первых поставщиков западного побережья, так и от их 'соседей' с восточного. Молва о добрых поступках разносится быстро. Так что схема работы со всеми та же. Если не выходит со свежим лососем, всегда можно добрать консервированным. Аляска богата рыбой, только плати наличными и держи данное слово. Я слово держу и помимо покупки акций консервного завода, оставил аккредитив тоже под честное слово. 'Salmon Cannery' складирует продукцию, а я забираю по мере возможности. В Атлантике добывают поллок (по-нашему минтай), скумбрию и три вида креветок. Но основной улов составляет менхаден — эта небольшая рыбка отправляется на переработку: из неё получают рыбий жир и муку, которая идёт на корм. Бразилия и Аргентина поставляют говядину со свининой и несколько дюжин элитных иностранных коров сейчас обитают на ферме в Парголово. А той живности, что осела по хозяйствам области благодаря Митякину и инкубаторам, я даже не считал. Проще всего с зерном, бобовыми и картофелем. Заключать контракты с фермерами бессмысленно. Фермеры трейдеров-одиночек не любят. Им проще сдать весь урожай оптовику, хейджеру-фермеру. А искать лазейки в устоявшейся системе, когда есть Мексика с почти бесплатной рабочей силой и Чикаго со своей торговой палатой, увольте. Деньги-опционы-товар. В этой схеме я оплачиваю складские услуги и при покупке не фуражного зерна, если потребуется, отстёгиваю за помол. Два нанятых брокера приобретают, а на супруге Витаса числятся фирмы, которые принимает товар у себя. Иногда Клайд и его знакомые перехватывают немного корма и кукурузной мезги для птицы, но это даже хорошо, прикрытие, так сказать, так как моя доля участия на рынке уже измеряется процентами. Это очень много, поверьте, особенно в связи с новым Законом о регулировании сельского хозяйства, где за продовольственными голубыми фишками стали следить довольно строго. Свободный рынок отнюдь не анархия, он регулируется и контролируется. Крупные партии продуктов возят сухогрузы и балкеры под флагом Гватемалы. С этой страной удобно работать, её любят и Германия, и СССР, и не мешает жить США с Японией. Эти же сухогрузы возят технику и прочие грузы во Владивосток, и кое-что из Швеции прямиком в Ленинград и Арангельск. Первые два судна привезли полусочленённые паровозы компании 'ALCO', и Жданов поспособствовал, что бы задержек с таможенным оформлением не было, так как получатель номерной (литерный). С этого момента практически весь груз поступал без препон, так как был необходим, как говорят, на прошлой неделе. За морскими перевозками следит контора в Питерсберге. Директор Арчибальд Билл Фунт там номинальный, все команды отдаёт Корабль посредством телефонно-телеграфной и радиосвязи. Старик важно надувает щёки, курит сигары с восьми до четырёх и посещает клуб, где он один из самых уважаемых горожан маленького провинциального городка на тысяча триста жителей. Он мог бы стать мэром, но в большой семье Питера Бушманна кандидаты расписаны на годы вперёд, да и не интересна Фунту политика. Подобных компаний у меня несколько. Есть аэродромы, причалы, склады и много чего другого по всему миру. Будем откровенны, всё благодаря Кораблю.

Естественно возникает вопрос, а что я получаю взамен поставляемой в СССР продукции? Ведь груз каждого сухогруза или танкера это сотни тысяч долларов и они уже давно перекрыли по стоимости тот миллион тонн зерна, с которого началось моё сотрудничество с советской республикой. Тут любой бухгалтер придёт в ужас от видимой стороны убыточности предприятия. Но это не так, большая часть поставок идёт по контрактам, и оплачиваются, правда, рублями по курсу Госбанка СССР. И в качестве компенсации мне позволили построить несколько отелей, домов отдыха и санаториев на черноморском побережье для рекреации иностранных гостей, которые вряд ли появятся в ближайшие годы. Однако это строительство дало мне возможность не только потратить осевшие мёртвым грузом рубли, но также создать инфраструктуру и наладить логистику в регионе, где каждая новая тысяча приезжих готова была обрушить хрупкий баланс самодостаточности.

Про Антарктиду, где не нужны холодильники и охрана, где в ледяных гротах постоянная температура и влажность, а рыба храниться просто замечательно — я рассказывать не стану. Но поведаю о том месте, с которого всё началось. Есть под Лас-Вегасом место, которое иначе, как пустыня и не назвать, хотя табличка на высоком шесте у дороги сообщает, что вы въезжаете на территорию 'Ранчо Осиновая роща'. Оно в моей собственности, как и выкупленная на много миль вокруг окрестная земля с гигантским складом на поверхности и во много раз больше под землёй, где скопилось продукции на несколько сотен миллионов долларов. В морских мешках 'биг-бэг' и прочих емкостях, насыпью и в упаковке, в бочках и контейнерах, в ящиках и стеклянной таре. Одного антрацитового угля из Пенсильвании тут столько, что его можно измерять в пирамидах Хеопса . Есть и ситец, есть и парча, есть многое; нужное и не нужное, смотря с какой стороны смотреть. Там же, как не сложно догадаться, покоится инопланетный корабль — мой дом, мой друг и мой страж. Если бы палеоботаник стал внимательно рассматривать оставленный художником референс объекта, то непременно признал бы Euanthus panii, цветок, исчезнувший миллионы лет назад. Красивый, необычный и с невероятно мощной корневой системой, высасывающий из земли полезные ископаемые. Размером с небольшой домик снаружи и гигантский изнутри, он наводил ужас на астероиды, и даже небольшие спутники планет, перерабатывая их. Но всему есть свой срок, технологии резко шагнули вперёд и корабль чужой цивилизации стал выполнять исследовательские функции. Он несколько тысячелетий собирал информацию в моём мире, а потом, при отбытии неудачно угодил в космическую аномалию и покинутый экипажем оказался здесь, стремительно перелистнув страницы книги времени в обратную сторону. Крышка рояля, как известно, всегда падает внезапно. Как это произошло, и каким образом повлияло на мою судьбу, я обязательно расскажу, но не сейчас. Добро пожаловать в Неваду, штат, где добывают золото и огромные пустующие территории.

Что ж, вот и прошла ночь на той стороне планеты. Для понимания, когда в Ленинграде восемнадцать часов, в том же Питерсберге стрелка часов на восьми утра. Осталось отдать команду на печатанье необходимых мне предметов и возвращаться обратно в Осиновую Рощу. Только теперь мне не требуются очки, дабы разглядеть границы портала и коммуникатор на запястье трогать не надо. Всё рассчитает и отметит к перемещению Корабль. Странно, за последние пять лет, как очнулся здесь, эту процедуру я выполнял бессчётное количество раз, но волнение всё равно присутствует. Ведь меня можно сравнить с тем джином, который, вроде и обладает могуществом, но всё равно остаётся рабом лампы. Встав на середину палубы, я принялся ожидать, пока меня окружат предметы. Несколько раз я аргументировал и обращался к Кораблю о постройке принтера за пределами станции, но каждый раз следовал отказ. Манипуляторы перенесли несколько самосвалов, копий того, что возит уголь и вариант топливозаправщик, заказанных нефтебазой. Самоходный грейдер Caterpillar Diesel 12, четыре дизельные генераторные установки той же марки, грузовик с птицей. Чуть в стороне разместились платформы со всякой всячиной. Прежде всего, это металлические запчасти для недавно начавшего функционировать цеха по сборке автомобилей в Дибунах. Не забыл я и про бочки с техническими жидкостями и ГСМ, а так же про автомобильные покрышки. Хоть я и придерживаюсь мнения, что весь цикл от изготовления подшипника до ручки двери должен происходить на территории Ленинградской области, но дело это совсем не быстрое и весьма хлопотное. Поэтому грузопассажирским фургонам с широкой откидной задней дверью и полным приводом, а так же санитарным Dodge T214 WC54M тоже нашлось место. Всё в брезентовых чехлах либо в контейнерах, которые ничем не отличаются от тех, что привозят с площадки Морского торгового порта. И, конечно же, деньги. Для опоры демократии лишняя пара десятков миллионов только на пользу экономики. Благодаря несложным манипуляциям подлежащие утилизации банкноты вновь оказываются в обиходе, и не стоит разводить диатрибы. К моей любви к ФРС это не имеет никакого отношения: я не брезгую и другой валютой, будь то фунты стерлингов или рейхсмарки. В Персии, к примеру, их охотно берут при расчётах за те же сухофрукты, а вот турки предпочитают фунты, хотя с немцами более дружны.

Возле каретного сарая санатория, где одно из помещений занимает школа автолюбителей, есть покрытая резиновой крошкой площадка с разметкой, точь в точь по габаритам части палубы Корабля, где водители осваивали новую технику. Оно вроде весь советский автопром вышел из одних ворот, но 'Форд' может отличаться от 'Бьюика', 'Студебекера', 'Шевроле' и 'Харвестера'. Всё же разные по конструкции автомобили и мнение, что правильное решение всегда будет одинаковым, не совсем уместно. Тут и передача по-иному может включаться, и комбинация запуска оказывается другой. Так что перед тем, как выехать за ворота, выпускники автошколы проходили экзамен на безаварийный проезд и прочие выкрутасы. Под ней, в подземных ярусах я обычно и заканчиваю путешествие, но сегодня есть небольшое отклонение отчасти связанное со снабжением нового проекта и мне придётся попасть в усадьбу через главные ворота. Дежурил там дед Никитич, частенько замеченный с согревающими растворами. Беда у него дома, жена практически лежачая и в посёлке в их возрасте это фактически отложенная смерть. Я пытался помочь, но без радикального изменения тела уже никак, организм бабушки почти исчерпал ресурсы в борьбе с туберкулёзом, метастазами и прочими болячками. И если продолжить про ресурсы, только материальные, то и здесь всё плохо. Прожить на инвалидную пенсию в сорок пять рублей можно разве что только в головах лидеров государства. Дед Никитич дежурит сутки через трое, и на зарплату содержит себя с супругой и старенькую соседку, что ведёт присмотр за двумя хозяйствами и готовит настойки с наливками. В силу возраста они объединили и стол и кров. Вот такой симбиоз. Уволить деда у меня рука не поднимается, к тому же со своими обязанностями тот справляется, но воспользоваться его привычками 'давить муху ' можно. Повторив манипуляции с очками и браслетом, уже на палубе Корабля перебравшись в додж, я вскоре переместился на свободное пространство у лесополосы. Резервные координаты выхода портала располагались юго-западнее урочища Суворова грива, неподалёку от маяка Осиновец. В прошлом году несколько моих самосвалов отвозили туда муринскую щебёнку (подсыпать дорогу), а заодно и контейнер прикопать. Место почти глухое, и оказавшись там, я с трудом выехал на грунтовую дорогу по направлению к Коккорево. Как 'наудачу' стал накрапывать дождь, переходящий в затяжной ливень. Нельзя утверждать, что природа там девственна и намёки на присутствие цивилизации единичны. Кое-какие подвижки присутствуют и даже есть столбы с электрическим и телефонным проводом, вот только асфальта тут не замечалось, и добраться в санаторий к семи утра по раскисшей, яма на яме дороге, ещё надо было постараться. Тем более на малознакомой машине, где ни рулевого гидроусилителя, ни плавных амортизаторов, ни гироскопов. Техника суровая, надёжная, и сейчас, это основной показатель, но на русских дорогах пасует и она. Двигаясь по колее, мне приходилось совершать остановки и кое-что править, а иногда вносить серьёзные изменения в ландшафт. На обочинах после меня оставались горки щебня, песка и бетонные плиты. Не в первый раз, кстати. Уже на протяжении нескольких месяцев я появляюсь тут и все вокруг уверены, что ничего необычного не происходит. Рано или поздно дорогу к маяку давно собирались обустраивать, вот и сподобились подвозом материалов. Более того, наверняка нашлись злые языки, рассуждавшие о разгильдяйстве и как бы ни о вредительстве из-за долгой раскачки строителей, подталкивающей местных жителей к противоправным действиям. Ну, увезут рыбаки несколько телег щебёнки... Аналогичная ситуация недавно наблюдалась и в Кобоне, только там уже всё близко к завершению и дорога до Южкова вот-вот будет закончена. Пожалуй, меня вполне можно назвать перестраховщиком, скрытной личностью и даже параноиком, повторяющим про себя о постоянной бдительности, но так спокойней, ведь на побережье Ладоги намечены широкие планы, а методы воздействия сверхъестественные. Если обобщить, то последнее время я занимаюсь выстиланием соломы, как в той известной поговорке, и стараюсь это сделать в отсутствии чужих глаз.

В конце концов, любая дорога заканчивается и хорошо, если у твоего дома. Как я и надеялся, сторож спал, и разбудивший его клаксон он воспринял за классового врага, отчего встречать вышел злой и помятый. В накинутым на плечи охотничьем (без рукавов) инвернесском плаще с пелериной и кепкой, его можно было принять за собравшегося пострелять на заре уток шотландца.

— Доброе утро, Никитич, — поздоровался я, узнав свой старый плащ. — Снова на бровях?

Дед изобразил подобие строевой стойки после команды 'смирно' и покачнулся.

— Вашблагородие, — опираясь на решётку — да ни в жисть!

Дед иногда мог брякнуть что-нибудь из старорежимного, да ещё предпоследнего царя, (Александра III Миротворца) вспомнить с восхитительными нотками, мол, порядка было больше, да и жилось лучше. Но на это давно не обращали внимания, выдавая чудачества за последствие полученной на империалистических фронтах контузии. Зато Никитич великолепно знал всю округу и мог поведать множество историй, из которых черпались не писанные нигде знания, почти эпос, так как в своё время участвовал в краеведческих экспедициях. А как ты истории станешь рассказывать, когда сплошь да рядом они связаны то с царствующей Екатериной, то с венценосными Александром и Николаем, то с графом Левашовым. Причём такие, что детям закрывали уши, а взрослые могли и покраснеть лицом.

— Но-но, Никитич, — пожурил его я. — Благородие как четверть века уже отменили. Ещё раз увижу с бутылкой на службе, без премии останешься.

— Как без премии? — натурально удивился дед, открывая кованую решётку. — Беспощадный вы человек! Невмочь без премии. Мне крышу в этом году крыть.

Ну да, о том, как дед с кумом (он в санатории служит дворником) меняет тростник на навесе коровника, знает всё Парголово, потому как кроет не только крышу, но и соседей с помощником матом. И выражения у него не столько грубые и обидные, а скорее, выверенные и колоритные. Кум, со слов очевидцев, на ниве словестных оборотов тоже под стать деду. Послушать их собирается практически вся улица и что любопытно, пока зевак со своими советами немного, 'концерт' протекает вяло, но стоит достичь некой критической массе, как успевай записывать перлы. Так что сдаётся мне, в этом году выступление выйдет особым и по большому счёту это моя вина. Недавний фуршет, где спиртного оказалось гораздо больше, нежели участников, дал возможность работникам охраны растащить оставшиеся излишки. Сам распорядился, дабы добро не пропадало. Приехавшая номенклатура увлеклась больше французским шампанским с коньяками , оставив вскрытые портвейны, мадеру и столовые вина на потом, да не рассчитала силы. Закуска-то почитай вся лёгкая: канопе, тапас, салатики. А эти все фраппе с крюшонами, как водка в пиво. За час крепкий алкоголь скосил партийцев, как пулемёт Гатлинга несговорчивых туземцев. Всё же люди склоны пьянеть сугубо индивидуально и если для одних всё заканчивается крепким сном, то прочие потом сожалеют о своих поступках. Смешивать дюжину различных вин и пить этот 'коктейль' не самая хорошая идея, даже когда сам дьявол нашёптывает тебе в ухо о незабываемых приключениях. Думаю, Никитич тогда неплохо разнообразил свои запасы спиртного, раз до сих пор балуется марочным португальским портвейном 'Sandeman' не осознавая его стоимости в Советском Союзе, да и в Европе. А может и осознавал да давно поменял импортное содержимое на местное. Используя лишь удобную пузатую бутылку обвитую лозой.

— Всё Никитич! Приводи себя в порядок, умойся. Люди скоро на работу приедут, а ты словно вагоны разгружал. Скажут: замордовали нашего деда. Разве так можно? Как вахту сдашь, не забудь за пайком в столовую. Под вечер машину кур привезли и масла растительного. По две птицы в лапы и подсолнечного три литра, только тару свою. Хоть бидон, хоть бутылку, хоть сапог резиновый.

— Бутылка? Есть магнум , — потирая ладони, пробормотал Никитич. — Как знал, что пригодятся.

Вовремя он про ёмкости напомнил.

— Кстати, — удивляясь познаниями деда, вспомнил я про наш секрет. — Кто мне обещал хреновуху?

— Дык! — выдохнул дед. — Так две недели настояться должна. Доброй хреновухи надоть отдохнуть, здоровья набраться. А про бидон я помню, как время настанет, дам знать.

Едва автобус с заступающей сменой прибыл к усадьбе, сторож принялся просвещать водителя и сидевших на передних сидениях о сегодняшнем пайке и необходимости иметь свою тару, а у кого нет — приобрести за пятачок с надёжной корковой пробкой у него. Слушали сторожа с интересом, да и по внешнему виду было заметно, — привлекли деда к разгрузке, не врёт, что кур с маслом привезли. Паёк выдавали раз в неделю, и чаще всего это была рыба или мясо, крупы, фруктовый джем, сахар, коробка яиц, сыры или творог, сливочное масло. Иногда добавляли копчёности, пару бутылок вина и для пользы сердечно сосудистой системы с работой желудочно-кишечного тракта морскую капусту (ламинарии) из подшефного колхоза при школе водолазов на Охотском море. А вот птицу и растительное масло привозили редко и их ждали с большой охотой. Вообще, если смотреть на область через призму гастрономического изобилия, то сразу можно понять, что этого изобилия и нет. Конечно, были коммерческие магазины, вот только простому рабочему для постоянного посещения они не по карману и поэтому широко развита система столовых, где без изысков, но сытно можно утолить голод. А ведь порою хочется не утолить, а насладиться и пайки позволяли это осуществить в период пусть не тотального, но дефицита многих продуктов. И если разобраться, не только с продуктами проблемы, в какую сторону не посмотри, везде оставались или намечались сложности. Взять тот же двигатель самого массового грузовика ГАЗ-АА 'полуторки', моторесурс которого редко превышал двадцать тысяч и через три года эксплуатации требовал замены. Стоит ли уделять внимание тому факту, что при отсутствии должного оборудования в мастерских зазоры в клапанах стачивали напильником или удлиняли постукиванием молотка по штоку на наковальне? Наверно, стоит, так как подобное проявлялось практически во всём. Но то проблемы 'высоких' технологий. Поэтому одна из важнейших должностей на предприятиях была снабженческой и у нас с ними были особые условия работы.

Когда через два дня из командировки прибыл наш снабженец Боря Митякин, то, не задерживаясь с письменным отчетом, сразу угодил в мой кабинет. Об его успехах я уже знал. Выбил, шельма, прибавку в три полувагона угля. Пусть и пришлось потратиться в Семёновке (район города Сталин), но дополнительное соглашение подписал. А это в тех местах было совсем не просто и выделение фондов для снабженцев так же не прихоть. В забое свои порядки, законы и авторитеты. Советская власть, партийная организация и все ветви репрессивного аппарата, вплоть до отдельного корпуса НКВД размещённого в здании о двух этажах и двадцати камер в городе присутствовали. Но там, где в условиях каторжного труда сын в забое заменял отца и рабочие династии уже зародились, без окончательного слова старожилов мало что можно было решить в экономическом плане. Правильно я сделал, что отправил снабженца на легковом форде сороковой модели и разрешил оставить его в виде подарка. Деньгами руководство треста шахтёров особо не удивишь, но два похода в ресторан, американская радиола с проигрывателем пластинок и буквально мешок женских чулок делают чудеса. Сразу появилась выработка сверх плана, и этот излишек был отправлен в Ленинград. В честь майского праздника отправят ещё, но в ответ просили привезти кое-чего прямо по списку, который угодил мне на стол. Хотел я Митякина подгрузить на предмет телевизоров, да видно не судьба. Уголь сейчас важнее и мне нужно создать видимость постоянных поставок с запасом. В ноябре-декабре каждая тонна будет расписана и поставлена на контроль вплоть до расстрела. Постановление от 7 августа 1932 года станут выполнять неукоснительно. И мне всё равно, откуда будет этот уголь: из шахты 'Центральная' или из копанок артели облугольпромсоюза за Юзовкой, где 'упряжку' тянут на совесть. Не принято про эти копанки говорить, но они были, есть и будут. Ведь сложность для артелей заключалась в том, что в плановой экономике им не отводилось должного места и навсегда стоит запомнить, — главный предприниматель тут государство. Нет, гайки ещё не закручены и где возможно пар вырывается. Тот же уголь в ограниченном количестве можно было приобрести в специализированных угольных ямах государственного треста, но ни тысячу чалдронов , необходимых нам. Одна только котельная установка потребляла две тысячи фунтов в час, а ведь у нас ещё газовая станция, которая поглощает куда больше. Посему, даром терять время некогда, двое суток отдыха, премию в карман, деньги на расходы в зубы, подарки в пикап и вперёд товарищ снабженец. Отдыхать сейчас непозволительная роскошь.

Следующий вошедший оказался пожарный, точнее ответственный за все системы и мероприятия по безопасности и предотвращения пожаров товарищ Литвиненко. Вышедший в отставку огнеборец с выдающимися как у Будённого усами выглядел колоритно. Человеком он был в меру тучным, крепким, под метр восемьдесят ростом, с пронизывающим взглядом и огромными руками. Такой и на каланчу влезет, и костёр запросто зальёт, не прибегая к дополнительным вспомогательным средствам. 'Обстоятельный и надёжный мужчина', как отозвалась о нём баба Маша, потчуя меня вкуснейшими тефтелями, когда я попросил её дать оценку сотрудникам. А повару нужно либо доверять, либо гнать взашей. Что ж его привело? В здании задействована немного примитивная, но действенная установка с инфракрасными пассивными извещателями и магнитными контактными на окнах. Огнетушителей, не те, что придумал Джорж Мэнби, а современных 'Pyrene' на основе СТС в каждом помещении чуть ли не пара. Только на теплоэлектростанции стоит огнетушитель на основе компрессионной пены от 'Concordia Electric AG'. Но там положена серьёзная аппаратура. Есть ещё гидрант с рукавом в тридцать метров. Так что готовность к бою самая высокая, о чём когда-то отмечал страховой инспектор, заключая договор об обязательном страховании. Мы тогда льготу в пятьдесят процентов получили за медную крышу и противопожарное оборудование. В общем, появление 'пожарного' вызвало у меня удивление: у его службы есть всё и даже лучше чем в Смольном.

— Слушаю вас, — сказал я, отрываясь от бумаг.

На самом деле я ни от чего важного не отрывался, но вынужден изображать занятость, чтобы все понимали, что шеф работает с утра до ночи. А занимался я тем, что изучал заявку на приобретение билетов в театр.

— Вот, заявление, — тихим, немного с хрипотцой голосом, со свойственным для больного астмой или чем-то похожим недугом да ещё с натяжным придыханием, произнёс он.

'Явно поражены лёгкие', — подумал я и произнёс вслух: — Давайте.

Так, 'заявление, прошу предоставить отпуск по состоянию здоровья...'

— Лука Фомич, если не секрет, где собираетесь провести отпуск? — не отрывая взгляда от бумаги, спросил я.

— Солнце и морской воздух нужен, так доктор сказал. Хоть недельку...

А вот и первые результаты диспансеризации. На прошлой неделе весь персонал сдавал анализы и проходил тотальный осмотр, так что следовало ожидать обратной связи.

— Ну да, не с нашими болотами. Так куда всё же? Чёрное, Азовское, Каспийское? Ну не на Баренцево же.

— В Ялту бы, — признался он. — Летом в Ялту не попасть, а сейчас ещё можно, да и комнатку снять не так накладно.

— Вы один или с кем-то?

— С супругой, с Леночкой, — произнёс он, и улыбнулся, как дегустатор вина, когда изредка попадается шедевр купажа.

— Это правильно, что с супругой. Здоровье, где не уберегли?

— Зимой, — улыбка тут же спала — перед самым новым годом, в тридцать девятом. Десятый финско-латышский детдом, на Чайковского, который. Всех деток спасли.

— Юлия! — нажимая кнопку селектора, произнёс я. — Кто у нас санаторными путёвками заведует?

— Наверно, профком.

— А кто у нас председатель профкома?

— Супруга Залмана Храпиновича, нашего главбуха. Рахиль Исааковна Раппопорт.

— А почему фамилии разные? — удивился я.

— Это его бывшая жена.

— Не понятно, но ладно. Соединяй с Раппопорт.

— У неё нет телефона.

— Как это нет телефона? У нас в каждом кабинете телефон, а у тебя целых три.

— Рахиль Исааковна сидит в одном кабинете вместе с Храпиновичем. Она помощник-счетовод.

— Дурдом! Юля, срочно нужна путёвка на двоих в Ялтинский санаторий для нашего сотрудника. Профиль — органы дыхания. Отпуск у Луки Фомича с завтрашнего дня, плюс два-три дня на дорогу. Сколько на поезде из Ленинграда в Крым?

— Трое суток, а если с пересадками, компостированием билетов и очередями то четверо с половиной.

— Сколько!? Это ж половина отпуска, если в две стороны. Да до революции за сорок шесть часов в Ливадию доезжали! Сейчас же совсем другие скорости.

— Всё так, — подтвердила Васильева. — Если на литерном, и вы император. Летом до Севастополя ходит прямой семнадцатый, но сейчас весна.

— Стоп, есть же самолёты. Юля, телефон Д-1-79-62 бронируй билет на завтра в Москву и оттуда в Симферополь. И обратно соизмеримо с отпуском.

— В 3:40 по чётным дням через Харьков и в 4:05 ежедневно, ПС-84 из Москвы, а от нас в четыре утра. На какой рейс бронировать?

— Да... кто ж это расписание придумал? Неужели так сложно выкроить для удобства 'red eye' ? Сутки теряются. Нужен свой самолет и срочно.

— Как скажете, шеф. Так что с путёвкой, на какую дату? Ведь ещё справку готовить на выдачу билетов.

— Какую справку? Пришёл в аэропорт, купил билет и лети ясным соколом.

— Без справки с предприятия никто билет не продаст.

Скорее всего, моему удивлению должен был наступить предел.

— А если человек не работает? — предпринял я последнюю попытку. — А если пенсионер?

— Тунеядцы ходят пешком. Либо на пригородный поезд. А пенсионеры дома с внуками должны сидеть.

— Два раза дурдом! Нужен самолёт и немедленно.

Пока мы переговаривались по селектору, в кабинет забежала Рахиль Исааковна.

— Вызывали? — запыхавшимся голосом спросила она.

На вид ей можно было дать около сорока лет. Тёмно-каштановые, густые волосы, разделённые посередине ровным пробором, зачёсанные назад и уложенные пучком на затылке. В коричневом платье с кружевным воротником и манжетами, Раппопорт выглядела олицетворением бухгалтерской респектабельности. Кроме обручального кольца на левой руке и округлого золотого кулона в виде ладошки на цепочке, других украшений она не носила.

— Я не вызывал, но раз вы тут, то будьте любезны, срочно организуйте путёвку в Ялтинский санаторий нашему доблестному сотруднику и его жене.

— Да как же так? — Рахиль Исааковна всплеснула руками. — Как же я путёвку, да в Ялту, да ещё две? Мы и разнарядки не получали.

— Рахиль Исааковна! В стране почти две тысячи двести санаториев, пансионатов с лечением и санаториев-профилакториев на двести пятьдесят пять тысяч коек. Только скажите мне, что не из чего выбирать. Мы самый богатый санаторий в Советском Союзе. Если я сказал выдать путёвку, то вы должны спросить, в каком виде выдать? На подносе или в большом конверте с ангелочками?

— У меня нет путёвки, — заголосила профкомша, и залилась слезами, выхватив откуда-то огромный носовой платок.

Видя всю ситуацию, Лука Фомич был готов сквозь землю провалиться. В течение десяти минут на его глазах шла эпическая битва за благополучие его отпуска. И какая битва, Ватерлоо. Вот только пока директор был в роли Наполеона, а Рахиль Исааковна — Веллингтоном. Наполеон напирал, но его полки разбивались как морской прибой о гранитные скалы.

Ситуацию спасла Юля. Зайдя в кабинет, она усадила женщину на стул и сказала:

— Рахиль Исааковна сейчас позвонит своим подругам по профсоюзу в Наркомздрав и всё узнает. Правда?

— Да, позвоню, — послышался ответ.

— Вот и отлично, — сказал я. — Идите и звоните и без путёвок не возвращайтесь. Стойте! — уже в спину — Передайте Храпиновичу, чтоб сегодня же выдал Луке Фомичу отпускные в полном объёме, зарплату за этот месяц, тринадцатую зарплату и пять тысяч рублей премии за отличные показатели в работе. Охренели совсем!

— Такую большую премию выдать нельзя, — сказала Юля, когда Раппопорт и Литвиненко ушли.

— Это ещё почему?

— Распределением прибыли занимается весь коллектив санатория с установленными процентными ставками и существует фонд материального поощрения, где всё это учтено. Максимально, что может получить Литвиненко, сорок процентов от своего оклада.

— Так не пойдёт, — со злостью в голосе произнёс я. — Не затем Лука Фомич положил здоровье, чтобы раз в год не мог себе позволить отдохнуть в своё удовольствие. Насколько я знаю, помимо ФМП существует фонд директора, профком и просто материальная помощь.

— Всё правильно. И если прибавить за выслугу, рацпредложение и экономический эффект — пожаров то у нас нет, то и тогда пять тысяч не наскрести.

— Как всё запущено, — простонал я, услышав эти слова.

— Ничего не запущено, шеф. Всё регламентировано. Это где-нибудь за океаном, сумасбродный капиталист может в один момент лишить трудовой коллектив места работы, распорядившись собственностью по своему разумению. А у нас контроль и порядок.

— Ладно, раз такая ситуация, позвони в бухгалтерию и дай от меня команду изыскать названные средства законным путём. Пусть используют все возможности, потому что отпуск это святое, а если не выйдет, то я тоже считать умею.

Путёвка нашлась, за восемьсот семьдесят рублей на двоих. Еврей с евреем всегда договорятся, но пока ездили её оформлять, пока сделали выписку из медицинской карты Леночке, мест на утренний самолёт из Ленинграда в Москву не оказалось. Была бронь, но снять её не имели права. Оставалось либо ждать у трапа до самого отлёта либо добираться другим способом, причём сутки терялись в любом случае. Чета Литвиненко выбрали поезд. Без пяти минут двенадцать он отправлялся от главного вокзала и прибывал в Москву через десять часов. 'Красная стрела' с двенадцатью синими пульмановскими вагонами. Семь жёстких, три мягких и один спальный. Билеты купили в СВ, по сорок восемь рублей не считая постельного белья. Отпускники подъехали на вокзал чуть ли не к поезду на директорском бьюике, и водитель открывал дверь, а чемоданы из багажника доставал вежливый носильщик в фартуке с начищенной бляхой. Леночка млела, огнеборец топорщил усы, а провожающая Рахиль Исааковна вертелась вокруг как наседка возле цыплят, постоянно повторяя, куда и к кому следует обратиться в Москве и Ялте. Хорошо, что она расплатилась с носильщиком сразу, а то произошёл бы конфуз прямо на перроне, как это случилось с одной из пассажирок в соседнем вагоне. 'Где это видано, платить рубль, что б тридцать метров два чемоданчика поднести...'. Но всё обошлось, и простой бывший пожарный почувствовал себя важной шишкой. Все были предельно услужливы, буфетчица предлагала в купе чай, сладости и фрукты. Предлагала так настойчиво, что взятая в дорогу варёная курица так и осталась лежать в чемодане. Оплаченный заранее комфорт не стал тем мимолётным капризом, который испаряется без труда после передачи купюр. Утром, за полтора часа до прибытия подали завтрак: яйца пашот, гренки, икру и сливочное масло. В этот день Лука Фомич понял, что жить хорошо, а хорошо жить ещё лучше. Но более всего его сердце радовалось за Леночку. Он подмигивал ей и улыбался.

2. За месяц до войны.

Рано утром, двадцать третьего апреля я приехал в Вагановский сельсовет Всеволжского района, расположенный в деревне Борисова Грива . Прибыл не один, а с целым 'поездом' техники. С шестью самосвалами выборгского щебня, с песком, грейдером, бульдозерами, катками на тягачах, топливозаправщиком и сорока рабочими, размещёнными в грузовиках с кузовами-фургонами типа КУНГ , что было в новинку. Растянувшись на тысячу с хвостиком ярдов, колонна выглядела впечатляюще, шумела работающими двигателями и выделялась кумачовым транспарантом на тягаче: 'Даёшь первый советский яхт-клуб на Ладоге!' Надпись отражала реальную действительность. На Ладоге не было ни одного яхт-клуба. Учреждение на Крестовском острове (Средняя Невка, 92) не в счёт, это не Ладога, хотя и очень близко. Конечно, на побережье располагалось множество рыбацких колхозов, даже оборудованных портов с восемнадцатью буксирами, четырьмя грузопассажирскими пароходами и несколькими баржами. Не беря в расчёт мелких лодочек, этого считалось вполне достаточным. Думаю, никто и слова плохого не сказал, если бы общий тоннаж увеличился вдвое, но пожелания часто не зависят от возможностей, а они, к сожалению, были сильно ограничены . За пять предвоенных лет капитальные вложения в речной транспорт сократились с 446 млн. рублей в 1936 г. до 375 млн. рублей в сороковом. Это, как и следовало ожидать, привело к нарастающим проблемам: как с ремонтом, так и чрезмерной эксплуатацией. Суда, в своём большинстве, доживали свой век.

Кстати, о пожеланиях. Ладожская военная флотилия... ох, уж эта флотилия! В планах развития на неё никто не делал ставку по многим объективным причинам. Так, приделали к чемодану без ручки верёвку и оставили до лучших времён, когда появятся свободные ресурсы, люди и жизненная необходимость. Успеть везде и сразу, это несбыточная мечта любого управленца. Уж если на небесах случаются ошибки, то стоит ли говорить об оплошностях на воде. И именно благодаря этому, на побережье оставались свободные места, где нога человека, будем откровенны, редко ступала. Но даже несмотря на наличие таких мест, согласовать разрешение стоило немало сил и средств. А тем временем, прихрамывая на правую ногу, встречать колонну вышел председатель сельсовета. Одет он был в старый, видавший виды дождевик, под длинными полами которого виднелись голенища изношенных сапог. Большая кепка на голове скрывала частую седину, а козырёк не давал рассмотреть прищуренный пронзительный взгляд. Он чем-то напоминал пастуха, который заботясь о своём стаде, вышел посмотреть на нарушителей деревенского спокойствия. Николай Иванович представился коротко, пожал мне руку и поинтересовался, чем может быть полезен, так как ещё вчера получил ряд инструкций от помощника второго секретаря горкома и теперь размышлял: радость или горе пришло на его землю.

— Николай Иванович, дорогой вы наш товарищ, — обхватив его за плечи, доверительно произнёс я. — Садитесь в машину, и едемте с нами. Всё нужно увидеть своими глазами.

— Куда ж ехать собрались? — с некоторым интересом спросил он, устраиваясь на сидении.

— В Коккорево. На окраине деревни будем строить яхт-клуб. Позавчера утвердили план. Сдача первого объекта — приоткрывая папку с генеральным планом — к первому мая.

— Что ж вы за неделю построите? — удивился председатель.

— Уж что-нибудь, вроде лодочного сарая поставим, — проговорил я, закрывая дверь автомобиля. — Слышали про катамаран ОСГА 25? Нет? Обязательно услышите.

Колонна тронулась за нами следом. Проехали железнодорожную станцию, старый стекольный завод и выехали к окраине. Если смотреть с высоты птичьего полёта, деревни Борисова Грива и Ваганово стоят друг возле дружки, разделённые небольшим лесочком и парой огородов. Всего шесть километров пути и после железнодорожного переезда (старая узкоколейная ветка, по которой возили торф) открылся вид на озеро. Справа Коккорево, налево дорога к Осиновецкому маяку. Именно по этой с позволения сказать дороге я недавно проезжал, чуть не увязнув в колее, о чём рассказывал председателю. Собеседник соглашался и даже указал на одно проклятое шофёрами место, где я б точно застрял и без лошадей ничего бы не смог поделать. Когда преодолели ещё метров двести, то Николай Иванович ойкнул, и было от чего. На расчищенном от бурьяна месте, недалеко от берега на рельсах стоял красавец паровоз и два вагона. Ни каких-то там, 'Сорок человечков иль восемь лошадей' или приличных 'Столыпинских', или даже системы Полонсона, а дореволюционных пульмановских, блестевших лакированными боками и начищенной бронзой, прозванных 'Бобровые шубы'. И Николай Иванович мог побожиться, хоть и был коммунистом, что ещё на той неделе ничего этого не было. И уж тем более железнодорожных рельс, которые незаметно при всём желании не положишь. Если бы только это. За локомотивом виднелись катушки барабанов с кабелем, и огромная землеройная машина с ковшами на колесе. Сложенная штабелями арматура с бетонными конструкциями, и кабелеукладочная баржа с иностранным названием у длинного насыпного причала, и ещё чёрт знает чего, что было не видно. Уж если за неполную неделю эти 'чудо-строители' умудрили сотворить такое, то кто знает, что тут станется к первому числу?

— Значит так, Николай Иванович, — обрабатывал я председателя. — Сейчас тут остановится техника, сгрузят людей, кое-где подсыпают щебёнки, где-то трактор пройдёт бульдозерным отвалом или лопатами, а сверху плиты железобетонные и будет боле-менее нормальная дорога. И пройдёт она до самого твоего сельсовета, а может и дальше, до самого города. По третьему классу с шириной проезжей части в семь метров. Обед у рабочих в полдень, полевая кухня прибудет за полчаса, и было бы хорошо, если бы кто из местных показал, в какую сторону этой кухне ехать, да на раздаче половником поработал и посуду помыл. А нам нужно вернуться в Ваганово и определить место, куда поставить коммутаторную будку. Если хотите, осмотритесь тут минут десять, пока я с прорабом потолкую.

За это время рабочие уже вылезли из машин и собрались на перекур возле своего начальника.

— Внимание! — сказал я. — Условия труда вам известны, ни в первый раз и ни в последний, я надеюсь. Все знают свой фронт работ, ключи от бытовок выданы, а вечером подъедет кинопередвижка. Если местные станут проситься на работу, брать! Как обычно на подсобные и самые простые: принеси-подай-отойди в сторону. Оклад два рубля в час с нашей кормёжкой. В праздник-выходной по двойному тарифу. Объясните новеньким про 'сухой закон' и бережливое отношение к спецодежде. Через три дня сдача первого этапа.

Когда мы отъезжали, председатель уже успокоился, даже приободрился. По крайней мере, головой не вертел и про себя подсчёты не вёл.

— Ни вы первый, кто так впечатлялся, Николай Иванович, — заметил я.

— Да тут не только глаза на лоб полезут, — посетовал он. — Я, знаете, столько строительной техники в одном месте в жизнь не видывал.

В словах моего спутника заключалась горькая правда. При всём старании и проведении пятилеток в три года выйти на достойной уровень механизации ведущих мировых держав в строительной отрасли стране советов не удалось. Сталин действительно принял Россию с сохой, и жертвовать приходилось многим, оставляя не решённые проблемы на потом, когда высвободятся силы и средства. Тот же автокран мы смогли создать лишь в тридцать четвёртом году, а через три года первый башенный. Знаменитый 'Завод подъёмно-транспортного оборудования имени С. М. Кирова' был перепрофилирован из старых ремонтных мастерских при Варшавской железной дороге и при всём старании выпускал единицу продукции, когда требовалось в тридцать раз больше. Заводы Харькова и Одессы так же не могли удовлетворить всех потребностей. Поэтому каждая мало-мальски значимая стройка была событием и наличие несколько десятков единиц техники выделенных на возведение у чёрта на куличках какого-то яхт-клуба действительно впечатляло.

— Вот оно что, а я подумал, что вам приглянулась строительная бригада. Вообще-то удивление происходит обычно по другому поводу, по результату. И скоро вы в этом убедитесь.

— Неужели ребята настолько хороши?

— Хороши? Не то слово Николай Иванович. Зубры! Лучшая бригада в Советском Союзе. Мастера высокой квалификации. Прораб — инженер, закончил с отличием Казанский институт инженеров коммунального строительства. В коллективе все дипломированные специалисты. Позавчера у них объект в Кобоне принимал, так даже в штатах не могут.

— В каких штатах? — внимательно глянув на меня, вымолвил председатель.

— В Северо-Американских. Хотя правильно говорить Соединённые Штаты Америки.

— А вы откуда знаете?

— Бывал там.

— С самим товарищем Микояном ездили? И как там?

— Как и везде. Есть хорошие люди, есть плохие. Кто-то как сыр в масле катается, а кто-то корку хлеба не в каждый день имеет. Много разного жулья и бандитов.

— Живут-то хоть дружно? — задал самый важный вопрос Николай Иванович.

— Смотря где. На севере очень общины развиты. Страна иммигрантов как-никак и земляки друг дружке стараются помогать. На юге иначе, там каждый сам за себя и множество фамильных кланов. Восемьдесят лет назад между ними была гражданская война, вроде как за отмену рабства. Север победил, только проигравшая сторона негров до сих пор за людей не считают. Даже в сортир, нужду справить не пускают.

— Это как?

— Очень просто, висит табличка с надписью 'только для белых' и цветным путь заказан. А строить уборные для негров — деньги на ветер.

Николай Иванович неодобрительно покачал головой и сделал вывод:

— Значит, не из-за этого война случилась.

— Выходит, что так, — согласился я.

— Вот мне интересно, узнаем ли мы когда-нибудь, кто конкретно, фамилия, имя, отчество из-за кого? Кто именно решил?

Слово за слово и, не заметив за разговором в дороге промелькнувшего времени, мы оказались в Ваганово. Остановившись на обочине, я пальцем указал на пустующее от построек место, как раз где валялся крупный камень.

— Давайте здесь.

Председатель пожал плечами и согласился. Было видно, что к выбору места он относился хоть и не равнодушно, но с какой-то обречённостью, когда знаешь, что от твоего мнения решение не изменится.

Выйдя из машины, я захватил приметный колышек с красной лентой и большой молоток из автомобильных инструментов. Мне пришлось подержать вешку, а Николай Иванович, как представитель местной власти, в два удара утвердил её в земле. Наверно, нужно было напустить торжественности, как происходит, когда забивали первый или последний костыль в железнодорожное полотно или клали начальный камень. Но у нас вышло обыденно, по-рабочему — без лишнего пафоса.

— Завтра экскаватор оформит яму под фундамент, — пояснил я, возвращаясь к автомобилю. — Привезут камень и гранитные блоки, а землеройка уже сегодня начнёт прорывать параллельно дороги траншеи для кабелей. Было бы хорошо помочь рабочими руками. Придётся колодцы копать, песок утрамбовывать и землёй засыпать. Трудовой десант обещаю сытно кормить три раза в день и с оплатой не обижу. Прораба я устно предупредил, а вам официальный документ.

— Много людей выделить не смогу, — обдумав предложение, сказал председатель. — Сами понимаете, все на торфе. Но клич кину.

В принципе, понять его можно: в стране победившего социализма безработных быть не могло, по крайней мере, по отчётам. Однако редко когда бывает всё идеально. Работа на торфяных полях в основном сезонная и плохо оплачиваемая, а уже сегодня все будут знать расценки на стройке, сравнивая и делая выводы. И грамотно распределить людской ресурс, теперь для Николая Ивановича было задача номер один.

— Если вы не против, то поехали к вам, в управление, — предложил я. — Нужно решать, где генератор размещать. Опять-таки, техника дорогая и в чистом поле её не поставить, пригляд за ней нужен. Но сразу сознаюсь, шумит, зараза. По уму, для генератора отдельный сарай строить нужно. Если согласитесь, 'зубры' его за два дня возведут и с излишним грохотом что-нибудь придумают. Ну и опять, траншею рыть. Зато в случае каких-либо катаклизмов, вы при электроэнергии всегда останетесь.

В избе, где размещался сельский совет, Николай Иванович почивал меня чаем из самовара, выставив в качестве угощения баночку с мёдом. И уже с ясной головой вызнал у меня всё про генератор. Новый или нет, какой марки, сколько 'жрёт' масла, какой вид топлива и кто его должен обслуживать. А далее посыпались вопросы. Будет ли трансформаторная подстанция, а то со второй ТЭС иногда напряжение не то. На кой ляд понадобился коммутатор и помещение под него, хотя хватало простого провода с разветвителем; и почто такие сложности с канавами, когда можно всё развесить по столбам. Председатель оказался сведущ в телефонном деле, и с электричеством на 'ты', и далеко не на уровне продвинутого обывателя. А объяснялось всё просто: долгой службой в Кронштадте на Морском заводе, где энергетические установки 'его хлеб' и основная специальность, к сожалению, в прошлом. Там же он и коленный сустав повредил, но палку на людях старается не использовать, стесняется.

Вот мне и наука, не начинать врать, пока не изучил собеседника. Я-то думал предо мной кавалерист с отбитой попой о седло, а нарвался на грамотного специалиста. Нужно было выходить из положения, и я задал ему вопрос, ответ на который в любое время будет однозначным:

— Николай Иванович, время у нас неспокойное?

— Неспокойное.

— А раз так, то сами должны понимать, отчего не на столбах, а всё с запасом, надёжно и под землёй в железобетонных лотках. Да и генераторы для этих же целей, а то, что вам перепадёт, так радуйтесь. Горючее привезут в бочках, на год хватит. А можно и маленький заводик, используя отработку или метод Фишера-Тропша или Каррека по производству топлива разместить. Да тут же колонку или целую АЗС поставить, чтоб машины заправлять. Ветряки ещё выставим, так, на всякий пожарный. Тому же, кто всё обслуживать станет — выделяется автомобиль 'Бантик'. Маленький, но вездеход. Ну и оклад, естественно.

— Так генератор не один будет?

— Конечно не один. Четыре штуки.

— Так и я могу, — согласился председатель. — С ногой моей сложновато по полям бегать, а коли с коляской под жопой, справлюсь. Электрик я или погулять вышел?

— Договорились.

— А можно с собой племянника привлечь? Я-то машину никогда не водил, а он на курсы записался.

Я просто кивнул.

— Коли так на заводик и автозаправочную станцию мы людей найдём, — продолжал говорить Николай Иванович. — Да хотя бы сослуживцев своих позову или баб.

— Тогда и магазин с овощехранилищем можно построить, как в Шлиссельбурге. Они у вас на балансе будет, а вы его в аренду моим артельщикам сдадите. Осилите?

— Зачем строить? В булочной можно закуток выделить, — предложил Николай Иванович. — Это раньше, когда на стекольном, химическом и кирпичном заводах семь сотен мужиков трудилось, народу здесь было о-го-го! На поезде сменами приезжали, а теперь только еврейский колхоз 'Евселькооп '.

— Не, видел я вашу булочную, — не согласился я. — Там закуток как собачья конура выйдет. По утверждённому плану у вас мастерские будем ставить, пару цехов по ремонту и сборке. Большой пункт по обслуживанию проката. Школа вечерняя и детский сад. А это не пятьдесят и не двести, а как бы ни все четыреста рабочих мест. Давайте сделаем так: от нас современный гастроном с холодильником и складом, а в нём ваша булочная и хлебопекарня. Сами знаете, случись не дай бог что-нибудь из ряда вон, рассчитывать первое время придётся только на себя. Не откладывая, прямо завтра и начнём.

Спорить Николай Иванович не стал, только высказал напоследок свою точку зрения.

— Если бы я сегодня не увидел что сотворено на берегу, то записал бы вас в пустобрёхи. Только не таите на меня обиду. Прожекты у вас от земли до неба. Приезжал к нам в прошлом году один товарищ, в Киеве академию окончил. Обещал многое, рассказывал красиво. Сейчас, наверно, в Туруханском крае работает, ёлкам перед распиловкой тезисы разъясняет. Так что имейте в виду, смотреть за вашими 'зубрами' я буду в оба глаза.

* * *

Вечером коллектив санатория отправлялся в Мариинский театр. Хоть он и имел другое название (Ленинградский государственный ордена Ленина академический театр оперы и балета им. С.М. Кирова), все называли его в честь императрицы Марии Александровны — Мариинка, как повелось с 1860 года. Про погоревший театр-цирк, на месте которого и стояло это великолепное здание, часто вспоминали в анекдотах, но это было давно. Как по мне, стоя у специальной двери в храм культуры, где принимали крупные букеты для дальнейшего проноса в уборные артистов, должно было думаться о чём-то возвышенном, но как назло на ум приходили всякие фривольные рассказы, скабрезности и пошлости о быте балерин. Виной тому стал фельетон, прочитанный за несколько часов до этого события. Ленинградская сатира всегда была на высоте и высеянная нива Николаем Эрдманом на пару с Владимиром Маасом щедро давала всходы талантливых сатириков, несмотря на репрессии и ссылки в места не столь отдалённые. Но вернёмся к букету. Впервые цветы стали дарить на представлениях итальянской танцовщицы Марии Тальони, покорявшая Петербург своими стройными ножками сто лет назад. Она имела ошеломляющий успех у публики и поговаривали, что вынесенные после выступлений на сцену корзины с цветами были от самого Николая I. С тех пор объёмные инсталляции флористов передавались служащим театра в специально установленном месте. Ведь иные подарки одному человеку было даже затруднительно поднять. И тот секрет, раскрытый фельетонистом, о возвратах цветов за полцены в лавку Гостиного двора, где обычно они покупались, подводили меня к нехорошим мыслям. Ладно цветы, но неужели лежащие внизу корзины дюжину бутылок французского шампанского 'Пайпер-Хайдсик' (Piper-Heidsieck) так же сдадут? Тем не менее, как поступят с подарком, это личное дело одариваемого артиста. Так что, быстро подписав открытку от лица работников санатория, я посчитал свой долг служителям Мельпомене выполненным и вернулся к ожидающему меня коллективу.

Сегодня давали Фауста и, читая афишу, можно было узнать о служащих. Так балетмейстером выступал Чабукиани, художниками Ходасевич и Басов, режиссёром Печковский, а дирижировал Ельцин. К культуре, которая в Северной столице всегда звучит с большой буквы, ленинградцы относились с большим уважением. Поэтому все близкие к культурной антропологии жители центра, несмотря на погоду и расстояние, устремились на балет на всех видах транспорта. Сливкам местного общества представилась возможность, надев лучшие костюмы и вечерние туалеты, 'выехать в свет', как это было принято раньше, немного позабыто позже, но вновь оказалось востребованным сейчас. Очаровательные дамы могли показать себя и свои бриллианты, меховые манто, страусовые перья или что-нибудь скромнее, к примеру, перешитое из занавесок прошлогоднее платье и не совсем заношенные туфли, но обязательно показать. Конечно, ударить лицом в грязь и продемонстрировать нищету врачебного корпуса я не мог. За пару дней до этого события, секретарь в приказном порядке по специальной таблице сняла мерки со всех, кто изъявил желание попасть на балет, раздала журналы 'Vogue' с буклетами, дабы иметь представление о моде и я расстарался.

Советские люди в начале сороковых отстали от жизни — скажете вы. Да, отстали, но не на ту пропасть, где не разглядеть ни конца, ни края — оправдались бы защитники. Может не стоит оголтело и бессмысленно подвергать всё сравнению, так ведь что-то важное и истинное можно упустить. Я помню, как приехал в Ленинград с жёлтыми чемоданами, настолько огромными, что в вестибюле гостиницы услышал мнение: 'Ещё один решил, что здесь ничего невозможно купить. Ещё бы лошадь с собой притащил'. Весь день я провёл в экскурсиях и, бродя по улицам Северной Пальмиры, пребывал в будоражащем состоянии щенячьего восторга. Я как будто впервые вышел на улицу из дома. Всё было другим! Взгляды, обороты речи, газеты, деньги, машины, грузовые телеги. Отличалась даже еда, набережная, памятники и, конечно же, люди и их одежда. Не знаю, почему это так поражало меня, но так оно и было.

Быть может, советская мода была обособлена, остерегалась опускаться с головой в этот омут исследования подачи человеческих пороков в виде создания матерчатой обёртки, и хотела оставаться собой. Ведь быть собой — это вовсе не значит потворствовать своим инстинктам. Сложность оставаться собой заключается как раз в преодолении этих соблазнов, особенно в личном самоограничении, а не в бесконечной бессмысленной призрачной свободе от всего. Но тогда стоит одеть всех в монашескую рясу и перестать отличать 'красивое' от будничного, культивируя массовую серость? Но вот вопрос, как культивировать массовую яркость при образовавшейся нищете?

Многие модные дома, особенно побеждённой в текущей войне страны, закрылись, некоторые переехали в Вену и Берлин, что-то пытались сообразить в Италии, но стоит признать, в сорок первом году мода заглохла. Люсьен Лелонг бился как лев за высокую культуру, но экономическая составляющая промышленности таяла, вводились талоны и карточки на ткани и многие просто перешивали старую одежду. В Англии полным ходом шли разработки 'утилитарной одежды', где Эдвард Молино и Хард Эмис даже преуспели. Стало модно упрощать и экономить. Типичные костюмы сороковых напоминали военную форму: жакеты имели квадратные плечи с подплечниками, на которые просились погоны. Даже ремни казались, подобны армейским, но это и так было изначально задумано ещё с каменного века. Карманы шили объёмными, не иначе как для патронов или дополнительного пайка. Юбки имели длину по колено, а рукава носили присборенными. В общем, в однобортном уже никто не ходил, а актриса Джоан Кроуфорд стала эталоном женского образа. Северная Пальмира не стремилась конкурировать с западными подиумами, но тенденции среди модельеров были такими же, как в Германии. Если вспомнить моё посещение Берлинского варьете 'Ла Скала', то разницы в костюмах особой и нет. Шляпки в тирольско-баварском стиле с перьями, слегка расклешённые юбки, часто встречающиеся декольте, плотно прилегающий лиф и самый шик — горжетки из чернобурой лисы.

Кое-что из приличного можно было купить в Доме Ленинградской Торговли (ДЛТ), и там же в ателье на четвёртом этаже привести к удобоносимому виду; вот только все манипуляции осуществлялись по специальным талонам. Поэтому мне оставалось лишь скупить в Нью-Йорке килограммы одежды и шляпы, в Ванкувере меха с обувью и вывалить на всеобщее разграбление, дабы успели подшить или ушить и немного разносить. А как иначе? Ведь издавна известно, что нельзя покупать вечерний костюм в магазине готового платья — всегда найдётся огреха. Обращаться к модистке в СССР, впрочем, как и а пределами — дело было обыденное. Не все могли обратиться в Дом Мадам Гре, к известному дизайнеру, которая создавала платья прямо на модели, без выкроек. Зародившись полвека назад во Франции, профессия вскоре распространилась по всему миру, и кто такая модистка знал каждый, особенно во времена дефицита готового платья. Стук швейной машинки нередко звучал по вечерам из комнат ленинградских коммуналок, так как зачастую, швеи домов быта брали работу на дом, помогая советским женщинам выглядеть в новых нарядах привлекательно и достаточно модно.

У ярко освещённого буфета уже собиралась толпа, и я смог спокойно наблюдать за происходящим, не привлекая ничьего внимания скрывшись за колонной. Всё начиналось превосходно, как моё хорошее настроение внезапно улетучилось, потому что заметил бывшего военного атташе США. По тому, как он держался и оглядывался вокруг, я понял, что он кого-то высматривает, и наши взгляды встретились. На нём был смокинг, в левой руке он держал программку, а правую, словно в ней была шпага, а не тросточка, чуть выставил вперёд, старательно пробираясь в мою сторону. Видимо все эти телефонные звонки и обстоятельства того, что в Советской России, а именно в Ленинграде я был единственным бизнесменом из штатов, сделали своё дело. Филип Рис Файмонвилл неспроста возглавил в известной мне истории миссию США по ленд-лизу. Однозначно являлся доверенным лицом Рузвельта, и сейчас нам предстояло познакомиться. Делая вид, что лениво поглядываю за одной дамой в платье из бордовой тафты, где смелый вырез на груди заставлял забыть посмотреть в глаза, я действительно засмотрелся.

— Добрый вечер, мистер Борисов! Какой необычный у вас камербанд! Вы, должно быть, не помните меня, я друг Джозефа Дэвиса — Филип. Ваш отец знаком с ним.

Как же, знаком, но, не подав вида, вежливо поддержал беседу. Стоит заметить, что в некоторых сельскохозяйственных штатах, с таким подходом к незнакомцу, не будучи друг другу представленными, могут сразу послать по определённому маршруту: ну как тот добряк, 'вы кто такие, я вас не звал'. Но в доме культуры так не принято, этикет нужно соблюдать. Да и алый кушак на поясе у меня под цвет бабочки и ничего необычного в нём нет, но Файмонвиллу нужно было как-то завязать разговор. Мы так и стояли островком, а людской поток обтекал нас, как река плавень. Кто-то спешил к стойке буфета, а прочие счастливчики обратно. Некоторые держали в руках тарелочки и рюмочки. Встречались и те, кто нёс целую бутылку с зажатыми ножками бокалов промеж пальцев руки. В зале были и столики, но желающих получить бутерброд с икрой, чашку кофе по-венски, вкуснейшее пирожное и бокал шампанского — наблюдалось гораздо больше. Раза так в два, если не придираться к цифрам.

— Очень рад вас видеть, — в ответ произнёс я. — Не часто здесь можно встретить американца. Ваша речь совсем без акцента, но произнося своё имя, вы делаете ударение на первую гласную. У русских ваше имя звучит несколько иначе. Впрочем, я могу ошибаться, тем не менее, как вам удалось так быстро освоить этот язык?

Мой собеседник слегка пожал плечами. Странный вопрос, Филип и матерным русским владел как своим родным, да ещё бы взялся обучить коренное население. Но стоило ли кому-нибудь об этом знать?

— Нам надо поговорить и не здесь, — вдруг произнёс он, переходя на английский.

Я посмотрел ему за спину. Парочка определённо силового направления, одетых без всяких претензий на изящество — в тёмные костюмы одинакового покроя. Низкие лбы, огромные кулаки. Полагаю, и вооружены не палками, вон как перекашивает левую сторону. Ошибочно думать, что в сороковых годах в силовых структурах все поголовно носили кобуру скрытого ношения. Пистолет клали в карман брюк либо пиджака и считали это удобным.

— Приезжайте в санаторий 'Осиновая Роща', — тихо произнёс я. — Это бывшая усадьба Левашовых-Вяземских возле Парголово. У меня там клиника, так что возьмите с собой ребёнка, на обследование.

— Хорошо, завтра в десять, — ответил Филип, и мы распрощались.

Представление прошло на ура! Как только весь оркестр был в сборе, концертмейстер сыграл короткое вступление, сопровождаемое редкими аплодисментами. Потом скрипач дал ноту 'ля', настраивая своих коллег, — послышалось множество звуков разной высоты, которые постепенно слились и объединились под его руководством. Равномерно гас свет в зале и вскоре началось. Вальпургиева ночь мне понравилась. Прямо душа вырывалась. Эмоциональный и подвижный дирижёр правой рукой управлял виолончелями и басами. Выводя магический символ своей волшебной, с сердцевиной не иначе как из кости Орфея палочкой, он иногда поднимал стиснутый кулак вверх и тряс им под звуки ударных, будто бросая вызов богам. Он то подпрыгивал, то с силой взмахивал кистью, то бил ей воздух, посылая заклинания, а подвластные его магии музыканты исполняли команды. Эти пассы проецировались в танцах на сцене. Наверно, так передать музыку в танце способны единицы. Вот только раздражало, что зрители бурно выражали эмоции, аплодируя по поводу и без оного. Выразить восторг по окончании представления — ради бога, но в процессе... Видимо я что-то не понимаю в работе клакеров, впрочем, если появится возможность посетить Мариинку вновь, я пойду обязательно. И балет можно смотреть вскользь, а послушать и понаблюдать за оркестром с удовольствием. И корзину с букетом этим ребятам. Вот только если я попаду в филармонию, станет ли мне не хватать этих завораживающих антре, па де де, батман батю, кабриолей и фуэте?

* * *

Утром следующего дня, насытившись бараньими котлетами с овощами, посетившие балет сотрудники предавались обсуждению и делились впечатлениями о прошедшем мероприятии. А кое-кто просто предавался фантазиям в одиночестве. Пропустивший завтрак по объективным причинам начальник с большой буквы, временно заведующий всем хозяйством санатория и отделом кадров Яша Ершов сделал потягушки, достал из холодильника хлеб с нарезанной ветчиной и отнёс их в свой уголок, где спрятались добротный стол, мягкий диван и высокое кресло, отчего-то не подошедшее под интерьер директорского кабинета. По большому счёту, вся обстановка была собрана из предметов, которые не подошли по каким-то причинам остальным и по этим же причинам отчего-то гармонично вписались в его кабинет. Он сел к столу и принялся жевать бутерброды, запивая их горячим какао и термоса и с лёгкой грустью разглядывая сквозь окно полуподвального офиса и стебли растущих цветов — ноги приехавших в клинику. Редкие мужские в брюках и стройные женские, затянутые в чулки или простые носочки, как вроде бы было модно. Иногда он изгибался, чтобы пристальнее рассмотреть какие-нибудь особенно красивые дамские ножки, после чего одобрительно кивал своей головой и восхищался: 'Красота, я бы...'. Иногда ему случалось подслушивать обрывки разных разговоров. Ощущение было такое, словно он подглядывал в замочную скважину, ну, почти такое. И если раньше подобное поведение являлось необходимостью, то сейчас уже вошло в привычку. Не дай бог кто-либо из его прежних знакомых понаблюдал бы за ним в течение дня, — в жизнь не признал бы в этом человеке некогда энергичного и решительного Якова Ершова.

На предприятии всё работало как швейцарские часы и если обязанности исполнять без ненужной расторопности, то и не ломалось ничего. Важен правильный ритм. Ершов допил какао и вытер губы бумажной салфеткой, вытаскиваемой из широкой коробки. Яша любил порядок в делах и порядок на столе. Потом он встал с кресла, снова лениво потянулся и снова сел, только теперь на диван и стал клевать носом: известное дело, если живот как следует натягивается, веки начинают опускаться. Однако способы борьбы со сном имелись. Несколько секунд он таращился на цветные картинки смазливых девиц в журнале 'Look', переводил взгляд на окно и снова на фотографии женщин на разных этапах разоблачения. Все они были как на подбор. Начиная со скромных и стеснительных, прикрытых лишь бандо с шёлковыми трусиками, заканчивая раскрепощёнными и соблазнительными. Особое внимание уделялось затянутым в корсеты дамам: с шикарным бюстом и вызывающим взглядом. Глаза Яши блуждали по снимкам, губы растягивались в удовлетворительной улыбке. Но за окном послышался гул мотора, и завхоз вынужден был отложить журнал и подойти к окну, как и многие сотрудники в этот момент. Наверно, никто в санатории не работал только по своей специальности. В какое-то мгновенье тело Ершова стало обладать гибкостью, а движения плавностью опытного охотника. Он посмотрел на часы, сделал отметку в блокноте и вновь превратился в нерасторопного увальня.

День был не очень тёплый, даже прохладный и я сто раз пожалел, что не накинул на плечи плащ. Файмонвилл появился без пяти десять. Машина доехала практически до самого здания, где я их и встретил. Гость приехал на такси с женщиной, ребёнком и возможно охранником, но не с одним из тех, что крутились возле него на балете. Брутальные ребята являлись полной противоположностью этому похожему на девушку юноше, да и сам предстал иначе: с бородой и в очках, он выглядел гораздо старше своих пятидесяти семи лет. Где американец нашёл женщину с ребёнком, я не интересовался, её проводили в вестибюль, и в регистратуре оформили карту, предложив проследовать в корпус к врачам. В клинике действовали четыре категории помощи для пациентов: неотложная, срочная, обычная и зелёная. Последняя, это когда обращались по поводу и без повода, где зелёнка лучшее лекарство и вроде бы это был как раз тот случай. Мы же остались у стойки, и я предложил подняться в кабинет. Едва мы показались перед дверью, как что-то печатавшая на машинке Юля, подняв глаза произнесла:

— Два мартини и бурбон?

Я кивнул.

Оказавшись внутри, Файмонвилл спросил, что это было, кодовое слово или какой пароль?

— У моего секретаря есть удивительный дар, — ответил я. Она со стопроцентной точностью может угадать какой напиток потребуется гостям. Скажу больше, я неоднократно проверял на себе, знакомых, посторонних и только подтвердил предположение.

— Потрясающе, в Вашингтоне ей бы не было цены. Я действительно предпочёл бы сейчас мартини, а Фил пьёт исключительно бурбон. От других крепких напитков его воротит как ребёнка. Я как-то угощал его рисовой водкой...

— Саке? Хорошее саке сейчас большая редкость, но у меня осталось несколько бутылок из Нада Гого. Говорят, оно подходит для тех, кто воротит носом.

— Не стоит, всё равно не пойдёт. Поверьте на слово. А ваша секретарша симпатичная, как вы определили её способности, уж не при близком контакте?

При этом Филип подмигнул, явно намекая на нечто непристойное, однако он проделал это так весело, что его гримаса не казалась неприятной.

— Я же сказал, дар, — пропуская сальную шутку, ответил я. — Заметьте, она выбрала не виски или скотч, а бурбон. Много ваших знакомых из России смогли опознать в вас и вашем друге янки, не назвав ошибочно лайми?

Филип призадумался и пока что-то вспоминал, появилась Юля с тележкой. Оставив её рядом с журнальным столом, она вышла, а Файномвилл отвернулся от картины на стене, стараясь меньше показываться кому-либо на глаза.

— Лёд, апельсин, тёрка для цедры, — перечислял предметы бывший атташе, оказавшись у подноса, — всё что нужно, а Фил? Или современная молодёжь изобрела новые рецепты?

— Угощайтесь, господа и давайте не станем тратить драгоценное время, — произнёс я, включая телевизор.

Совершенно не тот, '17-ТН-1' которым я думал озаботить снабженца, а чуточку современнее. Правда, он всё равно выглядел как сервант с небольшим двадцати четырёх дюймовым кинескопом, но зато идеально подходил для кабельной трансляции, и не нужно было напрягать зрение. Шли финальные кадры комедии 'Всё кувырком' с участием Оле Олсена и Джэйн Фрэйзи. Сделав звук чуточку громче, я дал понять, что можно говорить.

Файномвилл взял свой бокал и, отхлебнув мартини сказал:

— Я здесь, чтобы представить Фила. На самом деле Фил блондин и размер его обуви не одиннадцать, а восемь с половиной.

— Правда? Кто бы мог подумать. Только зачем мне это знать?

— Я покидаю Россию, Фил останется в Москве. Неужели вы не захотите пообщаться с соотечественником? — начал сладкую речь Файмонвилл.

Он говорил как всегда монотонно, слегка в нос, широко пользуясь жаргоном, но ничем не выдавая собственного мнения, касаемо его товарища. Мол, так надо и всё. Я цинично усмехнулся, вспомнив презрительное отношение своего собеседника к всякого рода идеалам в политике, которые он считал незрелой и сентиментальной белибердой. А вот сейчас, его суждения вдруг стали научны и объективны и не зависят от системы ценностей. Я-то прекрасно знал, что его протеже отнюдь не принадлежит к числу холодных, бесстрастных аналитиков. Если упрощать, то он привёл в офицерский клуб капрала. А значит, истинная цель визита совершенно иная.

Бросив оценивающий взгляд, словно осматривая корову перед покупкой, я спросил:

— Чем думаете заниматься, Фил?

— Работать в посольстве, помощником атташе по культуре.

— Достойное занятие для молодого джентльмена, — пошутил я. — Главное, не слишком увлекаться этой культурой.

Гости улыбнулись. Должность помощника действительно подразумевала под собой многое. Тут и с агентурой встретиться и закладки, если надо обновить, и резидента прикрыть в случае намечающего скандала или слежки, и вылететь из страны как персона 'нон грата', если выше перечисленное не удалось. Хотя, как мне показалось, Фила могли использовать и в другом качестве, несмотря на то, что этот вид отношений всегда пытались скрыть. Какое-то время мы перебрасывались общими фразами, всё чаще касаясь политики и наметившегося кризиса между Германией и Советским Союзом.

— Наверно, стоит как-то встретиться ещё раз, к примеру, в Москве, — как бы мимоходом произнёс Филип. — Наш общий знакомый рекомендовал вас как весьма осведомлённого в перипетиях советской экономики бизнесмена. Все замерли в ожидании больших потрясений и перемен. А вы, что об этом думаете?

— Время перемен — это время возможностей для подготовленных к ним людей. А по поводу встречи, безусловно, стоит, если Фил через полгода войдёт в комиссию по ленд-лизу.

— Что? — в два голоса произнесли гости.

В это мгновенье мне показалось, что впервые за всё время общения Файномвилл выглядел растерянным.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся я. — Видели бы вы свои лица. Никто не хочет делиться миллиардами прибыли. Господа, меня не интересует ленд-лиз ни галлам, ни британской короне, ни кому-либо ещё. Речь идёт о СССР и пока, о миллиарде долларов целевого кредита, который будут выделен в этом году мистеру Сталину. Только не говорите, что удивлены о скором начале войны России и Германии. Так что только бизнес господа. С меня полный список, что именно попросит Сталин, а с тех, кто вас прислал гарантия моего участия в дележе пирога, пусть с самого края. Десять процентов, оружие, техника, редкоземельные металлы и медикаменты.

— Вас никто не допустит до заезда, мистер Борисов, — поджав губы, произнёс Филип. — Даже за десять процентов и даже не смотря на то, что вы уже заняли стойло, пока остальные только вышли на старт. Но меня заинтересует список, полный список. И ещё, не соизволите подсказать, что там за история с Гессом? Он точно психопат?

В ответ я просто улыбнулся, явно выражая равнодушие возникшим вопросом. Хорошо, что уздечку от мула не попросили подарить , в Неваде бы эту шутку оценили. С другой стороны, надеяться на дальнейшее обсуждение интересующей меня тематики было недальновидно. Формула 'ты мне я тебе' работает только тогда, когда собеседникам есть что предложить равноценное. Филип станет располагать кое-какой информацией лишь к концу года, вот тогда и поговорим, если назреет необходимость. А пока, в водоём подброшена прикормка.

— Как говорят в России, на нет и суда нет, — разочарованно произнёс я. — Наверно, вы рассчитывали найти здесь кого-то другого. Не смею вас задерживать господа.

— Не играйте с нами, мистер Борисов, — подал голос Фил. — Мы не с улицы забежали погреться, и вы прекрасно осведомлены, из какой двери мы вышли.

— Послушайте его, — дополнил коллегу Филип. — Не с нами решать такие вопросы. Да вы и сами понимаете, что и в Вашингтоне их не просто решить.

— Мистер Файномвилл, я тоже знаю кое-кого в Конгрессе, и из близкого круга. И если я озвучиваю свою точку зрения, то явно не на пустом месте. Или вы думаете, что я за просто так приехал сюда и стал вести дела, когда все отвернулись от 'дядюшки Джо'?

— Я так не думаю, — произнёс Файномвилл. — Но и не разделяю ваш оптимизм, а уж тем более ту уверенность, с которой даёте прогнозы. С чего вы решили, что я окажусь в делегации? Или это тоже ваши друзья сенаторы рассказали?

— Вы-то, как эксперт по России попадёте в комиссию, поэтому я с вами встретился, а Фил, скорее всего, нет. Зря вы его привели сюда, к тому же, он слишком не сдержан в своих высказываниях, да и много услышал. Поэтому подумайте над моим предложением, со мной выгодно работать хотя бы потому, что я уже выстроил работающую логистическую цепочку. Времени у вас... нет, пусть это будет тайна. Я вам позвоню, скажем, за пару дней, когда все станут вскрывать свои карты. Передавайте Джозефу Дэвису, что я оценил его шутку.

— Сукин сын! Да как ты... — Фил попытался вскочить, но был остановлен Файномвиллом.

— Я же говорил, что слишком откровенен. И тебе, Фил, ещё стоит дорасти, чтобы меня так называть. Впрочем, покажите мне человека, который таковым не является, — холодно произнёс я. — Утверждать, что такие люди существуют, было бы лицемерием, а этот порок многократно осуждён в Священном Писании. Или ты из тех mariconi , кто думает, что мужик может зачать от мужика? Сто раз подумай, перед тем как что-нибудь ляпнуть в обществе джентльменов.

В этот момент я нажал кнопку селектора и спросил Юлю, как продвигается осмотр ребенка.

— Шеф, рентген сделан и взят анализ крови, но гастроэнтеролог-инфекционист говорит, что ребёнок абсолютно здоров.

— Раз здоров, нет смысла мучать молодого человека клистирами и прочими полезными процедурами, гости изъявили желание не задерживаться тут.

Бывший атташе посмотрел на меня заинтересованными глазами и кивнул Филу, как слуге мол, на выход, придурок.

Проводить 'гостей', несмотря на холодное расставание, я вышел. Какие бы они не были, но правила приличия на то и правила. На людях, джентльмены их всегда соблюдают. Поблагодарив за визит, я дождался, пока безмолвная женщина посадит на сидение ребёнка, и протянул ей коробку конфет:

— Это презент от клиники, хорошего вам дня.

Филип уселся позади, и когда Фил захлопнул дверь, машина тронулась, а я возвратился в кабинет.

Минут через пятнадцать, Юля поинтересовалась:

— Шеф, кто это был?

Не скажу, что часто, но мы иногда переговаривались по селектору, не слезая с кресел. Начиналось это так. Юля заваривала чай и заносила два стакана: один с лимоном, второй без. Я должен был угадать. После чего каждый оказывался на своём рабочем месте. Китайцы считают, что подобная игра не даёт испортиться отношениям, и я их в данном случае поддерживаю.

— Шпионы, Юля. Самые настоящие шпионы, и тебе бы давно стоило научиться распознавать их.

— Зачем?

— Например, что бы подсыпать слабительное в бокал с бурбоном. Много нашпионит гад, если станет постоянно искать кусты?

— Буду знать.

— Вот и хорошо, а пока, вызови сюда нашего фотографа. Что он совсем мышей не ловит. Кино по второму заходу показывают.

* * *

Тем временем, не доезжая до третьей психиатрической больницы, такси повернуло на Парголовскую и остановилось. Женщина с ребёнком стала вылезать, как Файномвилл протянул руку и потребовал отдать конфеты. Нехотя она подчинилась, но из машины до конца не вышла.

— Дай ей пару рублей, — приказал Филип.

— У меня нет с собой мелких, — ответил Фил.

— Дай крупных, свекольная ты башка.

Фил примял взъерошенный пучок волос на макушке, достал портмоне и протянул банкноту в три червонца: — Проваливай!

Женщина поспешила покинуть такси и едва захлопнулась дверь, как авто буквально сорвалось с места.

— Боб, ради всего святого не гони, — попросил Файномвилл, перейдя на английский. — Отвези нас на квартиру, а сам верни эту развалину владельцу.

— Надо было взять машину на прокат, — подал голос Фил, когда 'эмка' в очередной раз попала в выбоину колесом, и он ударился головой о потолок. — Тут предлагают комфортные новые 'Плимуты', четыре девяносто девять в сутки.

— Да, это так, — подтвердил Боб, слегка заикаясь, произнося некоторые буквы по два раза. — В этом ателье, на время можно взять от набора гаечных ключей до моторного катера. Только эта цена для красных. Иностранцы должны оформлять прокат через их 'Интурист' и платить придётся уже полтора доллара, плюс за пробег, страховку и пакет 'помощь на дороге'. Но можно почти задаром взять мотоцикл с коляской.

Автомобиль вновь угодил в яму, и чем-то стукнуло по днищу.

— Вам мало топтунов, которые пасут каждый ваш шаг? — сухо произнёс Файномвилл, предварительно выругавшись. — Запомните, чем чаще вы сталкиваетесь с государственной системой, тем больше оставляете следов.

— Это частная контора, босс, — уточнил Боб. — Вернее артель, как они себя называют.

— Но страховка-то государственная? — с издёвкой в голосе, спросил Филип, ни сколько не сомневаясь в ответе.

— Я об этом не подумал, — проворчал Боб. — Тут всё не так как у нас. Дороги в пригороде в сто раз лучше, чем в городе, бензин, да те же сигареты! На загородной станции газа предлагают тридцать сортов табака и даже сигары, а в киоске у гостиницы всего шесть. У меня в голове не укладывается.

— Не расстраивайся, — Файномвилл хлопнул Боба по плечу. — У каждого своя работа. Пусть напрягают мозги те, кому за это платят деньги. Но из этих головастиков на тысячу миль вокруг я не знаю ни одного мастера уносить ноги, кто управляет машиной лучше тебя.

Приосанившись, Боб заявил:

— Это так, босс. Я, конечно, не старина Бэйкер, хвастаться не стану. Но с Востока на Запад за восемь дней доберусь. Поэтому я здесь, чтобы в случае чего, спасти ваши задницы.

— Так спасай, а то ты все ямы по дороге собрал, — влез в разговор Фил. — Ещё пять минут такой поездки, и я на стул присесть не смогу.

— Лужи, — флегматично прокомментировал Боб, надеясь, что объяснил всё одним словом. — Но я хотел поделиться своими наблюдениями не об ужасной дороге.

Фил фыркнул. Дело шофёра крутить руль и жать на педали. Только что говорили на эту тему.

— Попробуй, — разрешил Филип.

— Вы же в курсе, что воспитавшая меня тётушка баварка?

— Конечно, — ласково улыбнувшись, произнёс Файномвилл. Личное дело Боба он изучил досконально.

— Пока вы наверху пропускали по стаканчику, я прошёлся по территории сада. Тётка тридцать лет выращивает розы, и я недурно разбираюсь в них.

— Это похвально, Боб. Но ближе к сути.

— Всё дело в розе Кордеса. До переезда в штаты, тётя жила и работала в Шпаррисхоопе в питомнике самого Вильгельма Кордеса. В саду я узнал знакомый сорт и обозвал его по-немецки, как называла его тётя, добавив слова восхищения, словно говорила о ладошках маленького ребёнка.

— И? — не выдержал Фил.

— Работавший по близости садовник услышал меня и поправил.

— Не понял, — проговорил Филип. — Поправил и поправил.

— Босс, мой немецкий — это скорее ужасный баварский, который не каждый житель Германии сможет понять. А учитывая мою проблему... ну, вы сами понимаете. Садовник не просто немец, он баварец. Причём необычный баварец, который напевает русские песенки.

— Интересное наблюдение, — еле слышно произнёс Файномвилл, а сам подумал, что Борисов, скорее всего даже не в курсе, кто у него садовник. И на этом в дальнейшем, возможно, удастся построить новую игру.

Минут через сорок Филип и Фил сидели за столом и рассматривали коробку конфет. 'Hershey's Kisses' в подарочной упаковке. Точно такие 'Поцелуйчики Херши', шоколадные конфеты в виде пирамидок, где каждая завёрнута в фольгу, Файномвилл покупал на прошлое Рождество. Высыпав содержимое на стол, американцы стали разворачивать каждую, пытаясь найти что-нибудь необычное, как Филип обратил внимание на рекламный буклет, который клался в коробку и который никто никогда не читал. Буклет был похож на крохотную записную книжку, где со второй страницы шёл цифровой шифр.

— А вот и привет Джозефу Дэвису, — с усмешкой сказал Файномвилл. — Вот же сукин сын!

— Что будем делать, — спросил Фил, поедая конфету.

Пряча шифровку в карман пиджака, Филип поделился своими мыслями:

— Отправишь Боба за билетами. Утром мне нужно быть в посольстве. А пока, пойду, прогуляюсь. Когда ещё предстоит побывать в Петербурге?

— Здесь вкусное мороженое, попробуйте, а доллары выгоднее разменять у метрдотеля ресторана при гостинице.

— Я так и поступлю, — с напускным радушием ответил он.

'Кажется, советуя привлечь этого недоумка, Джозеф был не совсем искренен со мной, — подумал Филип, и посмотрел на уже бывшего помощника атташе по культуре, у которого снова встопорщились волосы на макушке. — Я-то был уверен, что он искусно отыгрывает дурачка, но нет, искренен. Как он при таком знании конспирации ещё на свободе? Впрочем, его могли привлечь к работе из других соображений: 'содомское лобби' процветает на Острове, неплохо живёт у него дома, всё глубже проникая во власть, и тенденция только разрастается. С ликвидацией Эрнста Рёма и ужесточения 175-го параграфа влияние извращенцев несколько ослабло в Германии, но не искоренено. Так почему бы не существовать такому и в России, где недавний глава НКВД состоял в этой когорте? По приезду, обязательно проверю, кто ему дал рекомендацию. Похоже, Фил действительно услышал много лишнего'.

Уже следуя в поезде, под убаюкивающий стук колёс, Файномвилл анализировал прошедший разговор, пытаясь восстановить его в посекундном просмотре в своей голове и не находил ничего, за что можно было зацепиться. Выброс сверхсекретной информации оказался лишь предложением к сотрудничеству в несколько иной от разведки сфере. Своего он добился, им заинтересовались, и Дэвис попросил посмотреть на него. Что ж, посмотрел.

'Совершенно наглый тип этот Борисов, — закрывая глаза, размышлял Филип, — и ошибкой стало то, что встреча происходила на его территории. Как он просто отдалил от меня этого балбеса Фила. А ведь я не потворствовал этому, а всё потому, что мой интерес к нему превышал его интерес ко мне. Я же нутром чувствовал, что у него как минимум флэш против моих двоек. Всё можно было логически объяснить, кроме точного списка, который проходит под грифом 'после прочтения — сжечь'. Это же выжимка экономики страны. Вся соль собранная в одном документе. Что он пытался сказать, что пролез на балкон высшего эшелона власти советов? На любой войне требуются патроны, еда и бинты и чем больше их, тем легче воевать. Но зная точное количество, можно не истратить лишний доллар, а не истраченный доллар, это заработанный. Крупные игроки и так возьмут своё при любом раскладе, а всякая пузатая мелочь, вроде него, будет жиреть на инсайде. И первым снимет сливки тот, у кого всё уже будет готово. Ну, ещё и тот, кто инвестирует в правильные компании. Конечно, всех денег мира не заработать, но когда на носу старость, стоит поторопиться. Слава и честь уже покоились на груди, осталось подумать о карманах'.

* * *

Есть в жизни такое правило, чем начался день, тем же он и закончится. Поэтому и стараются умные люди сохранить с утра хорошее настроение, дабы не жалеть об упущенном вечером. А вечер этого сложного дня выдался ещё более насыщенным, нежели утро. Разобравшись с фотографом, исполняющим обязанности светотехника, режиссёра и оператора камеры кабельного телевидения санатория, я попросил его сделать несколько снимков. Не всего коллектива на фоне парадного входа, хотя это тоже нужно, а новой рации с её принципиальной схемой. 'Galvin Manufacturing Corp.' не так давно выпустила первую в мире компактную модель ВС-611 портативной радиостанции — SCR-536 на миниатюрных радиолампах с дальностью связи на 1/3 мили. Вообще, ни больше ни меньше, а прорыв в мире раций. Её можно было носить в руке, либо на поясе и даже на груди, если позволяла гарнитура и прочность кармана. И название ей дали 'Handie-Talkie'. Именно аналог этой рации со всей внутренней начинкой соответствующей советским обозначениям, с корпусом из экструдированного алюминия, с удобными амбушюрами, дополнениями типа ларингофона и дальностью связи уже в полторы мили лежал в моём сейфе. Мне потребовалось несколько фотографий якобы для отправки в каталог намечавшейся на лето международной выставки. Сейчас, в радиокружке действительно собирали начинку для радиоприёмников из готовых блоков. Не того абонентского громкоговорителя '0,2ГМ-IV-2' (тарелка) или неподъёмного для бюджета среднестатистической советской семьи Т-35 , а аналог известного компактного радиоприёмника марки 'Zenith' (6-D-525). Пусть и по лицензии Ztnith Radio вот только цена и качество сильно отличались от американского образца, начиная от полностью дешёвого бакелитового корпуса и заканчивая почти вечными лампами. Рацию подсветили прожектором и сфотографировали стоящую на столе с табличкой 'радиостанция 'Ленинградка' изготовлена коллективом радиолюбителей Парголово для рабочих высотных специальностей, ликвидаторов последствий стихийных бедствий и чрезвычайных ситуаций'. Затем её отсняли лежащую на боку, как с батарейками, так и без, и даже пригласили симпатичную пациентку, дабы та, изображая непринуждённость, держала её в руке с вытянутой антенной, словно изделие чуть тяжелее пёрышка. Когда фотограф с ребёнком ушёл, Юля обратилась ко мне с просьбой:

— Шеф, нужна ваша помощь. Вчера мне предложили вступить в дачное товарищество и выкупить домик. Я наконец-то смогу съехать из коммуналки.

— Так в чём проблема? Если в деньгах, то оформляйте ссуду у Раппопорт, я подпишу. Похоже, она за главного бухгалтера, а Храпинович у неё на посылках; жалкий подкаблучник, не удивлюсь, если он тайно посещает синагогу.

— Спасибо за ссуду. Это очень поможет. Но требуется помощь иного плана, не могли бы вы съездить со мной?

— Совсем не на кого положиться?

— Положиться я могу только на этот диван, — шутливо произнесла она и добавила: — для меня это очень серьёзная сумма и просто не к кому обратиться.

— Далеко дача?

— В Сосновке.

— Не так далеко от города, — глянув на карту области, произнёс я. — Даже автобусы ходят, это хорошо. Несомненно, вам выпала удача, только сумейте правильно распорядиться недвижимостью. Первый человек, кто погорел на квартирном вопросе, был Адам. Его попросту выперли их Эдема, и мне станет обидно, если вы пополните этот список.

Юлины руки утвердились на талии, и она чуточку наклонила голову вбок, посмотрев на меня с укоризной.

— Шеф, отчего все истории у вас связаны с чем-то нехорошим?

Мне пришлось на секундочку задуматься: действительно, а почему?

— Скорее всего, это связано с воспитанием. Вот, вам, Юлия, какие в детстве сказки рассказывали? Уверен, что добрые и хорошие. А мне почитывали сказки Перро и братцев Гримм. Какие у меня были примеры героев в детстве? Мальчик с пальчик, который предлагает родителям аферу со своей продажей и последующим бегством от покупателей в мышиную нору? Или взять современные мультфильмы, да те же 'Три поросёнка '. Обратите внимание на портреты, которые висят в доме Ноф-Нофа: с мамой всё понятно и нет вопросов, а вот папа поросят изображён в виде сосисок, а дядя? Основы поведения закладываются в самом раннем возрасте. Что бы при первом шаге во взрослую жизнь не стоять на вокзале и озираться в поисках утащенного воришками чемодана. Так то.

Можно сколько угодно спорить о пользе и вреде средств навигации, но как бы я сейчас хотел услышать сокровенное: 'Маршрут построен'. Свернули, называется... и метров через семьсот чуть не встали. Земля в этом месте была необычной. Ровная и плоская на первый взгляд, на самом деле она оказалась неровной, бугристой и растрескавшейся. Не особо фантазируя, её можно было сравнить с лицом пожилой женщины, кажущимся издалека гладким, а вблизи — изборождёнными морщинами. Бьюик то поднимался, то скользил вниз по бороздам, пытаясь не увязнуть в грязи едва подсохшей торфяной дороги. Справа виднелось русло ручейка, уходящие в сторону рощи, где по плану должно находиться озерцо. Но вместо него мы увидели одиноко пасущуюся молодую корову, которая резко обернулась на шум, и поспешно засеменила к деревьям, исчезая в листве.

— Какая проворная! — восхитилась Юля.

— И совсем тощая. Домашняя скотина такой быть не может, — заметил я.

Васильева ещё некоторое время наблюдала за тем местом, куда спряталось животное.

— Наверно, вы никогда не были в деревне, — еле слышно произнесла моя спутница.

— Если в деревнях все коровы такие, то откуда на рынке сметана и масло?

— Не всё так благополучно, как пишут в газетах, шеф. Это на выставках они как на подбор: стройные, лоснящиеся, с большим выменем и влажными ноздрями. Говорят, в этом году не хватило запасов кормов.

А то я не знаю, что не хватило. Митякин такие отчёты шлёт по нашей программе, что волосы дыбом становятся. И ведь сено в запасниках было, но пусть оно лучше сгниёт, чем раздать колхозникам в личные хозяйства. Ведь Иван Бенедиктов, был наверно единственным наркомом с профильным высшим образованием и отлично понимал, какими последствиями грозил весенний кризис кормов в Ленинградской области. И тут только два варианта: либо не всё докладывали, либо поступило распоряжение сверху не прикасаться к мобилизационным резервам.

Мы ехали вдоль границы озера, дорога становилась всё лучше, и вскоре повстречали покосившийся деревянный забор, с широкими прорехами и проржавевшим ведром на уцелевшей штакетине. Похоже, тут не годы прошли с его постройки — десятилетия. За забором виднелся развалившийся дом, за ним ещё один и ещё. Пустые глазницы окон, проваленные крыши, растасканные брёвна.

— Немного запущено, — заметил я. — Удивляюсь, как тут уцелела повстречавшаяся нам скотина. Вероятно, людей мы здесь так же не встретим. Слышал, несколько лет назад отсюда вывозили население из-за какой-то эпидемии?

— Эпидемия кулачества и антисоветского элемента, — вздохнула она. В этом вздохе почувствовалась какая-то горечь, глубокое отчаянье и даже ненависть. — В тридцать пятом, с апреля по май. Как косой прошлись.

Проехав брошенный посёлок, некоторое время мы ехали молча и даже можно сказать, наслаждались запахом хвои, насколько это возможно при работающем моторе, потом Юля спросила:

— А вы были на войне?

— Вы имеете в виду, застал ли я Великую войну? — нет, не застал. В Европе меня не было и что бы там не говорили, в той бойне зло сражалось со злом, а воевать за чужие интересы — увольте.

— А мою семью это коснулось, — с грустью произнесла она.

— Сожалею.

Юля на минутку замолчала и, несмотря на своё грустное настроение, улыбнулась при воспоминании о чём-то и тут же задала неожиданный вопрос:

— Случись война, вы бы воевали за Советский Союз?

— Юля, вы иногда задаёте такие вопросы, на которые сложно дать откровенный ответ.

— Но всё же.

— Если я скажу, что здесь зародиться тот самый огонь, который сожжёт всё зло на земле, вы поверите?

— Как-то пафосно...

— Вот видите, простым ответом мало кто будет удовлетворён. Я бы воевал за этот город. Хотя бы потому, что в нём живёт такая девушка как вы.

Юля смущённо скрыла улыбку, и вскоре указывая рукой на какое-то старое дерево, заговорила с воодушевлением:

— Чувствую, мы скоро приедем. Вот, кривая осина и первый дом за ней. Где-то тут Лермонтов стрелялся с Эрнестом де Барантом. Секунданты стояли под этим деревом.

Я кивнул, но в душе не согласился. Вряд ли Михаил Юрьевич с Эрнестом попёрлись бы в такую даль. Секунданты дуэлянтов: Смирнов и д'Англес договаривались о мероприятии за Чёрной речкой, но не как ни здесь, где поиск ровной площадки лишённый зарослей превратился бы в более захватывающий поединок, нежели выяснения отношений с оружием в руках. Тем более дуэль изначально была на шпагах и поэта поцарапали чуть ли не на первом выпаде. Пистолеты были потом.

Дачный посёлок начинался неожиданно. Мы въехали на пригорок, обогнули сосновый лесок из стройных высоких деревьев и сразу заметили расположившиеся на значительном расстоянии друг от друга четыре дома. Дела пошли на лад. Искомое нами строение на первый взгляд выгодно отличалось от остальных лишь архитектурным решением. А так, дача есть дача. Высокий первый этаж и мансарда с балконом.

— Если вы не торопитесь, я только одним глазком взгляну и сразу назад.

— Не будьте такой импульсивной, Юля. Какой смысл отмахать двенадцать миль по грязи, что бы только одним глазком. Идёмте, посмотрим, что к чему.

Калитка запиралась на ремешок и, сбросив петельку, Васильева упорхнула куда-то вправо, где виднелся остов от разломанных качелей. Походив вокруг них, она поднялась на крыльцо и провела рукой над косяком запертой двери. Потом ещё раз и удивлённо уставилась на меня.

— Ключа нет.

— А как вы договаривались? — спросил я.

— Ключ всегда оставался здесь, — растерянно произнесла она.

Я посмотрел по сторонам, заглянул под порожек, но искомого предмета не обнаружил.

— Факты свидетельствуют, что не в этот раз. Может, вас обманули?

Юля зло посмотрела на меня.

— Мне тридцать, шеф. Я знакома с жизнью, спасибо. Нужно искать лучше.

С возрастом я ещё никогда так не промахивался. Ну, двадцать пять, максимум. Однако.

Ключ нашёлся за наличником. Дерево рассохлось, и маленький проржавевший ключик провалился, хорошо, что не глубоко, а то бы пришлось отдирать доску полностью. Признаться, после открытия двери, заходить внутрь мне расхотелось. Пришлось ждать Юлю снаружи, да и не приглашала меня хозяйка войти. Но когда она показалась, не нужно было быть знатоком женских душ, чтобы понять, отчего вдруг краснеет нос и слезятся глаза.

— Позвольте предположить, что произойдёт дальше, — попросил я слова. — Рекомендую прислушаться к речи опытного прожигателя дачного счастья. Вы потратите деньги на восстановление забора, замену стёкол, двери, крыши, отделкой ламелью вон тех стен, но это будет как вода в песок. Потому, что там, где снаружи такой беспорядок, внутри, обычно, ничуть не лучше. Вы попадёте в тупик вечного ремонта и, в конце концов, расстроитесь так, что бросите всё к чёртовой бабушке. Снесите и стройте новый.

— Вы не понимаете, — хлюпнув носом — проронила Юля. — Совершенно ничего не понимаете.

— Уверены? Тогда позвольте дать один урок.

— Не надо уроков, не сейчас. Я уверена, что вы хотите сказать, что со старым надо кончать, оставлять всё за спиной и иди вперёд. Что рубить нужно сразу, одним ударом, а не растягивать мучения. А я не хочу! Вы носите на своей шее старый кусок золота, почему не выкинули?

Я достал из кулона 'самородок' и запустил его в сторону дома.

— Довольны?

— Дурак! — сказала Юля и пошла к машине.

— Нет, не дурак, — едва слышно произнёс я, и мысленно дал команду: 'Сканировать здание, построить модель 0-1 и внести в каталог'.

Упав на крышу, золото растеклось тончайшей не видимой глазу плёнкой, проникло внутрь, обволакивая все встречающиеся на пути предметы, внося их в реестры и запоминая местоположение, проводя анализ и структуру материала, отмечая всё на неподвластном человеку уровне, моделируя логически не законченное или утраченное. И там, где на столе валялся огрызок карандаша, в памяти оставались варианты, начиная от огрызка и заканчивая целым, словно только что вынутым из упаковки. Будь отдан приказ о построении более продвинутой модели, карандаш стал бы проходить стадии 'конструктивного эволюционирования', достигнув состояния идеального средства по своему назначению. Жалко, что человек не сможет в полной мере воспользоваться сконструированным предметом, для этого мы сами должны эволюционировать. Мгновенье и 'самородок' вновь оказался у меня на шее.

— Юля, а сколько акров земли с этой дачей? Я вижу, вон там, песчаный отвал.

— Я не интересовалась, — обернувшись, ответила она.

— А стоит. Если песок на вашей земле, я могу у вас его купить. Наш 'Юклид' (самосвал Euclid Trac-Truk) берёт за раз 11 тонн. Появятся дополнительные средства, и кто знает, может Сосновка-Хайтс когда-нибудь заинтересует модных фотографов из глянцевых журналов. Я знаком с Райтом и Фрэнк по моей просьбе спроектирует вам дом не хуже чем для профессора Пола Ханна. Что скажете?

— Знаете, это можно устроить прямо сейчас. Мне всё равно нужно отдать залог, там и спросим.

В сороковые годы не все садовые товарищества имели чёткую границу землеотвода между участками. Многие дачи, ещё с прошлого века строили в самой что ни наесть глуши, когда ближайшее строение было в версте друг от друга. Однако спускать такое на тормозах советская идеология не могла в принципе. С колхозниками в тридцать девятом определились просто: 0,15 га вместе со строениями и будьте здоровы. Как говорят в Генуи, об провалившимся ночью в колодец ведре, не вспоминают. К сожалению, про горожан (не проживающих в сельской местности на постоянной основе) не вспомнили и утром, когда это ведро можно было достать без особых последствий . Да и само понятие 'дача', старались избегать, хотя летние дачи для детей и для определённого круга приближённых существовали повсеместно. Садовые товарищества, как форма коллективной собственности. Тьфу, да и только. Называли бы вещи своими именами, не возникало бы дурацких вопросов. У нас слишком часто задирали нос, забывая об изменении круга обзора, а ведь, порою, гораздо важнее видеть, что твориться вблизи, под ногами. Однако нужно было закончить начатое и, в конце концов, мы отыскали исполняющего обязанности председателя.

Председатель профкома Сруль Абрамович Лившиц был единственным членом этого 'дачного кооператива', жил в Ленинграде и к домикам не имел никакого отношения, как он всем это говорил. Он небезосновательно считал, что чем умнее черти, тем тише омут и вёл себя соответственно. Просто вышло так, что за Политехническом институтом были закреплены несколько участков, организованных в товарищества и разбросаны они были чуть ли не веером, как и сами здания учреждения, за что огромная благодарность архитекторам Вирреху и Шмеллингу. До тридцатого года всё шло своим чередом, пока несколько преподавателей не заигрались в политику, открыто поддержав Дмитрия Аполлинариевича Рожанского (человека мужественного и до конца защищавшего свою точку зрения о смертной казни), а самому хитрому приглянулась давно желаемая должность. В итоге Васильева и Борисова отправили на двадцать лет туда, где Макар телят не пасёт, а год назад и 'хитрый' проследовал следом, когда то ли разбирали дела невиновно осуждённых, то ли новый донос пришёлся в тему. По итогу выходило, что теперь уже три из четырёх домиков пустует и допустить развитие ситуации до того момента, когда кто-либо проявит излишний интерес не входило в планы Лившица. В институте уже не раз поднимался вопрос, и с каждым разом откладывать решение предмета спора становилось всё труднее и труднее. В последний день апреля наступал крайний срок. Официально продать их он не мог, но устроить покупателя на должность третьего помощника сторожа или техника-лаборанта в институт, с приёмом в члены товарищества, возможность имел. А тут с Васильевым удачно подвернулось. С женой то он развёлся в семнадцатом, а дочка с матерью осталась. Многие об этом знали. Некоторое время там кто-то иногда жил, но председателю намекнули не обращать на это внимания. И если бы не та злосчастная путёвка в Ялту, когда Раппопорт обзванивала вместе с Юлей профкомы, то на моего секретаря в жизнь бы не вышли с предложением. Недурно зарабатывающая однофамилица в поисках жилья пришлась тютелька в тютельку. Кто ищет, тот всегда найдет, особенно если подскажут.

В ходе нашего разговора Лившиц не стал юлить и ходить вокруг да около. Даже при великом желании его не на чем было ловить. Вакансии в институте были, вступать или не вступать в товарищество — дело личное и не обязательное. А что на счёт домиков, так даже у него его нет. Сруль гол как орех, упавший с дерева. Да и хлопотно это всё: вода из колодца, электричества нет, ближайший телефон у чёрта на куличках. К сожалению, с приусадебной территорией, временно исполняющий обязанности толком ничем не помог. Да, были когда-то обсуждения, да, слышал про 0,15 гектара. Единственное, что можно огородить, так это строение со стороны дороги. Так все делают. Ну, или до вас забор стоял, и вы обновили штакетник. Песок общественный, когда потребуется — копайте для своих нужд хоть до морковкина заговенья. А вот деревья рубить не смейте, не принято. За дровами ходят в лес или заказывайте торф.

— Если всё устраивает, девять тысяч рублей, — тихо произнёс Сруль Лившиц. — Две сейчас, семь после всех оформлений.

Он машинально поправил очки и провёл рукой по куполообразному черепу, где ещё оставались немного прядей поседевших волос, зачёсанных назад, и неумело скрывавшую плешь. Как ни странно, Лившиц был очень худым человеком, среднего роста, сутулым от постоянного сидения над отчётностями, книгами, и прочими бумагами; в выражении его лица своеобразно сочеталось добродушие, педантизм, жажда наживы, выдаваемая блеском глаз и какая-то обречённость, словно он совершал последнее в его жизни деяние.

— А если второй домик по соседству? — протягивая паспорт, спросил я. — Мне, к примеру, давно хотелось осмотреть институт на правах младшего лаборанта.

Читая документ, он водил кончиками пальцев по странице, как будто осязание помогало лучше понимать текст.

— Тоже однофамилец? — не веря своей удаче, спросил Лившиц и чуть не подпрыгнул на стуле, когда увидел, как я просматриваю справочник на английском языке.

— Как сказать, как сказать. Всё это условно и зыбко. Сегодня однофамилец, а завтра глядишь и родственник. Вы не беспокойтесь, товарищ, мы с Юлей из одной организации. Кстати, Лейзер Михалевич не родственник вам? Вы очень похожи.

Отмахнувшись от родственных связей и поразмыслив как следует, Сруль понял, что всё слишком удачно складывается, чтобы быть правдой. Это как бросаться в мутный поток, несущий к спасительному берегу, где быстрое течение может расплющить его о камни, а может и выбросить на песочек. Но он решил об этом не думать, а довериться удаче. Хотя последняя проверка не помешает.

— Так и домики ваши рядышком, — улыбнулся Сруль. — Тот, что с заколоченными окнами и высокой берёзой давно дожидается хозяев.

— Вот и славно.

— Кстати, а что вы заканчивали? — нейтрально и как бы, между прочим, поинтересовался Лившиц.

— Самфорд-Холл, Алабамский политехнический институт, инженерное дело.

Про это учебное заведение Лившиц знал не понаслышке, так как много научной литературы в тридцатых годах было получено именно оттуда за счёт разделявших идеи справедливого общества приехавших выпускников.

— To the advancement of science! (За прогресс в науке) — на плохом английском спросил Сруль.

— Advancement of Science and Arts! (Развитие науки и искусства) — ответил я.

— Ах вот оно что, вы из трудового десанта, — сделал вывод он. — Понимаю.

И я его понимал, поверяльщик хренов.

Юля достала из перекинутой через шею сумочки двадцать билетов по десять червонцев, и я сделал то же самое, после чего Лившиц попросил написать заявления под диктовку и приехать утром уже в институт.

— Господи! У меня складывается впечатление, что в России всё устроено так, что бы люди мучились, — возмущался я, застёгивая кнопки на перчатках. — Неужели так сложно разрешить гражданам строить, покупать и продавать жилье? Ведь все понимают, что население растёт, а домов не хватает. Это какое-то зазеркалье. Ведь есть же колхозы, значит, и кооперативное жильё хотя бы в пригороде можно устроить.

— Жильё строят, — возразила Юля. — Строят много. В газетах писали, что за последние три года сдали 750 тысяч квадратных метров . Если бы не враждебные силы, что нас окружают, мы бы давно справились со всеми трудностями.

— Юля! — Оставьте эти объяснения соседям по коммунальной квартире. Цемента в продаже нет, досок не достать, хотя на складах всё это в избытке. Вы знаете, что в наших универсамах рубероид раскупают в первую очередь и ведутся списки? В стране нехватка квалифицированных кадров, мизерная зарплата, малограмотность и явный перекос в тяжёлое машиностроение в ущерб всему остальному. Слишком рано свернули НЭП. Даже те, кто приехал строить социализм, уже разбежались. Проблема видимо не во враждебном окружении.

— Не кипятитесь, шеф, — произнесла она, посмотрев на меня ясным вором насмешливой молодости. — Просто вы попали не в свою среду.

— Соглашусь, я ухнул в неньютоновскую жидкость. Но право поворчать я оставляю за собой.

Осознав это, я замолчал. Нет никакого толка в пустом сотрясении воздуха. Политическая доктрина подобна удаву за трапезой: несмотря ни на что потихоньку заглатывает жертву и если что-то идёт не так, может выдавить из себя, чтобы вновь поглотить, но уже с большим комфортом.

— О каком трудовом десанте говорил Лившиц и что он пытался втолковать про науку? — сменила тему разговора Юля.

— Сруль подумал, что я из тех иностранных рабочих, которые приехали в СССР. На Кузбасе была Автономная индустриальная колония, успешно существовала Сиэтловская коммуна на Дону. Только американцев приехало восемнадцать тысяч. В Нижнем Новгороде до сих пор стоит фордовский посёлок. А спрашивал он не про науку, а знаю ли я девиз политехнического института. Его печатают на публикациях, которых у него целая полка. Ладно, тебя домой или в санаторий?

— Не хочу в коммуналку, — недолго раздумывая, ответила она. — Вчера сломался титан, нет горячей воды, по утрам очередь в туалет и каждый раз мокрый стульчак, надоело всё.

— Может, тебе поставить диван в приёмной?

— Это как коврик у двери, не находите, шеф?

— Спи в кабинете, но в восемь утра он должен быть свободен.

— Спасибо.

— Знаешь, а покупка тобой дачи натолкнула меня на мысль, что мы можем возвести в Парголово или в тех же Юкках таунхаус, как на Крестовском для работников санатория.

— Вы думаете, что кто-то согласится променять ленинградскую прописку на пригород?

— Это будет ведомственное жильё.

— Ну, если так... я первая, кто заселится туда.

Заглядываясь на Юлю, я заметил, как идущий по тротуару прохожий, не стесняясь аппетита, грыз с явным удовольствием яблоко.

— С этим Срулем мы пропустили ужин, — сказал я, посмотрев на часы. — Поехали в ресторан.

— Я порвала чулки, когда заходила в дом.

— Да уж, зачем я тебя уговариваю? Не хочешь, не надо.

— Шеф, я на самом деле порвала чулок и теперь это выглядит совсем неприлично.

— На коленке?

— Вам не стоит знать в таких подробностях.

— Извини. В Ленинграде есть такое место, где продают готовую еду на вынос? А то, пока мы доберёмся до санатория, баба Маша уже будет подкармливать внуков.

— Действительно, автобус через двадцать минут отходит, — посмотрев на часы, сказала Васильева. — Не успеть. Я знаю такое место. Попробуем раздобыть кусочек съестного, нам направо сейчас.

Я повернул в сторону парка Челюскинцев. Несколько минут проехали молча. Можно было включить радио, но явно не стоило. Дорогущий приёмник модели Blaupunkt 5A75 к сожалению, оставался ненужной деталью. Час назад музыкальная программа совсем не располагала к общению. В СССР, не считая двух пропагандистских комитетов для внутреннего и внешнего радиовещания, радио было централизованное и экспериментальные выходы в эфир являлись больше комом, появлявшемся на блинной сковороде, нежели покорением публики. Вряд ли сегодня можно было ожидать перемен. Правильно говорили, что в стране, где в каждое ухо играет марш, население думает лишь о том, как маршировать в ногу. Иногда, на средних волнах группа энтузиастов транслируют спектакли, но отчего-то редко и короткими кусками. Наверно, это объясняется прямым эфиром, но мне уже было как-то не до этого. Чертовски, до урчания в животе захотелось есть, и я спросил:

— А ты кроме бутербродов что-нибудь умеешь готовить?

— Могу пожарить яичницу. Не торопитесь шеф, где-то тут у булочной стоит будка мороженицы, и продают беляши или булки с котлетой за пятьдесят копеек, 'хамбургеры' — еда на вынос.

Мы проехали булочную, торговца с пирожками уже не было, и я остановился возле киоска 'Мороженное'.

— Без сдачи, — произнёс я, выхватывая два эскимо из рук продавщицы.

Пока я размещался за рулём, Юля сняла обёртку и протянула мою порцию со словами: — Шеф, вы бы хоть перчатки сняли.

— Сложный день, — посетовал я, наслаждаясь лакомством. — Сначала шпионы, потом ужасная дорога, старый дом, хитрый еврей и в самом конце остался без ужина. Может, выходной завтра объявить?

— Завтра утром нужно в политех.

— Вот, я же говорил, сложный день. QED . Даже выходной не объявить.

— Шеф! Осторожно!

Руки автоматически повернули руль вправо, мороженое упало на брюки, а нога прижала педаль акселератора. Машина рванула вперёд, и мы почти разминулись с выехавшим навстречу грузовиком. Удар пришёлся в заднюю левую часть, отчего нас крутануло вокруг оси и бьюик вынесло на встречную, где он замер, уткнувшись решёткой радиатора в столб. И если я, отделался только ушибом груди о руль, то с Юлей вышло гораздо хуже. Её лицо было в крови. Алый ручеёк лился на белоснежное мороженое.

— Юля! — крикнул я.

Ноль эмоций. Попытался ощупать пульс и тоже никак. А кровь так и льёт со лба.

— Чёрт! — Выругался я.

Выбравшись из машины, я открыл Юлину дверь и, подхватив её на руки, понёс в арку домов. Неприятное ощущение, когда свисающая рука болтается как верёвка, стуча тебя по бедру. Словно не живого человека, а куклу тащишь. Остановившись, мне хватило ума осмотреться. Кроме одиноко пробежавшей кошки никого не было. Пока никого, звук удара был громкий, да и в столб мы влетели отнюдь ни как в перину. Аварии в Ленинграде не так часто происходят, а значит, обязательно привлекут людей. Кто-то выбежит оказать помощь, а кто-то поглазеть. Такова природа человека. Одной рукой я нацепил очки на нос, присел, и, удерживая девушку на колене, нажал на браслет.

'Корабль! — мысленно произнёс я, когда мы оказались на палубе. — Объект 'Юля' пострадала, требуется помощь'.

Манипуляторы подхватили тело и, взвившись вверх, исчезли вместе с Юлей. Я же уселся, поджав ноги по-турецки.

'Корабль, спасибо. Осмотри меня, грудь болит'.

'Одежда 'плащ' погасил кинетическое воздействие на 47,52%, одежда 'пиджак' погасил кинетическое воздействие на 51,21%, одежда 'рубашка' погасила кинетическое воздействие на 24,65%, одежда 'бельё'...

'Корабль, вердикт, пожалуйста'.

'Угрозы здоровью нет'.

— Вот железка! Угрозы нет, но болит же. Ладно, раз уж здесь... 'Корабль, смоделируй произошедшее со мной за минуту до аварии и запусти визуальный режим события с высоты сто метров'.

Прямо предо мной раскинулась в мельчайших деталях голографическая карта города, дома, улицы, пешеходы, автобус, несколько автомобилей, конная упряжка и телега с бидонами. Предметы стали двигаться, затем немного ускорились и я заметил два выделенных жёлтым кружком объекта: бьюик и грузовик ГАЗ-АА. Они двигались навстречу и метров за пятьдесят-шестьдесят, если судить по длине предметов, грузовик начинал ускорение и менял траекторию, идя в лобовое столкновение. То есть, всё умышленно.

'Корабль, есть возможность рассмотреть водителя грузовика?'

'31% совпадения с реальностью'.

'Покажи что есть, пожалуйста'.

Водитель грузовика предстал в виде бюста, но даже так было видно, что у него что-то не в порядке с одеждой. Слишком пухлый.

— Да это гад подушками обвязался, — вырвалось у меня.

'Совпадение с лицом сопровождения объекта 'Филип Рис Файмонвилл' 28%. Контакт, Ленинградский государственный ордена Ленина академический театр оперы и балета им. С.М. Кирова'.

Занавес. Неужели Филип решился на крайний шаг? Не может такого быть. Ну не идиот же он, да и не провернуть акцию за такой короткий срок. Около одиннадцати мы расстались, сейчас восемнадцать, может, чуть больше. Вариант всего один, это могло произойти, если только кто-то следил за нами и не кто-нибудь, а именно Фил. Теоритически он мог записать наш разговор и передать. И кому-то он настолько не понравился, что было принято решение. А дальше предельно ясно. Слежка за санаторием и приметным автомобилем. Я же видел такси, едущее за нами, когда мы подъезжали к дому Лившица. Ещё подумал тогда, не все люди бедно живут, и на 'таксомотор' хватает. И когда к парку поворачивал, такси было. Но если они экспромтом провернули такую операцию за считанные часы, то на что они способны имея время для подготовки?

'Корабль, синтезируй послание для Джозэфа Эдвара Дэвиса. Встреча с Филипом Рис Файмонвиллом состоялась, спасибо за оперативность. Представленный им помощник атташе по культуре Фил, ведёт свою игру и с большой долей вероятности является двойным агентом. После попытки физического устранения сына, считаю дальнейшее сотрудничество невозможным. Ключ для прочтения зашифрованного послания уничтожен. При предоставлении доказательств невиновности Файмонвилла в этом инциденте, разместите до 25 мая любую статью в Washington Times-Herald о Югославии'.

Теперь заметаем следы. Испачканные мороженым брюки долой, в переработку. Туда же плащ со следами крови. Пусть разбитая машина остаётся на месте (отпечатков пальцев там моих нет, я в перчатках за рулём), мы сейчас точно такую, с такими же номерами напечатаем, но чуточку улучшенную. И, поди, узнай, сколько в Бразилии донов Педро?

'Корабль, нужен Buick Series 60 Century Sedanet, модель 01-3, упаковка женских чулок DuPont, модель 01-2, рулон шёлка цвет карамель, ручные часы 'Bancor', модель 01-1. Спасибо'.

Всё заказанное уместилось на заднее сиденье двухдверного фастбэка. В это же время Корабль известил о завершении процедур с Юлей. Вторую жизнь фактически обрела. В состоянии медикаментозного сна, захваты перенесли её прямо к автомобилю. Всё замечательно, кроме одного момента, женщина была абсолютно голая.

'Корабль, нужна одежда объекта 'Юля', в которой она была доставлена, но без следов аварии'.

Мне тут же была рекомендована копия, так как спасение пациента не обошлось без приведения костюма в ненадлежащий для носки вид, а попросту говоря, изрезан в лоскуты и утилизирован. Согласившись доводами, я получил женский наряд. Что говорить, раздевать гораздо быстрее, чем пытаться повторить обратное, но Корабль прямо на женщине напечатал её одежду. Осталось только повредить чулок.

Портальная точка возле Осиновецкого маяка оказалась наиболее разумным выходом для создания алиби, и Корабль перенёс нас туда.

Юля проснулась от подскока машины на кочке и ровно в отведённое время, спустя семь минут после телепортации. Случайное совпадение.

— Где мы? — спросила она, оглядываясь по сторонам.

— Подъезжаем к Коккорево.

— Как? Мы же только что были в Ленинграде. Потом грузовик...

— Юля, ты уснула сразу после того как вышли от Лившица. Перебралась на заднее сиденье, и, подложив рулон шёлка под голову, задремала. Сказала только, что страшно устала, титан у тебя сломался, и нет воды. Я не стал будить.

— Я уснула? Точно? Удивительно, — пробормотала она вслух, как обычно делают подверженные эмоциям люди. — Какой странный сон. Очевидно, я действительно устала.

— Ты, давай, спи дальше. А то мне надо рабочих проведать, да посмотреть, что эти 'зубры' успели наворотить.

Наворотить успели немало. Под урчание работающего генератора, тусклые лампы освещали стоявшую в ряд технику и натянутый леер с выстиранным бельём. Всё строго по регламенту: если нет авралов, в шесть часов все работы прекращаются и неукоснительное выполнение гигиенических процедур. Грязные, уставшие либо не выспавшиеся рабочие на объекте — прямая дорога к неприятностям. Сколько недопонимая за прошлый год выслушал? Сколько скандалов случилось, пока прививалась рабочая культура? Но в итоге правила приняли и, лишившись в процессе ротации и увольнений более половины, артель состоялась. Ребята в основном молодые и амбициозные, горы готовы свернуть, особенно когда всё получается. Жаль, не все с профильным образованием, но здесь сплошь и рядом сталкиваешься с аттестатом даже не 'окончание трёх классов', а о преодолении безграмотности. На бульдозере уже навешаны барабаны с кабелем, значит, траншея готова, молодцы. Видно, что сделан сход к воде и уже положена арматура для дальнейшего бетонирования, а с тридцатиметровым волноломом из бетонных блоков пока неувязка. Насыпь из крупных камней и плит пропорола озеро и должна была заканчиваться монолитным наконечником, вот только... Конструкция наполовину точно готова, а что ж с остальной частью? Ладога только на бумаге озеро, в период штормов тут такое твориться — волны под шесть метров встречаются. Стоит уточнить, сделал я себе заметку. В принципе, пока всё по графику, даже табличку информационную повесили: что строится, кто строит, кто ответственный, сроки.

— А ты шо тут лазишь? — раздался из сумрака голос и я обернулся.

— Ты кто такой? — возмутился я. — А ну, быстро старшего сюда!

— Для тебя я тут старшой, — произнёс объявивший мужичок с ружьём и в бескозырке. — Шо лазишь, спрашиваю?

Странно, оружия в артели не было, но ружьё вот оно, висит на плече, как до меня дошло, что ничего необычного в этом нет. В конструкторских бюро многие пользовались только своими готовальнями, слесари высокого разряда предпочитали свой измерительный инструмент, пастухи свой кнут, а простые (не подразделения вооружённой-вахтёрской охраны) сторожа дежурили со своими ружьями.

— Сторож?

Незнакомец в бескозырке сделал шаг назад и осмотрелся по сторонам.

— Сторожу, — недоверчиво произнёс он.

— Из Вагановки?

— Ну, да.

— Звать как?

— Семён.

— Слушай сюда, товарищ Семён. Отыщи мне Валеру Заболотного и пусть он пулей дует сюда. Скажи, директор санатория приехал. И сам тут будь.

Сторожу из Ваганово долго объяснять не пришлось. Не прошло и пяти минут, как Заболотный вместе с Семёном прибыл к столбику с табличкой. Я поздоровался с Валерой, спросил как дела, всё ли в порядке, есть ли пожелания и, указав на сторожа, поинтересовался, как он здесь оказался.

— Пришёл вместе с другими от Николая Ивановича, работать не умеет, но сказал, что есть ружьё. Я взял сторожем.

— Пьющий?

Заболотный пожал плечами, но ответил:

— Замечен не был.

— Пусть сторожит, — дал я согласие. — На довольствие только не забудь поставить.

— Так за троих морячок лопает, — пожаловался Заболотный.

Ваниного мнения по этому поводу можно было не спрашивать. Есть такой тип людей, посмотришь на них и первое слово, которое приходит в голову — матёрый. Морячок обладал коренастой и сбитой, а не бутной, как мне сначала показалось фигурой, и выделялся жадным взглядом. Отсутствием аппетита он явно не страдал.

— Кто хорошо ест, тот хорошо служит. Как яхт-клуб построим, будет на постоянной должности. Так что как отдежурит, посылай его в отдел кадров оформляться. Теперь по волнолому.

— С глубиной промахнулись, — опустив голову, произнёс Валера.

— Ведь промеры же делали?

Заболотный нервно махнул рукой.

— Делать то делали, илистое дно. Блок на блок положили, а он возьми и утопись на сорок сантиметров. Никто и предположить не мог, что волнолом через затопленную ладью пройдёт.

— Ладью? — переспросил я.

— Ладья или шнека шведская, аль ещё какая лодка. Тут же Морье рядом. Ладожские пираты испокон веков там обитали. Наверно, читали про торговый путь 'из варяг в греки'?

— Читал. Только как исправлять промах собираетесь?

— Они ж с зацепами, морячок утром тросы к блоку под водой прикрепит и поднимем. Завтра всё сделаем, крупной подсыпки немного добавим и уложим в одну плоскость.

— Добро, поеду Николая Ивановича проведаю.

* * *

Принято считать, что умственно близорукие люди неизменно откладывают решение проблемы, как только можно на более долгий срок; умные стараются не допускать их, а полные глупцы надеются избежать печальных итогов в силу каких-либо внезапно возникших обстоятельств. Как это ни парадоксально, но все они по-своему правы и далеко не факт, что в выигрыше остаётся самый умный. Утром, ни свет ни заря, товарищ Сергей примчался к санаторию. Взлохмаченный и не выспавшийся, словно пёс из обгоревшей будки, он первым делом набросился на дремавшего Никитича. Почему связи нет, где все? А дед откуда знает, ему что есть связь что нет, один хрен. К его сторожке только провод с переговорником протянут. Что по службе требуется: там гостей встретить, ворота заранее открыть али ещё чего — сообщат. А до остального ему дела нет. Вот только скучающий на службе человек всегда будет искать себе развлечение по нутру. А уж если жизнь клонится к закату и не сулит ничего нового — пиши пропало. Любой, даже самый незаурядный случай будет использован на всю катушку. И в иной день всё бы обошлось, и сторож нашёл бы слова, подбодрил, как он это умел, успокоил. Но не сегодня. Дед ещё ночью разбил бутыль вдребезги и был неприветлив и хмур. Так что на все вопросы он молчал: идите товарищ прямо, сейчас молоко деткам привезти должны, а вы тут проезд загораживаете. Кобыла у молочника хоть и старая, но пугливая, как бы не случилось чего.

Взбрыкнув, мол, всем сволочам праздник устрою, товарищ Сергей прыгнул в машину и поспешил к корпусу санатория, где чуть не въехал в припаркованный у самой лестницы директорский бьюик.

— Чертовщина какая-то, — вырвалось у него.

Дверь в вестибюль была открыта, дежурная медсестра отсутствовала. Взбежав на второй этаж, он увидел пустующее место секретарши и без спроса распахнул двери в кабинет. От увиденного мышцы его челюсти самопроизвольно расслабились, отчего рот раскрылся, и несказанное слово превратилось в короткий выдох. За столом сидели двое и играли в карты, окружив себя ворохом долларовых банкнот. Какие-то купюры были уложены в аккуратные стопочки, какие-то ещё держали форму и были чуть скошены, а какие-то рассыпались окончательно. На столе возвышалась початая бутылка вермута, бокалы, сложенные одна на другую пара тарелок, поднос с бутербродами, а там, где раньше стоял подаренный бюст вождя революции, находился примус или что-то похожее на него с оставленной сковородой. Обычно весёлый на грани развязности директор выглядел еда ли смущённым с распахнутой на груди рубашкой. Сидевшая рядом фурия тоже не стеснялась.

— Стрит-флэш! Гоните баксы, шеф, — раздалось над столом.

Товарищ Сергей присел на диванчик и, скрипнув кожей, сжал сиденье руками со всей силы. Конечно, человек, охваченный гневом, может распахнуть свою ярость и наделать достаточно вреда даже за несколько минут. Но чёткий приказ первого секретаря: — 'пылинки сдувать и закрывать глаза на прочие мелочи', словно кованые гвозди, заколоченные в дверь, защитил его от явных неприятностей.

'Успокоиться и собраться', — дал он сам себе команду.

* * *

— Что-то случилось? — спросил я, поправляя рубашку и откатывая рукава.

На посеревшем лице товарища Сергея проступило злобное выражение.

— Связь с санаторием отсутствует, — ответил он.

— В третьем часу ночи пропала, — поправила Юля. — С Левашово и Юкки, как отрезали.

— Вы что, куда-то ночью звонили?

Оставив нетактичный вопрос без ответа, я продолжил разговор.

— Товарищ Сергей, вы просто переутомились, это такое состояние ума. Над некоторыми заданиями вы работаете гораздо больше, чем надо, над другими — наоборот. Мозг же может оценивать важность задач совсем по другим параметрам, от этого и дисбаланс. Нужно быть беспристрастнее. Не переживайте, Наш телефонист сейчас в Ваганово. Как приедет, разберется, отчего связи нет. За стол не зову, у нас сражение. Но выпить и закусить — пожалуйте.

И тут, похоже, запоры не выдержали. Блокирующая эмоции дверь слетела с петель.

— Какое выпить в семь утра? Какое закусить? — взревел товарищ Сергей.

Он вскочил, охваченной до самозабвения раздражением и злобой. Весь его прежний бешеный нрав, над смягчением которого он так много совершенствовался последнее время, проснулся в нём снова. Он прошёлся взад и вперёд по кабинету, задержался у камина и наконец, остановился у окна. В его уме кипел водоворот негодующих мыслей. Каких сил ему стоило успокоиться, можно было наблюдать по зрачкам и цвету лица, стремительно претерпевающих изменения вследствие биохимических реакций.

— Не хотите, как хотите, — невозмутимо прокомментировал я. — Кстати, раз уже семь утра, то явно не разбужу ребят. Признаю поражение (бросая карты).

Я подвинул Юле выигрыш и, встав из-за стола, подошёл к переносной плите. Вынул вилку из розетки и подключил другую, с толстым зелёным кабелем.

— Что вы делаете, шеф?

— Собираюсь позвонить.

— Связи нет! — напомнил товарищ Сергей. — Потрудитесь обуздать своё легкомыслие. Вы что, не слушали, что я вам говорил?

Не обращая внимания, я вернулся к столу. Усевшись в кресло, достал из ящика небольшой чемоданчик, раскрыл его, вынул бухту кабеля и, подключив один наконечник, именуемый 'мама' к прибору внутри чемоданчика, второй воткнул в специальное гнездо в стене. В ежедневнике нашёл нужный номер, включил питание и стал нажимать на кнопки. Вскоре в трубке раздалось: 'Слушаю'.

— Валера, телефонист наш у вас?

— Зарядку со всеми делает.

— Пусть садится на свой мотоцикл, берёт помощника, да того же морячка, ему всё равно в отдел кадров зайти нужно и гони его в санаторий. У нас стационарной связи с городом нет. С трёх ночи нет. Будь здоров.

Положив трубку, я сделал потягушки.

— Юля.

— Вам кофе с молоком, товарищу Сергею крепкий чай с бергамотом, — ответила она.

— Именно. И выигрыш забери.

— Я не могу забрать деньги.

— А с какого перепуга это стало деньгами? Как семь лет назад Рузвельт подписал 'Закон о золотом запасе' и запретил выкупать золото за доллары, а Указом ? 6102 фактически отобрал его у населения, это стало денежными знаками. Одним росчерком пера старик приписал почти три миллиарда долларов для 'валютного стабилизационного фонда', обокрав всех американцев. Эта бумажка если вам будет угодно — простая долговая расписка, за которую в один прекрасный момент могут предложить дырку от бублика.

— А что тогда деньги?

Я вынул из висящего на кресле пиджака портмоне и извлёк из его недр золотую монету ушедшей империи. Бросив её на стол, я пояснил:

— Даже это можно назвать больше деньгами, чем вся та раскрашенная бумага. Нам же пытаются доказать, что необеспеченные деньги это знак стоимости. Как же! Особый товар, ценная бумага. Чушь! Это записи по счетам и ничего больше. Настоящие деньги — это только товарные.

Юля не стала возражать, сгребла пяти и однодолларовые купюры в горку, осмотрелась в поисках тары и, ничего не придумав лучше, взяла стоящий на полочке кубок в виде глубокой чаши с гравюрой парусника и засунула туда выигрыш.

— Будет стоять у меня, пока не отыграетесь, — сказала и вышла за дверь.

Сделав глоток только что принесённого кофе, я спросил:

— Так что всё же случилось, раз вы прибыли так внезапно?

Товарищ Сергей, вольготно расположившись на диване, приподнялся и подошёл к окну. Потрогав пальцем деревянную раму из дорогой махагони, и вдруг резко на каблуках развернулся в мою сторону. Весь его вид говорил — слушайте:

— Вчера, на перекрёстке Большая Осиповская и проспекта Энгельса около восемнадцати часов была зарегистрирована авария. Со слов очевидцев, грузовик протаранил легковой автомобиль и умчался в сторону Сосновки. Водитель и пассажир так же скрылись с места происшествия, оставив автомобиль на месте. И что любопытно, в Ленинграде всего три автомобиля 'Бьюик' этого года. Два у вас и один в Смольном. А шестидесятой серии, пострадавшей, так и вовсе один. Ваши номера в особом списке и поэтому известили соответствующую службу. Я осмотрел автомобиль. Там всё в крови.

— Товарищ Сергей, моя машина возле санатория. А в шесть часов, ну, может в шесть двадцать я был в Коккорево, потом к Николаю Ивановичу заехали. Да оттуда только до города час езды и то, если гнать, не смотря на спидометр. Бьюик хоть и скоростная машина, но отнюдь не спортивная и уж точно не самолёт.

— К вам никаких претензий. Видел я вашу машину, целая и невредимая.

— А что тогда беспокоит?

— Свидетельница утверждает, что мужчина в светлом плаще, — товарищ Сергей посмотрел на дверь (в приёмной, то есть за дверью, стоял открытый шкаф с верхней одеждой) — вытащил мёртвую женщину в тёмно-синем пальто и понёс её в проходную. Я был там. Следы крови чётко показывают путь от машины до арки и обрываются. И беспокоит меня то, что плащ по описанию как ваш, пальто как у вашего секретаря, машина как у вас, даже шляпа, оставленная на заднем сидении. Кстати, где ваша шляпа?

— А чёрт её знает. Потерял где-то. С этими общественными гардеробными самообслуживания можно вообще не в своём пальто уйти.

— Вот и думайте, мистер Борисов, какого чёрта происходят такие совпадения. Да ещё внезапная пропажа связи. Сегодня мне докладывать товарищу Жданову, и я не знаю, какую версию ему преподнести. Правдивую или удобную?

— Безусловно, удобную. Какой прок от правдивой версии. Я предположил бы версию с двойниками. Красиво и правдоподобно. Знаете, мне недавно рассказали, что у руководителя Германии есть двойник, Густав Веллер, из Бреслау. Говорят, удивительное сходство. Впрочем, что говорить вы и сами знаете. Осталось только грузовик отыскать и водителя.

— Грузовик-то отыскали, чай не иголка в стогу сена. Хозяйство политехнического института. Водителя вот нет, и думаю, найти его нам вряд ли предвидится. Просто так к бамперу бревно не закрепляют.

— Бревно как таран? До такого бы даже в Нью-Йорке не додумались бы.

Товарищ Сергей хмыкнул.

— Чтобы не повредить грузовик, там какая-то неувязка с тормозным барабаном. Так начальник гаража объяснил самодеятельность своего нового шофёра.

— Нелепое объяснение. Если бы я подобное задумывал, то приварил бы рельсу.

— В Нью-Йорке может и приварили, здесь поступают проще, используют что под рукой.

— Кстати, по поводу водителя: в Нью-Йорке привязывают груз к ногам и в Гудзон. У газетчиков это называется 'Lupara Bianca'. Как они пишут: 'Лупара бианка на то и лупара бианка, что бы никогда не находили тел и не знали причину смерти'. Так что поиски моно начинать с Невы.

— В Ленинграде могут поступить с большим изяществом, если так можно назвать подобное изуверство, расчленить.

— Радикально.

— А то! — произнёс товарищ Сергей. — Ладно. Перестанем сравнивать города и преступления. Спасибо за чай. Да, чуть не забыл, не одолжите мне на пару дней автомобиль? Похоже, я на последних каплях бензина сюда добрался.

— Машины в гараже, а если лень идти, то берите что у входа. Где оставляю ключи, вы и так знаете. Похоже, я пару дней не сяду за руль.

— Спасибо. И вот ещё, пожалуй, я пришлю парочку своих ребят. На первое время пока тут побудят, пристройте их в штат. Пусть потрутся, присмотрятся, по округе походят, заодно и мою машину им отдадите. Не нравится мне 'случайные' отключения связи.

— Ребята это хорошо, только что мне с ними делать?

— Да что хотите, то и делайте.

— У меня встречное предложение. Вот вы сказали 'ладно', и я кое-что вспомнил. На днях из Парголовской артели 'Арес' пришли кое-какие образцы, выпуск которых я хотел бы наладить тут.

— Вот не можете вы дня спокойно прожить, без этих предложений, делишек, выгоды.

— Это издержки воспитания буржуазной системой, — усмехнулся я.

— Сделаем так: я сейчас посмотрю, и завтра, если возможно, отдадите образец моим людям, а уж потом обмозгуем.

— Одну минуту.

Я подошёл к кладовке, через помещение которой можно было подняться на бельведер, и вытянул один из ящиков, стоящих под винтовой лестницей.

— Знакомьтесь, пулемёт 'Ладный' под пистолетный патрон 7,62.

Товарищ Сергей внимательно, стараясь не пропустить ни единой мелочи, осмотрел изделие и сел в кресло.

— И когда артель со штуцеров перешла на изготовление пулемётов? — спросил он. — Или на охоту теперь ходят с этим? Следующий этап, как я понимаю, шрапнелью по кабанам из пушки? Ведь было же всё нормально. Вот на кой хрен лезть не в своё дело? Знайте, меня эти ваши выверты когда-нибудь подведут под монастырь. Я даже не смогу перечислить все статьи Закона, которые вы нарушили только за этот день.

— Как можно запретить изыскания? — не претендуя на эмоции, равнодушно, словно размышляя о неоспоримых вещах, произнёс я вслух.

— Конечно, никак, — так же спокойно ответил товарищ Сергей, давая понять, что все возмущения произнесены и что сделано, то сделано.

— Вот и я так же говорю. Профессия оружейника подразумевает под собой не просто слесарничество и инженерное дело, а ещё фантазию. Что же касается пулемёта, были мысли заняться поставками в Красную Армию и в ваш ФБР. Образцы, так сказать, обкатывались задолго до нашей встречи. Даже коротенький кинофильм снят, можно посмотреть.

— Кино? Чёрт с вами, вы у нас на особом положении. Идёмте, посмотрим кинофильм.

На экране возник солдат в реплике формы Красной армии, но в амуниции далёкой от Устава. Создавалось впечатление, что военным консультантом выступал старый белогвардеец, эмигрировавший так давно, что позабыл всё на свете. Изменённая каска в пятнистом чехле, вместо обмоток ботинки с высоким голенищем, вместо галифе брюки как у морского пехотинца, на закрывающей всю грудь гимнастёрке толстая безрукавка, петлицы рядового бойца и тут же угольник на рукаве как у младшего лейтенанта. Чуждо смотрелась пистолетная кобура на ноге с оружием, напоминающим ТТ или Colt М1911. Изображение стало уменьшаться, словно камера поползла назад, а на обзоре предстал расстеленный на песке брезент и стоящий на сошках маленький пулемёт. Солдат заговорил, а по низу кадра появился текст:

'Когда вы сидите на трибуне стадиона и смотрите на состязание бегунов, расстояние в четверть мили кажется вам сущей чепухой'. В этот момент на экране возник Берлинский Олимпийский стадион 'Олимпияштадион' и бегущие спортсмены.

'Но бежать по открытой местности в полной выкладке под палящими лучами солнца, — солдат схватил пулемёт и побежал — или под проливным дождём, — картинка поменялась, и солдат оказался в степи, громыхал гром и дождь лил как из ведра — или не дай бог по снегу'.

Возникла лесостепь, глубокие сугробы, а солдат продолжал бежать, правда, теперь на нём был маскировочный халат, а лицо закрывала маска противогаза.

'И преодолеть при этом несколько спусков и подъёмов', — солдат поднялся на холм, а спускался уже при другой погоде, без зимнего халата и похоже весной.

'Прежде чем добежать до траншеи с противником, не ожидая от него ничего хорошего, — возле бегущего солдата возникли трассеры от пуль, взрывы, дым, огонь и даже колючая проволока — довольно трудно'.

Камера будто воспарила вверх, показывая общий план, и вновь устремилась к герою. Выбрав момент, он спрыгнул в траншею и двумя длинными очередями влево и вправо 'очистил' её от противника. Причём форма и каски вражеских солдат были очень похожи на амуницию военнослужащих Кайзеровских войск. Падали 'убитые' манекены реалистично, даже слишком правдоподобно.

'Я бы сказал, чертовски трудно', — произнёс он, когда рухнул последний солдат противника.

На экране появилась траншея с десятиметровой высоты, и весь ратный труд бойца был виден как на ладони.

'Поэтому только цифры и факты. Одиннадцать с половиной фунтов вес без боезапаса и шестнадцать с половиной с лентой в сто пятьдесят патронов в нейлоновом коробе. Не боится пыли, — пулемёт был словно вывалян в муке и продолжал стрелять — не страшна грязь и вода, — пулемёт бросили в лужу и, достав оттуда, продолжили стрельбу — не страшен холод'. Солдат вёл огонь, лёжа в снежном сугробе. В самом конце ролика из установленного на треножный станок пулемёта, он расстрелял две соединённые ленты по ростовым мишеням, причём картина охватывала всё поле и возникла стрелочка, указывающая расстояние до целей: четверть мили. После чего солдат встал и доложил: 'Триста выстрелов и ни единой осечки. Ладный пулемёт (поднял вверх большой палец)'.

— Впечатляет, — произнёс товарищ Сергей. — Киноплёнку забрать можно?

— Конечно. Заметьте, пистолетный патрон 7,62х25. Легче всех известных пулемётов, минимум фрезерованных деталей, сварка, штамповка, заклёпки. Сплошная экономия. Всего сто пятьдесят долларов в производстве. Гораздо дешевле 'Томпсона'. Готов поставить станки и материалы для опытного производства всего цикла, начиная со ствола и заканчивая прикладом.

— Это всё интересно, только я не понял, сколько в наших килограммах?

— Пять килограмм триста грамм вес изделия и семь килограмм шестьсот тридцать грамм соответственно с боезапасом.

— Весьма приемлемо, но почти в полтора раза тяжелее СВТ-40, — произнёс первые слова критики товарищ Сергей, — и сопоставим с пехотным пулемётом Дегтярёва, если у того убрать сошки и дисковый магазин. К слову, полноценный пулемёт ДП, пуля, выпущенная из которого прошьёт мешок с песком, отпускают по 1200 рублей за единицу и 150 долларов для оружия, где тот же мешок непреодолимая преграда ни такая и низкая цена.

— У каждого оружия свои задачи.

— Не спорю. Вот только выдержит ли пулемётчик на поле боя без второго номера?

— Выдержит. В этом вся суть подобного пулемёта. Есть вариант подачи боепитания прямо из ранца с использованием рассыпной ленты на шестьсот патронов. Этот сюжет ещё не снят, да и изобретение не запатентовано.

— Ясно, — коротко сказал товарищ Сергей, что даже не требовалось добавить 'мы вам перезвоним'.

* * *

Ближе к одиннадцати прибыли двое молодых парней лет по восемнадцать-двадцать похожие как близнецы. Соль и Сахар, — представились они. Одеты парни были по-казённому и скромно: в коротких, как у школьников курточках, в белых рубашках, широких брюках с ботинками из грубой кожи и в твидовых кепках коппола. В руках у каждого было по фибровому чемоданчику со стальными уголками. Юля находилась в отъезде, так что обошлись без напитков, да и кроме кока-колы им и предложить было нечего. Я не знаю, есть ли ограничения реализации алкоголя по возрасту в Ленинграде, но им я бы и пиво не продал. Лица хоть и юношеские, но какие-то больно дерзкие.

— Парни, ко мне обращаться шеф, мистер Борисов или товарищ директор. Кто я такой, думаю, вас посвятили. Для начала, следует переодеться, а то вы на фоне остальных сотрудников выглядите слишком чужеродно. В столовую в таком виде вас не пустят. Во флигелях детская клиника и санаторный корпус. Нахождение там исключительно в скрабах либо в белых халатах и сменной обуви. Товарищ Сергей просил ввести вас в штат и единственные свободные должности, это детский инструктор по лётной подготовке и сэйлингу.

— Дети авиаторы? У вас есть самолёт? Что, серьёзно? Сэйлинг это кто? — посыпались вопросы.

— Отвечаю по порядку. В этом году создан авиационный и кружок парусного спорта для детей, проходящих лечение в санатории. Они смотрят кино и мультфильмы про то, как летать на самолётах или ходить под парусами. Простые видео курсы из разных стран, переведённые на русский язык. Порядок подготовки, назначение приборов, руля, рычагов, из каких деталей состоит аэроплан или яхта, и так далее: вяжут разные узлы, примеряют амуницию, сидят за тренажёрами. Кто хочет, берёт брошюры и вникает досконально. И да, у нас есть два самолёта. Один в ящиках возле конюшен, а второй на берегу Коккорево. Там яхт-клуб строится и помимо яхт будет гидросамолёт. Планировали с середины мая катать детишек над Ладогой и по озеру.

— Это ещё зачем? — спросил Сахар.

— Болея, дети приобретают эмоциональные расстройства, подавленность, тревожность, ухудшается моторика, страдает память, а новые радостные ощущения хорошо помогают их преодолеть. Итак, что решили?

— Нам всё равно, кем числиться, — ответил за двоих Соль.

— Я сейчас позвоню Ершову, и он заведёт на вас карточки. Канистру бензина и лейку возьмёте в гараже, туда же загоните вашу машину, которая оставлена у парадной. Вопросы есть?

— Есть вопросы. Нам приказали забрать пулемёт и ящики.

— Какой пулемёт?

Сахар и Соль переглянулись и не нашли что сказать.

— Товарищ Сергей наверно неправильно меня понял. Я дам вам посмотреть, возможно, пострелять, если у вас есть патроны. Но просто так отдать? Нет, пулемёта я вам не дам. Я продаю, если вы до сих пор не уяснили.

— А мы тут порядок охраняем, мистер, — сказал Соль, произнеся последнее слова с явным негативом.

— Так, ребятки, идите ка оформляйтесь. В регистратуре спросите, как пройти к Ершову.

Деловые больно. Даже у статуи Свободы , подаренной французами американскому народу, есть хозяин.

На обед баба Маша сварила обалденный рассольник и приготовила тушёную говядину с черносливом и перловой кашей. В столовой существовало два основных и внеплановое меню. Одно для персонала клиники, другое диетическое, для деток из санатория. В принципе, заказывать можно было и то и другое, но для этого стоило заранее подавать заявку. Особой популярностью пользовались соки из апельсинового концентрата, манго и томатный — разливаемые из огромных колб. Для детей в меню были и яблочные, и сливовые, и морковные, и всякие комбинированные, но я предпочитал фруктовый кисель либо компот. Любили котлеты, голубцы и майонез, а мне нравились тефтели и сметана. Что касалось лично меня, то я отдавал предпочтение диетическому столу. Внеплановое третье меню появлялось по необходимости (готовили для строителей или командированных). В их термосы попадало то, что пользовалось меньшей популярностью среди персонала, но от этого еда хуже не становилась и они в отличие от остальных могли заказать шашлыки для самостоятельного приготовления, куру гриль или то, отчего у диетологов начиналась изжога от одного только названия. Ведь издавна известно, что полезное редко бывает вкусным и наоборот. Всё, что оставалось от суточного набора, разрешалось забрать с собой бабе Маше и двум её 'поварятам' (такие же тёти, только чуть меньше объёмом). Изначально были большие сумки, а потом, как-то стало получаться так, что и не несли практически ничего. Во-первых, выдавался еженедельный продуктовый паёк; во-вторых, повара настолько набили руку, что излишков практически не оставалось; а в-третьих, когда не запрещалось, пропадал этот дух воровства, где на работе нужно было унести хотя бы гвоздь. Ещё в гараж дополнительно относили 'кость' для премирования сторожевого пса. Так что в пищевом секторе намечалась полнейшая гармония и сотрудники были довольны. Исключение составляли наши сторожа. В ночное дежурство им полагался кофе (от которого всегда отказывались), чай и бутерброды. Вот эти бутерброды по завершении дежурства они постоянно забирали домой. Объяснений я этому не находил, но стоило прекратить выдачу хлеба с маслом, деды тут же зароптали: отдай положенное. Кроме совсем экзотических фруктов и не сезонных овощей, которых достать было сложно, всего было в избытке, даже дичь. И вот, в самый разгар обеда, когда салат стремительно исчезал с тарелки, с перетянутыми шпагатом бумажными свёртками в руках, заявились Сахар с Солью. Оставив поклажу у свободного столика, уже с подносами они направились к месту раздачи и, минуя мармиты с парящими блюдами, остановились напротив повара в белоснежном кителе и высоком накрахмаленном колпаке.

— Два рассольника, котлеты, салат, вон тот с огурцом.

— Сыра ещё возьми, — добавил второй.

— Сыру нарезанного и два по пятьдесят коньяку.

— А поварёшкой в лоб? — спросила нахмурившаяся баба Маша.

— Что?

— Ты что? На курорт явился? Может, тебе оркестр духовой играть должен? Вы в столовую зашли, приятного аппетита пожелали кому? А ну, вон отсюда! Видишь, всё чисто, ни пылинки, а ты в ботинках грязных да без халата, как хухря какой! Вон, я сказала!

— Ах ты, контра! — вырвалось у одного из них, что даже плавающий в аквариуме осётр встрепенулся.

Однако шеф-повар и глазом не повела.

— Да я самому товарищу Кирову готовила! Вон отсюда!

Соль и Сахар с недоумением посмотрели в мою сторону. Я и сам сидел в белом халате и парусиновых туфлях на ногах. А как иначе, если ввел правила, будь добр исполнять наравне со всеми. Разложение коллектива начинается с мелких исключений. Сначала одно, потом другое, потом появляются привилегии для любимчиков.

— Так, двое из ларца! — произнёс я. — Вышли из столовой, привели форму одежды в порядок и потом зашли. Исполнять!

Побросав подносы, Сахар и Соль ретировались.

Дождавшись, пока закрылась дверь в столовую, я подошёл к линии раздачи.

— Баб Маша, как появятся, — указывая рукой на дверь — накорми от всей души, они с раннего утра голодные, а от этого злые и поглупевшие. И объясни служивым, что блюда у нас набирают сами и не коньяк у тебя там, а шиповника отвар. Спасибо за обед, рассольник и говядина выше всяких похвал.

Выйдя в вестибюль, я заметил ругающихся между собой бойцов. Переодеваться они явно не думали. Пришлось подойти.

— Ребята, то, что вы сами того не зная соблюдаете этикет и не пожелали приятного аппетита на всю столовую, это замечательно. Но! Неужели вы стали плохо слышать или ваш слух стал для этого слишком деликатен? Всё, что я сказал, когда собирал вас в своём кабинете для вас должно быть ясным, как книга с крупным шрифтом. Я напомню вам, кто есть кто, если преподаватели не вбили в ваши светлые головы понятия о субординации! За территорией санатория хоть на голове стойте и в грязи барахтайтесь, а тут...

— Мы не знаем, где переодеться и оставить своё, — на одном дыхании произнёс Соль.

'Детский сад, — подумал я. — Наглость, может, и второе счастье, но не во всех же случаях. Иногда и простой сообразительности должно хватать: спросить уж всяко можно было, хотя бы у того же Ершова'.

— Десять минут на переодевание. Двадцать минут на обед и в тринадцать сорок пять жду вас у себя.

— Линитя, — обратился я к медсестре. — Будь добра, покажи, где у нас шкафчики для одежды и можно переодеться. А я пока подежурю за тебя.

Вернувшись не так скоро, как я рассчитывал, девушка извинилась. Не скажу, чтобы она молодым людям глазки строила, видимо просто заболталась. Как говорят французы: 'если б молодость знала, если б старость могла'. Поворчав для порядка, я сдал пост и пошёл к себе.

Пока было свободное время, я обратился к 'Помощнику' с просьбой спроецировать на плоскость физиономии сопровождавших Филипа здоровяков, когда встретились в театре. Надев очки и положив лист бумаги, я принялся очерчивать контуры и вскоре получил абрис первого, а затем и второго, сидевшего за рулём грузовика. Сорок восемь процентов совпадения это не слишком много. Конечно, человек может загримироваться, и система распознания лиц станет фактически бессильна. Но остаётся моторика, привычки почесать голову или нос, отличительное поведение тела при чихании, сморкании и даже сплёвывает человек по-своему. Но и это всё можно предусмотреть. Вот только зачем все эти ухищрения?

За разглядыванием рисунков меня застал стук в дверь, и 'Разрешите?', произнесённое кем-то из 'приправ'. Дали же позывные, прости господи. Никакой фантазии, ещё бы сено-солома вспомнили, 'белая смерть', блин.

— Войдите, — сказал я, и, посмотрев на сменившийся внешний вид, добавил: — совсем другое дело.

Сахар и Соль вяло улыбнулись.

Вдруг зазвонил телефон в приёмной. Поднявшись из-за стола, я подошёл к аппарату. Жаль, что официально невозможно поставить определитель номера, но одна хорошая новость уже есть: связь восстановили.

— Санаторий Осиновая роща, приёмная, слушаю вас, — произнёс я, что обычно в таких случаях говорит Юля.

'Это я, Юра. Телефонист. Проверка связи'.

— Юра, это директор. Что там случилось?

'Кабель нам порвали в двух местах, — послышалось в трубке. — Прямо возле санатория. У нас колодец общий, одна ветка на Юкки, а вторая на станцию Левашово. Я сначала станционный прозванивать начал. Нашёл обрыв, представляете, крысы погрызли. В общем, спаял провода и ничего. Нет сигнала. А морячок говорит, мол, нужно всю линию смотреть. Народ нынче ушлый'.

— Юра, правильно говорить: технологическое нарушение на кабельной линии. А то, выслушав тебя, мне стало казаться, что вокруг враги и всё пропало. Где ещё обрыв обнаружен?

'В колодце у вокзала, перед разветвлением. Кто-то взрезал обмотку, и подключиться хотел напрямую, тут провода наружу идут, только к трубке присоединить'.

Вот он результат нехватки современного телефонного оборудования. Получить городской номер в Ленинграде практически невозможно, хотя свободные номера ещё остались. В областях всё ещё превалирует ручная телефонная связь с операторами на коммутаторе. В Парголово ситуация ни чуть не лучше и даже стационарных общественных телефонов на двадцать тысяч жителей всего шесть. Так что сегодня тот самый день, когда санаторий и все связанные с нами артели перейдут на радиосвязь в диапазоне 250-390 МГц.

— Спасибо за работу, — сказал я. — Возвращайтесь назад.

Зайдя в кабинет, я заметил рассматривающих рисунки бойцов.

— Нашли что-то интересное? — спросил я.

— Нет, ничего,— ответил Сахар. — Только вопрос: а почему у медсестры чёрная полоска на шапочке?

— Это означает, что она дипломированная медсестра.

— А ты говорил, что из морга, — попенял своего коллегу Соль и тут же задал свой вопрос:

— А зачем она при знакомстве приседала?

— Это называется книксен. Форма вежливого приветствия. Или вы желали лицезреть реверанс, как особо знатные персоны? В санатории, многие медсёстры получали образование в буржуазной Прибалтике. А там так принято.

Ребята многозначительно кивнули, но промолчали.

— Так, на заметку. Раз снова появилась связь, то в приёмной стоит бильдаппарат MVC, по нему можно передать любое изображение. При условии, что читали детскую брошюру Шефера и умеете обращаться с техникой. В противном случае, придётся дождаться секретаря.

— Товарищ директор, нам ничего передавать не надо.

Ага, не надо... а то я не видел, как рисунки с рожами разглядывали. Тем более у их начальника бильдаппарат есть, сам дарил. Ладно, надо бы стресс снять, да ребят проверить. Сняв белый халат и повесив его в шкаф, я некоторое время рассматривал сложенные в стопку свитера и брюки, выбрав джемпер с кожаными нашивками и охотничьи армированные тюленьей кожей штаны. В отделении верхней одежды — ветровку, сапоги на шнуровке и трикотажную шапочку. Если не судить строго, то в комплекции присланные товарищем Сергеем бойцы немного уступают мне. Рост у них ниже и я толще. Тем не мене, свитера и ветровки как раз выручают в этой ситуации. Штаны с подтяжками так же на плюс минус полтора размера, а номер обуви у нас одинаков. Отобрав несколько футболок и такую же, как у меня одежду, спросил:

— Вы хоть стрелять умеете?

Ребята ухмыльнулись.

— Зря ёрничаете. Лучший стрелковый батальон приграничного Белорусского военного округа выбивает из трёхлинейки только 3,7 балла из пяти возможных, лучший Московского округа 3,75. Но тут и до этих позорных результатов не дотягивают. Где ближайший тир, знаете?

Судя по молчанию, и удивлению на лицах не знали.

— Тогда ближайший тир на Большом озере. Взяли эту одежду с собой и дуйте к своим шкафчикам переодеваться. Мы едем к охотничьей заимке, в гольф играть.

И если до сего момента 'приправы' перемещались с некоторой ленцой, то сейчас понеслись буквально галопом. Видно, что кабинетная работа не для них, им поле подавай, простор от сих и до тех мест, докуда глаза видят.

— Баба Маша, — сказал я в трубку, дозвонившись до столовой, — пожалуйста, собери в дорогу с десяток бутербродов и двухлитровый термос с кофе. Всё в мой походный рюкзак. Пусть в регистратуре для меня оставят. Только прямо сейчас.

С бутербродами в санатории отдельная любовь и возникла она с момента появления ломтерезки с электроприводом. Слайсер нарезал тонкими ломтиками сыры и колбасу, ветчину и копчёный бекон. Расход — будем честно говорить, не самых полезных продуктов — заметно снижался. Сэндвичи стали популярны, ведь часто практиковался сухой паёк строителям и те, кто имел на воспитании детей, всегда брали нарезку для завтраков. Так и повелось со временем, что сотрудники оставляли на кухне тормозки, а повара их наполняли. Были и те, кто предпочитал получить условный кусок окорока раз в неделю, но это скорее исключение из общего правила. Такой же слайсер с кофемашиной мы подарили буфету Мариинки, и имели возможность приобретать контрамарки на любое представление наравне с наркоматами. Бьюсь об заклад, буфетчица только на одном салями уже зубы себе золотые вставила.

Пройдя мимо стоящего автомобиля товарища Сергея, ребята немного удивились, так как знали, что до озера метров семьсот, и говорили о поездке, а не пешем путешествии, отчего сбавили шаг. Вдруг, кое-кто позабыл о сказанном.

— Идите, идите. Мы сейчас на площадку, — стал объяснять я. — Возьмём маленькую машину, погрузим всё необходимое и в путь. На этой легковушке там не проехать, нужен вездеход, а ваше начальство похоже не балуют надёжным транспортом.

Искомая машина, которую я собирался передать Николаю Ивановичу, стояла возле самого края с уже прикреплённым прицепом, замыкая целый ряд однотипных товарок. Единственное её отличие от других состояло в том, что она была радиофицирована. Перенастроенная радиостанция SCR 510 с гибкой, восьмифутовой антенной располагались слева от заднего сиденья, и занимала место патронного ящика. Председателю сельсовета воевать уже поздно, да и связь ему гораздо важнее нежили свободное пространство.

— Два ведущих моста через четыре рессоры несут на себе прочную лонжеронную раму и кузов, — стал знакомить парней с автомобилем, освобождая его от брезентового чехла. — Шестьдесят лошадиных сил, коробка передач в три ступени, длинным рычагом переключать чётко по схеме на рисунке. Короткие рычаги — демультипликаторы. От себя низшая ступень, к себе высшая. Передний мост и задний мост. Агрегат проще просто некуда. Четырнадцатилетний школьник начинает ездить на нём через двадцать минут после ознакомления. Вам, здоровым лбам, даю полчаса. Ключ в замке зажигания. Проедете вперёд и дальше строго по белой линии. Сделаете круг и возвращаетесь назад.

Один раз показал на примере и оставил авто в пытливые руки. Пока 'два 'С'' осваивали технику, я подошёл к английскому седельному тягачу. 'Scammell Pioneer' с 30-тонным полуприцепом — если и не мастодонт среди грузовиков, то уж точно крепкий, могучий и неторопливый буйвол. Созданный для военных нужд он отлично справлялся с гражданскими задачами, и даже грубые формы не мешали ему. Обычно им перевозили бульдозеры, но появись на нём танк, такой как 'М3 генерал Ли', то и его бы потянул. Удачная машина, особенно в исполнении ремонтной 'выручайки'. Попавшие в неприятности танкисты, заслуженно называли 'Пионера' спасителем из-за своей лебёдки и Красной Армии такие машины пригодятся, хотя я отдавал предпочтение трёхосным балластным тягачам Diamond T980. Сейчас на прицепе был закреплён домик-вагон на колёсах, которым пользовались строители, и в данный момент размещался мой склад всякой всячины. Прямо в тамбуре лежали несколько ящиков и, открыв нужный, на свет показался пистолет-пулемёт Томпсона М1928. Submachine guns или SMG, как сокращают американцы. Оставленный им след в истории неоспорим. С годами он менялся, но оставался интересен в любой ипостаси. Для кинематографа это оружие — свидетель событий 'сухого закона' и вознесение мафии на пьедестал, для оружейников — образец блестящих технических решений и совершенный по форме механизм, для пользователя — желанный предмет обладания идеализируемой вещью. Но всё же это не предмет искусства. Тяжёлый, без малого пять килограмм, сомнительной надёжности в полевых условиях, и не убиваемый в тире, со слабым патроном Кольта .45 АСР, но хорошим останавливающим эффектом пули. Великолепен в стрельбе на тридцать три ярда и плачевен на сто. Он почти без отдачи с шикарным компенсатором Каттса и чудовищно дорогой из-за фрезеровки. На момент создания, безусловно, флагман в области автоматического стрелкового оружия. Но сейчас, увы, анахронизм, хотя американцы воевали с ним и после Вьетнама. Автоматы Дегтярёва, Шпагина, Шпитального куда практичнее и сегодня появится возможность сравнить их. Ни на одном оружии я не видел столько выбитых патентов, да и назван он не в честь создателей: Эйкхоффа, Пейна и Голла. Берём три штуки с разными магазинами и мешок патронов (у меня патроны в пачках по пятьдесят штук, а они соответственно в вещевом мешке). Ребята молодые, энергию девать некуда, пускай с пружинками поиграются, понабивают. Важно, не забыть про девять кликов на огромном 'бубне'. Впрочем, если ты не гангстер из кинолент и часто с 'томпсоном' на плече, то в подсумке на ремне будешь носить магазины гораздо скромнее. Оружие направилось в сумку для гольфа, а мешок на бетонку. В следующем закутке ЛАДы. Тут сложнее, один ящик — один пулемёт и целая закреплённая на крышке панель ЗИПа, начиная от пламегасителей и заканчивая шомполом для чистки. Тяжеловато и неудобно выносить, так как проход забит всякой мелочью и сам вагончик совсем не параллельно земле, а стоит под углом. Но разве это непреодолимое препятствие? Короба со снаряжёнными лентами и пулемётный станок лежали отдельно. Тут придётся брать ящиками, ведь и сидеть на чём-то надо. Что ещё можно было прихватить помимо наушников и очков? — наверно дробовики с кольтами. Не то, чтобы всё это было категорически необходимо, но уж если наметил пострелять, то к делу надо подходить серьёзно. С помповыми ружьями всё понятно, но на стрельбище американец без кольта, как англичанин без чая в пять часов. Доля правды в этой шутке есть. Многие офицеры, особенно из Айдахо, Флориды, Южной Каролины предпочитают носить только револьверы. Что поделать, дань традиций. В той же Военной академии Миссури помимо верховой езды и фехтования, школьники сдают зачёт по стрельбе именно из револьвера. И наконец, то, ради чего и затевалось мероприятие — пистолет-пулемёт так похожий на ППС. Сейчас это разобранный на составляющие набор металлически предметов и пружин, но так всё и задумано.

Когда накатавшиеся по площадке ребята вернулись назад, у моих ног покоилась целая гора нужных вещей. Не получается у меня выбраться куда-то налегке. Всегда находятся сто причин, почему нужно взять с собой то, это и про запас ещё что-нибудь.

* * *

Разобравшись со своими делами в Политехническом институте и приняв должность третьего переводчика с португальского языка, иными словами: переводчик по вызову без привязки к рабочему месту, Васильева села на трамвай и доехав до Перекупного переулка, вышла. Чуть погодя, уставившись в витрину обувного магазина, она что-то для себя решала, по крайней мере, так могли подумать прохожие со стороны, и в итоге передумала; ботиночки в витрине стояли дорогие. Пройдя пару домов, она оказалась на 9-й Советской улице, где зашла в третий подъезд первого здания. Поднявшись по лестнице, она вынула ключи из сумочки и отворила дверь. Квартира состояла из нескольких комнат, но Юля чётко прошла по коридору и зашла в самую крайнюю слева. В комнате с тяжёлыми тёмно-зелёными портьерами стоял ореховый письменный стол с классическим зелёным сукном, настольная электрическая лампа, набор для письма и стул. На стене висело несколько картин в золочёных массивных рамах и старинное, в полный рост зеркало с канделябрами. Сев за стол, Юля привычным движением открыла выдвижной ящик и вынула оттуда несколько листов бумаги. Обмакнув перо в чернила, женщина стала писать незапланированный на сегодня отчёт. Обычно, она приходила сюда по воскресеньям, но были предусмотрены и такие варианты, когда время не терпело отлагательств.

'В согласии с вашими инструкциями, личный кабинет объекта 'Макропулос' был проверен на предмет нахождения необычных вещей. Для этого пришлось вскрыть сейф. Единственный ключ находится у объекта и мне пришлось изготовить дубликат в мастерской 17-Б. Насколько я могу судить, содержимое сейфа не сохранено в том же состоянии, когда объект 'Макропулос' закрыл его вчера вечером на моих глазах. Сейф абсолютно пуст. Принципиальная схема работы новейшей радиостанции и образец, которые я видела, нигде не обнаружены. Тщательное обследование на предмет оптических иллюзий, потайных ниш и прочего, ничего не дало. Необычных вещей, ампул, лекарственных препаратов не обнаружено. С большой вероятностью объект пользуется другим тайником'.

Подписавшись, Юля использовала промокашку. Ещё раз прочла и сложила листок пополам, затем ещё раз и положила в конверт, заклеив его. Подвинув к себе новый лист бумаги, она принялась писать о событиях вчерашнего утра и вечера.

'...Намерена сообщить, что в ходе операции 'Дом, милый дом', после общения с гражданином Лившицем Срулем Абрамовичем, на объект было совершено покушение. Машина объекта подверглась тарану автомобилем ГАЗ-АА, первые цифры номера 41. В ходе аварии я получила травму головы, сильную кровопотерю и кратковременно теряла сознание. Окончательно пришла в себя в автомобиле объекта 'Макропулос' возле деревни Коккорево. Объект утверждал, что после ухода из квартиры Лившица, из-за артериальной гипертензии у меня случился эпистаксис, и я заснула в машине, когда мы уехали после оказания мне помощи. Участие в аварии объект отрицал. Осмотрев себя в зеркальце, я не нашла никаких видимых повреждений. Однако мною было обнаружено, что порванный накануне чулок на левой ноге не имеет повреждений, а чулок на правой ноге имеет разрыв. Из этого мною сделан вывод, что кто-то имел возможность снять с меня эти чулки в момент беспамятства. Свои подозрения объекту я не сообщала.

Этой же ночью, в кабинете директора санатория, я предложила объекту 'Макропулос' отметить приобретение дачи, согласно полученной рекомендации. В процессе этого мероприятия мы стали играть в карты (покер). Объект на моих глазах открыл сейф и доставал из него несколько упаковок долларов США, номиналом в один и пять долларов. На эти деньги мы играли. В три часа ночи объект 'Макропулос' предложил вызвать музыкантов и танцовщиц, но телефон не работал. Игра продолжалась до семи утра, пока в санаторий не приехал товарищ Х. Агент Красивая'.

Задумавшись, Юля достала ещё один лист бумаги и переписала последний текст заново, без рассказа об аварии, пряча черновик в сумочку. Заклеив второй конверт, она лишние листы положила в стол и, встав, посмотрела на себя в зеркало. Ей всё время казалось, что за зеркалом кто-то сидит и наблюдает. Преодолев желание показать тому, кто за зеркалом, что она знает о нём, Юля поправила волосы и, взяв конверты, вышла в коридор. Рядом с вешалкой, в стене была металлическая заслонка, как в печке. Отодвинув её, она бросила конверты внутрь. 'Ненавижу!' — сказала сама себе и вышла из квартиры.

* * *

Двое мужчин молча шли по коридору с разных концов навстречу друг другу, идя в ногу, почти по-военному. Несмотря на сближение в то же время они сохраняли заметную дистанцию, как будто каждый из них обладал магнитными свойствами, которые разводили их в стороны, как одновременно заряженные частицы. Отсутствие вежливых реплик, которыми при встрече обмениваются обычно все воспитанные люди, и их явная антипатия друг к другу делали атмосферу напряжённой. 'Соль' и 'Сахар' зашли в кабинет начальника ровно в девять ноль-ноль, и словно сбросив полюса недоверия преобразились. Чётко пожелав здравия, каждый из них протянул по листку бумаги с рисунком.

Товарищ Сергей мельком глянул на грубо нарисованные портреты и выдавил из себя улыбку. Эти лица он знал. Да что там знал, когда-то они были кандидатами в его отдел, но предпочли 'Большой дом' на Литейном и Лубянку. Его профессия заставляла встречаться с разными людьми. С теми, к кому мир был жесток, и с теми, кто сам был жесток к миру. И он точно знал, что они редко оказывались одними и теми же людьми. Этих он бы отнёс ко вторым и не испытывал бы какого-либо сожаления, если бы они оставили этот мир навсегда.

3. Успеть до восхода.

Последние недели весны стали подобны срочному переезду цирка: некормленые звери ревут, купол не складывается, костюмер пропал, а артисты после бенефиса пьяны. Все куда-то спешат и каждую минуту дают новые вводные. Как говорится, скрипучее колесо всегда выпросит смазку. В нашем случае, это стало подготовкой к празднованию дня Интернационала, а смазкой выступала помощь детям Китая. Как и главное чем медики могли помочь маленьким китайским товарищам, если у самих пусто? Исходя из профильности нашего предприятия, логично было бы предположить просить послать лекарства. Нет вопросов: у нас есть чем лечить дизентерию, коклюш и десятки других болезней, которым подвержены дети. Это была бы фактическая помощь, которая сохранит жизни. Понятно, что нужно сохранять здравый смысл и с нашей артели краснодеревщиков невместно просить отправить кресла и комоды, но мало кого волновало отсутствие фондов или лишних новых детских вещей. Разнарядку спустили по линии Леноблсовпрофа от самого товарища Шаршилина, где чётко было указано, сколько и чего хотят видеть. Караулившая меня в приёмной Раппопорт, уже сразу достала платок размером с детскую пелёнку и приготовилась плакать.

— Вот! Нужно! Пять посылок. Иначе а-та-та. — Рахиль Исааковна показала мне какую-то бумажку с подписью и треугольным штампом, присланную из Дворца Труда .

— А можно наличными? — спросил я.

— Как наличными?

— Рахиль Исааковна, вы меня право слово, по совершенным пустякам беспокоите. Мы же с вами знаем, что оказывать помощь, сиречь заниматься благотворительностью, дело сугубо добровольное и в советской республике абсолютно лишено выгоды. Или советский Internal Revenue Service дал статус tax-exempt ? Вижу, вы даже больше в курсе, чем я. Но, учитывая политическую обстановку и в преддверии праздника санаторий может помочь двумя сотнями долларов США. А китайские товарищи пусть сами думают, на что эти средства потратить. Может, вернут обратно, в счёт погашения долга за недопоставленный вольфрам или за девятьсот восемьдесят пять самолётов, восемьдесят два танка, одна тысяча триста семнадцать орудий, тридцать тракторов, четырнадцать тысяч пулемётов и гору боеприпасов размером с Эльбрус .

— Но мы же совсем недавно помогали детским домам области. Это какой-то...

— Вы хотели сказать позор? Ну, да. Позор. Мои танки они покупать отказались, а советские Т-26 взяли. Конечно, ведь за них можно и не платить. Сами без штанов, а шлём посылки. Китайцы наш вольфрам немцам, а нам кукиш.

Раппопорт всем своим видом выразила натуральное удивление.

— В первый раз слышу, что бы мы в санатории торговали танками, — произнесла она.

— Не смотрите на меня так, словно я проглотил на ваших глазах целую рыбину с головой, хвостом и плавниками. Рахиль Исааковна, танки я продавал до приезда сюда. Однако вы совсем позабыли, чем закончились последние инициативы.

— Вы меня совсем с толка сбили, — смущённо произнесла Раппопорт, — причём тут танки и посылки? Поддержите хотя бы моё заявление на планёрке о сборе детских вещей.

Конечно ни при чём, но весь этот спич со своей задачей справился. Иначе с ней нельзя, заболтает, и не заметишь, как оказался в одном белье с долговыми расписками. Стоило пару раз позволить отправить в качестве поддержки костюмную и прочую ткань (приобретённую сотрудниками), как выяснилось, что ближняя родня руководителей детских учреждений пустила её на свои нужды. Нет, простыни и пододеяльники для подопечных тоже пошили, но с этих пор вся помощь либо деньгами, либо полный отчет, что и куда пошло. Уверен, из Китая отчёт не придёт.

— Подумайте логически, нашим медицинским сёстрам, семнадцать-восемнадцать лет отроду. Если у них и были детские вещи, то давно уже пришли в негодность. Где они их возьмут? Только купить и отдать вам. А это время! Девочки и так на вечернем учатся, выспаться не успевают. А деньги? Какая зарплата у них? Двести пятьдесят рублей или даже чуть меньше. И то, чтоб не пятьдесят восемь рублей налога платить, а двадцать пять. Детские ботиночки встанут в пятую часть их дохода. Вы хотите, чтобы я дал разрешение ограбить наших медсестёр, которые платья лишнего позволить не могут? Не будет этого. Поэтому предлагаю отдать денежными знаками и закрыть этот вопрос раз и навсегда. Я за мир, дружбу и жвачку, но больше не позволю наживаться всяким прохвостам.

— Их зарплата состоит не только из одного оклада. Наши медсёстры щеголяют в платьях из посылторга, которые и актрисам не снились, — не сдавалась она.

— Вот незадача... Я бы тоже предпочитал видеть их без платьев. Но раз у нас прижился этот каталожный магазин, что я могу сделать?

Дело всё было в том, что для сотрудников существовал магазин по каталогу. Наподобие 'Freemans & Co', специализировавшейся на продаже предметов одежды и ежемесячно распространявшей свой каталог по Великобритании. Несколько тысяч наименований товаров можно было приобрести, просто выписав номер соответствующий изображению необходимого товара и указав нужный размер. В санатории каталог называли 'посылторг', так как заказанные изделия получали в посылках, как на почте. Расплачивались рублями и приобретёнными баллами за доставку, которые начислялись за ночные дежурства, за рационализаторское предложение, за статьи в журналы, за успехи в труде, за переработку, за прилежание, отказ от курения, и конечно, за опрятный вид и неиспользование обсценной лексики. В гардеробной даже плакат висел 'Работаешь с детьми, принимай условие — долой сквернословие'. Система начислений и списаний была обширной и включала более сотни пунктов. Баллами дорожили и на территории санатория грубое слово практически не звучало. Даже известный балагур Никитич выражался на латыни, требуя начислений в конце месяца за знание иностранного языка. И всё потому, что купить аналогичный товар за такую (как в каталоге) цену ни в Ленинграде, ни в области было не реально. Да и в магазинах Детройта или Лондона покрутили бы пальцем у виска. Но вопрос стоял даже не в деньгах, пусть и указанные цены в рублях совпадали с долларовыми. Ту же электрическую дрель компании 'Black & Decker' оказалось, затруднительно достать по заявке наркомата, а у истопника котельной запросто выходило заказать за четвертной, да ещё с трансформатором и комплектом свёрл.

— А если не разрешат доллары? — смирившись, спросила Раппопорт. — Двадцать пятую статью вроде не отменили, а это восемь лет.

— Неужели у вас не найдётся знакомых, готовых поменять две сотни долларов по курсу тёмных переулков?

В это мгновенье мне показалось, будто глаза женщины сверкнули.

— Вы предлагаете мне кратчайший путь на скамью подсудимых?

— Рахиль Исааковна, вообще-то у нас в Chase National Bank (Национальном банке Чейз) открыт счёт на дочернее предприятие 'Aspen Grove' (Осиновая роща), чтобы не связываться с Export-Import Bank of the US (ЭКСИМбанк). Через него мы закупали у 'Сквибб и сыновья' баржу с морфином, ингредиенты для лекарств, да и много чего другого. И декрет от 22 мая 1922 года ещё не отменён. Это же вы должны знать. К тому же, у нас есть письмо, подписанное народным комиссаром финансов Зверевым. Так что конвертируют без проблем.

— А если завтра ещё раз потребуется?

— По договору 'AG' перевела через меня четыреста тысяч на хозяйственные нужды, представительские расходы и рекламу. Благотворительность не что иное, как реклама. Вот оттуда и берите в любой удобной валюте.

— Может, не двести, а сразу пятьсот? Уверена, ни одно предприятие Ленинграда не переплюнет наш вклад.

Иногда, простота хуже воровства. Она ещё в соревнование втянуть нас собирается. Нет уж, подобную практику нужно прекращать.

— Да не вопрос, — произнёс я. — Снимите в Chase National Bank сразу семьсот.

— Хм... а как я в этот 'чейз' попаду?

Тут я решил пошутить. Если следовать учению Канта, категорический императив является всеобщим общеобязательным принципом, которым должны руководствоваться все люди. То есть человек должен вести себя так, чтобы его поведение стало всеобщим, стало нормой для всех и тогда в его поведении не будет противоречий ни в морали, ни в совести. Сказала бы Рахиль Исааковна сразу, что сотрудники баллы экономят, а она уговорить не может, и надо как-то выкрутиться. Но нет, менталитет не позволяет открыть всю правду.

Нажав на кнопку селекторной связи, я услышал голос Юли.

— Слушаю, шеф.

— Васильева, готовьте приказ и срочно выписываете командировку Рахиль Исааковне. Заказывайте в 'Аэрофлоте' билет до Стокгольма, и трансфер с переводчиком. Отель 'Дипломат', номер с балконом не ниже третьего этажа и видом на залив, с завтраком и цветами.

— По-моему, с цветами выйдет дороже, — вслух произнесла свои мысли секретарь, — или не экономим?

— Ничего, престиж важнее. Я бы рекомендовал King suite , но товарищ Раппопорт едет одна и две спальные комнаты ей ни к чему. Впрочем, если не шиковать, обедать и ужинать можно в 'скромном ресторане' напротив драматического театра Стокгольма. Как минимум крону на сувениры сэкономите. Буду настаивать на посещении Рахиль Исааковны парфюмерного салона на Биргер Ярлсгатан (улица ярла Биргера). 'Ландыш серебристый' и 'Кармен' неплохие духи, но 'Le Rouge de Chanel' по возвращению подойдут на презенты лучше, и обязательно попробуйте 'Mademoiselle Chanel 2', их ещё нет в каталоге, а аромат, судя по сплетням жён дипломатов бесподобен.

— Записала.

— Дайте телеграмму в офис Маркуса Валленберга. Предупредите о приезде нашего сотрудника. Возможно, предстоит визит вежливости, так что выпишите четыре тысячи крон на представительские расходы и столько же на обновление гардероба и парикмахера. Далее... плацкарту на поезд до Гётеборга, а дальше по волнам. Потребуется каюта первого класса на пароход до Тилбери. В Англии снова на поезд до Ливерпуля, а оттуда в Нью-Йорк. Тоже первый класс. Жаль, что 'Нормандия' и 'Queen Mary' сейчас на приколе, а то путешествовали бы с ветерком и ежевечерними концертами. Все билеты туда и обратно.

— Ещё распоряжения будут, шеф? — поинтересовалась Юля.

Посмотрев на Раппопорт, я спросил:

— Рахиль Исааковна, на лайнере вы столоваться станете в компании капитана?

— Что я, сама поесть не смогу?

— Тоже верно. Вдруг у него неприятная физиономия или он чихает во время еды и раскуривает трубку, так что подготовьте приказ о выдаче суточных из расчёта двадцать пять долларов на тридцать суток и чековую книжку на пятьсот фунтов. — И обращаясь к Раппопорт: — Не переживайте, шестипенсовиков и шиллингов на чай для стюардов я вам отсыплю целый кошель. Паспорт и вкладыш, надеюсь с собой?

— Нет, — ответила Рахиль Исааковна. — Я и не думала, что надо.

— Тогда командировка отменяется, — нахмурился я. — Юля, не надо приказа.

— Да как же так? — взвыла белугой Раппопорт и спустя несколько мгновений что-то бегло произнесла на идиш, посылая проклятья то ли на себя, то ли на Храпиновича, то ли ещё на какого мужа.

Разведя руками, я пообещал:

— В следующий раз, Рахиль Исааковна, в следующий раз обязательно по делам профкома поедете. Вот справите паспорт, а пока, вот вам двести и занимайтесь своими делами.

Скомкав платок, она потянулась за деньгами.

— Один момент, — заговорщицки произнёс я, прикрывая банкноты. — Есть разговор и очень серьёзный. Товарищ Раппопорт, второго мая я хотел бы поговорить с председателями профкомов работников торговли и пищевой промышленности, за которых вы бы могли поручиться. Желательно с женщинами. Это возможно?

— Товарищ директор, это очень занятые люди и если вы решили подшутить над ними таким же образом, как проделали это со мной, а я, дура старая, поверила, то не стану позориться.

— Скажем так, дабы ваши предложения не были голословны, пообещайте им, что отдадите на реализацию грузовик с женскими нейлоновыми чулками фирмы 'DuPon' и импортными товарами повышенного спроса.

— А пищевики вам зачем?

— Затем, что нашим артелям пора уже выходить на новый уровень, а не ограничиваться лишь колхозными рынками и коммерческими магазинами.

Открыв сейф, я вынул оттуда ключи с брелоком 'галстук-бабочка' и положил поверх денег.

— На площадке возле яхт-клуба стоит полуторатонный Chevrolet G506, забитый под самую крышу французским довоенным бельём, американским ширпотребом и женскими косметическими средствами от кремов с шампунями до туалетной воды. Второго числа мы просто познакомимся, отметим праздник на яхте и разъедимся. Я в санаторий, а уже наши хорошие знакомые уедут с грузовиком вне зависимости от результата беседы. Как вам такой вариант? Пострадает ваш авторитет?

— Не пострадает.

— Тогда рассказывайте вкратце, кого стоит позвать.

Раппопорт удобнее устроилась на стуле и стала говорить.

— Я хорошо знаю председателя Октябрьского райпищеторга , бывший райпо 'Пролетарий'. Адочка Норманских у него вообще умница, хоть и не еврейка, но за неё поручусь головой. Из торговли сложно... наверно, по Фрунзенскому району Эсфирь Петровна и из Кировского района Лиза Абрамовна, очень хорошие связи, но она сама себе на уме. Серафима Андреевна из Василеостровского . Превосходный организатор и очень ответственная. Ещё дочка покойного Наума, Сара. На Ижорском завода, она замом у Жоры Зимина, самая молодая, но уже там всем заведует... навскидку пока всё.

— А ещё кого хорошо знаете?

— Из медработников — Кашкаров Игорь, военно-металлической промышленности — Коля Константинов, у шофёров Кузьмицкий, Слепухин из ЛМЗ. С остальными просто знакомые.

— Маловато будет, а Кузьмицкий уже извещён.

— Положа руку на сердце, я бы со многими и на одном поле не села бы.

— Не, нам таких не надо. Постарайтесь перед демонстрацией переговорить со знакомыми, поздравьте с праздником: мужчинам алкоголь, дамам конфеты и потом мне доложите. Если всё пройдёт хорошо, у вас будет новый кабинет, свой автомобиль и даже помощник, если захотите.

— Мистер директор, меня вполне устраивает моё место, и водить машину я не умею. Так может, пятьсот? — язвительно произнесла Раппопорт.

— Берите тысячу, не промахнётесь. Главное выполнить моё задание. Но если действительно хотите помочь детям, то вместо пяти посылок наполните большой алюминиевый ящик лекарственными препаратами нашей фабрики. Я дам распоряжение изготовить пояснительные листы с иероглифами. В Китае сейчас разгул дизентерии. Поливалентный дизентерийный бактериофаг, альбумин, глюкозу с инсулином. Всё то, что две недели назад отправляли в Сталинабад, сейчас пригодится там. И для расширения кругозора — в китайских деревнях не носят европейской одежды, а ципао и ханьфу едва ли найдутся в сундуках ленинградцев. И не дай бог вам увидеть, что делают со ступнями девочек, чтобы они могли носить туфельки-лотосы.

— Была б моя воля, я б так и поступила. Но в инструкции сказано сделать упор на обувь.

— Тогда совет: езжайте в универмаг и купите на свои сбережения детских калош на три посылки и на две простой бязи, а доллары спрячьте в надёжном месте. Они вам ещё понадобятся. Я ведь не шутил про командировку в следующий раз и паспорт у вас будет палестинский.

* * *

Какой же Первомай без парада и демонстрации? Утром было необычайно тепло, ярко светило солнце и всё чаще люди стали снимать верхнюю одежду, оставаясь в пиджаках, кофтах или как колонна незамерзающих спортсменов, в жёлтых футболках. Везде знамёна, портреты Сталина, Молотова, Ворошилова, Калинина, основоположников коммунизма и других менее значимых вождей. Чтобы не возникло недоразумений (изображений бывших товарищей быть не должно), за портретами следил специально обученный человек. Должность явно востребованная, так как ротация в партийной верхушке как на колесе обозрения: сегодня выше всех, а через минуту стремишься к земле и хорошо, если так, можно и глубже оказаться. Узнал я об этом, когда мы выставили фотографии своих передовиков. Невзрачный мужчина средних лет обстоятельно поинтересовался, кто есть кто, что-то записал в блокнот и под звуки из репродукторов духового оркестра удалился к другим демонстрантам. На площади Урицкого возвышалась трибуна для первых лиц города и мимо неё стройными и не очень рядами должны были пройти военные, труженики города, передовики области, студенты, пионеры и все, кто посчитал нужным оказаться в этот момент здесь. Что бы ни говорили, а в организации праздников страна советов могла подавать пример многим. Наш санаторий был в составе колоны медицинских учреждений, но в отличие от остальных, мы участвовали на машине. Обнесённый по периметру кумачовым каркасом автобус с огромными портретами Ленина и Сталина спереди и отличившихся работников по бокам нёс на крыше натянутый вдоль, как плавник рыбы, транспарант с соответствующей празднику тематикой. Все о чём-то переговаривались, стараясь не отходить далеко, или позировали возле своих фотопортретов. Ершов бегал вокруг с подаренным к празднику любительским фотоаппаратом и неумело делал снимки, едва успевая менять плёнку в специальном мешке. Обособлено ото всех расположилась Раппопорт. Она держала в руках открытую папку с резинкой (чтобы не разлетелись листы), одновременно встречаясь с какими-то знакомыми, малознакомыми и совершенно неизвестными ей людьми, но со стороны было видно, что тянулись к ней, а не наоборот. Все, так или иначе, были чем-то заняты, и мне кажется, подобные этим мероприятия призваны внушить гражданам, что они участвуют в чём-то грандиозном, масштабном и нужным. И едва человек перестаёт осознавать что-либо из этого, на все эти демонстрации, собрания и митинги придётся гнать силой. Как только прогрохотали танки, промчались тачанки, проскакала кавалерия и, печатая шаг, прошли слушатели академии, курсанты, моряки и прочие войсковые части, отправились мы. Массы людей были разбиты по районам, наркоматам и предприятиям. Прошли, помахали флажками, покричали здравницы и в закуток, снимать облицовку, портреты и сворачивать транспарант. Первого мая сорок первого погода разделилась на две части. До одиннадцати было тепло, градусов семнадцать-восемнадцать и безветренно, а потом резкая смена погоды и дикий холод. Так же и с нами, все праздновать, а мы поехали на открытие яхт-клуба. Там тоже самое, только дым пожиже и без военного парада с шествием. Трибуна на пятерых, приглашённый школьный духовой оркестр, рабочие и жители трёх посёлков: Ваганово, Борисова Грива и Коккорево. Портреты, флаги, плакаты, танцы, бесплатное угощение дарами сельского хозяйства и кино на открытой площадке вечером. Факты истории для потомков запечатлял вместе с Ершовом наш фотограф. Он снимал на 'Codak Cine' несколько минут парада и участие в шествии сотрудников санатория в Ленинграде. Естественно, продолжил благое дело уже тут, и как мне показалось, вдали от городских улиц и площадей праздновали с особым настроем.

Для тех, кто вынужден заниматься тяжёлым физическим трудом, проводит всё время на торфяных разработках, жизнь очень тяжела; практически каторжная работа иссушает не только тело, но и в духовном плане режет неотвратимостью рано или поздно подорвать здоровье. Искушение праздником всегда подстерегает их, и если это удаётся, то отрываются люди на полную катушку. Ближе к вечеру, за сколоченными из грубых досок столами, всё ещё сидели шумные сборища припозднившихся гуляк. Даже на свежем воздухе папиросный дым плавал наравне с дымом от тлеющих полешек и висел густой запах пива, вина и жареного мяса. К весёлому гаму и смеху примешивалось женское пение. Великолепные дамские голоса взымали звучным крещендо о горькой бабьей доли над неумолчным звоном кружек, тарелок, всевозможных столовых приборов и игрой аккордеона. Школьники давно уехали, а учитель музыки остался. На столах, куда не глянь, теснились блюда с шашлыками и луком, не русскими соусами 'кетчуп', огурцами, зеленью, неизвестно откуда взявшимися помидорами и традиционной закуской: квашеной капустой с клюквой. Вперемешку с гранёными стаканами и шипящим с жару салом, печёным картофелем и блестящими похожими на миниатюрные солнца яичницами-глазуньями, покоились караваи и блюда с хлебом, который всему голова. Где-то там пристроился и я, в компании Николая Ивановича и его товарищей. Вместе с народом без чинов, как и полагалось в советской стране.

* * *

Товарищ Сергей сидел за столом, где перед ним лежали несколько карточек недавно принесённых из фотолаборатории. Включённая настольная лампа давала неяркий свет, но это нисколько не мешало сравнивать папиллярные узоры, используя лупу. Загадка, которая вроде бы давно уже была разрешена, открыла ещё один слой, как маленькая матрёшка, показывающая новую голову в платке, она напоминала: ещё ничего не закончено. У людей есть увлечения, настолько плотно сросшиеся с обыденной жизнью, что многие о них даже не задумываются. Кто-то играл в шахматы, кто-то разучивал музыкальные партии, насвистывая или напевая в свободное время, или сочинял стихи, а товарищ Сергей любил разгадывать тайны. Это занятие требовало столько внимания, что он мог забыться и не думать о грустном — о своём одиночестве и утратах. Уже много лет он занимался этим, чтобы отвлечься, а не потому, что этого требовал долг. И так получалось, что своим примитивизмом и стяжательством враги революции стали не интересны. Со времён Цюрупы много воды утекло. Фигуры ушли в прошлое, а пешки так и остались пешками. Нет, иногда у него уходили месяцы на то, чтобы методом проб и ошибок выработать определённую последовательность действий и вскрыть какой-нибудь заговор, но с каждым разом он всё больше убеждался в том, что выводит на чистую воду каких-то воров, казнокрадов, лихоимцев и приспособленцев, а не партийных оборотней и троцкистов. Жернова мельницы правосудия иногда вращаются медленно, зато верно. Он был одинок, жизнь — бедна событиями, и для товарища Сергея не имело значения, сколько времени займёт решение поставленной задачи. Казалось, терпение его было бесконечным. Кроме того, он был убеждён: нельзя понять, каким образом доказать виновность врага, не вскрыв его подноготную до костей. Несмотря на то, что он был человеком чувствительным, он не обладал богатым воображением. Но иногда расследование вызывало в нём что-то близкое к художественному вдохновению. Во время работы у него возникала красочная картинка. Он чувствовал себя астрономом, разгадывающим тайны вселенной, движения звёзд и туманных скоплений; чувствовал влюблённым мужчиной, побеждающим сопротивление скромницы, да даже Эдипом, разгадывающим загадку сфинкса. Не имея друзей, он любил общаться со свидетелями, информаторами и подозреваемыми. Некоторых надо было уговаривать, других соблазнять, прибегая к хитрости и уловкам, а иногда и брать штурмом, переходя от угроз к физической расправе. Приходилось и ликвидировать. Кроме ухода от реальности, работа, постепенно замещающая радости в жизни, служила и другим, скрытым целям. Где-то в глубине его души пустили корни ростки амбиций: обширные знания человеческой подлости однажды позволили ему представить поистине неуязвимое зло, которое нельзя будет вскрыть ни одной отмычкой, расследовать ни одному следователю и не доказать виновности ни одному прокурору. Лёжа в своей кровати, во сне он увидел плавающий в темноте образ и от осознанности кого он видит, пришёл в ужас. Мозг скомпилировал его представления и выдал такое, что перечёркивало труд последних десятилетий. И вот вчера он снова увидел сон. Не тот, что потряс до глубины души, но и не лучше. Людям свойственно ошибаться, заблуждаться и сотворить себе кумира. Эти проверенные временем утверждения ни в коем случае не были для товарища Сергея откровением, но всё же...

Дело, над которым он сейчас работал, относилось к личным приказам товарища Жданова. Впрочем, последние годы других он и не исполнял. Помочь разрешить проблемы, отнюдь не означало о запрете присмотреть, даже наоборот. С такими людьми, попавшими в орбиту заинтересованности первого секретаря горкома, нужно было обращаться очень осторожно: не имея права на ошибку и возможности даже оступиться. Если не быть осторожным, очень скоро можно оказаться на месте своих бывших подопечных.

— Невероятно, — произнёс он вслух.

На первой фотографии был отпечаток пальца с попавшей в аварию машины. Всего один и это легко объяснялось: с какой-то маниакальной педантичностью объект всегда водил автомобиль в перчатках, и видимо попавшая в глаз соринка заставила его снять перчатку и поправить зеркало заднего вида голой рукой. Второй отпечаток был получен из автомобиля, который он попросил у объекта сам. Формула расчёта по количеству совпавших минуций превышала пятьдесят три процента. Шестьдесят пять давали основание считать отпечаток донора и опознаваемого отпечатка идентичными. В принципе, пусть с натяжкой, но можно было сказать, что в разбитой машине мог находиться объект. Только чёртово алиби ставило крест на всех доказательствах. Через сорок минут после аварии, американец встречался с председателем сельсовета Николаем Ивановичем, был на точно таком же 'бьюике' и подарил тому ручные часы 'Bancor'. Именно по этим часам и смогли установить точное время. В отличие от бригады строителей, где объект был даже раньше, коммунисту — товарищ Сергей верил. Сложно было представить, как американец мог успеть, и получалось, что у него есть двойник или брат-близнец, как у тех фокусников.

В дверь кабинета постучались.

— Войдите.

— Товарищ Сергей, — перед ним замер его зам — только что по каналу 'Глина' получено донесение.

— Что-то важное?

— Не берусь судить, но оно касается дела, которое ведёте.

— Любопытно, чем это НКВД заинтересовал наш объект?

— Не могу знать. Доставка оттуда работает с этой недели.

Товарищ Сергей с прищуром посмотрел на зама. Этнический немец был до крайности педантичен и напоминал ему норного пса, который перед охотой сосредоточен, но виляет от нетерпения хвостом.

— Улыбку-то спрячь, — произнёс он. — Или что-то ещё?

— Наши умельцы в гараже в недоумении. Они разобрали предоставленную вами машину до винтика и утверждают, что собрана она по индивидуальному заказу. Мы проконсультировались с технологами из экспериментального цеха Нижегородского имени Молотова и даже с Юрием Наумовичем Сорочкиным переговорили, пока он в Ленинграде. Некоторые узлы не имеют аналогов, а используемые стали явно отличаются от марок сталей применяемые General Motors для изготовления Buick Series 60 Century Sedanet. Более точные данные можно получить в лабораторных исследованиях, но это займёт много времени.

— Как такое возможно?

— Мнения специалистов сводятся к частному ателье. По стандартам принятым в США, на детали наносится маркировка. На этой машине она отсутствует. Возникли вопросы по штамповке: весь металл кузова имеет равномерную толщину, что просто физически невозможно при поточном производстве. По большому счёту, это другой автомобиль. Он имеет все признаки серийного, но не является таковым.

'Вот, значит как, — подумал товарищ Сергей. — Просто и незамысловато: создать проблему и со временем предложить свои услуги в её разрешении. Когда-то и он так поступал, не заморачиваясь тонкими манипуляциями и просчётами. Кому же потребовалось так топорно вербовать американца? Даже машину такую же достали, только не учли индивидуального заказа, дибилы'.

— Лаборатории не привлекать, — выдал вердикт начальник, — только своими силами. Как закончат, отчёт механиков мне на стол, и по второй тоже.

— Слушаюсь.

Комната, где сидел товарищ Сергей, была очень скудно обставлена: стол, лампа и несколько простых деревянных стульев. Спартанский аскетизм немного скрашивал фотопортрет вездесущего Иосифа Виссарионовича. Тут он выглядел лет на двадцать моложе своего возраста и словно божество, смотрел вниз, излучая добродушие. Казалось, там, наверху, он готов хоть вечность жить на стенах кабинетов. Товарищ Сергей часто использовал этот портрет при допросах. Бывали моменты, когда он заходил сидящему на стуле человеку сзади, хватал его голову и задирал её вверх со словами: 'Ему только не ври!'. Обычно, этого было достаточно. В прочих случаях, существовали комнатки куда проще и несколькими этажами ниже. Как же ему хотелось сейчас посадить на стул американца, где тот без галстука и в ботинках без шнурков сидит, уставившись в стену и просить не врать. Прочитанное донесение отправилось в серую папку. 'Макропулос значит, ну-ну. Как только ты найдёшь цветок и сваришь своё зелье, я буду тут как тут'. Он украдкой глянул на портрет и вздрогнул, как в том памятном сне.

* * *

Лично я сплетнями не увлекаюсь и вовсе не одобряю склонность отдельных личностей всюду сунуть нос и всех обсудить, но я решительно не понимаю людей, которые норовят пристыдить тебя за то, что ты интересуешься чужой жизнью. В конце концов, жажда познаний и любопытство почти тождественны. И, как известно, присуще человеку от природы, и отрицать это способен только ханжа. Не любя сплетни, ещё сильнее я не одобряю людей, которые прикидываются, будто они выше этого и вправе свысока взирать на всех прочих. Вот Лиза Абрамовна как раз такая ханжа и есть. И это её сказанное втихаря: 'Право, Рахиль Исааковна, это совсем не уместно. Лучше не лезь не в своё дело, а то про тебя подумают, что ты сводница' — когда я показывал яхту гостям, и общение происходило совершенно спонтанно. Ну, посватала меня Раппопорт Саре, ну и что? Присуще это многим женщинам, стараться устроить чью-то судьбу. Я как-то поначалу не придал этому значения, но позже, присмотревшись к Лизе и её отношению к делу, которое я наметил на будущее, решил во многое эту чудесную женщину не посвящать. Работать с ней придётся, но как-то с оглядкой на её импульсивный и авантюрный склад характера. В чём-то это несомненный плюс, но постоянно держать запасной план при её участии нерационально. Второго мая мы, а именно Раппопорт, Ада Норманских, Эсфирь Петровна, Елизавета Абрамовна, Серафима Андреевна, Сара Наумовна и Валентин Кузьмицкий, собрались на пришвартованной к пирсу пятнадцатиметровой деревянной двухмоторной яхте 'Ведьма', почти полная копия построенной компанией Electric Launch Company (Elco) в двадцать девятом году. Порт приписки Сити-Айленд, штат Нью-Йорк. Корпус и палуба были покрыты особым составом — лаком, и теперь доски по прочности не уступали пятнадцатимиллиметровой стали. Иллюминаторы и стекло так же защищены. Но технология не стабильна во влажной среде, и долго держаться не будет. Хотя как посмотреть: семьдесят лет это много или мало? Внутренняя планировка 'Ведьмы' включала в себя две каюты на корме, каюты экипажа в носовой части, камбуза, кают-компании и главный салон. Таким образом, при длине всего пятьдесят футов, при отсутствии команды (команда должна прибыть в середине мая), места было в избытке и для вдвое большего от приглашённого числа людей. Валентин заинтересовался дизелями, это так замысловато было сказано о походе в гальюн, а мы с дамами разместились в главном салоне на верхней палубе. Из напитков пили морс и кока-колу, но мне показалось, что был бы на столе огуречный рассол, про буржуйскую газировку и не вспоминали бы. Так, за встречу и интернационал опорожнили бутылку шампанского и больше к алкоголю не притрагивались. Видать, вчерашний праздник оставил борозды на печени, и раздражать здоровье никто не решался. Стоит заметить, что и от закусок стол не ломился: ломтики ананасов, персиков, груши, манго и киви. Консервированные, но и не время их урожая. Да и не осознавал никто подобных мелочных неудобств. Не на саммит собрались.

— Отдадим должное организаторским способностям хозяйке нашего собрания, неувядаемой Рахиль Исааковне, — произнёс я, приподнимая бокал с морсом.

Испокон веков повелось так, что перед встречей с незнакомыми людьми, желательно обговорить со своими союзниками предмет разговора, возможные действия оппонентов, выработать стратегию поведения, просчитать тактику сторон и многое другое, если не хочешь сесть в лужу. Кое-что с Рахиль Исааковной по основным вопросам мы продумали, но за два часа многого не успеть. Только все мои ухищрения были признаны излишними: 'Верёвки из них будем вить' — подвела итог добрая женщина, когда ею был осмотрен грузовик.

Раппопорт, смущённо сверкнула карими глазами после слова 'хозяйка', поправляя шёлковый шарф, аксессуар своего делового костюма из шерсти викуньи за пятьсот долларов. Не ожидала, когда я всерьёз говорил, что сегодня она как царица Иордана и у нас есть в загашнике 'семьсот девяносто семь верблюдов с дарами и рабами', а я продолжил:

— Спасибо, что приняли приглашение. А теперь, если уважаемое собрание не возражает, я бы хотел вручить сертификаты на посещение нашего косметического кабинета и зачитать поздравительную телеграмму от председателя ВЦСПС товарища Шверника.

Уважаемое общество не возражало. С охотой приняли персональные открытки на десять процедур в кислородной барокамере и с благодарностью выслушали поздравления Николая Михайловича. Пусть оно ни к чему не обязывало, просто поздравление, но вписанные фамилия с инициалами что-то да значили. Какого бы ранга чиновник не был, он всегда трепетно ожидает похвалы от начальства. И понятное дело, что все одаренные, не будучи глупыми людьми, сделали соответствующие выводы: товарищ Шверник в курсе мероприятия.

— О роли профсоюзов в жизни города уже сказано много слов, — оставляя телеграмму в сторону — повторяться не стану. Вы ведь хорошо работаете, правильно? — покровительственным тоном заговорил я.

Все прекрасно поняли, что вопрос риторический и просто кивнули.

— При обычных обстоятельствах я бы не позволил подобную фамильярность. Но вам небезызвестен такой факт, что, хотя мы желаем видеть в своей работе одобрение большинства, далеко не каждый может сказать себе, что достиг подобного. Вот и второй секретарь Ленгоркома предупредил меня перед нашей встречей, что не всё так радужно.

— Вот как? — приветливо, небрежно вставила Елизавета Абрамовна, почуяв какую-то угрозу для себя (не иначе, Кировский район песочили на днях).

Я повернул голову в сторону женщины, смерил взглядом и в многозначительной усмешке спросил:

— А вы, само собой, всё делаете на пределе возможностей, полагаю?

В этот момент подошёл Кузьмицкий, которому всё утро нездоровилось, и уселся в плетёное кресло. Елизавета Абрамовна замерла и растеряно покосилась на Валентина — тот ответил приподнятым бокалом.

— Да, — наконец-то ответила она.

Брови Валентина Кузьмицкого подскочили. Он оглядел Елизавету, обернулся ко мне, затем снова к ней. Улыбка иронического удивления расплылась по его лицу, словно он внезапно узрел нас обоих в некоем новом свете.

— В таком случае, — с иронией произнёс я — вы не посвящены в скверные секреты распределения материальных благ.

— Это я-то не посвящена?

Я пристальным взглядом обвёл место нашей посиделки в поисках того, кто мог стать углём в топке предстоящего разговора.

— Разумеется, ибо вам так кажется, что за горизонтом более ничего не существует. На самом же деле время от времени любой руководитель может оступиться из-за этой точки зрения, когда сам того не ждёт. Взять, к примеру, товарища Кузьмицкого, — я посмотрел в его сторону. — Бьюсь об заклад, что профком Ленинградского автомобильно-транспортного Управления при Ленгорисполкоме вряд ли сможет улучшить жилищную проблему вошедшего в него трестов 'Автогужтранс' или 'Союзтранс'. А ведь это была одна из причин объединения.

— Так не выделили фондов, — огорчённо произнёс Кузьмицкий. — Тут бы комнатушку дополнительную для многодетных, так и с ней не всё слава богу, из коммуналки расселить невозможно.

Все сочувственно кивнули. Бюро по обмену квартирами между рабочими и служащими (располагалось на 7-й Красноармейской улице) со своими обязанностями справлялось неважно.

— А взять Ленинградское таксомоторное объединение, шофёры которого привезли вас сюда, — продолжал я. — Гараж ютится в здании Конюшенного музея. Автомобильный парк за редким исключением дышит на ладан. Уж если комиссия с академиком Чудаковым дала разгромный материал по ЗИС-101, то можете представить, что происходит на самом деле. Механики возвращаются с работы домой к одиннадцати вечера, так как не успевают вовремя устранить поломки. Это неприемлемо.

Председатель профкома ЛатУ Валентин Кузьмицкий безнадёжно вздохнул. Он бы ещё добавил к сказанному о качестве запасных частей, и каким образом механики выкручиваются из сложившегося положения, но всем и так было понятно: не всё так однозначно. Однако, судя по всему, сейчас должно было произойти что-то хорошее, ведь не зря спикер поднял указательный палец вверх. Но все так же помнили, что в отличие от гибкого кнута, пряник частенько давали чёрствый. Поэтому озвученное было встречено с долей недоверия.

— Принято решение о постепенной замене автомобильного парка по программе trade in и санаторий 'Осиновая роща' через свой филиал окажет шефскую помощь для таксопарка сотней автомобилей с шашечками Checker Model A вышедших из стен завода бывшего смоленского предпринимателя Залмана Тамаркина (Морис Маркин). Помимо этого, можно рассчитывать на сто двадцать автомобилей этого года Packard 180 Super Eight One-Sixty Wagon и также десятком лимузинов с кондиционером от Henney Motor Company, собранных в наших мастерских.

— Выходит, — заинтересованно произнёс Кузьмицкий, — слухи об автомобильном заводе в Дибунах — правда?

— Завод, это громко сказано, — ответил я. — Территория не больше футбольного поля душит все начинания.

— Слышал, много оборудования было завезено, прессы для штамповки, — продолжал Кузьмицкий.

— Да, есть хорошие прессы фирмы 'Шулер' (Schuler), отлично зарекомендовали себя Lake Erie для штамповки панелей крыши и 750-ти тонный пресс тройного действия Clearing. Похвастаюсь, сами занимаемся отливкой.

— Ничего себе, — высказалась Эсфирь Петровна. — Я в этом деле разбираюсь. У меня брат инженером в литейном. И что льёте?

— Отливкой из магниево-алюминиевого сплава изготавливаем детали кузова: щит передка, пороги, стойки крыши, проёмы дверей. Но, к сожалению, очень малыми партиями, так что скорее, отвёрточная сборка в большой мастерской. Но какая это сборка... если брать автомобиль целиком, то помимо надёжности, мы поработали над силовым агрегатом. Расход тринадцать миль на галлон, а не тридцать литров на сотню как у сто первого. Как несложно подсчитать, по бензину выходит почти двенадцать литров экономии.

— Не может быть, — обронил Кузьмицкий.

— Вскоре, сами убедитесь. И выкрашены машины будут в жёлтый цвет, чтоб кто-нибудь из руководства не оступился. Всё адаптировано для эксплуатации у нас, и не должно вызвать проблем. А взамен попрошу сущий пустяк.

— Какой?

— В силу того, что решение основополагающих вопросов перевели в структуру ВСНХ, вы не можете повлиять на количество нормы выработки и шкалу заработной платы. Вас лишили того, ради чего и создавались профсоюзные объединения. Если приплюсовать текучесть кадров, то за голову можно схватиться. А это удар по вашему авторитету. Поэтому попрошу сотню старых, но ещё годных к эксплуатации автомобилей предприятия списать с баланса как исчерпавшие ресурс и разыграть среди своего коллектива.

Присутствующие за столом с испугом раскрыли рты. Страница со 120-ой статьёй , как наяву предстала перед их глазами.

— Не пугайтесь, — произнёс я. — Никакой фальсификации. Ставлю свой лимузин против ваших папирос, что мой механик хоть сейчас в любом такси отыщет как минимум четыре поломки, начиная от изношенности гидравлических шлангов до люфта руля и усталости металла. И вы это прекрасно знаете. Или жалобы не поступают?

— Вот такая стопка, — Между большим и указательным пальцами Валентина запросто уместилась бы полугодовая подшивка 'Ленинские искры'. — Два года эксплуатации и в машине, кроме что сиденья с кузовом нужно менять практически всё.

— Даже не сомневаюсь в вашем суждении. Тем не менее, вы должны знать: в зачёт программы обмена эти машины будут оценены как единица изделия и тут же заменены на Packard один к одному. Так что в денежном эквиваленте, так и по численности таксопарк остаётся при своих. Даже в плюсе. 'Осиновой роще' старые машины не нужны, они пойдут под пресс, если откажетесь. И эти перемещения туда-сюда только время отнимут. Зато в случае согласия профкому выйдет почёт и уважение. И что наиболее важно — рабочие поймут: всё по справедливости и профсоюз не пустые слова, раз смог добиться таких результатов.

— Кто бы возражал, — радостно произнёс Валентин и через секунду неуверенно добавил: — а не станут ли сознательно портить старые машины, что б получить новые? Обмен пройдёт не за один день. Ведь сейчас они знают, что новых машин не будет, поэтому берегут и лелеют изношенные.

'Может и выйдет именно так, товарищ Кузьмицкий, — подумал я, — да только времени уже осталось совсем ничего и почти все автомобили и новые и старые пойдут на фронт, вместе с их водителями'.

— Да разве такое возможно? — возмутилась Эсфирь Петровна. — Это же народное! Ни у кого рука не поднимется.

— Ещё как поднимется, Эся, — встала на защиту Кузьмицкого Елизавета Абрамовна. — Любой извозчик знает, что с чистой коляской и опрятной лошадью он заработает больше, нежели чухонец с клячей на разбитой телеге.

— Для этого есть партячейка и ВЛКСМ, — подсказала Сара Наумовна. — Они воспитанием занимаются. Нельзя же за счёт профкома всё время выезжать.

Гости стали высказывать своё мнение. Быстро выяснилось, что таксопарк в 1939 году имевший в своём распоряжении пятьсот пятьдесят автомобилей, сейчас едва насчитывал три сотни. Я достаточно серьёзно и безэмоционально выслушал историю истинного положения дел и не остался в стороне.

— Если вопрос стоит так остро, то можно попросить Домокурову, пусть Клавдия Ивановна посетит таксомоторный парк, побеседует с членами комиссии, да приободрит несознательных товарищей.

— Лучше не надо звать Домокурову, — замотал головой Валентин. — Сами разберёмся.

— Тогда решено. С утра жду шофёров для перегона техники и все детали можно согласовать с профкомом санатория. Машины шли из Владивостока по железной дороге, и поэтому без бензина. Как вы знаете, ТЭКАВТО не несёт ответственности за топливо при перегоне. Мы на заправку предоставим по канистре, но заливать станете уже самостоятельно и в дальнейшем заправляться на наших станциях по талонам, так как качество бензина сильно влияет на моторесурс и топливную систему.

— То есть машины на замену дают сразу?

— Мы — прямо завтра, а как станете менять это уже ваше дело.

— А запчасти, фильтры, свечи зажигания?

— Одна платформа это три легковых и один грузовой автомобили. К ним два вагона запасных частей и три вагона с шинами. По-моему, более чем достаточно. На станции есть кран, но куда сгружать и кто станет этим заниматься, уже ваша забота.

— А что ж вы про грузовой автопарк позабыли? — игриво спросила Елизавета Абрамовна. — Даже если собрать весь коллектив, пять вагонов в руках не унесут.

Перелистнув страницу блокнота, я зачитал:

— Грузовому таксомоторному парку номер один достанется полуторатонный Chevrolet G506 после освобождения его от груза, — и, отложив блокнот, добавил: — насколько мне известно, в этом году гараж у предприятия пополнился ГАЗ-АА прямо с завода. Списывать технику с минимальным пробегом — решение на уровне вредительства. Поэтому ограничились только легковым транспортом. Я бы рекомендовал обратить внимание на грузовые трициклы грузоподъёмностью до 400 килограмм и мотоциклы с прицепом, типа М-72 и их доработанных аналогов. Наша артель тесно работает с заводом 'Красный Октябрь' и готова их поставлять. Тот же универмаг 'Гастроном' уже использует их для доставок продуктов на дом. Пусть услуги для ленинградцев происходят своевременно и благодаря помощи чуточку быстрее.

— То есть бесплатных грузовиков не будет, — сделала вывод Елизавета.

— Знаете, мужская мечта о развратной и опытной в постели девственнице так же глупа, как женская о тонко чувствующем брутальном хулигане. Жизнь полна разочарований. Рахиль Исааковна, будьте любезны, передайте ключи от грузовика товарищу Кузьмицкому. Надеюсь, в скором времени он вручит их наиболее достойному.

Раппопорт достала из сумочки ключи с брелоком и положила на стол.

— Теперь перейдём к райпищеторгу.

— Это у нас Адочка, — кивнув в сторону блондинки, Рахиль Исааковна улыбнулась.

Я демонстративно опустил глаза к блокноту, потом посмотрел на Адочку и записав несколько слов, выложил на стол буклеты.

— Пока вы станете просматривать предлагаемый перечень, речь у нас пойдёт о работниках и работницах ваших предприятий и их надеждам на лучшую жизнь, — произнёс я, отпив морса. — Проблемы и неурядицы в семьях не возникают на пустом месте. У меня тут записано, что молодые семьи просто в бедственном положении и уровень жизни удручающий. Пары разводятся. Многие не в состоянии удовлетворить свои потребности на бытовом уровне по разным причинам. Кому-то не хватает заработанных средств, кого-то не удовлетворяет качество, а каких-то товаров народного потребления и вовсе не купить, так как они не производятся здесь в достаточном количестве. По факту их в магазинах нет, и не предвидится. Приходиться признать, что в решении этих проблем участие профсоюзов минимально. Поэтому, раз в неделю будут выделяться несколько вагонов с разнообразными дефицитными товарами для снятия напряжения с советской торговли в городе и области. Будет логично, если такую формулировку вы примете для объяснения своим подопечным, а именно то, что в первую очередь станете удовлетворять запросы молодых семей.

Ада Норманских, как прилежная ученица подняла руку и после моего кивка спросила:

— Каким же образом произойдёт отоваривание работников пищеторга? Это каждый раз к вам на поклон идти?

— Как я слышал, колхоз — дело добровольное, но есть два пути. Первый и как видится мне, тупиковый, даже несмотря на то, что он самый удобный для нас, — я выдержал паузу — единовременный завоз товаров на один большой склад, где вы сами всё устроите, как в спецрапределителях. Мы исполняем наказ горкома Ленинграда и умываем руки. Вижу, вы знакомы с подобным. Имеете понимание, как это работает, и представляете все недостатки и риски, как то быть отстранённым в один прекрасный момент. Второй же путь, это получение товаров адресно, курьерским способом. В этом случае, профкомы отправляют заявку Рахиль Исааковне и ждут прибытия грузовика. На нас дополнительно ложится логистика, зато больше возможностей для манёвра и исключаются потери.

— В каком смысле потери? — спросила Елизавета.

— Воровство. Все недовесы, усушки с утрусками, испорченное грызунами и растасканное птицами я называю именно так. Или вы станете отрицать, что низкая популярность фарфоровых гирь связана с тем, что с ними сложно сотворить 'утяжеление' путём высверливания?

— Но есть же нормативы!

— А ещё есть учёт и контроль.

— Если возможно, то мне нравится второй, — произнесла Норманских. — Нести ответственность за сохранность у меня нет ни малейшего желания.

— А меня первый устроит, — в противовес сказала Елизавета.

— Я и не сомневался, что возникнут разногласия. Ко всему сказанному мы предоставим для реализации свой склад фруктов, овощей, продукцию с кроликовой и птицефермы и прочие продукты питания. Список артелей и выпускаемой ими продукции по государственным расценкам в самом конце. Как вы понимаете, заключение договоров с артелями обязательно. В Ленинграде шесть тысяч восемьсот двадцать восемь магазинов и три тысячи два предприятия общественного питания. Вы представляете только небольшую их часть, и это хорошо. Я надеюсь, что у нас получится, и со временем мы охватим всех, но тот, кто был в первых рядах, окажется в приоритете. Знайте, в 'Осиновую рощу' всегда можно будет обратиться и получить помощь. Какая бы просьба не была, профком приложит все свои силы.

Вот, основная мысль мероприятия донесена. Когда всё начнётся и станет совсем плохо, о нас вспомнят. Пока же, никто не усомнится в мнимой доброте через навязывания контрактов. Помимо этого, выполнена задача по восстановлению ленинградского автомобиля Л-1, начатого на 'Красном Путиловце'. А так же по передаче техники, которая доставлена самым, что ни на есть официальным путём. А то смотрят уже криво, откуда на площадке появляются контейнеры с бьюиками и паккардами?

— Любая-любая? — в очередной раз влезла Лиза Абрамовна.

— Естественно, в пределах разумного. Мешок лунного грунта вам ни один профком не достанет.

— Жаль. А не подскажите, откуда такие богатства и не получится ли так, что сегодня они есть, а завтра их и след простыл?

Какая стервозная дама попалась! А ведь она заигрывает. Точно. Взгляд масленый, движения губ вульгарное, игривое и волосы постоянно поправляет. Похоже, своего она таки добилась. Сбила меня с мысли. Но ответить надо.

— Как вы знаете, в августе планируется международная ярмарка в Кёнигсберге. К сожалению, прошлогодний комиссар советского павильона товарищ Решетов несколько ограничил наше участие, отклонив ряд заявок. Скорее всего, мы попадём в стенд 'Интуриста' своим ателье по прокату туристического оборудования и возможно войдём в каталог 'Разноэкспорта' с лекарственными травами, чаем и кремами. Как можно догадаться, мы рассчитывали на подписание контрактов наших совместных предприятий в несколько иных сферах и соответственно подготовились к другим результатам. Однако приглашения нет до сих пор, и я совсем не уверен, что наши заявки удовлетворят. Так что большинство из того что я сейчас предлагаю это товары не попавшие на экспорт. Они в постоянном производстве, есть в наличии и в более чем достаточном количестве содержатся на складах. Если взять движение по остаткам, то на сумму в двести семьдесят миллионов рублей. Ещё на четыреста шестьдесят миллионов сырья.

— Но судя по предоставленному списку, это не наши товары, — Елизавета Абрамовна положила листы на стол и провела ноготком под наименованием. — У нас не растут какао-бобы и ротанг.

— Это не должно вас смущать, — строго произнёс я. — Как и надписи на упаковках, названия и инструкции не на русском языке. Всё это в большинстве было предназначены для продажи за рубежом, но везде стоит штамп, что сделано в СССР. Если вы знакомы с ежегодным каталогом АМТОРГа, то что-то похожее можете и там найти. Неважно откуда поставлено сырьё, важно, где собрано и упаковано. Взять, к примеру, этот стол. Столешница и основание из карельской берёзы. Бронзовые накладки из Павлова на Оке, столярный клей из Архангельска, лак из Нинохэ, это Япония. Изделие собрал итальянский краснодеревщик. Место изготовления Калифорния, Соединённые Штаты Америки и стол числится американским.

— Господи, теперь мне понятно, — закатив глаза к небу, произнесла Елизавета Абрамовна. — У вас затоваривание. Почаще бы отменяли эти ярмарки, глядишь, что-то бы и нам перепало. Видела я этот каталог, только дальше наркомата его не выносят.

На реплику я лишь улыбнулся. Не знаю, что там надумала исполняющая обязанности начальника профкома Кировского района, но экспорт СССР по статье товаров народного потребления был мизерным. Если вы не интересовались каждодневным наличием на вашем столе чёрной икры и новых соболей на очередное манто, то ничего не теряли.

— Серафима Андреевна, — обратился я к кажущейся чуточку полноватой из-за невысокого роста женщине. — Вас с коллегами я попрошу после ознакомления со списком, распределить и к будущей поставке подготовить прейскурант того, что вам жизненно необходимо и связать его с акушерско-гинекологическим институтом. Вы же там рядышком, так что уважьте просьбу секретаря Василеостровского райкома партии Нестерова.

— А ему-то, что не хватает? — вырвалось у Серафимы Андреевны, что она даже закрыла ладонью рот.

О барских замашках Нестерова и третьего секретаря райкома Журавлёва слышали многие, но при всём при этом порт работал и все проверки ничего серьёзного, что можно было инкриминировать, не находили.

— Если секретарь райкома попросит что-то для себя, то просто внесите в список. Кому-то нужен холодильник, кто-то без кухонного гарнитура или радиоприёмника жить не может, а кому-то требуется шёлковое бельё с отрезом ткани на пальто, или английские ботинки на зиму. Но мне кажется, что честный коммунист не станет пользоваться своим высоким положением. Мы ведь знаем, что рядом с троном всегда стоит эшафот. Все нюансы станете согласовывать с Рахиль Исааковной.

Серафима Андреевна кивнула с таким видом, словно речь шла немного о других коммунистах.

Раппопорт взглядом показала на Сару.

— Сара Наумовна, с вами всё просто и одновременно сложно. У нас есть устная договорённость с товарищем Кузнецовом поставить на ваш завод несколько новейших станков 'Schaerer' и выпустить пробную партию некоторых изделий. Со стороны ленгоркома отмашка есть, но без окончательного согласования с вашим руководством дать ход этому процессу я не могу. У вас план и внесение изменений всегда сопряжено со сложностями. Дабы отбросить недомолвки, скажу прямо: письма от Николая Степановича Казакова на мои предложения я получил и предназначенные для вас станки сейчас следуют в Екатеринбург. Или как он сейчас называется?

— Свердловск, — подсказала девушка.

— Спасибо. Перенаправить состав без распоряжения наркомата не получится, так как по всем актам и таможенной декларации получатель — ведомство товарища Ефремова, и они сами занимаются распределением. Когда-нибудь станки мы вам поставим. А если постараться, то 9 мая.

— А разве возможно?

— При известном желании — многое, но будут условия. Если вы согласитесь помочь устроить рандеву у нас в санатории через пару дней, то мы бы всё уладили. Понимаю, что Николай Степанович идёт на повышение, но нам есть, что предложить будущему наркому тяжёлого машиностроения.

Завершив встречу, профкомовцы отправились изучать содержимое грузовика вживую. Думаю, по дороге они успели договориться с Валентином, каким образом доставить свою долю (ведь все в разных районах), а вот Елизавета задержалась, тихо спросив у меня, где можно помыть руки. А дальше всё произошло как-то неправильно.

Томно вздыхая, она вплотную подошла ко мне. Это только кажется, что пространства на яхте достаточно. Нет, это совсем не так. Внутри два человека расходятся с трудом. Я следил за тем, как её пальчики движутся от моей груди до самых брюк. Видел, что моё спокойствие озадачило её, но не остановило. Она прошлась пальчиками вверх-вниз несколько раз, то и дело, переводя взгляд то на моё лицо то на низ живота, будто недоумевая, как поступить. Морщинки на её лбу сходились и расходились. Наконец понимание пропитало её целиком, как вода губку. Плечи расправились, груди буквально вывалились и теперь её взгляд сделался очень спокойным — притягивающим как магнит железо. Она разбудила все сексуальные фантазии, которые я строил со времени обнаружения разницы между мальчиками и девочками. Она была красивой, стройной, брюнеткой с выдающейся грудью и упругими бёдрами, с ангельскими, но чувственными чертами, какими старые мастера украшали холсты. Мой взгляд скользнул от затуманенных страстью глаз женщины к её игривым рукам. Она была восхитительна и чувственна, и вопреки своим запрятанным намерениям я ощутил желание. Мы посмотрели друг на друга, и ничего не говоря, я развернул Лизу спиной к себе, задирая юбку. Фантазии были частично растоптаны реальностью, когда дело подходило к концу.

— Слушай, буквально рычала Елизавета. — Договоримся с самого начала.

Она умудрилась как-то извернуться, не снижая темпа. Её носик провоцирующее сморщился, и дыхание участилось.

— Наши отношения, — её глаза вызывали мечту о последующих встречах, смятых простынях, жарком дыхании, когда упали все условности... — Забудь!

С последним словом меня буквально впечатало в переборку. Ох уж эти женщины. Соглашусь с клише, что еврейские любовницы чудо, как хороши.

* * *

На календаре четырнадцатого мая, отвратительный день: того и гляди дождь пойдёт. Планёрка завершилась небольшим скандалом из-за двойных путёвок и нехватки мест в палатах. На самом деле я пропустил это мимо ушей. Давно подмечено, что медицинские работники не реагируют на грубость пациентов, и последовал их примеру. Так и общаться легче и нервную систему не расшатываешь по пустякам. В конце концов, у каждого свои недостатки. Дополнительные койки, несомненно, поставят, но как расселить девочек и мальчиков? Ничего, шестилетний Юра побудет пару дней с прекрасной половиной общества. Будет что вспомнить, когда повзрослеет. Оставшись в одиночестве, я принялся за дыхательную гимнастику. Последнее время я совершенно забросил физические упражнения, хотя нередко вспоминал об их пользе на утренних пятиминутках, проводимых в санатории. Закончив, я уселся в кресло, выдохнул после минутной задержки дыхания воздух и сосредоточил внимание на летописи монастыря Святого Антония. Дождь, как и ожидалось, забарабанил по кровле, по козырькам на окнах, стал биться в стекло, стекая уставшими струйками. Под эту размеренную дробь я погрузился в чтение. Брат Макропулос, грек в католическом учреждении, был весьма дотошен: записи велись по каждому, мало-мальски значимому поводу. По сути, записки включали в себя не только непосредственное жизнеописание монастыря, но и записи о болезнях, смертях, успешных излечениях, несчастных случаях и опытах с лекарственными травами. Иногда посреди интересного текста возникали колонки бухгалтерии, которую Макропулос составлял для знакомого алхимика. Скрупул лепестков розы, четверть либры пчелиного воска и так далее. Напротив названий и веса стояла их стоимость. Финансовая отчётность была весьма безыскусной, и имела лишь академический интерес. А вот компиляция ингредиентов, напротив, заинтересовала бы даже современного фармацевта. Чем больше информации открывалось, тем сильнее я хмурился. Хорошо в совершенстве знать латынь, не надо лазать по словарям. Остался только вопрос: кто же изобрёл мазь, впоследствии названной 'Звёздочка'? Вьетнамцы прибрали у китайцев, а те давным-давно поделились секретом с иберийцами, хотя Макропулос пишет, что секрет аналогичной мази выпытали у ацтеков? Впрочем, так же могли поделиться и индийцы, а значит, очередная статья сейчас же уйдёт в журнал про расшифрованные берестяные грамоты Новгорода. А что же отправим в 'Техника молодёжи'? Я настолько увлёкся, что едва заметил вошедшую Юлю с подносом и чаем.

Дуя поверх стакана, я маленькими глотками попивал горячий чай с лимоном, стараясь решить, что же мне делать с Юлей. Я хоть прежде и чувствовал, что с ней можно сотрудничать, но ни как не в такой форме, когда нет ни малейшей возможности делать то, чего ты хочешь и считаешь важным. Кроме всего прочего, в санатории я находился как на корабле в море, где вся окружающая меня команда так или иначе будет настроена ко мне враждебно, решись я пойти на противоречие с силовыми структурами страны. И выход уйти порталом, это как сигануть в пучину. Вернуться назад будет практически невозможно. Сделав ещё глоток, я поджал губы, явно озабоченный этой проблемой: жалко потраченного времени, за оставшийся месяц я не успею практически ничего, если начну вновь с самого начала. А ведь я отчётливо вижу в глазах Юли, что она понимает, что рано или поздно, в один прекрасный момент кто-либо из её руководства может сказать: 'Папку в стол, дело сдать. Какой в тебе прок?' — и ускорит конец её пребывания здесь, чтобы кто-то другой сумел узнать тайны. И она ничего не сможет поделать. А началось всё с простой фразы, когда она зашла с двумя стаканами чая и усевшись напротив меня тихо сказала:

— Прости, я самая настоящая сука. Я шпионю за тобой и рылась в твоих вещах.

— Поговорим?

— Я надеюсь, — сказала Юля, поудобнее усевшись на стуле, — что вы решите сотрудничать с нами и дело не дойдёт до грубости.

— Я думал об этом, — ответил я. — Однако вырисовываются некоторые противоречия.

— Позвольте полюбопытствовать, какие?

— Вы помните тот кусок золота, что я вам показывал?

— Конечно.

— Представьте, например, что вы приходите и говорите: Отдайте мне золото, потому что я ваш друг и не хочу причинять тебе вреда, в противном случае, мне придётся позвать товарищей, и они применят силу. Эти два утверждения в подобном контексте бессмысленны. Во-первых, вы мне не друг, пока не предоставите доказательств нашей дружбы; а во-вторых, ваше заявление, что не хотите причинить мне вреда, несостоятельно. Реальность одна — угроза применить силу или как было мягко сказано: 'дойдёт до грубости'. Наш мозг всегда стремиться выбрать путь без преград, различных сложностей и обременяющих обязательств. Путь, который гарантирует быстрые результаты и не требует никакой платы и жертв. В хаосе всё движется по пути наименьшего сопротивления. И всё, что бы вы мне не говорили, обещали, будет притворством. Маленьких детей порют розгами, ибо это самый простой и действенный способ воспитания.

— Самый простой не значит самый лучший, — поделилась своим мнением Васильева.

'Наверно, так оно и есть, если тебе не надо быстро добраться из точки 'А' в точку 'Б'', — подумал я, дуя поверх стакана.

— Расскажите о себе, не ту легенду, которую старательно зазубрили, а о том, какой вы человек и что в вашем понимании добро и зло?

Она коротко кивнула и улыбнулась уголками губ. Такие женщины одной улыбкой, кивком или движением плеча говорят много и одновременно ничего. Так вышло и в этот раз.

— Я сотрудница НКВД, вот и всё, что вам следует знать.

— Нет, — возразил я. — На чьей вы стороне?

Юля натурально смутилась, её взгляд был донельзя изумлённый, как у ребёнка.

— Не понимаю вопроса, — настороженно произнесла она, — какая может быть сторона?

Моё покачивание головой можно было расценить как 'Ой ли?'.

— Есть огромная страна, и есть партийная организация, — нравоучительно произнёс я.

— И то и другое, — не задумываясь, ответила она. — Партия и страна одно целое.

В ответ на заученный лозунг я покачал головой.

— Подобное единение просто невозможно и я постараюсь перефразировать: товарищ Сергей из ваших?

— Он из партийного контроля, — несколько пренебрежительно ответила Юля.

— Судя по вашему тону, он вам не нравится. Хотя я твёрдо убеждён, что он считает себя патриотом. По крайней мере мне показалось, что он хочет того о чём думает Джугашвили и о чём писал Ульянов. Но объясните мне, пожалуйста, — продолжал я после короткой паузы, — если у меня есть что-то ценное или эксклюзивное и я передам или захочу передать это представителю вашей страны, оно попадёт к вам или к товарищу Сергею?

— В Москву, на Лубянку.

— Интересно, а почему не на Литейный? А если товарищ Сергей потребует это у вас?

— Какое это имеет значение? — С вызовом спросила Юля.

— Я повторюсь, есть страна, и есть партийная организация. И уполномоченный от партии может спросить с любого чиновника из любого наркомата, применив делегированный императив.

Юля опустила глаза. Вопрос не из лёгких и возможно, она уже задавала его себе, стараясь понять, как стало возможно, что при общем деле возникло противоречие? Ведь все в одной лодке и как на любом корабле есть капитан, его помощники и команда. И выходит, что капитан не совсем доверяет помощникам. Москва не доверяет Ленинграду, а партия...

— Можете даже не отвечать, — произнёс я, когда пауза в разговоре затянулась. — Мне симпатична идея коммунистов, но отталкивает исполнение. Именно поэтому я не стану сотрудничать ни с теми, ни с этими. Мне интересны лишь вы, даже если ваше имя не Юля, и вы никогда не были воспитанницей детского дома, как наши медсёстры. И не коренная петербурженка, хотя с этим я бы поспорил, так как белые ночи воспринимаете как вынужденное зло, и хлеб именуете булкой. Как ни странно это прозвучит, вы мне импонируете как женщина, вы мне нравитесь, а то, что НКВД взяло над вами опеку... что ж, могло быть и гораздо хуже. Будет даже резонно, если от вас последует вопрос: 'какого чёрта мы тут беседуем?' И на это я дам ответ. Сейчас в мире идёт затянувшаяся партия, где встретились два непримиримых игрока. Они настолько ненавидят друг друга, что ничья даже не рассматривается. Они будут играть до последнего, пока проигравший король не упадёт на доску. В этой партии я пешка, которая подкрепила слона на стратегическом участке обороны. Падёт слон и пешка не переживёт следующего хода. Но есть одно 'но', без которого мой рассказ стал бы не интересен. Игрок за доской не играет этой пешкой, пешка играет сама по себе и ходит тогда, когда ей вздумается. Вот только цвет фигурок подразумевает помогать своим. Однако мы отвлеклись.

— От чего же, продолжайте. Мне интересно вас слушать.

— У меня есть для вас то золото, которое хотели бы получить...

— Давайте сюда, — Юля бесцеремонно протянула руку.

Вот была в ней эта женская наглость, которая ни чуточку не являлась провалом в воспитании. Просто в определённый момент она на секунду становилась ребёнком, сбрасывая всё ложное и напускное, открывая себя. И любой мужчина подтвердит, женщиной хочется обладать без этой оболочки, и они этим пользуются.

Я встал из-за стола и, подойдя к сейфу, открыл его. Там лежали два конверта. Один с фотографией среднего качества, а именно записка Черчилля к королю Эдуарду, а во втором документ, размером с машинописный лист. Раскрыв первый конверт, я положил фотографию на стол таким образом, что бы Юля ни смогла до неё дотянуться, но прочитать вполне.

— Сомневаюсь, что вам знаком почерк премьер-министра Великобритании, но специалисты легко смогут его сличить с известными образцами. Я видел, как вы читали мои записи на столе, посему переводчик с английского не потребуется. Прочтите.

'Я считаю, что время мирных переговоров ещё не наступило. По крайней мере, не сейчас. В процессе дальнейшего развития войны Гесс, вполне обоснованно, станет центром интриг за заключение компромиссного мира. Более того, будет полезен как для Англии, так и для Гитлера'.

— Это фотография, а где оригинал?

— Вы меня удивляете Юля. Записка поступила по адресу.

— Я могу её забрать?

— От своих предков я унаследовал крайнюю подозрительность, и теперь она подсказывает мне, что вся эта история чревата дальнейшими неприятностями. Вот один документ, — сказал я, — а вот второй документ, мисс, который вы должны подписать.

С этими словами я протянул второй конверт.

— В мире столько обманщиков и мошенников, — продолжал я, — разумеется, я не отношу вас к их числу, но как говаривал мой дедушка: 'Без предосторожности никак нельзя'. В случае если что-то пойдёт не так, вы должны будите мне заплатить своей жизнью. Как, устраивает?

Васильева бегло просмотрела подписку о сотрудничестве и заявила:

— Я и так работаю у вас, какой в этом смысл?

— Вообще, в вашей трудовой карточке записано, что вы занимаете должность секретаря в учреждении 3А. Директор сегодня один, а завтра другой, так что увильнуть не получится. В этом документе важен предлог, который, как известно, неизменяемое слово. Замените 'у' на 'на', как смысл заиграл совершенно другими красками.

Девушка взяла самописку в руку.

— Я с чистой совестью подписываю вашу бумажку, и знайте, мне очень обидно, что вы вынуждаете меня это делать.

— Вот видите, как всё просто, — произнёс я, забирая листок. — Не могу обещать, что всё изменится в вашей жизни, но кое-что уже поменялось. Для начала, ваши источники дохода возросли на единицу, и появился ряд привилегий.

— Это каких?

— Как вы знаете, в откровенной беседе я предпочитаю метод свободных ассоциаций — когда собеседник говорит всё, что приходит ему в голову, без всяких ограничений. Я слушаю и делаю выводы не только из слов, но и из того, что их сопровождает: пауз, колебаний, изменений громкости голоса, направления развития логической цепочки. Некоторые предпочитают гипноз, но с ним связано множество проблем.

— Да неужели?

— Связано, связано, просто поверьте. Да хоть бы самой простой: не каждого человека можно ввести в транс, а уж тем более, если он умеет противостоять этому. Помню, когда несколько лет назад я был в Лас-Вегасе, там выступал известный в узких кругах гипнотизёр. И так сложились судьбы, что на его представление в 'El Rancho' попал Милтон Эриксон. Сам Милтон добился очень внушительных успехов на этой ниве, но всегда предпочитал науку дешёвым развлечениям толпы. Может из-за перенесённого полиомиелита, а может по другим соображениям. Впрочем, это сейчас не важно. Он так же был родом из Невады и на этой почве мы завели знакомство. Всем, кто сидел с ним рядом на выступлении, Эриксон подсказал, как войти в состояние транса путём повторения нескольких одинаковых фраз, и гастролировавший гипнотизёр оказался бессилен. Он приглашал на сцену людей и позорно разводил руками. Милтон добился большого успеха, и он мне поведал, что полное погружение в транс возможно гораздо реже, чем можно подумать. Как бы то ни было, по моему мнению, самая важная проблема, связанная с гипнозом, заключается в том, что никогда нельзя быть до конца уверенным, является ли наблюдаемое состояние настоящим или нет. В гипнотическом трансе пациент становится чрезвычайно внушаемым и не мудрено, что в клиниках, где применяют гипноз и зачатки лингвистического программирования, чаще обнаруживаются случаи раздвоения личности. В ФБР частенько приглашали гипнотизёров. Вряд ли я ошибусь, если в вашем НКВД поступают аналогично. Я же не хочу тебя программировать на что-либо. Свободная воля — это твоя первая привилегия.

— Значит, ко всему прочему вы ещё и гипнотизёр? Тогда, шеф, наверное, вы помните слова Гамлета: 'Горацио, много в мире есть того...'

— '...что вашей философии не снилось?', — рассмеялся я. У нас бытовала присказка: '...что не укажешь в декларации'. Но смысл твоего послания я понял. Да есть и есть много.

— Тогда вернёмся к методу свободных ассоциаций. Руководство интересуется необычными вещами. И я хочу сказать спасибо, что эту 'необычную вещь' вы истратили на меня, шеф. Я же тогда почти умерла?

— А вот теперь поясни.

— Я же помню, что мы попали в аварию. Всё просто, чулки шеф. Вы перепутали чулки, порвался левый. Женщины очень трепетно относятся к подобным вещам, и я сразу заподозрила неладное. В день поездки в Сосновку, наш дантист пломбировала мне зуб, и поставила временную пломбу. А когда я проснулась, зуб был как новый, без всяких пломб. Лариса Суреновна замечательный врач, но не настолько. Если коротко, то я всё вспомнила, и нет никакого раздвоения личности. Но ваша идея мне понравилась.

— Тебе стоит знать одну вещь.

— После всего увиденного, я уже боюсь представить.

— Ложь сама по себе ничуть не более порочна, чем не сказанная до конца правда, — совершенно обыденным тоном произнёс я. — Всё зависит от того, для чего кто-то собирается сбить кого-то с толку. Завтра, пятнадцатого числа, купленный Наркоматом внешней торговли нерейсовый самолёт Ju-52 с бортовым номером 7180 взлетит из Кёнигсберга и приземлится в Москве на Ходынском поле. Я не знаю, что повезёт посланник, но Гитлеру верить нельзя, он клинический лжец. Война всё равно неизбежна.

— Вы говорите о страшных вещах, — дрогнувшим голосом, произнесла она.

— Иногда мне хочется верить, что мир — это место, где добро всегда побеждает? Как бы мы сами себя не воспринимали, люди в своей сути были, есть и будут самым агрессивным видом на земле. Уверен, тебе нужно на пару часиков отъехать.

— Желательно.

— Третьего числа пришёл наш эшелон из Владивостока. Были паккарды, твой цвета кофе с молоком. Кабриолет купе. Я оставил на стоянке с самого краю, ключи в бардачке и номер там мой, так, на всякий случай.

— Спасибо шеф.

Юля подскочила, поцеловала и метнулась к двери.

— Стой! — крикнул я вдогонку. — Фотографию не забудь. Разведчица.

Дождь прекратился, между облаками стало проглядывать солнце. От размокшей земли на клумбах поднимался пар, а вокруг крохотных луж скакали воробьи, нарушая почётную тишину санатория неуёмным чириканьем. Я встал и прошёлся по кабинету, с удовольствием потягиваясь и крутя шеей.

* * *

Время, проведённое за беседой и признанием, Васильева не считала потраченным зря. Шеф всё понял, и как ей показалось, простил. Простил, как отец прощает своё неразумное дитя, разбившего тарелку. И все эти бумажки, угрозы и страшилки никогда не будут применены. И не потому, как думали кураторы, рассчитывая на влюблённость в неё, а потому, что он оказался гораздо выше всех этих мелких для него интриг. Да, он готов был 'ради неё пройтись колесом', но только не из её прихоти, а по своему желанию. Конечно, самолюбие получило глубокую трещину, ведь красивая женщина к тридцати годам уже знает всё, и умеет пользоваться всеми инструментами для покорения мужских сердец. И она видела, что оставался маленький шажок, всего лёгкое дуновение ветерка и пропасть под названием влюблённость устремилась бы навстречу очередному искателю развлечений. Но этого не произошло, он не искал развлечений, хотя она приложила все усилия, или почти все. И это было правильно, ибо если бы была перейдена красная черта, то прощенье стало бы невозможным. Мужчины слишком близко к сердцу воспринимают измену любовниц, независимо от того, какого плана измена совершена.

Припаркованный на стоянке автомобиль был красив. Да что там красив, просто бесподобен. Вышедшие из ателье Говарда Даррина машины не могли быть другими. И даже то огорчение, что из-за дождя была поднята крыша, а как её сложить Юля не представляла, едва ли расстроило её. Открыв дверцу, она села за руль и заметила записку. В ней кратко описывалось, как завести двигатель, на какую кнопку нажать для включения приёмника и многие мелочи, о которых стоило бы вспомнить или хотя бы освежить память. В конце шла приписка:

'Я знаю, что тебя гложет, не обращай на это внимание. Ничто так не успокаивает нервы, как поход по магазинам. Смотри в бардачке.

P.S.

Следи за расходом топлива, малышка прожорливая'.

Васильева откинула крышку перчаточного ящика и увидела широкий и вытянутый клатч с ремешком, подходящий по цвету к её шляпке. Внутри сумочки лежал флакон с парфюмерной водой 'Vele al Vento' и деньги. 'Как мило, — подумала она, — он всё предусмотрел'. Содержимое старой сумки тут же было высыпано на сиденье и шустро переложено в обновку.

Насладившись ездой, Юля и не заметила, как подъехала к Большеохтинскому мосту (бывший Петра Великого). Проехав вперёд и повернув на Смольный проспект, она вскоре оказалась на Советском (сейчас Суворовский), где остановилась возле витрины обувного. Здесь стоило задержаться и смотреть на выставленный образец обуви. Но вместо стенаний по дорогим ботинкам, она решительно зашла в магазин.

— Я хочу обувь с витрины, — сказала она к подошедшему продавцу.

— А я вас узнала, — произнесла милая девушка-продавец. — Вы каждое воскресенье смотрите на эти ботиночки. Они такие дорогие, просто жуть. Всего один размер и мне кажется, это именно ваш.

Выйдя из магазина, Юля бросила взгляд на оставленную машину и полной грудью вдохнула в себя. Уверенность чувствовалась во всём: в расправленных плечах, высоко поднятой голове, взгляде, даже не свойственной ленинградцам быстрой ходьбе — некоторые прохожие оборачивались и рассматривали её. Высокая и необычная: вся её необычность заключалась в неправдоподобных длинных ногах и линиях стройной фигуры под платьем, похожим на конфетную обёртку. Но ей никогда не было до этого дела. Она шла подобно королеве и все расступались перед ней.

Сидя в комнате, она как обычно выложила пару листов бумаги, но не прикоснулась к чернильнице. Покручивая свою перьевую ручку, Васильева неспешно обдумывала, что можно написать. Сегодня она нарушила много правил и сделала это сознательно. Она не чувствовала эйфории от содеянного, как часто бывает с людьми, избавившимися от чужого влияния и совершающие угодные душе поступки. Она не чувствовала и вины. Ей было комфортно, и она, как хороший шахматист, планирующий в партии очерёдность ходов, точно знала что делает.

Во-первых, она выполнила задание куратора, раскрылась и не потеряла доверие; во-вторых, получила явно сверхсекретную информацию, которая дорогого стоила; и в-третьих, она внедрилась и стала двойным агентом. Прямо как в Испании. На мгновенье она вспомнила ту весну, одну из самых прекрасных из тех, что она видела в Мадриде. Цветение множества земляничных деревьев, запах липового цвета. Фонтаны в парке Эль-Ретиро и исполинские туи накрывавшими своими ветвями, словно причудливыми крыльями, гуляющих в шёлковых нарядах женщин. Трепещущие, как паруса на ветру зонтики открытых кафе — всё это приправлено спокойствием и лёгкостью, как перед сиестой. Виктория, которая к тому моменту жила в городе уже второй год и могла считаться кем-то вроде знатока, могла уверенно сказать, что даже когда в Мадриде идёт дождь, он восхитителен. Улицы сияли под потоками дождя, несмотря на пыль или радужные лужицы от бензина. Они сверкали, и в этом было что-то болезненное и суицидальное. Мостовые Ленинграда тоже блестели влагой. 'Неужели, как и там, после весны будет война?' — пронеслась мысль в голове.

'Довожу до вашего сведения, что сегодня, 14.05.1941 г. объект 'Макропулос' был проинформирован о моём статусе в структуре НКВД. Как и предполагалось, объект воспринял признание холодно, сообщив в ответ, что имеет совершенно секретные сведения, а именно фотокопию записки премьер-министра Великобритании к королю Эдуарду по поводу Гесса (карточка прилагается). Объект сделал заявление, что догадывается, что собой представляет товарищ Х и не собирается поддерживать отношения ни с нами, ни с ним, отдавая предпочтение личным контактам со мною без каких-либо обязательств. Ваше предположение о предложении сотрудничества подтвердились. Мною подписан документ о работе на объект 'Макропулос'. Так же объект сообщил о готовящейся провокации со стороны Германии. 15.04.1941 г. будет совершён незапланированный полёт самолёта Ju-52 с бортовым номером 7180. Маршрут: Кенигсберг — Москва. В доверительной беседе объект предостерёг от принятия на веру послания, которое доставит курьер на прилетевшем самолёте. Объект сказал: 'Гитлеру верить нельзя, он клинический лжец. Война всё равно неизбежна'.

В рамках операции 'Необычные вещи', мною была замечена старинная брошюра из нескольких листов пергамента. Страницы, сшитые бронзовой полосой по краю. Текст, скорее всего, написан на старой латыни. Вверху надпись: 'NOTES FRATER MAKROPOULOS A MONASTERIO SANCTI ANTONII DE MEDICINA ET NON SOLUM'. Агент Красивая'.

Встав из-за стола, Юля подошла к зеркалу и, вынув из сумочки ключи, постучала по стеклу брелоком, сопроводив славами: 'доставить срочно!', после чего опустила конверт и захлопнула заслонку. Единственно, что она сделала как обычно, исключая доклад, так это произнесённая про себя фраза: 'ненавижу!'.

* * *

Через небольшую дверцу мы с Васильевой, тремя девочками и их внезапным соседом по палате Юрой, взобрались на свои места. Нам пришлось застегнуть широкие ремни, идущие от кресла и пилот, осмотрев, всё ли сделано нами правильно, сел на своё место, включил флажковые переключатели и подкачал топливо. Стоявший у причала механик махнул сигнальным флагом и быстро засеменил к берегу. Пилот отсчитал двенадцать оборотов вала двигателя и осуществил запуск. Мотор нерешительно фыркнул, коротко чихнул и начал работать. Сначала винт вращался так, что можно было уследить за лопастями, потом они превратились в круг — почти прозрачный и по краям блекло-красный. Затем запустился второй. Моторы прогревались несколько минут, в какой-то момент загудели резче, отчего пропеллеры стали гнать тучи брызг, снова сбавили обороты, и лётчик медленно повёл летающую лодку вперёд, всё дальше отходя от плавающего причала. Самолёт немного покачивало на волнах, и с возрастающим гулом моторов я почувствовал, как мы оторвались от воды. Горизонт стал увеличиваться и самолет, развернувшись влево, продолжил набирать высоту. Внизу можно было наблюдать щетину леса и кромку берега. Я узнал строящееся шоссе, рассекающее деревню Ваганово и уже доходящее до Борисовой гривы. Подземные помещения с дёрном на крышах и административное здание с антенной. Наконец ландшафт внизу поплыл медленно-медленно, как густой кисель стекает в стакан и так продолжалось наверно с минуту. Ладога представилась как огромная чаша, силою природы замкнувшаяся средь скал, лесов, полей и болот. Порывистый ветер ощутимо бился в самолёт с северо-востока, снося его с заданного курса, и могло показаться, что летим немного боком. Вскоре мы совершили разворот и стали снижаться. Я всё ожидал удара о воду, но касание вышло плавно, словно лодка продавила водную гладь на скорости под острым углом и позволила воде обнять киль и омыть борта. Толчок всё же был, но его и за толчок как-то не хотелось принимать. Всего четыре минуты в небе, но стоило только посмотреть на детей, как начинаешь понимать, насколько сильные эмоции они испытывают. Весь полёт они провели молча, не отрываясь от иллюминаторов, и когда самолёт подруливал к плавающему пирсу за новой партией, дети словно взорвались. Большого труда мне стоило успокоить их.

— Дети, поблагодарите мистера Андерсона за прекрасную работу, как мы учили.

'Thank you Mr. Anderson', — прокричали дети хором.

Пилот улыбнулся и помахал рукой пассажирам, после чего поднялся с кресла и стал помогать детям, утвердиться за рулём штурвала. Многие ли в детстве могли похвастаться, что побывали в кабине пилота и даже прикасались к панели приборов, держали двумя руками штурвал, рычали, подражая рёву моторов и представляли, что винтокрылая машина подчиняется только тебе одному?

Вместе с командой яхты и машинистом паровоза, Ричард Андерсон и Сэм Болт прибыли в Ленинград семнадцатого числа, как и я в своё время, по туристической визе через Стамбул. Только они уже добирались из Южной Америки через Африку. Пилот и механик. Оба работали на компанию 'Grumman Aircraft Engineering Corporation' и за сумасшедшие деньги: восемьсот и пятьсот долларов соответственно за четыре недели с полным пансионом согласились поработать в Советском Союзе. Андерсону доплачивали пять долларов за полётный день. В случае успешного обучения одного пилота и одного механика они должны были ещё получить премию, и поэтому вторым пилотом летал выпускник 'Осоавиахима' Гриша Воробьёв, знавший триста английских слов и из-за банального плоскостопия лишившись карьеры истребителя. С Сэмом работал механик Зыков Сергей, которого удалось привлечь благодаря профкому, как в принципе и пилота.

Выпускники аэроклубов 'Осоавиахима' изучали теоретический курс ('Теория полёта' Висленёва и Кузьменко, 'Аэронавигацию' Кудрявцева, 'Наставление по производству полётов' и 'Курс учебно-лётной подготовки) и проходили первоначальную лётную подготовку на самолётах У-2 с инструктором. Причём честного налёта выходило часов тридцать. Потом выпускали в самостоятельный полёт. Тут уж всё зависело от клуба. В крупных городах, будущий лётчик мог и двадцать часов в воздухе провести, выполняя несложные манёвры и фигуры пилотажа; а мог и всего пять. Не везде были в достаточном количестве самолёты, да и ресурс двигателей оставлял желать лучшего. В общем, учить лётчика — дорогое удовольствие. Нашему пилоту пока не хватало усидчивости, всё рвался в самостоятельный полёт, но какие его годы...

С механиками всё происходило ничуть не лучше. Умение ремонтировать поршневую группу, менять сальники и фильтры — не совсем достаточно, чтобы стать авиационным механиком. Приходилось осваивать профессию столяра, соображать в аэродинамике, быть слесарем, электриком, сварщиком, обладать навыками в нефтехимии и даже уметь, как минимум, разбираться в металловедении. Авиамеханик, если ослабить допуски, это узкопрофильный инженер. И рационализаторских предложений по улучшению самолётов у них накапливалось воз и маленькая тележка. Правда, в США, механики умудрялись получать патенты, в СССР откупались грамотами и разовыми премиями. Наш механик начинал обучение ещё в 'Объединённой школе пилотов и авиационных техников' (ВШПАТ). В апреле тридцать восьмого она была передана в Наркомат ВМФ и получила наименование ВМАТУ, где стали готовить военных механиков для морской авиации. По окончании, случилась финская, осколок, контузия и здравствуй младший воентехник гражданская жизнь. Теперь он учился у Сэма обслуживать 'Гуся'. Хотя без хорошего знания языка это происходило со сложностями, но работая руками, трепаться особо некогда, так что получается помаленьку. Да даже если бы и не получалось, Корабль в состоянии внедрить необходимые знания, но мне важен сам факт прохождения обучения, на который я всегда буду ссылаться. Там где учился один, вполне могли обучаться и трое.

Связавшись с авиацией, я предполагал, что ожидаются проблемы. Поставить самолёты на учёт частному лицу в сороковых годах не представлялось возможным. Не было нормативных документов. А значит, и взлететь с аэродрома этот аэроплан не мог. Может, где-нибудь в глубинке и был удобный случай полетать в своё удовольствие, но только не в Ленинграде и области. За небом тут следили, вернее, слушали и записывали. Выход виделся в сотрудничестве с клубами 'ОСОАВИАХИМ'. В городе их находилось четыре и три по области. Я выбрал 'Ленинградский городской (технический)'. Они не готовили пилотов, не тренировали 'пилотов запаса', у них не было своего аэродрома, и поэтому с тридцать девятого года существовала приставка 'технический'. 'Ленинградский городской' готовил механиков и подходил для моих нужд просто изумительно. Нет аэродрома — не беда, у нас гидросамолёт, который может и с воды взлетать, и место пребывания надлежащим образом оформлено. У вас сложности в материально-техническом обеспечении? У нас есть совершенно невостребованные двигатели и возможность оснастить мастерские такими стендами, которые не в каждом конструкторском бюро можно отыскать. Будем работать? — Будем! Вместе с летающей лодкой в актив записали Lockheed Lodestar, модель 18, с 'изменениями' в разобранном состоянии и модель 12 Electra Junior. Таким образом, санаторий 'Осиновая роща' вступил в члены общества содействия обороне, авиации и химическому строительству. Чуть позже были добавлены ещё пять машин малой транспортной авиации экстренной транспортировке больных.

Раппопорт отправили налаживать связи и оказывать содействие на улицу Петра Лаврова, 21. Там же Рахиль Исааковна вручила заявление на вступление, и мы смогли подавать заявки на тренировочные полёты. Не в курсе, как это отслеживалось, но проверяющих никогда не было. Может, после партии наручных часов по специальному заказу или каких-нибудь других подарков, путь к 'аэродрому' был позабыт и никогда не вспоминался, хотя всё у нас было образцово-показательно, а с точки зрения обеспечения безопасности полётов вообще не придраться.

Уже с берега, сидя за столом под зонтиком мы наблюдали, как садится вторая партия. Старшим был отправлен Ершов. Судя по поведению, страха перед полётом в отличие остальных он не испытывал.

— Смотри, — сказала мне Васильева, — а кадровик-то не робкого десятка. На первый взгляд — этакий увалень, но это заблуждение.

— Империалистическая, Гражданская, год гонял моджахедов, э... басмачей. Четыре месяца провёл в плену у какого-то курбаши в Туркестане. Сидел в яме за попытку побега с колодкой, как Жилин у Толстого. Зубами перегрыз горло охраннику и повторно бежал. А спустя две недели привёл отряд Красной армии и разорил 'дружественный' кишлак. У Ершова мать текинка, а по их традициям не отомстить — большой позор. Кое-кому это не понравилось. Был трибунал. В общем, Ершов человек товарища Сергея и судя по всему, многим ему обязан.

— Знаешь, а ведь действительно мог перегрызть горло, — произнесла Юля. — Я как-то видела его глаза, когда он смотрел на огонь. Любого человека можно просчитать, когда он смотрит на огонь. Пламя не любит фальши и человек не в состоянии этому противостоять.

— Может быть. Для меня показатель 'четыре месяца в яме'. Время, проведённое в помещение, где ты совершенно один, меняет многие представления о человеческой сущности. Кто-то может превратиться в скулящую собаку, а кто-то в кровожадного зверя. Есть и другие варианты, причём, по-моему, похуже двух первых.

— Шеф, вы так сказали, словно вам приходилось бывать в местах не столь отдалённых?

— Забудь, — произнёс я.

О тех местах я только слышал. А там, где пришлось побывать... впрочем, сути это не меняет. В это время гидроплан пошёл на очередной взлёт. На сегодня ещё три полёта и автобус повезёт детей обратно в санаторий. Тяжело смотреть на некоторых деток. Сейчас они в одинаковых жёлтеньких курточках, комбинезонах, панамках, со спасательными жилетами, все радостные и совершенно не похожи на больных, измученных, с потухшими глазами при прибытии. Перед поступлением, я навещаю их и 'самородок' сканирует, выявляя заболевания. Хотя у меня нет за спиной сдачи экзаменов NBME (Национальный совет медицинских экзаменаторов), и даже трёхгодичной резидентуры под руководством более опытного врача — мой предварительный диагноз никто не ставит под сомнение, так как всегда подтверждался после официального осмотра и сдачи анализов. А беглая латынь и греческие словечки только добавляли загадочности. Многие считают, что я умышленно не сообщаю о медицинском образовании. Более того торжествуют, когда подмечают за мной характерные только в лекарской среде фразы ('живых собак мертвить, а мёртвых живить'), понятные лишь врачам особые сокращения, привычное ношение фонендоскопа, тщательное мытьё рук и регулярно приходящий по подписке журнал 'The Lancet', где я делаю пометки. Как само собой воспринимаются рассказанные мною анекдоты про внимательность у патологоанатома в прозекторской на первом курсе и то, что давно пора всем ознакомиться с творчеством Артура Дункана Гарднера 'Микробы и ультрамикробы'. Мне даже однажды приносили свои письменные соображения на редактирование по гастроэзофагеальной рефлюксной болезни для статьи в Казанском медицинском журнале. В общем, все мы знаем, что самое интересное всегда находится в тени.

В санатории сейчас двадцать два маленьких пациентов. К сожалению, с серьёзными заболеваниями очень много. Большую часть из них в сороковых, да и вообще в двадцатом веке вылечить было крайне затруднительно, или невозможно. У Аси, стоящей сейчас на очереди, был синдром Золлингера-Эллисона; у Риммы некротический энтероколит, она родилась почти восьмимесячной и как дожила до восьми с половиной лет, было непонятно всем врачам. К нам она оформилась очень худенькой. И так кого не возьми.

Первые два дня при поступлении в санаторий на реабилитацию, больных детей держат в карантине. Это отдельная палата для единственного пациента и ночью к ним прихожу я. Куча разнообразных приборов с осциллографами, кислородный аппарат, стенд для электрофореза (лечение при помощи электрического тока в сороковых считалось прогрессивным) и стойка для капельницы с пищалкой — по большому счёту антураж. Нет, случись неприятности, всё действующее и даже с их помощью можно провести исследования, но только я один знаю, что самое ценное из всего оборудования это необычная регулируемая севроприводами медицинская кровать. И только я с ней могу работать. Если её недостаточно, то в следующую ночь я с ребёнком отправляюсь в путешествие, и Корабль правит то, что в организме сломалось. Для всего медицинского персонала, одно из лекарств, которое рекомендуется практически безнадёжным детям — эхинацея . Препараты на её основе, по моему утверждению и оказывают такой потрясающий эффект в лечении. Все уверены, что лекарство в производстве жутко дорогое и поэтому, фиал с каплями хранится в холодильнике под замком и выдаётся под роспись. Сама по себе эхинацея очень красивый цветок, похожий на крупную ромашку, с розовыми, белыми, или жёлтыми соцветиями-корзиночками. После цветения эхинацея чем-то похожа на крохотного, уснувшего на стебельке ёжика. Произрастает в Северной Америке на больших площадях, и индейцы испокон веков лечили ей домашний скот. Но в лекарственных травах очень многое зависит от места, где они растут. И мой интерес к цветам и корешкам в саду, а так же десятки пунктов приёма даров природы только подстёгивает любопытных. Конечно, комплекс выпускает не имеющий аналогов в мире порошок в капсулах, угнетающий секрецию желудочной кислоты, и нашему гастроэнтерологу Орлову шлют победные реляции по его использованию. Но я-то помню, что именно способствовало излечению. И гастроэнтеролог знает, какой эффект происходит после принятия капель, порошок там и рядом не стоит. Так что тайны в санатории есть и это мне на руку.

Смотря на самолёт, я подумал, что пора открывать вакансию аниматора-воспитателя. Это сегодня, на первом полёте нужно было моё присутствие. Для понимания момента, никто из сотрудников, кроме секретаря, не признался, что имеет опыт воздушных перелетов, и никто не спешил его приобретать. Пришлось показать личным примером. Завтра дети отправляются в полуторачасовую прогулку на яхте, послезавтра катание на паровозе до станции Парголово в вагоне первого класса. Будут и конные прогулки, а финалом выступают 'гонки' на спортивных автомобилях и 'покатушки' на реплике английского танка Matilda. Суть этих мероприятий одна: ребёнок побывал на всех средствах современного передвижения и участвовал в их управлении; ну, почти участвовал. И если кто-то задался вопросом, зачем самолёт, яхта, паровоз, танк? Ответ прост, это игрушки для детей. Санаторий богатый, есть возможности для больших игрушек. Дети довольны и выздоравливают? — да. Всё что и требовалось доказать. Остальное лишь побочные эффекты. Или вы против выздоровления советских детей?

К десяти часам полёты завершились. Фотограф запечатлел подрастающее поколение возле самолёта, потом пошли одиночные снимки и вскоре все погрузились в автобус. До Ваганово мы мчались как по автостраде. Уложенные в три ряда бетонные плиты давали ровную дорогу, и лишь характерный звук шин, пересекающий края соединений немного резал слух. Потом плиты пошли в два ряда и спустя минуту мы вынуждены были съехать на техническую объездную дорогу. Не с каждым грунтом можно использовать пропитку, но учитывая, насколько это дорога временная, этого и не требовалось. Ребята Заболотного стелили сотканный Кораблём геотекстиль, сыпали песчано-гравийную подушку, поливали водой, проезжали катком и следом кран опускал на тросах огромную плиту. Сварщик сваривал проушины между двумя конструкциями, и технологические выемки заливали смесью с гудроном. Всё происходило споро и без лишних движений. Здесь не было такого, когда вокруг одного суетится десяток и все вроде при деле. Триста метров в сутки. Могли б и больше, но это потолок по утрамбовке щебня и песка нынешними механизмами. После Борисовой гривы снова участок с плитами. Только они лежали вдоль дороги, ожидая своего часа. Строить 'необычным способом' возле населённых пунктов не лучшая затея, несмотря на это обстоятельство, несколько десятков миль Корабль проложил и как только будет закончен мост через Охту, добираться из Яхт-клуба в санаторий станет в два быстрее.

* * *

Всё началось с лёгкого неприятия, от которого хочется вертеть головой из стороны в сторону. Неприятие это — знакомо всякому сорванцу, залезшего в чужой сад за сливами, где строгий сторож отлучился едва ли на минуту. Чувство это сродни строгого предупреждения, после которого только и успевай смотреть по сторонам. Вот и стало мне самому интересно, кто это 'повесил глаза мне на спину'? Проехав гостиницу 'Астория', я остановил машину на улице Связи, чуть не доезжая до здания почтамта. В примыкающих к гостинице строениях работали рестораны и, забрав свою почту, я отправился отобедать, а заодно и пофотографировать. Сделав пару снимков, я попросил молодого человека запечатлеть меня на фоне исторических объектов царского наследия. У пока ещё площади Воровского ещё располагался ухоженный сквер с чугунными лавочками и фоном могли послужить как сам собор, так и памятник Александру III. В следующем году, служители Мельпомены, Эрату, Талии и Евтерпы станут сажать напротив собора преподобного Исаакия Далматского картошку (в садах Лувра в это же время выращивали лук-порей), а пока тут гуляли мамы с детьми или бабушки с внуками, иногда проходили студенты и чуть реже военные. По тротуару тянулся поток прохожих, некоторые ещё носили плащи и шляпы тёмных цветов, их разбавляли одетые, кто во что горазд колонны детей, двигающиеся в сторону Эрмитажа на экскурсию и многочисленные гости Северной столицы. Вообще, мест для посещения полно: слева от собора Дворец труда, правее сад трудящихся и музей революции; но праздношатающихся считаные единицы и добровольный фотограф спустя минуту, извинившись, поспешил по своим делам. Народу в центре достаточно, но искать нового, чтобы сделать удачный снимок, я не стал. Зато образовалось время прочесть ответ на предложение о намерениях в создании совместного предприятия по воздушным грузопассажирским перевозкам. Аляскинский предприниматель Фунт располагал авиапарком в тридцать самолётов и хотел наладить взаимовыгодный бизнес. Первые переговоры о воздушном сообщении между странами вёл Хуан Трипп, основатель авиакомпании Pan American Airways. Соглашение было готово, но вмешалась политика, и авиасообщение откладывалось до лучших времён. Сейчас же Совет США по гражданской авиации был согласен выдать разрешение для дочернего предприятия American Export, и требовалось всё согласовать. Переписка велась уже пятый месяц, и письмо являлось приглашением для Фунта, посетить Советский Союз, либо прислать уполномоченное лицо, то есть меня. Переговоры касались в основном технических вопросов — обслуживание воздушных судов, аэронавигации, заправки топливом, обработки груза и даже мойка самолётов. Значит, к вопросам на наметившейся встрече с Кузнецовым придётся добавить ещё один. Ведь в будущем предстояло заключить двухстороннее межправительственное соглашение о воздушном сообщении между странами. Закончив с письмом, я посмотрел на здание гостиницы. В двадцать девятом отель передали акционерному обществу 'Интурист' и приезжающие в Ленинград иностранцы, обычно, останавливались там; и столовались там же. После начала финских событий, поток туристов резко иссяк. Страны большого капитала сделали 'фи!' большевистской республике, призывая рвать многомиллионные контракты и бойкотировать всё советское. В принципе, так происходило всегда, стоило лишь молодому государству показать зубы, как придумывались санкции. Оказывали ли они влияние? — безусловно, оказывали. Но на все непризнания Прибалтийских советских республик, эмбарго и прочие каверзы, мистер Сталин вынимал из широких штанин, показывал и прятал. Капиталисты, словно гимназистки, застигнутые в парке врасплох мужчиной в плаще на голое тело кричали 'ах!' и снова приходили в парк. Контракты перезаключались через подставные фирмы (всё в духе капиталистического сообщества), а там, где не хотели, из сейфов исчезали нужные чертежи и пропадали на некоторое время изобретатели. Опять-таки, всё в духе времени. Кстати, именно на этой волне остракизма мне удалось обосноваться. Но что осталось неизменным, так это истончившийся до тоненькой струйки турпоток. Война в Европе отсекла Французов и Англичан, beau monde никогда не интересовался советской Россией, а добираться из Нового света всё же далековато, да и комфортабельные лайнеры перестали ходить через Атлантический океан. Приезжали немцы, нашпионить и в командировки. Иногда шведы с американцами и совсем редко англичане. Поэтому обедали в 'Астории' не только иностранные туристы-специалисты, а и те, кто это мог себе позволить.

Молодой человек в длинном фартуке разносил заказы. Он только что принёс за мой столик запечённого карпа, отчего-то не пользовавшегося здесь вниманием едоков, и уже спешил к другому клиенту, как на мгновенье остановился подле меня и положил возле тарелки записку. Едва я взглянул на неё, как какой-то незнакомый человек скользнул на свободное место рядом со мной.

— Это частный столик, — произнёс я по-английски.

— Мне плевать, — отрезал человек. — Я наблюдаю за тобой уже не первый день, мистер, тебя поразительно трудно застать на одном месте.

Я оценивающе взглянул на него. Нелепый губошлёп, с маленькими дурацкими усами, похожими на зубную щётку, как носил фюрер Германии. Круглолицый и слегка лопоухий. Черты лица хоть и оплывчатые, но всё же грубоватые, глаза влажные и пронзительные, как у киношного шантажиста. По одежде он мог сойти за кабинетного служащего. Модный полувоенный френч из дорогого материала со значком, невыглаженные, словно недавно были заправлены в сапоги брюки и добротная обувь, за которой регулярно следят.

— Вы американец, — заключил он. — Южанин, судя по выговору. Не думаю, что вы представляетесь здесь своим настоящим именем, мистер, но мне точно известно, что вам есть что срывать, не так ли?

— Я не занимаюсь делами за обедом. Пошли вон. — Вновь по-английски произнёс я.

— Нет-нет. Вам придётся сделать исключение. Это дело чрезвычайной важности, оно касается ваших занятий вне основной работы.

Я продолжил заниматься разделкой карпа, не обращая на него внимания. Сдаётся мне, когда читали лекции о правилах при вербовке, 'усатый' либо не слушал, либо не предавал этой тонкой науке особого значения. Так-то действовал он вроде, правильно — грубо обозначив своё присутствие, заставил обратить на себя внимание. Вот только подобный шаг можно совершить в очень редких случаях, таких как угроза жизни для объекта вербовки или в стрессовой ситуации. Ничего подобного и близко не было, значит, основное действие ещё впереди. Через минуту человек поднялся на ноги, его пристальный птичий взгляд был обращён на официанта, после чего он произнёс: — Я поджидаю вас у входа.

'Испортил аппетит собака, — подумал я. — Ну ничего'.

Закончив обед, я подозвал официанта и попросил вызвать метрдотеля, сказав, что у меня к нему есть несколько слов.

— Товарищ, — произнёс я, когда метрдотель появился возле моего столика, — тут такое дело. Ко мне только что подсаживался какой-то неприятный тип, по виду самый настоящий гангстер. По-моему, он был вооружён и хочет меня ограбить. Не могли бы вы вызвать полицейского, я хочу сделать заявление.

— У нас приличное заведение, — спустя пары секунд невозмутимо ответил метрдотель.

— Товарищ, полицейского, вызовите. Живо!

Скорчив недовольную физиономию, служащий тихо произнёс:

— У нас нет полицейских, у нас милиция.

— Значит, вызовите милицейского, пока я тут не начал звать консула, — на повышенных тонах стал требовать я.

Вынув из нагрудного кармана красно-бордовый американский паспорт, я покрутил его перед его носом. Метрдотель стоял столбом и не сдвинулся с места. В Ленинграде не было американского консульства, и мои угрозы для сведущих являлись пустым звуком. Что ж, подобное очень легко лечится. Буянить и бить посуду категорически нельзя — подобная эскапада не приветствуется, так как дебошира сначала обезвреживают, но кое-что в ресторанах делать можно. Взяв столовый нож, я стал потихоньку стучать им об рюмку, постепенно наращивая амплитуду и силу удара. Через пять-десять постукиваний на столик стали обращать внимание гости заведения. И когда многострадальная рюмка готова была лопнуть, на плечо метрдотеля легла рука.

— Янкель Моисеевич, — что у вас происходит?

— Вот, Лев Михайлович, недоразумение выясняем, — спокойно ответил метрдотель. — Покушал, а платить не хочет. Милицией грозится.

Я преспокойно указал подошедшему товарищу ножом на соседнюю рюмку, под которой лежали три купюры: двадцать долларов и две по пять червонцев. Плата за карпа просто астрономическая (обмен долларов на рубли на чёрном рынке 1:20). Возникла неловкая пауза, уверенный и наглый взгляд метрдотеля куда-то пропал, словно влага с раскалённого утюга и теперь он глотал воздух как недавно съеденный карп, прежде чем угодить на плиту. Подошедший незаметно махнул рукой метрдотелю, мол, исчезни и попросил разрешения присесть за столик.

— Прошу извинить наших работников, — медоточиво произнёс он. — Вышли во вторую смену, не спали...

Я бы добавил, голодали, приехали из Поволжья, семеро по лавкам, в смысле по торговым лавкам, а не полатям, судя по сытой роже, но выслушал всё до конца и вновь попросил вызвать службу правопорядка, в последний раз. Так как уже намерен обратиться за помощью к обедающим товарищам. Они уж точно не откажут. Тут, по проспекту Рошаля как раз участок расположен и двухсот шагов не пройти. Если поторопиться, то минут через десять аккурат успеют.

— Я лично вызову милицию, — снова тихо произнёс Лев Михайлович. — Не угодно ли будет пройти в мой кабинет и там обо всём поговорить?

Мне пришлось отрицательно покачать головой.

— Я всё больше убеждаюсь в том, что вы сознательно не торопитесь выполнить мою просьбу. Видимо, своё мнение мне придётся рассказать соответствующим службам. Ни в какой ваш кабинет я не пройду и ещё, я сильно удивлюсь, если прибывший милиционер будет похож на дежурившего у центрального входа сержанта.

— Как вам будет угодно, — сказал Лев Михайлович, вставая. — Не желаете ли заказать что-нибудь? Например, десерт? Милиция может прибыть не так быстро, как вам бы хотелось.

— Два чая, пожалуйста.

Лев Михайлович кивнул официанту и когда тот подошёл, приказал:

Освободи столик, заменить скатерть и два чая.

— Минуточку, — произнёс я, вынимая фотоаппарат из портфеля.

Пара секунд раскрыть футляр, снять крышку объектива и сделать фото стола. Следующий снимок записки, аккуратно раскрытой ножом и вилкой. — На память.

За соседним столиком, в надежде поправить здоровье, немцы Ганс и Фриц заказали бутылку водки в графине. Это были сотрудники фирмы 'Демаг', прибывшие для сборки плавкрана и я прислушался к разговору.

— Доктор Мюллер запретил мне алкоголь на целых две недели. Какой идиотизм! Алкоголь убивает микробы, это же хорошо известно! Верьте мне, Фриц, русская водка не имеет ничего общего с вашим венгерским шнапсом и уж тем более с этим галльским винным самогоном, рекой полившимся в фатерлянд. Пробуйте, ах! Какой аромат во рту, а горчинка? Есть от чего стать коммунистом! Здесь ощущается подъём, живой энтузиазм. Жаль, что нас отзывают.

— Ума не приложу, как они собираются без нас монтировать стрелу? — опрокинув рюмку, произнёс Фриц. — И мой дедушка австриец, а не венгр. Сколько можно повторять?

— Не берите в голову, мой дорогой друг. Вы довольны, а остальное не существенно. Давайте повторим. Кто пьёт водку — добр душой и широк телом. А кто не пьёт, как тот скандальный америкашка — всегда будет сидеть с хмурой рожей, и злиться на весь мир.

— Фюрер тоже не пьёт, — тихо обронил собеседник, ставя пустую рюмку на стол.

— Фюрер раньше пил, пока мерзкие клошары не отравили его газами на фронте. Мой старший брат служил с ним в одной роте. Я знаю, что говорю. А выпьем-ка мы за его здоровье.

Этот случай в ресторане раскрыл для меня один факт: огромное большинство так называемых черт немецкого характера является продуктом культурного влияния, главным образом прусского, которое было искусным образом приспособлено к условиям и потребностям баварцев, вюртембержцев, ганноверцев, саксонцев и прочих. Культурные влияния могут создать различные черты характера, такие, например как приспособляемость. Немец не так давно в СССР, а уже ведёт себя как обыкновенный русский. Неспроста, даже после эмиграции в двадцать восьмых-девятых годах, немцев оставалось почти полтора миллиона. И жили и трудились как образцовые советские люди.

Не прошло и тридцати минут, как за мой столик подсел суровый дядька-милиционер, одетый в тёмно-синею форму, представившийся лейтенантом, Дмитрием Андреевичем Хорошенко. Судя по возрасту и выслуге, ему б уже генералом быть, но служебные пути порой бывают неисповедимы. Высокий, опрятный, слишком худой для своих широких плеч, с обезоруживающий своей прямотой улыбкой и ястребиным взглядом. Тёмно-серые глаза смотрели открыто и изучающе едва мгновенье, чтобы тут же переместить фокус по сторонам. И делал он это не глазами, а коротким поворотом головы, прямо как ястреб.

— Чай? — предложил я.

— Не откажусь, — ответил Хорошенко.

Стоящий на столе холодный чай нам заменили.

— Так-с, — пробормотал милиционер, раскрывая планшет и вынимая лист бумаги с карандашом.

Я коротко пересказал свою историю и рассказал про оговор метрдотеля в отказе рассчитаться за обед.

— Деньги я положил на стол, под рюмку, — говорил я. — И сказанные мне слова довольно обидны. Я бы с вами в отделение проследовал и всё подробно написал.

— Можно и в отделение, — равнодушно сказал милиционер.

— Тогда нужно изъять купюры, которые я оставлял на столе. Это ж подтверждение моих слов, э-э-э...

— Вещественные доказательства, — подсказал милиционер.

— Именно! Вещественные доказательства, — повторил я. — Спасибо.

— А что, правда, американец? — в процессе беседы поинтересовался лейтенант. — По-нашему здорово шпаришь.

— Правда, приехал больницу детскую строить. 'Осиновая роща'. Каждый месяц по двадцать два ребятёнка на ноги ставим.

— Хорошее дело, нужное, — согласился милиционер.

Пару-тройку вопросов о возрасте, семейном положении и прочих отняли несколько минут. Допив чай и сделав соответствующие пометки на своём листе, Хорошенко пригласил обслуживающего официанта и потребовал вернуть деньги. Не тут-то было. Официант никаких денег в руки не брал и сделал 'лицо кирпичом'.

— Как же не брал? — возмутился я — Приборы со скатерти снял, и скатерть с купюрами забрал. У меня и доказательства есть, на фотоаппарат снял, — вынимая камеру из портфеля.

Пришлось вновь подойти Льву Михайловичу.

— Сколько там было, принесите деньги, — приказал он.

Деньги принёс метрдотель, две купюры по десять долларов и ворох по пять, по три рубля и даже 'шахтёр' присутствовал.

— Это не мои деньги, сказал я. Я расплачивался другими. Фото, — поглаживая фотокамеру, — есть.

— Не устраивайте цирк, — зло сказал Лев Михайлович. — Выручка сразу сдаётся в кассу. Невозможно отыскать именно ваши деньги.

Я присмотрелся к долларам и сказал:

— Что-то они какие-то не такие. Фальшивые, что ли?

Хорошенко суровым взглядом окинул работников ресторана и покачал головой:

— Фальшивые денежные знаки это серьёзно.

— А может, это у скандального клиента фальшивые деньги? — предположил Лев Михайлович. — Всем известно, что вор кричит громче всех.

— Что может быть проще, — сказал я. — Товарищ милиционер опечатает кассу и у себя всё проверит в присутствии специалистов.

— Нет! — вскрикнул метрдотель.

— Что? — Голова Хорошенко вывернулась к крикнувшему Янкелю Моисеевичу градусов на двести, не меньше.

— Невозможно опечатать и забрать кассу, — сквозь зубы пояснил Лев Михайлович. — Касса сдаётся в конце рабочего дня. У нас ещё ужин впереди. Спецзаказ.

— Очень похожи на фальшивые. — Твёрдо произнёс я, присмотревшись к купюрам ещё раз.

Впрочем, 'помощник' сразу определил иной состав бумаги и красок на банкнотах.

— Этим займётся ОБХСС, — резюмировал Хорошенко.

Лев Михайлович наклонился к моему уху и произнёс:

— Я выполнял приказ любой ценой завести вас в свой кабинет, и сделать ничего не мог. Что вы хотите?

А что мне от него было нужно? Да ничего. Но просто так спустить с рук происшествие казалось неправильным.

— Банкет на послезавтра в полдень, на двадцать четыре персоны. Двое взрослых, остальные дети. В меню только лучшее мороженое. Не бесплатно, конечно, и эти деньги можете принять как аванс.

Из 'Астории' мы вышли с Хорошенко вместе. Кушать я тут точно больше не буду, а плевать в мороженое детям — нет никакого смысла. Они ни в чём не виноваты.

— Ну что, в отдел? — спросил лейтенант, — или и тут ошибочка вышла?

— Нет никакой ошибки, Дмитрий Андреевич. Вон, тот крысёнок с усиками, на лавочке сидит. Только сдаётся мне, удостоверение у него покрасивее твоего будет. Так что поехали в отдел.

— Пешочком, мил человек. Кто ж мне автобус на такую хрень выдаст? Была б банда, али разбой вооружённый, тогда может быть и сподобились. Тут недалеко.

— У меня машина на улице Связи стоит.

— Плохо ехать, всяк лучше, чем хорошо идти, — изрёк народную мудрость Хорошенко.

Дорога в участок прошла в молчании. Продемонстрировав свои властные полномочия, милиционер отстал на несколько шагов, предоставив мне полную свободу. Меня это устраивало — кому понравится, что его ведут через центр города, словно какого-то карманного воришку? Тем не менее, наш кортеж привлёк любопытные взгляды, и я услышал, как двое прохожих посочувствовали мне. Но больше всех выражал эмоций неудачливый вербовщик. Он и подойти хотел и что-то его останавливало. А уж когда мы сели в машину, то и вовсе сплюнул на мостовую, как от огорчения.

В отделении я написал заявление, которое, как мне кажется, никогда не увидит света. Дмитрий Андреевич его принял, поставил входящий номер и положил в папку.

— Не беспокойтесь, товарищ. Милиция во всём разберётся, — произнёс он дежурную фразу.

— Кому будет поручено вести дело?

— Всяк уж не я, — улыбнулся он. — Меня с завтрашнего дня на повышение, так сказать. Из центра на окраины. В Кабаловку, до самой пенсии. А тут уж сыщут кого помоложе, да порасторопнее. Вы оставьте адресок и как с вами связаться.

Я написал номер телефона на клочке бумаги и Хорошенко положил его в папку, к заявлению.

* * *

Уже по прибытию в санаторий, я стал раскладывать почту по датам и вскрывать.

'Здравствуйте, пишет вам бывший сержант 20-й ТТБР Мокроусов Сергей Владимирович, двадцатого года рождения. Прочёл на днях вашу статью в газете об искалеченных на финской войне. Очень запала мне в сердце фраза, что жизнь человеку дана одна и потеря ноги, не повод опустить руки. Мне посчастливилось выжить в бою за городок Турта, а многие мои однополчане остались там. Не стану докучать вам рассказами о госпиталях и бедах, которые пришлось пережить, хотя выговориться порою хочется. Проживаю я в деревне Пустошково, что возле станции Марково. Там я и подобрал выпавшую из поезда газетку и узнал адрес. Спасибо, что проявляете о нас заботу и мастерите протезы. Низкий вам за это поклон'. Подпись.

Всего двадцать три письма. По большому счёту, я и не надеялся, что статью опубликуют. Уж слишком мало в ней было патриотических лозунгов и прочей мишуры. Ни теперь, ни тогда, когда вляпался в одну историю я не видел особого смысла в том, как жизнь валит неприятности на человека, их не заслуживающего, а разные мерзавцы ведут существование сладкое и подолгу безмятежное. Жизнь вообще несправедлива, а к людям с ограниченными возможностями несправедлива вдвойне. Мало кто, из потерявших какую-либо конечность, может сказать, что государство их не бросило, помогает всеми силами и обещает дать больше. Нет и ещё раз нет. Ни одному обществу не нужны калеки. Даже в стране всемирного равенства не смогли обеспечить достойной жизни, что уж говорить про те места, где закон джунглей стоит краеугольным камнем. Да, пожалуй, простыми словами всего этого не опишешь. Я бы мог сказать, что с ретроспективной точки зрения, все наши усилия, ровно, как и усилия многих других людей, неизбежно должны сойтись. Но здесь я неминуемо дал бы повод приобщить психологический детерминизм. Причина и следствие. Своей статьёй я извлёк на свет божий весь этот ужас проблем изувеченных войной, и выложил перед людьми если не единственный, то вполне рациональный выход для почти сорока семи тысяч инвалидов. Возможно, многим это не понравится — я имею в виду общественное мнение, заставляющее нас годами хранить в тайне секреты подобного рода, о чём, кстати, свидетельствует какое-то табу на подобные исследования. Но если ничего не предпринимать, проблема лишь глубже опускается в землю и скоро начнёт выпускать корни, которые уже ни чем не выкорчевать. Идущий в бой солдат будет понимать: случись что-нибудь — он никому не станет нужен. Это страшное словосочетание 'безвозвратные потери' для государства означает только невозможность вернуть солдата в строй.

Понятно, что в статье все углы были стёсаны, а цифры размыты обобщающими словами. Я просто рассказал о небольшой артели, занимающейся производством протезов и части продукции, которую отдают совершенно бесплатно. Насколько мне было известно, подобных предприятий в СССР было отнюдь не единицы. Но вся беда для инвалидов заключалась в том, что редко кому удавалось сделать коленный узел. Не было таких технологий, да и использовавшийся материал зачастую не подходил. В подавляющем большинстве протезы делали из дерева, как сотни лет назад. Редко кто мог применить алюминий и сплавы, не говоря уже о нержавеющих сталях, пластмассах и даже губчатой резине. Про имитацию стопы и вовсе не заикались, просто дорого всё это. А для человека с физическим ущербом каждый рубль на счету, так как варианты, куда он может приложить свой труд, сильно ограничены. Конечно, среди двадцати трёх писем не все были такими дружелюбными и лаконичными, как писал сержант. Встречались и оскорбительные, два письма написали дети, переживающие за родителя, который пьёт и бьёт. Было письмо матери, выхаживающей сына, оставшегося без обеих ног. Разные письма были. Многие без слёз не прочесть. Отложив письмо Мокроусова, я вызвал Раппопорт.

— Рахиль Исааковна, — указывая на стопку конвертов, где скрепками к ним были закреплены письма, — работа по вашему профилю. Постарайтесь на каждое ответить, хотя бы кратко. Сочувствуем горю, ждём вас для снятия мерок, сто рублей на дорогу, за три дня делаем протез, обеспечиваем жильём и высокооплачиваемой работой на время ожидания с последующей реабилитацией. Можно взять одного сопровождающего. Письма отправить с уведомлением, заказные.

— Можно я медсестёр привлеку? — спросила Раппопорт, забирая корреспонденцию.

— Привлекайте.

Спустя полчаса Рахиль Исааковна вновь появилась у меня.

— Я тут стала писать ответы и запнулась над вашими обещаниями. Если не секрет, какой высокооплачиваемой работой обеспечим приехавших инвалидов? Про жильё даже не спрашиваю, видимо вы решили скупить близлежащие деревни.

— Рахиль Исааковна, с каких это пор вас стали интересовать такие вопросы?

— Если я подписываюсь под ответом, то и ответственность как бы ложиться на меня.

В принципе, вполне резонно. Можно и пояснить.

— В прошлом году на окраинах Старожиловки мы прибрали к рукам два объекта: сгоревший птичник со старыми конюшнями. Они у нас числятся, как арендованные объекты 17б и 17в. Давно там порядок нужно было навести. Эти конюшни для поселкового совета, как корове седло. Сараи растащили бы на дрова, а так труженикам двести кроликов и гусей из инкубатора в личные хозяйства, а нам огороженная территория. Постройки, конечно неказистые...

— Да что там говорить, в аварийном состоянии, — поправила меня Раппопорт. Я помню ту неутверждённую смету на начало года.

— Ну, за зиму кое-что отремонтировали, вернее, в основном снесли и за счёт фондов возвели новые здания. Вы об этом просто ещё не знаете. Сейчас в этих так называемых 'конюшнях' цех по производству топливных брикетов из всякого дровяного мусора и горы опилок с торфяной пылью. Трудятся там два товарища из местных и пространства в помещениях на три артели. Завтра туда доставят пару станков с циркуляционной пилой, станок для производства гвоздей, сетки рабицы и колючей проволоки. Да хоть сейчас пяток-другой столов поставить и люди могут начинать собирать полеты, сбивать ящики или даже делать кое-какую мебель. Эту работу с пневматическим гвоздезабивным пистолетом можно выполнять одной рукой либо, не слезая с коляски, если беда с ногами. С птицефермой поступим аналогично, только расширим и дополнительно завезём цыплят. Многим, кто из деревень, даже не будет нужды обучаться.

— А жить тоже в конюшнях?

— Неподалёку поставим три-четыре переоборудованных контейнера, как мы делали для строителей — вот и жильё. Можно избавиться от пары десятков домов на колёсах, типа 'Звезда' Роя Ханта или детища Форда; в прокате их берут неохотно, и они только занимают площади. Переделать их управление совсем не сложно.

— Но ведь домики на колёсах просили метеорологи, — произнесла Рахиль Исааковна. — И вы сами сказали, что поможете предсказателям погоды.

— Разве? Раз обещали — выполним обязательства. Тем не менее, мне кажется, что пополнить этими ребятами отряд шофёров хорошая идея. На крайней случай у нас в Юкках гостиница и пару номеров можно выделить. Удовлетворены?

— То есть, строящийся таунхаус для работников санатория трогать не будут.

— Нет, — твёрдо ответил я.

Раппопорт облегчённо вздохнула.

— А можно личный вопрос?

— Валяйте.

— Родственник Елизаветы Абрамовны, пристроился как-то в 'Осоавиахим', а у нас тоже есть мальчик. Ничуть не хуже Лизкиного Соломончика. Два языка знает, отличник.

Ага, работой и жильём для инвалидов она заинтересовалась. Раппопорт замечательный работник, но хитрожопая... спасу нет.

— Я слышал, — прикидывая, как бы получше донести мысль — на Ижорском заводе есть вакансии в горячий цех.

— Мистер директор, — Рахиль Исааковна выхватила платок, — у Яшиньки зрение как у тетерева. Какой горячий цех? Он оступится и упадёт в яму.

Я прикинул и так и этак, покрутил ручку в руках и сделал новое предложение:

— Тогда не вижу другого выхода, как устроить мальчика в офис Генерального Почтмейстера Джеймса Фарли. Сначала придётся потерпеть на жарком курорте со сковородками и злобным обслуживающим персоналом, но потом... тёплый кабинет, вид на десятую улицу в Вашингтоне, три сотни долларов, никаких ям. С отправкой корреспонденции Яшенька справится?

— Вы чудо, мистер директор! — и через секунду: — Опять издеваетесь?

Я прислонил указательный палец к губам:

— Т-с-с-с. Какие шутки? Восемнадцатого числа у Андерсона и Болта заканчивается контракт, они покидают Советский Союз. Мальчик может поехать с ними. Заодно языковую практику получит.

— Яшиньку никто не отпустит отсюда. Да и как он доберётся до этого Вашингтона?

— Не переживайте, выпустят, а доберётся на подводной лодке.

— Азохен вей! Он плавать не умеет.

— Рахиль Исааковна, вы уж определитесь.

— А может, всё-таки в 'Осоавиахим'?

— Подметать аэродром, которого в помине нет?

— А что в этом плохого?

— Товарищ Раппопорт, я не предлагаю вам бесплатное субботнее трефное молоко. Халявы не будет и если ваш Яшенька хотя бы на четверть так же талантлив как вы, то слушайте внимательно. Ректор Джорджтаунского университета, пользуясь моей финансовой благосклонностью при поддержке Первого федерального Администратора Пола Вориса Макнатта, ещё в начале года направил в наркомат просвещения товарищу Потёмкину письмо с предложением по обмену студентов. Университет полностью оплатит обучение с проживанием в кампусе пятидесяти советским юношам и девушкам в США, и стольким же американским абитуриентам, при условии выделения квот на места для их обучения в СССР. И если русских студентов вдруг станет на одного-двух больше, я не сильно обеднею, так как мне, как инициатору, изыскивать для них стипендии. Идите и занимайтесь порученным делом и сами спросите у вашего мальчика, куда он хочет: на озере комаров считать без перспектив и карьерного роста или в Вашингтоне кареглазым хасидкам... ну, вы поняли.

— А что означает потерпеть?

— Всё дело в том, что министр внутренних дел Гарольд Леклер Икес предложил территорию Аляски в качестве убежища для еврейских беженцев. Поэтому если мальчик хочет иметь правильную историю, то ему перед учёбой необходимо побывать некоторое время там, куда совсем не спешат. А уж потом покорять столицу.

* * *

Около шести вечера я вышел прогуляться к озеру. Подышал лесным воздухом, побросал у бережка на радость карпам оставшуюся после ужина перловку и направился к корпусу. Возвращаясь, я заметил двух 'С'. Они стояли, прислонившись к одной из белых колонн, напротив входной двери и пытались отдышаться. Парни явно были чем-то напуганы и ожидали моего появления по лестнице. Ближе ко мне стоял Сахар. Отметив, что обычно коротенькая чёлка его пшеничных волос выглядела слипшимися спутавшимися иголками, и лоб лоснился от пота, мне даже стала интересна причина.

— Молодые люди, что стряслось? Решили бег с препятствиями устроить? Так если девать энергию некуда, разомнитесь колкой дров.

— Доктор Майоров уже выехал, — произнёс он.

— Доктор сказал, чтобы вы ехали с нами! — быстро проговорил Соль, похоже, совладавший со сбившимся дыханием. — Немедленно!

Решительно ребята пребывали в состоянии, не располагавшими к каким-либо объяснениям, так что я лишь попросил их минуту подождать — с тем, чтобы иметь возможность хотя бы переодеться. Какое-то мгновение я думал что, быть может, нечто стряслось с товарищем Сергеем. Безусловно, отчасти это могло оправдать поспешность, с которой парни выдвинули требования. Но видимо всё было куда серьёзнее.

— Куда мы едем? — спросил я.

Соль посмотрел на часы и произнёс:

— На аэродром. Через двадцать минут должен приземлиться самолёт с товарищем Ждановым. Андрею Александровичу стало плохо. Он приказал пилотам не возвращаться в Москву, а лететь в Ленинград и вызвать вас.

— Вы можете связаться с самолётом и предать, что бы он садился на военный аэродром в Левашово?

— Самолёт и так сядет там. Вы должны взять с собой лекарство, которое спрятано в сейфе.

— Откуда вы знаете про лекарство, — остановившись в дверях кабинета, спросил я.

— Мистер, — почти прошипел Соль, — сейчас не время.

— Да, сейчас не время, — согласился я и, указав на него пальцем, стал отдавать распоряжения — водителя 'скорой' не привлекать, бегом в гараж и сам заводи резервный медицинский автобус белого цвета, где нарисован красный крест. Ещё раз, красный 'Уайт' для пожарных, белый 'Уайт' для медиков. В нём всё необходимое для перевозки и подъезжай к входу. Ты, Сахар, понесёшь кейс, а я вызову дежурную сестру.

— Вирга, — нажав на кнопку 'Регистратура' — дежурную сестру на выход и подготовь палату номер '0'. Там сейчас Электрина Стоцкая, её уже можно переводить в общую. И готовь на всякий случай барокамеру. Думаю, кислород не повредит.

— Будет исполнено, товарищ директор.

— Сахар, отвернись и закрой глаза.

— Это ещё зачем?

— Я в сейф полезу. Неужели ты думал, что код сможешь подсмотреть?

— Больно надо, — обижено ответил Сахар и отвернулся.

Выложив стальной ящичек на стол, я предупредил:

— Какие бы не случились обстоятельства, забрать лекарство могу только я. Если кто-то станет просто просить подержать кейс, стрелять без предупреждения. Даже если это по внешнему виду очень знакомый тебе человек. Всё понял?

Сахар кивнул.

— Правой ты стреляешь лучше. Вытяни левую руку.

Как только боец протянул руку, я тут же защёлкнул на его запястье толстый браслет с коробкой, похожей на хоккейную шайбу. На лицевой стороне были две кнопки: красная с надписью 'SOS' и зелёная с рисунком микрофона.

— Радиус действия пять миль для сигнала бедствия и миля при режиме сообщение, — пояснил я. — В первом случае просто нажать и отпустить. Современные средства пеленгации обязательно засекут сигнал. Если найдётся что-то срочно сказать — нажимать на зелёную кнопку постоянно в течение всего тридцатисекундного сообщения. Магнитофон запишет послание.

— Может, наручниками пристегнуть? — спросил Сахар, указывая на кейс.

— Я отсеку большой палец тупым перочинным ножом с кисти за тридцать секунд, профессионал за пять. А так есть шанс, что ты успеешь нажать кнопку. Пошли.

Не прошло и пяти минут, как мы сидели в машине. От санатория до аэродрома дальней бомбардировочной авиации чуть больше четырёх с половиной километров. И судя по всему, приехали мы вовремя, а вот самолёт, как и лечащий врач Жданова задерживался. На укатанное грунтовое поле ПС-84 приземлился с пятиминутным опозданием. Первый секретарь был бледен, с мокрым лбом и еле стоял на ногах, но категорически стал отказываться от носилок. Едва он ступил на ступеньку трапа, как ноги его подломились и если бы не расторопность Белова, опал бы как озимые.

— Помогите, — попросил он.

Ребята бросились на помощь охраннику, Жданова уложили на носилки и по моей команде занесли в автобус. Место лежачего было устроено так, что неровность дороги и вибрации кузова не сказывалась на нём никоим образом. Это особенно важно при переломах, а так, просто дополнительный комфорт. Несмотря на обморок, Андрей Александрович быстро пришёл в себя без всякой помощи нюхательной соли или нашатыря.

— Всё в порядке, голова закружилась, — произнёс он, пытаясь осмотреться. — Температурю, простыл, наверное.

Я тем временем взял его за руку и, не обнаружив браслета, с удивлением посмотрел на Жданова.

— Андрей Александрович, — хотел я задать вопрос, но Жданов, похоже, понял, о чём я хотел спросить.

— Отобрали, у Зиночки отобрали. У ней жуткий ревматизм, я дал поносить.

Кто мог отобрать пустяковый прибор у жены первого секретаря горкома я даже не стал спрашивать. Но то, что он воспринимался как некий целебный артефакт, заставило всеми силами скрыть улыбку. Тем временем просканировавший Жданова 'самородок' выявил у него кучу новых заболеваний, где повышенное давление было наименьшим злом. Нынешнее состояние обуславливалось аритмическим вариантом ишемической болезни сердца и перенесённым инфарктом. Последние часы он держался исключительно на резервах заложенных природой.

— Давление? — спросил я у медицинской сестры, когда она отложила тонометр в сторону.

— Систолическое сто шестьдесят восемь, диастолическое сто двенадцать.

— Пульс?

— ЧСС сто семь удара в минуту.

— Олечка, приготовь нам два порошка аспирина на стакан воды, а как Андрей Александрович выпьет, кислородную маску, — попросил я медсестру и тут же дал распоряжение: Сахар! Кейс, живо.

Надавив на кнопку, я раскрыл стальной сундучок и вынул из него дозатор для таблеток. Размером с самописку 'parker-35', дозатор был снабжён светодиодом голубого цвета, который тускло засветился, едва я взял предмет в руку.

— Андрей Александрович, откройте рот и положите капсулу под язык. Через пару секунд она рассосётся.

Нажав на кнопку, из кончика дозатора выпала таблетка.

— Холодная, — произнёс Жданов и вскоре уснул.

Ночью я был на Корабле, где собирался забрать новые препараты. Анализ жидкостей, который был взят у Жданова, показывал все признаки болезни сердца и добравшийся до санатория Майоров даже не удивился. Не удивился он и тому обстоятельству, что организм первого секретаря недавно подвергался интоксикации. Понятно, что это не моего ума дела, но терять союзника такой величины я не собирался. Ещё один вопрос возникал по поводу сопровождения. Чиновника высокого ранга в поездку одного не выпускают. Даже если у него назначена конфиденциальная встреча с товарищем по партии и куртизанками на борту яхты, помимо охраны с ним всегда есть немалое число представителей различных служб, медицинской в том числе. Сопровождали Шинкарёв, Минкин, Королёв, ещё несколько замов, которых я не разглядел, а врача не было. Вообще существует протокол перемещений, который не нарушается, и если какого-то служащего по какой-то причине нет, ему находят замену. Сдаётся мне, Андрей Александрович кому-то сильно помешал. Ведь иногда и делать ничего не надо: так, опоздать на минутку в одном месте, задержаться дольше положенного в другом. А эффект снежного кома и заключается как раз в этом. Налипает и налипает, постепенно, по чуть-чуть, и итог: громада снега достигает критической массы.

'Корабль, пожалуйста, на основании сканирования Помощника синтезируй лекарственное средство для поддержания здоровья объекта 'Жданов' в тридцать процентов идеального образца. Форма препарата эллипсоидные капсулы, цвет золотой, привкус горьковатый. Курс приёма рассчитай из еженедельного приёма на три земных года'.

'Выполнено'.

'Корабль, пожалуйста, напечатай средство противодействия от проникающих предметов с высокой кинетической энергией в виде жилета под номером 77-2'.

'Выполнено'.

'Есть ли какая-нибудь срочная информация?'.

'Поступил звонок с аппарата '9' от объекта 'Билл Фунт''.

'И что там в Питерсберге? Задержка с отправкой танкера или у старика закончились его любимые кубинские сигары? Хотя по пустякам он никогда не звонил'.

'В газете Washington Times-Herald, объект 'Джозеф Дэвис' опубликовал статью о Югославии. Объект 'Билл Фунт' выписывает эту газету и был информирован о необходимости искать соответствующую заметку до двадцать пятого числа мая месяца'.

Ничего не скажешь, оперативно сработали. Интересно, как они будут доказывать невиновность Файмонвилла, если он ещё так и не прибыл в США?

'Корабль, 24 мая сообщите объекту 'Джозеф Дэвис' о гибели в 6:00 линкора 'Худ' в точке с координатами 63̊20'с.ш. и 31̊20'з.д. с расчётом времени через десять минут после события'.

'Принято к исполнению'.

'Есть ли возможность сделать запись боя по указанным координатам со спутника? И если да, то смонтировать тридцатиминутное видео с высоты шестьсот метров над уровнем моря и распечатать на киноплёнку'.

'Принято к исполнению'.

4. Пять минут.

Предрассветный час застал меня на площадке. В последние дни весны птицы чирикают и заливаются посвистом как-то по-особенному красиво, словно бояться упустить последний шанс отмеренной самой природой для продолжения рода. Всё чаще можно заметить свитые гнёзда, носящиеся взад-вперёд пичуг, перепрыгивающих с ветки на ветку синичек и подозрительное шевеление в переплетённых ветвях малинника. Возле озера, метрах в трёхстах от корпуса санатория и пятидесяти от аллеи располагался домик для слуг. Бывший скромный бревенчатый сруб был разобран ещё в самом начале реконструкции усадьбы и на его месте построен коттедж, совершенно не впечатлительный в размерах, но чересчур авангардный с точки зрения архитектуры сороковых годов. Возведён Кораблём, так как с земными технологиями такое зодчество не провернуть ни сейчас, ни через двести лет. Все отчего-то называли его оранжереей, наверно, из-за обилия стекла в стенах, дёрна на крыше и зелёных насаждений вокруг. В этом домике я и ночевал. По сути, это была просторная спальня, маленький кабинет, более чем скромных размеров кухня и комната для гигиены с прихожей. Туда удобно было приходить со стороны площадки и ни у кого не вызывает подозрений, когда я возвращаюсь к санаторию. Подходя к корпусу, я заметил стоящий на стоянке автомобиль Жданова. Вчера я как-то не обратил внимания, но видимо водитель последовал за нами, так как заместители первого секретаря остались дожидаться свои транспорты на аэродроме. Однако машина стояла закрытой, и шофёра нигде не было.

— Я его в приёмном покое поместила, — сказала Вирга, когда я поинтересовался судьбой водителя Жданова.

Ночью к нам редко кого привозят. Всё же детская специализированная больница, но если в окрестностях что-нибудь случится серьёзное, то тогда ждём. Вообще ближайшая станция скорой помощи находится в Парголово, там же и поликлиника со стационаром на двадцать пять коек. И врачи там хорошие и оборудование, благодаря нам на самом высоком уровне, и кареты неотложки новые. Но если возникает сомнение или затруднение в постановке диагноза, взрослого пациента могут привезти к нам. Детей по нашему профилю везут без всяких вопросов. Такая у нас существует договорённость. Отсюда и просторное помещение приёмного покоя, где можно не только с комфортом обождать сопровождающим, но даже вздремнуть.

— Хорошо, только не забудь объяснить правила для столовой и передай завхозу, что я распорядился выдать принадлежности для душевой. Полотенце, мыло, бритву, зубную щётку и прочее. Раньше девяти он не уедет.

В свой кабинет я заходить не стал. Там сейчас расположился по моему приглашению Майоров, так что, поднявшись по лестнице, я сразу направился к палате '0'. У двери, на диване сидел Белов и кажется, дремал; но стоило мне подойти чуть ближе, как его рука потянулась к поясу, а только потом открылись глаза. Интересная у него реакция. Такое впечатление, что его действия на уровне въевшихся рефлексов. Такое часто наблюдается у беспризорников, когда от чуткого сна зависит выживание. Нет ничего проще, обокрасть находящегося в состоянии сна человека и у тех, кто изучал школу жизни на улицах, очень развито чувство собственности: своё — не отдам.

— Доброе утро, — поздоровался я. — Подменить?

— Доброе. Не положено, — отрывисто произнёс Белов, стараясь подавить предательский зевок и посмотреть на часы.

Николай Белов был высок, по крайней мере, шесть футов, но весил никак не больше ста шестидесяти фунтов. Руки, торчавшие из широких рукавов, напоминали грабли, а лицо с острыми чертами, казалось натянутым на череп. Даже светлые, гладкие волосы с выбритыми висками, состояли из углов и изломов, а брови терялись своей прямотой. Ровный прямой нос и сжатый в линию рот. Наверно, он идеально подходил для художников абстракционистов, рисующих треугольное и квадратное. Белов был молод, хотя от постоянного недосыпания, уже обзавёлся морщинками у глаз. Как большинство высоких людей, он сутулился, но совсем незначительно. Его светло-голубые глаза были глазами человека, знавшего своё дело, знавшего и не стыдившегося ни превосходства, ни осознания своего превосходства. По всей видимости, Белов был безразличен к любому человеку, кроме Жданова. Вокруг него создавалась аура отрешённости и профессионального безразличия, как у укладывающего свой парашют инструктора по прыжкам.

— Тогда для тебя подарок, — протягивая завёрнутый в бумагу свёрток, произнёс я. — Последняя разработка лаборатории DuPont. Модель экспериментальная. Никому ни гу-гу. Ляпнешь, рано или поздно клубок размотают и хороший человек пострадает. Жилет держит выпущенную в упор пулю из маузера.

— Мне это ни к чему.

— Очень даже к чему. Андрею Александровичу делали промывание желудочно-кишечного тракта не от хорошей жизни и сам знаешь, что если не получается зайти через дверь, то влезут в окно. А эта штука, не дай бог случись что-нибудь плохое, позволит тебе выиграть одну-две секунды. Что в твоей работе не так и мало.

— Неужели и вправду? А если из карабина?

— Белов, а почему сразу не из пушки?

— Спасибо, — принимая подарок, сказал Белов. — Не обижайтесь, товарищ. Я так спросил, для общего развития.

— Для общего развития читай книги, — сказал я и зашёл в палату '0'.

Жданов лежал с открытыми глазами и смотрел на прозрачную трубочку капельницы. Жидкость из бутылки потихоньку отдавала своё содержимое, и раствор по трубочке стекал к игле, воткнутой в вену прикрытой пластырем. Не особо приятное зрелище чем-то завораживало первого секретаря. Он понимал, что здоровье, а может быть и сама жизнь сильно зависят от этой непрочной трубочки и стальной иголочки. Прямо как у сказочного Кощея: сломай иголку и конец.

— Физкультурный привет, Андрей Александрович, весело произнёс я. — Кажется так, в Советской России приветствуют друг друга спортсмены?

— Можно и так, мистер Борисов. Обычно, достаточно просто пожелать доброго утра.

— У меня три новости. Начну с самой плохой. Мы провели инструментальные исследования, у вас был инфаркт. Вторая плохая новость в том, что вы получили отравление — я посмотрел на часы — двенадцать часов назад. Хорошая новость в том, что неприятности остались позади и с завтрашнего дня рекомендую физические нагрузки под присмотром тренера.

Жданов лежал, прикусив нижнюю губу. Когда он волновался, эта привычка прижать передними зубами плоть преследовала его, и сколько он не пытался перебороть её, ничего не выходило. Иногда она проявлялась в период исключительного переживания и волнения, и тогда помогали папиросы. Наконец он справился с собой.

— Каким ядом? — спросил первый секретарь горкома Ленинграда.

— Установлением состава яда будет заниматься специальная лаборатория. Все анализы находятся в опечатанном контейнере в непроницаемой среде с необходимой для сохранности температурой. Майоров наверняка ответит на ваш вопрос.

— Но вы же знаете?

— Что вы, мистер Жданов. Откуда? Я ядами не занимаюсь, напротив, изыскиваю, так сказать, способы противодействия интоксикации.

— Всем известно, что любое лекарство это яд, — тихо сказал больной.

— И это утверждение верно, просто мало кто разбирается в дозировке. И если я подумал, что из семян клещевины можно извлечь рицин, то это только мои придумки. Вам оставалось от силы пару часов.

— Я вас понял, мистер Борисов.

Жданов немного поёрзал, стараясь чуточку приподняться. Было слышно, как он сквозь зубы произнёс: 'маланья, сука' и ещё что-то неразборчиво. Поняв его проблему, я помог переложить подушку.

— Вас, наверно интересует судьба того уникального прибора, который мне передал Лёша Кузнецов? — наконец спросил он.

— Нет, мистер Жданов. Не интересует. Вы правильно подметили, что прибор уникальный. В мире их существовало несколько штук и, насколько мне известно, только один мой пациент носит его безо всяких проблем. Просто у него нет начальства, в нашем понимании. У него есть только его Бог и его вера. Но мы отвлеклись. К сожалению, результат моего пятнадцатилетнего труда вчера был истрачен. Я хотел бы поблагодарить вас, за всё содействие, которые оказывали мне. Знаете, как бывает, ты влюбляешься в молодую и красивую девушку, делаешь ей предложение, объявляешь о помолвке, женишься на ней, наконец. Всё хорошо, все довольны, но проходит время и некогда милая девушка становится сварливой бабищей. Думаю, я совершил ошибку, предложив свои услуги вам. Мистер Жданов, последние несколько дней меня стали преследовать люди, прикрывающиеся столь значительными удостоверениями, являющиеся если не олицетворением власти, то где-то очень близко у Олимпа. Дошло до угроз. Каждый раз планка поднимается всё выше и выше. Мне не хочется остаток жизни просидеть взаперти, сожалея, что поверил в миф, где дьявол пообещал честно играть в кости

,.

Андрей Александрович задумался, а потом внезапно преобразился. Таким я его никогда не видел. Серьёзный, рассудительно-спокойный, взвешенный и тут нате вам!

— Разве я похож на сварливую бабищу? — с иронией спросил Жданов. — Напротив. — Жданов сотворил на лице комичную физиономию, которую не каждый актёр в состоянии сделать экспромтом — Хотите, я даже улыбнусь (один глаз стал смотреть вправо, а другой влево и вверх). Могу и сплясать, если подыграете.

Его находчивость восхитила меня. Как человек, умеющий оценить хорошую шутку, я начал улыбаться. Мои плечи стали вздрагивать от сдерживаемого смеха. Откинув голову, и хлопнув ладонями себе по ногам, я так захохотал, что лицо у меня покраснело, а на глазах выступили слёзы. Казалось, никогда в жизни мне не приходилось так смеяться, да просто заливаться от смеха над этой нехитрой шуткой. Андрей Александрович тут же поддержал хохот, да так, что игла из вены чуть не выскочила. Отсмеявшись, я продолжил.

— Может и не похожи. Но умоляю вас, не делайте больше так.

— Так? — глаза снова заиграли.

Через мгновенье он снова стал серьёзным.

— От своего лица и от горкома партии я обещаю, что мы во всём разберёмся.

Мне стоило усилий сдержать улыбку. Разбираются, как известно, не до или во время, а уже после событий. И по этому поводу я вспомнил одну историю.

— Когда-то в Карсон-Сити решили осудить вора за то, что он украл пятнадцать фунтов золота. Его повесили. А на следующий день, пропажа была обнаружена. Термиты подточили пол в здании банка и мешок со шлихом провалился. Правда про термитов или нет, не играет ни какого значения. С того света человека не вернёшь. Но беднягу не оставили висеть сутки на потеху, вынули из петли и похоронили как честного малого.

— Я дам команду и вам выпишут удостоверение. Поверьте, никто не сможет и близко подойти к вам.

— Обещаете? — Я попытался повторить фокус с глазами, но понятно, что ничего не получилось. Тут опыт нужен.

Жданов покачал головой, мол, не получается, и подтвердил обещание.

— В таком случае, завтрак в восемь и можете отправляться домой. Ежедневно ходьба два километра, дыхательная гимнастика и раз в неделю особые таблетки. Я понаблюдаю за динамикой, если вы не станете забывать приезжать. Можно с супругой. К примеру, каждую пятницу.

— Обязательно выкрою время, — неуверенно соврал он.

— Если вы не измените режим, мистер Жданов, я могу и не успеть. Буду признателен, если вы согласитесь выкроить время перед отъездом на общий снимок с нашими маленькими пациентами для истории. До встречи за завтраком.

Едва я вышел из палаты, как меня чуть не сбил Майоров, в кальсонах, нательной рубахе и ботинках.

— Сталин, Сталин на проводе, — прохрипел он.

— Вы так не шутите, коллега, — грозно сказал я. — Вы хотели сказать у аппарата. Правильно?

— Да, да, у аппарата. Сказали пригласить Андрея Александровича.

Вежливо отодвинув Майорова, я проследовал в приёмную и с панели, где у Юли выстроилась готовая к бою батарея телефонных аппаратов, снял самый крайний, радиотелефон размером с кухонную тёрку. Включил клавишей питание и уже в кабинете положил трубку обычного телефона на аппарат. Спустя минуту после встречи с Майоровым, я вновь оказался в палате '0'. Жданов пытался встать и выдернуть иголку капельницы.

— Андрей Александрович, лежите. Нужно немного обождать, лекарство дозировано. Вот трубка. — Я показал на себе, как пользоваться и передал прибор Жданову, после чего вышел.

* * *

Сталин говорил как всегда глуховато и медленно. Ему не надо было повышать голос или переспрашивать у собеседника, услышал ли он посыл или нет. Создавалось впечатление, что вождь заранее знал ответ, что характеризовало его как грамотного философа, строившего диалог на своих правилах. Он настолько набил руку в телефонных общениях, что на другом конце провода после первых его слов просто тухли. А всё объяснялось тем, что Сталин настолько тонко чувствовал интонации, что создавалось впечатление, что у него на столе как минимум видеотелефон, а оппонент опутан датчиками детектора лжи. Тем не менее, ничто человеческое ему было не чуждо. Зная, что самолёт со Ждановым совершил посадку на другом аэродроме, проигнорировав Комендантский, он проявил заинтересованность, вернее сделал вид. Иосиф Виссарионович уже через час был проинформирован, что первого секретаря горкома Ленинграда эвакуировали на машине скорой помощи и дела были настолько плохи, что Жданов вывалился из самолёта. Сообщили так же, что везли его в самую ближайшую больницу, детскую, совершенно не готовую к приёму такого больного и такого ранга чиновника. И Сталин перед разговором дал распоряжение отправить в Ленинград пару медицинских светил, дабы своим компетентным взглядом через них оценить ущерб здоровья одного из вождей партии. Тем не менее, он вежливо поинтересовался, как обстоят дела с лекарственными препаратами, не нуждается ли он в чём-либо, не нужна ли ещё какая-нибудь помощь и вдруг, неожиданно для себя услышал, что Жданов разговаривает лёжа в постели, находясь под капельницей, и его плохое самочувствие вызвано не сердечным приступом, а острым отравлением. Но всё позади, первая, попавшаяся по дороге больница, со своей задачей справилась и он, буквально через час-другой после завтрака уже будет в Смольном. Сталин ещё раз переспросил, отравление ли у товарища Жданова и, получив вновь утвердительный ответ, пожелал скорейшего выздоровления, спокойной ночи (так как сам собирался ко сну) и положил трубку. Жданов мог биться об заклад, что трубку опустил не плавно, как это он всегда делал, а с силой, недовольно и грубо. Вождь не любил, когда ему крутят дули, докладывая непроверенную информацию.

По окончании разговора, Жданов позвал меня и, отдавая радиотелефон, заинтересовался, откуда такая интересная штука.

— Я как-то увидел, как нью-йоркский полицейский сообщил о страшной аварии из своей машины. Навёл справки, пообщался с некоторыми изобретателями и выкупил пару-тройку интересных идей. Но все эти идеи, не шли ни в какое сравнение с мыслями одного русского выдумщика, Куприяновича, если я не ошибаюсь. Вкупе получилось то, что вы держите в руках.

— И это имеет распространение?

— Мистер Жданов, общество, даже такое падкое на новинки, как американское, ещё не доросло до этого изобретения. Может, лет через десять-пятнадцать, а пока, такая штуковина слишком дорога. Дешевле оторвать от дивана свой зад и отыскать телефонную будку на другом конце города, чем купить подобную игрушку. Тем не менее, в вашу машину её поставить необходимо. Пусть это станет моим скромным подарком по случаю вашего выздоровления.

— Спасибо, не стану отказывать, — Жданов искренне улыбнулся. — Я так понимаю, потребуется провести какую-то работу?

— Безусловно, и не исключено, что для этого мне придётся попасть в Смольный и пообщаться с несколькими парнями, которые обеспечивают вашу связь, да посетить пару возвышенностей и установить ретрансляторы. А подобные действия требуют согласований.

— Это легко устроить, — явно заинтересовавшись, ответил Жданов. — Мне кажется, это весьма перспективный вид связи. Привлекайте людей, согласовывайте и действуйте.

Тем временем, пока шёл разговор, я дал команду на отключение всех функций медицинской кровати. Пациент не чувствует этого, эйфория притекающего здоровья распознаётся человеком первые три-четыре часа, потом нервная система привыкает. Некоторое время подобное состояние становится нормой, как после приёма лекарств, а дальше всё зависит от общего состояния организма. Детям, обычно, для победы над заболеваниями, сутки нахождения в этой кровати достаточно. А вот с возрастом иммунная система не так хорошо работает. Если всё упростить, то мы как песочные часы, а дальше думайте сами.

— Это должны быть надёжные парни, — я счёл нужным напомнить прописные истины, и видимо зря. Окончание фразы 'так как только они будут знать кодировку' — первый секретарь даже не воспринял. Жданов посмотрел на настенные часы, и я понял, разговор закончен. Мы с ним не были ни друзьями, ни товарищами. Просто каждый искал свою выгоду в отношениях.

— Пусть этим займётся товарищ Сергей, — только и сказал он.

Жданов уже вошёл в рабочий ритм. Его интересы оттеснили восстановившееся на время здоровье и мысли простирались в иные, от царства Асклепия дали. Спустя минуту медсестра сняла капельницу, потом занесла одежду. Незадолго до завтрака дежуривший терапевт, Мила Вильевна, светловолосая, высокая валькирия с фигурой как кегля для боулинга осмотрела пациента, измерила давление и кивнула — признавая его годным для выписки. Девять из десяти мужчин не согласились бы покинуть общество этой женщины. Глаза у неё были полны жизни, уверенные в себе и стреляющие, как отмечали прошедшие через её руки. Стетоскоп , которым она слушала работу сердца, на её груди не свисал, как у врачей мужчин, а зазорно торчал вперёд, словно покоился на полке. Но даже крупный калибр сдвоенного орудия, готового вот-вот открыть огонь, игнорируя крепкие пуговицы, не пронял Жданова. Через какое-то время появился наш рейсовый автобус из Ленинграда и в санатории запустился механизм начала рабочего дня. С сотрудниками привезли и новых маленьких пациентов.

* * *

— Шеф, из отпуска вернулся наш огнеборец и, похоже, с подарками, — сказала Юля, закрывая поднос со стаканами. — Его рассказами весь персонал заслушался.

— Правый, — не раздумывая выбрал я.

— На этот раз не угадали.

Не говоря ни слова, я вытащил из сейфа банку с малиновым джемом и демонстративно водрузил её на стол.

— А так?

— А так, вам с лимоном, — сказала она, забирая одной рукой джем, а второй ставя громоздкий подстаканник с гранёным стаканом на стол. — А что это у вас на столе?

— Как видишь, карта.

— Я вижу, что карта, даже представляю, где протекает эта река — Юля провела сверкающим от лака ногтем по извилистому руслу — Карлин.

— Я тоже умею читать, — указав пальцем на надпись вверху карты. — Вообще-то, это в Неваде. Эту территорию я выкупил в тридцать девятом. Только ты не обратила внимания, что карта с рекой лежит поверх другой карты, с надписью.

Убрав верхнюю карту, я представил к осмотру лежащую под ней. Здесь запасы золота на сто лет добычи, а на той, где ты водила пальцем, всего лишь нефть.

— Нефть — это тоже золото, только чёрного цвета и совсем жидкая.

— Может быть. Только зачем мне сначала добывать нефть, а потом продавать её за золото, если я сразу могу добыть золото?

— Тогда вы ройте золото, а я стану копать нефть. Карта моя?

— Забирай. Ещё не известно, есть ли в Туймазах нефть и цифра 5600 может означать глубину залегания, как в футах, так и в аршинах. Эта карта Ллойда Счастливчика.

— А откуда она у вас?

— Есть такая компания Newmont Mining Corporation. В далёком шестнадцатом году Уильям Бойс Томпсон основал её и занялся инвестициями. В России его знают как полковник Томпсон, он был членом мисси Американского Красного креста. С ним плотно сотрудничала 'бабушка русской революции' Екатерина Брешковская. Почётный полковник помогал Керенскому, потом большевикам, но основная его задача состояла в сборе данных по полезным ископаемым. Он был не из тех, кто предлагал золотые горы тем, кого отправлял в преисподнюю и частенько их не выплачивал.

— По причине преждевременной кончины получателей?

— Именно. Уильям держал данное им слово даже в проигрышной ситуации. Люди ему доверяли и вокруг полковника часто крутились незаурядные личности. Ллойд Счастливчик, тот самый бакинский геолог Ротшильдов, работал на него и совершил трёхгодичную экспедицию, составив более пятидесяти карт, два тома записок с замерами и пробами. А ещё он припрятал свой блокнот, данные с которого не вошли ни в отчёт, ни в карты. Не странно ли?

— Видимо, предел доверия был не такой и большой, раз для себя старался, — улыбнулась Юля.

— А ты как думала, капитализм он такой. Не отходя от темы, я владею частью этой компании и родственники этого Ллойда, эмигрировав в США, вышли на меня с предложением. Андерсон привёз для меня документы, и только сейчас появилось время, разобрать их.

— А тут я, с чаем, — улыбнулась она.

— А тут ты. Кстати, зря улыбаешься. Насколько мне известно, СССР затратил на геологоразведку тридцать миллионов рублей в прошлом году, а в этом планирует, все сорок пять. Этим картам два десятка лет. Если Счастливчик и нашёл где-то нефть, то там уже вполне могут стоять вышки и под землёй ничего не осталось.

— Я удачливая, шеф. Мне обязательно повезёт.

В правом уголку моего рта проявилась маленькая горькая складка. Юля была лишь кем-то наподобие ищейки по различным поручениям, пусть и класса 'люкс', но уже вышедшей в тираж, которой доверяют безнадёжные дела. Да, они могут выстрелить, как то весящее на стене ружьё, но чаще всего оно просто занимает место на голой стене. Однажды она сама станет безнадёжным делом. И хорошо, если о ней не станут вспоминать, и она тихо и мирно уйдёт на пенсию в библиотеке маленького городка. И как вытащить её из этого капкана, я пока не представляю, да и не просила она меня об этом. Эта карта, как конфетка для дрессированной мартышки. Она отнесёт её своим кураторам, а они погладят её по головке. Изыскания пойдут в архив, так как из Главгеологии шлют победные реляции, при отсутствии нефтяных фондов для разбуривания. Хотя, возможно я и ошибаюсь, но в сороковом году на 33 тысячи пробурённых метров прирост скважино-точек был ноль. В общем, посмотрим. Чем чёрт не шутит и скважина номер 100 даст нефть не в сорок четвёртом, а уже в этом году.

— У меня к тебе просьба, — обратился я к секретарю. — Завтра, после катания на паровозе, детей повезут кормить мороженым в 'Асторию'. Ты не могла бы поехать вместе с ними или хотя бы подъехать и проследить, что б руки помыли?

— Сто лет не была в 'Астории', шеф. Конечно, я согласна. А вас ожидать?

Я на секунду задумался.

— Если успею закончить все дела в Смольном, но это маловероятно. Кстати, а где наш начальник снабжения?

— С утра должен быть на станции. Из Владивостока пришёл эшелон с вьетнамским рисом. Все надписи по-французски, разрешительные документы на японском. Владелец груза компания из Питерсберга. Никто не может ничего понять в бумагах. Отчего-то решили, что какой-то малограмотный перепутал и оставил старое название города и из Ленинграда рис скатался во Владивосток и прибыл обратно. И если знатока французского ещё можно как-то отыскать и привлечь, то с японским полный завал. Разыскали деда, который когда-то воевал в Маньчжурии, но он опознал лишь один иероглиф и это был рис.

С Азией сложная логистика, вот только если взять сто мешков с сыпучими продуктами питания, то двадцать восемь будут оттуда и заместить азиатский рынок какими-либо альтернативными поставками утопично. В принципе, вишисты во Вьетнаме как-то крутились и после первого августа, когда японцы заняли Сайгон. Торговать-то ещё можно было, но риски уже превышали все возможные пределы. Требовались налаженные личные контакты и присутствие представителей на местах. Несмотря на все перипетии самое печальное было не в этом. Уже с мая месяца нельзя было зафрахтовать ни один балкер для вывоза с азиатских портов и ни один танкер частному лицу для вывоза из Америки. 'Скорлупка', как ласково называл наш тихоокеанский сухогруз Арчибальд Билл Фунт, совершала один из последних рейсов, везя в своих потрохах высокооктановый бензин в бочках. Но если силосы станут заполняться с покосами, то заполнить зерном наши элеваторы и склады без азиатского участия станет сложновато. По крайней мере, в плане возможного объяснения появления продукта. Хотя, как мне кажется, во время повышенного востребования, никому не будет дела, каким образом в области объявились запасы зерна. Если уже сейчас такая неразбериха на станции с рисом, что будет потом можно только догадываться.

— Языковые проблемы, говоришь, — подмигнул я секретарю. — Что же, видимо червонца не достаточно. Подготовь приказ о доплатах за подтверждённое знание иностранного языка в размере десяти процентов от оклада, но не более ста рублей в месяц . И отправь огнеборца в сопровождение детей. Пусть занимает их рассказами, как он перья из павлиньих хвостов драл.

— Шеф, откуда вам про павлинов известно? Я об этом не рассказывала.

— Васильева, Васильева, — я покачал головой. — Запомни раз и навсегда: только добрые дела остаются в безызвестности. Все прочие рано или поздно становятся достоянием общественности.

— И всё же?

— В твоё отсутствие из ялтинского санатория телеграмма пришла. Пожарный-то у нас, оказывается, тот ещё затейник... павлиньими перьями по кхм... Пришлось успокаивать заведующую 'живого уголка' и прислать им парочку птиц взамен изувеченных.

* * *

(в центре Ленинграда, недалеко от Смольного)

'В принципе, ломаться тут нечему. Система бесперебойного питания рассчитана на два часа беспрерывной работы. За это время кто-то из вас должен подать напряжение на трансформатор от электрических сетей. Если и там возникнет проблема, вы запускаете генератор. Закончилось топливо, заливаете канистру с НЗ, садитесь на оставленный во дворе пикап, едете к ретранслятору на дачу Бадмаева и привозите оттуда газойль. Хотя спалить 420 галлонов и понять, что горючее подошло к концу — это надо постараться. Держите печать с ключом, и брошюру знать назубок. Хорошего дня'.

Когда он вышел, техник закурил и слегка нахмурился. Его, окончившего с отличием Ленинградский электротехнический институт имени В.И. Ульянова-Ленина, разработавшего в ОСТЕХБЮРО систему связи для ВМФ, только что чуть ли не макали в справочники, как несмышлёного котёнка в молоко. Наладчик его несколько удивил. Хотя у него был вид иностранца, но совершенно очевидно, что он был русским, но не нашим русским. На вид достаточно обычный для своего возраста, носил спецовку, будто это обыденная одежда и отработал от и до, точно будильник поставил. Двигался неспешно, экономно, видно, что долгое время работал в тесных помещениях, даже приседал как-то аккуратно и вставал, словно боялся взлететь и удариться головой, хотя на голове был фибровый шлем с фонариком. Прямо шахтёр какой-то, но познания в радиоделе и термины... да одно только применение коаксиального кабеля с малым значением затухания, приёмный тракт, дополнительный каскад, четвертьволновый штырь с противовесом — не разбиравшийся в этом человек в жизнь не поймёт и половины. А ведь многие решения, которые сегодня были применены, даже нигде не описаны. Но чужеродное в нём было нечто другое. Глаза, всё дело в них. Серо-голубые, совершенно лишённые какого-либо выражения, как лампочки. Казалось, что они смотрят прямо на него и сквозь него так, словно в помещение и вовсе никого нет. Да что там, погас бы свет, и он бы этого даже не заметил. Они были похожи на глаза того капитана, в ДмитЛаге, где техник провёл самые ужасные три года из своей жизни. Странным парнем был тот капитан. В один момент он был полон доброты и участия, а буквально в следующие мгновение мог, не моргнув глазом, зевать, наблюдая, как уголовники забивают насмерть какого-нибудь зека. Ему было скучно и не интересно. Точно! Он смотрел на всё это, как на каменные орудия неандертальца: с исторической точки зрения любопытно, но как это уже устарело. Техник вздрогнул и развернул переданную ему наладчиком брошюру. Та была подписана Минкиным, и стоял штамп 'ДСП'. Ещё перед началом работ и инструктажа, он ставил подпись в журнале и даже не удосужился прочесть, что подписывал. Теперь стало понятно. Он аккуратно сунул её в карман и покатил пустую тележку к соседней двери. Буквально пару минут спустя он закрыл за собой железную дверь на ключ, помял пальцами пластилин, придавил его в специальные отверстия, прикрепил бечёвку и, достав из коробочки печать, опустил в тальк, после чего опечатал дверь. Техник закурил папиросу и постарался не забивать голову различными мыслями. Довольно насвистывая, он вышел через другую дверь и отправился в подсобку. Напарник, Лев Александрович Юткин, уже должен был вскипятить воду в чайнике. Странная у них компания: два изобретателя, два бывших, по совершенно надуманному делу заключённых, оба из одного лагеря и обои скрывших судимости по окончании срока, когда вернулись в Ленинград. Оба родились в одиннадцатом и у обоих отцы были врачами. Они разные по складу характера, разные по взглядам на жизнь, но как оказалось, с одинаковыми судьбами. И вот, у них появилась лаборатория, где они могут творить без оглядки на авторитеты от науки, и человек, который это устроил, попросил об одолжении. Отказаться было нельзя, отнимающая немного драгоценного времени работа по обслуживанию связи давала слишком много преимуществ, и этим временем стоило жертвовать.

Через подсобное помещение техник вошёл в лабораторию. Голос Юткина звонко звучал в большом помещении. Он напевал весёлую песенку. Свет от ламп играл на белых металлических частях аппаратов. Большая доска управления с многочисленными измерителями и контрольными приборами закрывала широкую стену лаборатории. Посреди помещения стоял ещё не распакованный огромный ящик из белёной фанеры. Выше человеческого роста с надписями по-английски, он вроде бы и мешал, но только не творческому процессу. Возле него причудливо размещались переплетённые провода, катушки и трансформаторы. Справа и слева были расположены щиты управления постоянно включённых приборов, кнопки пуска, тумблеры переключателей и квадратные экраны лучевых трубок. Из стоявшего на полу чайника летели брызги кипящей воды вперемежку с клубами пара. У Юры даже кипяток получался при помощи электроэнергии.

* * *

Фактически, на налаживание связи для Жданова у меня ушло чуть меньше суток, и львиная доля этого времени пришлась на выбор и осмотр места. Не каждый ленинградский институт подходил для моих требований, а установка ретранслятора на вышке элеватора кировского комбината хлебопродуктов требовала ещё и длительного согласования, но в итоге всё вышло даже лучше, чем надеялся. В полдень я уже находился в сквере возле Исаковского собора и ожидал подъезда автобуса с детьми. Тип с гитлеровскими усиками объявился в десять минут первого и вольготно расположился через лавочку от занятой мною. Он не заметил меня, и видимо даже не обратил внимания на рабочего в спецовке, развалившегося на изогнутой деревянной спинке с аппетитом жующего свой обед. Да даже если бы и обратил внимание? Очень не просто идентифицировать человека вне движения и разговора. Исчезает сразу несколько маркеров, такие как походка, жестикуляция и особенности речи. Ещё сложнее, когда объект окружают множество предметов, из-за которых внимание рассеивается. Возле моих ног ящик с инструментами, на мне надвинутая на глаза кепка, в руке газета, а ко рту поднесён бумажный пакет с ливанским фастфудом, который позже обзовут 'шавермой' (москвичи станут называть 'шаурмой'). К слову, баба Маша окрестила это блюдо 'шаварма' и готовит его совсем не по арабскому рецепту, а по запискам самой Екатерины Авдеевой и её почитателей. Но это тонкости. А в обобщении, на таких людей внимание не зацикливается. Природа устроила человеческое восприятие так, что мы обращаем свой взор в первую очередь на что-нибудь яркое. Вот пройдёт дама в красном платье и что? Это лет через десять-двадцать, когда оставшиеся в живых адепты плаща и кинжала станут читать лекции в шпионских школах и писать мемуары, люди узнают, насколько это уникальная профессия и даже призвание, быть разведчиком. Вот только гражданин с усиками явно не из их когорты. Хотя зачатки кое-какие есть и его, скорее всего чему-нибудь научили, но метод 'решать нахрапом' всё портит.

Наконец автобус с детьми остановился возле ресторана, а за ним притормозил шикарный кабриолет. Недруг тотчас, как бладхаунт, с выражением сосредоточенности на лице, сделал стойку и стал пожирать взглядом выходивших из автобуса пассажиров. Вот появился наш молодцеватый павлиний террорист и как ни странно Рахиль Исааковна, впрочем, чего тут странного? Её только на голодовку не заманить, а так она весьма коммуникабельна и, безусловно, ярчайший тип экстраверта. Следом за ними стали спрыгивать дети. Вот сколько замечал, взрослые сходят с подножки транспорта, а дети безрассудно спрыгивают. Пока взвод малышей, мелькая жёлтыми панамами с оранжевыми рюкзаками, разбивался попарно и строился, из ресторана уже выпорхнула Юля. Подзывая, она махнула рукой, сообщая, что можно заходить. Автобус отъехал метров на сто вперёд, и соглядатель через некоторое время решился убедиться, не пропустили ли его глаза искомый объект. Шустро перемещаясь, он пересёк разделявшую парк и ресторан улицу, мельком посмотрел в окна, насколько это было возможно из-за портьер, и шмыгнул к входу. И пока я наблюдал за 'усатым', чуть не упустил ещё двоих. Тех самых, которых видел в буфете Мариинки. Крепкие и мордастые, как отъевшиеся на корюшке питерские коты, они расположились с разных концов парка, и кто был их целью ещё предстояло выяснить. Наконец-то 'усатый' вышел на улицу и, не подавая никаких сигналов, двинулся прочь, в сторону улицы Связи. Соблюдая предосторожность, двое пошли по его следу.

'Становится интересно' — отметил я про себя, направляясь за ними.

Похоже, увлёкшись процессом, я запамятовал одну маленькую деталь, что по дорогам иногда движется транспорт. Вроде бы ничего непоправимого не случилось, и обидные слова были справедливо высказаны, но время оказалось упущено, и в подворотне я застал самую развязку. Эти двое скрутили 'усатого' и почти повалили на мостовую, как тот, словно искусный гимнаст, умудрился вывернуться, не иначе поплатившись растяжением заработав травму плеча, после чего не бросился наутёк, а нанёс по два точных удара. Сначала одному, а потом и второму обидчику. Бил какой-то заточкой и сразу вывести из строя своих противников не смог. Это только в кино, один удар ведёт к моментальной смерти. В реальности всё куда иначе. Даже ранение сердца не всегда приводит к должному эффекту. Адреналин может подарить и десять и двадцать секунд жизни. Так вышло и в этот раз. Усатый успел отбежать шагов на пять, как глухой выстрел нагана прозвучал неожиданно и сухо, словно треснула сухая ветка под ногой опытного следопыта. Схватившись за бок, он скрутился от боли и завизжал, а стрелявший успел произвести ещё один выстрел и рухнул лицом на ногу своего напарника.

Оказавшись на месте схватки, я выхватил из кармана очки, нацепил на нос, нажал на браслет и, направив овал границы портала на мостовую, подтянул уже больше булькающего, чем скулящего усатого к остальным, активировав переход.

'Корабль, со мной три объекта, мне нужно допросить их'.

'Отклонено. Жизнедеятельность одного из объектов прекращена.

Да как же так? Мозг человека ещё пару минут может функционировать без притока кислорода, но стоило мне внимательнее присмотреться, как пришло понимание. Разбитая височная кость не оставила ни шанса.

'Восстановление оставшихся двух, пятнадцать процентов от идеала'.

'Принято'.

Спустя некоторое время Помощник соединился с головным мозгом первого пациента. Некоторые нейробиологи считают, что человеческий мозг совершенен, но каким-то природным механизмом ограничен лишь объёмом поступающей информацией, а так способен на многое и мне кажется, что-то в этом есть. Достаточно вспомнить какой-нибудь свой необычный сон, где действия происходят как бы в другой вселенной, где многое близко и знакомо, но всё же встречаются незначительные различия, о которых мы не имели ни малейшего представления. А ведь Корабль может не только просмотреть сновидение, а ещё участвовать в нём по своему усмотрению или команде и создавать сюжеты, растягивая их по времени как угодно. Да так, что реальность не отличается от фантазии, и подвергнувшийся такому воздействию будет помнить всё до мельчайших подробностей. Примерно так можно получить необходимые навыки и знания, начиная от искусства управления симфоническим оркестром до изучения академического курса металловедения. В предлагаемых иллюзиях с помощью 'Помощника' могу участвовать и я, а если мне нужно с кем-либо провести беседу, то созданные условия будут ограничены лишь фантазией.

Сергей Витольдович открыл глаза и первым делом попытался встать, но тут же опустил своё тело на плетёное кресло. Привязанные к подлокотникам руки его особо не смутили. Если сломать не кажущеюся особо крепкой мебель из ивовой лозы, то освободиться легко, а вот ошейник на горле, зафиксированный через цепочку к стенному крючку выглядел уже куда серьёзнее.

— Если ты способен своей шеей сдвинуть вес в три с половиной тысячи фунтов, — произнёс я, — то можешь попытаться. Анкерный болт, если тебе это что-то говорит.

Название болта осталось лишь названием, но то, что это что-то крепкое и надёжное, он уяснил.

— Знакомое местечко, — осмотрев комнату, произнёс 'пациент'.

— Неужели?

— Дачный домик в Сосновке. Был тут однажды. Не думал, что вновь окажусь здесь. Дом же должен был сгореть.

Доступная человечеству химия воистину творит чудеса. К примеру, вещество, подобные пентоталу развязывает не столько язык, сколько притупляет настороженность, дают свободу мысли. И воздействие 'Помощника' по своей сути очень похоже. Только он имеет возможность подсказать мозгу (гипофизу), эндокринной системе (железам внутренней секреции) инициировать организму 'коктейль' и поддерживать его поступление как капельница без вторжения извне.

— Да, домик в Сосновке, — покрутив головой, подтвердил я. — Рассказывай.

— А ты спрашивай. Только не тяни и трусы верни. Никогда себя так паршиво не чувствовал. Видно, зацепил меня крысёныш.

— На волосок от сердца, — соврал я.

На самом деле отвёртка задела желудочек, а вот второй удар приняло на себя ребро. Сейчас его грудь была перебинтована до самого живота.

— А кто это 'крысёныш'?

— Коминтерновец, мать его.

— Нелюбим стал, или грешки за ним? — уточнил я.

— Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем. Две титьки сосать стал.

— Двойной агент?

— Да кто их разберёт...

— А сам как чувствуешь?

— Не наш он. Цуйку вместо водки пьёт, смотрит с презрением. Одним словом, румын.

— А ты, наш, значит?

— Лейтенант Громов. Всё остальное можешь прочитать в удостоверении.

Я поднялся со стула, нажал на клавишу сифона и наполнил стакан водой с газом.

— Воды хочешь, Сергей Витольдович?

— Давай. Только если не вернёшь трусы, всё тебе тут обоссу.

— Можешь начинать, — равнодушно ответил я и поднёс стакан, дав возможность сделать пару глотков. — После операции всегда пить хочется и мочиться. Я знаю.

— Это хорошо, что много знаешь, — ухмыльнулся бугай, — значит, скоро помрёшь.

Теперь мне стоило рассказать какую-нибудь правдивую и хорошо всем (пусть в определённых кругах) известную историю, сделать сравнение в свою пользу и задать нужный вопрос.

— Был такой министр полиции Штибер. Если ты хорошо учился в своей школе, то вам должны были о нём рассказывать. Странно, что ты не знаешь. Он создал в Берлине одно пикантное заведение, которое назвал 'Зелёный дом'. Это был публичный дом, если ты не понял. Там процветали всевозможные оттенки разврата, культивировалось потребление кокаина и курение гашиша, и всё под чётким приглядом секретного отдела полиции. В клиентуру вовлекались повесы общества, важные чиновники, даже их жёны, представь себе. И когда тот или иной нужный Штиберу человек глубоко погружался в эту среду, то встречался с министром полиции, где ему делалось предложение, отказ от которого означал бокал с ядом или петлю на шею. Секреты потекли полноводной рекой, и Штибер стал знать столько, что как бы не стал вторым лицом в Пруссии, если не поравнялся с самим Бисмарком. Во все времена, единственная беда тайной полиции заключалась в их неуёмном желании знать абсолютно всё. Меня, в отличие от вас, абсолютное знание о грязном белье не привлекает. Зато интересует один инцидент с грузовиком и легковой автомашиной, произошедший на перекрёстке Большая Осиповская и проспекта Энгельса около восемнадцати часов.

— Ничего по этому поводу сказать не могу. Слышал об аварии, слышал, что эти делом занимались люди из горкома и нос совать запретили.

'Объект не лжёт' — сообщил Помощник.

'Сам вижу'.

— Филип Рис Файмонвилл, кто он тебе?

— Шпион. Пару дней ходил за ним.

— А напарник твой?

— Спросите у Бени сами.

— Я один раз скажу и больше повторять не стану. Не отвечаешь на мой вопрос — будешь отвечать под воздействием электрического тока.

Громова как скрутило. Не иначе, как выглядит пытка под током, представлял, а может, был не только свидетелем. Без всяких дополнительных угроз он ответил:

— Его прислали из Москвы двадцать дней назад проверить американца. Он креатура Маленкова.

'Просто замечательно. Маленков всплывает второй раз за два дня. Вот честно, я теперь даже не знаю, буду ли я сожалеть, что реаниматор принял Громова, а Беня не дотянул каких-то пары секунд'.

— Что ж, я случайно наткнулся на тебя и будет правильно отвезти человека потерявшего сознание в больницу.

— Подожди! — Громов попытался прищуриться, но направленный в глаза свет, мешал. Рассмотреть оппонента никак не получалось и он схитрил:

— А что у тебя с левым глазом?

— На лице маска, даже не пытайся провернуть эти дешёвые фокусы. Отдыхай.

Манипуляторы обхватили тело Громова после того как он обмяк, а вслед за этим пропала голограмма домика Юли.

'Корабль, пожалуйста, следующего. Обстановка каюты парохода 'Ciudad de Tarragona', море, стоянка на рейде. Объект не фиксировать, состояние здоровья десять процентов от идеала'.

'Принято'.

То, что 'усатый' довольно странный тип, я уже догадался, а вот то, что сканирование выдало сведённую татуировку, было неожиданно. Вернее её смысл. На кой ляд советскому человеку быть навсегда с Джулией? Вокруг меня выстроилась узкая каюта с ковровой дорожкой на полу, двухъярусная койка, прикрученный к палубе стол, вращающийся стул со спинкой, открытый иллюминатор и пейзаж испанских мастеров в золочёной раме на стене. На нижней койке лежал новый объект, прикрытый тонким хлопковым одеялом.

— Доброе утро, — сказал я по-английски. — Как самочувствие?

В ответ молчание.

— Мы вот-вот получим добро на выход. Через сорок часов будем проходить Босфор и вам лучше начать говорить и двигаться.

— Я советский гражданин, — ответил усатый по-русски.

Однако 'Помощник' зафиксировал прекрасное понимание английских слов.

— Вас раненого подобрал в Ленинграде наш доктор. Хотя он и держит нас всех в чёрном теле заставляя мыть руки перед едой, но справедлив и чист душой. Скажу я вам, не каждый возьмёт с собой с улицы избитого незнакомца и оплатит уход. Вы две недели находились без сознания и бредили. В бреду человек говорит на родном языке, это даже ниггерам в Гарлеме известно. Я как на исповеди скажу: знать не хочу, кто вы на самом деле, но нам с парнями заплатили, чтобы мы доставили вас до румынского консульства в Анкаре. Дальше уже сами. Отдыхайте, а я пойду, поднимусь на палубу и скажу ребятам, что вы очнулись. Жаль, что этого не случилось раньше, и я не пропустил дежурство. Вы уж извините, но дышать здесь тяжеловато.

Из иллюминатора струился морской воздух вперемежку с 'ароматами' порта, но даже он не перебивал стойкий запах мочи, слышался крик чаек, и ощущалось слабое трясение корпуса судна от работающего двигателя. 'Усатый' дождался, пока человек выйдет за дверь, и стал озираться. Зрение потихоньку возвращалось, и стало возможно видеть контуры, а потом и всё остальное. Наконец он попытался привстать с койки и чуть не завалился обратно. В голове замерцало как от литровой бутыли сливового самогона. Оперевшись на край стола он всё-таки встал на ноги, задевая головой резиновую грелку со свисающей трубкой. Постели как таковой на койке не было. Панцирная сетка, два свёрнутых в рулон тонких матраца с простынями и пространство между ними. Под сеткой находилось корыто для стирки, и запах шёл оттуда. 'Усатый' пожал плечами. Теперь стало понятно, отчего он голый. Без сознания утку не попросишь. На столе, прямо на обёртке из-под шоколада лежала горсть изюма. Схватив несколько сушёных ягод, он принялся быстро пережёвывать.

'Чёртовы янки, — пробормотал он. — Совсем не осталось сил. Наверно только поили через трубочку, а шоколад сожрали сами. Как же мне вернуться назад?'

Возле умывальника находился двухстворчатый шкаф. Исследуя его содержимое, он распахнул створки шкафчика для одежды где обнаружились чужие вещи. Брюки, носки с подтяжками, трусы до коленей, белую рубашку, жилет, шляпу и коричневые туфли. Отдельно лежал бумажник. 'А жизнь налаживается', — подумал он, принимая свою излюбленную позу, когда ладони упираются в бока и сразу же охнул. На правом боку, со стороны спины прощупывался шов. 'Усатый' повернулся к дверному зеркалу, рассмотрел свой бок и продолжил изучать каюту. Не прошло и минуты, как у него закружилась голова и он свалился.

'Корабль, пожалуйста, помести объекта 'Усатый' в комнату 0-3. Режим содержания обычный. Займёмся вторым'.

'Принято'.

Дверь отделения распахнулась, и в неё вкатился блестящий, как зеркало, стальной ящик. Медицинская сталь отдавала чем-то фиолетовым и когда тележка с лекарствами двигалась по залитому солнцем полу, казалась, что за ней идёт радуга. Громов посмотрел — та самая сестра, которая, как и доктор, неустанно заботились о нём эти дни. Медсестра была красивой женщиной, и перемещалась по палате в прямых белых брюках и белом же халате на пуговицах без воротника. Чёрные волосы были стянуты в косу на затылке, и она, толщиной в детскую руку выбивалась из-под завязок на шапочке. Грудь женщины не отличалась размерами, но выглядела притягательно. Лицо закрывала марлевая повязка, и лишь цвета обсидиана, немного раскосые, как у восточных женщин глаза, блестели и заставляли следить за ними. Она открыла тележку с лекарствами, поставила на металлическую крышку маленькие бумажные стаканчики с красивым рисунком деревьев на фоне озера, сверилась с процедурным листом и следом выставила бутылочку с носиком для удобного питья.

— Сергей Витольдович, одна красная, одна жёлтая и витаминка, — проворковала она божественным голосом.

— Когда меня выпустят? — только и смог спросить Громов, не отрывая глаз от медсестры.

— Выписка после обеда. Хорошего дня.

Громов проглотил таблетки, запил водой и, закинув руки за голову, попытался напрячь мышцы груди. Пока было больно. Плюнув на всю эту гимнастику, он завалился на подушку. 'Когда ещё удастся так выспаться...' — засыпая, подумал он, чтобы тут е проснуться.

Если чему-нибудь и научился лейтенант Громов после школы при УНКВД, кроме чистки сапог, так это не показывать виду, что чего-то не знаешь и не понимаешь. Он чётко осознавал эту аксиому и, проснувшись, постарался не показать и грамма удивления. Гранитный полированный пол уютной палаты превратился в деревянный, с давным-давно крашеными досками. Пахло карболкой, хлоркой и ещё чем-то. Вместо накрахмаленного и чуточку хрустящего постельного белья, под ним лежала серая, застиранная и даже в нескольких местах заштопанная простынь. Удобная кровать сменилась на скрипящую панцирную. Солнечный свет не играл зайчиками на хромированных поверхностях вследствие отсутствия таковых, как и самого солнца. Над потолком тускло светила единственная лампочка в бумажном абажуре. За столом сидела медсестра в белой шапочке и что-то писала, периодически опуская перо в чернильницу. На её подбородке свисала марлевая повязка, и у неё не было толстой чёрной косы и обсидиановых глаз. 'Если это выписка, то я нападающий 'Зенита' (до 39 года клуб назывался 'Сталинец')' — подумал Громов и спросил:

— Выписываете уже?

— Ты о чём, сынок? — медсестра наклонилась в его сторону, и Громов увидел лицо пожилой женщины. Седые волосы, изборождённое морщинами лицо, смертельно усталые, подведённые карандашом глаза и бледно-розовая, совершенно лишняя помада на губах.

— Сказали, выпишут после обеда, — тихо произнёс он.

— Так тебя только привезли. Вот, оформим, а потом и о выписке поговоришь. А раз ты очнулся, то сообщи-ка свою фамилию и имя, да где трудишься.

Громова не на шутку испугался и его прошиб холодный пот. Захотелось вернуться назад, в светлую палату, тем не менее, он внятно произнёс требуемые данные и заикнулся об удостоверении.

— Была с тобой одёжка, — произнесла медсестра. — Только есть ли там документ, я не знаю.

— Да как так? — не удержался Громов.

— Тебя, сынок, карета фельдшера в Юкках подобрала. Побитого, в крови, да в детскую больницу, что ближе всех оказалась.

— А сейчас...

— В третьей ты, на Приморской.

Громова стало потряхивать.

— Так это ж психушка, — выдавил он сквозь зубы.

— Психиатрическая, — поправила его сестра.

— Да какая разница! Меня в сердце ранили.

— Да не трясись ты. Вот как оформим, доктор тебя осмотрит, так ты ему о своих делах сердечных и расскажешь.

После этих слов дверь отворилась, и вошёл старичок в белом халате с примятой на макушке шапочкой. Громов со стопроцентной уверенностью мог бы сказать, что этот врач совсем недавно осматривал его. Память на лица у него была феноменальная, только с доктором что-то случилось, раз он буквально за день состарился лет на тридцать-сорок.

— Ну что, Центавра Парсековна, — тяжело прокряхтел доктор, словно после каждого сказанного слова из него высыпался песок. — Как наш пациент?

— Плох, Юпитер Сатурнович, — вставая, произнесла она. — Delirium tremens. Белая горячка.

Шаркающей походкой врач подошёл к кровати, пощупал пульс у Громова, попросил показать язык, а затем прикоснулся ледяной ладонью к его лбу.

— И точно. Белый, горячий, совсем белый.

Сергей Витольдович Громов пришёл в себя в подворотне на улице Связи. Рядом с ним лежал Беня, его недавний напарник, присланный из Москвы на усиление. Недавний, потому что остекленевшие глаза, промокший от крови пиджак и некрасиво открытый, словно оскаленный рот, точно сообщали о смерти. Пытаясь осознать увиденное, Громову стали приходить в памяти совершенно нелепые истории и лишь пошевелив правой рукой он заметил свой револьвер, от которого пахло ружейным маслом и сгоревшим порохом. 'Я стрелял, — подумал Громов, — но в кого? Крысёныш!' Попытавшись приподняться, в груди стало нетерпимо больно, и он почувствовал, как что-то горячее потекло по рёбрам, по животу и стало сложно дышать.

— На помощь, — прошептал он, и, приложив руку с револьвером на рану, теряя сознание.

* * *

Возвращение в санаторий я осуществлял вновь из портальной точки Осиновецкий маяк. Только в этот раз на грузовике с испанскими деликатесами и полуприцепом, заполненным апельсинами. Диктатор Франко объявил своему народу, что ради идеи следует подтянуть пояса и держаться. В эти времена многие так говорили, что обещать ничего кроме трудностей впереди не могут. В Испании сейчас жуткий дефицит с топливом. Американцы контролируют каждый танкер , уходящий от них и каждую тонну вольфрама, отправляемую испанцами в Германию. Американцы вообще всё любят контролировать и глупо утверждать, что деньги пахнут. Смею всех заверить, что после того, как доллары попадают в финансовую контору, любой запах исчезает. Не иначе, в каждом банке восседает бесёнок с ёршиком и протирает купюры. Но вернёмся к солнечной Иберии. В настоящем времени тот, кто имеет большую неучтённую баржу с бензином, в Испании очень уважаемый человек. Особенно в пригороде Малаги. Это в портах Сан-Себастьяно и Бильбао, бензин можно купить, но ни как не на восточном побережье, а уж особенно в тех провинциях, которые не поддерживали живодёра Франко. Я называю своего торгового партнёра сеньорита Вишенка, а меня, знают как сеньора Черешня, потому что я симпатизирую коммунистам, но недостаточно 'красный'. Жениха Вишенки казнили путчисты за помощь республиканцам, и с тех пор она ходит во всём чёрном. В этих местах это совсем не редкость, особенно для посёлков контрабандистов. Иногда, я появляюсь тут, в своём маленьком домике в Аране, недалеко от причалов по соседству с церковью и тогда местный священник извещает Вишенку. Они не спрашивают, зачем мне столько дорогущей ломо (испанская колбаса) и хамона, а я в свою очередь, не интересуюсь, что они делают с бензином. Цитрусовые и оливковое масло я покупаю за доллары, но садов здесь не много и поэтому приходится заранее договариваться. Священник, носящий распятие вместе с серебряной песетой посвящён в бизнес и через его связи из Португали доставляют вольфрамовый концентрат. За тонну я плачу 1150 долларов, предоставляя свои самосвалы, экскаватор и топливо, когда в штатах закупочная цена далеко уже за три тысячи. Но дело совсем не в деньгах, хотя экономика должна быть экономной. Мои пятьсот тонн это недополученные пятьсот тонн Германией. В СССР концентрат не идёт, только изделия. Штамп 'AG' ('Осиновая роща') на свёрлах, фрезах, напильниках и резцах воспринимаются рабочими ленинградских заводов как неубиваемый инструмент. Через профкомы предприятий они выдаются ограниченными партиями и Раппопорт, похоже, теперь вхожа к любому директору в любое время не зависимо от уровня совещания. Ну, может ещё и потому, что мы поставили на Ижору фрезерные с токарно-винторезными станками 'Monarch' и Исааковна хвасталась, что из запасных частей в ящиках можно собрать ещё с десяток, так что её благосклонности ищут.

А тем временем я уже подъезжал к яхт-клубу. Притормозив у съезда, я отвернул чуть влево и остановил машину у забора. Техники, которая раньше здесь стояла в большом количестве, уже нет. Бригада переехала на окраину Борисовой Гривы, а вместе с ними исчезли и бытовки, оставив после себя утоптанную площадку, на которой вскоре разместится эллинг. Вызвав сторожа посредством автомобильного клаксона, я дождался, пока прибудут Андерсон и исполняющий обязанности капитана яхты Ричард Смоллетт. Оставив для них апельсины с деликатесами, я спросил у капитана, чем он собирается заниматься после окончания контракта. Старик призадумался.

Мало найдётся учителей истории, обществознания или экономики, которые не порицали бы в то или иное время за философию созидательного эгоизма, которую Ричард проповедовал в своих делах в пику альтруизма. Смоллетт жил для себя, не предполагал и не требовал, чтобы другие жили на его благо. Как капитан, он требовал порядка и подчинения, а в жизни, за бортом корабля ненавидел эксплуататоров и эксплуатируемых, считая за дерьмо и тех и других. Ричард жил ради одного: ходить по воде под шум двигателей или хлопанье парусов. Он хотел, чтобы его оставили в покое, и он мог придаваться своему любимому занятию, заодно, как он говорил: 'улучшая всё человечество своим отсутствием'. Иными словами, на берег его можно было выпускать как самого злостного рецидивиста на свободу, то есть только на пару часов. А посему, долгих разговоров на тверди он не любил. Даже бар, где он частенько просиживал за кружкой пива, был построен на уходящих в воду сваях.

— Я слышал, дома стали усиленно клепать стальные скорлупки, — почесав бороду, ответил он. — И совсем скоро станет не найти капитанов.

— Да, на верфях строят новый флот, который собирается возить грузы в Англию. Две сотни судов типа 'Оушен'. Слишком много британских кораблей пошло на дно. По радио этого не говорят, но редкий день обходится без трагедии.

Всем своим видом Смоллетт не выразил и капли сострадания, более того, он даже злобно ухмыльнулся.

— Я потомок славных пиктов, что мне те сассанахи? Пусть хоть все сдохнут.

— Ладно, оставим англичан в покое. Ты спросил, я ответил. И всё же?

Капитан Смоллетт помялся, переступая с ноги на ногу и произнёс, отрывисто, словно после каждого предложения делал глоток портера:

— Парням нравится, камбалу мне за ремень. Их уважают, рядом хорошие девушки, а не портовые двухдолларовые шлюхи. Опять же, хорошее жалованье.

— Отличное жалованье, ты хотел сказать и самые красивые девушки.

— Пусть так, я редко вынимаю свой стручок, но парни довольны.

— Так что решил?

— Парни довольны, я говорю. Камбалу мне за ремень.

— А если и тут станет жарко?

— Так вот отчего ты спрятал под брезент ту многоствольную штуку? Знаешь, мне, как говорят тут — похер. Не делай такие глаза, местная школьная учительница лично объяснила значения этого выражения и тайны старого русского алфавита. Я не умру на земле, и в землю меня не зароют.

— Я услышал тебя, Ричард Смоллетт. Когда тут начнётся, все суда перейдут в ведомство ВМФ и, хотя США ещё не воюет, я не останусь в стороне. В общем, постараюсь сделать так, что бы яхта осталась со своим экипажем и выполняла только те задания, какие я посчитаю нужным. Если что-то пойдёт не так, я переправлю вас в штаты или в Новую Зеландию, как ты хотел.

Капитан яхты коротко кивнул, обернулся, посмотрев на судно, словно искал поддержки и произнёс:

— Парни довольны, но придётся доплачивать. Особенно тому, кто станет за той твоей штукой.

— Договорились. За день перед окончанием контракта подпишем новый. Кстати, кого ты назначишь в зенитчики?

Не задумываясь, капитан назвал Роберта. Его предки из Эдинбурга, а там все немножко нахалы и безумцы, в общем, 'шуба без штанов'. Именно такой безбашенный матрос подойдёт лучше всего, к тому же, парню не помешает пара лишних долларов.

— Пожалуй, я пойду, — прокряхтел Смоллетт.

— А почту? Газеты?

— Мне писать некому, а газеты я не люблю. Достаточно этого дьявольского радио, из которого только и слышно о громких победах, а когда их нет — играет свинг. Если решат вновь возобновить гонки на кубок Америки, меня известят. А за почтой пришлю механика, пусть заберёт.

Механик подошёл с паровозником Патриком. По советской классификации, Патрик машинист второго класса и это почти элита. Он знает о паровозах всё и с лёгкостью сумел бы подтвердить высший класс, но для комиссии он 'жёлтая собака', так как игнорирует профсоюз, считая их гиенами от пролетариата. По понятным причинам, в США, классность ему не подтвердить. Паровознику за шестьдесят, пятеро детей и уже семь внуков. В России, кроме хорошего заработка его ничем не удержишь, да и к деньгам у него отношение ветреное. Весь гонорар по контракту он оставил в штатах и в карманах у него гуляет ветер. Патрик без труда находил себе место, но нигде не задерживался слишком долго, получая ровно столько монет, сколько ему было нужно. Здесь немного иначе, но не настолько, чтобы кардинально менять жизнь. Тут кормят бесплатно, штаны и рубаха у него есть, старые ботинки дослужат до гроба и он надеется на премию за обучения своего помощника, половину, из которой он пропьёт. Только каким образом помощник сдаст экзамен, он не представлял. Отзываясь о его умственных способностях, он любил повторять: 'У тебя едва хватит ума, чтобы в воскресенье не опоздать в церковь'. Профессору он сказал бы то же самое. В контракте хоть и указано о вежливом обращении... просто по-другому он не может. Это тот тип людей, для которых существует его понимание о жизни и неправильное, если оно хоть в чём-то не совпадает с его постулатами. Рыжеволосый ирландец ещё не решил, но скорее всего, уезжает.

Передав вчерашние вашингтонские газеты, я отправился на поиски Заболотного. Завтра-послезавтра он заканчивал первичные дорожные работы возле Ириновки, и им предстояло готовить фундамент под топливохранилище. Сроки сокращались, и я подумывал поторопить строителей.

Говорят, в тридцать третьем году в королевской семье, Елизавете и её сестре Маргарет, отец привёз домой двух щенков породы корги по имени Дуки и Джейн и они были настолько умны, что приносили к постелям девочек туфли ещё до того, как они проснутся. Не стану оспаривать правдивость этого события, но Заболотного я застал не на дороге, а за разметкой фундамента. Чутьё у него что ли? Валера смотрел в нивелир и показывал пальцами, на какую высоту нужно поднять линейку, после чего махал рукой, разрешая забить гвоздик. Помощником у него выступал местный мальчишка. В принципе, держать линейку и забивать гвоздик может и самый бесполезный работник, но в бригаде таких нет.

— Товарищ Заболотный.

— Товарищ директор.

Мы поприветствовали друг друга и пожали руки.

— Как успехи, Валера?

— Экскаватор бы помощней. Наш Quick-Way от тонны до трёх гребёт без аутригеров, а хорошо бы пять. Неужели опоры нельзя присобачить? Этот никуда не годится. Котлован отрыли с опозданием, подушку уже трамбовали с рекрутами из местных, чтобы хоть как-то в сроки успеть. Завтра их поставлю пилить доски для опалубки. Вопрос по арматуре и бетону, если планы не изменились.

— В смысле?

— Да председатель всё интересуется. Это зачем? Тут почему? А так лучше будет. Лезет, куда не просят. Ну как ему объяснить, что по проекту ёмкости будут лежать горизонтально? А он мне всё рассказывает про физические нагрузки. Стройку грозит остановить. По документам мы строим в границах населённого пункта и он тут власть.

Странно, вроде и давал пояснение, что времена нынче далеки от мирных, но видимо пытливый ум не даёт председателю покоя. Так-то он по-своему прав, по нынешним технологиям гораздо проще сварить из тонкостенных железных листов большущий бак на прочном фундаменте, но из соображений секретности лучше выкопать яму и положить туда цистерну, закрыть плитой и присыпать землёй. Да ещё поверх ежевичных кустов насадить, или еще, каких колючек. Было и ещё одно 'но', о котором я не стал бы говорить ни Николаю Ивановичу, ни Заболотному. Когда ёмкости будут закреплены, подключена насосная станция, поставлен генератор и возведена прочая инфраструктура, совсем рядом, в земле окажутся три резервуара по двадцать тысяч кубических метров. И до поры до времени, о них никто знать не будет.

— Николаю Ивановичу положено проявлять интерес, — ответил я. — Вы на другой объект перейдёте, а ему за хозяйством смотреть.

— Да я не против, — пошёл на попятную Валера. — Просто жутко отвлекают от работы эти беседы.

— Ладно, поговорю с ним. Планы не изменились.

* * *

(Тем временем в США)

Личность встретившего его сотрудника из аппарата Белого дома вызвала у Джозефа Эдварда Дэвиса улыбку: это был Ирви Стивен, пресс-секретарь президента, ведавший всем и одновременно ничем. Джозеф и Ирви дружили с тех пор, как после войны, в двадцатом году бывший фронтовой корреспондент пехотного полка от газеты 'Stars and Strips' вернулся в Соединённые Штаты и стал помощником Рузвельта. Тот как раз выдвигался кандидатом от Демократической партии на пост вице-президента, а Джозеф (уже имевший опыт в президентских компаниях ) не стал скупиться с финансированием. Их познакомила будущая жена Ирви, Хелен Ренн. С тех пор они встречались в Вашингтоне, как на деловой почве, так и в часы развлечений, и Джозеф ещё несколько лет назад решил, что Стивену иногда можно довериться. Обладая недюжинным умом, он знал всю подноготную каждого сенатора и конгрессмена и пользовался абсолютным доверием президента Рузвельта. Природа наделила Ирви почти неотразимой для женщин внешностью. Его сравнивали то с одним то с другим актёрами, блиставшими на подмостках Нью-Йорка и в кинокартинах Голливуда. Незнакомые люди нередко принимали Стивена за олуха, но уже на следующий день убеждались в своём глубоком заблуждении (глупый и невлиятельный человек, ни в жизнь бы не стал заместителем Министра обороны США в 1949г.).

— Джозеф, привет, старина, — сказал Ирви, оставляя чашку с кофе в сторону и протягивая руку для рукопожатия.

— Рад тебя видеть, Ирви. Как Хелен, как дети?

— Спасибо, Хел будет рада тебя увидеть вместе с Марджори. В следующую пятницу, вечером мы тебя ждём.

Джозеф позволил себе улыбнуться. Когда состояние твоей супруги превышает твоё собственное в четыре с лишним раза, сложно совладать с такой женщиной. Они давно жили каждый своими интересами, и это не являлось тайной для остальных.

— Боюсь, Марджори настолько занята перебиранием русских сокровищ, что врятли успеет прибыть в Вашингтон к пятнице.

— Нет проблем, приходи с подружкой. Только не с той проблемной из 'GE', а например с Лизи.

— Договорились. По крайней мере, я окажусь в хорошей компании, когда меня привлекут к ответственности за получение презентов от фирм, выполняющих оборонные заказы.

Ирви скривился, словно надкусил кислое яблоко. Обычно, Джозеф таскал с собой киноактрис, но часто они оказывались аффилированы с крупными компаниями и это был своеобразный бонус за оказанную услугу. Известный продюсер уровня Харви Вайнштейна поставлял женщин для эскорта вашингтонской элите и Ирви был осведомлён, кто из них представляет интересы какой фирмы и сам влиял на распределение. Но иногда случались недопонимания, и как в этом случае одна начинающая актриса не разделила постель ни с Джозефом, ни с Ирви, да и вообще перестала сниматься в кино. Скандал грозил вот-вот развиться, и в прессу даже кое-что просочилось, но своевременно вмешались. Не секрет, что без должной подпитки костёр негодования чахнет и со временем истлеет.

— Очень смешно, — съязвил Стивен. — Ты же хорошо знаешь, существующее на сей счёт правило: десятина для друзей и ты в клубе. Так что всё же привело тебя в этот храм демократии?

— Помнишь, я позвонил тебе на днях и сообщил о гибели английского линкора.

— Прекрасно помню. Ты был первый, кто в штатах узнал об этом.

— А ты был вторым, Ирви. И кроме тебя никто не мог знать точные координаты затопления, которые вы передали нашим союзникам ещё до того, как ФДР (инициалы президента) узнал об инциденте. И не по твоей ли милости Байден прекратил принимать ставки и вернул моему адвокату сто штук?

— Об этом никто не мог знать, — проговорился Стивен.

— Тем не менее, я же узнал, — с лёгким укором произнёс Джозеф.

— Что было, то прошло. — Ирви Стивен небрежно махнул рукой.

— И поэтому я здесь, чтобы убедиться, что президент станет первым. Я привёз плёнку, и тебе стоило бы поторопиться подготовить помещение для просмотра.

— Джо, в должен знать, что на плёнке, перед тем, как сообщу президенту.

— В том то и дело, что я сам не знаю, что там. Это было требование того человека, который последнее время передаёт мне очень интересные факты. И как он мне сказал, здесь документальное подтверждение сказанного им. Так что о конкретике я могу лишь рассуждать.

— Может, тебе лучше пообщаться с разведкой?

Дэвис просто улыбнулся на это предложение и даже не счёл нужным отвечать. То, что он не в кабинете министров, вовсе не означало, что ему не достался портфель. Он числился специальным помощником государственного секретаря, и этого было вполне достаточно.

— Обожди, я доложу.

Уже в дверях Ирви остановился и спросил:

— Информацию по Гессу тоже он передал?

Глаза Дэвиса излучали вселенскую печаль, и Стивен понял, тоже.

Насколько фильм впечатлил Рузвельта, можно было понять по его минутному молчанию. Президент сидел в своём кресле-каталке, сжав пальцы, и двигал челюстью, словно во рту что-то мешало. Наконец он спросил:

— Джозеф, старый друг, скажи мне, с какой целью ты отвлёк меня от важных дел? Я и без всего этого представляю, что война это жуткое зрелище.

— Фрэнк, мы давно знаем друг друга, и я не стал бы беспокоить тебя по пустякам, а уж тем боле отвлекать просмотром киноленты. Вот уже второй год подряд я получаю очень интересную информацию с такой оперативностью, которой могла бы позавидовать любая разведка мира. И как я много раз убеждался, не ту секретную информацию — настолько секретную, что ей владели в Лондоне, Берлине, Москве, Риме и даже Токио, а эксклюзив.

— Это как-то поможет нам выползти из того дерьма, которое я до сих пор разгребаю после Герберта Гувера?

— Я бы поставил на это пару тройку миллионов.

Глаза Рузвельта заинтересованно взглянули из-под стёкол.

— Спрашивать, кто этот добрый самаритянин смысла нет?

— Она исходит от одного человека, и он сейчас находится в России.

— Не удивительно, — скептически буркнул президент. — Ты же долгое время работал с коммунистами.

Джозеф ни обратил внимание на подколку. Его не без оснований считали сочувствующим СССР, а то, что он проводил время в России с очень большой выгодой для себя, так в этом ничего удивительного и не было. Так все поступали, и это не служило достаточным оправданием лоббировать интересы Сталина.

— Это наш человек, Фрэнк. Крупный землевладелец из Невады. Просто сейчас он делает бизнес в советах.

— И что он хочет?

— Он просил передать тебе письмо.

— Только и всего? — улыбнулся Рузвельт.

— Тебе не показалось странным, что в качестве почтальона пришёл я?

— Значит, он хочет быть уверен, что его письмо не только доставят, но и прочтут. Кстати, насколько дорога марка?

— Фрэнк, я думаю, ты и сам знаешь, сколько берут твои помощники с простых американцев, чтобы их письмо попало тебе на стол.

Рузвельт ухмыльнулся. Он знал, и это была одна из форм поощрения.

— Скажу по секрету, — продолжал говорить Джозеф — этому человеку я бы и сам доплачивал, лишь бы он слал письма.

Дэвис вынул конверт из внутреннего кармана пиджака и передал его президенту.

— Джо, обещаю, я отнесусь к письму со всей тщательностью.

По прибытию домой, Дэвис швырнул в стакан пару кусков льда, заботливо принесённой молоденькой чернокожей служанкой Мэнни, налил себе виски, и задал вопрос, в надежде, что прислуга забылась:

— Звонил кто-нибудь?

Мэнни склонила голову, стараясь не смотреть в лицо хозяину.

— Нет, масса Джо.

— Почта, телеграмма?

— Утренние газеты на столе в кабинете, масса Джо.

— Ты хороша девочка, Мэнни, подойди ко мне.

Джозеф погладил служанку по плечу и слегка надавил, заставляя ту присесть на коленки.

Телефон зазвонил так внезапно, что Дэвис выронил стакан. Мэнни хотела подойти к трубке, и одновременно помочь хозяину справиться с казусом. Поняв по сверкнувшим глазам, что телефон сейчас в явном приоритете, она ответила на звонок.

'Дом Джозефа Эдварда Дэвиса. Слушаю вас. Одну минуту'.

— Масса Джо, — закрывая микрофон платком — это тот господин, о котором вы говорили.

Джозэф было дёрнулся, но взяв себя в руки, вальяжно подошёл к телефону, поддерживая расстёгнутый ремень. Мэнни в это время стала промакивать платком пролитый виски на брюках, в том самом месте. Впрочем, Дэвис не препятствовал, он много чему не препятствовал. В эти моменты он ощущал себя подобно Юлию Цезарю, по слухам, делавшего несколько дел одновременно.

'Мистер Дэвис, как вы думаете, букмекеры ещё принимают ставки, на точный день потопления 'Бисмарка'? Вы знаете, во что вышло Германии построить этот корабль? Почти двести миллионов рейхсмарок. Вы знаете, какие ставки страховых премий у Ллойда последнюю неделю? Двадцать пять долларов на каждую страхуемую сотню. Возьмите ручку и записывайте координаты местоположения линкора на этот час. Пусть колокол с 'Лютина' вновь оповестит маклеров в Ллойд, а вы через друзей сделайте правильную ставку'.

Мэнни так усердно заботилась о хозяине, что Джозеф икнул, и ему послышалось, 'чтобы обязательно спасли кота' или всё же не послышалось.

— Я всё понял, — произнёс в трубку Дэвис.

* * *

Договор — это ряд чётко поставленных обязательств, на которые возлагаются вполне конкретные надежды. Все эти: мы работали, но кто-то не доработал, мы старались, но что-то пошло не так, действуют лишь в стенах дошкольных учреждений. Во взрослой жизни такое проявление ответственности влечёт за собой потерю репутации. И сегодня у меня состоялась весьма неприятная беседа с представителем пятого инструментального цеха. Речь шла об изготовлении пробной партии пулемётов 'ЛАД'. Завком Зимин клятвенно пообещал мне, что как только станочный парк разместится под крышей, то сразу же 'начнут точить и строгать'. По результатам, курочка яичко не снесла. Одним словом, балабол этот Зимин. Только и делает, что считает себя необычайно умным, обречённым существовать на заводе, где одни идиоты, которые только и делают, что пытаются воспользоваться его гениальными способностями и термины у него, как на кустарном производстве артели 'Кривые руки'. Даже общаться больше не хочется. По телефону, ничего не понимающий начальник участка Сидоренко объяснял, что только сегодня и совершенно случайно узнал о договорённости. И то, после моего общения с главным технологом, который интересовался некоторыми марками сталей. Сказать, что я был сбит с толку, значит, почти ничего не сказать. Не то чтобы я растерялся, что любые готовые сорваться с языка выражения приходилось отбрасывать как совершенно неуместные. В результате я так ни слова и не сказал. А уж на том конце провода наверняка сделали из моего молчания свои выводы. Но теперь, тщательно взвесив все за и против, я начал оценивать ситуацию более спокойно. Да, она была возмутительна, она была немыслима, но всё-таки случилось то, что случилось. Забирать станки я не стану, а вычеркнуть Зимина вместе с его подружкой Сарой Наумовной из списка 'близкого круга' — запросто. Жалко, конечно. Такие перспективы открывались в Колпино, но не срослось. Странно ведь вышло. Не отягощённая ни коммунистическими заветами, ни строгой моралью Елизавета, уже через несколько дней после нашей встречи подготовила план мероприятий, список сотрудников и перечень необходимого для них, расписав всё до копеечки. Более того, она умудрилась увлечь меня через ОСОАВИАХИМ своей задумкой по возведению общежития для молодых семей, решивших осваивать лётные специальности. И место подыскала и даже фонды кое-какие выбила, которых у неё и быть не могло. Понятно, что лётчики-механики это всё вокруг да около, но она смогла принести пользу. А председатель профкома завода, коммунист, аж печать негде ставить, был горазд лишь на обещания; не иначе, с ног бедняга сбился, раздавая их направо и налево. Видимо, пустой трёп с лозунгами крепко поселились в голове уволенного в запас младшего политрука. Но пулемёты от всех этих стенаний делаться не станут. А значит, если ты чувствуешь, что не владеешь полной информацией по данной проблеме, в этой ситуации следует найти того, кто более компетентен. И Елизавета Абрамовна нашла решение.

'Знаете, — говорил я ей по телефону, — мне пришла в голову мысль: а вдруг вы сумеете мне помочь. То есть, я хочу сказать, может быть, мы сумеем помочь друг другу. Возможно, у вас есть такие знакомые, которыми я смогу воспользоваться, а у меня есть что-то, что может оказаться полезным вам. Мне нужны мастерские или даже лучше завод, на котором я бы смог разместить свои станки и начать выпуск продукции военного назначения. Горком Ленинграда меня поддерживает в этом вопросе, и товарищ Кузнецов пришлёт резолюцию'.

'А что же, — отвечала она, — ваша дорогая Сара Наумовна не подсобила, у них же профильных цехов больше чем пальцев на руках? Или она уже ни о чём не думает, как только затащить в постель своего начальничка?'

'Лиза, — отвечал я, — если бы мне нужно было отлить набалдашник для кровати или ещё какую-нибудь стеклянную фигуру, так у меня и свой есть... Глупостями заниматься некогда, вопрос серьёзный. Сможешь решить?'

'А что мне за это будет?'

'Луну с неба обещать не стану'.

В итоге мне пообещали, что одной луной я никак не отделаюсь, и Лиза попытается сделать всё, что в её силах. Через подведомственный профком наркомата тяжёлой металлургии, она вышла на 181-й завод 'Двигатель' где смогла выбить не только место, но и троих рабочих: слесаря, фрезеровщика, токаря. Пусть всего лишь на первое время, но по существующим лимитам кадров от пятого разряда и выше, это было из области почти невозможного. В десять утра ей была поставлена задача, а к семнадцати она доложила о выполнении. Пришлось просить товарища Сергея, дабы из Смольного на предприятие пришла телефонограмма.

К одиннадцати часам на территорию завода, через ворота со стороны набережной Фокина (Пироговская) въехало два панелевоза с железобетонными плитами и автокран 'Brockway' с автомобилем технической помощи (летучка). Инженер по ТБ Розенгаузен указал на подготовленное место, куда следовало установить плиты, и очень удивился той скорости, с которой крановщик, сварщик и четверо подсобных рабочих сообразили площадку под станки. Действовали ребята слажено и видно, что далеко не в первый раз. Следом пошли монтажные чугунные плиты под четырнадцать тонн, устанавливаемые в две линии. Кран остался, а панелевозы уехали. Спустя минут тридцать подвезли станки. Выгрузили, установили по меткам, и пока уже монтажники 181-го завода фиксировали и 'шабрили' их, крутили винты опорных бабок, где точность посадки измеряется в микронах, явился парторг завода. Одет он был в рабочую спецовку, сапоги и берет. Вот так посмотришь со стороны, от монтажников и не отличить, если бы ни одна деталь — торчащий из нагрудного кармана штангенциркуль. Круглолицый колобок средних лет, низенький и крепенький. Его карие глаза закрывали очки в роговой оправе, а руки находились в постоянном движении, едва он начинал какой-либо разговор. Парторг перебросился парой-тройкой слов с инженером, и 'пошустрил' в цех, чтобы через некоторое время вернуться с тремя рабочими. И вовремя, так как едва станины станков были выверены и закреплены, в ворота заехали ещё четыре грузовика, привезшие гофрированный металл. Спустя сутки, на пустыре стоял металлический ангар и два технических здания. В одном расположился дизель-генератор Caterpillar D13000, а во втором станция для отстоя охлаждающих жидкостей. Заданный темп настолько понравился парторгу, что он поинтересовался, откуда такая ударная коммунистическая бригада и был удивлён ответом: 'Для членства в партии, трудиться нужно в два раза лучше. Пока не готовы'.

В тот же день, когда объект был фактически сдан под ключ, на завод прибыла Елизавета Абрамовна. Приехала на новеньком такси, причём машина осталась её дожидаться . Встречала её у проходной заместитель начальника профкома завода Элла Леонидовна. По виду совсем школьница, в лёгком платье с ленточками в косичках и белыми носочками. Девушка передала записку охране от коменданта Шаганова и, узнав, что обещанные грузовики вот-вот должны оказаться здесь, перекинулась с прибывшей парой слов. В основном, она обозначила общие вопросы и фактически сама на них отвечала. В ходе беседы чувствовалось, что на языке у девочки крутиться один важный вопрос, но его она то ли стесняются задать, то ли присутствует ещё какая-то причина. И когда охрана сверила номера машин с пропуском, Элла напоминала готовый вот-вот лопнуть шарик.

— Что привезли? Вы это хотели узнать, но не хотели говорить при посторонних? — дружески уточнила Елизавета Абрамовна.

Элла Леонидовна кивнула.

— Милочка, в нашей работе нельзя быть такой скромницей.

— Меня только взяли на должность, две недели.

— Вот оно как? — приобняв за талию, весело проворковала Елизавета. — Слушай только меня и товарища Сталина. Значит, смотри. В первом грузовике есть хлам, хорошие вещи и очень хорошие вещи. Хлам — мужикам. Пусть они забирают себе все эти наборы для бритья, машинки для папирос, резиновые подошвы для ботинок и патефоны 'Графонола'.

— Патефоны хлам? — удивилась Элла Леонидовна.

— По сравнению с радиолами да. Кстати, их с ручными часами вручишь всем начальникам. Что останется, разыграйте. Только учти, в любой комиссии должны быть представители партии, комсомола и ты, как председатель. Даже гвоздь они должны получать только из твоих рук.

— Так я тоже комсомолка.

— Ты, в первую очередь, представляешь интересы всех рабочих.

— Поняла.

— Теперь про вещи, которые можно отнести к категории 'хорошие': это постельное бельё, набор косметики, духи, отрезы костюмной ткани и пальтовой; шерсть, оксфорд, и лён в рулонах. Есть ещё ситец и хлопок.

— А что такое оксфорд?

— Это как наша рогожка. Все ткани разыгрываешь в лотерею. Как её проводить, есть отдельная инструкция, её немного и на всех не хватит.

— Я поняла. Всё сразу не выставлять.

— Начинаешь соображать. Теперь, очень хорошие вещи. Из тканей это шёлк и бархат. Два отреза директору завода и главному инженеру. Парторгу шиш с маслом, он тут какой-то неправильный.

— То есть? — снова удивилась Элла.

— Потому, что не бывает таких честных мужиков, не верю я в это.

— А почему тогда не лучшим рабочим?

— Потому! Наряды из такой ткани сами по себе штучные вещи. Чтобы пошить что-нибудь приличное из шёлка, потребуются большие деньги. Если жена рабочего изымет из бюджета семьи половину зарплаты мужа, то будет скандал. Хорошо, если обойдётся без рукоприкладства, а если нет? Вот прибежит супруга этого рабочего вся в синяках и укажет на тебя пальцем, мол, из-за сучки этой всё случилось. Тебе оно надо?

— Не надо, — испуганно ответила девушка и тут же представила, как отец поднимает руку на мать. Да одна только мысль об этом была омерзительна.

— С женским бельём всё понятно, всех баб обеспечь. Теперь основное — обувь. Вся обувь, как мужская, так и женская должна пойти простым трудящимся. Если не догадалась, то поясню: ты представляешь интересы рабочих и самое лучшее отдаёшь им. Себе вообще ничего не бери. Я тебе на днях позвоню и скажу куда подъехать. Там и отоваришься.

— Но это неправильно, — неуверенно возразила Элла.

Лиза с прищуром посмотрела на коллегу.

— У тебя какая зарплата, рублей двести пятьдесят?

— Меньше.

— То-то же. Получала бы ты тысячу, не было бы и вопросов. Развратила я тут тебя. Ты просто пойми, равенство, оно только на бумаге, а справедливость всегда лишь на словах. Обязанных здесь нет. Завод попросили о помощи и в ответ поблагодарили. Могли бы и машину с картошкой прислать или как на радиозавод — велосипеды для победителей соцсоревнований. А могли бы и просто спасибо по телефону сказать. Теперь, проводи ка меня к директору Розенштейну, мне с этим кобелём переговорить нужно.

— Его в райком вызвали.

— ... как не вовремя, — Елизавета Абрамовна коротко приложила нехорошим словом сложившуюся ситуацию. — Эллочка, солнышко, сейчас ещё четыре компрессора привезут. Это награда передовикам производства. Два из них даже не сгружайте. Отправишь в райком, третьему секретарю, мол, от завода подарок, а оставшиеся два холодильных шкафа уже распределите сами между директором и главным инженером.

— Но по документам мы же примем четыре, — со страхом в голосе произнесла она. — Для рабочих завода, не райкома.

Елизавета Абрамовна зло посмотрела на коллегу.

— Розенштейн говорил, что ты умная. Сделай, как я тебе сказала!

Элла кивнула. Эта насквозь прожжённая пороком женщина ей нравилась всё меньше и меньше. И если с первых секунд встречи она смотрела на неё с восхищением, то в конце разговора чётко понимала, что появись хоть небольшой шанс избежать знакомства, им надо было воспользоваться.

* * *

Новенький кожаный чемодан тёмно-коричневого цвета со знаменитыми замками-застёжками стоял открытый у изножья кровати. Два ремня, как бездыханные змеи, выполнившие свой долг, свесились язычками. В углу небрежно развалилась сумка и шляпная коробка той же, что и чемодан фирмы, из того же материала и того же цвета. Из раскрытого чемодана выглядывало симпатичное платье кремового оттенка, судя по плечикам только что из магазина. Рядом с сумкой валялись оригинальные босоножки-тапочки, немного пикантные, состоящие всего лишь из подмётки на каблучке и крошечной перемычки спереди. Поскольку дело шло к вечеру, а женщины относятся к своему отдыху очень серьёзно, Елизавета уже разобрала кровать. Оценив соблазнительность сего зрелища, я поставил 1:0 в пользу хозяйки квартиры. Я-то только на часок отлучился. Тем временем Лиза делала вид, что удивлена и капельку смущена столь интимным видом своих покоев, и всё не могла сообразить, куда поставить цветы. Во всяком случае, она подошла к окну и плотнее задёрнула занавеску. Однако не стала поправлять постель, а уж тем более убирать соблазнительные ночные одеяния с глаз долой. Короткие ночные рубашки выглядят ангельски мило. Боясь нарушить очарование этой женской обители, я присел на стул и увидел, что не всё завалено брошенными в спешке платьями и юбками. Под ножкой стула валялась пуговица. Ну, пуговица как пуговица, вот только от кальсон.

— Положите свои вещи куда-нибудь, — тихо сказала она. — А я пока наберу в вазу воды.

Её голос звучал спокойно, возможно, чуточку подчёркнуто спокойно, к тому же она отвернулась, чтобы я не смог заметить её якобы покрасневшего лица:

— Я никогда не приглашала мужчину сюда, домой, — слукавила она.

Взгляд карих глаз был ясным и простодушным и только где-то на периферии бесенята дули в литавры и стучали в барабаны. Впрочем, нужна ли мне была правда? Она поворотом головы указала на массивный деревянный шкаф-истукан, который являлся единственной мебелью, кроме столика с зеркалом в комнате и стула. Едва я разделся, как она повернулась ко мне. Если у неё и были какие-то проблемы с самообладанием или совестью, то она очень быстро их разрешила.

— Прости, я ненадолго, — произнёс я.

— Мне хватит и пяти минут, — сказала она. — Пяти минут простого женского счастья.

* * *

Кое-что уже сделано, некоторые планы и вовсе не осуществились, но в целом, на начало лета я всё же был удовлетворён. Не нужно сейчас говорить о тех временах, о том, что якобы можно было что-то сделать и лучше. Одно совершенно ясно — сделали меньше, чем могли. Это как плохо вложенные деньги в акции. Дела шли ни шатко ни валко, не обанкротились но и не заработали сколько хотели. Но это не говорит о том, что я отказался от основных намерений. Структура не изменилась, просто будут внесены некоторые дополнения. Кто-то обвиняет меня в мизантропии, считая, что я всецело погружён в исследования, а кто-то наоборот, поговаривает, что я филантроп до самых костей. Но никто не знает, что на самом деле я из себя представляю. И этим я удовлетворён более всего. Вот и сейчас я сижу за столом и посвящаю свободное послеобеденное время заметкам. Безусловно, записывать победы и ставить плюсики в блокноте это отличное занятие для успокоения нервной системы и поднятия настроения. Жаль, что в подобных блокнотах, а они весьма похожи на бухгалтерскую книгу, существует правая и левая сторона. К примеру, за океаном ожидался небывалый урожай картофеля в Айдахо и в Орегоне и пока не заработал Объединённый продовольственный совет, я готовился к таким же рекордным приобретениям. В это же время сократились поставки каменного угля из Пенсильвании в связи с приоритетом по закупкам военно-морского ведомства и предприятиями с государственными контрактами. Вроде бы всё было схвачено, но теперь придётся озаботиться поиском новых шахт. Вблизи от нас так же не выходило всё ровно да гладко. Сборка автобусов в Дибунах ужалась до одного в неделю, в связи с насыщением по области и отсутствию фондов, но даже они уже шли в военной комплектации как спецтранспорт для шифровальщиков. Зато втрое увеличился выпуск трициклов с изотермическим фургоном, неожиданно приглянувшихся логистическим отделам пищепрома. Вот так волнами всё и шло.

Васильева закопошилась у барной стойки, раздалось бульканье, и она подошла с двумя наполненными снифтерами, оставляя один предо мною.

— Ваш кальвадос, шеф. Исключительно для расширения сосудов.

— Благодарю. Присаживайся.

— Я случайно прочла надпись на ящике с выжженным оттиском герба, когда пополняла бар. Ваш перстень на пальце... шахматная клетка с тремя бурдюками. Так это правда?

— Правда. Замок де Дрё, сады и поля, и даже городок Креан принадлежали моей прабабушке. Это долгая история. Сейчас там гостят нехорошие люди, и я надеюсь, что в скором времени мы дадим им пинка под зад.

Она отправилась к кожаному дивану, села и поставила свой бокал на край журнального столика. Вот откуда пошло это перекидывание ноги на ногу? Сто раз бы посмотрел на это незамысловатое и полное восхищения действо. Так и хотелось произнести: 'Красавица, повтори ещё раз'. Ведь в волнении, которое мы испытываем при виде заповедных мест человеческого тела, нет ничего постыдного. Подобно тому, как существует красота горных вершин, есть и красота тёмных бездн. И давайте говорить прямо: созерцая это скрытое, страсть полыхает более ярким огнём, чем когда мы восхищаемся чем-то возвышенным. Но с движением ног я заметил — вот выработалась у меня такая привычка при определённых обстоятельствах помечать за ней такие мелочи — что к напитку она не притронулась. Это был нехороший знак. Я взял свой бокал в руку, краем глаза наблюдая за ней. Юля словно чего-то ждала. Я решил про себя: хватит тянуть время, — но отвратительное ощущение неопределённости продолжало меня мучать против моей воли. Совесть это или чувство вины? Даже сам в себе я сейчас не мог разобраться. Так всегда бывает, перед тем, как собираешься ввергнуть себя в пучину рискованных действий.

— Тебя просили проявить активность?

— Приказали, шеф, — ответила она, словно только и ждала этого вопроса.

— Плохо. При цунами, вода сначала отходит от берега, и глупые люди бегут собирать рыбу. Ужасно, если побегут и опытные рыбаки. Волна накроет всех.

Юля согласно кивнула головой, словно была уверена, что приказ активизироваться получила ни одна она. Потом она сказала:

— Они неверно оценивают ситуацию. Я всё думаю о том, что там, — она указала пальцем вверх, — считают себя настолько хитроумными, что могут переиграть всех.

— Помнишь, я рассказывал тебе о шахматной партии. Настоящие игроки обязаны быть самоуверенными и верить в свою победу.

— А если победит тот, другой?

— Обычно, в подобных играх, счёт побед и поражений приблизительно равный. Просто этого не хотят признавать победители, но оно так. Справедливо это или нет, уже вопрос этики.

Юля обречённо опустила взгляд в свой бокал. Вряд ли в своих мыслях она обратилась к богине Астреи, прося её рассудить, что справедливо, а что нет. Просто иногда человеку необходимо побыть с самим с собой. А пока я нянчил свой бокал с толстой короткой ножкой в ладонях, грел его, точно в нём было налита амброзия многолетней выдержки, и притворялся, будто рассматриваю бумаги на столе. Конечно, отчёт по отравлению Жданова сами по себе был любопытными: вещество было достаточно летучим (синильная кислота). Так что если бы медицинские эксперты, задействованные в этом деле, не соблюдали необходимые предосторожности и не работали с похвальной поспешностью, они бы ничего не обнаружили ни в крови, ни в остатках того, что скапливается в кишечном тракте; но сейчас совсем не это было важно. Потом я поднёс бокал к губам и сделал глоток. Присутствие льда только помешало бы мне распробовать всю гамму вкуса, однако яблочный бренди был слишком крепок и не принёс удовлетворения. Похоже, Васильева утратила свой дар, либо я не в духе.

— Я чувствую, — вдруг произнесла она, — что этим летом произойдёт нечто нехорошее. Даже страшное. В моей жизни уже было подобное.

— Правильно чувствуешь, и об этом, — я так же поднял палец вверх, — наверняка осведомлены. Начальник 1-го управления Фитин уж точно. Или думаешь, Павел Михайлович не докладывает? Так что всё обойдётся без тебя.

Юля глубоко вздохнула.

— Это даже не чувства, интуиция подсказывает. Но её к делу не пришьёшь.

— Ты даже в момент откровений не можешь обойтись без гнёта твоей службы. Смотри, однажды перегоришь.

Юля поднялась с дивана, пересела на стул и, подперев подбородок ладонями, уставилась на меня.

— Я как Фигаро, служу двух хозяевам, — произнесла она. — День за днём я делала всё, что нужно, а однажды, проснувшись рано утром, поняла — сил больше нет. Не могу держать это в себе.

— Твоя интуиция тебя не подводит. Насколько мне известно, фюрер Германии подтвердил дату нападения на совещании два дня назад, тридцатого мая. Но вот в чём сложность, чтобы ты не доложила, тебе не поверят. Несмотря на этот факт, ты можешь сообщить кое-что другое — важную информацию.

— Например, что?

Я открыл сейф и вынул фотографии.

— 26 мая начальник генштаба Хейнриксон обсуждал с германским командованием план нападения Финляндии на СССР. Здесь, на фото, они входят в здание. А это снимок с вмонтированного в потолок у люстры фотоаппарата. Качество хромает, но кое-что возможно разглядеть. Наступление силами шести дивизий в сторону Мурманска ожидаемо, но в перспективе Архангельск, а я вложился в порт и не имею желания терять активы. Германское командование уже начало перебрасывать в Лапландию 36-й горный армейский корпус. По договору, мобилизационные мероприятия у финнов начнутся после сосредоточения немецких войск для проведения операции 'Зильберфукс'. В плане захват полуострова Ханко и Аландских островов.

— Снова война с Финляндией?

— Побеждённую в войне страну либо делают союзником, либо лишают вооружённых сил. Ничего из этого сделано не было. Но сейчас не об этом, тебе следует акцентировать внимание не на обсуждении гипотетических военных действий, а на утверждённой операции 'Серебряная лиса', которая должна начаться с двадцать второго по двадцать девятое число этого месяца. Цели: Мурманск и захват месторождений. Можно добавить, что за сутки до дня 'Х', все немецкие суда станут покидать советские порты. В Риге и Ленинграде это легко проверить.

— Потребуются доказательства.

— Юля, даже если ты предоставишь карту генерального штаба с личной подписью Гитлера от восемнадцатого декабря, где он утвердил план 'Барбаросса', это будет последнее, что ты сделаешь в жизни. К слову и начальник твой последует за тобой, войдя в когорту предсказателей дня начала войны, так как не сумеет объяснить её происхождение. Поэтому, чтобы ты не наделала глупостей, не сообщай никаких дат.

— Я не смогу этого сделать, — произнесла она полным грусти голосом. — Знать и не предупредить, это предательство. У меня брат служит на границе.

— Где?

— Под Таураге. Это Литва.

— Я знаю, где это. Не повезло твоему брату, там 125-я стрелковая дивизия держит линию в двадцать миль, а положено в три раза меньше. На помощь никто не придёт. Войска ещё даже не начали перебрасывать к границе. Впрочем, напиши брату письмо. Я скажу, что ему нужно сделать.

— Спасибо. Но всё это не отменяет исхода. Брат разгильдяй, а после одного случая ещё и безынициативный. Четвёртый год в старших лейтенантах.

— Постарайся быть убедительной.

— Постараюсь.

— Тогда ставлю тебя в известность, что пятнадцатого июня ты вместе со мной летишь во Владивосток.

— Мне заказывать билеты?

— Спасибо, но с одиннадцатью пересадками — нет, только своим самолётом. И вызови мне Храпиновича. Нам потребуется очень много рублей.

— Насколько много?

— Два-три миллиона. Мы летим выкупать корень женьшеня. Нужно восстанавливать потраченное лекарство.

— Так мало? — решила пошутить Васильева.

— Ты права, берём в пять раз больше. Цены на двухсотлетний корешок могут вырасти.

— А если серьёзно? Зачем вам лететь?

— Одна из целей поездки протестировать маршрут перелёта Ном — Красноярск. Буквально на днях я ожидаю подписания договора с Главным управлением гражданского воздушного флота о совместных полётах. Если дочернему предприятию American Export откроют небо, мы каждый месяц сможем зарабатывать по сто тысяч. Эскадрилья тяжёлых бомбардировщиков 'Стирлинг' с вольфрамом вместо бомб ждёт отмашки, но это не всё. Альберт Кан стал строить авиазавод в Уиллоу Ран для Форда. Чем мы хуже?

* * *

Храпинович вошёл в кабинет и грузно опустился на стул. Ему было почти под пятьдесят. Напряжённая работа ума оставила на его лице лишь две небольшие морщинки, пересекающиеся над переносицей. Вообще благодаря здоровому образу жизни, достатку и любимой работе он производил впечатление человека без возраста. Работал много, но относился к той категории людей, для которых работа ни при каких обстоятельствах не бывает обузой. Читал он уже с очками, но в волосах сединки можно было различить, разве что пристально вглядываясь. 'Труд хорошо консервирует' — любил он повторять фразу своего отца, когда кто-нибудь интересовался секретом его почти идиллических отношений со временем. Но сейчас на него было жалко смотреть.

— Тебя увольняют? — спросила его Раппопорт.

Мужчина поджал губы, и могло показаться, что он вот-вот расплачется. Совсем обречённо он с трудом выговорил:

— Хуже. Меня убивают.

— Заля, я серьёзно.

Стянув чёрные ситцевые нарукавники и сложив их в стол, он всё же объяснил:

— Мне предложили парабеллум и чемодан с мильёном фунтов.

— Миллион это замечательно. А зачем парабеллум?

Храпинович давно знал эту несносную черту своей супруги (развод они оформили из-за сложившихся обстоятельств, в тридцать седьмом, когда Залман два месяца давал показания о непричастности к бывшему Народному комиссару связи Еноху Гершоновичу, и была вероятность получить срок, а в результате получили дополнительную комнату доносчика), сначала высказаться, а потом подумать. Но сейчас не стерпел:

— Хиля! Охранять этот мильён до дверей банка.

— Зачем?

— Затем, умная ты женщина! Что Закон молчит, едва только стоит появиться оружию.

— Может, не всё так плохо? — попыталась подбодрить 'мужа' Раппопорт, но куда там.

— Когда я отвозил по десять-двадцать тысяч, никому и дела не было до меня, — бухгалтер подошёл к окошку и упёрся лбом в стекло. — А сейчас у меня очень нехорошее предчувствие.

Рахиль Исааковна тут же сообразила стакан воды и щедро накапала туда валерианы.

— Пей! — распорядилась она. — Я поеду с тобой, и буду держать чемодан на коленях.

— Этот чемодан весит как пудовая гиря.

— Нет, я буду держать тебя, и смотреть за чемоданом. Помнишь, когда мы переезжали, и всё наше добро уместилось в старую мизваду дяди Йосефа?

— Да уж...

— И как он не вовремя развалился на две половинки?

Храпинович обнял жену и поцеловал в нос. В тот раз он не растерялся и, освободив ботинки от шнурков, перевязал ими чемодан. А как его Хиля смотрела на него, когда он с честью вышел из той ситуации? Сейчас её взгляд был таким же.

— Лучше звони в Торгбанк и заказывай деньги. Йешар коах, я не могу даже думать, когда столько фунтов предстоит обменять по такому грабительскому курсу. Будь мы чуточку свободнее, мы бы разбогатели как Крёз.

После двух звонков и десяти минут общения, Рахиль Исааковна, закрыла рукой телефонную трубку и произнесла:

— Толика Чубайса арестовали за растрату. В банке столько денег нет.

— Что-то я не помню никакого Толика.

— Рыженький такой. Толик Сагал, а Чубайс это по обстоятельствам.

— Выкрутится, — махнув рукой, словно речь шла о чём-то незначительном. — Хиля, скажи за письмо из наркомата финансов и что меняешь фунты стерлингов на рубли.

Раппопорт последовала совету.

— Денег не... и уже в трубку: 'Да, двадцать один миллион триста восемьдесят тысяч, желательно сегодня. Лучше крупными. Какая комиссия? Это председатель профкома Раппопорт говорит, если вы не поняли. Как ваша фамилия, товарищ? Как? Не расслышала. Как это зачем, вы что, совсем новенький? Я сейчас Александру Максимовичу позвоню. Вы и Науменко не знаете? Вот так бы и сразу. Ждите'.

— Храпинович! Переодевайся в лучший костюм, мы едем в храм. Они на всю жизнь узнают, кто такая Рахиль Исааковна.

* * *

Как только озабоченный своей судьбой Храпинович вышел от меня, я попросил секретаря соединиться с отделением милиции, где я писал заявление и разыскать лейтенанта Хорошенко. Шутить про парабеллум можно долго и бухгалтер благосклонно относился к творчеству тандема сатириков Файнзильберга и Катаева о похождениях 'великого комбинатора', но об охране подумать стоило. Минут через пять Юля ответила по селектору:

— Вашего милиционера выперли в Кабаловку. То ли постовым, толи вестовым.

— Юля, хоть пугалом. Разыщи.

— Пробую шеф... о, ответили.

Через минуту я разговаривал с Хорошенко.

— Здравствуйте, Дмитрий Андреевич. Это Борисов, вы у меня заявление в 'Астории' принимали. Помните?

'Здравствуйте', — ответил сонным голосом милиционер.

— Нужна ваша помощь.

Из телефонной трубки отчётливо послышалось, как в стакан наливали жидкость и, промочивши горло Хорошенко спросил:

'Снова с официантами разобраться не можете или опять деньги фальшивые мерещатся'?

— Нет, слава богу, больше не мерещатся. Мне тут один внеплановый груз в город с товарищами сопроводить нужно и желательно ваше присутствие.

'Я вообще-то на службе'.

— Дмитрий Андреевич, служба не волк, в лес не убежит. А вот пять червонцев улетят только ветер подует. Я за вами нашу представительскую машину сейчас вышлю, сообщайте адрес.

'Какой тут адрес? От станции одна дорога направо. На избе флаг'.

— Через двадцать минут машина у вас.

'Хорошо, жду'.

Вскоре Храпинович составил обоснование для банка о целевом назначении и смиренно ждал на стуле, пока Раппопорт пересчитывала банкноты прямо у меня в кабинете и складывала пачки в высокий, разделённый надвое мешкообразный саквояж с широкой застёжкой. Процесс шёл быстро, женщина профессионально снимала обёртку, сгибала пачку и шустро перебирала пальцами, отсчитывая по десяткам, после чего делала отметку на листике. Возможно, она не завоевала бы приз на ежегодном чемпионате по пересчёту банкнот в Лас-Вегасе, но в случае выступления, достойно представила бы ленинградских кассиров. Наконец, последняя стопка денежных знаков опустилась в суму, и Храпинович умоляюще посмотрел на меня.

— Товарищи, — сказал я. — Поедете на броневике. Тьфу, в бронированном лимузине в сопровождении вооружённого милиционера. Если что-то случится, не геройствовать.

— В прошлый раз были швейцарские франки, сейчас английские фунты, что будет завтра? — посетовал Храпинович.

— Завтра повезёте шведские кроны, — я указал рукой на сложенные у стены пухлые инкассаторские мешки с сургучными печатями. От них нужно избавляться.

— Это почему?

— Во-первых, два дня назад из порта Стокгольма с прецизионными броневыми листами вышел наш последний транспорт и дальнейшие отношения сворачиваются. Никто не хочет страховать грузоперевозки в Балтийском море. А во-вторых, Советскому Союзу нужны станки камерного алмазного бурения, а нам рублёвая наличность.

Храпинович что-то промекал, удивляясь использованию алмазов.

— Не для всех пород подходит роторная проходка, — пояснил я. — Тогда на выручку приходит крелиусная. А это шведы со своей фирмой, которой не с руки светиться дружбой с коммунистами. Вам ли мне объяснять, какой простор для манёвра появляется у покупателя с такими аргументами?

— Политика — политикой, а денежки всегда хочется заработать, — выдал бухгалтер и был, безусловно, прав.

Тяжёлый и надёжный как паровоз, кадиллак шестидесятой серии с толстыми бронированными стёклами подъехал к центральному входу банка. Из передней открытой двери вылез милиционер с иностранным автоматом, поправил фуражку, взял оружие на ремень и помог отворить заднюю дверь, из которой выплыла — по-другому и не скажешь — Раппопорт в приталенном тёмно-горчичном платье от Роббера Пиге с перчатками под цвет обуви и шляпке с вуалью. Следом за ней Храпинович, в старом, повидавшем не один десяток лет костюме, но всё ещё приличном и заслуживающим внимание с точки зрения историков моды и может быть производителей сукна, дабы понять, как они умудрились справить такой долговечный материал. Раппопорт ловко открыла багажник и, проявив изрядную сноровку, рывком, как штангист, вытащила внушительный портплед и передала его бухгалтеру со словами:

— Залман, только не думай о плохом. А то этот ценный приз обязательно раскроется прямо на ступеньках и мне придётся на карачках собирать банкноты. И если с чулками что-нибудь случится...

После этих слов, Хорошенко достал из кармана платок и утёр лоб. За время поездки он изучил идиш и иврит и даже знал, что 'хатуль мадан' — это уникальный учёный кот на службе у Рахиль Исааковны. Будучи бывшим профессорским, следовательно, соображавший гораздо лучше прочих котов, он ловил мышей у соседей, исправно принося хозяйке. Подобные действия не были удивительными, а уж тем более уникальными. Но кот напрочь отказываясь ловить грызунов у неё в комнате, так как 'стережёт хозяйское добро'. Ведь хозяйские мыши, как не крути это активы. Уже после пятнадцати минут пребывания в её обществе милиционер задумался, а не прогадал ли с вознаграждением? Ещё через пятнадцать, был точно уверен, а сейчас был готов доплатить из своих, но больше никогда не связываться с этой Рахиль Исааковной. И это он ещё не догадывался об охраняемой сумме, на которую можно было заказать без малого двести танков. Пока не догадывался, так как на обратном пути, что не влезло в багажник, лежало на заднем сидении и на полу.

* * *

'Сообщаю, что сегодня 01.06.1941г. объект 'Макропулос' предоставил в моё распоряжение принятую на бильдаппарат фотографическую карточку, подтверждающую о секретных переговорах Финляндии с генералитетом Германии. Карточку прикладываю.

Прошу обратить внимание на упоминание об операции 'Серебряная лиса' и сроках её начала. Цель операции месторождения Кольского полуострова и город Мурманск.

Объект обмолвился, что Гитлер подписал директиву нападения на СССР в прошлом году. Кодовое название 'План Барбаросса'. Перед началом вторжения будет отдан приказ о выводе из портов Советской России всех немецких судов.

В блокноте объекта мною была замечена запись: 'Доставка в Ленинград 'Signal Corps Radio 268', отправитель 'Western Electric', прибытие Владивосток'.

В процессе беседы меня поставили в известность о командировке во Владивосток 15.06.. Объект планирует купить корень женьшеня, для этого сегодня была обменена в банке очень крупная сумма денег'.

Агент Красивая.

* * *

Получивший доклад по каналу 'Глина', товарищ Сергей поднял трубку и, набрав номер из трёх цифр спросил:

Срочно подготовьте докладную записку по 'Signal Corps Radio 268', компании 'Western Electric'.

Через несколько часов он выслушивал доклад и посматривал на лист бумаги.

'...Американцы сокращают по трём заглавным буквам (SCR-268) — радиолокатор армии США. Выпускается с прошлого года. Служит для обнаружения самолётов, наводки зенитной артиллерии и прожекторов. Размещается на трёх грузовиках и может быть автономна. Состоит из самой станции, электрогенератора на 15 КВт и высоковольтного выпрямителя. Аналог нашему РУС-2 или 'Редут'. В конце июня поставят на вооружение в 72-ом Отдельном батальоне ВНОС'.

— Спасибо, свободны. — Сказал он докладчику и тут же забыл про РЛС.

'Видимо, крепко его это место держит, раз стал заботиться о своей безопасности, — подумал товарищ Сергей. — Значит, в случае какого-либо большого катаклизма аптекарь останется тут, а не сбежит. Станцию он сам не обслужит, для этого люди нужны и не абы кто, а специалисты. Опять-таки, за людским ресурсом, как обычно, он обратится к нему. Вывод: чьи специалисты, того и станция. Привозите гражданин буржуй станции ещё, а то одной мало. Только с женьшенем не совсем удачно вышло. Если прочесть записку агента 'Херсон', сообщившего об обмене невероятной суммы, то получается, что в СССР существует подпольный рынок ценных медицинских ингредиентов, о котором даже он не слышал. Непорядок. Впрочем, глядишь, и всю рецептуру потихоньку узнаем'.

* * *

Выкатившийся из ангара завода обычный самолёт Lockheed Electra Junior 12 имел практическую дальность восемьсот миль, и мы могли, минуя московский аэродром прямиком лететь в Казань. Следующей остановкой для дозаправки был Свердловск, затем Омск и, пропуская Новосибирск, приземлиться в Красноярске. Оттуда в Иркутск, где стоило провести осмотр техники и следовать в Читу, затем в Тыгду и Хабаровск. Последняя посадка на аэродроме Владивостока. 4723 мили, сутки в воздухе. Но это для обычного. С доработками и идеальными двигателями, дальность полёта увеличивалась до одной тысячи ста миль, а крейсерская скорость возрастала до 268 мили в час. Что означало посадку в Свердловске, Новосибирске, Иркутске, Тыгде и Владивостоке. Разница налицо. 'Проживал' наш самолёт на запасном аэродроме, дальней авиации, а с этого дня и базовом 157-ого ИАП, откуда мы забирали товарища Жданова. В принципе, это он распорядился (очень уж он ему приглянулся), чтобы 'Младший' прописался там, как запасной самолёт для экстренных вылетов. Так оно и вышло. Почти точно такой же, второй Junior покоился в соседнем ангаре. Вообще, с нашим приходом на аэродром многое изменилось в лучшую сторону. Особенно в бытовом плане, радиофикации и обеспечении сопутствующих служб. Скажу больше, в комфортабельные модульные домики переехала вся аэродромная обслуга, ютившаяся до этого в старом здании бывшей заготовительной конторы. Само поле теперь обзавелось одной полосой из металлических перфорированных лент и беда всех грунтовых аэродромов — проливной дождь, теперь не страшна. Трава скоро пробьётся через отверстия и будет неплохая маскировка. Новацию оценил и командир полка майор Владимир Николаевич Штофф. С ним у нас состоялась хоть и короткая, но продуктивная беседа о взаимопомощи. Теперь же совершающий перед вылетом променад Андерсон аж языком цокал, когда осматривал взлётное поле. В его голове не иначе крутились доллары, помноженные на фунт стали. Но когда в году всего семьдесят пять солнечных дней, арифметика становится другой. Вскоре он занял место пилота, а наш лётчик пристроился в кресло рядом. Потом в качестве пассажиров залезли я с Юлей, механик, Сэм Болт, паровозник Патрик и Яшенька Раппопорт, сын сестры Рахиль Исааковны от первого брака. Отпускать шестнадцатилетнего 'вундеркинда' (так как аттестат получил на несколько дней раньше положенного) не хотели, но сам Яша настолько загорелся желанием, особенно когда ему вручили приглашение из университета и рассказали о стипендии губернатора Аляски Эрнеста Грининга, что объявил голодную забастовку, на пять часов. Этого оказалось достаточно. Конечно, не владей он азами английского, с ним бы даже разговаривать не стали. Но Яша чётко, хоть и с жутким произношением ответил на все заданные мною вопросы и совсем не удивлялся, что живёт он теперь в Питерсберге, хотя на норвежца (население города составляли норвежские переселенцы) совсем не похож. 'Аляска, как Сибирь, — рассказывал я ему. — Только чуток теплее и айсберги в море. А Питерсберг как Крестовский остров, с той лишь разницей, что там на тысячу населения больше, английский чуть лучше знают и вместо болот сопки. Жить ты там будешь всего ничего, главное отметиться у шерифа, и получить должность на консервном заводе. Старик Фунт всё обстряпает. А уж потом в Вашингтон, юбки хасидкам задирать'. Увидев Яшу в первый раз, я испытал разочарование: молодой человек выглядел далеко не представительно, обыкновенный юнец, каких много. Однако позднее, в ходе беседы, меня подкупили дружелюбие и здравомыслие Яши Раппопорт. Его голос звучал ласково и убедительно, почти певуче. Ему бы на радио выступать или работать переводчиком. Последнее было предпочтительнее и если всё пойдёт по плану, то Яша в скором будущем вновь окажется в СССР, но уже в составе делегации. Произношение ему поставят на раз, два, три, что даже оксфордский филолог определит в нём коллегу, а Дэвис сделает протекцию.

Сложность нашего перелёта состояла в обслуживании и топливе. Хоть самолёт формально числился за Ленинградским ОСОАВИАХИМом, он считался нерейсовым и заправки по талонам (количество заправленного топлива заносилось в табель после предоплаты) не подлежал. Нужно было заранее договариваться, либо подвозить свой бензин. У нас был путевой лист перелёта, но я слабо представлял себе, как свести все концы в одну верёвку. Возможно, подошли бы какие-то взаимозачёты между обществом содействия и Аэрофлотом, но учитывая, что в стране советской с высокооктановым топливом всегда существовали проблемы, я выбрал второй вариант. Выйти из самолёта, заложить капсулу телепорта, и уже с помощью Корабля появиться с топливозаправщиком, для меня не проблема. Единственное, что заправщик придётся переправлять куда-нибудь с лётного поля. Но разве это сложно? К тому же, у меня образуется несколько дополнительных мест, где я смогу появиться без задействования земной техники. Не стоит думать, что этих капсул у меня безграничное количество. Всякая вещь имеет свою цену. Даже за спасения Христа платили, что уж говорить про простых смертных. Не особо вдаваясь в принципы работы, я знаю лишь то, что существенную роль в стабильных порталах играет расстояние меду зафиксированными точками перехода. Близкое расположение не приветствуется, вплоть до уничтожения одной из точек и терять невосполнимый ресурс я не собираюсь.

Погода была самой обыкновенной: совсем не жарко, но и особо не холодно. Так уж повелось, что вылетать предпочитают с рассветом, и мы немного утеплились. Даже не смотря на начавшееся лето, за иллюминатором пробегал унылый пейзаж, характерный для этой части России. Леса по шесть месяцев в году затянуты белесой дымкой, как снежной пеленой. Эта дымка колыхалась над землёй, словно туман над Ладогой, а когда ненадолго рассеивалась, в просветах показывались расплывчатые силуэты елей, которым, казалось, не было числа. В полёте, о многом можно было поразмышлять, но я предпочитаю спать. На самом деле, в самолёте чертовски скучно, разве что Яшенька всё никак не мог успокоиться и вертел головой. Но это исключение. Он ведь ещё совсем ребёнок. Вот, когда вам было столько лет, сколько ему, вы тоже не очень-то много смыслили и пытались познать мир как можно скорее.

После первого приземления в аэропорте Уктуса (город Свердловск), все, кто находился в самолёте вышли размять ноги. Здание аэропорта начали возводить в тридцать шестом. Двухэтажное, с цокольным этажом и вышкой для световых сигналов. Тут даже была гостиница и буфет. Так что подкрепиться горячей пищей решили там. Все, кроме меня и второго пилота, который понёс в диспетчерскую путевой лист, остались исследовать меню. Я же прошёл большой круглый холл со свисающими плафонами и вышел из здания, повернув от памятника Сталину направо. Метрах в двухстах располагались технические строения и мастерская по ремонту. Территория аэропорта хоть и большая, но укромное местечко в семистах шагах отыскать удалось не без особых затруднений. Здесь, по-видимому, когда-то размещались строители и до сих пор остались лежать некоторые неликвидные стройматериалы: немного битого кирпича, песок, поломанные доски, частично уцелевший забор и кабинка туалета. Чуть в стороне от 'персонального домика' меня привлекла выровненная площадка, от неё кривая дорога вела к техническим зданиям. Вот там-то и можно было развернуться. Опустив капсулу на землю, я дал команду Помощнику активировать координаты нового портального перехода. Мгновение и я на Корабле. Ещё некоторое время и на месте теперь уже окружённой плотным деревянным забором площадки — топливозаправщик и я. Когда-нибудь, если с грузопассажирскими международными перелётами выгорит, мне снова придётся навестить это место и потихоньку, без резких перемен, облагородить огороженную территорию. Руку в подобных вещах я уже набил.

Подъезжая к мастерским, всё чаще мне пришлось осматриваться в поисках пожарных гидрантов или ещё каких-либо напоминаний о пожарной безопасности. Где-то в тех местах хранилось топливо и должны быть соответствующие службы, препятствующие их возгоранию. И если баки с горючим могут прятать, то пожарные средства в таком не нуждаются. Найдя их, я остановился возле добротного каменного гаража с двумя широкими воротами окаймлённые рустовкой и элементами лепнины. Прошёлся, отыскал нужного мне человека и показал разрешительную бумагу с документом, которую выписали в ОСОАВИАХИМе.

Начальник бензохранилища Степан Семенович, был типичным служащим, даже своего рода прообразом некоторой части коллектива деятельно-чиновничьей братии. Лучшей их части, как мне виделось. Коренастый сорокалетний здоровяк с волосами песочного цвета, уже тронутой сединой, загорелым лицом и руками с огромными ладонями. Бывают люди с великанским размером ноги от сорок пятого, а тут такие загребущие руки. Видно было, что он не часто сидит в четырёх стенах. Он умел всё: сколотить табуретку, починить канализацию и электропроводку, исправить машину и давать ценные указания. Но главное, создавалось впечатление, что он никогда не уставал, словно с раннего утра он заводил себя специальным ключом и до самого конца рабочего дня трудился не покладая рук. У него даже фуражка была с отличительной кокардой: пропеллер и штангенциркуль. 'Человек с моторчиком', как и предполагалось, развёл руками, но я тут же сгладил так и не зародившийся конфликт:

— Машина с топливом стоит возле ворот. Там и шланг, и электронасос и всё что нужно.

— Насос есть? — обрадовался Степан Семёнович.

— Я же сказал, специальная машина. 'Отокар' (Autocar U6064).

— А то мы лягушкой из бочек льём. Сообщающие сосуды, — дополнил он, видя моё непонимание процесса.

Способ, конечно, заслуживающий внимания, так как не требует ни электричества, ни грубой физической силы, как с помпой, но очень медленный.

— Степан Семёнович, мне бы водителя толкового, заправщик на стоянку у взлётного поля перегнать и наш аэроплан заправить.

— Так, это, обождите тута. Я в сей час приведу.

Толковый водитель, он же заправщик подошёл через пару минут. Осмотрел новую технику и выразил благодарность расхаживающему вокруг Степану Семёновичу, часто повторяя, что теперь забудет о стареньком форде как о надоедливой тёще.

— Посыпался наш 'форд', — пояснил радость водителя Степан Семёнович. — С двадцать третьего года служит. Как первую взлётную полосу проложили, так этот старичок тут.

В следующие минуты нашего общения я услышал несколько историй о выручавших в критических ситуациях автомобиле и тех, когда он изменял своим хозяевам. Подытожил рассказы водитель: 'Если бы вовремя присланные запчасти заменяли изношенные, то тогда бы всё было иначе'. Вот только временной фактор, к сожалению, никогда не соблюдался и едва разобравшись с прежними, как назло, тут же возникали новые проблемы.

— В таком случае, — торжественно произнёс я — пусть заправщик станет подарком от горкома Ленинграда. Только одно условие: мой самолёт через сутки обратно полетит и его нужно будет заправить без всяких проволочек. Так что будьте добры, не подведите.

— Не подведём. А как с документом быть? Техника всё же. Материальная ответственность.

— Идёмте к коменданту аэродрома. Там я напишу акт передачи и поставлю свою печать.

— Другое дело, идёмте скорее.

Последующие взлёты и посадки отличались зданиями аэропортов (заметно скромнее), характерами и типажами служащих и незначительными нюансами. В Иркутске, к примеру, о нас уже знали и по прибытию сразу же заинтересовались бензовозом. Сдаётся мне, в Ленинградском горкоме кое-кому икалось.

* * *

Сидя за своим письменным столом в Кунцево, Сталин знакомился с донесениями разведки. Напротив него стояли двое, храня почтительное молчание. Вождь иногда делал вид, что не замечает людей, а люди боялись нарушить ход мыслей Сталина малейшим движением. Одним из этих людей был Лаврений Павлович Берия, с ледяной маской на лице, которая стала уже настолько привычной для окружающих, что даже близкие и друзья воспринимали его только таким и ни как иначе. Другим посетителем был генерал Жуков. Как подобает военным, он был широкоплечий, плотный, способный применить грубую силу, с недоверчивым взглядом и постоянно опущенным, как у боксёра подбородком.

Сталин показал донесение Берии:

— Прочти.

Берия сделал шаг вперёд, взял лист, поправил пенсне и с трудом сдержал удивление. Перед ним было донесение от одного из второстепенных Ленинградских агентов, только иначе оформленное. Словно кто-то знакомился с ним и пересказал своими словами. Оригинал у него был с собой в папке, но доставать нужды не было. Природа наградила Лаврентия Павловича хорошей памятью.

Тем временем хозяин кабинета закурил. Его желтоватые старческие глазки наблюдали из-под кустистых бровей за Берией, вернее за его реакцией. Пока нарком держался хорошо. Наконец, Сталин проговорил с небольшим грузинским акцентом:

— Пусть и товарищ Жуков ознакомится.

Берия протянул донесение Жукову.

Сталин выдержал паузу, давая время для прочтения, затянулся дымом и когда тот рассеялся, спросил:

— Как вы думаете, товарищ Берия, — вкрадчиво спросил он, можно ли верить сообщению, что Финляндия готовит провокацию?

Поджавший и без того тонкие губы Берия, привыкший никогда не делать поспешных выводов, а тем более сообщать о них первым, и всегда дожидаться коллективного мнения по вопросам, перевёл взгляд на Жукова и прочёл в его глазах полную уверенность в положительном ответе.

— Судя по последним сведениям, которыми я располагаю, это донесение... соответствует действительности.

— А что скажете Вы, товарищ Жуков?

Генерал расправил плечи и, глядя на Сталина произнёс:

— Товарищ Сталин, Финляндия не в состоянии без помощи извне совершить какое-либо серьёзное действие военного характера. Меня больше заинтересовала операция 'Зильберфукс'.

— То есть, это донесение фальшивка?

Жуков вздохнул. Он ненавидел все эти хитроумные выверты и игру слов Сталина. Ненавидел интриги на военных советах, ненавидел, когда его вызывают в Кремль и, особенно, на эту дачу в Кунцево, островок мнимой тишины и спокойствия. 'Неужели он не понимает, — подумал он, — что самое важное в этом сообщении совершенно не это?' Пересилив себя, он постарался, что бы Сталин ни заметил его чувств.

— Финляндия пойдёт на нарушение договора о мире только тогда, когда немецкие дивизии окажутся на её территории как союзник.

— Я надеюсь, что товарищ... Жуков отдаёт отчёт своим словам?

Сталин выдержал паузу перед тем, как произнести фамилию, давая понять, что ниточка между значением слов товарищ и гражданин стала весьма условной.

— Отдаю, товарищ Сталин.

— Тогда скажите, — вкрадчиво, словно пытаясь выведать какой-то секрет, произнёс Сталин, — как, по-вашему, можно ли верить сообщениям, что немцы готовятся начать с нами войну?

— Готовятся, товарищ Сталин. И судя по тем донесениям, с которыми я знаком, вторжение произойдёт этим летом.

— Продолжайте, — сказал Сталин.

— Мне нечего больше добавить, товарищ Сталин.

Сталин опустил глаза и затушил папиросу в пепельнице. В полутёмной комнате красноватые искорки погасли, выпустив напоследок струйки дыма. Словно погасли последние капельки надежды.

— Надо ещё немножко подождать, — как бы сам себе произнёс Вождь, — посмотрим на последующие донесения, и тогда решим, можно ли на их основании действовать или нет.

'Да уж, — подумал Жуков. — Как всегда в своём духе — никому, абсолютно никому не доверять! А ведь он опасается, да нет! боится при своей непогрешимости совершить ошибку. Даже одноглазый и глухой на одно ухо лейтенант видит и слышит, что творится на границе. Кремень, а не человек: знает, что всё уже решено и неизбежно, но продолжает держать лицо'.

— Спасибо товарищ Жуков, — вдруг громко и отчётливо произнёс Сталин. — Мы вас более не задерживаем.

Оставшись наедине с Берией, Сталин немедленно достал другой лист и протянул его наркому, после чего прокомментировал:

— Вот, Лаврентий, пришло из Вашингтона. От Дэвиса.

Берия углубился в чтение текста. Быстро пробежал по нему глазами, а затем стал знакомиться, вчитываясь в каждое предложение.

— Товарищ Сталин, всё же двадцать второго? — осторожно задал вопрос Берия.

— А разве я это сказал? Подождём, как будут развиваться события. У тебя есть глаза в посольстве Германии?

У Берии не было. Вернее был информатор, но многого знать тот не мог.

Видя неуверенность наркома, Сталин подсказал:

— Как начнут жечь бумаги, значит началось.

— А суда в портах?

— Гитлер, если это станет необходимо, не задумываясь, пожертвует судами.

— А если это всё подтвердится? — отважился спросить Берия, указывая на стопку донесений. — Коба, уже больше ста сигналов поступило.

— Тогда мы примем суровые меры. Иди Лаврентий, иди, работай.

Когда Берия вышел, Сталин вытащил самый нижний листок из папки.

'Черчилль предпринимает попытки продолжить переговоры с Гитлером о сепаратном соглашении. Гесс выступает посредником. Английской разведкой проводится ряд мероприятий по дезинформации советского руководства о начале войны между Германией и СССР'.

Информация от этого агента Коминтерна поступала редко, но сомнений никогда не вызывала. Маленков привёз расшифрованное послание утром и оно, как ни странно, органично дополняло стопку прочих с шестью датами начала войны.

* * *

(ночь с 17.06. на 18.06.1941г.)

Перед Жанисом Карловичем Фолманисом стояла фотография, неумело приклеенная на плотный картон, дабы выдерживала долгие путешествия, — на ней была запечатлена вся его семья. Глядя своими ласковыми, зелёно-голубыми глазами, цвет которых напоминал глубины Рижского залива, ему улыбалась товарищ Луиза. Рядом с ней он, дон Жан Грива, и его приёмные дети — Алехандро и маленькая нинья Кармен, а за ними уголок дома, далеко, на другом конце света, который отсюда казался ему ещё более далёким и почти нереальным. Он сидел перед фотографией, бодрствующий, прикованный к этой злосчастной и всё же родной земле, и видел перед собой другие картины, от которых не мог спать, потому что они оживали, стоило ему прикрыть глаза, и наводили на размышления о бессмысленности окружающего мира, в котором человек сам себе разжёг адовы огни. На мгновенье он задремал с открытыми глазами. Глядя на фотографию, он напрягся от желания унести её с собой в сон. Но она, сразу же обретя зыбкость, стала удаляться от него и без него отправилась в путь по берегу, которым и ему хотелось пройти. Фотография постепенно исчезла в дали, а перед ним опять ожили мучавшие его картины. Они следовали одна за другой. Война, Испания, плен, Франция, помощь Красного креста, священник с крестом и монетой и освобождение.

Звонок дверного колокольчика побудил его встрепенуться. Жан гостей не ждал и поначалу этот звонок насторожил его. Он выглянул во двор, приставив ладони к стеклу, чтобы хоть как-то рассмотреть место. Фонарь освещал одинокую улицу, на которой стоял пикап. Привыкший к чёрным цветам авто, Фолманис с удивлением отметил, что бежевый цвет в ночи ничего плохого принести не сможет — пошёл открывать дверь.

— Буэнос ночес, дон Грива, — произнёс незнакомец.

Сбитый с толку Фолманис так же ответил на приветствие по-испански.

— Если вы отвыкли от иберийской речи, то можно перейти на любой вам удобный язык, — продолжал говорить он, стоя в дверях, опираясь на огромный чемодан чуть ли не с него ростом.

— Только не французский, проходите.

Незнакомец кивнул и стал закатывать чемодан. После нескольких неудачных попыток, он попросил помощи:

— Это невозможно! Помогите занести ваши подарки.

Фолманис попытался помочь и выругался. Чемодан был просто неподъёмным.

— Что там у вас? — спросил он.

— В основном, херес из Малаги.

— Не может быть!

— Ещё как может, — произнёс незнакомец, когда вдвоём, словно спальный сундук, они вместе занесли багаж за боковые ручки.

Гость распаковал верхнее отделение чемодана, достал ящик, поставил на стол, после чего вынул крупного размера аккумулятор и подсоединил питание к ящику.

— Извините, я не представился, но тому есть объяснение. Наш общий друг прислал вам необычное письмо.

После этих слов он щёлкнул тумблер и спустя некоторое время, пока лампы приходили в рабочий режим, нажал на кнопку, вверху ящика. Из динамика раздался знакомый голос священника.

'Здравствуй, друг, — произнёс он. — Думаю, я имею право рассказать о судьбе Алехандро. Весной этого года он участвовал в покушении на Франко и был схвачен. Суда как такового не было и власти даже не приняли во внимание, что мальчик несовершеннолетний. Двадцать восьмого мая его перевели в особую тюрьму, и я смог навестить его там. Сначала зачитаю его слова, которое он просил передать для тебя, так как ему было отказано в пере и бумаге. Ты знаешь, что я никогда не жаловался на память и вскоре записал их, чтобы отправить. Но судя по сложившимся обстоятельствам, письмо не скоро дойдёт до тебя, и, уповая на Господа, мы нашли выход. Не только в CEDA (Испанская конфедерация независимых правых), а даже в Ватикане поговаривают, что в двадцатых числах июня, Антихрист обратит свой взор на Восток и к этим разговорам стоит прислушаться. Готовься, наш бой продолжается. А теперь слушай:

'Дорогой отец, меня приговорили к смерти. Что теперь делать? Подать просьбу о помиловании? Я не строю иллюзий на этот счёт. Надежда слишком слабая, чтобы за неё цепляться. Буду надеяться на Господа и ждать. В голове у меня сумбур. Проносятся мысли. Разные. Хорошие и не очень. Но мне хочется, чтобы ты знал, что это за мысли: безумно хочется жить, и я осознаю, что готов умереть за свои убеждения. Прими мою вечную благодарность за полную огромного и постоянного счастья жизнь, которую я прожил благодаря вам обоим, и силу моей любви к вам. Я знаю, что Луиза и ты мои приёмные родители, но других я не знал. Больше об этом ничего говорить не буду. Есть вещи настолько великие, прекрасные и священные, что попытка говорить о них может только испортить их. Сегодня утром мне объявили, что казнь назначена на десять часов. Должен сознаться, что всё это время я не терял надежды. Смерть уже близка, но столько ещё нужно сказать вам. При жизни я делал то, что считал своим долгом, и делал это с радостью в сердце, как до этого делал мой отец. Хоть республика пала, но у нас до сих пор идёт война, и я паду, как пали другие. Теперь наступил мой черёд. Должен признаться, что нелегко оставаться спокойным, когда тебе всего четырнадцать и жизнь отмеряет последние мгновенья. Можете быть уверены, моя совесть чиста. Каталония станет свободной, враг не пройдёт!'

Вместе с тремя приговорёнными к казни его должны были расстрелять во дворике тюрьмы, — продолжал говорить священник. — Я передал Алехандро свежую сорочку, заботливо предоставленную одной сеньорой, и совершил таинства. Потом его вывели. Начальник тюрьмы и врач присутствовали при этом. Перед выстрелами он сказал, что ему не жалко умереть за такую страну, так как она прекрасна. Солдаты дали залп и ушли, а я с врачом подошёл к телам. Ты знаешь, что за деньги можно многое сделать, а за много золота почти всё. Оказывается, эти кровавые фокусы, которые так часто показывают в кинотеатрах, можно воплощать и в жизни. Я забрал Алехандро и теперь он живёт в доме одной сеньориты вместе с Кармен. Мы все, твои друзья, собрали для тебя несколько вещей, и наш друг согласился переправить их тебе. Мы доверяем ему свои жизни, и ты тоже можешь довериться ему. Да хранит тебя Господь, дон Жан Грива'.

В первом часу ночи, когда уже закончились споры и диалог протекал только в утвердительных словах речи, незнакомец поблагодарил за гостеприимство, попрощался и вышел. А Фолманис поставил на стол ещё одну фотографию, в которой можно было узнать сеньориту Вишенку и падре, с необычным крестом на груди. Рано утром ему предстоял долгий путь в Таураге.

5. 'Киев бомбили и нам объявили'.

Странный шум, источник которого мне не удалось определить, разбудил меня. Я не мог понять, не мог отыскать, хотя чувствовал, что он где-то рядом. Я лежал, удобно развалившись на диване с закрытыми глазами, стараясь опознать шум. Ритмичный, с равномерными ударами, знакомый и незнакомый одновременно. Я улыбнулся, я только что слушал своё сердцебиение, отзывающееся в ушах. Я слышал его и раньше, но никогда оно не было таким громким и уверенным, отбивая факт моей жизни сколько-то раз в минуту. Я вспомнил, как подобное чувство посетило меня много лет назад. Открыв глаза, я уставился в белый потолок. Слава богу, не крышка реаниматора. Возможно, оттого, что день предстоял знойный, чувства тоже постепенно накалялись. Высокие, от пола до потолка окна, были открыты в ухоженный сад. В Кабинете царил полумрак, но за стенами санатория уже начинало сиять солнце. Сам предутренний свет, казалось, начинал дышать жаром; яркий и вместе с тем слегка приглушенный, он словно просачивался сквозь стеклопакет. В начинающем сверкающем мареве не чувствовалось ни малейшего движения воздуха, листья деревьев застыли в полной неподвижности. Внизу, где лестница спускалось к озеру, каждый листок ярко сверкал на фоне расцветающего неба. Трава отливала неправдоподобной изумрудной зеленью. Внезапно прилетевший ворон, вдруг нарушил незыблемый покой омертвевшего утра.

— Привет, вестник войны, — сказал ему я. — Не надо каркать, я знаю, что уже началось. Дай ещё насладиться минутой мира.

Словно вняв моей просьбе, ворон опустил голову и вспорхнул, разносить страшную весть. Уже где-то там, далеко на Западе, в глубинах огромных территорий зарождалось движение тьмы. До поры до времени она как саранча осторожно набирала силу, скапливалась, концентрировалась у самой границы, упираясь в неё как в невидимую преграду, готовая вот-вот перехлестнуть через край, чтобы пожрать всё вокруг. Разорить дома и поля, умертвить всё живое и двинуться дальше.

Теперь пора. Я прикрыл окно и замер, чтобы дать выход внутреннему душевному подъёму. Приближалось время начала отсчёта. Циферблат часов жил своей механической жизнью: стрелки бесшумно совершали обороты, разжималась пружина, колебался маятник, двигались шестерни. Оставались считанные секунды, и я нажал на браслет.

'Корабль, пожалуйста, транспорт и амуниция по варианту 6-4, две санитарных сумки'.

Прямо на мне появился комбинезон, ботинки, портупея, вооружение, боеприпасы. Рядом со мной манипулятор переместил 'бантик' с сумками. Автобус с прицепом был оставлен на точке перемещения у брошенного хутора Пятраса в полутора милях от границы ещё вчера, так что предстояло действовать налегке.

Пару минут назад последний снаряд снёс турники на спортивном городке, а поднятая в небо пыль всё ещё продолжала оседать, и установившееся на мгновенье тишина вновь взорвалась треском. Остатки крыши одноэтажной казармы буквально сложилась вовнутрь, похоронив все надежды выживших. В объятой до этого пламенем конюшне уже не слышан душераздирающий хрип лошадей, и лишь бешеный лай пограничного пса, пытающегося разбудить мёртвого хозяина, разрывал округу. Дым и огонь повсюду. Горела даже земля. На том месте, где стояла полуторка и запасы топлива — широкая чёрная воронка. Смятая взрывом машина лежала на боку, и вытекающий бензин занимался пламенем, щедро отдавая чёрные как сажа клубы дыма. Минуту-другую и полыхнёт казарма. Наверно, подобная картина сейчас во многих местах. Горечь утрат, боль, разруха и новая смерть каждый вздох. Война.

Оставив машину под деревом, я со всех сил побежал к нужному мне месту. На Юго-Западе от заставы ещё были слышны выстрелы, но амплитуда стремилась к затуханию. За прошедшие пару дней, когда спутник сканировал здесь местность, природа не внесла особых корректировок, так что приметные холмики, деревца, русло ручейка угадывались сходу. Вот только никаких пограничников я не обнаружил, зато заметил валявшийся на бугорке кирпич.

'Хоть что-то' — подумал я, присаживаясь возле приметного знака и освобождая плечи от изрядно нагруженной боеприпасами поняги.

Сгорнув прошлогоднюю хвою, я обнаружил петельку брезентовой подстилки и, потянув за неё, вскрыл неглубокую ячейку с врытым в землю пулемётным станком. Стоило предположить, раз Васильев подготовил по моей просьбе укрытие, то и минное поле в наличии. В подтверждение этому я вскоре обнаружил до поры до времени покоящийся под газетой знакомый каждому сапёру приборчик. Выложив керамические прозрачные пластины, я с силой воткнул два куска в пазы с защёлками. Получился выпуклый щиток. Выстрел из серьёзного оружия или ПТР, конечно, его собьёт, но будем надеяться, что подобного вооружения у противника с собой нет; без сапёрной роты тут ни одна бронемашина не проедет. А что касается обычных винтовочных калибров, то в ближайший час, подобные пули для него, как горох из трубки. Чуть в стороне я облагородил ещё одно место, это будет запасная позиция. Там пристроился 'томпсон' с подсумками и две ручные гранаты. Тыл и фланги прикрывали разбросанные противопехотные мины. Так себе прикрытие, но лучше чем без него. Вроде, ничего не забыл. Осталось лишь накинуть лохматую накидку поверх себя, проверить подрывную машинку и ждать.

Итак, противник. Пехотный взвод. Смутные, мышиного цвета силуэты пяти-шести человек, пробирающихся к старой, тщательно отрытой и укреплённой пулемётной траншее. К сожалению, пустой. Выполнены ли все мои просьбы в письме или нет, сейчас уже поздно строить предположения. Через прицел мне видны лишь силуэты, но не трудно представить всё остальное — узнаваемый фельдграу, нашивки на кителях, каски, ремни, подсумки, противогазные коробки, хмурые лица и урчащие желудки, прочные подковы на сапогах и решительные взгляды — ведь они уверены, что защитников уже не осталось. Немцы давно уже вдали от дома, и с каждым убийством человеческого в них всё меньше и меньше. Они думают о собственной шкуре и ещё немного о славе. Серые души, в злобном одиночестве, идущие добивать поверженного русского солдата.

Есть вещи, которые не предлагают в магазинах, где полно всякой всячины. Их не обещают бесплатно политики, на волне всеобщего обожания или ненависти. Их не дарят в детстве на день рождения и их не находят в отрытых кладах. Они настолько эфемерны, что не поддаются исследованиям. Эти вещи проявляются сами по себе: после тёплых родительских слов, после помощи друга, поцелуя любимой, волнующих событий, по воле души. Иногда о них можно просить. И круг просящих настолько мал, что умещается в одном слове — Мать. Именно с большой прописной буквы, так как это и Родина-мать, и мать-Земля и та, кто дала тебе жизнь. И просит она один раз, но основательно. Это необходимое самопожертвование. Это долг мужчин перед жизнью. Закрыв глаза, я подумал на несколько секунд о тех, кто, так или иначе, уже выполнил свой долг. Подумал о забытых мелочах, не имеющих никакого значения и лежащих в глубине моей памяти. Подумал, что наверно, всё же тоскую по старому дому и смирился с новым. Когда я открыл глаза, утренний свет очистил душевные тревоги и воспоминания. Впереди только цели. С ясной головой я осмотрел вокруг себя и дал команду 'Помощнику' отслеживать живые организмы. Враги приближались. Рядом с 'ЛАДом' лежали осколочные гранаты и солидный запас коробов с патронами. На поясе верный кольт и не пригодившиеся санитарные сумки у ног. Я прижал палец к спусковому крючку и почувствовал себя ещё более могучим, более сильным, почти сверхчеловеком. Неизвестно откуда взявшаяся храбрость переполняла меня. Удовлетворённость от предстоящего боя чуть ли не заставляла меня подпрыгивать, жажда убийства была настолько громадной, что я готов был рвать врага на куски, словно дикий зверь. Я почувствовал, как вспотел всем телом за считанную минуту, и с моим зрением что-то произошло: мир изменился до ранее не виданных мне красок. Я мог видеть мельчайшие подробности и подмечать несоответствия, как, к примеру, притаившийся в кустах пулемётный расчёт. Отпустив стопор, я медленно перевёл ствол, тщательно совмещая мушку-целик. 'Триста семнадцать ярдов' — заботливо подсказал 'Помощник'. Это почти придел по расстоянию, который 'самородок' может самостоятельно отслеживать и приблизительная граница эффективности пистолетного патрона. На огневой точке немцев наметилось шевеление. Видимо, уверены сволочи, что можно переместиться вперёд, так как после последнего артобстрела со стороны заставы не прозвучало ни единого выстрела, а дым лишь усиливался. Наконец короткими перебежками они двинулись, только вот миномётчики остались на месте. Замерли, лишь ветер покачивал ветки дерева, возле которого они залегли. Недалеко от них я рассмотрел лейтенанта с посыльными. Он внимательно осматривал в бинокль руины заставы и учебный полигон с тремя отрытыми ячейками. Заложенные фугасы пока реализовывать рано. Мои надежды, что немцы изменят установленный порядок и сбредутся в кучу в защищённом овражке, не оправдались. Что же медлят? Неужели не замечают такого удобного места? Наконец сообразили, вот только они до сих пор сохранили боевое построение, но я у них практически на фланге, так что работать пулемётом можно и даже нужно. К овражку они выйдут в любом случае, 'Помощник' просчитал тысячи вариантов и процент этой вероятности довольно высок. Так почему бы не поспособствовать?

Я нажал на спусковой крючок, щедро, пуль на двадцать раздавая на орехи пулемётному расчёту, и сразу перевёл огонь на центр. Эхо откинулось в болотах и роще. Перепуганные птицы, ещё не отошедшие от разрывов снарядов, вспорхнули и потонули в оглушительном шуме ответных выстрелов. Сначала это были отдельные хлопки карабинов, с последующим нарастающим темпом, потом подключились два пулемёта: с центра и дальнего фланга; и открыл пасть пятидесятимиллиметровый миномёт. Учебный полигон зажил отдельной жизнью. Некоторые пули взвизгивая, попадали в землю и рикошетили, другие поднимали фонтанчики у брустверов, а множество просто пролетало мимо, совершенно в стороне. Но вскоре свинец злобно забился об экран керамики, пролетая над головой, срезая ветки растений и взлохмачивая стволы рощи в непосредственной близости от меня. На длинные очереди я отвечал такой же. С той лишь разницей, что точность попадания у меня выходила запредельной, а звук оружия терялся на фоне громких, лязгающих выстрелов немцев. Про меткость я не зря отметил, так как при других обстоятельствах рассеивание на таких дистанциях было бы величиной очень существенной и, не имея таких замечательных помощников, результаты вышли бы иные. Хотя если подойти предвзято, пистолетный патрон и пулемёт хороши только на открытой местности и когда бой идёт глаза в глаза. Любая толстая ветка, не говоря о стволе дерева уже существенная помеха. Пять-семь минут боя и настало время вставить в приёмник очередную ленту, между прочим третьего короба. Расход боеприпасов сумасшедший и если бы не толстостенный ствол из чудесной стали, им бы уже можно было разводить костёр, но сначала подготовленный подарок. Двадцать фунтов динамита со шрапнелью замаскированных под еловый пень и бутылкой с горючей смесью это гарантированный билет на тот свет в радиусе десятка шагов. Подобных пеньков, только с чуть меньшим зарядом и детонацией от растяжки тут ещё пяток. Судя по высвечиваемой карте, овражек приманил к себе 'героев'. Мне оставалось покрутить рукоятку, нажать на кнопку и надеяться на неповреждённый провод. Тряхнуло будь здоров, да и визуально динамит с горючкой взрывается весьма эпически. Сейчас мне противостояли два расчёта пулемёта и чуть больше тридцати солдат. Всё, что осталось от наступающего взвода из сорока девяти человек. Раненые и убитые записаны в одну колонку. Оставшиеся в ленте патроны я выпустил просто в сторону пулемётчиков и пока менял короб, ход боя кардинально изменился. Ушёл фактор внезапности и моей незаметности. Взрыв фугаса и крупные потери в рядах противника заставили их взяться за меня избирательно и с военной выдумкой.

С правого края четверо немцев ползком подбирались к линии обороны. На левом всё по-прежнему, но огонь с их стороны не позволял даже приподнять голову. Стреляли так часто, словно у них автоматические винтовки. Причём делали это группами поочерёдно и чертовски слаженно, позволяя маневрировать остальным. Пулемётчик вычислил моё местоположение и пока скупыми очередями стрижёт бруствер как косой, остальные перемещаются. Керамика держится. Слитный удар из шести-семи карабинов по центру лишь крошит её самый краешек, и только миномёт не даёт возможности переползти. Две мины разорвались позади меня, но что им мешает чуть-чуть поменять прицел? Ёлочки за спиной слабое прикрытие, тем более разброс в два десятка шагов обычное явление даже для идеальных условий стрельбы. Впрочем, уже позволяет: пущенная очередь наугад, просто в их сторону и нет больше миномётчика. Похоже, пора уходить. Как последний подарок, я бросил по направлению ползущей четвёрки гранату и неожиданно услышал два громких взрыва, в которых хлопок 'марка' просто утонул. Сработали пеньки, хорошо сработали. Удачно, ничего не скажешь.

Удача, как и горе не приходит одна. С подрывом зарядов смолк пулемёт немцев и неожиданно с той стороны застрочил наш ДТ, поддержанный двумя стволами СВТ. Почитай, как три пулемёта. Ход боя снова резко сломался. По свистку немцы стали отходить, стараясь прихватить раненых. Дудки! Раз так, ещё повоюем.

— Васильев! — крикнул я, когда бой уже прекратился. — Здесь есть Васильев?

— Ты кто такой? — в ответ.

Стоя на холмике, я был прекрасно виден. Оставшийся без патронов 'ЛАД' уже как пару минут назад отдыхал на брезенте, и мне пришлось взмахнуть автоматом над головой. Ещё раз, позвав Васильева, я скорым шагом двинулся по направлению к пограничникам. Следы прошедшего боя появились внезапно: немецкий солдат так и не успел наложить жгут на простреленную ногу своему камраду и теперь они навсегда остались под ёлочкой вдвоём. Обходя их стороной, я что-то не смог вспомнить, когда стрелял в эту сторону, да и не до этого стало. Помощник сообщал о живом противнике в учебном окопе и шагов за двадцать до него, без всякого предложения сдаться, выпустил очередь в их сторону и швырнул последние две гранаты. Прямо как на тренировке симулятора. Пустой магазин в подсумок, новый в приёмник автомата и окоп вновь на прицеле.

— Ребята, последний раз спрашиваю, Васильев есть среди вас? Знаете где ваш командир?

— Ранен он, — крикнул кто-то из пограничников.

Час от часу не легче. Но это лучше, чем вести поиск на трёхкилометровом участке границы. Странно только одно: Помощник вновь сообщает о выживших людях на самой грани его восприятия. Но стоило мне пройти пару шагов, как данные поменялись. Сначала один, а потом и остальные двое перешли в разряд 'уничтожено'.

Старший лейтенант Васильев лежал на траве и держал на животе завёрнутую в марлю вату. Ранение более чем серьёзное и сдержать боль ему помогал зажатый в зубах ремень от бинокля.

— Хреново дело, — сказал я, кода поверхностно осмотрел его. — В госпиталь нужно. Как произошло?

— Почитай, в самом конце, — сняв с головы фуражку и вытирая рукавом пот, произнёс боец. — Вон тот, у пулемёта.

Возле тридцать четвёртого MG лежал немец, простреленный несколькими пулями с пистолетом в руке. Пограничники атаковали с тыла, положили расчёт пулемёта и в горячности боя не обратили внимания, что одного не достреляли. Никто от такого случая не застрахован и по известному закону 'убитый' фриц очнулся в самый неподходящий момент. Видать, живучий оказался.

— Васильев, — сказал я. — Я тебе сейчас укол с морфином сделаю, а ты постарайся прожить хотя бы часик.

Старший лейтенант в ответ кивнул.

— Вы, двое! Быстро смастерили две крепкие палки по три метра вон из тех берёз и несите сюда.

Пока пограничники рубили трофейными сапёрными лопатками берёзы, я услышал, что дальнего ко мне зовут Иван. Сделав укол, я вынул из кармана фотографию Юли и показал раненому:

— Узнаёшь?

— Вичка, сестрёнка, — уже под начинающим действием препарата, чуть с улыбкой произнёс старший лейтенант.

Не скажу, что не догадывался на счёт имени у моего секретаря, но капельку обидно, что не сказала всей правды. Впрочем, какая сейчас разница.

— Дурень! Ты письмо от неё получил?

— Получил.

— Фолманиса выслушал?

— Выслушал.

— Раз с окопом и минами всё провернул, почему заставу не укрыл? Ты же сам видел, как их легко оказалось заманить? Фолманис в Испании пуд соли в подобных засадах съел.

Васильев молчал. Значит, не поверил сестре и не вник уговорам дона Гривы. Одно дело усилил оборону вверенного участка границы и совсем другое нарушение приказа. Всё строго по первой директиве. Как говаривал Жомини: 'Лишь в небольшом числе случаев отряд обязан принять решение — победить или умереть на позиции'. Но здесь же не тот случай! Вот зачем наступать ногой на мину, когда можно обойти? Писала же Юля, или Вика, какая к чёрту сейчас разница, что позиции известны до сантиметра. Правильно она брата охарактеризовала — безынициативный разгильдяй.

В это время принесли два обрубка берёзы.

— Живые ещё есть? — спросил я.

Пограничник отрицательно помотал головой.

— Все тут, — с горечью ответил он. — Одним снарядом, прямо в дот. И так ссыпали, словно сверху кто-то смотрел. Дежурный с дневальными, кинолог и комиссар со старшиной в казарме. Я с Петром в секрете стоял, а тут...

Боец махнул рукой и отвернулся.

— Ты не маши граблями, докладывай! — прикрикнул я, но после двух несвязанных предложений, видя, что пограничника начинает потряхивать, протянул тому шоколадку. — На, ешь всю.

— Зачем?

— Инстинкты. Природой так устроено, что когда человек ест, все переживания, страх, ненависть — притупляются.

Шоколад, вернее содержащийся в нём триптофан ожидаемо помог и кое-что прояснилось. В третьем часу, выполняя полученный приказ, Васильев вывел людей, оставив дежурную службу. Два отделения усиленные станковым пулемётом заняли оборону справа от казарм на возвышенности, в замаскированном и как им казалось, неизвестном немцам ДЗОТе. Но, как говориться: от судьбы не уйдёшь. Заставу и огневые точки перепахало вдоль и поперёк таким калибром, что ни один блиндаж не спасёт. Первую атаку отбили, но раненых оказалось почти половина, и Васильев отправил самых тяжёлых в тыл, к хутору, как я и просил в письме, но сам не отошёл. Повторную атаку противника пограничники не сдюжили. Немцам в помощь прибыл танк с пулемётами (Pz.Kpfw.1), который хоть и застрял в итоге, но бед наворотил. Из сорока двух человек в строю остались всего трое. Сняв с себя маскировочную сетку, я бросил её бойцу.

— По бокам есть верёвки. Привяжите сеть к жердям и накрутите. А ты, — обращаясь ко второму. — Быстро снял ремни с четырёх немцев и неси сюда. Выполнять!

Соорудив носилки, бойцы переложили Васильева на них.

— Я сейчас за своим пулемётом схожу, и пробегусь, посмотрю. А вы несите командира к шалашу сенокосов. Знаете где он?

— Само собой, — ответил пограничник.

— Возле ёлочек увидите машину без верха. Дождитесь меня там. Грузовик, который я вам прислал, к несчастью сгорел, так что в тесноте поедем.

Тут подал голос второй, Пётр:

— А обращаться к вам как?

— Лучше тебе боец даже не знать, — ответил я. — Обращайтесь товарищ директор, так привычнее. Давайте, ребята, в темпе, в темпе.

В это время мы все услышали отголосок сильного взрыва.

— Пять пятнадцать, произнёс я не глядя на часы. Погранзастава со своей задачей справилась. Переправа через Юру уничтожена.

Пограничник с удивлением посмотрел на меня.

— Вы так сказали, словно знали.

— Разговорчики. У вас командир на грани жизни и смерти.

На позиции за станковым пулемётом живых не оказалось, вечная память ребятам, а вот метрах в ста Помощник обнаружил пятерых раненых. Видимо, не все смогли своим ходом уйти в тыл. Ничего, поможем, Корабль вылечит. На этом хорошие новости и закончились. Вернувшись на место недавнего боя, я осмотрел убитых на предмет документов. Мне эти зольдбухи совершенно ни к чему, а Васильеву с бойцами, в дальнейшем эти книжечки пригодятся. Впрочем, трофейное оружие тоже. Когда пара винтовок и пулемёт были сложены возле миномёта и увязаны всё в трофейную плащ-палатку, Помощник сообщил о приближении большого количества вражеских объектов. Я переместился на Корабль и, отобрав несколько единиц оружия, вернулся обратно к автобусу. Автобус, это конечно, громко сказано. Обыкновенный санитарный грузовичок с будкой и окошками, где между кабиной водителя и кузовом отодвигающееся смотровое окно. Из-за неважных амортизирующих свойств рессор (данный автомобиль лишён этих недостатков), подобные изделия обзывают 'скотовоз'. Четверо на носилках или восемнадцать сидячих в нём помещаются, но условия совсем не сахар. Вкратце, всё, что нужно знать об автобусе. Были у меня предположения, что появятся раненые и придётся их собирать, но то, что фактически пограничники справились сами, не ожидал. Умничка санинструктор, чиркая одну за другой спичку в попытке подкурить папиросу, сообщая об оставленных бойцах, был бледен как полотно. И как обрадовался, когда узнал, что найденные возле ДЗОТа ребята уже на пути в госпиталь. Он уже разместил людей и, выяснив у меня, что как только подвезут последнего выезжаем в Таураге, с облегчением перевёл дух. Закинув в кабину трофейный пулемёт, я поспешил к шалашу.

К укрытому лапником 'бантику' мы вышли почти одновременно, с той лишь разницей, что мне пришлось притаиться и пропустить пограничников вперёд. Быстрым шагом я их нагнал, когда парни уже опустили носилки и стали осматривать автомобиль.

— Не задерживаемся! — громко произнёс я. — Грузим Васильева. Ты — указав пальцем на бойца — сядешь позади и станешь придерживать, а ты спереди.

За пару минут мы добрались до автобуса и как только остановились, я активировал портал. Похоже, старший лейтенант был уже на пределе, и ни до какого госпиталя в Таураге бы не доехал. Отключившиеся бойцы так ничего и не поняли. Для них просто на мгновенье потемнело в глазах, и сразу же послышалась команда: 'Грузим в автобус'.

— Хорошая машина, — сказал Иван, когда командира заставы поместили в кузов к остальным.

— Медицинская, — подтвердил я. — Мало их сейчас в войсках, единицы.

— Я не про автобус, — поправился Иван. — Про вездеход говорил. Рация даже есть.

— Управлять сможешь?

— В школе мотоцикл водил. В комендатуре на полуторке пару раз...

— Тогда не вижу препятствий. Сейчас покажу основы.

В Таураге мы прибыли минут через сорок. Какие бы сложности нас не встретили, но старшего лейтенанта на операционный стол доставили. Наверно, он не стал тем пациентом, которые открывают для хирурга нескончаемый в цифрах счёт. Не валом, но поток раненых шёл до нас и после нас. Один из них — посыльный с ещё не снятыми мотоциклетными очками на голове, совсем молоденький, щуплый, небольшого роста, но полный ответственности, несмотря на весьма болезненное ранение обеих ног. Сквозь стон он умолял довезти какой-то пакет коменданту и я согласился помочь. Слышно было, как где-то по соседству пробило семь. Часы с боем важно отсчитали время, было спокойно, и всё, казалось, обещало отдых, разрядку после утренних дел. Но я совсем не ощущал очарования этого часа, зная, что это затишье обман и пружина войны спущена. Внешне спокойный, даже небрежно спокойный, на самом деле я никак не мог вернуть себе присутствия духа. Я знал, что кошмар только-только начинается. Что сейчас здесь станет не продохнуть, и через пару часов уже совсем рядом будут идти бои. Дверь операционной открылась неожиданно из неё вышла медсестра, а за ней хирург. Зная, что всё прошло более чем удачно, предъявив бумагу от Жданова, я спросил, когда Васильева можно забрать. Спросил не для проформы, так как прекрасно понимаю, что можно, а что нельзя. Мне была необходима запись врача, и поэтому потребовал срочно готовить все необходимые сопроводительные документы. Старшего лейтенанта я заберу, как только отправлю его бойцов в комендатуру, иначе ему не выжить.

В самом начале этого июньского дня все рефлексии успели уступить место трезвости военных будней. Есть свободное время, не теряй его, используй для своих нужд. Пограничники стояли возле 'бантика' с прикреплённым прицепом и курили. Судя по вскрытым консервам, даже успели перекусить из пакетов с рационами. Заметив меня, их взгляды выражали единственный вопрос: 'Как Васильев?'. С прошедшим боем и началом войны всё понятно, а вот результат последнего деяния их действительно волновал.

— Жить будет,— сказал я, подойдя к ним. — Не медля забираете из кабины санитарного автобуса свёрток с трофейным оружием и везёте вместе с документами в вашу комендатуру. У немецкого лейтенанта была обнаружена карта с обозначенным движением 489 пехотного полка. Её, вместе с зольдбухами сдать под роспись. Все ваши действия осуществлялись по приказу вашего командира.

— Всё понятно.

— Теперь, слушайте внимательно! — встав рядом с ними, произнёс я. — Сейчас я передам вам сумку раненого посыльного и с ней приказ генерал-майора Шумилова, который вы отдадите коменданту. В нём место расположения замаскированной бронетехники. Это помощь 125-й дивизии, скрытый резерв 11-го стрелкового корпуса. Нужно отделение бойцов. Пусть в ад спускается, в рай летит, хоть с гауптвахты отправит, но люди через час должны быть на окраине города у танка. Можно без оружия в кальсонах и босыми. Жду там. И вам советую с ними оказаться, — тихо добавив: — если выжить хотите.

Как только документы на Васильева были готовы, госпиталь стал напоминать муравейник, в котором не оказались свободных ходов. Подвергшийся артобстрелу город горел. Раненые прибывали десятками, то тут, то там слышались разговоры о прорвавшихся через мост немецких танках, бегстве стройбата, тысяч убитых и брошенных погибать под развалинами штаба дивизии. Что-то было правдой, где-то откровенный вымысел, а в большинстве случаев элементарная паника, когда никто не хотел брать ответственности на себя, оправдываясь общей неразберихой.

Кровать со старшим лейтенантом я выкатил в коридор приёмного покоя, где уже лежали прямо на полу десятки человек. Санитарка, которая принимала Васильева, узнала меня, посмотрев глазами изрядно уставшего человека, но не успел я и слова сказать, как её вызвали. Все врачи были заняты, а с каждой минутой всё заносили и заносили. Мне нужно было продвигаться на выход, и едва я преодолел половину расстояния, как 'Помощник' заявил о смертельной угрозе и открытии экстренного портала. Тут уж и у меня в глазах потемнело, и я уже не видел, как часть здания с коридором и стеной в приёмной покой госпиталя перестали существовать. Взрыв обвалил часть стены, деревянное перекрытие и помещение заволокло пылью и дымом. Я как стоял, облокотившись на кровать в окружении раненых, так и оказался на площадке Корабля. Может, так даже лучше. По моей просьбе мне был передан отчёт о состоянии прибывших со мной людей, и вскоре всем была оказана помощь.

'Корабль, есть ли возможность ускоренного прохождения обучения, по специальностям: командир танка М3, наводчик орудия, борт-стрелок, заряжающий, механик-водитель танка?'

'Без опыта прохождения на виртуальных тренажёрах материал будет усвоен на 15-18%'.

'Замени танк М3 на БА-11'.

'Без опыта прохождения на виртуальных тренажёрах материал будет усвоен на 17-27%'.

Что же, пришло время националистам показать, что они готовы сделать для своей страны. Какая ирония, ждали прихода немцев, а теперь окажутся в первом ряду, защищая свою землю от них.

'Корабль, пожалуйста, отбери членов экипажей из последней партии'.

Обладать знаниями новой профессии без наработанного опыта, мышечной памяти, привычной моторики, — это как научиться плавать по книгам. Вроде и руками машешь и ногами дёргаешь, а что-то всё равно не так. Вот насколько просто было учить гражданским специальностям, настолько же сложнее в освоении военные. Странный у Корабля перекос, столько лет собирать информацию о землянах, копить, систематизировать и в результате выясняется, что всю историю развития планеты, мы занимались больше строительством, нежели убиванием себе подобных. Несмотря на это, проценты освоения по специализации разнились не на такую уж большую величину. Хуже всех командиру машины, впрочем, в реальном времени, он и учится больше остальных. Но сейчас прорвало трубу, и затыкать дыру можно и чопиком и тряпкой и даже пальцем.

* * *

Солдаты шли молча. Уже рассвело, зной усиливался. Иногда, когда редкая тучка давала тень на землю, они бросали беспокойные взгляды на небо — не летят ли самолёты. Их лица казались бледными и уставшими. Широкая дорога с еле заметной колеей, ещё не разбитая гусеницами техники, машинами и повозками, вела их через леса и редкие хутора Литвы. Поверх гимнастёрок лежал не сбиваемый слой пыли, подмокшей и почерневшей от пота. Они шли колонной по три, смертельно усталые, пропылённые, с потными не выспавшимися лицами. Отдавший свою лошадь капитан Бодров шёл вместе со всеми, на его лице было написано глубочайшее отвращение ко всему. Они только что попали под обстрел и семеро раненых возвращались обратно, забрав с собой почти всех приданных санитаров из взвода батальона. Двенадцать бойцов подберут потом, если будет кому. Была потеряна конная парка и многие, вдобавок к своему грузу, теперь несли боеприпасы. Он лишь мельком глянул на своего заместителя, но младший политрук, несмотря на усталость и жажду, прочёл в его глазах, что он хочет сказать: 'Столько готовились, а начало проспали'. Они шли вперёд, к точке на карте у Таураге, и рядовые и сержанты и командиры двигались вместе со всеми, хотя охотнее всего, тащившие цинки с патронами растянулись бы на земле. Усталость выражалась в злобе, а злоба в беспомощности. Но, казалось, собственная тяжесть заставляла их сгибать попеременно колени, и натруженные ноги шли вперёд, волоча за собой непомерно тяжёлые, многопудовые комья боли. Ноги переступали одна за другой, а вслед за ними приходило в движение всё тело. 'Надо идти, идти вперёд'.

Красноармейцы непозволительно растянулись по дороге, и когда старшина прикрикнул: 'Подтянись!' бойцы вдруг услышали приближавшийся издалека характерный звук, будто в небо ввинчивали гигантский бур. Где-то впереди, за перерезавшим дорогу узким языком леса урчание моторов перешло в тонкий визг, и сверху донёсся треск бортовых пулемётов. Растянувшуюся колонну спасла усталость и вовремя отданный приказ: 'В рассыпную!'. Не успевшие приготовится к отражению воздушной атаки, бойцы прыснули в стороны от дороги и залегли. К сожалению, в армии не был разработан примитивный маршрут перемещения всем тревогам как на флоте: в корму — по левому борту, в нос — по правому. И чтобы личный состав заняли свои строго определённые расписанием места в строго определённой позе, требовалось как минимум пару тренировок. Расчёты пулемётов без зенитных станков вновь оказались беспомощны. Затем загремели редкие винтовочные выстрелы, перемежаясь с отрывистым 'бах-бах' самозарядных винтовок Токарева. Наконец разродился ДТ, дополнивший концерт характерным звуком. Один боец держал пулемёт за сошки на вытянутых руках, а второй, пока не закончился диск, поливал свинцом по курсу летевшего самолёта. Впрочем, не безуспешно. Приданный взвод с двумя пушками и повозку с боеприпасами удалось отстоять. Даже лошадей не зацепило. Но вражеский стервятник стал заходить на второй круг, и всё бы началось заново, как небо прочертили трассеры крупнокалиберных пулемётов. Показавшиеся из леса два грузовика поставили заградительный огонь. Самолёт не самокат, с выбранной траектории полёта просто так не отвернёшь, инерция — штука плохо преодолимая. И даже попытка хитрого манёвра уйти от встречи с перечёркивающими небо огненными пунктирами, не позволила лётчику избежать наказания за беззаботность. В попытке экстренно набрать высоту, самолёт буквально прошило пулями, вырывая куски обшивки из брюха, крыльев, хвоста. Мгновенье и от летающей смерти отвалилось несколько неспособных к пилотированию ошмётков. Наверно, жизненно важных для техники, так как набор высоты резко закончился. Потеряв часть крыла с элероном и лишившись руля высоты, самолёт закрутило в штопор, и он рухнул в лес.

Приободрившись внезапной победой, красноармейцы тут же воспользовались короткой передышкой. Пока шла перекличка, обустроившись на опушке леса, кто-то перематывал портянки, кто-то приводил себя и оружие в порядок, а многие широко раскрытыми глазами смотрели вперёд. Ощутимая близость предстоящего и только что завершившегося боя щекотала нервы, но сейчас большую силу представлял интерес. Все они думали об одном и том же. Да, они устали в дороге, будь она проклята, но это бы ещё полбеды. Что же за громадина там, впереди? В бронетанковых войсках встречались разные монстры: страшные и не очень, огромные, с большим количеством башен и откровенно маленькие танкетки. Толстые КВ и хищно красивые тридцатьчетвёрки. Но тут, перед глазами явился совершенный уродец. Избыточно высокий, нескладный, с пушкой в боку (литой спонсон для пушки устанавливался в правой передней части корпуса М3) и двумя башнями. Одна на другой, как конское яблоко на коровьей лепёшке. Из маски нижней башни торчала пушка малого калибра, а из верхней, похожей на не спёкшиеся блины — пулемёт. Вне всякого сомнения, создатель танка, а это исходя из логики, был именно он, полагался на психологический эффект, когда убогий уродец не воспринимается угрозой. За ним следовали два броневика, чем-то похожих на десятые БА, но чуточку больше и, кажется, немного шире. На их зелёных бортах были только красные звёзды и надписи: 'Гедимин 1' и 'Гедимин 2'. Далее можно было увидеть пару грузовиков со спаренными и прикрытыми броневыми щитками крупнокалиберными пулемётами. Замыкали колонну тягач с торчащими во все стороны ветками для маскировки, медицинский автобус и маленькая машина без верха с большой антенной. Обогнав механизированную колонну, машина с антенной остановилась напротив комиссара и командира роты.

— Лев Вениаминович? — со стороны пассажирского сиденья утвердительно спросил у младшего политрука одетый в танкистский комбинезон мужчина в очках.

— Да, — смутившись собственного имени, ответил политработник.

— Ознакомьтесь.

Пока младший политрук знакомился со сложенным вчетверо листом плотной бумаги и вникал в текст, 'танкист' поздоровался с капитаном, представляя свои документы.

— Александр Александрович, здравствуйте. Вы прибыли вовремя.

Не обронив ни слова, Бодров молча вернул удостоверение с предписанием и принял пакет с приказом, поглядывая на комиссара, который имел чересчур удивлённый вид.

Заметив, что капитан уже в курсе приказа и отметив время вручения, прячет его в планшетку, 'танкист' обратился сразу к стоящим командирам.

— Чтобы не терять время на лишние вопросы вы должны знать, что техника позади меня отрабатывала учебное задание и сейчас является резервом корпуса, который пришлось задействовать для локализации прорыва к Таураге.

— Да, — сказал капитан. — Из штаба пришла радиограмма о бронетанковом взводе. Нашу сводную стрелковую роту направили в усиление.

— В таком случае, готовьте линию обороны согласно полученным указаниям. Ориентируйтесь на бывший учебный блиндаж КПУ. Командуйте, если что, я поправлю.

Бодров раскрыл висевший на боку планшет. Подсматривая на отметки предоставленного в приказе плана, извлёк из кармашка свою карту и, сориентировавшись на местности, провёл с помощью линейки и химического карандаша пунктирную линию, намечая участки обороны. Вскоре он пригласил командиров взводов.

* * *

Реку, усыхающую по долине летом, называли Юра. Правый приток Нямунуса (как прозвали Неман литовцы) не мог похвастаться ни протяжённостью, ни глубиной. Зато водная артерия не без оснований могла гордиться резким и быстрым течением и своей шириной. Местами, у истоков её окаймляли высокие камыши и низкорослые ивы. Дальше местность шла уступами, то понижаясь, то повышаясь, и тогда её русло скрывали высокие деревья, как края блюда с тёмно-лиловой каёмкой лесов. Именно на Юре немецкая коса нашла на камень.

— Та деревня за рекой — Дабкишки, — обратился он к командирам, стоявшим вокруг и уткнувшись в карту. — Согласно только что полученным данным, немцы намереваются продвинуться вдоль реки и перерезать дорогу на Таураге. Наша задача препятствовать действию противника и держать оборону до отхода 51-го корпусного артполка.

Название деревни на другом берегу никому ни о чём не говорило. Несмотря на то, что дивизия генерал-майора Богайчука размещалась здесь достаточно долгое время, и как оказалось, даже что-то готовили для учений, мало кто из командиров старательно изучил местность. Нет, на карту не смотрели как на что-то непонятное и малознакомое. Однако отсутствие моста или мест переправы наводило на мысль, что что-то здесь не вяжется. Штаб строил оборону в два эшелона. 657-й стрелковый полк майора Георгиевского занимал оборону юго-восточнее Таураге; 466-й полк — северо-западнее города, а 149-й полк находился в резерве командира дивизии и дислоцировался севернее. Вроде все возможные направления наступления были прикрыты.

— Сейчас поясню, — сказал я младшим командирам, почувствовав недопонимание. — Напротив деревни летом образуется брод. В самом глубоком месте, мне по пояс. Ширина реки шагов тридцать пять, может сорок. На обычной конной повозке, не замочив груз на телеге не сунешься, но местные используют большие колёса и никому об этом не сообщают. В связи с этим складывается ошибочное мнение о непроходимости водной преграды. Для танков эта глубина пустяшна, как по мосту пройти. Вопросы есть?

— Но на картах ни брода, ни дороги нет, — рассеяно произнёс младший политрук.

— Так и есть, но кому надо это информацию донесли, поэтому и приказ у вас соответствующий. В подтверждении правильности принятого решения, менее часа назад там сработал фугасный заряд и сейчас, скорее всего инженерная техника немцев расчистила брод и идёт процесс разминирования берега.

На самом деле не 'скорее всего', а так оно и есть. Подорванный на шестидесяти фунтах тротила Sd Kfz 251 перевернулся набок и преградил брод. Его пытались вытащить, подцепив тросами, и потеряли танк, подорвавшийся на двух заполненных динамитом молочных бидонах. Фолманис тот ещё затейник, ставя минный взрыватель на кратность. И лишь после того, как сапёры излазали всё вдоль и поперёк немцы продолжат путь.

— Не может быть там никаких мин, — ответственно заявил младший лейтенант со значком артиллериста в петлицах.

— Вы сапёр? — спросил я у него. — Картами минного поля располагаете? Или вы выслали в тот район разведку?

— Нет.

— Капитан, — повернувшись лицом к командиру роты — до вашего сведения был доведён приказ ? 00229 командующего Прибалтийского особого военного округа?

— В общих чертах, — послышался неуверенный ответ.

— Тогда попрошу всех внимательно слушать. В режиме чрезвычайной секретности мины установили два дня назад, но у наступающей группы Кнопфа 37-й сапёрный батальон с пятнадцатью танками инженерной модификации и путь своим товаркам они проложат довольно скоро. В штабе корпуса это прекрасно понимают, так что времени на пустые разговоры нет. Мы их встретим здесь, — указав место на плане, — и ни влево, ни вправо они дёрнуться не смогут. Тут вода, тут минное поле, а там рвы. Единственный вариант двигаться вдоль реки и выйти к дороге. На этом их и подловим. Мы на возвышенности, а они будут у нас как на ладони. Вопросы?

— Есть данные по численности противника? — спросил командир миномётного взвода.

— До тридцати единиц бронетехники. Половина танки. Возможно, батарея лёгких гаубиц и две самоходки с 20-мм зенитными автоматами.

Среди командиров так и напрашивался вопрос, как при таком соотношении сил вообще можно рассчитывать на успех?

— Вижу, возникли сомнения? Да, будет не просто, но у нас есть секретное оружие.

— Полк дальнобойных гаубиц Бр-18? — иронично спросил капитан.

— Это, если потребуется, — в таком же тоне ответил я. — Но постараемся обойтись менее затратными средствами. Если позволите, я поясню. Как видно, рота держит линию в семьсот пятьдесят метров в один эшелон. По ходу продвижения немцев мы выставим во фронт фанерные макеты башен танков. Вот на этом, вытянутом к воде овраге. Замаскируем немного, и как только противник их обнаружит, организуем дымовую завесу. У нас есть миномёт со специальным боеприпасом, а у вас миномётный взвод, который это сможет устроить. Совместными усилиями, действуя из засады, есть большая вероятность расстрелять всю бронетехнику врага, когда она пойдёт в атаку на макеты, огибая овражек. Так же есть в наличии тридцать противотанковых мин и обученное сапёрному делу отделение бойцов с тремя бурами. Если послать им в помощь пять-шесть красноармейцев, мы успеем их установить перед фанерной засадой до подхода немцев.

— По-моему, — заявил комиссар, — вполне неплохой план.

— Если возражений нет, то хорошо бы поддерживать связь во время боя, — предложил я. — У нас компактные рации и пяток телефонных аппаратов. Можем поделиться стереотрубой и биноклями.

Пока младшие командиры знакомились с рацией 'Ленинградка', а связисты тянули провода полевых телефонов от коммутатора на командном пункте, капитан и комиссар остались одни.

— Странно всё это, — поделился командир с политработником, когда они отошли на рекогносцировку. — Вот, смотри: собрали по сусекам и выслали сводную роту в поддержку гаубичных батарей от возможного прорыва, следом появляется приказ из штаба о присоединении к резерву армии, выполняющий ту же самую задачу и связи больше нет. А у них рации в наличии и никто не пытается связаться со штабом, доложить обстановку. Здесь только из 202-ой механизированной дивизии можно было бронетехнику прислать, а документы порученца говорят о непосредственном подчинении командующему округа, и встретились они нам в трёхстах шагах от места организации обороны, о котором в дивизии узнали пару часов назад. Командный пункт возвели вчера или позавчера. Земля на отвалах ещё сырая. Прямо как в сказке, мы пришли на всё готовое.

— Да что тебе не нравится?

— То, что личного состава моей роты всего половина, и я не знаю, что можно ожидать от артиллерийского усиления! Что за человек этот младший лейтенант? Он же неделю, как принял взвод. Бритое место, не опытом не оброс, ни знаниями. Танк мне этот не нравится, в первый раз такой вижу. Экипаж из литовцев, откуда они здесь? Представитель не нравится, странный он какой-то. Какое у него звание или ты веришь, что простому гражданскому доверили автобронетанковое подразделение? Если бы ни приказ, я бы его тут же арестовал. Почему у него пограничники в подчинении? Что значит оказывать всестороннюю поддержку и его право переподчинять любое воинское подразделение с командиром вплоть до полковника? А это послание, лично для тебя? Чего бледнел, когда читал? Молчишь? Вот и меня вопросов больше чем ответов. Ситуация — вообще кошмар.

— Не горячись, — стал успокаивать командира комиссар. — Взводный хоть и мальчишка, зато у него всё по Уставу. По танку так скажу: у них в 202-ой дивизии чего только нет, и 'фиаты' и 'рено' и 'виккерсы'. Поэтому и экипаж из вновь мобилизованных, которые раньше на нём управлялись. По-моему на французский похож. Хотя, на что он способен, без понятия.

— А ленинградец?

— Думаю, никакой он не гражданский. Видывал я таких. Приезжал к нам как-то раз в школу вот такой же. Правда, не с такими полномочиями и не с подписью товарища Андреева, но всё же. День с документами знакомился, а к вечеру началось. Капитан госбезопасности минимум. И пограничники не просто так при нём. Конвой.

— Мне тоже так кажется.

— А ситуация Саша... не хуже меня понимаешь. Ночью директива пришла, не поддаваться и приказ по партийным делам о том же, а по ходу дела тут уже в морду бить нужно. Ну, ничего. И не при таких вводных политинформацию проводить удавалось. Хотя ума не приложу, как бойцам всё объяснить?

— Не нуди Лёва, ещё в четверг было понятно всё. Просто до последнего генералы себя надеждами тешили. В армии всё должно быть предельно просто, а у нас сейчас даже чёрт ногу сломит, пока до истины доберётся.

Тем временем, пока командир роты вёл беседы с политруком, на пригорке, посреди сосен сколачивались макеты. Если кто-то собирал в детстве предметы из конструктора, то легко поймёт принцип сборки модулей. Собранный на болтах каркас и облицовка с уголками. Деревянная башня танка Т-26 состояла из шестнадцати реек, нескольких листов выкрашенной под цвет брони тонкой фанеры, брезента, гвоздей, перфорированных металлических уголков и водопроводной трубы, в которой размещалось пять петард с электродетонаторами. Дымовой заряд и подрывная машинка с проводами была в единственном экземпляре и срабатывала на всех макетах последовательно. 'Башня' крепилась на своеобразном столе, который прятался за примитивным земляным бруствером, и всё маскировалось подходящим природным материалом. Настоящая бронетехника встала позади макетов ближе к центру обороны, а две пушки установили правее, отдавая артиллеристам господствующую высоту с сосновым лесочком, если двухметровое возвышение можно считать таковой. После тяжёлой упорной работы и некоторой долей везения, мы заняли свои места, как предусматривал того план. Взводу противотанковых пушек, помимо маскировочных сетей досталась часть наших бронебойных выстрелов, благодаря чему, командовавший ими младший лейтенант мог позволить по три ящика на орудие не переживая за пробитие вражеской брони. Конечно, доверие моим словам не последовало моментально. Даже после озвученной стоимости унитарного боеприпаса были колебания. Я просто предложил ему изначально стрелять своим боезапасом, а уж потом переходить на мой, когда станет понятно, что при стрельбе с пятисот метров, советский бронебойный снаряд часто спотыкается, преодолевая лишь 18 мм немецкой брони.

Время неумолимо шло к развязке. Я сорвал обёртку с леденца и положил под язык. Кисловато-сладкая слюна с привкусом сливы сразу заполнила рот. Есть мнение, что конфеты с кислинкой, подавляют возникающее беспокойство. Наверно, так оно и есть. По крайней мере, угостившиеся бойцы стали выглядеть чуточку раскованно и появление противника хоть и вызвало тревогу, но без эксцессов и повышенной суеты. Далеко за краем поля, где начинается крутой изгиб Юры, возникали поднимающиеся к небу выхлопные газы и звуки моторов. Они приближались, и земля начинала дрожать. С низким рычанием прошёл у берега Sonderkraftfahrzeug 251, именуемый по фирме производителя 'ганомаг'. Тяжелогружённый БТР неспешно перебирал гусеницами, взвихривал колёсами пыль и хищно озирался стволом пулемёта. Когда он растоптал молоденькие деревца, в двухстах шагах от минного поля, уже отчётливо были видны две человеческие фигуры, следовавшие за ним на мотоцикле. Ганомаг и мотоцикл то сходились, сливаясь вместе в окулярах бинокля, то просвет возникал между ними. Вдали показались основные силы противника. Нарастающий гул множества моторов, сливаясь в монотонный рёв с грохотом траков и сопутствующим шумом, создавал устрашающий фон.

Наконец, когда колонна оказалась в пределах первых мин, капитан дал отмашку, и младший сержант продублировал приказ по телефону артиллеристам. Две пушки выстрелили первыми, а вслед за ними открыли огонь орудия танка и броневиков. Боец, отвечающий за петарды, тут же нажал на кнопку взрывной машинки и из труб макетов вырвался слабенький огонёк с дымом.

Несмотря на подрыв бронетранспортёра и расстрел, двух немецких танков похоже, мы не были обнаружены. Это могло свидетельствовать лишь о том, что удар оказался для противника совершенно неожиданным, а дымовая завеса правильным решением. Тем с большей досадой воспринимался факт последующего промаха танкистов. Наводчики орудий были убеждены — и по праву — в том, что снаряды должны были поразить 'большие силуэты'. Вот тут и срабатывает такая штука, как боевой опыт. Прошедший через ни один бой уже нутром чувствует, с каким упреждением нужно наводить ствол. Ему нет нужды подсчитывать скорость мишени, боковой ветер и прочие поправки. Он интуитивно чувствует, куда и как. Но теперь уже ничего нельзя было изменить. Момента внезапности — главного козыря любой засады — больше не существовало. Немцы были теперь начеку, тем более что они уже наверняка знали, каким оружием мы нанесли основной удар. Мины, коварное оружие любой войны. Вообще всё, что не видно глазу, по определению несёт в себе коварство. Но вот, кто-то из танкистов обратил внимание на замаскированные 'танки' и двинулся вперёд, ломая кусты и деревья по самой кромке берега, совершая выстрелы с коротких остановок. За ним последовал ещё один танк, забирая в сторону нашей засады, а бронетранспортёры попятились назад, под защиту толстой брони. Со второй или третьей минуты боя снаряды наших пушек стали уверенно достигать цели. Наконец удалось сбить гусеницу с Т4, того который угрожал осколочно-фугасными снарядами из своей короткой пушки, и заставили задымиться прикрывшего повреждённый танк троечку (Т3). Пару десятков выстрелов совершили миномётчики, ведя огонь по скоплению бронетранспортёров и не давая пехоте развернуться. Особого успеха от малого калибра ожидать не приходилось, но хоть что-то. Немцы тоже отвечали. Снаряды уже несколько раз рвались перед позициями, пролетали над головами, тяжело шлёпая по воздуху, словно крышки плохо заколоченных ящиков, и зарывались где-то позади, но ещё ни разу не было накрытия. В том-то и заключается прелесть столкновения идущих в атаку танков с макетами: нет смысла вести огонь по бронетехнике осколочным выстрелом. И пока реальная угроза — танки противника не поражены, заряжают бронебойный. Конечно, нескольким машинам была дана команда подавить ПТО, но к нашему счастью, сорокапятки действовали слажено. Семь танков, включая пару самоходок с зенитными автоматами, замерли на поле. Пыль и пороховой дым стлались низко над землёй. Лязгали затворы пушек, и казалось, что было слышно, как кто-то с силой бьёт молотом по фанере, с треском раскалывая её в щепы. Вот, выпущенный из орудия спонсона, снаряд рубанул под башню второй 'четвёрке', а тридцатисемимиллиметровая пушка, так ловко расправившаяся с БТРами, безуспешно пыталась поразить отступавшую 'тройку', пока череда невезения не закончилась. То ли стечение обстоятельств, то ли возрастающее мастерство наводчика, но очередной посланный снаряд совершенно случайно угодил в опорный каток. Башня поражённого танка развернулась, и выпущенная 50-мм болванка врезалась в наш броневик. БА-11 содрогнулся и больше не произвёл ни единого выстрела. Словно заговорённая, немецкая тройка после двух попаданий в неё из пушек снова выстрелила. Конец второму броневику. Неполную минуту из него шёл дымок, и детонировавший боекомплект превратил его в груду железа. Наконец и с нашей стороны удачный выстрел. Всё, кончились танки. Вырвавшиеся из огненного мешка немецкие солдаты спешно покидали бой. А на поле стоял шум от разрывов патронов в горящих бронированных коробках и стонов земли, когда рвались в укладке снаряды. Немецкая 'тройка' почти съехала в реку, и было видно, что из бокового люка пытался выбраться танкист. Его тело так и осталось там, облизываемое языками пламени. Пулемёты ещё некоторое время скупо постреливали, уничтожая выживших врагов, и по команде капитана прекратили огонь. Кладбище танков настолько заволокло дымом, что толком было и не разглядеть ничего. Жадно горел бензин, резина катков, канистры с маслом и куча всякой навешанной амуниции на броне пожиралось огнём и нещадно чадило. Скупой порыв ветра попытался слегка размыть страшный пейзаж войны, но по итогу только добавил огненных красок.

Чуть больше четверти часа минуло, как совсем близко от наших позиций, взметнулись высокие грибовидные фонтаны земли и стали медленно оседать, расползающиеся на фоне качающихся ветвей деревьев. В бой вступила лёгкая гаубичная батарея немцев. Два-три пристрелочных выстрела и фанерная армия перестала существовать, скрывшись в дыму и взвеси из веток, хвои, дёрна и прочих щепок. Снова наступило затишье и казалось, что роту оставили в покое, как рядом с позициями танка разорвался ещё один снаряд, но уже повышенного могущества и вслед за ним, прилетели его товарки. Связь с танком пропала и когда дым и пыль немного осела, можно было оценить нанесённый ущерб. Антенну срубило под самый корень, крышку ящика с инструментами сорвало, а стальной буксировочный трос стал напоминать дикобраза из-за выпущенных на свободу и теперь хаотично торчащих стальных проволок. Но хуже всего обстояло дело с гусеницами. Трак с левой стороны словно вспороли консервным ножом и попытка танкистов выйти из-под обстрела тут же и закончилась.

— Капитан! — крикнул я в рацию. — Нужно уходить.

И как в подтверждение моих слов, на наши позиции наползла тень самолёта. Обиделись немцы. Корректировщика выслали. Сдвоенная установка из крупнокалиберных браунингов до самолёта даже не доставала. Была бы с собой нормальная зенитка или на худой конец старый 'пом-пом', но их нет. В воздухе буквально завис 'Хеншель 126', которого будут называть 'костыль' или уже называют. Его ненавидели испанские республиканцы. Он всегда нёс за собой смерть. Вишенка как-то рассказывала мне, что когда в их квартал пришло известие о гибели шести ребят, то вдовы собрали сундучок серебряных песет и отдали одному уважаемому человеку. Голову немецкого лётчика-добровольца тот привёз через месяц. Именно пилот 'Хеншеля' корректировал огонь в тот день, когда погиб республиканский отряд. К слову, сундучок с песетами он так же вернул, оставив себе единственную монету. Вот такая была история, и едва Помощник опознал самолет, как я вспомнил про неё. От нашей маскировки уже мало что осталось и одна надежда, что корректировщик летает в очках, и забрызгал их маслом. Пока враг безлик и недосягаем, с ним можно воевать спокойно, если вообще это возможно: воевать спокойно. Но личный контакт мгновенно ставит невыносимые вопросы. И этот немец в воздухе, которого я даже представить не могу, отчего то этот вопрос поставил. Он как тот алчный посредник между артиллеристами и нами. Те, непредсказуемы как погода. Бывает, громыхают издалека, налетают как градины с неба. А этот как бы ни при делах, подсказывает: левее, левее, дальше, дальше, как мерзкий подстрекатель. Я не мог слышать переговоров летчиков, а если бы услышал, то понял причину появления этого самолёта. Они искали оберста Тео Остеркампфа, героя легиона Кондор. Его вингман, лейтенант Берг сел на вынужденную, а оберст, вопреки всем рекомендациям полетел на свободную охоту (собирать победы) в одиночестве. И первый командир гешвадера 51 эскадры сейчас валялся посреди леса. Его разбитый самолёт и отыскал пилот с хеншеля. Он же и сообщил свои предположения, кто мог упокоить их любимого оберста. За полковника просили отомстить.

Тем временем немецкая артиллерия отработала по открытым ложным позициям роты, и едва наступило минутное затишье, как снова раздался сильный взрыв возле подбитого броневика. И если фугасы лёгкой гаубицы для спрятавшегося в траншее солдата, а тем более в блиндаже не представляют серьёзной проблемы, то всё, что свыше 105-мм уже смертельно неприятно, а в случае фугасными ракетами 280-мм, то пиши — пропало. Вот только здесь нет блиндажей , и правильно отрытых щелей. Только ячейки и подобие траншей, так как времени на всё не хватило. И даже КПУ капитана не факт, что выдержит.

— Капитан! — крикнул я в рацию. — Задание выполнено, уводи роту. Немцам и пяти минут не потребуется, чтобы навести орудия большого калибра на вас.

— Трус! — сообщает толи мне, толи куда-то в сторону капитан.

Он знает, что выхода из ловушки без выполнения полученного приказа нет, и наверно, ненавидит эту ситуацию, когда не остаётся возможности для манёвра. А ещё он знает, что фронт дивизии ненормально растянут и сейчас он выигрывает пару часов, так необходимых командованию армии. Пару часов, чтобы дальнобойная артиллерия успела покинуть свои позиции и отойти вглубь обороны. Этот долбанный брошенный жребий самопожертвования, и он верит в его неотвратимость. Понимает ли он, что уже совершил невозможное? Или он думает, что раз удалось сейчас, то и в следующий раз получится? Да нихрена он не понимает.

— Дай рацию политруку! — крикнул я.

Но, похоже, меня просто игнорировали. Хорошо, если уж Магомет может подойти, то я и подавно. Оставив гарнитуру на сидении 'бантика', я окликнул своих бойцов:

— Пётр, Иван. Живо в машину. Дуйте к тягачу. Пусть грузовики отъедут на тысячу ярд... на полкилометра по дороге к шоссе и маскируйтесь, как только можете. Танкистов с собой. Хрен с ним с этим танком, гусеницу за пять минут не поправить.

Отдав распоряжения, я бегом припустил к командному пункту капитана. Оставалось каких-то тридцать-сорок шагов, как Помощник объявил смертельную угрозу. А с неба уже слышался свист. Как там говорят: своего снаряда не услышишь, увы! Просто рассказать об этом некому.

Достав папиросу из красивого серебряного портсигара, командир роты присел на оторванное взрывом колесо от броневика. Как оно сюда долетело с позиций, он не представлял. На мгновенье капитан посмотрел вверх. В небе сизая тяжёлая туча обнимала рядный диск солнца. Над верхушками елей жадно чадил чёрный столб дыма, где недавно находилась позиция уродского танка. Круг выжженной травы, вырванное с корнем дерево и груда сломанных сучьев указывали, что совсем недавно здесь хозяйничала смерть. Безжизненная роща, опаленная разрывами. Всё обуглено и мертво. Чуть дальше все деревья вывернуты корнями вверх и лишь одна берёза, чудом уцелевшая, как и он, осталась на страже леса. Её кора с крапинками, штрихами и точками напоминала свёрнутые ленты телеграфа. Здесь вся история её жизни и теперь она оборвана на полуслове страшным осколком, расщепившим древесную плоть и застрявшим в стволе.

Перед лесом река, а вдоль неё поле и дорога, к которой немцы хотели пройти, а хрен вам. Раньше, он с трудом заставлял себя глядеть на неё, теперь ничего, привык. Воздух буквально дрожал от всё ещё оседающей пыли. На изгибе дороги полегла почти вся его сводная рота. И политрук, и лейтенанты, и сержанты, и бойцы. Он единственный, как ему представлялось, кто остался целым, с осколком горечи в груди. И с рёвом, по-звериному, ему так захотелось закричать, чтоб мир это злой и жестокий разлетелся бы вдребезги, и к людям обиженным правда б явилась. Чтоб всё стихшее в нём, всё слежавшееся, всё отболевшее, — вдруг бы вышло наружу с этим отчаянным криком, вызволяя из пут душу. 'В бою надо думать, — учил он младших командиров. — Бой — это как задачки по физике, где константа, вроде и не константа, так как постоянно меняется. И надо её решать каждый момент заново'. Увы, самому-то подумать и не пришлось. Закрутило, завертело, но поделать ничего с собой не смог. Так казалось тогда; а сейчас? Может и надо было послушать того ленинградца? 'Где он сейчас: на небе или в аду? На том месте, где он, что-то кричал ему теперь несколько огромных воронок'. Унизительно и обидно чувствовал себя капитан. Ответить-то немцам нечем. Молчат наши гаубицы, не подают голоса в контрбатарейной перекличке. Не рыхлят позиции, не рвут германскую плоть на куски советские снаряды. Ещё сегодня он твёрдо был уверен, что немец слабее во всём, а сейчас и не знал, как ответить на сей вопрос, спроси его кто. К своему сожалению, он всех и всё понимал. А понять, это почти наполовину простить. Докурив, Бодров бросил окурок и вновь пошёл осматривать наспех откопанные и теперь перепаханные взрывами ячейки. Вдруг, ещё кто выжил. Вроде земля пошевелись.

* * *

Я многое людям прощаю. На войне, такое, вроде бы ни к чему и надо бы избавиться от этого недостатка, но отчего-то не тороплюсь этого делать. Я знаю, что у каждого своя правда, и не всегда мои рассуждения и поступки правильны. Но что меня стало пугать, так это то, что с каждым часом я становился всё равнодушнее к стонам раненых, а потери стали восприниматься с обыденностью. Вот от этого желательно избавиться. А потому, назад. Ни прошлого, ни будущего сейчас для меня не должно существовать — только настоящее. Пусть чересчур жестокое, зато вечное настоящие, в котором я оказался.

Деревья по дороге вырастали с каждой секундой, и в моё онемевшее сердце постепенно возвращалось тепло. То могучее и незначимое мне чувство, сдвигая и руша всё то, что сгустками скопилось в венах, спеклось и застыло, как уже пережитое. Новый танк шустро перебирал траками, вдавливая податливый грунт, и оставлял позади себя характерные следы. Урча, словно соревнуясь между собой, девять цилиндров двигателя чётко отбивали свой такт, а выхлопные трубы извергали переработанную в моторе пищу. Я уже видел замаскированные ветками грузовики и корму тягача, с выступающими из-под брезента ящиками.

Общение у нас заняло не больше минуты. Пограничники были отправлены к окопам, а командирам машин я ставил задачи, но у нас не было полного взаимопонимания. Ментальная закладка на самоотверженность работала совсем не так, как мне изначально представлялось. Бойцы были подобно огню, а рядом с ними бочка с порохом, до которой, несмотря ни на что они желали добраться. Я знал, как нам быть и что нам делать, но прошедшие через Корабль красноармейцы ждали совсем не этого. Люди, пережившие первый бой и победившие в нём — меняются. Тактическая перегруппировка для них означала только одно — неоправданное отступление. Что почувствует солдат, когда поле боя нужно оставить врагу, где он только что вырвал победу, оплатив своей кровью? Да ничего хорошего. Они думали, что с новым танком мы рванём назад, на позиции и вновь всыплем немчуре по самую маковку. И когда наслоение гнева и несправедливости вот-вот должно было замениться яростью:

— Нет больше позиций, — просто ответил я. — И наша задача не погибнуть с доблестью, а предоставить такую возможность врагу.

Некоторое время было тихо и спокойно, а затем, в тишине стал слышен отдалённый рокот трактора. Гул нарастал с каждой минутой. Тяжело пыхтя в полумили от нас, показалась колонна. Прикрывавшие Таураге гаубицы-пушки МЛ20 отходили по дороге на Шауляй. Не случись нас и роты капитана, колонну расстреляли бы походя. Прямо с того самого места, где сейчас стояли мы. А так, израсходовав весь боезапас, артиллеристы уходили с чувством выполненного долга живыми. И сейчас слышалось тяжёлое дыхание людей за спиной и лязг гусениц впереди. Отнятый у смерти час там, два часа здесь, возможно, завтра в эту копилку добавят пару часов и эти орудия.

Вскоре примчался Пётр. Помимо гаубиц, немцы опробовали на нас фугасные ракеты 280-мм. Если сейчас посмотреть на поле боя сверху, то создавалось впечатление, что огромная мясорубка пропустила через себя поляну, лес, часть дороги и извергла безжизненный пейзаж, наполненный обгоревшими головешками, щепками, сожжённой техникой и людьми. Так что эту часть доклада я прослушал, не особо вдаваясь в подробности. Капитан на месте, бродит по окопам как сам не свой. Пережившие артналёт красноармейцы пытаются отыскать выживших товарищей и сложить убитых. Старшина составляет списки. Кто-то выбрался самостоятельно, но общие потери огромны. Фактически, роты больше нет. Легко отделались попрятавшиеся миномётчики и артиллеристы с младшим лейтенантом. Хотя от орудий один металлолом, но заставивший расчёты выкопать открытую щель их командир сохранил жизни взводу. Ваня оказывает первую помощь, но этого недостаточно, контуженых и получивших ранения нужно срочно везти в госпиталь. На обозной повозке далеко не уедут, каждая минута дорога, а на конных орудийных парках только выстрелы возить.

— У нас транспорт, — закончил свой доклад Пётр.

Вот и пришла пора расставания.

— Петя, приказ немного меняется. Сгружайте ящики со снарядами с тягача. Чувствую, мы его уже не увидим. Танкисты сейчас спустят на землю мой мотоцикл, навешают сетки на броню и закрепят с десяток пеналов по бокам и спереди. Все патроны от 'крупняка' в грузовики, прямо под ноги пулемётчикам. Патроны тридцатого калибра(.30-06) в танк. Они никуда больше не подойдут, как к этим пулемётам. В освободившийся транспорт положите раненых и дуйте в Кельме. На выезде, по дороге увидите хутор с прудом. На крыше дома флюгер резной, проехать мимо и не заметить невозможно. Передайте хозяину привет от Линити и ожидайте меня. Дед с прибабахом, поэтому ни одного лишнего слова. Общаться не велено и точка! Оттуда вместе поедем в Шауляй, прямо на аэродром. Капитану скажите, что по радиосвязи его роте получен приказ сопровождать колонну с гаубицами-пушками в качестве прикрытия. Я сейчас приказ на вас подготовлю и до встречи.

— А вы куда?

— Обратно в Таураге. Есть незаконченное дело.

— Может, мы с вами?

— В следующий раз Петя. Война только началась.

* * *

Люди редко идут в бой умирать. Они думают о жизни и как ловчее перехитрить костлявую с косой. Но некоторым этого не достаточно и они устраивают с ней игры. Вокзал в городе был почти начисто разбит артиллерией. Хоть германское командование и планировало захватить железнодорожную ветку целой, но два шальных снаряда сделали своё дело. От навеса перрона остались одни металлические лохмотья. Станционные кассы были превращены в бесформенную груду жести, стекла и кирпичных обломков. Две зияющие воронки, как кляксы на новой промокашке расплылись пятнами, дымили и заражали воздух настороженностью и обречённостью. Раненого осколком машиниста паровозной бригады, помощник и кочегар на руках принесли врачам. С надеждой ожидая конца операции у разрушенного приёмного покоя, они бросали скупые упрёки друг другу: сходили, называется, посмотрели.

Госпиталь в Таураге эвакуироваться не успел. Ни в той истории, о которой я немного знал, ни в этой. Здесь ещё не случилось полного окружения города и мне удалось проскочить предместье, остановившись напротив баррикады, возводимой милиционерами и пожарной бригадой. Перегородившая улицу повозка огнеборцев выступала основой, а вокруг неё и сверху складывали различные предметы, начиная от мебели и заканчивая несгораемым шкафом. Пехоту эта фортификация задержит, но даже БТР преодолеет её без каких-либо последствий, не говоря о лёгком танке. В городе шёл бой и единого фронта уже не существовало. За немцами был починенный ими мост, железнодорожный вокзал, западная и южная часть. Центр и восточная часть ещё оборонялась, хотя силы противника уже концентрировались напротив дома Абрамовичей (тех самых). Судя по всему, развязка должна была наступить в самое ближайшее время.

— Здравствуйте. Кто старший? — спросил я, вылезая из кабины тягача, поправляя кепку.

На мой вопрос обернулось несколько человек в форме и, не говоря ни слова, продолжили передвигать сейф.

Наконец, когда несгораемый шкаф удалось завалить набок, ко мне подошёл милиционер.

— Я за него. Сильвестров Иван Фёдорович.

— А где все люди?

— Помочь хочешь? — зло спросил милиционер.

Оценив предстоящий объём работ, от ответа я воздержался.

— Мне бы отметку поставить, — протягивая путевой лист, — что машину для ваших приняли. Дальше уже сами разбирайтесь.

— Какая к чертям отметка? Не видишь, что творится? — вспылил Сильверстов.

— Вижу, только отметку всё равно поставьте.

— Давай сюда, — протягивая руку, приказал Иван Фёдорович и тут же отдал путевой лист кому-то из своих.

— А почему не выполнили распоряжение об эвакуации и где семьи милиционеров? — спросил я, забирая документы.

— Не было приказа.

В принципе, можно было сдать тягачом назад и с небольшого разгона разбить баррикаду и мчать к госпиталю, но ведь перебьют же их. Даже если в плен попадут, как это случилось с Воробьёвым в Бресте. От отдела милиции до госпиталя шагов двести, даже меньше. Значит, запасной вариант. Эх! Стёпа, были у меня на тебя планы.

— Иван Фёдорович, — сказал я. — А зачем тогда машину из управления прислали? Хорошо, что вы ворота уже сняли, я сейчас задом сдам в ваш двор и побегу в госпиталь. Вы уж разбудите шофёра, — стукнув по кабине — а то госпитальный куда-то подевался, санитарка выехать не может. Да поторопитесь, грузите семьи сотрудников и сами. Слышал, начальник смены говорил, вас в Шавли ждут.

— А приказ?

— Кто мне приказ в лапы даст? Неделя, как на работу устроился. Меня начгар в законный выходной выдернул ни свет ни заря. Выручай, говорит. По двойному тарифу! А мне оно надо?

Милиционер смерил меня взглядом. Шофёр как шофёр. Руки чёрные, залапанное солдатское галифе, не иначе после службы остались или на барахолке купил. Сапоги оттуда же. Кепка на самые глаза, но рожа всё равно хитрая, как бы не спёр чего. Действительно, такому много не доверишь. Однако не поленился и заглянул в кабину, фыркнув от спиртового амбре.

— Без приказа нельзя, — отрезал милиционер.

— Дело ваше, — раздражённо ответил я. — Меня просили грузовик перегнать. Вот он, получайте, даже глушить двигатель не стану. Стёпку только водой окатите, а то он после вчерашнего ещё не отошёл. Как загрузите людей, пустите вдоль улицы ракутницу красного цвета, ну а я опосля за вами. Ракутница хоть есть? А то мне выдали перед выездом.

— Ракетницу, а не ракутницу, деревня. Давай сюда.

— Будьте здоровы, — произнёс я, передавая сигнальный пистолет и не обращая внимания на замечание. — Мне ещё в госпиталь успеть. Где он тут у вас?

— Прямо, — сказал Сильверстов, указывая рукой. — Всё время по улице прямо.

В это время шальной снаряд вспорол небо над Таураге. Немцы начали обстрел с подъехавшего бронепоезда. Не говоря, ни слова, я загнал фургон во двор, поправил набитый сидор под Стёпеной головой и выскочил из кабины. Вытащенный из перевёрнутого грузовика перед въездом в город водитель начал приходить в себя, но ему даже внушать ничего не надо было сверх нужного. Он и так хорошо помнил, как выпил и рассчитывал с утра быть в норме, но события 22 июня поломали весь режим.

Найти телефонный провод особого труда не составило. Стоило чуток отойти. Здесь ещё не практиковали подземных коммуникаций связи, и все провода пускали по верху. Когда милиционеры собрались выносить стол из дежурки, внезапно зазвонил не работавший с раннего утра телефон. Ближайший к аппарату сержант поднял трубку и представился. Из динамика раздался хрип, и какой-то полковник срочно запросил Сильвестрова, спрашивая, какого (такого) ещё не выехали из города, когда машина к ним ушла час назад. Почему срываются планы и не окопались ли в рядах милиции враги? В конце монолога полковник пообещал всем тёпленькое место в холодных краях, согласно умственным способностям и ещё много чего. Едва Иван Фёдорович взял трубку в руку, то услышал только одно: 'Немедленно исполнять! В Шавли доложитесь по всей форме и со списками эвакуируемых не затягивайте'. Больше телефон не звонил, да и вообще не работал.

Сильвестров выглянул в окошко и подозвал самого молодого милиционера. У пятерых сотрудников в городе проживали жёны с детьми, остальные в общежитие, но оповестить требовалось всех.

* * *

Клавдия Геннадиевна, двадцатилетняя санитарка госпиталя, отметившая сегодня как минимум внеочередной день рождения, поливала на руки хирургу. Врач, чуть за пятьдесят, худощавый, жилистый, с невероятно длинными пальцами, в заляпанном кровью фартуке, щёточкой очищал ногти. Окно было завешано простынёй и внезапно поднявшийся со двора плотный, словно из молока дым, стал проникать в ординаторскую. Доктор выругался. Причём такими словами, словно рядом находились дети, и о нецензурных выражениях даже подумать было нельзя, но остро высказаться, выражая огорчение или журя небеса, заставляли обстоятельства. Клавдию всегда восхищал этот человек, который даже в невероятно сложной ситуации сохранял хладнокровие и не забывал о тактичности. Он следовал каким-то древним правилам поведения и заставлял других придерживаться их. 'Прискорбно, — говорил хирург Лалов. — День и так не задался, а теперь новая напасть. Клавдия Геннадиевна, голубушка, будьте любезны, известите Виктора Степановича, чтобы сегодня же заменил стекло. Право слово, эти сквозняки добавляют только лишние хлопоты'. Словно поддерживая какую-то игру, она уже привыкла говорить в подобном тоне, не замечая, как привычки врача становились её привычками.

'Всенепременно, Ромуальд Викентьевич, — отвечала она, поправляя на лице хирурга марлевую повязку. — Изволите по окончанию чаю? Последний пациент, судя по всему из Новгорода'.

'Отчего вы так решили, позвольте узнать?' — поинтересовался врач, вытирая руки полотенцем.

'Как же мне ваш родной говор не узнать? Вне всякого сомнения, новгородский. И друзья его, паровозники, оттуда же'.

Врач кивнул и задал вопрос об ассистенте. Ольга Фёдоровна уже ожидала в операционной.

Где-то совсем рядом прогремел взрыв. Доктор отправился оперировать, а санитарка, не скрывая своего любопытства, выглянула в окно. Дым уже рассеялся, но внизу произошли перемены: возле обвалившейся стены приёмного отделения стоял огромный фургон с нарисованным на крыше красным крестом в белом круге и возле него человек, который по всем правилам находиться там не мог. Он был обвешан с ног до головы разнообразным оружием, в ногах валялся необъятный мешок, куда бы поместились как минимум двое, а в руке лист бумаги. Вдруг он поднял голову, потряс на уровне своего лица листком и громко проорал:

— Клавдия Геннадиевна! Приказ! Срочная эвакуация. Всех в фургон.

Немцы вставали — медленно, тяжело, устало и нехотя. Надо надеяться, что бодрячки уже валяются где-то по близости или их несут в тыл. В бою нужно быть очень внимательным и не лезть сломя голову в пекло. Местность предо мною совершенно открытая и я иногда подгонял наиболее шустрых короткими очередями. Слева от госпиталя ещё слышалась ожесточённая стрельба. Там отстукивает чечётку смерти 'максим', поддерживаемый винтовочными залпами и противник, желая обойти этот непреступный дом перед площадью с тыла, натыкается на меня. По сигналу руки ефрейтора немцы бросились вперёд, чтобы забежать во двор дома. В этот момент я вновь открыл пулемётный огонь. Звук выстрелов 'ЛАДа' мало чем отличается от того же пистолета-пулемёта Дегтярёва, чуть глубже, что ли. И не так пугающе, как ДП или 'максим'. Но поражает так же надёжно, как эти отличные пулемёты. Какой-то фриц залёг у разбитой афишной тумбы и, похоже, засёк мою позицию. По его крику и направлению руки, солдаты стали стрелять по окну и мне пришлось немного сместиться в сторону. Пули ложились так густо, что высунуться стало совершенно невозможно. Тот небольшой угол, из-за которого мне удавалось держать кусок улицы под прицелом, наверно, сейчас превращался в самое опасное место в городе. Вот и пришло время мортиркам. Пять выстрелов и вроде всё стихло. Винтовку с насадкой в сторону и осмотреться. Мне даже выглядывать не нужно, из семерых впереди лишь пятеро подают слабые надежды на своё спасение. И то, если терпеливый хирург извлечёт крохотные, миллиметр в диаметре осколки, которых, при известном везении может набраться и дюжина и две. Пока немцы будут оттаскивать свои раненых, пару минут тишины вроде отвоевал. Свесившись через соседнее окно, я отметил про себя, что погрузка идёт. Не так быстро как хотелось, но идёт. Вставлять рукояти носилок в петли с непривычки совсем не лёгкое дело. Тут навык нужен, а какой он у мобилизованных в санитары паровозников? Ведь лежащий человек отнюдь не пушинка, а петли рассчитаны на три яруса. Пока не приловчишься, семь потов сойдёт. Глотнув из фляги, я выбросил почти пустую ленту и, вставив новую, вновь оказался у окна. К немцам подошло подкрепление и судя по перемещениям и грамотному выбору позиций — ветераны. Среди них выделялась пара, как своими габаритами, так и вооружением. Один высокий, широкоплечий с большим тяжёлым баллоном за спиной, а второй толстенький как колобок с пистолет-пулемётом Бергмана, прикрывавший первого. Их задача понятна и проста: добежать до стены, где в мёртвой зоне окажутся в безопасности и при удаче выжечь огнём моё окошко. Допускать такое развитие событий мне не хотелось.

Палец плавно нажал на спуск, и короткая очередь из нескольких пуль отправилась на охоту. Ускоренный сгораемым порохом, запрессованный в латунную оболочку крохотный кусочек свинца начал старт, проходя тот отмеренный срок, который ещё оставалось жить немцу. Солдат с огнемётом, по которому я вёл огонь, словно почувствовал, что что-то изменилось, и за мгновенье до своего конца посмотрел в мою сторону. Безалаберные с таким оружием не воюют, в огнемётчики отбирали особую категорию людей. Это сильные духом и плотью, опытные и расчётливые воины. Сквозь очки было не разглядеть его глаз, но я отчего-то решил, что они похожи на волчьи. На глаза зверя, привыкшего убивать. И мне показалось, что сея мучительную смерть, он и сам был готов к ней.

Выглянув из-за отлива широкого окна госпиталя, я заметил ещё троих, сторожко пробирающихся вдоль стенки. Двое держали в руках гранаты, а третий, с карабином, страховал. Там, где находились палаты для слабо раненых, мелькнуло что-то в окошке и белёсый, эмалированный предмет полетел в немцев. Троица моментально растянулась на брусчатке, решив, что бросили гранату. Горшок ухнул на мостовую со звоном, как колокол, и покатился, дразня каждый раз непередаваемым звуком, когда ручка стукается о булыжник. Взбешённый гренадёр схватился за фарфоровый шарик гранаты и выдернул шнур. Поздно. Добротная очередь вспорола улицу, а немец так и замер с колотушкой в руке, повалившись набок. Граната не взорвалась, такое бывает и как я сегодня понял, совсем не редко. Уже парочка бракованных изделий подобных этой валяется где-то поблизости. Пока я размышлял о надёжности запалов и селитры, ещё один выскочил под моим прицелом, быстро-быстро перебирая ногами, вжав голову в плечи. Брызнувшая под ноги ему, пулемётная струя высекла искры, но не задела. Немец плюхнулся на пузо, и шустро стал перебирать конечностями, отползая в подворотню соседнего дома. Зря, гранаты есть и у меня. 'Марк' внешне похож на 'лимонку' и шестьдесят граммов тротила рвут чугунную рубашку на множество кусков. В замкнутом пространстве подворотни у бедолаги шансов нет, если только ангел-хранитель прикроет крыльями.

В ход пошла очередная новая лента. Это предпоследний короб 'ЛАДа'. У немцев тоже есть пулемёты и, похоже, я разозлил их, раз по мне время от времени раздаются очереди, словно кто-то метает горсть свинца в стену. Туда, где билось острое пламя вражеского оружия, со второго этажа разбитого госпиталя, я слал короткие очереди. Без надежды, просто прикрывая вынос раненых, вызывая огонь на себя. Иначе, никак. За два дома после госпиталя отдел милиции и ребята сейчас эвакуируют свои семьи. Если они останутся и попытаются спрятаться в городе, ничего хорошего им ждать не придётся. Даже если выживут и не попадут в плен в первые дни — итог известен: коммунистов просто расстреляют, причём сообщат новым властям и расстреляют недавние соседи. Остальных выдадут как пособников советской власти, что лишь ненадолго отсрочит гибель. Не знаю, вспомнят ли они про сигнальную ракету прямо вдоль улицы, но пять-десять минут им явно не помешают. А вот и она. Ярко-красный огненный шарик пронёсся над мостовой, пару раз замысловато срикошетив и оставив дымный след, пропал где-то в порядках наступающих немцев.

Защитная керамика держится, хотя уже становятся заметны выщерблины и отлетевшая на пол 'стеклянная крошка' смешалась с битым стеклом окна. Где-то на просторах вселенной есть планета и там существует растение, выделяющее сок или секрет, который подобно катализатору при взаимодействии с соединениями кремния создаёт прозрачную защитную корку. Как кора на наших деревьях она нарастает и когда доступ вещества прекращается, разрушается. Что-то подобное представляет и мой щиток, который я обзываю 'керамика', так как основа пластины сделана из глины. Прекрасная броня, но, к сожалению, не долговечная. Впрочем, в природе ничего не бывает вечным и если посмотреть вокруг, то целых стёкол в госпитале уже давно нет, а вот стены ещё дышат на ладан. Фасад дома, выходящий на улицу, выстроен из камня и только это спасает оконный проём, настолько изрешечённый пулями, что уже напоминает тёрку для сыра. 'Десять, двадцать', — считал я выпущенные патроны и рычал всякий раз, когда перебегающий немец падал под моим огнём. Случайно я услышал, как кто-то крикнул за моей спиной: 'Дай!' На мгновенье я обернулся и увидел мужчину в нательном белье с перебинтованной головой и рукой в гипсе на перевязи.

— Бегом вниз! — крикнул я ему. — Помогай санитарам.

— Дай! — настойчиво произнёс он. — Соседа моего по палате, Вакулу. Дай!

Хоть какая-то помощь. Спасибо тебе, добрый человек.

— Не позволяй им высунутся, — сказал я своему нежданному помощнику, передавая пулемёт. — Придержи их, чем хочешь придержи. Хоть огнём, хоть матом. Ясно? Действуй.

Высунув оружие на подоконник, сошки станут упираться в раму и вести огонь одной рукой в принципе возможно. Важно подтягивать оружие на себя. Но товарищ, — так и не узнал его имени — поступил ещё хитрее. Он помог себе зубами, зажав ими ремень. Посмотрев, что всё в порядке, я перебежал к другому окну и посмотрел во двор. В фургон заносили очередные носилки. Очередные, потому, что рядом с машиной лежат ещё пять и с десяток сидят на земле, поддерживая, друг дружку. Маловат фургон.

— Клава! — ору я санитарке, которая несколько часов назад принимала у меня Васильева. Ох, как она удивилась, когда вновь увидела меня. — В соседнем здании ещё люди остались!

— Уже вышли! — крикнула она мне.

— Запихивай всех, просто запихивай. На крышу, в кабину, куда угодно. Хоть друг на друга.

В этот момент стали выносить ещё одни носилки, нет, это операционная простынь и несут хирург с медсестрой. Похоже, они только что завершили операцию. Из таких людей гвозди, да не, эти сами из прочнейшей медицинской стали.

— Патроны! — сквозь пулемётный треск послышится голос добровольца. Он кричал так, что вены напряглись на шее.

Подбежав к окну, я обмер. Немцы подкатили пушку.

— Ходу!

Обхватив мужика двумя руками, я в мгновенье преодолел невеликое расстояние до соседнего окошка и прыгнул вниз. Помощник пропиликал про смертельную угрозу и на площадке Корабля со мною оказались раненые с фургона, врачи, и даже контуженый немец, оказавшийся под окном, выходящим на улицу.

'Корабль, как я рад тебя видеть. Пожалуйста...'

* * *

Природа в Прибалтике навеивает лёгкую тоску. Тоску по прошедшему, по морскому побережью и прибою, когда неспешные волны окатывают солёной влагой прибрежный песок и чувствуется непередаваемая эфемерная свежесть. Здесь тоже это ощущается, словно миллионы лет назад море внезапно испарилось, а оставшийся ландшафт постепенно покрывался плодородным слоем почвы. Но дух моря как был, так и остался; и дорога на Кельме явное тому подтверждение. Местами на равнинах возвышались гряды небольших холмов, похожих на дюны: одни их склоны были пологи, другие падали круто, отвесно и даже с выгибом, как морская волна. Холмы эти поросли редким лесом: ольхой, берёзой, соснами и возле воды кустистыми елями. Вокруг только луга, пересечённые ручьями и постепенно переходившие в крохотные водоёмы или болотца. Земля расстилалась по обе стороны от дороги открытая, буйно поросшая сочной, мясистой зеленью, в которой ослепительно, по-июньски желтели полевые цветы, и среди этой зелени и желтизны ярко блестело серебро струящихся или стоячих вод. Стеклянно-голубое небо выгнулось громадным сводом, и там, где оно касалось земли, стихии сливались в мягкое, белесое марево, в котором стирались очертания всех предметов. Так и вырывалось сказать: здесь жизнь, здесь прекрасно, просто любуйся этим чудом природы.

На въезде в Кельме младший сержант на минутку остановил огромный, размером с полвагона тягач с цельнометаллическим фургоном и таким же полуприцепом, на боках которых красной краской на белом круге были нарисованы кресты. Поток беженцев уже иссяк и сейчас, возле старой ганзейской дороги рыли окопы. Проверив документы, а именно приказ начальника госпиталя о перевозке раненых и больных, младший сержант поведал водителю, что час с четвертью назад из Таураге проезжала точно такая же машина с милиционерами, только фургон один.

— Сильвестров? — спросил я.

— Да, — радостно ответил младший сержант. — Он предупреждал, что 'санитарка' должна следом идти, — и тихо произнёс: — если вырвется.

— Комендатура на прорыв пошла, мы и проскочили. Есть хочешь?

Весь вид младшего сержанта так и говорил: 'Дядя, какого спрашиваешь? Солдат всегда есть хочет'.

— Госпиталь всё равно на довольствие поставят, а тут прихватил чуток. Сгорело бы всё. Пошли, в полуприцепе хлеб и пару ящиков консервов.

Открыв заднюю дверь фургона, я собрался вытащить коробки и ящики, как младший сержант удивлённо воскликнул:

— Товарищ старшина, младший сержант...

— Нечипоренко, ты что ли? Почему расстёгнут?

Фигура старшины проглядывала в образовавшемся проходе. Он был всё в тех же кальсонах и нательной рубахе с перебинтованной головой, правда, без гипса на руке; только вместо того чтобы преспокойненько валяться на специально оборудованной многоярусной койке, он держал в руках банку с консервированной ветчиной и жевал свежеиспечённый хлеб. Как он смог проснуться после введённого препарата я не понимал.

— Банку старшине вскрой, — протягивая нож, подсказал я. — Сержант, чего ждёшь?

Младший сержант ловко вскрыл жестяную банку, разрезал новую булку вдоль и, вывалив содержимое на хлеб, размазал по поверхности, после чего сложил половинки и протянул старшине.

— Це справа, — откусывая, — произнёс старшина.

В армии хлеб пекут в форме кирпичика. Вкусный, плотненький и ароматный — за уши не оттянуть; а нью-йоркский полуфунтовый хлеб кругленький, ноздреватый, с тмином и пресный, но это сейчас никого не смущает. Хлеб он и в Африке хлеб. В тридцатых, в Бруклине, как и по всему городу, стояли километровые очереди за хлебом. И литовские эмигранты открыли булочную, в которой пекли этот хлеб по заказу мэрии. В прошлом году я выкупил ее, и теперь они пекут хлеб для моих нужд.

— Сержант, — похлопав замершего военного по плечу, сказал я. — Выгружай ящики, нам ехать надо.

Но младший сержант, словно не слышал.

— И спирта канистру возьми, — добавил я.

Нечипоренко тут же завертел головой и, заметив искомое, наложил на него лапу.

— Куди спирт земляк? — глаза старшины забегали как шарик пинг-понга у китайцев. — Це стратегичний запас.

Тут пришла в себя санитарка. Толи громкие голоса, толи запахи растревожили нос, толи ещё что-то, но с дозировкой препарата явно было что-то не так. Скорее всего, универсальное средство не на всех действует одинаково (остальные-то спят).

— Господи, — спросонья произнесла она. — Как хлебом вкусно пахнет. Прямо как дома.

Когда тягач проехал пост, младший сержант всё ещё стоял под впечатлением. Его не тронул ни необычный грузовик с фургонами, из недр которого веяло прохладой, ни доброе отношение шофёра, ни продукты, оставленные бойцам, ни даже анкерок со спиртом, — универсальное расчётное средство. У старшины Ковальчука вновь были пальцы на руке, и это никак не увязывалось в его представлении о мироздании.

Старшина долго не мог уснуть. С потолка, свисали прочные брезентовые ленты, в кольцах которых были закреплены рукояти носилок. В движении они немного раскачивались и тусклый свет с потолка, словно бегал по полу. Санитарка Клава, устроившись на автобусном диванчике, сладко спала, а он всё никак, изнемогал, после плотного перекуса и сон не шёл ни в какую. Наконец он закрыл глаза. Сновиденье пришло как всегда внезапно. Недавнее прошлое было тут, рядом, стоило протянуть руку. Ковальчук погрузился в раздумья. Он смутно ощущал, что уже сейчас что-то вклинилось между прошлым и настоящим, что привычное течение жизни нарушено, и дело вовсе не в начавшейся войне. Она для него не первая. Он думал об этом с беспокойством, даже, пожалуй, с ужасом. Воспоминания возникли легко и послушно. Вот промелькнули родители, три сестры, младший брат, отчий дом, родная Диканька. Он отчётливо видел всё: и людей и пейзажи и щенка Полкашу. Он чесал пёсину за ухом, словно тот был живой. Девушки. Они нравились ему все без исключения. Но Ганна была особенной. Промелькнула сержантская школа, монгольские степи, финские леса, госпиталь, ещё один госпиталь и уже луга и речка Литвы. Проверка субботнего наряда на хозработах и вечный дежурный оболтус Нечипоренко. Слетающий с топорища топор и тот момент, когда он успевает прикрыть голову рукой. 'Доктор, вся надежда на доктора, — слышатся голоса. — Хирург в Таураге даже пришил кому-то отрезанную голову, что ему пальцы...'.

* * *

(Несколько дней назад. 19 июня 1941 г.)

Испуганная шумом двигателя проехавшего автомобиля, вдруг, со стороны пруда в небо взлетела какая-то диковинная птица. Она походила на серого журавля, только перья отличались в полёте — контрастом светлых и тёмных тонов на крыльях. Некоторое время птица плавно парила в воздухе, потом взвилась ещё выше и замерла, совершив незаконченный круг. Словно почуяв грозящую ей смертельную опасность, она захлопала крыльями и стремглав полетела прочь, на восток. Вытянув шею, она походила на оперённую двумя широкими крыльями стрелу, а затем втянула голову. Вскоре она скрылась вдали, как некий предупреждающий знак на безоблачном небе. Начало смеркаться.

Матвей Дмитриевич Гружевский (по документам Юргис Брувелайтис), хозяин большого хутора с маслобойной артелью в предместьях Кельме и один из руководителей националистической организации 'Шаулис' проводил птицу взглядом.

— Символично, не находите? — с долей злорадства в голосе спросил он.

— Вы про полёт серой цапли? — невольно поинтересовался я.

Гружевский ещё раз посмотрел в небо и кивнул.

— Про неё.

— Не могу не согласиться. Только один нюанс, рано или поздно, цапля вернётся.

— Напрасно так говорите, — произнёс он, перекладывая из руки в руку обвязанный бечёвкой бумажный пакет. — Уже послезавтра Вильна и Ковна, поднимутся на борьбу. Большевики больше не вернутся, Литва снова станет свободной. Мы очень благодарны вашему правительству, за то, что сделали для нас.

— Матвей Дмитриевич, в вашем понимании вы радуетесь тому, что вместо красных придут коричневые? Тогда при чём тут свобода Литве?

Первоначальный прилив смелости Гружевского схлынул, отважные слова, которые он собирался сказать, ещё стучали в его голове, но уста были мертвы. Повисло молчание.

— У меня есть радио, — наконец выговорил он. — Фюрер Германии это обещал.

— Буду признателен, если вы найдёте для меня эту цитату, и сразу замечу, что вождь нации никогда не лжёт. Он ищет тех, кто по своей природе способен на это дело и как это ни печально, находит.

Гружевский пожал плечами.

— Я понимаю, Вы мне не верите. Я тоже, если быть откровенным до конца, сомневаюсь в правдивости подобных заявлений. Особенно после того как Юозас Уршибс сдал Мемель немцам. Но для нас выгодно, что бы коммунисты и нацисты вцепились друг в друга и дрались до полного изнеможения. В идеале, я бы оставил Сталина и Гитлера в одной тесной комнатушке и подождал бы с недельку. А мы уж как-нибудь сами.

Я еле сдержал себя, чтобы не рассмеяться от подобных рассуждений. Да кто ж тебе мил человек позволит? Давно канули в лету те времена, когда слабый сосед мог воспользоваться замятней у сильных. Но этого националиста переубеждать бесполезно, да и не нужно.

— Беда нашего общества в том, — произнёс я в ответ, — что мы слишком доверчиво воспринимаем слова, услышанные по радио. Уверен, вы понимаете разницу между холуями и патриотами. Межу своими Гитлер чётко определил все позиции: '... всё дело будет сводиться к тому, чтобы освоить огромный пирог с тем, что мы, во-первых, овладели им, во-вторых, управляли и, в-третьих, эксплуатировали'. И тут не поспоришь. Каждая страна добивается блага только для себя. На остальных, любым правительствам начхать. И я не собираюсь вас обманывать, суля какие-нибудь преференции, как это делал ваш бывший куратор. Литву будут пользовать как дешёвую шлюху, изредка подбрасывая пару долларов на жизнь. Некогда великой стране изначально готовили незавидную судьбу. Для того вы и существуете на свете, чтобы таскать для нас каштаны из огня. Или вы думали, что во имя эфемерной справедливости мы не признали вхождение Литвы в коммунистический рай? Если мистер Сталин хотя бы даст нам в концессию бакинскую нефть, Рузвельт и Черчилль станут аплодировать любым его начинаниям, а за недра Уральских гор назовут своим отцом.

От услышанного, моего собеседника перекривило, он вновь собирался возразить, но видимо, передумал. Вспыльчивость не была в его характере сильной чертой, и поэтому он ляпнул то, что его некогда беспокоило:

— Я хотя бы смогу, не боясь репрессий, называться своим именем и немцы не станут вывозить литовцев в Сибирь, как это делают коммунисты. Да они всех нас хотят вывезти, и это не кончится раньше, чем последняя живая душа будет выслана из Литвы.

Я глубоко вздохнул и посмотрел на небо: сколько же там звёзд! Мне показалось, что раньше я не видел таких звёзд — серебристых, холодных, прекрасных, лучистых и равнодушных ко всему на свете, будь то предательство или кровь, рождение или убийство. Из овина донеслось ржание лошади, раздражённое и гневное, напоминающее зов трубы, но Гружевский ничего не слышал. Он погрузился в иной мир, холодный и пустой, в котором жил только один единственный человек — он сам. Старик со своей Литвой от можа до можа совсем с катушек съехал.

— Предлагаю забыть на время наши политические пикировки и вернуться к обсуждению насущных проблем, — предложил я, иначе слушать рассуждения можно было и час и два. — Средств вами получено более чем достаточно. Давайте повторим...

— Помню, помню, — с улыбкой ответил Гружевский. — Когда начнётся, выжду пару дней и займусь коммерцией. Скупка продуктов, заготовка сена, приём на работу потерявшихся красноармейцев и подготовка хранилища. Рации, запасные элементы питания с оружием сложить в подпол. Активности не проявлять, ждать известий из Лондона.

— Вот и отлично. А теперь, я готов выслушать вашу просьбу.

Старик переложил свёрток подмышку, вытащил портмоне и, раскрыв его, стал смотреть на две фотографии: сына, в армейской форме и девушки. Тут и очков не требовалось, чтобы понять, насколько схожи некоторые черты лица.

— Вы точно уверены, что она дочка Альберта? — всё же спросил он.

Я молча кивнул.

— Тогда попрошу передать внучке. Сына я уже не верну, но она должна всё знать. Умоляю, присмотрите за ней.

— Всё, что будет в моих силах, я сделаю. При первой же возможности я постараюсь переправить её в Канаду, а уж оттуда она сама отправит вам весточку.

Гружевский немного помялся и передал мне бумажный свёрток.

— Помните, вы обещали. Здесь адреса и личные дела участников сопротивления. Ближайший отряд Альфонсоса Сквернялюса. Он из 'Лайвес ковотойс' (Борец за свободу). Я написал письмо, что они переходят в ваше распоряжение.

Выждав паузу, словно мне необходимо было принять взвешенное решение, я произнёс:

— На прощание, я иногда делаю подарки. Донос на вашего сына написал Антанас Импулявичус. На днях, вернее уже завтра большевики устроят ему побег из НКВД.

— Вот говнюк! — выругался Гружевский. — Я же сам давал ему рекомендацию.

— Полностью разделяю вашу точку зрения. Рано или поздно вы его увидите и перед тем, как поквитаться за сданных членов подполья, вспомните, что учитывая надвигающиеся обстоятельства, я бы заплатил за фотокарточку его отрубленной головы три тысячи рейхсмарок. А посему, второй подарок вот это, — я вытащил из кармана миниатюрный фотоаппарат и стал объяснять правила пользования. Впредь, будьте аккуратны с ним, подобный приборчик может заинтересовать недобрых по отношению к вам людей.

— Премного благодарен, но я предпочитаю получить оплату по старинке, в фунтах стерлингах.

— Не вижу препятствий. Только будьте предельно осторожны с этим типом. После полудня, как начнётся, я вас навещу, а может, кто-то от меня. Паролем станет привет от вашей внучки.

— Привет от Линити? — забирая фотоаппарат, уточнил Гружевский.

— Именно так. В ответ вы скажите: на Брайтон Бич всегда идут дожди.

* * *

(21.06.1941 там же)

После полудня, старик частенько поглядывал на дорогу, теребя в кармане белую повязку со свастикой. Литовское подполье заранее известило своих членов, как следует себя вести с приходом немцев. И быть случайно подстреленным Матвей Дмитриевич не желал. Но нацепить сейчас и беззаботно разгуливать с ней, тоже получалось совсем не хорошо. Хоть он и жил бобылём, в доме находились гости в форме пограничников, а по дороге то и дело проезжали телеги, грузовики и спешили еврейские беженцы, каким-то загадочным образом опоздавшие вчера на поезд со станции Титувеная. Алармизм в общинах стал набирать обороты неделю назад и массово уезжать начали ещё в пятницу, но как обычно, многие предполагали, что пронесёт. Наконец, на дороге установилось временное затишье, и внезапно появившийся 1500-тый фиат, стал сворачивать к хутору.

— Юргис, привет, — поздоровался я на литовском, подъехав к хутору. — Как мои подопечные?

— Доброго вам здоровья пан директор, — поднимая соломенную шляпу, поприветствовал меня Гружевский. — Спят после обеда.

— Буди! Поторопись, мы опаздываем.

Старик, было, направился к сеннику, но обернулся.

— Смотрю, у вас новый и такой красивый автомобиль. Перед долгой дорогой всегда нужно выкроить немного времени, чтобы выпить за удачу... Я не услышал ответа, скажите же, как вы отнесётесь к моему предложению?

— Нервничаете?

— А вы нет?

Я пожал плечами.

— В нашей работе нельзя полагаться на волю случая. Выпьем, когда появится первый успех. А пока помяните 'героев'. Группа Сквернялиса отдала свои жизни за свободу Литвы. Если станете слать весточку их родственникам, я скажу, где их похоронили.

— Нам всем гореть в аду, — буркнул Гружевский. — Им уже всё равно. Сообщать горестную весть я не желаю, да и не знал я никого толком. Альфонсас сам набирал людей и никому не обещал долгой и счастливой жизни.

— Я вам тоже не обещаю, — выходя и автомобиля, произнёс я. — Но если вы поторопитесь, то у шалаша по дороге вы сможете забрать так понравившегося вам красавца.

— Это аванс, пан директор или напоминание? Такой же фиат большевики забрали у моего сына, когда арестовывали.

— Это доверие, которое не стоит терять. Считайте, что в моей деятельности нужно часто менять транспорт и простая подвода с клячей имеет больше шансов довезти меня до нужного места.

Пётр и Иван выползли из сенника, спустившись по лестнице во двор, и сразу побежали к рукомойнику. Пока они умывались, успели рассказать о прошедших событиях. Вместе с капитаном и возничим, в общей сложности они откопали, а кто-то и сам выкарабкался, больше двух десятков. Кто очухался, тех капитан забрал с собой, но большинству требовалось оказать помощь. В итоге, автобус сделал два рейса, но когда приехали во второй раз, ни капитана, ни танка с грузовиками, ни 'бантика' уже не было. Раненые сказали, что колонна уходила на Скаудвиле, и ротный решил не дожидаться их возврата. Мол, не маленькие. В результате, пограничники оказались сами по себе, и где искать своё командование вовсе не представляли. Хуже того, нет ни каких подтверждающих документов, чем занимались и где они провели время с шести тридцати, по сей момент. Если капитан и вёл журнал боевых действий, то фамилии не отображал. Бронетанковый взвод даже номера не имел. Штаб 106-го погранотряда, куда они изначально были приписаны, остался в Таураге. Временный водитель автобуса довёз их до окраины и вернулся в медсанбат 657-го стрелкового полка, который сейчас отходил к Кражаю. Добираться до Елгаве, вообще не вариант, трибуналом пахнет.

— Не переживайте, — успокоил их я. — Вы выполняете особое задание. Как всё закончится, будет всё учтено, даже новый 'бантик' получите, лучше прежнего. С пулемётом. А сейчас все вещи в багажник, винтовки с собой и сами залезайте в машину. Своему начальству вы уже в Ленинграде докладывать станете.

— А что докладывать? — спросил Иван.

— Как вам сказать... помните, сбитый самолёт?

— Конечно, как такое забыть?

— На обратном пути из Таураге я завернул к нашим старым позициям, думал, вы ещё там. Ну и сбегал к самолёту.

— Так ходили же наши, — недоверчиво высказался Пётр.

— Толку что ходили. Нужно было лётчика искать, а не алюминий с обшивки драть.

— Нашли гада?

— А то. Вышибло его из самолёта прямо на ветку дерева. Знатного гуся приземлили. Целый полковник. И карта у него со всеми аэродромами в округе. Смекаете?

— Так нужно...

— Тише, Ваня. Не кричи. Не в одной карте дело. Вы молодцы, сволочугу этого нашли и обыскали его со всей тщательностью, как настоящие пограничники. И сфотографировали на его же фотоаппарат, только задокументировать показания свидетелей не успели, потому, как этому не обучены. Всё, что нашли, в вещмешке за сидением. Да обождите, не лезьте смотреть сейчас. Ещё успеете. Там листик лежит с карандашным рисунком. Как раз то место, где самолёт валялся. Уверен, если вас ночью разбудить, вы этот план снова нарисуете.

— Как это валялся? — спросил Пётр. — Почему в прошедшем времени?

— Потому, что сейчас он следует по железной дороге, под брезентом вместе с телом лётчика.

Едва мы отъехали с хутора, как над дорогой пролетело несколько самолётов. Наши бомбардировщики. Приятная неожиданность, только единственный истребитель сопровождения это несерьёзно. Свернув с дороги у шалаша, я остановился и, выйдя из кабины якобы посмотреть на засохшие кустики, активировал портал. Слишком многое нужно сделать, к примеру, запустить первый санитарный поезд имени товарища Жданова, естественно под патронажем Ленинградского горкома и санатория. Зря, что ли я в командировку летал. Конечно, планировалось это совершить завтра, прямо с Финляндского вокзала Ленинграда и паровоз с пульмановскими вагонами задействовать, но кто ж знал, что такая петрушка получится. Тут тебе и врачи готовые, и паровозная бригада, и раненные в наличии. В составе ВСП обычно оборудуют специальные вагоны для тяжелораненых, легкораненых, изолятор, операционная и, к сожалению, морг. Дальше идут аптекарский, перевязочный, вагон для материального и хозяйственно-бытового обслуживания, кухня, продовольственный склад, вещевой склад, а так же вагон для личного состава ВСП. Даже если ни брать во внимание полувагон с зенитным охранением, состав получается внушительный. А если всё делать с максимальным комфортом, как я изначально собирался, то вагоны пришлось бы использовать двухэтажные, что не находило подтверждения с 'Руководством по санитарной эвакуации РККА' от двадцать девятого года. Ещё год назад я заказал проект этого поезда, а компания 'Lima Locomotive works' построила паровоз для русской железной дороги GS-4 с минимальной осевой нагрузкой, облегчив всё, что только возможно. В целом, с использованием лёгких сплавов, локомотив мог следовать даже по наспех восстановленным железнодорожным путям. Конструкторы объединили в один вагон аптекарский с перевязочным, а холодильную камеру морга с вещевым складом. Широко внедрялись системы кондиционирования и жизнеобеспечения. Все новшества, которые были доступны человечеству на этот год, отобразились в этом поезде: начиная от стиральной машины в прачечной и заканчивая рентгеновским аппаратом. Судно с оригинальными вагонами и паровозом уже было на подходе к Владивостоку, а я пока оказался возле города Шавли (Шауляй). Помощник с помощью спутника отобразил проекцию местности в реальном времени, и я на мотоцикле добрался из портальной точки до железнодорожной ветки у Шилену. Как только возле деревни поставили железнодорожную станцию Либаво-Роменской железной дороги, она разрослась, но не настолько, что бы можно было сказать, что здесь проходной двор. А на крохотном полустанке, где совершались манёвры, вообще тишина, прямо как несколько дней назад. Тут-то и можно было совершить представление санитарного поезда. Корабль напечатал паровоз с вагонами и манёвренный тепловоз EMD NW2.

* * *

Теперь выход Патрика. Прости старина, но домой из виртуального мира тебе ещё рано. Зевая и спотыкаясь, проснувшийся ирландец всё никак не мог отыскать ботинки. Он опаздывал, пришлось вызвать такси (как это удобно, когда дома есть телефон, странно, что он не замечал его раньше) и пока была возможность, уснул в дороге. Ведь он весь вечер провёл в пабе, и ему было тепло на душе, а ветер свободы залетал в открытое окно автомобиля. Только хорошие эмоции, только хорошее настроение. Сны пролетали один за другим и все они были такие замечательные, что просыпаться совсем не хотелось. Патрик уже не мог отличить реальность от вымышленного мира, да и не спешил, судя по всему. 'Снова эти мрачные русские', — подумал он про себя, когда оказался возле знакомого паровоза и стал, как и прежде, показывать всё с азов молчаливым парням. 'Тяговое усилие 64800 фунтов, давление в котле 300 psi, диаметр паровых цилиндров 25,08 дюйма, вес 475000 фунтов'. Русские, как ни странно, схватывали всё на лету, распоряжения выполняли вовремя, глупых вопросов не задавали, но и не смеялись над его шутками. 'Мрачные', — ещё раз утвердился в своих мыслях ирландец.

Паровоз был готов на все десять долларов — премия сдающей бригаде, если ничего не надо исправлять, доливать масло, подтягивать болты и совершать прочие полезные манипуляции — и Патрик дал добро на разжигание топки. Ему было всё равно, как станут развиваться события, единственное, в чём он был твёрдо уверен — что доведёт состав до Ленинграда, а там конец контракта, паб и тепло на душе, и только хорошие эмоции, и только хорошее настроение.

* * *

Тем временем я связался по телефону с приёмной горкома. Как и девятнадцатого числа, снова представился от Жданова и пообщался с первым секретарём Альтерисом Клейнерисом. Беседа была коротка, так не испугавшийся принимать ответственные решения человек сразу уловил всю суть. Видимо, панические брожения уже ощущались, но никто не ставит под сомнение, что пока существует хоть какое-то управление, иррациональности места не достанется. Давно известно, что через дверь с высокими колоннами вывести людей быстрее и безопаснее, чем через такую же, но без оформления. То, что подобный архитектурный приём можно было использовать и в других ситуациях, он знал без лишних объяснений.

— Товарищ Клейнерис, здравствуйте. Вас беспокоит директор санатория 'Осиновая роща', Борисов. Мы с вами общались, в четверг. Путёвки для детей.

'Здравствуйте, помню. Путёвки для детей из детских домов. Что-то с детьми'?

— С детьми всё в порядке, едут в Гагры вместе с вашими сопровождающими. Я по другому вопросу. Возле станции Шилену стоит наш железнодорожный состав, заправленный всем необходимым под завязку. Санитарный поезд следует в Ленинград и к нему прицеплены три совершенно свободных пассажирских вагона. Есть паровозная бригада, только нужен специалист, пусть самой невысокой квалификации, но ориентирующийся на данном участке железной дороги и пара-тройка стюардов с каким-нибудь человеком, смыслящим в приготовлении пищи. В эшелоне сейчас тридцать раненых с врачом и персоналом. Шестьдесят ранбольных ещё можно принять. Интересно?

Конечно, интересно, особенно когда вокзал забит уезжающими, а лишних паровозов и вагонов нет. А ведь через пару часов будет дана рекомендация об эвакуации семей партийной верхушки, как это было сделано в столице республики. Об этом уже говорят, и первый секретарь не мог об этом не знать. Понятно, что моё предложение как щепка в море, но эта щепка давала дополнительный шанс. Ухватившись, Клейнерис не стал меня выпускать: 'Так что ждите, специалиста привезут и людей тоже', ну и я в ответ продолжал выпрашивать.

— Эшелон не имеет номера. Три полувагона заняты секретным грузом, а из Таураге вот-вот должен прибыть автобус с милиционерами. Старший там Сильвестров Иван Фёдорович, если возможно, Их всех на поезд.

'Не совсем в моей компетенции, — неожиданно произнёс Клейнерис, — но постараюсь решить и этот вопрос'.

— Товарищ Альтерис, вы уж приложите все возможные усилия, а в Ленинграде мы их временно устроим, и рекомендованных вами людей тоже, и вас ждём в гости. Сами понимаете, нельзя не рассматривать вариант, когда ваши люди временно задержатся.

Дальнейший разговор протекал в том же духе: 'Ах, есть возможность помочь с жильём в Ленинграде? В пригороде тоже сойдёт. Всё сделают, не о чем беспокоиться. Вот если бы ещё один состав, пассажирский... Точно нет проблем? Ничего страшного, что паровоз слабенький, подождём сколько нужно и врачей известим об объявлении набора на санитарные поезда'.

Пока ожидали прибытия специалистов, очнулись раненые, которые выглядели почти выздоровевшими, и медицинский персонал, ставший понимать в своём труде чуточку больше. В общем, настало время строить цепочку взаимодействия и отношений. Ромуальд Викентьевич отменный хирург, но никудышный организатор, поэтому комендантом поезда временно стал Ковальчук. Завхозом госпиталя как был Виктор Степанович, так и остался. Мужик приемистый, не то, что бы жадный до добра, просто рачительный. У такого снега зимой без объяснений просто так не выпросишь. Два санитара из военнослужащих, врач-терапевт Ольга Фёдоровна, с которой я даже не успел пообщаться и Клавдия Геннадиевна, в силу обстоятельств, ставшей старшей медсестрой. Вот и весь неполный набор врачей и работников. Наконец появился грузовик в сопровождении легкового автомобиля, а мне нужно было спешить на лётное поле.

Шауляйский аэродром за день подвергся бомбардировке уже два раза. Взлётная полоса была исковеркана в нескольких местах, но служба обеспечения полётов оперативно засыпала выбоины и воронки, а всю сгоревшую и повреждённую технику оттащили в сторону. Наш лётчик с механиком с девятнадцатого числа обустроились в пригороде, в посёлке Зокняй и должны были ожидать вызова. Проехать милю на велосипедах для парней оказалось двадцатиминутным приключением и, подобрав их, мы вскоре оказались на КПП. Дежурил там тот же самый боец, который встречал нас по прилёту. Красноармеец Мишкинис плохо понимал по-русски, но узнав, что я знаю литовский, прямо нашёл отдушину. Вызвав дежурного, он всё пытался рассказать, как бомбили аэродром и как Клименко и Бокача вопреки всему полетели и дали немцам перцу под хвост. Одного он не знал (да и не положено ему такие подробности знать), что по прилёту их арестовали. Ложечки потом, конечно нашлись, но парням инициатива дорого встала. Поведал он и о судьбе нашего бензина. Пятьдесят вылетов за сегодня и оставленный на хранение бензовоз тю-тю. Наконец пришёл дежурный. Поздоровавшись, он сообщил, что меня ожидает командир, майор Деревнин Константин Павлович.

Война не любит слабых, а сейчас, как ни крути, десятый истребительный авиационный полк был именно таким. Шесть летчиков (пятая часть полка) вместе со своими техниками находились в Риге, получали новые самолёты МиГ-3, которых так и не привезли. Более трёх десятков летательных аппаратов представлены в виде искорёженных частей, сваленных к югу от аэродрома; пусть многие из них доставшееся старьё от литовских ВВС, но всё ещё числились как боевые единицы. Впрочем, истребители И-15БиС вместе с исчерпавшими свой скудный моторесурс И-16 не намного превосходили Ansaldo или ANBO-41 с Гладиатором (Gloster). Есть уже потери среди лётного состава. Прямо тут, в бою возле аэродрома погибли Лобода и Яковлев. Хотя Волков и сбил Ju-88, но счёт-то 1:2. В штабе, вместе с командиром находился военный комиссар полка старший батальонный комиссар Василий Иванович Опарин и начальник штаба Никулин Владимир Александрович.

— Здравствуйте, товарищи, — поздоровался я и, не дожидаясь объяснений, каким образом топливозаправщик оказался совершенно пустым продолжил:

— По поручению первого секретаря горкома Ленинграда, товарища Жданова, вашему авиаполку, на средства работников санатория 'Осиновая роща', заводом номер 1 имени 'Авиахима' была построена эскадрилья МИГ-3. Предполагали передать в торжественной обстановке завтра, но с известными событиями, второй секретарь горкома товарищ Кузнецов дал распоряжение не задерживать. Теперь вы знаете, по какому поводу я прилетел сюда.

— А где можно получить самолёты? — поинтересовался Опарин.

— Какое вооружение? — спросил Никулин. — И почему...

Тут он запнулся, так как хотел спросить, почему в обход смешанной дивизии и без ведома заместителя командира по технической части. Ведь не мешок гвоздей привезли, но грозный взгляд командира полка потушил ненужную инициативу. Время задавать подобные вопросы закончилось в четыре утра.

Военные засуетились. Деревнин бросил взгляд на часы и многозначительно кивнул командиру.

— Истребители находятся неподалёку, на окраине Шилену, — ответил я и тут же пояснил: — Их сгрузили с железнодорожных платформ и установили в кузовах тягачей. Мы посчитали, что привезённые в ящиках будут не так эффективно смотреться, чем уже собранные. Но шофёры не прибыли и судя по всему, ожидать их уже не стоит.

— Это почему не стоит? — спросил Опарин.

— Я только что разговаривал с первым секретарём Альтерисом Клейнерисом. Политическая обстановка крайне обострилась. На национальном уровне, так понятно?

— Сбежали! — проговорился Опарин.

Видимо, подобное поведение сегодня уже не новость. Литовцы дезертировали и оставляли места работы, а кое-где могли и выстрелить в спину. Если облик и обычаи разных славянских народов имеют оттенки, подобные мелким различиям между головками подсолнуха, которым засеяно обширное поле, то в остальных чертах они очень сходны. Их можно было бы с полным правом назвать собратьями — собратьями, осознавшими, порой на горьком опыте своё родство. Но одного этого родства порою недостаточно. И раз за разом русские натыкались на предательство, считавшие соседей своими и раз за разом прощали его.

— От вас требуется лишь сменить караул, если он там ещё есть, — продолжал я, — да отыскать несколько водителей, перегнать грузовики с самолётами на аэродром. Как закончите, автотранспорт используйте по своему назначению. Транспаранты уже не совсем актуальны, их можно снять, а маскировочную сеть, по моему мнению, оставьте. Что касается вооружения, наверно, самое лучшее. Синхронные пушки ШВАК и ещё что-то. Извините, с оружейными системами мало знаком. Но точно знаю, что снарядов много и есть действующий стрелковый тренажёр со схемами тактических приёмов, таблицы данных для стрельбы, силуэты и макеты германских самолётов с их техническими характеристиками. И хочу особо заметить, макеты клеили дети, а в штабном автобусе посылки, собранные нашими женщинами. Надеюсь, политуправление распределит подарки.

Опарин после последних слов надул грудь колесом.

— За самолёты, огромное спасибо, — высказал за всех общее мнение командир полка. — Известие неожиданное и радостное. Мы вообще-то пригласили вас совсем по другому вопросу.

— По поводу заправщика? Можете не утруждаться. Наш самолёт заправлен. А если у вас проблемы с горючим, то в автоколонне полно авиационного бензина. Правда, в бочках, но это же не проблема?

— Не проблема, — согласился Константин Павлович.

Тем временем, на взлётном поле царило большое оживление: утро и день выдался из ряда вон выходящий, каждому было о чём рассказать товарищам, и всем не терпелось обменяться впечатлениями. Война это не только пиф-паф, но и обсуждение. Боевые товарищи рассказывают и показывают ладонями или другими подручными средствами своё видение боя. Так нарабатывается опыт, учитываются оплошности и возникают придумки. Асами редко рождаются, ими становятся, познав свои и чужие ошибки; пройдя через пот учёбы, кровь потерь, боль разочарования и конечно, желание стать лучшим. С аэродрома по-прежнему, с урчаньем двигателей и шумом пропеллеров, взлетали миги и поликарповы. Очумевшие за день механики не успевали нормально отдохнуть, и едва вырвав пару минут, ложились прямо на траву. Прилетавший с задания самолёт осматривали, пополняли боезапас, заправляли и заменяли лётчика, если по какой-либо причине тот уже не мог управлять истребителем. Вот, пара И-15бис оказались в стороне. Их место давно в ремонтной мастерской, но попытались на авось. Подтянуть, подклеить и заменить на почти точно такое, только чуть лучше уже не про них. Мотор ПД М-25В — сердце летающей машины, изнашивается чересчур быстро. Требуется серьёзный многочасовой ремонт и, судя по всему, эти самолёты никуда не полетят. Инженеры и конструкторы делали всё, чтобы успеть подготовиться к войне, пока Молотов и Риббентроп крепили мир во всём мире. Но какой бы скверной не выглядела ситуация, год назад она была бы намного хуже. Когда я выходил из штаба, в полк пришёл приказ: в шестнадцать часов планировался большой вылет. Шесть истребителей отправляли сопровождать последние бомбардировщики СБ и СБ-РК (Ар-2) 46-го ПБАП, дислоцированного в Грузджяйе, и механики вновь забегали возле самолётов. Пилотов, способных поднять миги в небо и полноценно ими управлять в бою, всего несколько, поэтому полетят старички поликарповы. Как оказалось, осваивание новой техники, и обучение больше проходили в классах и в отчётах начальства.

Пока образовался свободный коридор, на взлётную полосу вырулил серебристый Lockheed Electra Junior. Наш механик занял место второго пилота, Ваня и Петя — пассажирские кресла. С ними разместились четверо раненых при бомбёжке лётчика и санинструктор. Я остался на аэродроме, нужно передать самолёты. Глупая бюрократия, но без этих бумаг в дальнейшем станет невозможно получить ни топлива, ни боеприпасов. Я один знаю, что полк завтра перелетает в Ригу и через пару дней подняться в воздух смогут лишь восемь самолётов и все эти бумажки уже станут не актуальны через сорок восемь часов. Война слабых не любит, но только в бою можно стать сильным.

* * *

Эта тихая ночь, наполненная дыханием военного лета, которая своим ароматом словно бы очаровала самых лютых солдат и заставила замолчать все орудия, была создана для отдыха. На войне всегда есть победившие и побеждённые и первые, как известно ещё со времён Наполеона, спят крепче. Вообще, Таураге лежит в живописной равнинной местности, и река струится по ней, минуя низины и возвышенности, леса и заросшие дюны. На другом берегу простираются широкие луга, а за ними высятся два холма, поросшие, насколько хватает глаз, еловым лесом. Юра вьётся извилистой лентой на много миль вперёд, исчезая за горизонтом.

Если идти с севера, городок, лежащий на склоне невысокого холма, виден как на ладони со своими красновато-коричневыми черепичными крышами и церковными шпилями в центре и более скромными чуть дальше. По окраинам раскинулись целые улицы одноэтажных домиков, утонувших в зелени ольхи и дубов. Здесь, на окраинах, все жители знают друг друга в лицо, но уже не все знают друг друга по имени. После сегодняшнего дня, картина несколько изменилась.

В дымке предрассветных сумерек едва вырисовывались контуры разрушенных зданий. Покосившаяся лавочка напротив упавшего столба с подкопченным прожектором, преграждали мне путь. Я перешагнул столб, опасаясь задеть спутавшиеся провода. Его треснувшее зеркало рефлектора, словно печально ослепший глаз, отражал свет луны. Чуть дальше, по дороге стали попадаться следы недавнего боя. Россыпи гильз, раскуроченный взрывом 'максим', противогазные сумки, каски. Всё более-менее ценное уже собрано, но даже остатки поражают своим объёмом. В деревянной, обмазанной глиной стене конюшни, там, где раньше были ворота, теперь зияла огромная дыра, похожая на развесистую пасть чудовища, замершего в своей ненасытной алчности. Сквозь дыру виднелся обуглившийся станок для лошади и останки её самой. Сгоревший жилой дом, ещё один, где даже брёвен не осталось, лишь одиноко торчащая печная труба.

Помощник подсказывает, что через триста ярдов река. Исходящий с её стороны холодок уже ощущается, и я прибавил шагу. Сквер у реки, довоенная гордость города, выглядел не слишком уж привлекательно. Многие декоративные кусты и деревца были выдернуты с корнем и раскиданы взрывами мин. Около скамеек валялись консервные банки, коробки от патронов, окровавленные бинты и просто тряпки. Теперь это никому не мешало, не бросалось в глаза. Оно лишь дополняло картину опустошения, наглядно показывая, насколько преходящи все мирские красоты. Да, это была война, которая проникла всюду и всюду показала изнанку жизни. Тут же стоял обгоревший немецкий танк. Обойдя его, я подался чуть севернее и наконец, вышел к реке.

В Таураге пока затишье. В отдельных районах, перестрелка велась до шести вечера и враг сейчас отсыпается. Придётся разбудить. В четыре тридцать утра по мосту пойдут боеприпасы и топливо для танков, и пусть авиация бросает бомбы на скопившиеся колоны техники, а не пытается поразить защищённый зенитками мост. Остановившись у берега, я быстро облачился в резиновый костюм, чем-то похожий на ОЗК с вваренной противогазной маской, в ластах и дыхательным мешком с баллоном воздуха. Мокрый камыш скрипел под ластами, будто сварливо жаловался на тьму и тишь. Внезапно утка и селезень стали попеременно переговариваться на своём птичьим языке: 'Крря-жвяяк! Крря-жвяяк!' — точно звуки из другого мира. Если б кто-то мог видеть во тьме, они бы заметили на моих губах подобие иронической улыбки. Война вокруг, а птицы о своём. Впрочем, какое им дело до людского горя. Ведь над лесом и рекой, над кровью и грязью войны вновь сказочная ночь с кляксами серебряных звёзд.

Зайдя в воду, я поплыл к мосту. Спустя некоторое время, оказавшись под центральной опорой, установил кольцо, продел трос и проплыл под самым мостом на противоположный от города берег. Работать в костюме весьма неудобно, по крайней мере, мелкая моторика затруднена и от шершавых перчаток хочется избавиться, но приходилось мириться с этими неудобствами. Луна хоть и давала капельку света, и заря вот-вот должна проявиться, но под мостом не видно ни черта. Поправив очки и с помощью Помощника, я установил капсулу портальной точки, после чего открыл портал. На воде появились две надувные лодки заполненные взрывчаткой. Одна пошла под опору, а вторая к берегу. Когда трос натянулся, я вдавил в землю колышек и завязал верёвку. Лодку снесло течением, и она пристроилась боком к опоре, словно приклеенная. Хоть и старался не шуметь, но видимо, вышло не очень.

Мне крупно повезло, что есть такой великолепный Помощник. Он сообщил, что к мосту приближается человек, и я успел спрятаться прежде, чем он услышал или увидел меня. Солдат держал перед собой фонарик и светил в противоположную от меня сторону, игнорируя воду. Этого мгновения было достаточно, чтобы я получил решающее преимущество. Караульный даже не успел вскинуть оружие, когда моя правая рука быстрым и неожиданным движением схватила его за горло, лишив возможности поднять тревогу и перекрыв дыхание. Винтовка глухо шлёпнулась о землю, а немец изо всех сил пытался оторвать пальцы от своей шеи. Я настолько был поглощён процессом, как можно крепче сдавить вражеское горло, что совершенно позабыл о ноже или о том, как подставить ногу и свалить часового на живот, придавив ему спину коленом. Да чёрт побери, дать команду браслету на открытие портала и попросить усыпить немца. Противник, видимо, тоже растерялся и, ухватившись обеими руками, пытался разорвать удушающее кольцо вокруг шеи. Мои пальцы ни на миг не ослабляли хватки, они будто высасывали жизнь из немца, как коктейль через соломинку и все попытки врага освободиться скоро сошли на нет. Он попытался ударить меня каблуком сапога по ластам, даже головой, но я уже отошёл от этого безумного желания задушить противника голыми руками. Нож резко и глубоко вошёл в шею немца с боку и его тщетные шевеления уже были конвульсиями. Медленно, одним за другим мои пальцы отпускали горло, а вместе с этим поверженный враг опускался к земле, пока я не почувствовал, как тело уже лежало на берегу.

Я был поражён: человек — загадка для самого себя. Из-за этого открытия я чуть было не усомнился в своей человечности: 'Что со мной происходит? Война даёт право солдату безнаказанно убивать противника. Но я не солдат, это право я присвоил себе сам. И на вопрос, имел ли я такое право, ответ образовался далеко не сразу. Человек, подобно мне, проведший столько времени в закрытом пространстве, выброшенный со своей жизненной орбиты, должен был бы вообще-то прийти в отчаянье. Как минимум начать пить, роптать на всевышнего, покушаться на уход в иной мир. И что же? Разве я нахожусь в отчаянье, запое, опустился на дно, помышляю о самоубийстве? Ничего подобного. Самому себе я могу открыть ужасную правду: все приключения за эти года начинают мне нравиться. Я нахожу это интересным и занятным. Я не совсем стар, уже не связан семьёй, богат. Кому ещё выпало на долю пережить такую фантасмагорию? Скоро пойдут вторые сутки, как я занимаюсь убийствами, а ведь изначально я хотел спасать человеческие жизни, но в реальности отнимаю и намереваюсь отнимать их. Эти дороги на войне шли в разные стороны, хотя обе были совершенно необходимы. Видно, я не тот, кем себя возомнил. Я не Корабль, для которого критерии жизни разумного имеют какие-то приоритеты, в чём я всегда сомневался, но не имел доказательств. Да и хрен с ним.

Свет фонарика всё ещё освещал пространство под мостом. Немецкий солдат лежал на спине с подвёрнутой ногой и раскинутыми руками, словно прилёг отдохнуть. Чей-то любимый сын, друг, товарищ, может быть хороший парень. А может плут и мерзавец, насиловавший в увольнительной полячку, а сегодня помышлявший о новых удовольствиях. В принципе, сейчас это уже не важно. Он пришёл за чужими жизнями. На этом все рефлексии можно считать бессмысленными. Важно то, что этого солдата скоро хватятся и станут разыскивать. А значит, намеченный на 4:30 взрыв может состояться раньше, если события не пойдут в разрез от плана. К сожалению, стал сбываться худший прогноз. Помощник только что сообщил о новом действующем лице. Кто-то идёт в мою сторону. Подхватив фонарик, я провёл лучом света по воде, словно караульный пытается что-то рассмотреть. Немец на мосту тоже включил фонарь и стал светить на воду, стараясь увеличить пятно света. По речке иногда проплывал какой-либо мусор, а уж после ураганного обстрела деревьев срубило множество, но сейчас, как назло, ни одного брёвнышка, даже веточки не несло течением. И тут раздалось: 'Крря! Крря!' Птица стремительно пересекала реку, двигаясь к тростниковым зарослям.

— Курт! Ты больной на голову дурень! Это русская утка. Что б ты в воду провалился, — выругался немец и стал уходить обратно.

До бомбардировки осталось двадцать пять минут. В лодке тысяча шестьсот фунтов динамита. Не лучшая взрывчатка, но её запасов у меня так много, что в пору раздаривать. Пока оставалось время, можно, даже нужно ещё кое-что сделать. На войне солдаты не только убивают друг друга, бывает, попадают в плен. И не стоит, не разобравшись, сразу говорить, что они струсили, подняли руки, не хватило духу. У каждого поступка в жизни есть своё объяснение и если оно каким-то образом пришлось не по нраву, то бросьте камень, кто безгрешен. Простые люди всюду одинаковые. Собственную жизнь, пусть даже весьма скудную, они ценят превыше всего.

Чуть больше шестидесяти русских солдат 125-ой дивизии и пограничников 106-го погранотряда, угодивших в первый день войны в плен, разместили на сборном пункте возле лютеранской церкви в Лауксаргяе. Для охраны привлекли этнического немца, как переводчика и пехотное отделение. Раненых, контуженных и совершенно здоровых, держали взаперти в конюшнях. Что могло с ними произойти? Ничего более, как только неизбежное в этом механизме борьбы, в этой мельнице жизни, где мельник — не осыпанный мукой кормилец, а забрызганный кровью нацистский садист, пару лет, молотивший и просеивающий сквозь решето войны человеческие судьбы французов, поляков и голландцев. За день до войны я проезжал деревню и место подготовил. Дом возле церкви имел неприметный закуток, и оттуда можно было наблюдать, как за заборчиком, с большой костью умастилась злая собака на цепи — возможная виновница предстоящей беды. Как сейчас вспоминаю её розовую пасть и прыгающие, хватающие воздух белые клыки. Этой ночью оттуда попытаются сбежать семь красноармейцев, к сожалению, не из тех, кто угодил туда в полном здравии, и помочь данному начинанию показалось мне хорошей идеей. Ведь в известной мне истории, шестеро из них стали первыми казнёнными военнопленными.

Оказавшись на месте, я начал действовать. Одна из функций очков сродни тепловизору, и рассмотреть абрисы человеческих фигур было вполне возможно даже со значительного расстояния. А уж с моей точки наблюдения и услышать. Судя по скоплению людей в одном месте, лаз прорывался в северной части. Песчаную почву легко копать и если есть хорошая мотивация, то можно рыть и руками. Фундамента у конюшни как такового нет, брёвна основания зарыты в землю на половину своей ширины и присыпаны снаружи, а под окладные венцы положен большой камень. Вот и вся простая конструкция подобных строений. Понятно, что прорывать тоннель и крошить булыжник в углу бессмысленно, но как оказалось, лаз образовался почти у опорного валуна и вроде беглецы стали уже вылезать.

Охрану осуществлял единственный часовой и за время моего наблюдения делал это он как-то вяло, дожидаясь то ли своей смены у закрытых ворот, то ли ещё чего-то. Совершив четверть часа назад очередной обход, немецкий караульный фактически застыл на одном месте и в течение последних минут не предпринял ни единой попытке к движению. Так, переминается с ноги на ногу, словно ощущал позыв отбежать в кустики. Объяснение простое, но докапываться до реальных мотивов его поведения, нет ни желания, ни времени. Пора. Капсула-портал-красноармейцы-портал и через двадцать минут с начала операции все, кто ещё недавно томился в конюшнях, считают, что следуют в тыловой госпиталь в большом фургоне санитарной машины, уверенные в том, что побег удался и помог им в этом солдат караула. Вот, просто взял и помог. Наверно, немец из сознательных рабочих и в детстве подносил Тельману камни на баррикаду. Или кидал в него. В глубоком сне человеческий мозг весьма изобретателен.

6. В осаде.

Местность, где хозяйничает полноводная Даугва, представляла собой равнину. На горизонте, куда ни глянь, видны заливные ковры клевера, маленькие речки, ручейки, озёра и озерца, похожие на бездонные болотные окна и конечно, болота. О, этого добра тут в избытке. И даже здесь, в пригороде, на северо-западе Риги, где топи встречаются чаще (не так как в Кемерском болоте, но всё же) — есть зелёные луга, голубовато-фиолетовые поля репы, грядки лука и фасоли, берёзовые деревья. Во мхах, как на перине, повсюду развесистая клюква, а вместе с ней комары, воробьи и рассыпающие свои трели над землёй жаворонки. Всё здесь такое же, как и в любом другом прибалтийском краю: неспешно-спокойное и рассудительное. Стоял июнь. Это чувствовалось по всему. Дул тёплый ветер, медленно колыхалась трава, люпины распушали свои кисточки, чтобы украсить собой пришедшее лето. По небу нехотя плыли белые барашки облаков. Некоторые из них закрывали солнце, и тогда тут ненадолго темнело. Но тёплый ветерок чурается сна и гонит облачка прочь, чтобы снова озарить землю радостью и теплом. Тишину временами нарушал только доклад службы дальнего обнаружения: 'шум авиационных моторов со стороны Юрмалы'. Но он невнятный и не сулящий ничего опасного. Спилвский аэродром безмятежно дремал. Послеобеденное время действует на людей как лавандовое поле: хочется расслабиться и покемарить. На циферблате часов в дежурке без четверти пятнадцать. Ещё пару минут, и слухачи засекут отчётливый звук множества самолётов следующих со стороны Бабите, а это в восьми милях до аэродрома и сделать уже ничего будет нельзя. В знакомой мне истории два десятка Юнкерсов преспокойненько отбомбятся и полетят пострелять по мирной Риге. Но только не этот раз. В тот момент, когда ещё аэродромная сирена не усела залить округу холодным, отчуждённым воем, на позициях стали расчехлять стволы зенитных установок 61-К. Не четыре штуки с ограниченным боекомплектом, а десять и обойм со снарядами было завались. Ещё утром заняв свои места, зенитчики объясняли рижским добровольцам 'испанской' бригады Фолманиса очерёдность подноса боеприпасов, отрабатывали слаженность действий, подмены номеров у орудий и сейчас ожидали своего часа. Шестёрка новеньких доработанных И-16 с двигателями, аналогичными Wright R-2600 Cyclone radial, с обшивкой из дюралюминиевых листов уже была в воздухе. Опытный глаз бы подметил, что самолёты немного отличаются от давно эксплуатируемых и привычных, а сам бы Николай Николаевич решил, что это его детище, так и не принятый на вооружение И-185. В той истории двадцать первый ИАП имел достаточно самолётов (50 в строю и 15 в ремонте) и был готов к бою, а в этой собирался побеждать.

Стуча сцепками, окутывая паром колёса и испуская пронзительный свист паровозными свистками, из Риги отходили поезда. Они везли всё ценное, что успели собрать за отведённый короткий срок. Прекрасно оборудованные пассажирские, наглухо забитые и хорошо охраняемые товарные, открытые полувагоны, прикрытые брезентовыми чехлами и специальные, предназначенные для перевозки скота. В сторону уходящих составов сыпались проклятья тех, кто не оказался среди счастливчиков. Наверно, так проклинали Ноя, когда он махал ручкой, провожающим. Поезда находились в пути несколько суток, иногда часами простаивали в тупиках, прежде чем им освобождали путь. Небо серело, светлело и снова бледнело, сгущаясь до черноты. Когда шёл дождь, вода смывала дорожную пыль и копоть от сожжённого угля и все радовались хмурому небу. В ясную погоду, пассажиры всё чаще задирали голову вверх, боясь пропустить что-нибудь важное, важное для жизни. Со всего Запада огромной державы стекали живые реки эшелонов в мощное русло Октябрьской железной дороги, бурлящим потоком устремляющееся на Восток. Ещё не была объявлена эвакуация, а переполненные поезда всё двигались и двигались. У Лаймы, Деклы и Карты, ведающих судьбами людей, задача была упрощена — только приказать: 'Направо — жизнь, налево — смерть'. И если смотреть на движение поездов сверху, то можно было заметить те, которые выехали из Шауляя. Они подходили к Пскову и пока 'жить'.

Бросили ли советские власти Ригу на произвол судьбы — нет. Собирались оборонять, пытались провести мобилизацию, хотели создать рабочие отряды, просили, где только можно помощи и получали её. Но как только стало известно, что Ковна и Вильно уже под немцами, руководители всех мастей бросились в бега. И это создало панику. Хуже того, позорное пятно не смогли смыть ни победы, ни последующие покаяния. Рижане смотрели на драпающее начальство, и разводило руками: 'а на ту ли лошадь мы поставили?' Об идеалах социализма твердили с утра до вечера, но не было ни одной газеты, где бы заявляли обратное. Рассол пропаганды был ещё жидковат, а люди искали ответы на свои вопросы. Искали и видели, что никакого равенства нет и в помине. Одни могли, а другим не позволяли. Всё время находилось что то, что препятствовало нормальной жизни, и предложения потуже затянуть пояса с мантрой ждать лучших времён и держаться — рижанам просто надоело. Большевистскую номенклатуру стали презирать. Толпа обожает слушать обещания и ненавидит, когда её пытаются держать за болванов. Все всё прекрасно понимали и не просто так возникли стрелки на улицах и те, кто о них знал и покрывал своим молчанием. Депортация пятнадцати тысяч врагов советской власти 14 июня лишь немного ослабила сопротивление, но никак не решила нарастающие проблемы. И если после переворота Карлиса Улманиса в 1934 г. с инакомыслящими особо не церемонились, то латвийское политбюро в 41 году просто не доработало. Первый секретарь Калбернзишь, по кличке Заяц, русских, как бы помягче выразиться... просто не любил, однако большевиком был до мозга костей. Ну да бог с ним, с Зайцем. Мусор всплывает и его сносит течением. Город, где женщины не готовы отрезать свои волосы для канатов метательных машин — обречён, это знали ещё с древних времён. Поэтому меня лишь интересовал друг моих испанских компаньонов Жан Грива.

* * *

Утро двадцать третьего июня, несмотря на прекрасную погоду нельзя было назвать радостным или в какой-то мере приятным днём. Как и каждый понедельник к воротам санатория подъехал автобус, и Никитич на КПП, после того, как поздоровался с шофёром, нажал на кнопку электрического привода открытия. Пока ворота отползали, старик перекинулся парой слов:

— В приёмной сегодня Указ вывесили. Мобилизация. Вот, думаю, после дежурства нужно в военкомат сходить.

— Ага, — буркнул шофёр. — Саблю свою не забудь. Или что там у тебя, меч со щитом?

— Лук со стрелами. Дурень, — обиделся дед. — На войне, какое у тебя оружие — это второстепенно. Главное дух воинский. А он у меня присутствует. Езжай, давай. Не задерживай!

Собранные в столовой после завтрака сотрудники ждали директора. Особой ясности по прошедшим событиям ни у кого не было. Так, всё на уровне слухов, которые успели обсудить в автобусе и теперь томились в ожидании новостей. То тут, то там вспыхивали короткие фразы и тухли не находя продолжения.

— Здравствуйте товарищи! — сказал я, присаживаясь за свой столик и раскрывая блокнот. — Надеюсь, все знают, что вчера, в четыре утра Германия напала на Советский Союз. Так же хочу вам сообщить, что сегодня будет объявлено о начале мобилизации военнообязанных родившихся с 1905 года по восемнадцатый год включительно. Все, кто попадает под эту категорию, рекомендую посетить военкоматы и уточнить свой статус по месту проживания. Далее, скорее всего, в обозримом будущем врачам запретят покидать город, а на базе нашего санатория и детской больницы будет размещён госпиталь. Я прошу хорошо подумать над моими словами, которые я сейчас произнесу. Врач — самая востребованная и мирная профессия, а Ленинград находится недалеко от границы. Вчера, финские войска заняли демилитаризованную зону Аландских островов, и СССР обязательно сделает ответный ход. Это вопрос нескольких дней и что за этим последует, вы должны понимать. Недалеко от нас расположен стратегический объект, одна из основных целей вражеской авиации — аэродром. У нас очень прочные стены и надёжное бомбоубежище, но я не смогу гарантированно вас защитить от нелепой случайности. Кто не испытывает желания трудиться в подобных условиях и по каким-либо другим причинам считает, что его судьба связана с иным местом, сегодня же получит полный расчёт. Я слышал, в Ташкенте пока неплохо, а в Гаграх, вообще замечательно и тёплое море. Поезда ходят, самолёты ещё летают, автобусы совершают рейсы. В наших филиалах вам всегда будут рады. Если такие присутствуют, прошу поднять руку. Баба Маша, сделайте, пожалуйста, мне кофе. Товарищи должны всё обдумать.

Выждав пару минут и выпив напиток, я продолжил:

— Нет? Хорошо. Тогда довожу до вашего сведения, что с сегодняшнего числа в нашем санатории открывается новый филиал детской больницы, а именно госпитальное крыло с торакоабдоминальным отделением и скоро там появятся первые пациенты. Вам наверно, было интересно, что за стройка велась возле конюшен? Вот это оно и есть. Соответствующее заявление в необходимое ведомство я уже отправил, а персонал вскоре прибудет. До конца этой недели, как только комиссия наркомздрава РСФСР выпишет заключение и будет присвоен номер, а Ленгорздрав с товарищем Эмдиным внесёт в реестр, мы перейдём на особый режим работы. Все отпуска будут аннулированы и с большой долей вероятности сотрудники перейдут на казарменное положение. Поэтому, у кого есть требующие убытия нерешённые проблемы, прошу не затягивать и сегодня же подавать заявления от двадцатого числа. Они будут рассмотрены в индивидуальном порядке. У кого есть желающие посетить юг страны и поработать там с детьми родственники, до конца рабочего дня жду от вас предложений. С переездом и телеграфом на места их прежней работы поможем. Теперь о планах по сегодняшнему дню. До обеда обычный распорядок. Война — войной, а дети болеть не перестали. К сожалению, программу развлекательных полётов над Ладогой придётся заменить чем-нибудь другим, так как самолет, скорее всего, заберут, да и безопасность полётов мы не сможем обеспечить. Объясните это детям. В четырнадцать часов я попрошу вас быть на мероприятии по пуску нашего госпитального поезда номер два с Финляндского вокзала. Так получилось, что первый уже в пути и скоро прибудет сюда, но на торжественном митинге об этом говорить не стоит. С вокзала автобус развезёт вас по домам. Вопросы?

— Сокращённый рабочий день? — уточнила терапевт, Мила Вильевна.

— Не совсем, в табеле будет значиться как обычный, но по факту укороченный. Просто когда-нибудь в жизни человека наступает такой момент, когда он сожалеет о тех делах, которые не успел сделать. В декабре тридцать девятого, в Лондоне я видел один плакат, где было написано: 'Keep Calm and Carry On '. Англичан успокаивали, мол, всё ненадолго. Сейчас он воспринимается совсем иначе. Посвятите вечер походам по магазинам и развлечениям. Соль, спички, мыло, и керосин закупать не стоит. Во-первых, всё это вы получите здесь, заказав товары первой необходимости через каталоги без учёта доставки; а во-вторых, многие хитрые бросятся их скупать в первую очередь, и вы потеряете время в толчее. Я бы на всю зарплату купил муку, консервы и сублиматы для родственников и знакомых, но опять-таки, в кредит через нашу торговую сеть. Жду начальника отдела кадров через час у себя, бухгалтерии предоставить к полудню зарплатные ведомости и подготовиться к выдаче тройного оклада. Настоятельно рекомендую всем подать заявление на получение материальной помощи в размере десяти тысяч. Начальнику отдела снабжения и завхозу прямо сейчас в мой кабинет. Спасибо за внимание, за работу, товарищи.

Юля-Вика сидела у себя за столом и не подала вида, когда я сухо поздоровался. Снабженец и завхоз проследовали следом.

— Первое, — обратился я к завхозу. — Изыскать на складе бумажную самоклеящуюся ленту Дрю , и заклеить крест-накрест все окна во всех наших зданиях и повесить светомаскировочные шторки. Обеспечить лентой и материалом для штор всех сотрудников. Разрешаю выдать фонари TL-122-А с запасными элементами питания и по упаковке стеариновых свечей. Сегодня установить в вестибюле рядом со щитом объявлений стенд с Европейской частью карты СССР, на которой будет отображаться ход военных действий. В кладовке должна была остаться раздвижная ширма, на которой раньше висел план санатория. До обеда карта будет у вас. Вопросы есть?

— А почему карта только с территорией СССР? Нужно бы и Польшу и Германию.

— Когда наши войска будут там, тогда и поменяем. А пока ситуация не в нашу пользу. Идите, работайте.

Завхоз вышел. Причём вид у него был явно чем-то раздражённый. Лучше бы Ершов продолжал совмещать две должности. Новенький не вызывал доверия.

— Слушайте внимательно, — пристально посмотрев на снабженца, произнёс я. — Не мне вам объяснять, что с началом боевых действий снабжение играет не только весьма значительную, но и смертельно опасную роль. И выражается она в соблазнах личного обогащения, как самого исполнителя, так и оказавшихся рядом с ним преступных элементов. Насколько я помню, у вас был охотничий билет и дробовик Винчестер М-12?

— Это так.

— С этого момента, отправляясь в командировки, вы станете брать с собой оружие.

— Вообще-то я давно...

— Вот и отлично. До сего момента вы исправно несли службу и отлично справлялись с возложенными задачами. Не мне вам объяснять, что совсем скоро станет затруднительно получать многие товары и когда настанет такой момент, то вы незамедлительно ставите меня в известность, чтобы я имел понимание, где вас подстраховать. Составляете заявку и передаёте через секретаря. А сейчас для вас задание.

Я вынул из сейфа несколько пачек червонцев и положил их на стол.

— Согласуйте с юристом и оформляйте артель по плетению маскировочных сетей и машинного вязания в Михайловке. Скооперируйтесь с начальником отдела кадров Ершовым и распространите информацию о приёме на работу двух сотен девушек умеющих или имеющих желание обучиться плести сети и вязать шерстяные изделия. Обучение, общежитие, столовая, достойная оплата, автобус из города. Раз в неделю размещайте в газете объявление о скупке вязаных шапок, варежек, шарфов и свитеров с носками всех размеров по нашим образцам. Шерсть, нитки, лекало, вязальные мельницы или спицы станете выдавать, заключая договора на удалённую работу для совместителей. Без лимита. Хоть миллион, хоть два. Изучите рынок и вычислите цену на изделия. На площадке десяток контейнеров с шерстяной пряжей, а на подходе в двадцать раз больше. Так же продолжайте расклеивать объявления о скупке грибов, ягод, орехов, мёда и контролируйте заготовительные пункты . Попутно провентилируйте вопрос о поставках от нас кожи и её заменителя на обувные фабрики Ленинграда и начинайте отгружать нашим крестьянам муку, сахар, соль, керосин.

— По коже, на какое количество ориентироваться?

— В нашем распоряжении сейчас семьдесят тысяч квадратных футов Full Grain Leather и столько же крашеной козлиной кожи из Марокко. Восемнадцатого числа в Одессе пароход стал под разгрузку, так что с каждым днём её становиться больше.

Судя по тому, как Митякин нахмурил брови, кожа не входила в орбиту его интересов.

— Скажите чепрак и шевро, — пояснил я, — и они поймут.

— А как же планы по ателье?

— Столько мы при всём нашем желании не освоим, даже если захотим расширить штат до сотни. Сейчас не время индпошива с идеальной подгонкой, но для наших нужд привлекайте профессионалов в любом количестве.

Митякин бросил на меня взгляд, словно отел сказать: 'Что же вы Ершова не напрягли? Мне и своей работы выше крыши'.

— И наконец, оформите к нам на постоянную работу вашего приятеля башмачника со скорняком в придачу. Хоть частным образом под договор. Наши мощности вполне позволяют производить не только автомобильные диваны, но и кресла для пилотов самолётов от 'А' до 'Я'. А мы до си пор обивку сидений заказываем, чёрт знает где, хотя и кокосовый койр и кожа есть в наличии. Опять же раненые станут выписываться из госпиталя в исподнем и босыми, а этого допустить мы не имеем право.

Снабженец на мгновенье задумался, прикинул что-то в уме так и этак.

— Есть подвязки на складах резерва, — намекнул Боря Митякин.

— Вот как... тогда для вас не секрет, какой ассортимент хранится в запасниках четвёртой базы?

— У меня однокашник в городе Дно там служит.

— Я этого не слышал, а вы не говорили. Деньги у вас есть. Как запасной вариант подходит, но лучше быть независимым в подобных вещах. Проще нанять пару-тройку швей с сапожниками и не зацикливайтесь на наличие судимостей. Мобилизация сократит рабочих нужных нам специальностей до минимума.

— Как скажите.

— Так и скажу, нанимайте людей, которые не пойдут воевать. Помещения у нас есть, самое лучшее оборудование, все условия. В крайнем случае — выучим.

— А кто не захочет — заставим, — продолжил мою мысль снабженец.

— И этого не станем исключать. В планах оказывать шефскую помощь нескольким авиаполкам, а им вскоре куртки на меху понадобятся, рукавицы, обувь удобная и штаны тёплые.

Митякин удивлённо посмотрел на меня.

— Лётчикам, вроде, всё и так выдают.

— А вы навестите их в Левашово, да расспросите. В частности у нашего сто пятьдесят седьмого или сто девяносто третьего. Только не с пилотами поговорите, а с их жёнами. Их всего четверо, времени много не займут, зато узнаете всю правду, как в вагончике без водопровода жили и как детей в обрезанной бочке в простыне мыли. Заодно узнаете, что по аттестату у мужей не хватает.

— Как это в простыне?

— Точно так, как моют лежачих больных.

— Всю жизнь в лохани купали.

— Нет у них ни лоханок, ни кадок. На чемоданах сидели, так как каждую неделю нормальное жильё обещали.

— С жильём всегда туго было, — печально произнёс Митякин.

— У нас небольшой фонд есть, но на будущее надо что-то придумать. К тому же из Риги в самое ближайшее время прибудут несколько семейных артелей по пошиву верхней одежды. Едут с детьми, стариками и оборудованием, а нам их и разместить толком негде.

— Можно изготовить из модулей пристройки к домам в Юкках, как сделали в Песочном для ветеранов финской.

— Действуйте и на крайний случай просто заплатите за участки. Это не Озерки и Шувалово, где цены заоблачные. Две-три десятины должно хватить. Домики мы всегда сможем возвести. В период войны многое можно будет осуществить, чего в мирное время было немыслимым. Сейчас в Ленинград хлынет поток беженцев, и все запреты полетят к чертям. Поэтому с завтрашнего дня составить списки доступного жилья в ближайших к нам деревнях и посёлках. Ориентируйтесь на сто комнат. Все прибывшие к нам инвалиды должны быть обеспечены жильём. Последнее и наверно, главное. Если ваши знакомые, не попадающие под мобилизацию, имеют желание послужить стране, то санаторий может им с этим помочь. Предприятиям катастрофически не хватает сторожей. В ближайшие дни планируется создание отряда ветеранов. Сбор и учения на нашей базе яхт-клуба. Понятно, что в возрасте уже не побегаешь с ручным пулемётом за спиной и цинком патронов на плече, поэтому предпочтение морякам, зенитчикам и механикам. Если кто-то что-то подзабыл — напомним. Зарплата достойная, единовременное пособие десять тысяч, льготы и паёк. Вопросы есть?

— Всё, о чём вы распорядились, я сделаю. Это несложная работа, по крайней мере, пока. Но меня беспокоит будущее развитие ситуации. Я не из любопытных, но всё-таки... — Митякин промедлил, обдумывая, как бы лучше сформулировать вопрос. Это оказалось сложнее, чем он предполагал. Наконец, сделав над собой усилие, он заставил себя договорить: — Отец рассказывал, как в августе четырнадцатого бушевала эйфория от начавшейся войны, а последствия я уже и сам застал. Что будет в приоритете в ближайшее время? Что сейчас стоит запасти нашим крестьянам, чтобы в случае чего обменять, а от чего можно без ущерба избавиться?

Я посмотрел на снабженца и заметил совершенно иной интерес. Будь сейчас разрешение о свободной торговле, Митякин бы стал миллионером за год. И он это знал и тот, кто его сюда направил, был в курсе. Он уловил суть того, что я хожу вокруг да около, подбрасывая косточку то там, то сям. Ай, молодец. И молодец тот, кто сказал ему задать этот вопрос.

— Прогноз аналитиков не утешителен. Есть такой центр, Институт Брукингса. Это один из наиглавнейших аналитических центров в США, как его называют, 'фабрика мыслей'. Они составили прогноз, что будет в России, если на неё нападёт Германия. Посмотрите на таблицы, — сказал я и протянул листок, вытащенный из сейфа. — Если в цифрах, то рыночные фонды по продуктам питания рухнут и довольно значительно. К примеру, доля сахара уменьшаться в 6,6 раза, кондитерских изделий в 4,8 раза, чая в 2,3 раза, жиров в 2 раза, а мяса в 2,8 раза. Пустые полки ожидаются в отделах хлопчатобумажных тканей, предложение упадёт в 12 раз, по льну — в 11,6 раз, шерсти станет меньше — в 4 раза. Все швейные изделия сократятся в 8 раз, а обувь в 11. Через два года советским людям станет нечего носить.

Митякин внимательно изучал лист с таблицами и недовольно поджимал губы. Нечто подобное он ожидал, но только не таких катастрофических цифр.

— Теперь я понимаю, отчего вы так рьяно взяли быка за рога. А спички, мыло, соль, керосин? Ведь все по-своему поняли ваш посыл.

— Сокращения по спичкам в восемь раз, по мылу в 4,4 раза, соли в 3,5 раза, а керосина в 6,5 раза. И точно нельзя будет приобрести махорку, швейные машины, часы, велосипеды и строительные материалы. Здесь, в пригороде, помимо действующих 'домов быта' мы открыли пункты проката тех же швейных машин, но ситуацию в целом это не спасёт.

— Вы считаете, что руководству страны стоит обратить на эти аналитические выводы особое внимание?

У меня даже проскользнуло немного сочувствия Митякину. Да даже если руководству станут известны эти цифры? Что оно сделает, нарастит выпуск мыла и спичек или отдаст плодородные поля под засев льна? Конечно, нет. Потерявши голову по волосам не плачут, просто все ещё надеются на гораздо заниженные цифры, где падения не в разы, а в десятках процентов.

— Нужно как минимум выиграть войну, — ответил я. — Но если постоянно использовать такой ресурс, как 'терпение народа', это в скором будущем так аукнется, что приведёт к эпохальным событиям. Вы своими глазами видели, что творилось весной в деревнях. Впрочем, мы заболтались. Не нашего ума это дело. Что нужно для успешного выполнения поставленных задач?

— Нужна грузовая машина повышенной проходимости, шофёр и пару человек в помощники, как минимум объявления расклеивать.

— В первых числах июня мы получили большую партию Diamond T-967. Нисколько не сомневаюсь, что вскоре нам придётся с ним расстаться в пользу морского артиллерийского ведомства, но несколько можно поставить на баланс учреждений. Грузовики сейчас на стоянке, одну машину отправьте в школу, а вторую используйте по своему усмотрению. Шофёра нанимайте самостоятельно. Я дам распоряжение начальнику отдела кадров. Но лучше сами садитесь за руль. Каждый водитель тут, это минус один на фронте. На помощников деньги у вас есть. Мужчины рано или поздно отправятся на фронт, поэтому отдавайте предпочтения женщинам и подросткам.

Когда снабженец вышел, я нажал кнопку связи с секретарём и сказал: 'Возьми с собой что-нибудь из буфета: шоколад, апельсины, банку с соком, да ту же гроздь бананов. Нужно прогуляться'.

Пройдя по коридору с палатами детского санатория, мы оказались у двери лифта, изготовленного по проекту компании 'Otis'. Сама шахта была пристроена к торцу здания и вела на минус первый этаж. Рассчитанный на тысячу шестьсот шестьдесят фунтов, лифт легко вмещал в себя подвижные медицинские носилки и четверых человек. Оттуда по подземному коридору можно было дойти или доехать по траволатору до палат нового госпиталя. Сам переход это триста ярдов эллипсоидных колец с трансептами из неизвестного мне материала (похожего на каррарский мрамор) в длину, двенадцать ярдов в ширину и шесть в высоту могли вместить в себя тысячу человек, как бомбоубежище. Оказавшись в госпитале, мы прошли автоматически отрывающиеся двери и остановились в помещении химической дезинфекции возле гардеробной.

— Прямо по коридору, — сказал я. — палата девять. Если что, Вирга подскажет. Через час будь у себя.

Добравшись до кабинета, я позвонил в Смольный и вскоре разговаривал с Кузнецовым.

— Алексей Александрович, здравствуйте, — сказал я в трубку.

'Доброго', — сухо ответил Кузнецов.

— На четырнадцать часов этого дня у нас запланировано важное политическое мероприятие.

'Политическое?' — удивился Кузнецов.

— Именно. Санаторий подготовил для бойцов Красной Армии подарок — санитарный поезд имени товарища Жданова, оборудованный по последнему слову техники и полностью укомплектованный. Эшелон готов появиться на вокзале, но если руководство города придаст этому событию особое значение и будут приглашены корреспонденты газет и радио, а ещё лучше, зарубежные, то это, безусловно, политическое мероприятие. Планируется короткий митинг.

Кузнецов сходу уловил, какие преференции ожидаются и сказал:

'Это действительно, больше 'политическое' событие. Но в отсутствии Андрея Александровича...'

— К приезду товарища Жданова подготавливается другое мероприятие. Уверен, что поезд с подбитой немецкой техникой к двадцать пятому числу прибудет в Ленинград и можно будет поместить экспозицию поверженного врага в каком-нибудь парке отдыха. Мною уже отпечатаны в большом формате фотографии и есть кинолента реальных боёв.

'Вы имеете в виду события под Таураге? — спросил второй секретарь. — Эти пограничники такого порассказали, что многие поставили их слова под сомнение. Тем не менее, Климент Ефремович высоко отозвался о переданной карте'.

— Именно эти события, Алексей Александрович. Если желаете, я передам киноплёнку прямо на митинге. Три экземпляра и один из них на английском языке. Уверен, в наркомате иностранных дел оценят.

'Договорились. С вами сейчас свяжутся. Согласуйте, пожалуйста, с моим замом план мероприятия. Всего доброго'.

— До свидания.

Только положил трубку, как стук в дверь. Кадровик.

— Товарищ Ершов, проходите, — пригласил его я.

Ершов зашёл с папкой.

— Мы тут с Митякиным парой слов перебросились, — начал он, — и я подготовил несколько кандидатур.

— Лично знаете или посоветовал кто? — спросил я.

— Настоятельно рекомендовали, — уклончиво ответил Ершов.

Принимая уже подписанные заявления о приёме на работу, я только отмечал краем глаза дату рождения. Понятно, что товарищ Сергей подготовил несколько своих кадров, но смысл впускать в коллектив тех, кто через пару месяцев уйдёт на фронт, я не видел. Все женщины были отложены в одну сторону, их набралось пять. К ним присоединились ещё девять мужчин зрелого возраста, а семеро человек были возвращены обратно.

— Этих, — указывая пальцем на возвращённых — товарищ Раппопорт рекомендовала?

— Да.

— У нас санаторий, а не синагога. Так и передайте ей.

После этих слов Ершов потёр нос и нахмурился. Вид у него в эти минуты стал мрачнее обычного.

— Не спешите отказывать, — вдруг, произнёс он. — Эти товарищи, не попадут в мобилизационные списки. Ни при каких обстоятельствах, можете мне поверить.

— Это ещё почему?

— Опыт подсказывает.

Если кто-то думает, что призывные комиссии с ног валились от несчётного количества добровольцев, то это было только по началу. В июле прокуратура уже докладывала о взятках в комиссариатах, начиная с кожаного пальто и заканчивая пятью тысячами рублей. Желающих въехать в рай на чужом горбу всегда имелось в достатке. А раз был спрос, то появлялось и предложение.

— Дайте ещё раз взгляну.

Первый, соискатель на должность аниматора. Образование — бывший КИЖ, а ныне, Ленинградский Государственный Институт Журналистики им. В. В. Воровского. Наркомпрос, а значит, как минимум должность в армейской газете или боевой листок в дивизии. С чего это Ершов решил, что однофамилец партийного функционера Кировского района избежит призыва?

Второй, образование — ЛГПИ им. Герцена. Учитель, ботаник, научные статьи, но без аспирантуры. Однозначно призывник.

Третий и четвёртый — ЛЭТИ. Радиотехники. Попадут в войска связи. Этих катастрофически не хватает и военком охотнее себе руку отгрызёт, чем отпустит таких. Впрочем, я давал заявку на преподавателей курсов телефонистов.

Оставшиеся, как ни удивительно, одноклассники Яшеньки. Этим ещё рано примерять сапоги и каски, но какие из них фармацевты? У Рахиль Исааковны язык без костей и что она рассказала родителям мальчиков после телеграммы из Питерсберга, я даже представить не могу.

— Кто, лично для вас важен?

Ершов указал на ботаника. Неожиданно, но по большому счёту нужны все, особенно выпускники ЛЭТИ.

— Обосновать сможете? — спросил я.

— Теплицы в Парголово. Я там был и клубники особо не нашёл. Ответственный пьян. Встретил однополчанина и вторую неделю в запое. Он инвалид, а вы распорядились снисходительно относиться к особым случаям. Нужен ответственный человек, который не пьёт или подвержен, но в меру.

— Ваш протеже принят на должность агронома с окладом в четыреста пятьдесят рублей. Известите и завтра он должен быть на рабочем месте. Если справится, останется в орбите Митякина.

— Спасибо и полностью с вами согласен, товарищ директор.

— Ещё нам нужна группа НПО и пост противовоздушной химической обороны. Исходя из этого, проще принять этих оболтусов на какую-либо работу и отправить патрулировать, чем отвлекать занятых людей от важных занятий. Придумайте им должности, пусть маскировочные сети для гидроэлектростанций плетут, а Лука Фомич, наш доблестный огнеборец, возглавит НПО.

— Вот только водоворотных ГЭС у нас в одних Лавриках более пятидесяти штук.

— Это откуда столько?

— Наш бывший энергетик постарался, — словно так и должно быть, ответил Ершов.

Ну да, энергетик. Только инопланетный. По сути, эти ГЭС — бетонный каркас водоворотной станции и турбина с устройством сбора энергии. С точки зрения экономики, из-за малой мощности практически не окупаемая затея. Но при условии будущего дефицита электроэнергии, вполне здравая альтернатива.

— Отлично, — произнёс я. — Работы ребятам хватит и всегда под рукой. Теперь по обороне. Если не затруднит, то поднимите соответствующую документацию в период финского конфликта. Вряд ли что-то поменялось по составу и требованиям. Если не отыщите, обращайтесь в наш ОСОАВИАХИМ. Пусть отрабатывают и расскажут, что необходимо иметь. А то они велосипеды запросили, вот и повод.

— Проще сразу туда, да и контакт у нас хороший.

— На ваше усмотрение. И ещё, однополчанина смотрителя теплиц сдайте в милицию. Отыщите Хорошенко и передайте мою просьбу, что б духу его там не было.

— Нехорошо получится.

— Товарищ Ершов, даже в мирное время я не стал бы закрывать на это глаза, а уж сейчас тем более. Я сам не без греха, но пьянство в рабочее время не должно быть нормой. Чуть не забыл, подберите Митякину шофёра. Чтоб знатного и матёрого, с которого и мех и шкварки или примите того, кого он приведёт.

— У Бориса такой есть, сегодня оформлю.

— Очень хорошо. Более вас не задерживаю и жду результатов.

Ершов вышел, а я поднял трубку и вызвал Раппопорт. Количество денег для выдачи трёх окладов известно давно. Но дело не в этом, в Ленинграде, со вчерашнего дня поднимался ажиотаж, и вновь появились очереди в магазинах. Семьсот тысяч иждивенцев, как десант, внезапно оказался у торговых точек. Люди вспомнили зиму тридцать девятого и ринулись скупать всё, что оказалось тогда в дефиците. Там, где снабжение мегаполиса идёт фактически с колёс, единовременный бум покупательной способности населения приведёт к взрыву! И власти это прекрасно понимали. И понимали, что денежных знаков в стране ощутимо больше, чем товаров потребления. Как следствие, в банке сейчас ничего не получить, так что из сейфа. Стопка вышла приличная: зарплатная ведомость давно уже перевалила за сотню и получатели всё время просят осуществлять выдачу купюрами небольшого номинала. В итоге, по весу вышло с двухпудовую гирю. Тем не менее, не такая там и тяжесть. Кстати, давно подмечено, что среднестатистический человек, может поднимать разные по весу грузы, если знает, что именно поднимает. Так вот, двести фунтов золотых монет взваливают на плечи и несут, а столько же, но свинца — нет.

Едва Рахиль Исааковна переступила порог, как я произнёс:

— Достаньте платок и держите в руке, а то, когда вы его вынимаете, мне становится плохо. Здравствуйте.

— Здравствуйте, мистер директор, — осторожно поздоровалась вошедшая, разглаживая монашеское платье от Клэр Маккарделл.

После майских событий Раппопорт стала следить за новинками в мире моды и даже чуточку помолодела. Без лишних слов, на неё приятно стало смотреть.

— Рахиль Исааковна, мне тут заместитель по приёму на работу и увольнению подал несколько кандидатов.

Раппопорт замерла как змея, сжавшись и изготовившаяся к прыжку, когда одно выверенное движение решает всю охоту.

— Я так понял, что мальчики их хороших семей.

— Истинно так, мистер директор, — произнесла она, и её фигура тут же расслабилась.

— А что они собой представляют? — спросил я. — Умеют быстро считать на арифмометре? Может, играют на скрипках? Или у них отличный глазомер и они выучились шлифовать камни?

Ничего подобного за ними не наблюдалось, и Раппопорт промолчала. Рука инстинктивно дёрнулась за платком, но и тут вышла промашка. Сорванцы приходились дальней роднёй, и древнее семейное правило гласило, что тот, кто выбился в люди, должен тащить за собой остальных родственников. Так что сражаться придётся до конца.

— Они в совершенстве владеют несколькими языками? Без запинки прочтут на арамейском Кол Нидрей или смогут перевести на русский техническую документацию отчётов Абердинского испытательного полигона? — продолжал я. — И это не так? Хм... даже не знаю, вроде, открыта вакансия оператора РОКС-2 и метателей противотанковых гранат.

В глазах Рахиль Исааковны пронеслось что-то ужасное.

— Яшенька написал, — произнесла она, — что пока не начались занятия, он служит в конторе при рыбоконсервном заводе, получает доллар в час, снимает большую комнату и у него появилась девушка.

Конечно, у него появилась девушка. Странно, что одна. В Питерсберге, юноша с такой зарплатой в глазах местных уже чего-то добился в жизни.

— Рахиль Исааковна, вы не равняйте умничку Яшеньку с другими мальчиками.

— Да и в мыслях не было.

— Осмелюсь предположить, что те, за которых вы хлопочите, довольно ловкие юноши?

— Очень ловкие, мистер директор. Такие ловкие, аж жуть.

— Надо бы проверить в деле, — как бы рассуждая сам с собой, проговорил я.

— Надо, надо, — закивала Раппопорт.

— Давайте-ка пригласим молодых людей на собеседование. Скажем, двадцать четвёртого или пятого числа. Вдруг, у них планы на завтра. Расскажите им, как попасть на наш автобус.

Пока Рахиль Исааковна пересчитывала деньги, я думал, куда ловчее спрятать один предмет, который перспективные юноши должны отыскать. Вариантов было два: один и самый реальный, это в подвале бывшего финского дома, а второй в обломках самолёта или в рюкзаке с парашютом.

Наконец, подсчёт был закончен, Раппопорт попросила позвонить и тоном, не терпящим возражения, вызвала Залмана Храпиновича в кабинет директора. Принёсший документы на подпись бухгалтер с капелькой зависти посмотрел на упаковки и со вздохом обречённого пожаловался:

— Я звонил в банк, с сегодняшнего дня не выдают денег с вкладов.

— Двести рублей в месяц, — поправил я.

— Разве это деньги? — вздохнул Храпинович. — Это слёзы.

— Снимайте хоть столько. Купите Рахиль золотое кольцо. Себе золотые часы в рассрочку. Потом скажете мне спасибо.

— Спасибо, но... мистер директор, — утерев глаза, произнесла Раппопорт, — не по-человечески как-то.

— Рахиль Исааковна, стоит ли рассуждать о человечности там, где люди всего лишь ресурс?

Храпинович выдавил ухмылку, как бы ни ставя тезис под сомнение, а Раппопорт ойкнула.

— Отчаянные времена требуют отчаянных мер, — продолжал говорить я — но если вы хотите знать моё мнение, то по-человечески нужно говорить своему народу правду. Даже несмотря на тот факт что, правда интолерантна и её невозможно приспособить к интересам руководства политической элиты. Вы же не Клавдия Тимофеевна Свердлова, по совместительству хранительница 'Алмазного фонда Политбюро'. Думаете, в её сейфе есть хотя бы один советский рубль? Кстати, о Свердлове... это правда, что орловские железнодорожники в девятнадцатом забросали его камнями, когда вместо обещанного хлеба тот стал ратовать за интернационал?

Бухгалтер со счетоводом замерли. Наверняка хотели что-то сказать, но передумали и выговорили одно единственное слово:

— Инфляция!

— Неужели введут карточки? — совсем неуверенно спросила Раппопорт.

— Не задавайте таких вопросов, Рахиль Исааковна. Вам не пятнадцать лет, когда ещё верят в непорочное зачатие. Запас товаров народного потребления и продовольствия в городе ограничен, так что карточки обязательно появятся. Что же по казначейским билетам... смотрите, что делают банки, а они всегда чуточку впереди. Вы дали государственному финансовому учреждению, а значит, государству кредит в виде своих сбережений. Когда заёмщик не возвращает деньги, как это называется? То-то и оно. В случае наступления коллапса, в первую очередь решают, кто станет оплачивать все накопившиеся промахи. Как нетрудно догадаться, за всё платят простые граждане.

— Мистер директор, а нельзя ли как-нибудь сейчас снять все накопления, — жалобно спросила счетовод. — Ведь всю жизнь горбатились.

— Механизм подобный имеется, и даже не один. Первый связан с противоправной деятельностью, второй почти мошенничество, а третий слишком благородный и я его даже не стану озвучивать.

— Хотелось бы услышать про второй, — после некоторой паузы, произнёс Храпинович.

— Вы должны перезаключить договор. Средства с накопительного счёта или до востребования, это без разницы, должны быть зачислены на другой счёт, с которого их можно снять в виде единовременной финансовой помощи, выплату пени или штрафа, денежного перевода, гонорара и так далее. То есть они должны поступить на счёт предприятия оказывающего услуги или художественно-просветительской структуры, типа театра. А так как противясь частному бизнесу коммунисты всё же оставили лазейку, то ещё остаются лишенцы, то есть артели со своими особенностями движения денежной массы. Как форма коллективной собственности, они состоят из частных лиц со своими паями и имеют возможность брать целевой кредит с обеспечением вашего пая. Весь смысл в том, что бы артель была зарегистрирована в тех местах, до которых фининспектор доберётся совсем не скоро.

— А где же тут мошенничество?

— Не считая того, что вы поступите с государством ровным счётом так, как оно с вами, то ни в чём. Как говорят в Неваде: на любое хитрое горлышко найдётся свой початок кукурузы. Подсказываю, найдите в Риге, Вильно или Ковно любую швейную артель и проверните эту операцию с кредитом, якобы забрав свой пай пока война не внесла свои коррективы.

— Прибалтийские евреи попросят свой процент, — хмуро сказал Храпинович. — А третий способ, он подразумевает получение средств?

— Благородство и деньги — вещи несовместимые. Конечно, вы можете перевести все накопления в благотворительный фонд помощи, к примеру, Красному Кресту. Я имею в виду не 'Помполит', а то после требования транзакций вы окажетесь в подвале на Литейном. Любая наша артель имеет право такой фонд создать.

— Не хочу показаться неблагодарным, — грассировано пробурчал бухгалтер, — но из газет я каждый день узнаю, что страна богата и сильна как никогда. Что самой большой державе в мире мои семьдесят тысяч? Так, пшик! А для меня это огромные средства и пусть они останутся со мной. А всевозможную помощь я ежеквартально оказываю через всякие ОСОАВИАХИМы своими взносами.

— Товарищи! Дискуссия окончена, а то наступает момент, когда будут произнесены непроизносимые слова. Пора приниматься за работу. Выдавать денежные средства начинайте прямо сейчас. Нужно успеть до митинга на Финляндском вокзале. Рахиль Исааковна, выучите свою речь и не забывайте напоминать о путёвках для детей. Оплачивать родителям их сейчас станет сложно, но есть авизо. То, что вчера стоило рубль, через неделю не купишь и за два. Вы догадались, как вернёте свои средства?

— Путёвки!

Мне оставалось лишь улыбнуться. Путёвки и возмещение. Вскоре с чаем зашла Юля-Вика.

— Шеф, правый или левый? — спросила она, как ни в чём не бывало.

— Левый.

— Не угадали.

— Ничего страшного, — с улыбкой ответил я. Ещё не известно, кто выиграл. Я из Латвийской столицы 'Рижский чёрный' привёз. Обалденный бальзам. Ещё довоенный выпуск завода 'Вольфшмидта'. Сейчас мы кочерыжку этому 'чёрному' свинтим, и ты сама поймёшь, насколько я прав. Конечно, есть рецепт, когда его можно добавить в чай с лимоном, но можно и без цитрусовых приправ.

Всё же вкусный получается у Юли-Вики чай. Вроде что тут такого, насыпал заварку в чайничек и заливай кипятком. Или следуй долгой процедуре по всем правилам китайских мастеров чайной церемонии и то не факт, что получится приятный напиток вместо горького питья. А у неё всегда получается с отметкой выше ожидаемого и чувствует, когда сахар или мёд нужен, когда чай в молоко лить, а когда нет.

— Спасибо за брата, шеф, — открыто посмотрев мне в глаза, вдруг, произнесла она, и каждое слово светилось искренней благодарностью.

— Ты же просила.

Васильева прищурилась. Она так часто делала, когда собиралась выяснить для себя что-то важное.

— Он сказал, что когда его положили на операционный стол в Таураге, врач очень удивился раневому каналу. Пуля не задела ничего...

Я отмахнулся рукой.

— Ты же служишь в медицинском учреждении, наверняка имеешь представление о процедурах в операционных. Как он мог что-то помнить, если режут и шьют под наркозом? Наверно, приснилось.

Она уселась на диван и, отпив чай, вдруг, заговорила о своём прошлом, какую боль оно ей причиняет:

— Конечно, приснилось. Я ему так и сказала, как когда-то в детстве. Он же у меня, считай, на руках вырос. Отец погиб в шестнадцатом, на Германской. В семнадцатом мама умерла. Эпидемия. Мы с братом остались вдвоём: ему два, а мне ещё семи не исполнилось. Жили у дяди Карла. Он записал нас на свою фамилию. Через год его убили, воспитанием занялся его сын. Михаила Карловича расстреляли после событий в Кронштадте, потом детдом. Когда оформляли документы, я назвала настоящую фамилию. Так что некоторое время я даже была баронессой.

— А как же ты угодила в НКВД?

— Знания языков и детское воспитание поспособствовало. Я упорная. У дяди было своеобразное понятие о процессе воспитания. Со своей куклой я играла ровно тридцать минут и если желала дольше, то должна была доказать свою полезность. Об этом нужно было заявить. Не смогла доказать — извольте розги. Смогла — десять дополнительных минут к игре. Один раз он заметил, как я просто смотрю на куклу. Это было в мною отвоёванное время. Ровно десять минут. Тогда он сказал, что я стала взрослой и если изучу немецкий, то он подарит мне новую, самую большую куклу, с которой я смогу играть столько, сколько захочу. Я выучила, но куклу мне не купили, так как брат стал той самой любимой куклой, а дядя уже не смог выполнить обещаний. С тех пор я изучаю иностранные языки и жду, когда мне кто-нибудь купит куклу.

Самые важные и самые мучительные воспоминания зачастую и самые краткие: не проходит и минуты, как они заканчиваются и наступают либо слёзы, либо отчаянная решительность. А сейчас я не наблюдал ни того ни другого. Неужели душа стала настолько черства, что она стала испытывать к своему прошлому полное равнодушие? Давить и выспрашивать в такой ситуации излишне, тут, как археологу, нужно бережно разрыхлять и сметать кисточкой пласт воспоминаний. Мне эти раскопки ничего нового не покажут, зато заставили утвердиться в другом. Она действительно упорная.

— И как много в коллекции языков? — нейтрально спросил я.

— В Европе нет ни одного места, где я бы чувствовала себя иностранкой, — с ухмылкой и превосходством произнесла она.

— Двести шестьдесят языков и диалектов? — удивился я.

— Сколько? — не менее удивлённо переспросила Васильева.

— Ясно одно, тебе есть в чём совершенствоваться, и я хочу убедиться, насколько ты хороша.

Я вытащил из сейфа папку и передал её ей. Мимоходом мой взгляд скользнул по циферблату часов, и пришло понимание, что времени осталось совсем мало. Уже сейчас из депо должен был выезжать улучшенный аналог Chicago Burlington & Quincy 9911A Silver, а манёвренный тепловоз тащить первые вагоны из секретного тоннеля рядом с Парголово.

— Что это, шеф?

— План мероприятий на Финляндском вокзале. Встреча эшелона, короткий митинг, фотосессия и интервью. На третьей странице текст с вопросами, которые ты задашь Кузнецову, как корреспондент Washington Times-Herald. Я владею солидной долей в газете, и имею право найма внештатных корреспондентов по всему миру. С этого момента ты им стала. Там твой паспорт на имя Виктории Бэссил, карта социального страхования, свидетельство о рождении, удостоверение корреспондента газеты, приглашение на мероприятие по открытию галереи Филонова, из-за которого ты прибыла в СССР, визитные карточки, ключ от гостиничного номера в Юкках. Всё настоящее, пройдут любую проверку. Семья Бэссил владела хлопковыми плантациями в Калифорнии, в долине Сан-Хоакин и оставила тебе крупное состояние. Но ты бунтарка и деньги для тебя только средство достижения целей. Запомни свой адрес в Вашингтоне и фамилию главного редактора газеты. Так, на всякий случай, ты недавно вернулась из Испании. Фотовыставку твоих работ организуем на этой или ближайшей неделе в Нью-Йорке.

— Зачем это?

— Затем, что это твой шанс начать жизнь заново. Тебя, с твоим опытом и знаниями скоро переведут на другую работу. А для галочки, я обеспокоен, что зам Кузнецова всё просрёт. Он даже ещё не удосужился позвонить тебе и согласовать мероприятие. Поэтому, импровизируй.

— Мне бы подготовиться, — обронила она.

— С твоими способностями? Не смеши меня. Вот, посмотри, — я положил на стол несколько фотографий Маргарет Брук-Уайт. Она сейчас находится в Москве. За ней большое будущее и она фотограф. Твои снимки окажутся на несколько порядков лучше и острее, у тебя будет эксклюзив, а твоя фишка состоять в том, что ты появишься в полувоенной форме. Я прикинул несколько типажей, пока мы летели во Владивосток. Шестая и седьмая страницы в папке. Твоя задача выиграть эту войну на информационном фронте в США, а может и на всей планете. Для американцев, ты выглядишь как секс-бомба, как их лучшие актрисы. И ты покажешь Советский Союз в горе и радости, в войне и мире, как никто другой до тебя.

— Даже не знаю, что сказать, шеф.

— Ничего не говори, иди к себе, изучи план и позвони в Смольный. Видимо, без волшебного пинка хорошие дела не делаются. А я пока приготовлю твои костюмы. Кстати, про внешний вид: машину обязательно смени. Сегодня должна быть красного цвета с прокатным значком. Бери спортивную из крайнего бокса в гараже, ты обязана привлечь внимание.

Когда Виктория — пусть пока будет так — вышла, я тут же набрал номер Раппопорт.

— Рахиль Исааковна, объявите общий сбор всей профкомовской группе в два часа на Финляндском вокзале у памятника. Отказ в любой форме повлечёт карательные мероприятия. Форма одежды парадная.

'Сегодня рабочий день', — попыталась возразить Раппопорт.

— Сегодня раздача подарков, — сказал я. — Иначе их заберут более расторопные.

Тут на табло селектора загорелась лампочка. Отключившись от телефона Рахиль Исааковны, я переключился на Викторию.

'Шеф, будет корреспондент газеты Ленинградского военного округа 'На страже Родины'. 'Ленинградская правда' пришлёт фотографа и Ланского. 'Смена' выделила корреспондента. Зарубежных нет'.

— Замечательно, — не скрывая радости, произнёс я. — Тем больше вероятность поставлять новости во всякие 'таймсы', 'трибьюны' и 'посты'.

'В Смольном интересуются, как долго нужно держать ветку и перрон на вокзале свободным?'

— Скажи, тридцать минут. Это с запасом. Состав ведёт дизельный локомотив. Он сейчас на станции в Парголово. Заявку подали — я посмотрел в блокнот — двое суток назад.

'Железная дорога не подведёт, — так в Смольном сказали, шеф'.

В это мгновенье загорелся сигнал вызова с пропускного пункта, Никитич сообщал, что появились два мужика с весами и с какой-то бабой, якобы от Елизаветы Абрамовной. А я о них и забыл.

— Передай, — говорю секретарю — что от профкома райпищеторга Кировского района на вокзал прибудет две автолавки. Они встанут в закутке, и будут распродавать апельсины с колбасой. Если спросят, при чём тут профком, то поясни, что продукты и машины наши, а не наркомвнутторга. Нужно выделить милиционера для обеспечения порядка, так как цены на продукцию без торговой наценки.

В четверть первого всё было несколько раз проверено, согласованно, одобрено и принято к исполнению. Все, кто мог, погрузились в автобус и тот выехал из санатория, вслед за ним в сторону города отправился грузовик с трибуной и усилительной аппаратурой. Чуть погодя, везя огромные контейнеры с надписями: 'Ленплодовощторг', 'Доставка плодоовощей в жилмассивы и дачные местности' и 'Авто-лавка', из санатория устремились ещё две машины.

* * *

Составы в Ленинград прибывали каждые сутки, и мне сложно было сказать: триста, четыреста или тысяча эшелонов. Движение по рельсам не затихало ни на мгновенье. Ежесуточно, по семи направлениям только пригородных поездов ходило 248 пар. Одного Донецкого угля каждый день приходило тридцать тяжёлых составов. Состав это сорок вагонов. А ещё почти столько же с торфом и нефтеналивных . Две с половиной тысяч товарных и четыреста пассажирских вагонов. Создавалось впечатление, что не осталось ни одного свободного участка железной дороги, где бы ни дымили трубой и не выпускали пар паровозы: 'Овечки', 'Щуки', 'Сумки', 'ФД' и ещё с десяток редких модификаций. Пока ещё не встречалось длинных верениц вагонов с хищными коротко-бортными платформами , ощетинившихся стволами крупнокалиберных пулемётов или зенитных орудий. Пока ещё нет камуфлированного окраса и средств маскировки. Наш эшелон станет первым. И первыми у нас появится 'памятка санитара', написанная прямо по борту вагона. В ней указывалось, что за вынос с поля боя пятнадцать раненых с их оружием санитаров и носильщиков будут представлять к награждению медалью 'За отвагу' или за 'Боевые заслуги', за вынос двадцати пяти раненых, опять-таки с оружием — орденом 'Красная Звезда', а за вынос сорока — орденом 'Красное Знамя'. Орден Ленина, за вынос восьмидесяти. Когда выйдет настоящий указ, возможно, кто-то и наберёт положенное количество, хотя бы за заслуги.

За сорок минут до начала мероприятия, обогнув аллею Ленина, фуры пристроились с правой стороны от вокзала, где собирались носильщики и буквально в это же время, как только были поставлены на стол весы, туда подошёл милиционер. Сверив номера машин со своим списком, он кивнул грузчикам и от них вышел представитель. Часть товара тут же перекочевала в буфет и загашник служащих. Но как бы ни широки были запросы работников вокзала, это была капля в море для сорокафутовых контейнеров , а они, соответственно, каплей для населения Ленинграда. Но уже сегодня последуют звонки в НКВТ с просьбами поставить такие же контейнеры на автовокзале в районе порта, возле Кировского завода, обувной фабрике и где только возможно. И ведь пойдут навстречу просьбам рабочих, колбасные лавки на колёсах разбавят градус ажиотажного спроса, а пока возле машин незамедлительно появились какие-то женщины с детьми, и моментально выстроилась очередь. Тут же посыпались предложения поторапливаться, так как поезд скоро, в одни руки по пакету, льготникам в общую очередь и прочие советы, возникающие в подобных ситуациях. Представитель порядка стоял неподалёку и строго смотрел за подозрительными личностями: любителями чужих кошельков и другой вокзальной нечисти.

В какой-то момент на площади раздался визг тормозов и все обратили внимание, как у вокзала остановился кабриолет Hispano-Suiza. Красивая красная машина с открытым верхом и флажками на крыльях, присутствующие у интуристовских авто, несла под капотом двести лошадиных сил, олицетворяя мощь, а грацию и изысканность дополняла водитель. В белом, необычном, похожим на парадную форму моряков костюме оттуда вышла как минимум актриса. На ленте её шляпки была какая-то надпись, а через плечо на ремешке свесился фотоаппарат с большим объективом. Наверно, даже бронзовый Ильич с башни броневика обратил на неё внимание. Покачивая бедрами в зауженной юбке, женщина оставляла за собой неповторимый шлейф восхищения и желания. В руке она держала небольшой чемоданчик, и в её уверенности, как она распахнула дверь, было заметно, что в чьей-либо помощи она не нуждалась.

Через некоторое время, когда локомотив известил своё появление музыкальным гудком 'Вставай страна огромная' и состав торжественно, под оркестровый марш остановился у ограничителя, начался митинг. Его открыл комендант вокзала и тут же передал слово Раппопорт. Она обратилась к ленинградцам как простой советский счетовод, используя несколько патриотических лозунгов, сообщила о ведущей роли партии, товарища Сталина и его сподвижников, рассказала, как собирали средства, как слали деньги рабочие всего мира, и предложила продолжить почин другим предприятиям страны. В заключительной части выступил товарищ Кузнецов. Ничего нового он не сказал, поблагодарил и, заметив стоящих корреспондентов, спросил, как им понравился поезд и есть ли вопросы? Сотрудник 'Ленинградской правды' Ланской, заинтересовался вместимостью госпиталя на колёсах, и, узнав, что есть даже рентгеновский аппарат и банно-прачечный комплекс со стоматологическим кабинетом, несколько удивился. Он был в похожем поезде с вагонами Кригера во время 'Освободительного похода' и Зимней войны и видел кое-что другое.

Раппопорт подсказала второму секретарю горкома предложить пятиминутную экскурсию по окончании митинга, что тот и озвучил.

'На страже Родины' поинтересовались надписью про награды. Рахиль Исааковна тут же показала свои худенькие руки, дополнив рассказом, что её мама была сестрой милосердия во время Гражданской, и таскала красногвардейцев в большом количестве, и ей было обидно, что её заслуги воспринимались как само собой разумеющееся. А надо бы понимать, что спасти жизнь тоже подвиг. Вот и решили товарищи, что будет правильно именно так.

Наконец подала голос иностранка. Снимающий до этого на камеру юноша тут же навёл на неё объектив, а стоящая с ним девушка повернула прожектор. От направленного света лампы или от чего-то другого, но народ расступился. Мало кто мог сказать, что в её облике подействовало на остальных сильнее всего — был ли это именно тот загадочный взгляд из-под затемнённых очков, говорящий о нескрываемой любовной жадности, или смелые дуги бровей, или интересный овал лица с естественным румянцем на очень нежной коже. А может, это была чувственная нервозность красивого большого рта с яркой помадой, или нежность утончённых пальцев правой руки, в которых она держала микрофон на телескопической палке, или может, поразительно красивая линия длинных, стройных ног, явственно вырисовывавшаяся под узкой, обтягивающей юбкой. Вокруг неё сразу образовалось свободное пространство.

— Господин Кузнецов! — на довольно сносном русском произнесла красавица в белом костюме. — Газета Washington Times-Herald, Виктория Бэссил. Член палаты представителей США Эдит Роджерс 28 мая внесла законопроект о создании корпуса женской армии. Как вы это прокомментируете и считаете ли вы, что женщины могут обладать всеми правами мужчин?

Прядь волос упала второму секретарю на лоб. Он смахнул её нетерпеливым движением и подсмотрел в лист ответов. Стороннему наблюдателю подобный вопрос мог показаться абсурдным или хуже того, провокационным. Это как спросить у профессора астрономии закон Гука. Вроде учёный и должен всё знать, но если разобраться... Тем не менее, Кузнецов ответил.

— Вы имеете в виду вспомогательный женский армейский корпус? Думаю, если Эдит Норс Роджерс проявит настойчивость, то Бюджетное бюро не сможет его игнорировать и вскоре передаст законопроект на рассмотрение в Сенат. Ведь и сама Афина-Паллада была женщиной. Что же касательно прав, Советский Союз выступает за равноправие мужчин и женщин во всех областях хозяйственной, государственной, культурной и общественно-политической жизни. Это отражено в 122 статье нашей Конституции.

Участники митинга посмотрели на второго секретаря, как когда-то смотрели на первооткрывателей, полярников и знаменитостей — с восхищением. Товарищ-то не сплоховал, и международной политикой интересуется и Конституцию назубок, и как всё по полочкам разложил.

— Господин Кузнецов, — продолжала иностранка, и стало заметно, что русская речь ей поддаётся не полностью, она немного коверкала окончания и некоторые буквы произносила неправильно — кого вы видите на посту директора этого корпуса?

— Я не слишком хорошо помню кадровые перестановки в правительстве мистера Рузвельта. На мой взгляд, мисс Овета Калп Хобби вполне достойно бы его представила. Ваш коллега из 'Хьюстон пост' тепло о ней отзывался. Кстати, рабочие штата Техас, откуда она родом, собрали средства и построили этот чудесный локомотив, который станет возить раненых и спасать их жизни. Позвольте передать им нашу благодарность.

— Последний вопрос, господин Кузнецов, надеюсь, имя Виктория Бэссил тоже оставит в вашей памяти только тепло. Ваш прогноз на войну?

Его лицо неожиданно сморщилось, будто в глаза что-то попало. Было видно, как Кузнецов помрачнел. В его взгляде остро просматривалась скорбь и печаль. Не заметить его переживание стало невозможно.

— Война, — тяжело произнёс он — в первую очередь, это тяжкое испытание для народов. Миллионы жизней находятся под угрозой и наша задача защитить их. Я верю, что мы одолеем врага, верю, что победа будет за нами. На Руси, когда приходил враг, били в колокола. Колокол уже прозвучал, народ поднимается. Это будет народная война, Отечественная!

* * *

Этим же днём в Москве в 16:30 старший лейтенант Михаил Иванович Петров доставил с аэродрома пакет и бобины с киноплёнкой из Ленинграда, изъятые из совершившего аварийную посадку самолёта. Послание маршалу было настолько срочным, что его переправили на истребителе какой-то новой марки или вообще иностранного производства: хотя звёзды на крыльях и присутствовали, и все надписи в кабине пилота были на понятном языке, идентифицировать самолёт не получилось. Вроде И-301 с ленинградского завода, а вроде и не он. Дальше разбирались соответствующие службы, но конкретики добиться не удалось. Пилот потерял сознание от перегрузок и впал в кому. Все попытки привести в его чувства на лётном поле ни к чему не привели.

Несмотря на свои шестьдесят лет, Ворошилов оставался военным с головы до ног. Чуть загорелое, почти без морщин, если не считать паутинки в уголках глаз, лицо. Ростом пять с половиной футов и около двухсот фунтов веса. Никто бы не назвал его изнеженным человеком. Очень густые с проседью на висках волосы были аккуратно зачёсаны набок. Твёрдый подбородок, нос картошкой, обыкновенные усы и резко обозначенные скулы со шрамом и редкими оспинками на щеках делали его лицо волевым и запоминающимся. Я разделял мнение тех, кто считал Климент Ефремовича наиболее популярным военачальником после Будённого. Ворошилов не был гением, но слыл хорошим организатором. Он по опыту давно знал несложную истину: если все неполадки, недосыпы, недовесы, нехватки собрать вместе, то любая, даже в усмерть не трезвая комиссия выяснит, что при таком положении дел воевать нельзя. Однако воевали, выдерживали баланс, перекидывая с одного конца на другой. Потому что свято верили, что если всего в достатке и всё хорошо, то это уже не русская армия. Его единственный изъян заключался в том, что он давно причислил себя к небожителям, а значит, не подлежащим критики, а приказов сомнениям. И если уж ему не пришла в голову глобальная здравая мысль, то разве способны их генерировать стоящие ниже? Он мнил себя стратегом, а вокруг этого единственного что-то копошилось, какая-то неразличимая масса, глубоко внизу суетились какие-то существа: люди, боявшиеся хоть чем-то огорчить своего начальника. Но эта беда затронула всех обитателей Олимпа. И когда он ознакомился с очередной докладной запиской второго секретаря горкома Ленинграда, то изначально не поверил ни единому слову. В прошлый раз он предлагал выкрасть нацистского чиновника из Шотландии и даже предоставил разработанный план, который теперь уже к сожалению, в компетентных кругах посчитали чересчур прожектёрским: слишком много основывалось на вероятностях и не понравилось Молотову с возможными проблемами в политической ситуации. Но сейчас даже та планка оказалась повергнута. Такое мог послать только струсивший паникёр, коим Алексей Кузнецов никогда не был, а смелость в людях Ворошилов ценил более всего на свете. И, тем не менее, весь текст пестрел негативом. Рекомендовать командованию Прибалтийской военно-морской базе принимать кораблям на борт весь возможный боезапас со складов и готовиться к эвакуации не то, что не вписывалось в его представление о положении на фронте, оно было просто дико. Как так получается, что он, Ворошилов, не знает правдивой обстановки, а в Ленинграде ею располагают настолько досконально, что даже указывают командиров частей противника. Как можно утверждать, а не предполагать, что основной удар немцев нацелен на Псков, а столица Рига, — всего лишь второстепенное направление? Об этом даже Жуков с Тимошенко не в курсе. А заявление, что немецкие сапёрные части в состоянии навести мост через Двину за сутки? Но если взглянуть на карту, то становится понятен ленинградский интерес. Но верно ли сдавать без решительного боя Прибалтику и отводить войска к УРАм, на старую границу? В этот момент у Климент Ефремовича закололо в висках, и он стал потирать их большими пальцами рук. Обычно это немного помогало, боль уходила, однако сейчас пришлось принять таблетку. Ворошилов тут же вспомнил, кто передал ему эти пилюли. Снова посмотрел на карту и задумался: не так уж и абсурдно выходило. Но тогда получалось, что Комитет Обороны при СНК СССР под его началом что-то упустил из вида? 'Значит, упустил', — решил Климент Ефремович.

— Миша! — позвал он Петрова.

— Слушаю, Климент Ефремович.

— Тут про фотосъёмку упоминают.

— Аппаратура отдана в лабораторию, — ответил старший лейтенант, и, посмотрев на часы, добавил: — через двадцать семь минут закончат проявку.

— Почему так долго?

— На самолёте было установлено восемь камер, соответственно восемь комплектов. Никто не предполагал, что единовременно...

Ворошилов кивнул головой, давая понять, что причина выяснена. И спросил:

— Установили, чей самолёт?

— Десятого истребительного авиационного полка. Командует майор Деревин.

Маршал вновь посмотрел на записку.

— Тут сообщают, что он вылетел из Шавли, совершил облёт по западной границе, дозаправился в Риге и перелетел в Ленинград.

— Товарищ маршал, я подобными данными не располагаю. Связь с десятым авиаполком отсутствует.

Климент Ефремович прикинул, что пока снимки распечатают, будет почти шесть. В принципе, с таким материалом уже можно готовить доклад. По сдержанному лицу Ворошилова скользнула тень облегчения и исчезла столь же быстро, как исчезает тень ласточки, стремительно пролетевшей над головой. 'Старый конь борозды не портит' — усмехнулся он про себя.

— Миша, будь добр, сделай мне чаю. Крепкого, с сахаром.

— Сейчас распоряжусь, товарищ маршал.

* * *

На другой стороне света так же произошли некоторые события и были они связаны с медиамагнатом в юбке. Элинор Джозефин Паттерсон родилась в Чикаго. Уже потом, когда она многое пережила и повзрослела, 'Элинор' исчезло и вместо этого имени появилось Элионора, а знакомые и близкие называли её Сисси, имя, которое её брат дал ей в детстве. История всей её жизни воистину достойна написания не одного романа, где в меру можно насладиться путешествиями, интригами, любовью, замужеством с графом Гижитски, расставанием, снова любовью и склеиванием разбитого блюдца и снова разбитием вдребезги и даже похищением ребёнка, маленькой Фелиции Леоноры. Она блистала в Вашингтонском высшем свете и была одной из тех, кого называли 'тремя грациями' , этого звания она, безусловно, была достойна. Красивая и не лишённая талантов, Сисси знала о газетах всё и даже чуточку больше, чем сами владельцы газет. И когда в тридцать девятом появилась возможность выкупить (до этого они были в аренде с правом выкупа) у Херста газеты: утреннюю 'Геральд' и вечернюю 'Таймс'; потребовались большие деньги и ей помогли. С тех пор печатное издание превратилась в Times-Herald. Вместе с кузеном из 'Chicago Tribune' и братом из 'New York Daily News' они могли задавать повестку дня. Но даже будучи стойкими консерваторами и даже чуточку изоляционистами, они не могли игнорировать события в Европе, а именно войну. И когда на стол Сисси легли статьи из России, она очень удивилась. Всех корреспондентов-женщин она знала лично и о Виктории Бэссил ничего не слышала, и если бы не телефонный звонок от инвестора, того самого, который помог с деньгами, то кто знает, как бы выглядела на следующий день страница газеты с международными новостями. Паттерсон не любила Россию, вернее большевиков, но это было не так существенно. Было важно её соперничество с Вашингтонским 'Post' здесь и с 'The New York Times' там и неприязнь к Артуру Хейсу Сульцбергеру, издателю последней. Она только что просматривала прессу конкурентов и прочла статью, претендующую на аналитические выкладки. Сегодняшняя статья из Нью-Йорка кратко характеризовалась как: 'И вот воздаяние свершилось: пакт с Германией ударил по нему (Сталину) бумерангом '.

Открыв папку новой корреспондентки, Сисси увидела фотографии очень высокого качества для передающей техники того времени. Причём они были разные: как военного характера, так и из гражданской жизни. Тут было описание первых боёв в городе Таураге и интервью с одним из лидеров Советской России по случаю отправки санитарного поезда, чем другие газеты похвастаться не могли. Прочтя, она задумалась. В конце статьи была сноска, где рассказывалось, какое положение занимает Кузнецов в партийной иерархии Советского Союза, и что в определённых кругах его представляют как возможного приемника Сталина. После сноски Паттерсон ещё раз прочитала ответы русского и чуть не хлопнула себя по лбу. На фотографии, этот довольно молодо выглядевший мужчина в военном френче свободно ориентировался в лабиринтах политического Олимпа США. И эта Бэссил, лоббировала в своих вопросах интересную тему; интересную лишь для американцев, точнее американских женщин. Что было странно и любопытно. В большинстве своём, рядовым американцем плевать и на Гитлера и на Сталина; пока их шкуре ничего не угрожает, они интересуются только тем, что происходит в их стране. Понятно, что образованные янки учитывают политические события во всём мире, но если опираться только на умных и богатых, газету перестанут покупать. А тут два посыла: женщины с их ущемлёнными правами, которым старый мудак (Рузвельт) постоянно отказывает и политик из бывшей российской столицы, который, как видится, ближе к Вашингтону, чем к Москве. Был и третий посыл, но уже для неё самой. Бэссил явно побывала на фронте в отличие от прочих журналистов, писавших с чьих-то слов. Её фотография на фоне афишной тумбы с датами и горящего немецкого танка, тому подтверждение. Это не постановочные снимки пропагандистских рот вермахта Хассо фон Веделя, тут всё в движении, тут пули щекочут слух и слышатся крики смерти. На другой фотографии она в траншее с русскими солдатами и одета как морской пехотинец. Этот снимок, отчего-то заинтересовал Паттерсон, и она даже достала из столика лупу. 'На её жилете написано название моей газеты!' — безмолвно произнесла она и тут же в её голове заработала та часть мозга, которая всегда выручала — интуиция.

— Салли! Драная ты сучка! — крикнула графиня Гижицки (Паттерсон сохранила титул учтивости) сквозь приоткрытую дверь. — Живо неси свой толстый зад ко мне.

То, что Сисси могла общаться на языке ковбоев, работники газеты знали не понаслышке. Когда ты босс, твой счёт с шестью нолями и тебе под шестьдесят, стыдиться чего-либо или скрывать свой нрав как-то бессмысленно. Стуча каблуками по паркету, Салли галопом прибежала и замерла с блокнотом в руке. Когда её вызвали подобным образом, всегда случалось что-нибудь интересное, и секунда промедления могла стоить карьеры.

— Ты смотрела эти фотографии? — спросила Паттерсон, указав карандашом на разложенные веером снимки.

— Нет мисс, — соврала Салли. — Я не просматриваю вашу почту.

Салли не только смотрела, подсматривала и подсушивала, но и искала из этого выгоду. Поэтому успела навести кое-какие справки и даже позвонила по домашнему телефону Виктории Бэссил, и кое-что узнала от её домохозяйки. Приятная и словоохотливая женщина так много рассказала...

— Кто эта красотка? — Сисси, ткнула пальцем на блондинку в морской форме. Потом разложила в ряд, словно карточный пасьянс ещё несколько, где корреспондент стояла возле самолёта, пила из фляги русского солдата, кормила голубей и помогала женщине с коляской.

Салли внимательно разглядывала карточки и делала вид, что что-то пытается вспомнить. Наконец, она произнесла:

— Так это Виктория Бэссил. Наследница хлопковых плантаций на Сан-Хоакин. Она раньше работала под другим псевдонимом. Испанские хроники, если не ошибаюсь.

Сообщая псевдоним, Салли нарочно допустила ошибку. Во время Гражданской войны в Испании фотоотчёты поставляли многие, и одним из фотографов был некто, подписывавшийся 'Испанский хроникёр'. Но эта псевдо забывчивость хорошо информированного сотрудника устраивала Паттерсон. Важна была суть, о мелких деталях подумают другие.

— Она похожая на Гене Тирней, подружку сына Маргариты , — вдруг, произнесла Паттерсон. — Где можно прочесть её работы?

— Она больше фотограф и снимает документальные фильмы. Как по мне, богатенькая девочка просто убивает скуку, хотя таланта не отнять. У неё вроде выставка в Нью-Йорке через две недели.

— Салли, что б у тебя мужика с неделю не было. Бэссил наш корреспондент в России, а ты о ней ни хера не знаешь. Но так уж и быть, плюс доллар в неделю ты уже заработала. Эти фото и её статью в номер. Скажи Фредди, пусть отберёт на его похотливый взгляд лучшую. Впрочем, вот эту, где надпись на жилетке отчётливее всего видно.

Когда секретарша вышла, Сисси выругалась, но не от горечи утраты или по плохому поводу, а от внутреннего торжества. Так говорят в преддверии удачи, когда всё получается.

* * *

Я обвёл глазами кабинет. Пробивавшийся сквозь портьеры свет рисовал в воздухе замысловатый рисунок вечности. Стоило только представить себя в этом потоке, как от хаотично вившийся, опускающейся и поднимающейся в воздухе мельчайшей пыли, создавалось ощущение полёта. Мало что на свете завораживает так, как эта вьющаяся пыль, её неотвратимое движение, эти частички, которые бесстрастно сменяют друг друга, накладываются одна на другую, оставляя позади всё, прямо как люди — промахи и удачи, славу и позор, счастье и горе, и даже память и забвение. Весь мир это огромное пылевое облако, закрутившееся вокруг одного стержня. Отблеск с пылинки, как крохотное яркое солнце: оно вспыхивает, чтобы погаснуть спустя мгновенье, но за этот короткий срок успевает побывать центром галактики. И таких маленьких светил очень много. Наверно, так можно представить людские души. Бывают маленькие, злобные, жалкие и одинокие в своей бессильной ярости, вот они взлетают и гаснут, стремительно опускаясь в небытие; а бывают лёгкие, могучие, непобедимые в своей жажде раскрыться этому свету и даже если они падут, там, наверху, кто управляет всем этим, приметит их и они снова устремятся ввысь. Язык света непрост и одновременно с этим в нём нет ничего лишнего, в нём нет ни букв, ни символов, ни знаков, ни пауз — просто короткие вспышки и абсолютная темнота. И стоит только на секунду сбиться с этого чередования, и готово: свет стал тенью, а прямые дороги повели куда-то в сторону.

Только что я получил информацию от спутника. При перебазировании с аэродрома Шауляя в Ригу, 10-й ИАП попал под бомбардировку. Все подаренные миги сгорели на аэродроме. Уцелело шесть самолётов, которые сопровождали наши СБ. Вот и цена вмешательства. Не иначе, кто-то совсем не дружественный наблюдал за принятием пополнения. Ведь не должно было быть бомбёжки, а нате!

— Шеф, — раздался голос из динамика селектора. — К вам товарищ Сергей.

— Пусть заходит.

— Я вам чаю с бальзамом, а жадине — только сельтерской.

— Почему жадине?

— Потому, что уже вечер, а он с пустыми руками пришёл.

В иное время Товарищ Сергей воспринял бы шутку и даже нашёл бы в себе силы искромётно ответить, но сейчас ввязываться в полемику не стал. Мы поздоровались, и, не теряя времени, перешли к делу. О готовящимся постановление Совета народных комиссаров СССР от 24 июня 'Об охране предприятий и учреждений и создании истребительных батальонов' я был в курсе и новостью для меня это не стало. Там было и дополнение по борьбе с парашютистами и диверсантами, но мы пока не находились в прифронтовой полосе, так что оно не прозвучало. Тем не менее, судя по уверенному тону, похоже, время пришло.

— Так что товарищ директор, с вас список добровольцев. Бригаду, пока из десяти человек нужно будет подготовить к 26 числу.

Четверо, с подачи нашего председателя профкома уже завтра примерят вместо белых халатов ремни карабинов, а остальных я планировал привлечь из резерва. Но для этого мне и постановлений не надо. А вот забрать парочку пограничников, очень даже ко времени. Осталось только выяснить, по какому поводу он действительно нанёс визит.

— Товарищ Сергей, а разве предприятию не полагается охрана в таких ситуациях? — спросил я. — Всё же, помимо санатория, мы производим кое-какие лекарства. Я бы сказал, в некотором роде уникальные и в приличном объёме. Поверьте, не так просто обеспечить всю линейку лекарственных препаратов затребованных наркомздравом. Да и командиры у нас на излечении находятся.

Тот посмотрел на свои руки, словно ладони могут что-то подсказать. В принципе, могли. Мне показалось, что ему отчего-то захотелось скрутить дулю и сунуть под нос вместо ответа, но не в этот раз. Потому, что вопрос не праздный и на него стоит обстоятельно ответить. Всей правды, конечно, не раскрыть, но хотя бы обозначить некоторые рамки.

— Обстоятельства сейчас таковы, — смотря куда-то в сторону, произнёс он — что нет необходимости привлекать сюда людей из УНКВД. 'Осиновая роща' хоть и на особом положении, но вы не режимный объект. Достаточно наших товарищей. Соль и Сахар справляются. Пусть всё так и остаётся. Тем более то, что я сказал, по большому счёту для галочки. Вопросы возникнут, если от вас не появится этот документ. Отчитаетесь, подадите список и забудьте. День-два, события на фронте стабилизируются, и всё снова войдёт в своё русло. Лечите больных, радуйте родителей маленьких ленинградцев и выпускайте лекарства.

Я покачал головой.

— Знаете, я как-то не приемлю ваш оптимизм и привык подходить к решению вопросов со всей ответственностью, не разделяя их на важные и 'для галочки'. Если какая-нибудь пакость назревает, поверьте моему опыту, она обязательно случиться. И мне не хочется быть застигнутым врасплох со спущенными штанами. К назначенному сроку группа будет во всеоружии. Более того, ещё утром был подготовлен приказ о создании подобной службы и уже назначен ответственный — наш начальник по пожарной безопасности.

— Вы точно уверены, что производственный процесс не пострадает?

— Всё в допустимых приделах. Мы тут собрались расширить штат, Ершов и людей отыскал.

Товарищ Сергей сделал вид, будто он совсем ни при чём.

— В таком случае, Луке Фомичу как раз работа по профилю, — произнёс он и, заметив, что я открыл блокнот и взял в руку самописку, спросил: — Вы что-то хотели уточнить по существу?

— Кое в чём я не до конца разобрался, а именно, будут ли какие-нибудь ограничения по набору, нужна ли дополнительная страховка и несёт ли предприятие за них ответственность во время их дежурства и кому они подчиняются?

— Ну и вопросы у вас! По социальным обязательствам не ко мне, спросите у вашего юриста. Замыкаться будут на УНКВД.

Я сделал пометки в блокноте и продолжил:

— Ещё меня интересует планируемое количество людей, возраст, уровень подготовки?

— Разговор шёл о сотне бойцов, максимум двух на весь район. Ещё точно не определились, в Парголово всего восемнадцать тысяч населения. И какой может быть уровень у вчерашних школьников или стариков — пояснять нет необходимости. Что же касается смежных артелей, то в них трудится слишком большой процент инвалидов и людей не годных к строевой службе. По ним принято решение пока в мероприятиях не задействовать. Или вы и тут планируете приступить с привычным для вас размахом?

— Повторюсь, не вижу смысла экономить на безопасности. Лучше их будет триста, и я буду спокойно спать, чем вздрагивать от шороха за окном. Или это противоречит вашим намерениям?

— Даже в мыслях не было препятствовать такому благородному начинанию, — съязвил товарищ Сергей. — Хоть танками с зенитками и постами ВНОС себя окружите, хоть линкор к яхт-клубу пригоните. Но только за ваш счёт. Так у вас говорят?

— Именно так. Только на счёт линкора вы зря сказали. Корабль такого класса не пройдёт по Неве, а вот паром или вооружённый артиллерией катамаран вполне. Я подумаю.

— Ага, подумайте... и не забудьте нашить на пижамные штаны малиновые лампасы.

— Это вы так пошутили?

— В таком случае, если вы воспринимаете всё настолько серьёзно, открою для вас истину: созданным отрядом будет управлять комиссариат. А две третьих его состава 'диалектику изучали не по Гегелю' и никто с вами, в отличие от меня, там даже разговаривать не станет. Скажут круглое нести, а квадратное катать и будут исполнять. Не надо выделяться! У вас сложился сплочённый коллектив, я просто не найду на замену специалистов под ваши прожекты. Поэтому всё, только через меня.

— А если привлечь людей извне?

В ответ собеседник махнул рукой.

— В таком случае не нахожу препятствий для подобных действий. Но я бы хотел, чтобы и вы оказали некоторую помощь.

— Вот так сходу и сразу помощь? — рассмеялся товарищ Сергей. — Или триста всё же оказалось для вас многовато?

— Дайте распоряжение отсылать ко мне желающих служить, но не прошедших комиссию военкоматов в ближайших поселковых советах. И ещё, есть два человека, которые понадобятся уже завтра. Это те пограничники, которые были на докладе у Кузнецова. Я знаю, что в ваших силах отдать их на время мне. И в ответ я готов оказать содействие в вооружении самозарядным оружием милиции Ленинграда. Это подымет авторитет партии. Так у вас говорят?

— Вы это серьёзно? В городе тринадцать с половиной тысяч сотрудников. Напомните мне, сколько стволов может выдать в день ваша артель?

— Если я в состоянии купить три санитарных поезда и передать их городу, то приобрести десяток тысяч карабинов для меня совсем не проблема. Особенно учитывая тот факт, что в мае мы проиграли конкурс Винчестерам.

— И когда карабины будут в Ленинграде?

— Они сейчас в порту на Каспии.

— Вот как? То есть оружие не прошедшее по конкурсу было уже изготовлено, и, оставшись с носом вам надо от него избавиться?

— А что это меняет? Они мало чем отличаются от карабинов Винчестера 'US М1 carbine' под патрон 7,62х33. Я бы сказал: мои лучше, но на принятие решения комиссией воздействует множество факторов. Один из которых стоимость, а другой личная заинтересованность ставящих подписи. Иными словами, у каждого Исаака Льюиса есть свой Уильям Крозье.

Гость нахмурил лоб.

— Мне жаль, что вас обставили. Но дефицита стрелкового оружия, на сегодняшний день в арсеналах нет. Тем более, под не производящейся у нас патрон.

— Вы точно уверены? Про санитарные эшелоны тоже говорили, что их в достатке, а как выяснилось, на Западной границе мои оказались единственными. И оружие под патрон от ТТ .

— Абсолютно, даже если и под наш патрон. А вот с санитарными... постойте, а разве поезд не один?

— Завтра вечером прибудет второй, а третий только-только подходит к Владивостоку.

— Что-то вы меня запутали, — нахмурился товарищ Сергей. — С каким поездом следует разбитая немецкая техника?

— С тем, который следует из Шавли. Техника то чем заинтересовала? У вас же всего в достатке и дефицита нет.

— Не подлавливайте меня на слове, — рассержено произнёс товарищ Сергей. — В докладе прозвучала фраза про необычную лёгкую пушку — тут он сверился с записью в блокноте — s.Pz.B.41, которая досталась абсолютно неповреждённой и с боекомплектом.

— У меня были на неё планы.

— Надо, — надавил гость.

— Забирайте. На яхте и без неё обойдутся. Так как на счёт просьбы?

Товарищ Сергей хмыкнул, мол, не всё так сразу. И если с первой частью обещал помочь, то с пограничниками сделал вид, что подобное не в его силах.

Наконец, после того, как был занесён чай и сельтерская, выяснилась причина его визита:

— Сегодня вы устроили самый настоящий переполох. Что за документы были отправлены в Москву?

— Разве вам не доложили? — удивился я, помешивая ложечкой чай. — По-моему, я ничего не скрываю.

— Конкретно в этом случае — не доложили, и мне кажется, вы что-то темните.

— Если уж пошло 'ты мне я тебе', никогда не следует быть слишком ясным. Каждый из нас интересен своими тайнами и тем, что в них невозможно предусмотреть последовательность, не так ли?

— И всё же...

Я лишь развёл руками.

— Чёрт с вами, придётся напрячься. Пограничники уже сегодня будут у вас, — с явным неудовольствием проговорил товарищ Сергей.

— Уж постарайтесь до объявления воздушной тревоги, а то скажите потом, что от вас ничего не зависело.

— Не знаю, про какую тревогу вы говорите, но если позволите, мне придётся совершить телефонный звонок.

— Любой вид связи к вашим услугам, — сообщил я. — назовите секретарю номер и она свяжет вас. Оставляю кабинет в вашем распоряжении.

Товарищ Сергей сообщил номер, а я вышел в приёмную. Вскоре из приоткрывшейся двери послышалось:

— Через час их доставят.

Зайдя обратно, я уселся в свое кресло.

— Вы знаете, что у моего секретаря брат служит на границе? — начал я свой рассказ.

— Осведомлён. 106-ой погранотряд.

— Значит, имеете представление о его месте дислокации.

— В общих чертах.

— Вчера утром я был там.

— Я знаю, читал рапорт пограничников. Только что вы делали в приграничной зоне и как туда попали?

— Вообще-то мы взяли шефство над этой воинской частью.

Товарищ Сергей громко выдохнул, тихо произнеся: 'Бред какой-то'.

— Вы же помните 'ЛАД'? — продолжал я. — Тот пулемёт под пистолетный патрон, который я хотел продавать войскам НКВД? Так уж совпало, что девятнадцатого я был в Прибалтике по делам санатория. Рахиль Исааковна договорилась о детских летних путёвках в счёт поставленных лечебных трав и так договорилась, что на телетайпе отбили лишних два нолика. Пришлось выкручиваться и вместо того, чтобы везти ленинградских детей в Юрмалу, решили отсылать 'на юга' уже их вместе с детьми из детских домов. Хорошо, первый секретарь Альтерис Клейнерис вошёл в положение, обеспечил наполняемость, а Раппопорт своевременный перевод средств, иначе бы деньги и путёвки пропали. В принципе, сейчас, так даже лучше. К тому же квалифицированный персонал получили.

— Неблагонадёжная она, — проворчал товарищ Сергей. — И муженёк её, скрытый троцкист. Два нолика лишних, ну-ну.

— Вам виднее. Для меня важны их деловые качества. Так вот, в Южной Америке этим пулемётом заинтересовались, и в Прибалтике я намеревался отснять новый рекламный ролик, вернее новую презентацию с использованием съёмок с самолёта. Высадка десанта парашютистов и прочие экзерциции. Всё было подготовлено, в Риге наняты актёры, как утром началась бомбёжка. Мероприятие пришлось отложить и как выяснилось — надолго. К вечеру поступил приказ в авиационный полк провести с утра разведку и так как единственный самолёт, который был оборудован камерами для съёмки, стоял, так сказать под парами, его тут же задействовали. Если по существу, то я сам не знаю, что на киноплёнке.

— А почему пилот полетел в Ленинград, а не сразу в Москву?

— Всё дело в двух очень дорогих и эксклюзивных кинокамерах шведа Виктора Хассельблада, которые я никому не позволю портить, а уж тем более не собираюсь отдавать. Если вам что-нибудь скажет широкоугольный объектив Plеon 8/7.25 с углом обзора 148 градусов, то вы всё сами поймёте. Это не обыденная для аэрофотосъёмки там и, как мне известно, редкая тут GXN Handkamera Hk 12.5/7х9, а раза в три сложнее. Затвор внутри объектива, особые крепления, съёмный инструмент, нестандартное расположение кассет. При отсутствии инструкции и навыка их быстро не демонтировать и запросто испортить плёнку. Конечно, ломать — не строить, но насколько я понимаю, в разведданных важен не только фактор времени, а и результат.

С этим утверждением мой собеседник полностью согласился, но тут же задал нехороший вопрос:

— Кстати, а как вы сами добрались до Ленинграда? На том самолёте, с ранеными, вас не было.

— Это вы к чему спросили?

— Просто интересно наблюдать за вашими перемещениями. Вы ловко управляетесь с парусами, лихо водите автомобиль. Белым пятном остаётся лишь воздухоплавание. И как ни странно, единственный ваш самолёт оставался всё это время на Ладоге.

— Да будет вам известно, у меня не один самолёт, а несколько десятков. И в Окснарде, штат Калифорния, под моим патронажем начальная лётная школа для русских эмигрантов. Так что для меня, оказаться за рулём автомобиля или штурвалом самолёта, разницы нет. И там и там я чувствую себя вполне уверенно.

— Разницы может, и нет, да только одно дело взлететь, и совсем другое дело приземлиться. Или у вас и аэродром свой, о котором никто не знает?

— Ладно, как говорят: карты на стол. Очень желаю этого, иметь здесь свой аэродром. Да вот беда: построить его уже негде. Так уж получилось, что под боком только Левашово и поле в Парголово. Заняты места.

Товарищ Сергей тяжко вздохнул, словно поймал хорошего друга на вранье и произнёс со смесью призрения и сарказма:

— Ни на один аэродром области вы не садились.

Я лукаво улыбнулся.

— Скажу по секрету: вообще-то, аэродром только для удобства обслуживания. Посадить поршневой самолёт ОКА-38 можно и на дороге. Важно, чтобы она была ровная и свободная. Вы частенько по такой бетонной трассе проезжаете и наверно задавались вопросом, отчего на три четверти мили от Кабаловки такая широкая велодорожка параллельная шоссе? Да, та самая, на которой мы устраивали гонки для детей.

— Допустим. Но каким образом оказалось так, что я ни сном, ни духом об этом самолёте?

— Если коротко, то в этом году на заводе 365 НКАП в Каунасе Антонов сделал копию 'Шторха'. Мы заказали пару для санитарной авиации в обмен на авиадвигатели и дюралюминий. К сожалению, Каунаский аэродром разбомбили и самолёты сгорели. Единственный оставшийся это тот, на котором я улетел. К слову, а как мне забрать самолёт из Москвы?

— Я бы на вашем месте даже не заикался по поводу возврата истребителя. Даже не хочу знать, каким образом вы уговорили командира полка оснастить самолёт аппаратурой. Своим желанием вы подведёте его под трибунал. К тому же, посадка в Москве вышла жёсткой.

— Не очень то и хотелось, хотя для понимания, это был списанный самолёт ОСОАВИАХИМА, который механики восстанавливали по винтику из старых запчастей в свои выходные.

'Теперь стало понятно, почему в Москве так и не сумели определить марку самолёта', — отметил про себя товарищ Сергей.

— Надо бы сообщить парням... — продолжал говорить я, как собеседник чуть ли не вскочил в гневе.

— То, что товарищ Жданов оказал вам такое высокое доверие в Ленинграде...

— Забудем про него, — прервав начавшийся спич о том, как надо быть благодарным и не лезть за пределы области. — Можете что-нибудь сказать по судьбе пулемёта?

Товарищ Сергей многозначительно кашлянул и отпил сельтерской.

— Знаете, сколько подобных систем было предоставлено за последние годы? Четыре десятка! И все утверждали, что нет ничего лучше и надёжнее, а некоторые, особо хитрые, даже подделывали отчёты испытаний. Лично мне понравилось ваше оружие, но признайтесь сами себе, пулемёт довольно специфический. Осматривавшие его специалисты оставили положительные отзывы, но ограниченность его применения не даёт шансов, да и конкурса в этом году не будет.

— То есть, нет. Что же, я хотя бы попробовал.

— Полно вам, я же знаю, что 'ЛАД' производится. Пусть не в тех цифрах, к которым вы привыкли, но сотни три уже есть.

— Товарищ Сергей, это вы бойцам в окопах расскажите и тем, кто сейчас выбирает: флягу с водой оставить или 'блин' от ДП выкинуть.

— А Устав Красной Армии уже переписали под ваш пулемёт? — не выдержал товарищ Сергей. — Или может, уже пара патронных заводов построено или хотя бы один дополнительный пороховой? В общем, — уже спокойным голосом — действительно, забудем. У вас есть что-то срочное, без чего вы жить не можете и я об этом должен знать?

— Радиолокаторы 'Signal Corps Radio 268' в расширенной комплектации завтра прибудут в Парголово. Один, как мы и договаривались, поставят на аэродроме, где стоит запасной борт товарища Жданова. У них только слухачи и это уже не безопасно, а второй в яхт-клубе.

— Люди нужны?

— Нет. С ними следуют специалисты по наладке. Они американцы: инженер и техники с завода. Как бы устроить так, чтобы их не трогали с недельку, пока всё установят. А после я их по-тихому отправлю самолётом во Владивосток. На данный момент у них статус туристов, но как я понимаю, в связи с военными действиями их могут депортировать. Не хотелось бы огласки. Я ведь на локатор планирую привлечь людей, которые не могут принимать эффективное участие в жизни общества из-за ограниченных возможностей здоровья. Ребята готовы и хотят служить, а не быть обузой.

— Не хотел этого говорить, но вы молодец, что пристраиваете инвалидов. Они, если разобраться по-человечески, стране больше чем жизнь отдали. В Левашово сейчас 157-ой, — пытаясь вспомнить, произнёс товарищ Сергей.

— Командир полка майор Владимир Николаевич Штофф, — подсказал я.

— Да, вспомнил. Коммунист, ответственный, жаль, что немец. Я поговорю. Но всё, что связано с аэродромом перейдёт под крыло ВВС. Вы это понимаете?

— Конечно, понимаю. Только есть одно но. Системы ПУАЗО настроены на Bofors L60, их восемь штук и снарядов всего четыре вагона.

— Иногда, я просто поражаюсь вашей наглости, — сверкая глазами, произнёс товарищ Сергей. — Сейчас не двадцатый год и Вы не атаман! И вокруг не бандитская станица. Просто представьте себе, что найдётся умник, который посчитает, что тут собираются что-нибудь измыслить против советской власти. Например, военный переворот и уже оружие готовят. Как такой выверт? И все объяснения про безопасность никого не тронут, так как будет брошена кость, которую можно сгрызть. Сделаем вот что: едва состав окажется в Парголово, туда прибудут Соль и Сахар. Обеспечьте транспорт и скорейшую выгрузку. Весь груз на аэродром. А там думать будем, каким образом с яхт-клубом решить. И ещё, подбросьте что-нибудь аппарату УНКВД из ваших материальных благ, только сначала скажите мне, и мы придумаем, как это увязать.

— Поясните, с какого перепуга я что-то должен?

— Это мне надо. Так понятно?

— У меня есть рабочий экземпляр 'Mater Dolorosa' вывезенный из Мадрида. В той же Германии их дюжина, а в СССР ни одной. Как думаете, подойдёт УНКВД такой подарок, как 'железная дева'?

— У вас какое-то нездоровое представление об аппарате УНКВД, — прокомментировал товарищ Сергей. — Неужели вы думаете, что ничего кроме пыток там не происходит? Поверьте, в СССР есть и более зловещие организации, узнав о деятельности которых, кардинально изменили бы своё мнение. Я бы, к примеру, от такого подарка не отказался.

— Но вы же не УНКВД?

— Да я и не надеялся, — отшутился он.

— В таком случае пусть заберут пулемётовозы MK1. 'Железную деву' прибережём для музея.

— Откуда пулемётовозы?

— Это давняя история. Вы же в курсе о моей слабости к синематографу. Я тут встретил несколько красивых женщин пока шёл отбор и как-то прикинул, что они прямо созданы для кино. Им бы на экранах блистать, а не коров доить. Виктор Эйсымонт как раз закончил свой фильм 'Фронтовые подруги' и мы вели переговоры о новой ленте про войну. Однако в 'Ленфильме' сразу заявили, что военной техники для натурных съёмок сиквела не дадут. А тут канадцы предложили рассчитаться с долгами пулемётовозами по цене набора деталей. Ведь на танкетку фанерный муляж любого танка навесить проще простого.

— И вы не удержались...

— Никто бы не удержался, хоть и товар 'горячий'. Я просто оказался в нужное время в нужном месте и хорошо, что там не появилось каких-нибудь проходимцев. Знаете сколько можно списать техники на затонувшее судно? А если у вас готовы купить целиком корабль, да вместе с экипажем? Когда Франция накрылась медным тазом, за редким исключением, ни один из отправленных перед этим событием с грузом пароход не вернулся назад в свои порты и не встал под разгрузку. Весь товар растворился.

— Да уж, кому война, а кому мать родна. Ничего, придёт наше время.

— Только не осуждайте меня, но не придёт.

— Это вопрос веры. Но как они попали сюда?

Танкетки прибыли в полуразобранном состоянии, и рабочие так руку на сборке набили, не хуже чем на конвейере завода в Монреале.

— Так вот что на самом деле собирали в мастерской прокатного ателье? А мне докладывали — тракторы. Техника хоть на ходу?

— Так они и есть тракторы. Готовы тянуть пушки хоть сейчас. Кроме одной единицы: там двигатель бракованный и по мелочи всякой беды.

* * *

Военный с лётными голубыми петлицами в золотой окантовке говорил по телефону. Говорил редко и тихо, так что приехавший к нему товарищ Сергей мог только видеть, как двигались его губы. Всё равно, что наблюдать за человеком, сидящим за звуконепроницаемым стеклом. Если наблюдать долго и внимательно, то даже можно понять некоторые слова, но подобные секреты его не интересовали. Пересекался с ним он всего дважды: один раз по служебной необходимости и второй раз, когда проверял аэродром после внезапного приземления первого секретаря горкома партии Ленинграда. Так что приятельских отношений у них не было, но хорошее впечатление от общения осталось у обоих. Командир полка майор Владимир Николаевич Штофф, служил в армии с двадцать седьмого года, в 1937 г. вступил в партию, участвовал в финском конфликте, награждён орденом Красного Знамени. Товарищ Сергей умел ждать, поэтому, не нагнетая обстановку, просто уютно устроился в мягком кресле необычного пульмановского вагона, меблированного под роскошный кабинет, где и английскому пэру было, на что обратить внимание, а в иных местах и раскрыть рот от удивления. Ему нравилось в этом вагоне, в котором с недавних пор разместился штаб полка. Наверно, здесь было удобно работать — просторно и нет такого шума, как в комнатах того здания, где ему частенько приходилось бывать. Одна стена вагона выходила окнами на капонир и на ней находилась доска, частично завешанная шторками. Скорее всего, там располагалась карта 'полётных ворот', а на открытой части, на магнитах висели самолёты с номерами и фотографиями лётчиков, видимо, дежуривших сегодня. Справочники и редкие брошюры по авиации были собраны в одном месте, где находился свёрнутый экран для диафильмов и привлекал своим вниманием красочный буклет: 'За каждых пять сбитых самолётов противника получи автомобиль LaSalle Series 52 Special coupe'. Другие окна смотрели на лётное поле, но были зашторены бархатными занавесками ещё со вчерашнего вечера. Судя по всему, майор ночевал тут же, а учитывая его влажные и тщательно причёсанные волосы, с большой долей вероятности, в вагоне должна была быть уборная и даже душ. Осознание этого факта вызвало в нём капельку зависти. В его понимании, чтобы отличаться от животных, люди обязаны сначала организовать свою гигиену и порядок в своём жилище. Хорошо бы все придерживались такого мнения. Единственный недостаток, по мнению гостя, был в слишком ярком свете, исходившим от потолочных плафонов и не убранная пепельница с несколькими окурками. 'Всё-таки дурацкая привычка, — подумал товарищ Сергей, — травить себя табаком'; но слишком уж распространённая, приходилось мириться. Он был очень чувствителен к запахам и до сих пор не мог забыть, как в одном засушливом районе необъятной родины... впрочем, это совсем другая история. Наконец, Штофф, махнул рукой, как бы приглашая и давая понять, что освободился.

— Здравствуй, Владимир Николаевич, — пожимая крепкую руку, произнёс товарищ Сергей.

— Здравствуй. Рад тебя видеть. Присаживайся. Я сейчас на счёт кофе распоряжусь.

Товарищ Сергей заметил, что у майора есть радиотелефон, бильдаппарат и селектор, точь в точь как у директора санатория. И вообще, многое чего есть, не для красоты и показухи, а именно для работы и самосовершенствования. Это было заметно по расположению техники связи, до которой легко можно было дотянуться, второму тому 'Aus meinem Leben' авторства генерала артиллерии Крафт Гогенлоэ-Ингельфингеля, который был бы совсем не лишним на столах советского генералитета и лежащего на книге справочника люфтваффе 'Kriegsflugzeuge' за прошлый год. В целом, Штофф ему нравился. Безупречно честное лицо, безупречный мундир и неизменное безупречное соблюдение субординации. Он не стригся наголо, как было модно среди старшего комсостава, наоборот, выставляя напоказ чёлку пшеничных волос с выбритыми висками и затылком. Серьёзный и работящий, правда, иногда уж слишком бездумчиво шедший на несвойственную другим откровенность, напрямик высказывающийся, но это, скорее всего, объяснялось тем, что он настоящий коммунист, а не карьерист, как, к сожалению, уже вошедшие в искушение многие товарищи. Несмотря на небольшой рост и крепкое телосложение, майор выглядел немного старше своего возраста. Помнилось, это сразу бросалось в глаза, когда он увидел его в первый раз: в ту пору ему не было и тридцати. Впрочем, он, как и прежде опрятен, чисто выбрит и держится молодцом, хотя по глазам было заметно, что спит последние дни в полглаза.

Кофе занесла девочка лет двенадцати, и судя по благодарному кивку и улыбки, дочка Штоффа.

— Пигалица, а уже просится на фронт, — сопроводил уход девочки майор. — Все дети в пионерский лагерь, а она ни в какую. Взял к себе. Уж очень ловко у неё на ундервуде выходит.

— Подросла, — одобрительно произнёс товарищ Сергей. — Я к тебе вот по какому поводу. Аэродром у тебя оборудован и взлётная полоса укреплена, а что у тебя с зенитным обеспечением? Завтра прилетает товарищ Жданов, а ты можешь с уверенностью сказать...

Майор выслушал и скрипнул зубами. Он терпеть не мог, когда его держали в неведении и, он понятия не имел о том, чем, казалось бы, должен заниматься зам по технике и вооружению. Подобная небрежность всегда дорого обходится. Любое дело страдает, когда к нему подключают слишком много служб. Ведь полк только базируется на аэродроме. Сегодня он здесь, а завтра перелетел на новое место дислокации. Почти все причастные обещали к 25 числу зенитное прикрытие и в результате единственная счетверённая установка с 'максимами', которая лет десять назад и была бы хороша против фанерных планеров, но уже не тянула супротив цельнометаллических новых самолётов люфтваффе. Три ШКАСа на самодельных турельных установках с лира-дальномером являлись уже продукцией местного механика и как бы не проходили по отчётам, да и вообще не могли быть поставлены на вооружение. Списаны эти системы давно. Несмотря на скудность, для отражения внезапного налёта финских ВВС, огневой мощи хватало. А если попытаются прорваться стервятники Геринга? Ведь обычно, неприятности возникают в самый неподходящий момент. Сняв трубку внутреннего телефона, он связался с кем-то и два раза уточнив, взялся рукой за подбородок.

— Уже послали нам уведомление, — произнёс майор. — Обойтись своими силами. Все резервы ПВО сосредотачивают на Западе и Севере. Словно это в порядке вещей, ехать в штаб и умолять дать для зенитно-артиллерийского дивизиона пару зениток. Вот не верю, что нет! Ни на грамм не верю, ведь были же ещё неделю назад. Как, по-твоему, есть надежда, что в один прекрасный день вся эта неразбериха прекратиться?

В принципе, товарищ Сергей был с ним согласен, но не мог допустить столь откровенной критики, да ещё в открытую. Положение хоть и обязывало его не потворствовать и выявлять, но сейчас важнее всего было укрепление доверия на всей вертикали власти: как гражданской, так и военной. К тому же, майор не мог знать всю обстановку на фронте, и зенитки действительно были нужны в другом месте. Ведь понятно, что там, где каждый час идут боевые действия их нужно больше, а в тылу можно и пренебречь.

— Я сегодня же поставлю этот вопрос наверху, — сухо ответил товарищ Сергей. — Думаю, на завтрашнем заседании его включат в повестку дня, так что в ближайшее время будут приняты какие-то разумные меры. Но это не решает поставленной задачи на сегодня.

Штофф сокрушённо покачал головой.

— Мне что, прикажешь снимать пулемёты с неисправных истребителей и ставить их на черенок от лопаты или тележное колесо?

Товарищ Сергей встал и подошёл к окну, верхняя форточка которого была приоткрыта. Ему не давали покоя необычно толстые стёкла и осмотрев их, пришёл к выводу, что вагон совсем не прост. Переведя взгляд на лётное поле, он неожиданно спросил:

— Ты ж дружишь с санаторием 'Осиновая роща'?

Владимир Николаевич даже подался вперёд, словно не расслышал вопроса. Не каждой воинской части так повезло, как его полку с шефами. Богатый санаторий не жалел ни средств ни внимания, одаривал, снабжал и чего только не делал для защитников родины. В ответ лишь просил присматривать за своими ангарами, где покоились гражданские самолёты. Было бы неплохо, если бы всё так и оставалось — тихо и спокойно, без лишней суеты и вопросов, но поняв, что неспроста спрашивают его именно о санатории, ответил:

— Есть немного. Помогают, детей в Гагры отправили на всё лето. Вот, командный пункт в начале июня предоставили. Кресла из дворца, стол ореховый... Лётчики с фарфора кушают, овощи из теплиц. Автомобили для будущих асов выделили, вон, плакат на стенке повесили. Брезентовые чехлы с маскировочной сеткой только вчера привезли.

— И радиосвязь у тебя, — заботливо дополнил товарищ Сергей, — и телефоны импортные.

— И со связью всё хорошо и телефоны отличные.

— Вот и позвони.

— В смысле?

— В прямом! Позвони и спроси, есть ли у них зенитки? Появились же у них откуда-то вагоны, самолёты и автомобили с брезентами. Вдруг и зенитки есть. Мне, когда что-то надо, я у десятерых спрошу. И бывает, нахожу там, где и представить даже не мог. Взять случай недельной давности. Срочно потребовались компактные устройства для получения электричества, а их нет, хоть об стенку бейся. Даже задействовали наших физиков. И вчера, совершенно случайно обнаружил нечто подобное на станции проката в отделе 'Всё для туристов'. Оказывается, приборы шли в комплекте как дополнительные насадки для керогаза. Понятно, что туристам они как пятое колесо в телеге — лишний груз, и никто ими не интересовался. С начала года их две тысячи штук скопилось, и лежали бы они в тёмном углу до морковкина заговенья, вот только при нынешних обстоятельствах 'зарядки' эти стали на вес золота. Такую насадку можно на гильзу от снаряда насадить, а саму в костёр и получай электричество.

Майор посмотрел на собеседника крайне недоверчиво: одно дело какие-то насадки и совсем другое зенитные орудия; но телефонный справочник открыл и набрал номер. Судя по тому, как менялось выражение его лица, можно было описывать заход усталого путника в парилку: сначала настороженное, потом удивлённое и в конце выражение полного блаженства.

— Ничего не понимаю, — прижав ладонью трубку, произнёс Штофф. — говорят, хоть сейчас привезут.

— Так в чём сложность?

— Условие одно, на ПУАЗО будут сидеть ветераны-инвалиды из общества содействия. Это комиссованные военнослужащие и их нужно зачислить в штат.

— П-ф-ф, — фыркнул товарищ Сергей. — У англичан Дуглас Бадер без ног летает и ничего. А у тебя ПУАЗОшники будут. По партийному призыву пойдут. К тому же, они под присягой.

— Да я уже согласился, — сказал майор. — Сейчас ещё Буркова обрадую, у них ко всему прочему и двигатели 'Райт Циклон' есть и новенькие пулемёты Березина с такими патронами, что мечта! Вот зачем сейчас ОСОАВИАХИМу это? Учебные стрельбы и с Б-30 проводить можно.

Товарищ Сергей кивнул головой, явно соглашаясь с доводом, добавив, что обучать стрелков могли бы и вовсе на вышедших из строя пулемётах, сберегая патроны, в то время как исправные должны служить для иных целей. Поддерживать это мнение майор, как и любой нормальный военный, не стал (патроны стоит беречь лишь от огня и сырости), тем более было о чём поговорить. С минуту они обсуждали доставшиеся полку Штоффа богатства и стали прощаться.

— Я же говорил, позвони. Ну, — поднимаясь — будь здоров.

Когда товарищ Сергей уезжал с аэродрома, и поравнялся с противоосколочными защитными габионами КПП, навстречу ему уже двигалась строительная техника и полтора десятка грузовиков. 'Не может, без размаха, — подумал он, сворачивая автомобиль в сторону. — Впрочем, так и надо всё делать, основательно и качественно'. Не успел смолкнуть гул от колонны тягачей, как над аэродромом вспыхнула зелёная ракета, и по тревоге стали проворачивать винты дежурной паре истребителей. Звук их пропеллеров с выхлопами отработавших газов приобретал звенящий оттенок и, вырулив на взлётную полосу, один за другим они взмыли в небо. Прошла минута-другая, а в воздухе уже слышалось гудение совершенно других моторов. Товарищ Сергей вышел из машины и стал вглядываться в небо. Звук всё усиливался, нарастая, но из-за проплывавших отдельных облаков ничего не было видно.

На аэродроме шла обычная работа: трактор с большими задними колёсами буксировал очередной истребитель, техники готовили четыре самолёта для перелёта на аэродром в Чудово, копались в моторах, что-то смазывали, доливали, меняли; тут же оружейники закладывали боеприпасы, а топливозаправщик уже готовился заправлять баки. Каждый, кто находился на земле, услышав незнакомый гул, с тревогой поглядывал вверх, спеша в случае налёта за оставшиеся секунды что-то доделать, закрепить, завинтить, зарядить. Но все переживания оказались напрасны. Огромный, четырёхмоторный самолёт, вывалившись из облаков, вне всякого сомнения, заходил на посадку. Истребители кружились рядом и контролировали небо на отлично.

Явно неординарное событие заставило товарища Сергея вернуться к Штоффу и спустя некоторое время засесть за телефоны, пытаясь дозвониться до санатория, вернее до его директора. Единственное, чего он добился, так это приезда секретаря Васильевой, — её фамилию называли прилетевшие лётчики, тыкавшие пальцами в напечатанные на плотном картоне телефонные номера. Имевшую возможность без словаря побеседовать с прилетевшими американцами, она быстро во всём разобралась, немного похозяйничала и в двух словах пояснила суть. Тут бы обрадоваться привалившему счастью, но у любой медали есть обратная сторона — прибывший на аэродром самолёт оказался угнан. Приземлившийся бомбардировщик экспериментальный, одна из новейших модификаций В-17 Flying Fortress, который собирались поставлять англичанам по ленд-лизу. Ещё в штатах экипажу предложили перегнать самолёт в Советский Союз, снабдив деньгами, инструкциями, полётными картами, обеспечив прикрытие и пообещав солидные вознаграждения. Сто двадцать тысяч долларов на всех это не кот чихнул. Самолёт, как и планировалось, прибыл на остров, а уж оттуда 'инструкторы' вылетели на пробный полёт и не вернулись. Такое случается: война известна своей внезапностью, погода капризностью, а техника склонностью ломаться.

— Как это понимать, — пытаясь сдержать себя, говорил в трубку товарищ Сергей. — Это международный скандал! Вы совсем берега попутали!

'Всё продумано до мелочей, — говорили на том конце провода. — Главное, парни спасены. Они вообще, герои. Тянули на одном моторе с неработающими приборами. Покинули самолёт на парашютах и спаслись благодаря русским рыбакам переправивших их на траулере сюда, в пригород Ленинграда, в Дубки. Так они скажут любому, кто об этом их спросит. И нам стоит придерживаться этой истории. На заметку, рыбаки, работавшие на шведскую компанию, если откровенно, в самом настоящем рабстве находились'.

— На каком таком траулере, какие рыбаки?

'Такой деревянный парусно-моторный баркас с сетями. Граждане: Трус, Балбес, Бывалый. Те ещё бутлегеры, но это, конечно, в прошлом. Они как пришвартовались ночью у южного причала, тот, что поломанный и с позапрошлого года заброшенный, так, наверно и до сих пор там сидят. У причала землянка отрыта, слышал, двадцать лет назад знатный муншайнер там раньше жил и за его продукцию не зазорно было выложить по два доллара за малую мэйсоновскую банку (1 пинта)'.

— Романов о шпионах начитались? Какие к чёрту Муншайнер и Мэйсон? Это вы им обещали заплатить?

'Товарищ Сергей, я тоже предпочитаю виски муншайнеру, но иногда, под определённую закуску (на том конце провода цокнули языком)... Деньги и идея мои, отрицать не стану. И лётчиков надо бы домой переслать, само собой, после того как покажут нашим авиаторам порядок управления техникой. Я слышал, там стоит какой-то супер прицел для бомбометания. Кажется, тот самый 'Норден'. Знаете, сколько он стоил в разработке? А электрический бустер рулевой колонки? А новый гирокомпас? В самолёте одних патентованных решений сотни и если вам предложили 'Джим Бим' и самогон, то выберите первое, а второе припрячьте. Надеюсь, вы поймёте, почему я так поступил. Даже несмотря на якобы отмену 'морального эмбарго' оно продолжается, и знаете, к всеобщему удивлению, в этом бомбардировщике в штурманском портфеле лежат чертежи, за которые в любом КБ вам отполируют штиблеты галстуком ведущего конструктора. Между нами, это не последний самолёт, который приземлится там. Ожидайте ещё пять. Кстати, американские лётчики могут погостить у меня, пока вы не отыщите тех эмигрировавших из России и вернувшихся назад в трудное для страны время рыбаков'.

Дальше слушать объяснения товарищу Сергею стало некогда. Он отлично понимал, что правду охраняют батальоны лжи. В его голове уже всё сложилось в единую структуру: и так вовремя появившееся новое покрытие на взлётно-посадочную полосу, и диспетчерская вышка с новейшей аппаратурой, и зенитки, и этот огромный, точно под бомбардировщик брезент с фермами, и даже его приезд. Если операция завершится удачно, то только за один прицел... впрочем, не за ордена. И ведь как вовремя всё случилось. А свидетели? Что же, сидеть теперь Штоффу на этом аэродроме до конца своих дней. Не отходя от телефона, он тут же набрал номер своего заместителя и отдал приказ на выезд оперативной группы в Дубки для задержания рыбаков.

* * *

Где он? Этот вопрос 'усатый' задавал себе сотый и сотый раз. Однако ответа не находилось, потому что не было мысли, способной охватить эту силу, превращающую обрывки воспоминаний, отдельные, бессмысленные образы во внезапно слившийся в единое целое умопомрачительный сгусток. Наверно, это походило на живое созвездие, аннигилирующее в момент своего явления. Было и не было. Этакое противоречие, как бы утверждающее и одновременно отрицающее то, что он, пьющий сейчас из узкого горлышка восточного кувшина, не чувствует влаги и не может напиться. Как он будет впоследствии объяснять, когда его спросят, и что теперь ему надо сделать, чтобы хоть как-то освоиться и выбраться из плена, который он создал в своей голове. Разрушить эти оковы он пробовал ни раз, но пока не получалось, словно сама попытка фиксировать любые воспоминания не доказывала, что это бесполезно. Что он лишь разбрасывает тёмные мазки по непроглядному мраку. 'Усатый' не понимал, как это всё могло с ним произойти, и боялся этого непонимания. Всё это было ужасным кошмаром. Одной из многочисленных морд зверя с тысячью когтей, именуемой шизофренией. По пришествию какого-то времени он обнаружил, что хоть и не жаждет смерти, но и не боится её. Это было странно, но инстинкт не обманывал его. Причём это равнодушие удивило его меньше, чем глубоко запрятанный страх, который он распознал совсем недавно. Это было поразительное открытие, тем более что он сделал его, когда он не чувствовал не только окружающего пространства, но и с трудом определял время. Вскоре он и к этому потерял интерес. День стал равен году, а он находился в каком-то киселе, вязком и полном безразличия ко всему. Он был словно юродивый, у которого отказало тело и выдуло мозги. Полнейшее бессилие и апатия, наконец, высвободило его из власти страхов, он решил для себя, что дальше жить в таком состоянии он больше не может, искренне решил и в это мгновенье всё прекратилось. Он почувствовал новые запахи. Так же пахло морем и тухлой рыбой, как когда-то давно, но сейчас добавился резкий и мучающий нос запах дёгтя, запах порта. А слух уловил русскую речь с примесью украинского суржика, румынских выражений и словечки прочих языков, которые он стал понимать, словно знал их с самого рождения. Он понял, что двое чернявых парней нагловатого вида обсуждали доверчивую Аню и, назвав её 'шикса ', нанесли грубое оскорбление, так как называть доверчивую русскую девушку мерзостью и навозным жуком непозволительно никому. В это мгновенье прозвучал гудок парохода и 'Усатый' резко повернулся в сторону исходившего звука, подмечая про себя всё увиденное: пристань, краны, бухты канатов, сложенную штабелями арматуру, контейнеры, ящики, идущих вдалеке людей и этих двоих, стоящих под тенью каштанов, под грибком 'курилки' у закутка здания.

'Усатый' подошёл к ним и, не говоря ни слова, нанёс два резких удара в горло и с удивлением посмотрел на свои руки. Он осознал, что сам того не желая, только что отнял человеческие жизни, хотя планировал лишь наказать. Даже то, что он стал знать состояние своего здоровья в процентах от какого-то идеала, после незначительной травмы руки не играло существенной роли. Что-то внутри него свершило всё помимо его воли, а он лишь выполнил указания. И этот внутренний голос настойчиво советовал обыскать и припрятать тела. Когда дело было сделано, он стал обладателем парусинового портфеля, небольшого зеркальца и газеты.

Недалеко от беседки стоял сортир; тела он спрятал за дверью с буквой 'Ж', а сам разместился во второй кабинке, где осмотрел себя, и чтобы не привлекать излишнего внимания развернул передовицу 'Советское искусство'. При всём желании он не смог узнать своего лица, но отметил пошитый у дорогого портного костюм, скрывавший подтянутое и мускулистое тело. Проверив карманы пиджака, и обнаружив бумажник с документами, он случайно что-то выронил, и совершенно не придал этому значения. Теперь он знал приблизительную дату, своё имя из удостоверения и даже звание.

Покидая неприятно пахнувшую кабинку, 'Усатый' подметил поток людей, и вскоре оказался у проходной. В этот момент с ним начались некоторые перемены. Отчего стало тяжелее дышать, а в голове перестали проявляться образы, которые навеивали различные воспоминания. Но всё это внезапно померкло и слетело, как лишнее и незначительное. Ничто не имело значения после вылетевшего из громкоговорителя: 'От Советского информбюро...' Война! Страна в опасности. Вот только безразличный взгляд говорил о какой-то тайне, оставшейся внутри и так и не вылезшей наружу после всех приключений.

Репродуктор смолк; стоявшие вокруг него люди, всё ещё смотрели на чёрную тарелку, не решаясь опустить голову. В эту минуту по каменным плитам пола застучали шаги, и мужчина лет тридцати пересёк пространство, отделяющее вертушку проходной до двери. Цвет его лица был нездоровый, под глазами от усталости залегли тени. Здесь многие так выглядели после смены, однако люди обратили на него внимание: откуда на рабочей проходной порта было взяться этому дорогому французскому костюму, испанской шляпе и итальянским туфлям? Неудивительно, что здесь, среди этой 'высокородной бедности', он выглядел несколько неуместно. Это в Карантинной гавани, среди любящих пощеголять одесситов он сошёл бы за своего. В Каботажной, где на хлеб зарабатывали честным трудом, такому франту места не было, и задеть плечом по ходу движения вышло как само собой разумеющееся. Тем не менее, мужчина торопился и исчез за дверью, даже не возмутившись, а рабочий люд пошёл заступать на смену. По мере удаления 'усатого' от порта, в выгребной яме прекращал свою деятельность кибернетический Помощник. Корабль отдал ему последнюю команду и прекратил эксперимент.

* * *

Стояло раннее утро погожего летнего дня, наверно, солнце только-только начинало свой длинный путь на небосводе. Тени деревьев потихоньку укорачивались, а где-нибудь на окраине, на штакетнике маленьких палисадниках или просто под окнами висели ошпаренные кипятком горшки для молока; война хоть и внесла поправки в жизни людей, но быт сильно не изменился. Всё так же доили коров, задавали корм скотине, ухаживали за огородами. Над озером собирался утренний туман, ещё и не туман даже, а скорее кисея, вбирающая капельки влаги, которая ничем не мешала одинокому путнику. По дороге к сельсовету Токсово брёл жалкий старик, согнувшийся под тяжестью объёмного мешка. На его плечах повис старый, видавший виды заштопанный дождевик, а на ногах сверкали наполированные крепкие, почти новые сапоги. Ему могло быть лет шестьдесят и семьдесят, но из-за закрывающей половину лица длиной белой бороды, которую, видимо, никогда не подстригали, да и не заботились вовсе, из-за седых усов и нечёсаных волос, которые скрывали лоб, его возраст определить не представлялось возможным. Он шёл, сгорбившись от бремени лет, и не только от этого. Шёл, всё ускоряя шаг, иногда вскинув подбородок, высоко задирая голову, отчего старый потёртый картуз приходилось поправлять, так чтобы козырёк не закрывал его выцветших, окружённых сбежавшими морщинами глаз. С проезжающей машины его окликнули, но он делал вид, что не слышит. Ему надо было спешить. Никто не знал, откуда он пришёл и когда уйдёт к себе на болото. Он появлялся внезапно, сдавал в приёмной пункт аптеки лекарственные травы, покупал соль, крупу, иногда муку, спички и исчезал. Он принадлежал к тому типу людей, которые всем известны, но никто, тем не менее, не знал точно, кто они такие, как живут, куда идут и откуда приходят. В аптеке его знали как дед Семён, а он не противился этому имени. Как впрочем, не противился бы и любому другому.

У дверей стояли люди. Кто-то мял повестки в руках, кто-то пришёл добровольно, не дожидаясь, но в основном, на площадке перед сельсоветом стояли провожающие: старики, дети и женщины. Говорили о двух вещах: о войне и о том, что собираются выселять немцев и финнов. И если с войной всё понятно, то как быть с теми, кто получил повестки — добровольно-принудительно уезжать или всё же идти в армию? Пристроившись к очереди, старик вызвал смешки и пересуды. Наконец, дверь отворилась, и из неё вышел военный. Посмотрев на людей, его взгляд зацепился за деда. Он стоял в очереди и в стороне от провожающих. Дабы не обидеть старика, военный громко произнёс:

— Сначала идут те, кто с повестками на руках. Потом добровольно. С девятьсот пятого по восемнадцатый год включительно.

Дед остался на месте.

— Повторяю ещё раз с девятьсот пятого года рождения!

Дед не сдвинулся с места.

— Товарищ провожающий, — военный подошёл к старику. — Пожалуйста, отойдите вон туда.

— Я добровольно, — вдруг произнёс старик.

— Пятого года рождения? — шутливо спросил военный?

— В пятом году я получил вот это, — сказал дед и распахнул дождевик.

Военный сделал шаг назад, потом ещё. Моргнул глазами и потёр их кулаком. И в этот момент, провожающий народ ахнул. Человек-то не прост. Одним словом не обоймёшь. Китель дедушки был увешан наградами как не каждый генеральский. В старике с мешком было не узнать уже того подтянутого, щеголеватого штабс-ротмистра с саблей и в фуражке набекрень. Того самого, бойцы которого пленили немецкого генерала и всем полуэскадроном представшими перед фотографом столичной газеты. Токсово тогда прославилось, но годы берут своё, меркнет слава, забываются подвиги.

— Не положено, только и произнёс военный.

Старик смолчал, но всё же остался. Когда призывники и добровольцы садились в приехавший за ними грузовик, к деду подошёл милиционер и как бы в сторону произнёс:

— В имении Вяземских сейчас детская больница. Идите туда, отыщите директора Борисова и поговорите с ним. Ему сам чёрт не брат. Он берёт всех и пятого и восьмидесятого и без руки и без ноги.

— Я воевать пришёл, а не горшки подносить.

На отповедь милиционер лишь хмыкнул.

— Тогда, точно туда.

Участковый проводил взглядом уходившего старика и вернулся в сельсовет. За столом восседал председатель. Он обладал тем непреходящим и неувядающим качеством советского чиновника, которое вырабатывается на боевом посту и внушает доверие местным жителям. Представитель власти был облачён во френч, потёртое галифе и имел фуражку. У него был большой нос, тяжёлые губы и грубый хриплый голос, как у людей, вынужденных разговаривать при скоплении народа — в толпе или с толпой. Единственное, что интересовало председателя в жизни помимо изучения и выращивания садовых растений, являлось изготовление и собирание миниатюрных глиняных макетов всевозможной техники, которой последний год была забита вся контора возглавляемого им подразделения. Страж правопорядка предполагал, что между этими интересами имелась какая-то тайная связь. Вроде бы совсем противоположные занятия, но не бывает же так всё просто в жизни.

— Неспокойно мне на душе, — произнёс милиционер, снимая фуражку. — Гложет внутри что-то.

Председатель тяжело вздохнул.

— И у меня такое же чувство. Отправили мы людей, а внутрях, словно кусок выдрали.

Участковый обратил внимание на стол, где присутствовала ещё не обожжённая в печи маленькая танкетка без башен, но с орудием и противоосколочным щитом наверху.

— Что-то я раньше таких штуковин не замечал, — указывая пальцем, сказал он. — Сам придумал?

— Ага. Ведь можно же привить персик к абрикосу. Вот я и удумал, на танкетку мелкое полевое орудие поставить. Простое, что б любому понятно было. Отправлю на Кировский завод. Может, и понравится моя придумка.

Участковый ничего не сказал в ответ. Председатель уже не раз слал свои 'придумки' и даже чертежи в разные журналы. Уж наверняка в конструкторских бюро не глупые люди сидят, и если б возникла в войсках потребность, то уж давно бы всё измыслили и воплотили в железе. А раз нет, стало быть, не отвечают подобные эксперименты и изыски задачам нынешнего времени.

* * *

Незадолго до рассвета 26 июня, на площадь Кирова прибыл автобус с милицией, а со стороны проспекта Стачек стали заезжать тягачи с крупногабаритным грузом и мощные автокраны. Четверо рабочих сделали замеры и прямо мелком обозначили углы. Выделенную площадку с двух сторон огородили невысоким металлическим забором, стыкующийся между собой посредством клипс и как только периметр был обозначен, стали снимать брезент с платформ. Напротив памятника выставляли вражеские танки, бронетранспортёры, пушки, самоходную артиллерийскую установку, два самолёта, мотоколяски, гору немецких касок и некоторые образцы стрелкового вооружения. Поверженная техника несла следы от снарядов и копоти, а стоявшие совсем близко могли даже уловить характерный запах горелой плоти, не успевший выветриться за несколько дней. Возле каждого экземпляра устанавливалась табличка, где указывалось наименование, технические характеристики, номер части и в некоторых случаях, фамилии и звания тех, кто ей управлял. Единственное, о чём не сообщалось, так это место последнего боя. Тем не менее, знакомые с географией люди могли усмотреть на выставленных стендах с фотографиями некоторые прибалтийские города и сделать выводы, что технику эвакуировали из приграничных районов. К семи утра всё было готово, грузовики разъехались, оцепление снято, и вскоре выставку посетил руководители горкома партии. Жданов, Кузнецов, Штыков, Бумагин, Воротов, Домокурова, Никитин, Шинкарёв и другие товарищи. Осмотр начали с пушек: стоимостью 20450 рейхсмарок на массивном двухколёсном лафете покоилось 150 миллиметровое тяжёлое пехотное орудие sIG 33. Фактически полноценная мортира, выплёвывавшая тридцати восьми килограммовый осколочно-фугасный снаряд. Следом шла 105-миллиметровая гаубица leFH-18 с поломанным колесом, словно неведомый зверь просто взял, и откусил кусок. Замыкала экспозицию s.Pz.B.41, которая и за пушку не считалось. Далее им навстречу вышел капитан танковых войск. Представившись, он провёл экскурсию по бронетехнике. Неплохо подкованный в ТТХ вражеских танков и бронетранспортёров, он указкой указывал на уязвимые места, рассказывал про дополнительные плиты бронирования и свойства, стараясь показать пробития и прочие разрушения, честно указал на места, где снаряд 45-мм противотанковой пушки образца 1937 года в 46 калибров со своей задачей не справился в половине случаев. Особенно это касалось большого танка Panzerkampfwagen IV, поразить который удалось лишь с шестого выстрела.

— Вы хотите сказать, что пятьдесят процентов снарядов никуда не годны? — спросил у капитана Андрей Александрович.

— Товарищ Жданов, конструктивно, боеприпасы безупречны, но качество их изготовления, это как игра в городки. Раз на раз не приходится.

Партийные чиновники замерли и даже перешёптывание прекратилось. Ни у кого и малейшего сомнения не возникало в превосходстве советского оружия над германским, а тут какая-то глупость прозвучала. Ещё перед поездкой им доложили, что вводить в курс дела будут участники недавних сражений. Вот только люди заглянувшие смерти в глаза не очень удобные собеседники для кабинетных героев. Могут сказать прямо то, что думают, не взвешивая и не отдавая отчёта последствиям. Однако для такого политика, как Жданов, подобные неудобства не представляли особого затруднения. Он умел и знал, как выходить из таких ситуаций. Вообще, наделённые властью люди не любят шутить, так как каждая произнесённая шутка лишь закрывает брешь проблемы, которую он решить не в состоянии. И чем глупее аудитория слушателей у политика, тем легче ей манипулировать. Шутка здесь, шутка там и ты рубаха-парень, любимец и кумир. И Жданов поступил просто.

— Что-то я не замечал, чтобы товарищ Ворошилов хоть раз промахнулся из нагана или винтовки, — шутливо заметил первый секретарь горкома.

Чиновники рассмеялись. Конечно, меткость выстрела — вот главное. Кто бы спорил с этим утверждением, но проблема возникла явно не вчера и располагавший данными второй секретарь, дополнил слова капитана.

— Артиллеристы жалуются, будто снаряды из стекла, — тихо произнёс Кузнецов. — Экипажи танков интересуются перед боем, каким заводом они изготовлены и требуют заменить некоторые.

Жданов недовольно проводил капитана взглядом, затронувшим такую сложную тему, и пошёл дальше, бурча под нос:

— Мне доложили, что обзор проведут участники боевых действий, а вместо этого, какой-то паникёр.

— Экипаж этого капитана подбил три танка противника, — возразил ему Кузнецов.

— Беру свои слова обратно, но всё равно, пусть боеприпасами занимается те, кто должен. Жаль, что никого из УАСа нет.

Экскурсовода-капитана сменил лейтенант из ВВС. Он представил 88 Юнкерс и Мессершмитт Bf.109f. Самолёты выглядели словно склеенные. По крайней мере, такое впечатление производил сложенный из двух частей бомбардировщик. Восемнадцатиметровый размах крыльев и почти пятиметровая высота делали из него исполина воздуха, к счастью поверженного. Поломанный во многих местах истребитель хоть и не блистал эстетикой, но множество полосок на руле сообщали о количестве воздушных побед. Жданов спросил про чёрточки и поинтересовался успехами наших асов. Лучше бы не спрашивал.

— Этот немец ведёт счёт с Испании, сбивал французов и англичан. Поэтому так много побед, — пояснил лейтенант. — У нас его приземлили в первый же день.

— Вот! — обрадованно произнёс Жданов. — Слышали, в первый же день! А кто сбил, вы?

— Мне ещё не удалось никого сбить, товарищ Жданов. Я больше по бомбометанию.

— Кстати, — обращаясь к Кузнецову, — мне тут товарищ Сергей невероятную историю рассказал про бомбардировщик. Отправим ка мы лейтенанта подучиться. Интересная тема намечается, да и лётчик, сразу видно... не то, что тот танкист. Снаряды ему не нравятся.

Замыкало экспозицию стрелковое оружие вермахта и отбитая трёхкотловая полевая кухня HF-13, представленными двумя пограничниками. Объединённые варочные котлы на колёсах это не простой трофей, это осознание военнослужащими во все времена, что противника не просто поколотили, раз дошли до обоза, а захватили почти самое святое — кормилицу. А потеря её, это означало разгром. Нового из 'стрелковки' никто не увидел, финские солдаты воевали практически тем же, разве что признали удачными ручные пулемёты из обширного разнообразия, недоумённо покрутили в руках тяжёлую и большую однозарядную винтовку , да пошутили на счёт котлового довольствия, напечатанного на листике с русским переводом, прикреплённым на тумбе. Битву за желудки Красная Армия выигрывала с явным отрывом. От этой тумбы, чем-то похожей на трибуну начинались стенды с фотографиями.

Пока шёл просмотр, ленинградцы стали потихоньку появляться на площади и милиционеры не препятствовали, если рабочий завода 'Двигатель' вдруг оказался возле секретарей горкома. До того цинизма, когда привлекались подставные сотрудники спецслужб, изображавших из себя пролетариат, коммунисты ещё не дошли. Андрея Александровича узнавали, здоровались, рады были видеть здесь, в колыбели революции, а не спрятавшегося где-то на даче. Вскоре его окружила толпа народа.

'Что происходит? Отчего отступаем? Где Сталин, почему молчит?' Вопросы сыпались один за другим, как чей-то женский голос перекричал всех:

— Мистер Жданов! Газета Washington Times-Herald, Виктория Бэссил! Расскажите в двух словах о яркой победе Красной Армии. Откуда эта грозная техника?

Рабочие и двое пограничников приподняли Жданова на руках и буквально вознесли на тумбу. Кузнецов и двое его заместителей, встали перед ним живым житом. В мгновенье на первого секретаря горкома нацелились несколько фотоаппаратов, и зажужжал мотор кинокамеры. Любой другой бы тут же сник, но только не он. Настроение населения территории Ленинградской области во многом определялась развитием ситуации в самом Ленинграде. Поэтому сейчас, каждое его слово будет значить для семидесяти двух районов особенно сильно.

— Товарищи! Братья и сёстры! — начал говорить Жданов. — Нависшая опасность над нашей страной грандиозна. Нужно отрешиться от благодушия и беспечности, речь идёт о жизни и смерти не только первого в мире государства рабочих и крестьян, но и всех народов. Германский фашизм неукротим в своей ненависти и бешеной злобе к нашей родине. Покорённая им Европа снабдила его средствами, дала в руки оружие, вскормила. — Жданов показал рукой на подбитые танки, где в ряду с немецкой техникой стоял с развороченной башней французский 'Панар'. — Наполеон тоже считал свою армаду непобедимой, но русский народ доказал, что это не так. Да, мы в осаде и нас окружают враги. И как бы ни хотелось мировому фашизму задушить нас, несмотря на всё мы выстоим и победим. Скажем нет! в наших рядах нытикам и трусам, паникёрам и дезертирам. Скажем да! подвигу и беззаветной преданности нашей родине. Все силы — на поддержку героической Красной Армии, нашего славного Красного Флота, Сталинских соколов! Все силы народа — на разгром врага! Победа будет за нами!

Славься, Отечество наше свободное,

Счастья народов надёжный оплот!

Знамя советское, знамя народное

Пусть от победы к победе ведёт!

Прочитав в завершении четверостишье, Жданов крикнул: Ура! Кузнецов с пограничниками тут же поддержал, и вскоре кричала вся площадь.

— Товарищи! — снова произнёс Жданов. — Родина ждёт от нас ударного труда! За работу, товарищи.

Андрей Александрович обратил внимание, что с задней стороны тумбы есть ступеньки и самостоятельно спустился на землю.

7. Доставить пикинёра во Фландрию.

Для людей, проживших достаточно долго, не было нужды вслушиваться в голословную пропаганду и всматриваться в карикатуры в газетах. Они первыми чувствуют, как сеются страхи и слухи: 'Фронт прорван, немцы взяли Минск, армия отступает'. Днём новости проносились по городу обжигающим ветром, а вечерами, погруженные в светло-синий сумрак белых ночей приглушённого шороха листвы улицы полнились холодными туманами полуправды и преувеличений. Они шептались на северных окраинах, в фешенебельных районах центра, в учреждениях и магазинах. Друг рассказывал другу, соседка соседке и даже их мрачные предположения оказывались далеки от истины. Первые недели войны были сродни катастрофы. Немцы приближались и многие говорили об эвакуации. Да что там говорить, люди были взвинчены. Порою, Хорошенко казалось, что тревога становилась осязаемой, у неё был запах раскалённого железа, который распространяется, когда кирка бьёт о камень и из-под острия при первом ударе о глыбу сыплются искры и кажется, что вот-вот полыхнёт. Старый милиционер почти физически ощущали панику отъезжающих, которая витала в кабинетах высоких начальников, будь то директор завода, или председатель сельского совета, или полковник милиции. В эти времена всплывало наверх всё говно, долго копившееся в гнилых кишках липовых коммунистов. Воистину, должно произойти потрясение, дабы избавиться от скверны. Плохо только одно, прорвавшую канализацию запирают чистые душой люди. Эта ужасная чума была совершенно не похожа на эпидемии, поражавшие время от времени средневековую Европу и крупные города Востока. Странное свойство этой заразы заключалось в том, что она поражала не тело, а душу. Плоть оставалась нетронутой, а душа под телесной оболочкой разлагалась и смердела. Казалось, против этого страха и паники нет никакой защиты. Первыми заражались те, чьи соображения были открытой дверью для всякого зла, и через сплетни зараза проникала всё глубже и дальше. Немногие устояли против этой болезни, оказалась она ничего не может поделать с чистой совестью и чувством долга.

Хорошенко не мог утверждать, что душа его кристально чиста. Были в его жизни и тяжёлые решения, а кто не без греха? Тем не менее, драпать он не собирался. По возрасту военкомат им уже давно не интересовался, но оставалось ещё ополчение, где на зрелые годы могли посмотреть сквозь пальцы. Он бы ушёл по милицейскому призыву, но подкрался пенсионный порог, по документам ему исполнилось шестьдесят. То, что давным-давно Хорошенко приписал себе пяток лет, никто не знал, приказ об увольнении, как и положено, завизировали, и если бы не война, давно бы передал дела да всё некому. Андрей Яковлевич Ефимов (заместитель начальника по кадрам) лично позвонил и просил побыть пару дней. В настоящее время, каждый милиционер тянул лямку за троих: за себя и двух ушедших на фронт. Все эти дни Хорошенко считал, что вот-вот кого-нибудь пришлют, и продолжал служить, а вчера ему сказали просто закрыть дверь на замок и сдать табельное оружие. Приняли решение о сокращении штата в ПГТ Парголово и выбор пал на входящую в него Кабаловку. Иного выхода пока не было, страна становилась на военные рельсы и в мирной жизни сразу стала ощущаться нехватка кадров. Когда всё вокруг так быстро меняется, люди теряют уверенность, они не поспевают за изменениями. Впрочем, и раньше не было по-другому, просто сейчас стало сильно заметно. Привычный уклад подразумевал преемственность, люди старились, на смену одним приходили другие, жизнь текла своим чередом, привычно и поэтому понятно. Теперь же две недели принесли с собой столько крутых поворотов, что равновесие было окончательно нарушено.

Обычно Дмитрий Иванович спал спокойно, ни разу не просыпаясь, до привычного подъёма, до шести часов. Это его вполне устраивало, так как на службе ему полагалось быть к восьми. Но в это утро, несмотря на то, что служебное бремя подошло к своему логическому завершению, он проснулся на целых три часа раньше обычного. Лёжа в постели и прислушиваясь к ровному и спокойному дыханию, он попытался понять, верно ли он собирается поступить. Где-то в уголках сознания словно бы звучал сигнал тревоги, тот самый раздражитель, к которому всегда стоило прислушаться. Поначалу наяву ничего не слышалось, только на окне нудно жужжала сонная муха. Несколько минут прошло в тишине, затем вновь возник тот же звук, который шёл от самого сознания, тот самый сторожевой пункт, отвечающий за тревогу. Однако что-то менять было уже поздно.

Милиционер сложил в вощеную бумагу фунт сала, завернул в портянку несколько пачек папирос и, осмотрев вещевой мешок, обнаружил прореху в виде углового разрыва. Ткань рвётся таким образом, когда цепляется за гвоздь, хрясть! и лоскут буквой 'г', и всегда это происходит неожиданно. 'Харя тюленья', — выругался милиционер. Придётся всё вынимать, ставить изнутри латку и штопать. Оттопырив налобник , он вытянул из фуражки нитку с иголкой и принялся портняжничать. В процессе работы Дмитрий Иванович вспомнил, как в первых числах ноября двадцатого уходил из Севастопольской жандармерии. Тогда он тоже собирал сидор и в самый неподходящий момент 'матеря' предательски лопнула. 'Тогда поручик и сейчас поручик. Тогда мешок порвался и сейчас. Буду жив, значится', — подумал он и перекрестился.

Глухо поругиваясь, гроза уходила на восток, навстречу анёве, и последние точки капели с дремотным покоем долбили жестянку навеса. Запирая на висячий замок дверь, он пробурчал под нос: — Дрянная погода. — Как вдруг лицо его прояснилось. 'Но ведь это смешно, — подумал он, — огорчаться из-за погоды, когда идёшь на войну'.

Неожиданно его окликнули со спины.

— Дмитрий Иванович, здравствуйте.

Повернувшись, Хорошенко увидел Веру Фридриховну. Женщина двадцати лет, почти вдова после финской. Причём с не очень хорошей историей, так как ни похоронки, ни другого необходимого для пенсионного начисления документа у неё не было и постановление СНК под номером 1269 прошло мимо. Жила она в одиночестве и числилась в особом списке, в связи с пропажей мужа без вести с подозрением. Никто толком ничего не знал: может, сдался в плен старший лейтенант и по окончании войны эмигрировал, а может безымянная могила стала последним приютом, а может, оговорили, и сидит он в лагерях под другой фамилией, дабы не накликать беды близким. В социальной службе, как и в ЗАГСе разводили руками: по всей стране после 'освободительного похода' таких случаев сорок тысяч. Когда Хорошенко принимал дела, фамилий в 'особом списке', было несколько. Двое связанные со статьями уголовного кодекса с отбыванием длительного срока и этой горемычной женщины, вина которой состояла лишь в том, что государство не сумело установить. Вроде и прав её не лишали, но в личной жизни проблем навесили столько, что к земле тянет. Ни замуж снова выйти, так как не разведена, ни на работу не устроиться, если только полы мыть в той же милиции. Как бы не считал милиционер, что всех нужно судить одним Законом, но в этом случае под одну гребёнку не выходило. Он дважды писал запрос, в надежде прояснить её судьбу, но внятного ответа не пришло даже по его ведомству. А тут новая напасть с выселением, которой Хорошенко заниматься уже не пришлось — плюнув на всё, он написал рапорт, что подходящих под депортацию нет, а есть семьи военнослужащих РККА и служащие народной милиции. Написал потому, что мужчины этих семей ушли добровольцами, а не так, как некоторые — не таясь, крали мелочевку, либо совершали растраты, чтобы сесть на маленький срок и избежать фронта. У него в голове не укладывалось, как можно сражаться, если с твоей женой и детьми в тылу творится такая несправедливость? Этнических немцев в посёлке было не так много, пять семей вместе с Верой Фридриховной, и бросить устоявшиеся хозяйство они категорически не желали.

— Доброго здоровья, Вера Фридриховна, — ответил на приветствие Хорошенко и тут же пожурил, как дочку: — Что ж ты в такую рань, да ещё в дождь на улицу вышла?

— Убываете? — немного промолчав, спросила Вера.

— Да.

— А как же я?

— Ты же вольнонаёмная. Вот тебе ключ, следи за помещением, убирай, как и прежде.

— А если придёт кто, или позвонят?

В этот момент за дверью послышался трезвон телефона.

— Да что б тебя, — в сердцах произнёс Хорошенко.

Открыв замок, он подошёл к телефону.

— Участковый, лейтенант Хорошенко, слушаю.

— Здравствуйте. Это Литвиненко Лука Фомич, из 'Осиновой рощи'. Мне ваш телефон директор дал. Прямо сейчас, где-то возле вас парашютист немецкий спускается. Я с бойцами выезжаю, а вы подстрахуйте, чтоб не напакостил гад.

— Вера! — крикнул Хорошенко в окошко, — глянь в небо, видишь что?

— Прямо на нас парашютисты падают! — отозвалась Вера. — Одного к Устине сносит, а второй на нас.

Разговор прервал стрекочущий рёв пролетающего самолёта и вслед за ним пулемётный треск. 'Fieseler' Fi-156 он же 'Шторьх', уходил от нашего истребителя, прижимаясь к крышам домов. Лёгкий как комар, этот самолёт мог приземлиться на пятачок и с него же взлететь. Но самое любопытное было в том, что на крыльях улепётывающего самолёта были намалёваны звёзды. Мчавшийся за ним И-16 пытался захватить аэроплан в плен, всячески принуждая того следовать до аэродрома.

— Давайте живее! — крикнул в трубку Хорошенко, бросил сидор под стол и позвал Веру.

— Остаёшься за старшую. Справочник на столе, звони в Ленинградское НКВД, требуй подмогу, скажи, парашютисты высаживаются в Кабаловке, а я побежал.

Не успел Хорошенко выскочить за дверь, как опомнился — наган-то не заряжен. 'Да и бес с ним', — подумал Дмитрий Иванович. — Он его за всю службу только пару раз и использовал по назначению, паля в небо. А так, всё больше словами, ну, иногда и кулаком приходилось приложиться. Задрав голову вверх, он отчётливо разглядел, что под куполом спускающегося парашюта висит какой-то здоровенный, как боксёрская груша мешок, и он сейчас приземлится прямо в соседний двор. А вот второй нёс человека, и парашютист дёргал руками стропы, стараясь не врезаться в крышу дома Устины, но тщетно. Ноги стукнули о черепицу, и тело как карандаш по наклонному жёлобу заскользило вниз. Нет, что-то должно было случиться. За здорово живёшь, жизнь долго продолжаться не могла. Не зря же сидор лопнул. Хорошенко перескочил через палисадник и буквально принял на себя парашютиста. Ну, почти, так как вместо того, что бы принять во внимание, что лямки парашюта несколько сковывают движения и направленный в лицо ствол револьвера как бы предупреждает о нежелательности иных действий кроме как покорно принять судьбу, парашютист ловким движением выкрутил из руки Хорошенко наган и нажал на спуск без всякого предупреждения.

— Шайзе! — произнёс немец и тут же схлопотал в нос, прямо промеж очков.

Удар у Хорошенко был что надо, старая школа. Зря, что ли столько лет занятию боксом посвятил? Два раза в неделю, как отче наш в ЦПКО им. С.М. Кирова он поколачивал, да и его частенько прикладывали такие мастера как Кужин с Князевым. Было дело, и с самим Женей Шерониным сходился. Ох, и удивил он тогда чемпиона. Парашютист хоть и был ловок, но только хрюкнул.

Солнце уже взошло, и от стены противоположного дома в окно падал ярко-жёлтый отсвет светлой охры. Он освещал золотистым цветом циферблат настенных ходиков, часы показывали четверть шестого. Утро обещало быть ясное и безветренное, словно и не было дождя. Кучки облаков нехотя покидали небо, пытаясь зацепиться за невидимые уступы, и таяли в вышине, распадаясь подобно вытянутым кускам сладкой ваты в руках ребёнка. Всё предвещало жаркий день в прямом и переносном смысле. Издали начал приближаться шум автомобильного мотора, он усиливался, затем с большой скоростью пронёсся под окном, разбрызгивая лужи и, медленно затихая, пропал в противоположной стороне, что бы спустя минуту вернуться вновь и уже отметиться визгом тормозов. Наконец, прибыло подкрепление.

— Вера Фридриховна Краузе? — спросил старший лейтенант НКВД, распахнув дверь и не удосужившись даже вытереть ноги, сделал шаг вперёд.

— Да, это я, — ответила сидящая за столом девушка.

— Почему не докладываете, почему не по форме? Чему вас в милиции учат?

— Извините, я не знала...

— Что тут у вас стряслось, где парашютисты, где десант?

— В уборную повели, — ответила Вера. — А вы, собственно кто? Наследили, вот.

'Понабрали баб в участковые', — пробурчал под нос старший лейтенант и чётко произнёс свою фамилию:

— Громов, Сергей Витольдович — показывая новенькое удостоверение.

— Ну, меня вы и так знаете, — улыбнулась она.

Громов осмотрелся и подметил скомканный в углу парашют, а на столе, напротив Веры лежали вещи парашютиста: ремень с простой пряжкой, шнурки, брезентовый шлем с очками, перочинный нож и бумажник. Судя по всему, все эти вещи принадлежали одному человеку, что порядком расстроило старшего лейтенанта. Прибыл то он с группой захвата из комендантского взвода и рассчитывал, как минимум на вооружённое сопротивление, а тут вон оно как...

— Что ж вы Вера Фридриховна в заблуждение всех ввели? По телефону заявили о десанте, на ноги всех подняли.

— Так оно и было. Два парашюта. На одном шпион, а на втором его вещи. Вы присядьте, а то после ранения, наверно, тяжело.

— Какого ранения?

— Вы говорите с отдышкой, — прищуривши один глаз, словно целясь, произнесла Вера. — Насмотрелась по госпиталям. Наверно, желаете мешок досмотреть? Нас предупреждали, что в нём может быть бомба.

— Нет, пусть специалисты смотрят. Кстати, где он?

— В соседнем дворе. Отряд из санатория оцепление выставил.

— А чем вы заняты вечером? — неожиданно, даже для себя, спросил Громов.

* * *

Этим же днём, когда в Парголово только и было что разговоров про замаскированный под советский самолёт вражеский аэроплан и пойманного шпиона, случились и другие события. Около полудня, сразу после демонстрации нашей продукции комиссии горкома на полигоне ОСОАВИАХИМа, в Осиновую рощу прибыли старшие майоры ГБ Павел Тихонович Куприн и будущий начальник УНКВД по Ленинградской области Николай Михайлович Лагунов. Прибыли с инспекцией военизированной части местной ПВО. Кому-то это могло показаться странным, что такие высокие чины занимаются делами явно не с их компетенциями, но официально это было так. Утром они были на аэродроме, где трусили майора Штоффа, потом в Кабаловке, где объявили благодарность Хорошенко и Вере Краузе, и наконец, оказались в кабинете директора санатория.

— Шеф, — произнесла Юля (для конспирации я называл её так, либо товарищ Васильева), — рекомендую серебряную воду и испанскую окрошку.

Куприн и Лагунов переглянулись с явным недоумением. Время для обеда ещё не наступило, впрочем, от полдника они бы не отказались, и что это за вода серебряная, драгметаллы некуда девать? Или это тонкий намёк? Впрочем, сначала дела.

— Поддерживаю, — сказал я. — Мне цитрусовую особую, а товарищам фруктовую.

— Я так и сделала. Заношу сангрию.

Когда напитки были занесены, Павел Тихонович усмехнулся:

— Я-то уж подумал о настоящей окрошке, на свеколке да со сметаной.

— У нас сегодня испанский день. Для закончивших реабилитацию детей готовят особые блюда. Завтра на выписке Мария и Серхио, они баски, прибыли в Советский Союз в последних партиях. Их родители работали на заводе боеприпасов в Гернике. Вы знаете, что фашисты бомбили город и сто сорок шесть мирных жителей сгорело. На фоне нервных потрясений у них развились страшные заболевания. Так что пусть хоть этот маленький жест с нашей стороны напомнит им о родных местах. Сначала надо выпить глоток воды, а потом испанскую окрошку.

— Тогда всё понятно, — Куприн сделал вид, что отпил воды, и поставил большой бокал на столик. — Нам много о вас рассказывали, и товарищ Кузнецов посоветовал поговорить напрямую, не вызывая к себе, а наоборот. И товарищ Сергей подсказал ответы на пару непонятных моментов. Сразу хочу предупредить, нам известно о ваших дружеских отношениях с товарищем Ждановым и отдаём себе отчёт, что может последовать в случае недопонимания сторон.

— Николай Михайлович, а вы что же не пробуете? — отходя от темы, поинтересовался я. — Очень вкусно, а главное, полезно. Клубника, между прочим, из наших теплиц.

— Я обязательно попробую, — ответил Лагунов.

— Видите ли, Павел Тихонович, — не очень дружелюбно произнёс я. — Совет вождей назначил меня другом всех шошонов и кое-какие их обычаи, считаю правильными и придерживаюсь их исполнения. Когда в октябре 1863 года, в Рубиновой долине в Неваде представители Соединённых Штатов подписали с западными шошонами 'Договор о мире и дружбе', янки отказались выпить священной воды из родника правды. Они объясняли просто, что предпочитают сырой воде крепкий виски. Более десяти тысяч лет родовые общины коренных жителей жили тем, что давала их земля: то, что бледнолицым виделось неприветливой пустыней, шошоны считали прекрасной землёй — землёй полной богатств и могущественных духов. И отказ гостей выпить поднесённой воды означал лишь одно — гости не уважают их предков и считают хозяина врагом. Итог соглашения известен. Так что с таким настроем, откровенного разговора не получится.

— Нас предупреждали, что у вас сложный характер, — сказал Куприн и нарочно сделал большой глоток из бокала. — Так или иначе, поговорить придётся. Особенно о недавнем событии на аэродроме Левашово. Я не знаю, из каких побуждений вы всё это проделали, но при всех известных плюсах, вышло слишком много минусов. Если вы когда-нибудь залезали в чужой сад за яблоками, то должны помнить, что делалось это тогда, когда не было свидетелей проступка. Элементарная детская логика. А тут целый самолёт на глазах всего аэродрома приземлился.

— Вы думаете, что кому-то есть до этого дело?

— Представьте себе, есть, — сквозь зубы вымолвил Лагунов. — Только предположите на минуту, что где-то далеко идут переговоры по приобретению, к примеру, кочана капусты и, в общем, довольно успешные. Все роли расписаны, выделен бюджет, дёргаются ниточки, причём, некоторые дёргаются за оказанные давным-давно услуги, а некоторые в счёт будущих нужных решений. И тут появляетесь вы и вся работа фактически насмарку. Хочешь не хочешь, а кочан придётся покупать.

Я с пониманием кивнул головой.

— Подобное иногда случается. Мне, к примеру, один раз пришлось оплатить лекции никчёмного идиота, и сделать пожертвование университету, где эти лекции были прочитаны, чтобы студенты поскорее забыли пролившийся на их головы бред. Но в результате я смог приобрести хороший участок земли. А однажды, выкупить сомнительное творчество на холстах небезызвестной истерички, которой покровительствовал нужный мне человек, от чьей подписи зависело необходимое для бизнеса соглашение. Всё это сопутствующие расходы, игра стоит свеч.

— Но не семьдесят пять тысяч золотом.

— И вы хотите сказать, что имеете намерение струсить эти деньги с меня?

— Зачем сразу струсить? — шутливо произнёс Куприн. — Есть же другие способы компенсаций. Нас очень интересует новейшая разработка систем радиолокации, а в частности, прибор подавления радаров, монтируемых на бомбардировщиках.

— Смотрю я на вас, а аппетит-то приходит во время еды.

— Вы сами создали интригу и как мне кажется, слабо представляете каких сил и средств станет нам скрыть события того дня.

— Не раздувайте из мухи слона. В тот день над заливом из-за погодных условий никто не летал — грозовой фронт с севера. Посадите завтра-послезавтра при похожих условиях пять больших русских самолётов в Левашово, и интрига исчезнет сама собой. С пятницы, к примеру, от Сестрорецка до Выборга всю неделю обещают дожди с грозами.

— Вы думаете, это так просто? Привлечь схожих по размеру пять бомбардировщиков дальней авиации ТБ-7, когда они...

— Я подскажу, сейчас в Казани формируется дивизия, и пять штук точно найдётся. Впрочем, вы правы. Вам будет сложно. Придётся задействовать резерв, и вот в чём я могу помочь. — Я достал из сейфа папки с надписью 'АВИАЦИЯ' и, отложив несколько в сторону, раскрыл третью по счёту. — Есть такой самолёт LB-30А он же YB-24. Сейчас летает из Монреаля в Престуик и обратно, перевозя перегоночные экипажи и богатеньких британцев.

— Монреаль город в Канаде, а Престуик, выходит в Шотландии? — переспросил Лагунов.

— Всё так, почти самый короткий маршрут. С 24 марта начались полёты. Наверно, вы помните ту историю, когда французы заказали большие самолёты и ничего не получили по причине окончания Франции. Как обычно, в выигрыше остались англосаксы, которые и забрали их. Но, я бы не стал рассказывать вам эту историю, если бы в начале года, в Сан-Диего для меня не начали строить пять самолётов улучшенной серии той же самой линейки. Как-никак, а двадцать процентов акций 'Consolidated Aircraft Corp.' я у Рубена Флита выкупил, и они чего-то да стоят. Если конкретно, четыре машины имеют самое передовое вооружение, а пятый сугубо пассажирский. Но кто на это обратит внимание? Краску и трафареты звёзд я так уж и быть выделю. С вас пилоты и штурманы для перегона 'птичек'. Машины сложные, высокотехнологичные, но у санатория есть пилот и механик, которые прошли обучение. В принципе они помогут поднатаскать ваших людей, а тренажёр и три получасовые бобины с записью курсов на русском языке станет им подспорьем. При должном усердии вы сможете их перегнать в Левашово, а там есть вся инфраструктура для их дальнейшего использования. Теперь моё предложение на миллион долларов: четыре военных самолёта обзовите как угодно, хоть 'Пе', хоть 'Ме', хоть 'Ла', хоть как ту шляпку 'Памела' — можете оставить для нужд Ленинграда. Внимание! Со всеми чертежами и порядком сборки для завода ? 47, который разворачивается в Чкалове. Но вернёмся к предмету обсуждения. Всё их свободное место забито боеприпасами. Для понимания, один патрон для авиационной пушки Hispano Birkigt тянет на два доллара и тридцать восемь центов и ваши, извините, запамятовал, сколько там рублей золотом?

— Семьдесят пять тысяч, — подсказал Лагунов.

— Спасибо. С лихвой перекрываются.

— Вы забыли про пятый.

— Это не про вас, пятый продаваться не будет. Повторюсь, пассажирский самолёт ни при каких обстоятельствах не будет задействован без моего ведома.

— В принципе, может получиться, — сказал Куприн. — Только сразу возникает вопрос, где эти самолёты сейчас?

В ход пошла вторая папка, в которой находилась большая карта.

— Вот здесь, — отмечая карандашом на карте — в феврале была построена ВПП.

— Это же почти Персия, — пробормотал Лагунов, узнав очертания Каспия.

— Это пока, Персия. Мистер Криппс и товарищ Молотов уже обо всём переговорили. Или вы не знаете, что деятельность немецких диверсионных групп на территории Ирана приобрела угрожающий характер? Гитлер всячески старается вызвать в этой стране беспорядки и смуту, нарушить мирную жизнь иранского народа. Хуже того, даже вовлечь в войну с СССР. У дехкан отбирают мотыги, засыпают арыки, рисуют карикатуры на Пророка, скоро мечети начнут взрывать. Шах Реза Пехлеви уже не понимает, с какой стороны дует прохладный ветер в зной. Вы знаете, что русскому человеку в Тегеране не дают возможности читать 'Правду' или 'Известия'? Советский Союз не только в праве, но и обязан принять меры в целях самозащиты в точном соответствии со статьёй 6 Договора 1921 года. Если бы товарищ Молотов захотел обзавестись базой, скажем, в Бушире, то в случае получения подряда, я сразу бы выделил на это благое дело миллионов пять-семь долларов для строительства дороги и обеспечил бы техникой со специалистами. А то, что же это творится? Британское консульство в Бушире есть, а русского нет.

— Может быть, всё это и так, тем не менее, ваш аэродром у чёрта на куличках, — сказал Куприн.

— Это не аэродром, это часть будущей дороги на Ноушехр. Просто она очень широкая и проходит в миле от Каспия. Теперь мысленно проведите прямую линию по воде, и она упирается в Астрахань. А если взять правее, то в Красноводск. Возьмите левее и это Баку. В порту у меня есть свой кран, причал, совместное предприятие со складами, паровая шаланда и несколько барж с буксирами. Да вы, наверно в курсе, откуда прибывают в Ленинград мои грузы? В окрошке, которая сейчас в бокалах, манго и дыня из Индии. Обратите внимание на салфетки. Нет, не лён, это джут, из которого ещё шьют медицинские сумки санитарам, а скатерть из хлопка. Всё оттуда же. Пенджабский рис, текстиль и кожи. Афганская шерсть и сухофрукты. Все эти полезные вещи идут через этот порт.

Куприн поёрзал в кресле и произнёс:

— Боюсь, не в нашей компетенции...

'Кто бы сомневался, — подумал я. — От вас только и требуется, чтобы вы донесли информацию по своим коридорам'.

— А что тогда в вашей компетенции, дорогие товарищи? — поинтересовался я.

— Всё, что касается вверенного нам участка.

— Предельно ясно, — произнёс я, складывая папки обратно и всем своим видом давая понять о бесперспективности дальнейшего разговора.

— А как же с предложением вооружить милицию автоматическим оружием? — спросил Куприн.

— А что, назрела необходимость? — с ленцой посматривая в окно, спросил я.

— Нет, пока справляемся. Просто интересно проверить одну гипотезу.

— Если просто проверить, так хоть сейчас. Сколько денег есть на закупку?

— В смысле?

— Если вы общались с товарищем Сергеем, то должны быть в курсе, что здесь не благотворительная организация.

Во взглядах Куприна и Лагунова притаилась лёгкая озабоченность, а я отдал команду Помощнику чуточку мне помочь.

— Вот как? Так вы не в курсе, что речь шла о самозарядных карабинах? А может, вы и с товарищем Кузнецовым не о том говорили?

— А вы представьте себе, что мы со всеми поговорили, — нехорошо прищурившись, произнёс Куприн. — И все сказали, что вы любитель добрых дел. Только плохо представляете, какие дела можно определить как добрые.

— И конечно, мне стоило бы прислушаться к вашему авторитетному мнению? — нагло спросил я.

— Было бы идеально, — ответил Лагунов. — Но вы приверженец извращённой морали и всё, что бы ни делали, обращается во вред. Вы враг, причём враг скрытый, классовый. И терпят вас здесь до поры до времени.

После этих слов Николай Михайлович схватился за голову и стал тереть виски. Куприн же покрылся испариной, сжал губы и боялся произнести хоть слово, хотя мог бы добавить к сказанному.

Дождавшись, когда действие Помощника спадёт, я произнёс:

— В силу сложившихся обстоятельств я бы посоветовал вам как-нибудь пробраться на передовую. Даже не в окопы, а куда поближе к командному пункту, но так, чтобы было всё видно: где свои и где чужие. Так сказать проникнуться и протрезветь, осознавая то, что врагов вокруг полно, а друзей почти не видно. Тем не менее, спасибо за откровенность. Конечно, у каждого есть свои недостатки, но я хочу, чтобы вы знали — вы мне не враги, ни скрытые, ни явные. Но и я вам, после вашего признания не друг. А посему, ничего вы не получите.

* * *

На календаре 6 июля. Шёл очередной, день войны, которой казалось, не будет конца и края. На большой, висящей в вестибюле карте я поправил линию фронта. Немцы взяли Вашковцы, Вижницу, Снятын; в Латвии мы оставили Зилупе; в Эстонии Антслу; в Белоруссии город Поставы перестал быть красным и, к сожалению, битва за Остров закончилась не в нашу пользу — потеряно восемьдесят шесть танков и открыт печальный счёт народного ополчения Ленинградской области (островской истребительный батальон). В санатории не скрывают реальной обстановки на фронте. Какой в этом смысл, если к нам поступают практически безнадёжные раненые, которые расскажут правду из самых первых уст и хорошо, что у нас нет никакой партийной ячейки или особого отдела. Такого можно наслушаться, что диву даёшься, как хромает организация проведения операций и насколько преисполнено мудрости командование. Вчера мы получили на лечение тридцать человек, доставленные санитарной авиацией. Два Douglas c-47 skytrain перевезли танкистов 3-й танковой дивизии 1-го механизированного корпуса. Отчасти, это пропагандистская акция, показывающая, что жизнь каждого бойца РККА важна и делается всё возможное. Каждый шаг фиксировался на плёнку, и кинохроника, как санитары выносят раненых с поля боя под прицельным огнём противника и как загружают на носилках в самолёты, так же будет использована в войне, только с другим названием. И наш поезд, который сейчас так же везёт красноармейцев, и врачи, совершающие свой подвиг, делающие невероятное и невозможное, о чём бы в мирное время трубили все газеты страны, а сейчас, обыденность — всё будет использовано. Но сколько бы не было бы сделано, всегда найдётся голос, который спросит: 'А сколько не перевезли и оставили там? Сколько могли, а не забрали?' Конечно, война это сплошное горе и несчастья, особенно для тех, кому не повезло. Но я считаю, что подобную правду замалчивать нельзя, это удел слабых. И все оправдания про политическую ситуацию, и просьбы понять сложившуюся неблагоприятную обстановку нужно понимать так, что хуже уже некуда и всё держится не благодаря, а вопреки.

Я уезжал из Ленинграда на следующее утро после полигонных испытаний на юг через Пушкин. Через Красное село сейчас не проехать: в сторону Северной Пальмиры идут беженцы, перегоняется скот, а на Запад войска. Железная дорога на грани коллапса и даже военные эшелоны стоят в очереди. Небо полыхало, словно там, на узловой станции, открылась заслонка огромной электродуговой печи. Проклятье Красной Армии — немецкие бомбардировщики на рассвете добрались до эшелона с топливом и порезвились вволю. Изнемогавший после сильной жары воздух неподвижно затих, а за лесом нависали чадящие клубы жирного дыма. Но людям было словно всё равно: то ли привыкли, то ли оставались равнодушными от безысходности. По забитой снующими машинами дороге, бегущей через бесконечный дремучий лес, каждый следовал со своей целью. Лес был справа, и слева, и впереди и мне казалось, что нет ничего кроме леса. Я уже настолько привык к окружающей обстановке, что обыкновенные, ничем не привлекательные деревья становились в моих глазах живыми представителями ижорской природы, с которыми при иных обстоятельствах хотелось посидеть в одиночестве и потолковать за жизнь. Деревья, как и люди, встречаются разные. Иногда попадаются колченогие, низкорослые раскоряки, неуклюжие, но крепко цепляющиеся своими корнями, борющиеся за каждую пядь земли, за каждый просвет, где солнце даст силу. Эти невзрачные деревья очень жизнеспособны, крепки и, несмотря на свою скромную и, кажется, чахлую внешность, — своей невидимой частью ворочают валуны, рвут землю и силой упрямства, невероятной настойчивостью, бесстрашием, утверждают себя в жизни. Конечно, чаще встречаются стройные деревья, как те сосны, чья красота завораживает взгляд. Красивые великаны с обширными изящно подобранными кронами бархатно-пушистых ветвей, покачивающие идеальными пропорциями с гроздями шишек, роняющие семена новой жизни и поющие по ветру сказочную песнь. Они надменно возвышаются над другими, любуясь собой и как бы посмеиваясь над низкорослыми собратьями, говоря внешним видом о своём превосходстве. Но они, хотя и великаны, живут под тем же небом, принимают ласки того же солнца, питаются соками той же земли, которая создала мать-природа. Они довольны моментальным событием и иногда, по причине собственного высокомерия, забывают пускать вширь и вглубь свои корни. Они беззаботно тянутся ввысь, лишь бы через головы других не то чтобы дальше видеть и знать, что происходит вокруг, — а лишь показать себя. И наступает такой момент, когда забывается родство с землей, и они начинает хиреть. Проходит год-два и уже не слышно волшебной песни, а лишь идёт глуховатый стон и вместо шишек сыплется остаток прошлогодней хвои. Величие превращается в призрак. Птицы начинают избегать его, и лишь дятел станет избирательно долбить его клювом в поисках насекомых, в которых там нет недостатка. И вскоре лес избавляется от опасного и кичливого гордеца, заслоняющего солнце, а мелкая кривая сосна приветливо зашелестит ветвями и ещё глубже пустит корни в землю. Но и с ней возможны метаморфозы и кривая дрянь осыпается трухой от коварного торжества. И это правильно, ибо такова суть самой природы, выживает тот, кто сумел рационально распределить данное и приобретённое. Не так ли с людьми бывает иногда? Вот они, умные, воспитанные, пригожие. Проходит немного времени и уже спешат, расталкивают плечами, пытаются добраться до самого верха и рвут связывающие нити, без которых всё становится напрасно. Но сейчас всё по-другому, требуются не хитрые и изворотливые, привыкшие жить — выжидая, пока освободится место под солнцем, или те, которым всё было дано изначально, и, не имея закалки трудностей жизни падающих от первого удара, а те, кто способен на поступок, отвратив самое дорогое в себе, призрев смерть. Это особая категория людей. И тут подойдут и стройные и кривые, важно, что у них внутри. Так размышлял я, озираясь по сторонам дороги, уходящей на многие мили в бесконечные лесные просторы. Когда едешь далеко, быстро и молчаливо, думается много. И мысли чередуются, быстро сменяясь, как меняется, на первый взгляд изумрудный и вместе с тем бесконечно разнообразный ижорский пейзаж.

Уже несколько раз я останавливался, уходил в чащу и возвращался. Вот и сейчас я съехал с главной дороги и углубился в лес, где уже пешком побрёл по просеке, обещавшей тайны и приключения. То была старая, потерявшая очертания и испещрённая канавами дорога, где нередко и не за один год она прорывалась талыми водами на два-три фута в глубину, превращаясь в необъятные лужи. Разросшиеся по её обочинам кусты густо переплелись друг с другом, образовав над тропою тёмный свод. По обеим сторонам текли стремительные ручьи, и можно было предположить, что порою не просто так вода вырывалась из берегов, заливая и саму дорогу. Словно сама природа не желала разделить с кем-нибудь своё одиночество. Здесь было так темно, что вскоре я потерял всякое представление о том, куда вела эта тропа, уходящая всё дальше на Запад. Она петляла через глубокую лощину, со всех сторон зажатую огромными елями. Окаймлявший её тёмный лес не пропускал солнечного света и ей богу, двигался, будто в тоннеле. Прошло три четверти часа, пока, наконец, не показался подходящий участок. Впереди, справа и слева — повсюду из скрывшихся под корнями невидимых источников струилась родниковая вода. Постепенно становясь всё шире и глубже, эти прозрачные потоки устремлялись в одном направлении и, ныряя под плоский камень, впадали в ручей, несущей прозрачную воду в реку Оредеж. Посреди усталого, оцепенелого молчания, что царило под неподвижными тенями деревьев, этот шум стремительной, бурлящей воды невысокого водопада казался неуместным, и я невольно остановился возле упавшего дерева. Глядя, как в потоке проносятся веточки и травинки, что в безумной гонке обрушиваются в пенный водоворот и замирают в заторе у двух валунов, я отдал команду Помощнику. Корабль преступил к подготовительной работе, и вскоре в недрах образовалась пустота, окаймлённая декоративными бревенчатыми стенами. Рядом возникли ушедшие по самую крышу строения, а под водопадом появилась турбина маленькой станции. Возле тропинки, как шляпка подберёзовика вырос стальной колпак ДОТа.

Восемьдесят пять миль за спиной и вскоре помощник подал очередной сигнал. Начинается возвышенность и, судя по всему, совсем скоро здесь наметится линия обороны. Чуть дальше по дороге город Луга и там же протекает одноимённая река. Мне туда, в штаб обороны, но пока нужно кое-что сделать в очередной раз. Рационально распределить данное и приобретённое, вот что я хотел пояснить в нашем последнем разговоре с Кузнецовым на полигоне и он, похоже, уловил фабулу. Ещё никому и в голову не приходила такая шальная мысль, что буквально через пару дней начнётся битва за Ленинград. Всё ещё верили, что первые неудачные дни останутся позади и армия соберётся, сплотит ряды и нанесёт ответный удар. Убедить было сложно, Жданов вообще просто отмахнулся и просил не лезть не в своё дело, но дал поручение,— как он это всегда умел — вникнуть в суть проблемы и в случае успеха доложить в Москву, какой он молодец. Неудачи интересны только статистам, а им Андрей Александрович быть не хотел. Кузнецов тоже не желал снискать звание неудачника и перевёл стрелки на Петра Сергеевича Попкова, но и сам не отстранился, тем более что я предлагал усилить ленинградское ополчение и все прежние прожекты приносили плоды. Ставка ещё не успела издать приказ о начале строительства оборонительных рубежей на фронте Кингисепп-Толмачёво-Огарели— Бабино-Кириши (до совхоза Муравейно), а так же отсечную позицию на рубеже Луга-Шимск и прикрытии направления Гдов-Ленинград, Луга-Ленинград, Шимск-Ленинград, а мы уже тут как тут. На опережение, так сказать.

Станция Ленинград-Товарный-Витебский с середины мая начала принимать эшелоны с фигурным железобетонным брусом и отливками, скапливая их на складе. И когда настало время, мы пригласили комиссию из горкома и 52-го Спецстроя , с начальником которого поддерживали хорошее отношения. Парни Заболотного за четыре часа под пристальным наблюдением экспертов без использования какой-либо техники (не считая козлового крана из брёвен), без опыта подобного строительства имея на руках только чертёж инженера Колотовского, смогли возвести каркас пушечного ЖБОТа под казематную установку дот-4 (45-мм орудие), разработанной ОКБ-43. То есть восемь человек строили два сооружения в сутки. А если был запас по времени на схватывание бетона, то можно было использовать не дефицитную в настоящий момент танковую 20-К спаренную с пулемётом, а универсальную 45-мм пушку 21-К на тумбе. Как зенитное орудие оно себя уже изжило, и флот в ней не нуждался, зато в фортификационных сооружениях вполне могло послужить. В перспективе можно было использовать 45-мм выстрел 53-УБР-243П с подкалиберным бронебойно-трассирующим снарядом катушечной формы 53-БР-240П, который только ещё в марте будущего года будет разработан Бурмистровым и Константиновым, но уже похожий есть на моих складах. Командиры вражеских танков и самоходок не без удивления воспримут нашу артиллерию, попади они под прицельный огонь. Членами комиссии так же рассматривался вопрос поставок казематной артиллерийской установки Л-17, образца сорокового года, но их количество было смешным, хотя и выпускались под боком на Кировском заводе, вот только продолжения не получилось.

Вторым предметом показа стал эрзац 'Панцерлафета' майора Максимильяна Шуманна, как на конной, так и на автомобильной тяге. И наконец, третьим выступил дешёвый и простой пулемётный ЖБОТ. Ещё за три недели до двадцать девятого июня, когда было принято решение о создании народного ополчения, мы вместе с Николаем Ивановичем в одном из старых цехов стекольного завода в Борисовой Гриве решили оборудовать мастерские и попутно наладили производство железобетонных колец. Да, все понимают, что бетону требуется почти месяц, дабы набрать всю предусмотренную прочность, но тут время играет за нас. Делать-то их мы начали в мае. При желании, бетон можно пропарить в шведском автоклаве диаметром 2,8 метра под давлением 11 атмосфер. Он есть в наличие и задействован, хотя требует много электроэнергии, и людского ресурса, которого уже ощущается дефицит. К тому же, город обладал колоссальными запасами броневой стали и в случае приёма изделия комиссией, конструкцию можно усилить полукруглой металлической накладкой. А если нет, то остаётся старый и проверенный способ — мешок с песком, фашины с камнями или конструкция типа 'сейф', где между листами котельного железа песок или гранитная крошка. Такой ЖБОТ легко возвести, проще простого эксплуатировать и в случае отступления не жалко бросить. С помощью крана и бульдозера конструкции из железобетонных колец с пулемётной амбразурой возникали за час, как на подготовленных позициях с доступом техники, так и в труднодоступных местах с бездорожьем, но с привлечением дополнительных рук. Свою задачу по защите пулемётного расчёта он (ЖБОТ) выполнял в силу своих конструктивных особенностей, но повлиять на Фортуну в бою, конечно же, не мог. В сражении и броня танка не панацея, где 88-мм зенитная пушка с одной мили вскроет, как два дюйма брони, так и с тем же успехом пятьдесят сантиметров бетона. Теперь каждое утро из цеха выезжала грузовая машина с двумя 'таблетками' и 'подстаканниками'. Внутри конструкция была обшита деревом для защиты от бетонных осколков, имелась шторка амбразуры, вентиляционная труба и трёхсот восьмидесятиметровый моток колючей проволоки с колышками. В комплекте поставлялся аналог 5-ти кратного перископа ПФП-5 и реплика телефонного аппарата ЕЕ-108 с проводом. Так же отдельно в ящике шёл пулемёт с боеприпасом и сапёрный инвентарь: лопата, топор, кирка, лом с кувалдой и пила. По идее, вооружение должно было предоставляться заказчиком, но фондов уже не было и в цех артели охотничьего оружия, где пулемёты собирались из старых частей и новых заготовок, был делегирован приёмщик по вооружению Архип Фёдорович Окунь. Фамилия, напечатанная на листке ОТК, стала нарицательной и пулемётные колпаки на рубежах обороны так же стали называть 'окунями'.

Ну и последние — снайперские и патроны для авиационных пулемётов. Небольшая фабрика по производству охотничьих боеприпасов при оружейной артели 'перенастроила линию' и стала выпускать нужную для фронта продукцию. И как быстро выяснилось, снятый с производства станковый пулемёт Дегтярёва ДС-39 охотно их принимал. Особенно с металлической лентой.

Вот так, по зёрнышку, а производство под вывеской Парголовского филиала клуба ОСОАВИАХИМа 'Ленинградский городской' плавно перешло на военные нужды. Если бы мы регистрировали новую артель, то столкнулись бы с комитетом по приёмке вооружения, правилом оборонного госзаказа и прочими подводными камнями, такими как: расчет за поставленную продукцию и запрет на допуск товаров из иностранных государств. А так оказалось проще и вопросов к шести токарям-инвалидам, обрабатывающих завезённые еще до войны стволы из импортной оружейной стали и потихоньку выполнявших сложные фрезерные работы не возникало. Есть одобрение горкома и точка. Город исправно начислял на счёт предприятия деньги, не интересуясь 'откуда дровишки' в период сырьевого дефицита, а мы отгружали продукцию. Машины обычно следовали на разгрузку в сборный пункт, а последнее время сразу в Лугу. Туда же были отправлены четырнадцать грузовиков с английскими 25-ти фунтовыми скорострельными пушками с круговыми поддонами, укомплектованные добровольцами с Ленмясокомбината и войсковыми инструкторами. Все они прошли через глубокий сон на Корабле и хорошо помнили, как им повезло с грамотным капитаном, умевшим буквально на пальцах преподать свои знания. Но это уже личная инициатива. В штабе ЛАНО я прямо спросил, в чём испытывается нужда и постарался помочь. В достатке было миномётов, но ощущалась нехватка противотанковой артиллерии и ручных пулемётов. Была возможность усиления танками парка Ленинградских курсов усовершенствования командного состава, но остро стоял вопрос с боеприпасами: осколочно-артиллерийских выстрелов к 45-ти миллиметровым орудиям и шрапнельных артиллерийских к 76,2 мм, а так же тяжёлых пулемётных патронов. Были винтовки, но не хватало по штату автоматического оружия. Крайне неудобными в применении гранатами РГД-33 вооружались выборочно, хотя недостатка в них пока не наблюдалось. В достаточном количестве было противотанковых мин, и чуть меньше противопехотных. Ополчение не смогли обеспечить радиосвязью, средствами маскировки, наблюдения и разведки, крупнокалиберными пулемётами и орудиями ПВО. В достаточном количестве не было и станковых пулемётов, так как каждому пятому имевшемуся в резерве требовался сложный ремонт. К сожалению, возникли вопросы и к санитарно-госпитальному обеспечению. А ведь это были только первые дивизии. Санаторий выделил по два медицинских автомобиля на батальон, мобильный фельдшерский пункт на дивизию и авиацию. Транспортные уже летали, а самолёты-корректировщики Curtiss O-52 Owi, по-нашему 'Сова' пока базировались на аэродроме Левашова, но после изучения и приобретения навыков в пилотировании, с указания Попкова лётчики собирались перегнать их в Сосновку и Ропшу. По договорённости, два из них должны были выполнять корректировочные вылеты под Лугой, а два летать в район Кингисеппа. Пятый оставался в резерве. 'Небо' держали по одной на роту спаренные 12,7-мм зенитные установки с водяным охлаждением, прикрытые броневой пластиной в 3/8 дюйма, установленные на грузовики, либо 20-мм 'эрликоны'. Каждая из машин буксировала двухосный трейлер и благодаря этому, патронов находилось в избытке. Конечно, готовить каждый раз для установок тупиковые окопы и капониры в земле то ещё занятие, но кто их не рыл, быстро примеряли слой грунта на себе без продолжения. А ведь готовили ещё запасные и ложные. Так что поговорка, что солдат больше проводит времени с лопатой, чем с винтовкой — правда.

Наконец показалась Луга. На въезде в город я договорился с местной бабушкой о присмотре за автобусом, и пересев на велосипед налёг на педали. Сам по себе, город Луга небольшой, около тридцати тысяч жителей. Сейчас, за счёт беженцев, немного больше, но, тем не менее, он так и остался уездным городом, несмотря на курортный статус и все старания местных властей по размещению фабрик и заводов. Возможно, в этом и скрывалась особая прелесть незатронутых индустриализаций городов. До революции, здесь проживало шесть тысяч населения, стояло четыре церкви, несколько училищ да пара гимназий. И одна из этих церквей мне весьма интересна. Помощник подсказал маршрут движения и вскоре я оказался возле нужного места. С недавнего времени, по моей просьбе, спутник стал сообщать 'Помощнику' моё местоположение, совмещая с географическими координатами сканируемой им местности, и тот проецирует на любую поверхность карту. В автомобиле это лобовое стекло или зеркало велосипеда как сейчас и теперь я могу ориентироваться прямо по ходу движения, даже на незнакомой мне местности. Помимо этого полезного свойства, теперь мне не составляет труда запрашивать и моментально получать изображения со всеми низинами и возвышенностями, включая даже деревья.

Проехав центральную улицу, я повернул налево и вскоре прибыл по нужному адресу. Если смотреть в сторону Воскресенского собора, то до него где-то девятьсот ярдов на северо-восток. Здесь оказался небольшой пустырь и руины от пары сгоревших старых сараев, некогда принадлежавших поручику Григорию Грузинцеву. До войны он основал издательство и выпускал чудесные открытки, а сейчас доживал свой век в Белграде. Помощник исследовал территорию и выдал информацию, вплоть до состава почвы и подземных вод. Вообще, было достаточно и простого 'можно' или 'нет', но инопланетная техника не работает наполовину. Пробравшись между кучей битого кирпича на более-менее свободном от мусора пятачке, я заложил капсулу телепорта и оказался на Корабле.

'Корабль, пожалуйста, необходимо сооружение тоннельного типа 'грот' с двумя входами. Первый у берега реки, второй на последней портальной точке. Материал — красный кирпич завода Витовского, выпуска 1913 года, олифа, известь, глина и котельная сталь. Расположение объекта на глубине шести ярдов. Протяжённость сто семь ярдов, высота пять, ширина семь ярдов. Помещение должно соответствовать тому виду, будто прошло двадцать семь лет'. Заполнив грот всем необходимым, я вновь оказался на пятачке и сев на велосипед, вернулся к автобусу. Теперь можно было ехать на улицу Кирова к секретарю Лужского райкома ВКП(б)Ивану Дмитриевичу Дмитриеву.

Высокого роста, широкий в плечах, с густыми, наверно даже пышными тёмными волосами и доброй улыбкой на лице. Иван Дмитриевич смотрел на меня глубоко посаженным, прищуренным взглядом небольших тёмных глаз и крутил в руке трубку. На минуту он отвлёкся на телефонный звонок и, потерев кулаком правую бровь, ласково спросил:

— Товарищ Борисов, чем могу помочь?

— Скорее это я могу вам помочь и поэтому попрошу уделить мне час времени.

— Час? — удивился он.

— При других обстоятельствах я бы говорил о сутках, но в сложившейся ситуации, хорошо бы управиться за час. Поэтому не станем тратить драгоценное время, и сразу перехожу к сути. Ознакомившись с мандатом товарища Жданова, вы знаете, кто я и догадываетесь, что мой приезд сюда не просто так. Первое, под райкомом стоит автобус, до самой крыши набитый коробками со спэмом.

— Простите, с чем?

— С американскими мясными консервами от 'Hormel Foods'. На банке большая надпись 'SPAM'. Не секрет, что с продовольствием сейчас сложно и то, что попадает в паёк, взрослому человеку на один зуб. Поэтому, профком санатория 'Осиновая роща' шлёт большую посылку лужанам и это только для затравки. На станции в Толмачёво, разгрузки ожидают четырнадцать вагонов. Мы пригнали тракторы с прицепами платформами, осталось только забрать.

— За консервы спасибо, — поблагодарил Иван Дмитриевич, принимая дорожные ведомости и квитанции вагонных листов; было видно, что подарку он очень обрадовался. — А то, этот гороховый концентрат уже порядком поднадоел. Но если вы начали с первого, значит что-то припасено на второе?

— На второе это подарок от меня.

После слова 'подарок' я выставил бутылку кальвадоса.

— А теперь третье, только пообещайте сначала выслушать.

Дождавшись кивка, я продолжил:

— В силу обстоятельств, мне попало одно письмо, проигнорировать которое не имею права. В нём сообщается о большом подземном гроте в вашем городе и других, более мелких схронах, где спрятаны предметы, представляющие немалую ценность. Исходя из документа их тут десятки. Хочу предупредить, уверенности, что всё обстоит так, как написано в послании у меня нет, но проверить необходимо.

— И где располагается этот грот?

Я достал из портфеля письмо с нарисованным планом и протянул её Дмитриеву.

— Вот, полюбуйтесь. Надеюсь, с ятями проблем нет?

— Так это совсем рядом! — воскликнул он, бегло ознакомившись с текстом послания и рисунком.

— Иван Дмитриевич, в письме говориться просто о несметных сокровищах Александра Петровича Ольденбургского и вручённой ему казны из Казани. Строчки из цифр в конце письма означают расстояние от трёх церквей. Если взять карту, на которую ссылается автор послания, курвиметром измерить радиус и провести линии циркулем, то на пересечении можно получить точные места захоронок. Я поработал с дореволюционной картой и вот, что получилось.

Расстелив план города и окрестностей, я показал на точки с номерами от одного до двадцати. Римскими цифрами были обозначены церкви.

— Однако... — выдавил из себя Дмитриев удивление.

— Вот, вот, — подтвердил я. — Такое случается только раз в жизни, да и то не у каждого. Поэтому попрошу вас выделить надёжных людей на раскоп. Если отыщем крупный, то значит, есть и другие. А если нет...

— Выделить людей можно, но поручиться за них я не могу, — с сожалением констатировал Иван Дмитриевич. — Предположим, что там действительно французское золото, тогда это уже вопрос политический. Если только привлечь работников райкома, но все на возведении укреплений, да и в Толмачёво кого-то отправить нужно.

— Отзовите нужных людей. Хотя бы на сегодня. А для поездки на станцию воспользуйтесь моим автобусом.

Спустя час я и группа товарищей оказались у разрушенных сараев. Люди разбились на пары и, постукивая черенками лопат в поисках пустот стали обследовать местность. Разочаровавшись, кто-то вскоре предался перекуру, проигнорировав поиски. Некоторые попутно обсуждали услышанную от меня информацию о траншеекопателе КГ-65 и сравнивали со своей ежедневной нормой в три куба. С четверть часа ни у кого даже намёка на обнаружение подземелья не появилось. Побродив для вида возле нужного места и постукивая лопатой по земле, я спросил у ближайшего ко мне человека, где бы он стал размещать схрон?

— Да вот в том бы месте, где вы лопатой ковыряете, я бы и начал, — с сарказмом ответил тот.

— В таком случае, как вас товарищ?

— Теплухин, Николай Николаевич.

— Вот и начинайте Николай Николаевич копать. Проверим вашу удачу.

Удача Теплухина, понятное дело, не подвела. Буквально с первого раза лопата уверенно стала погружаться на полный штык, словно землю когда-то взрыхлили, а дальше пошла песчаная подушка. Вокруг землекопа тут же пристроились остальные и глухой стук обо что-то железное, не заставил себя долго ждать. В выкопанной яме явно просматривалась крышка металлического люка и большой замок на петлях. Двух мнений быть не могло, нашли то, что искали. Люди приободрились и даже стали шутить.

— Товарищи, — произнёс я. — Постарайтесь аккуратно расширить яму, и пошлите за секретарём райкома. Похоже, не зря поработали. Ставлю свои часы против ваших папирос — сокровища принца там.

Обработанный тонким слоем пушечного сала люк вскрыли уже в присутствии Дмитриева. Замок и петли оказались необычайно крепкими, но лом и кувалда не только оружие пролетариата, а ещё и универсальный ключ к запорам. Обождав, когда принесут керосиновую лампу и лестницу, Теплухин, как доказавший, что Фортуна в макушку его всё же поцеловала, первым отправился исследовать грот, чтобы буквально через минуту выскочить оттуда и с глазами как чайные блюдца заявить:

— Там, там, там принц на сундуке сидит.

— Какой нахрен принц, Коля? — отмахнулся от подобных заявлений секретарь райкома комсомола.

— Без головы.

Иван Дмитриевич уныло посмотрел на подчинённых, взял лампу и спустился по лестнице сам. Пройдя узкий тамбур, он увидел тот самый сундук и стоящий на нём пошивочный бюст, на котором висел парадный мундир. При определённом свете, и предварительно накрутив себя, действительно, многое можно было представить. Особенно когда перед спуском в подземелье начинают предсказывать про встречу с приведениями и прочей спиритической дрянью. Но если быть честным самим с собой, то лампу из рук он чуть не выронил. Обойдя ящик с костюмом, Дмитриев пошёл дальше. Прямой, как стрела коридор вёл куда-то бесконечно вдаль, а по бокам, до самого потолка на стеллажах стояли ящики. 'М1895/1914 Colt automatic gun', — читалась надпись на одном из многих и приписка мелом по-русски о принадлежности Казанскому арсеналу. Весь грот с правой стороны был заставлен пулемётами, теми самыми, которые якобы сгорели в Казани. Пожар в августе семнадцатого натворил много бед, но видимо не все тайны того события оказались известны. С левой стороны разместились ручные пулемёты Льюиса. Впрочем, автор письма не солгал, нашлись и сокровища и золото. Они оказалось в первом несгораемом ящике, о который споткнулся Теплухин. Монеты номиналом в сто франков были завёрнуты в бумагу и колбасками выстроились по всему периметру сундука. Там же лежал мешочек с пятнадцатью алмазами. Всего монет насчитали семнадцать тысяч двести четырнадцать штук. Наверно, это был самый крупный клад, вырытый за последние пятьдесят лет. Тридцать пять пудов золота по частям вынесли наверх и тут начались сложности. Зная, что может последовать при подобной находке, Дмитриев распорядился выставить вооружённую охрану и побежал звонить в Ленинград. Пулемёты это замечательно и сейчас нужны как никогда. Тут он и своей властью найдёт им применение. Вот только в купе с этим чёртовом золотом всё кардинально менялось. Реши Иван Дмитриевич что-то самостоятельно, беды можно набраться по самое горло. Пропадёт одна единственная монетка и здравствуй край лютых морозов как для него самого, так и для всех стоящих рядом. Другой проблемой оказались сами подземелья, и как бы не пришлось отчаянно доказывать в суде о своём неведении и непричастности. Ведь не знал — равносильно не интересовался, а значит, упущение в работе. Усевшись напротив телефона, он связался с коммутатором и запросил соединения со Смольным. Николая Васильевича Минкина, с которым он частенько пересекался, на месте не было, но удалось дозвониться до дежурившего сегодня Штыкова. С Терентием Фомичом он был знаком шапочно, но это ни сколько не помешало общению.

Сначала он рассказал о событиях в общих чертах, но когда попросили пересказать в подробностях, случайно увёл нить разговора совершенно ни туда и поделился с собеседником тем, о чём думал.

'Приехал из Ленинграда ваш человек, — рассказывал он по телефону — консервы труженикам на укреплениях привёз. Спасибо, выручили. А то уже не знали, что завтра в котлы закладывать: одна картошка да горох. Документы его посмотрел, мандат от товарища Жданова при нём. Вроде, всё в порядке, как бы ни это письмишко, что мне показал. Ну откуда здесь подземелья? Может, в Могилёве они и существуют, только у нас их отродясь не было. Да и как бы их вырыли, что никто ни сном, ни духом? Пока он там с лопатами шастал, я поспрашивал у старожилов — в первый раз услышали. Да, были тут такие Грузинцевы, контра ещё та. И типография у них была и помещения, ... но Терентий Фомич! Мелковаты они для того масштаба, чтобы по городу и окрестностям такое провернуть. Там на самом деле капитальный, кирпичик к кирпичику здоровенный подвал метров в сто. Я своими глазами видел и сокровища и ящики с пулемётами на пару дивизий. Всё как в письме том, где про мятеж написано. Золото французское не иначе как для выплаты жалованья. Но я всё равно в сомнениях, чувствую — что-то не то. В общем, нужно решать что делать. Присылайте бронеавтомобиль и людей. Необходимо перевезти ценности подальше отсюда и другие подполья вскрывать. А пулемёты проверить нужно, да в оборону ставить'.

'Иван Дмитриевич, — отвечали из Смольного — что то я не понял. Вы там заговор раскрыли? Или это только личные предположения? Вы же поймите, на основании вашего объективного мнения будет зависеть, какие меры нам применять, какую разрабатывать стратегию действий'.

На секунду Дмитриеву показалось, что Штыков побоялся ответственности и тут же поймал себя на том, что и сам он хотел этот груз переложить на чьи то плечи. Да и какое сейчас имеет значение это давно канувший в небытие заговор? В этом цейтноте, когда еле успевали хоть как-то укрепить оборонительные позиции, важно же совсем другое — распределить пулемёты и увезти золото. Всё остальное можно оставить на потом, когда появится время. Но в Смольном упорно не хотели придавать первостепенное значение насущным проблемам, а пытались сделать упор на те, в которых понабивали руку. И то, что он совсем недавно думал точно так же, это понимание глупости, настолько взбесило Дмитриева, что он отбросил все политесы и уже собрался высказать свою точку зрения на решение проблемы, как вовремя остановился. Все его слова по велению сердца сейчас ничего не дадут. Как говориться, не в струю. Спасибо, что не заострили внимание на том факте, что плохо исследовали вверенную область и не отыскали сокровища раньше.

'Терентий Фомич, — совершенно спокойно и ласково, как у него неплохо получалось, начал говорить Иван Дмитриевич, — я считаю, что контрреволюционный заговор имел место быть. Всё на это указывает. Не зря же товарищ Жданов прислал представителя. Но выяснить что-либо конкретное о тех событиях спустя четверть века будет затруднительно. По крайней мере, местными силами. Пусть решением этих вопросов занимается прокуратура. Это их хлеб и прямая обязанность. Мы со своей стороны и так сделали всё возможное и даже больше. Если ещё начнём вести поиски и уличать причастных, то двадцати четырёх часов в сутках не хватит. Правильно я мыслю?

'Конечно, не хватит', — охотно согласился Терентий Фомич.

'Товарищ Штыков! От лица всех коммунистов Луги. В связи с приближающейся линей фронта прошу осуществить приёмку и перевозку золота с драгоценностями силами Гохрана'.

'А вот это правильно! Кстати, как продвигаются работы, есть ли в чём острая потребность?'

'Острая потребность в бульдозерах и мне тут сегодня подсказали, что есть такой роторный траншейный экскаватор как КГ-65. Построили его на Дмитровском заводе. Вот бы нам его сюда, в Лугу'.

На том конце провода Терентий Фомич что-то записал и пообещал помочь по мере сил и возможностей. На этом разговор завершился. Ни когда ждать поддержки, ни когда прибудет Гохран, ничего конкретного. Попроси он агитационных материалов, наверняка выполнили бы просьбу в полном объёме и в кратчайшие сроки. Дмитриев выругался про себя и подошёл к окну. На площади перед горкомом стояла полуторка, на которую уже заканчивали перегружать ящики из боковых багажных отделений огромного лайнерского автобуса ACF-Brill. Вокруг стояла толпа ребятишек и у всех в руках были большие бумажные пакеты. Приехавший из Ленинграда представитель что-то втолковывал у раскрытых дверей милиционеру Яшину, который придерживал за руль новенький велосипед с круглой фарой. Вот они пожали друг другу руки, и, перекинув ремень через грудь ни то портфеля, ни то торбы почтальона, представитель запрыгнул в кузов грузовика, который сразу же рванул в сторону укреплений. Яшин же закрыл дверцу автобуса на ключ и, покатывая велосипед подле себя, направился к горкому.

'Ну вот, — подумал Дмитриев, — приехал, взбаламутил и уехал, а нам расхлёбывать, словно других дел нет. Сейчас Яшин ныть начнёт, что людей не хватает и в Толмачёво отправить некого. Лучше б этот гость и не появлялся'. Как его взгляд зацепился за невзрачную надпись по борту: 'Dust to it'. Значение этих слов он не понял, но пообещал себе, что выяснит.

Ещё когда стоял вопрос об использовании траншеекопателя для прокладки кабелей я заказал построить в компаниях 'Car Wood Industries', 'Barber-Green' и 'Charles Machine Works' определённую часть прототипа по предоставленным чертежам. На заводе в Кливленде его собрали, а дальше он отправился морем в Советский Союз. По большому счёту это и был КГ-65, только глубоко модернизированный, гораздо мощней и с максимально упрощённым управлением. Ход как у гусеничного трактора, один рычаг включал движение ковшей, второй регулировал глубину погружения. Приборная панель сообщала давление и температуру жидкостей, запас топлива и скорость. На нём можно было менять размер ковшей, и если в Ваганово было достаточно ширины траншеи в один ярд, то для противотанковых рвов нужно было ставить максимально допустимые. Тем не менее, даже при всём желании за один проход он бы не вырыл полноценный ров, но имел возможность сильно облегчить труд ленинградцев. Вот эти 'копатели' и появились под Лугой, когда я прибыл к полевому штабу трудового десанта, где старшим был двоюродный брат Рахиль Исааковны.

В образовавшейся ложбине между незаконченным противотанковым контрэскарпом и начинающимся болотом стояло несколько палаток и привязь с лошадьми. Тут же, в шаговой доступности протекал ручеёк, и располагалась полевая кухня с длинными сколоченными из досок столами и лавками. Отрабатывавших трудовую повинность называли 'Эшелон'. Отчего так, мне виделся лишь один ответ — люди приезжали по железной дороге, на машинах и лошадях, или шли пешком одним составом. На месте или на сборных пунктах разбивались на сотни, те на бригады и звенья. Выстраиваясь неким тактическим боевым порядком, они строили фортификационные сооружения не в разнобой, а как единый механизм. Одни сменяли других как составы на железной дороге: колонна за колонной и кто-то, подметив это, придумал название. Ещё не пришло время создания трудовых армий, и выезжали всего на семь дней, но это уже была та самая первая ласточка, сообщавшая, что война затронет все слои населения. И если заводчане, в большинстве своём воспринимали повинность как одной дополнительной трудной работой, то со стороны интеллигенции после первого дня рытья земли начинался ропот. Обострение взаимоотношений общества и власти достигало апогея на третий-четвёртый день, после чего начиналась физическая расправа. Так как нормы распределялись не только на отдельного человека, а ещё и на коллектив, общество реагировало со всей жестокостью. И если звено не отрывало траншею, то, ни о каком прекращении работы даже речи ни велось, двенадцать часов в сутки становилось нормой. Люди видели кризис и не знали, как из него выйти. Прямо как в той старой книжке, когда давно не было дождя, и народу предложили копать рвы за рвами, обещая приход долгожданной влаги. Что бы ни говорили на собраниях и митингах, а система стимулирования труда подразделяется на три группы: материальное вознаграждение, морально-нравственные побуждения и обязательства, и принуждение с наказанием. И как ты не крути и не рви горло, фундаментальная наука с места не сдвинется, а военное время стало тем водоразделом, который отсёк все социальные процессы, происходившие до него. Поэты стали прятать ссадины и синяки, сокрушаясь о непонимание людьми лирики. Музыканты с ужасом посматривали на кровавые мозоли, и прикидывали, когда смычки вновь согласятся служить и дружить со струнами. Лишь будущие архитекторы с открытыми ртами и перевязанными бинтами ладонями копали и одновременно слушали лекцию своего профессора о подневольном труде в Древнем Риме, принятом Указе ВС СССР от 26 июня 1940 года и их небольшой разнице. Профессор умудрялся декларировать, бросать землю и расспрашивать своих учеников про векторы, изометрию и проекцию на примере противотанковых рвов. За этим занятием я и застал ленинградский трудовой десант, отправленный в помощь строительному управлению армии, и мой призыв прерваться на четверть часа для фотосессии вызвал шквал недовольства и рекомендацию проверить начальство. Что ж, так даже лучше. Дело в том, что любая подготовка чего бы то ни было всегда начинается в атмосфере маловерия. В душе каждого из нас открывается духовная пустыня и непонимание. Не всегда то, что поддаётся логике, есть последняя истина. Иногда, приходится мыслить иррационально, и то, что произошло дальше, только укрепило во мне эту идею. В палатке, вместо трудящихся в поте лица за картой и чертежами начальства я застал странную компанию из пяти девиц и одного хлыща, пьющих вино. Тут и предугадывать ничего не нужно: социальное равенство во всей красе. Одного только я понять не мог, как эти женщины с завышенной социальной ответственностью, со следами косметики, дорогими причёсками и кружевным бельём оказались здесь, а не решили проблемы ещё на стадии формирования трудовых батальонов. Или там слишком много запросили за отсрочку и липовые справки или попались нетерпимые к любому виду коррупции? Тем не менее, висящий на груди фотоаппарат оказался в моих руках, и вспышка осветила весь этот сложившийся вертеп. Боже мой, да тут сплошь известные люди! Не иначе идёт репетиция по Еврепиду, где афинские женщины попали под буйное влияние Диониса и предались греху.

— Здравствуйте, товарищи! — сказал я, пряча фотоаппарат. — Как отдыхается, пока страна жилы рвёт?

Девицы взвизгнули и, расталкивая, друг дружку локтями, бросились прочь. Понятно, что попавшиеся будут отдуваться за всех, и мало кто хотел оказаться на этой роли. Посему неслись как овцы из загона. Бегству я не препятствовал, отойдя на шаг в сторону, дабы не затоптали и даже удержался от желания вмазать по жирному заду одной артистке известного театра, то ли Покобатько, то ли ещё как-то.

— А ты кто есть такой? Почему стоишь, присаживайся за стол, угощайся, — нетрезвым голосом сказал капитан госбезопасности, натягивая на майку гимнастёрку. Заметив по моему взгляду, что петлицы никакого пиетета не добавили, просто пожал плечами и произнёс: — Знаешь, как на востоке: 'Гость в дом — радость в дом'. Чаю будешь?

Брезговать гостеприимством я не стал. Я сюда не ругаться и выявлять приехал, а сугубо по делу. Поэтому вытащил из портфеля документ с полномочиями, дал прочесть, а следом извлёк бутылку 'Шато де Лобад', булку, масло и икру. Присев в одно из двух плетёных явно где-то реквизированных кресел из лозы я уставился на капитана и всем своим видом дал понять, что готов его выслушать. Тот недолго суетился возле тумбочки у примуса и наконец, выставил на стол угощение. Налив из пузатого самаркандского чайника на ножках недурственного по вкусу чая, он поведал мне, как оказался здесь. Капитан госбезопасности Наум Давыдович Раппопорт был человек большого масштаба и невероятной удачи, раз до сих пор находился при деле. Да, он любил деньги, но это он списывал на специфику места прошлой своей службы, где у уважаемого человека они должны быть априори. Да, он любил женщин, но это легко объяснялось семейными неурядицами и опять-таки долгим пребыванием в местах, где мужчина — господин, а женщина раба его, невзирая на декларацию о равноправии. Да, чревоугодие был тем недугом, с которым он бороться не собирался и если бы бог вызвал бы его на высший суд, то он бы всегда мог сказать, что проявлял исключительную заботу о выданном его душе теле. Наум Давыдович жил хорошо, но без размаха и не мешал другим. Он воровал, но умел при этом не переходить граней, когда всё становилось слишком явным, ведь главным его козырем в любых разбирательствах было то, что он умел показать проделанную им работу с выгодной стороны. Он ловко орудовал с документацией по климатическим зонам и смело применял там, где только допускалось пуццолановые, магнезиальные портландцементы, шлаковые и другие, стремящиеся к нолю марки. Если можно было строить из глины и соломы, он не испытывал сомнений, занижал марки цементов на местах и завышал их на бумаге. Начальство даже не спешило его представлять к наградам, понимая, что вечно так длиться не будет, и не допускало до масштабных строек. Но год за годом Раппопорт закрывал все мелкие и средние подряды в срок, не рвался к гулу медных труб и устраивал практически всех, от низа до верха. При всём при этом он первым появлялся на рабочем месте и последним покидал его, а бывало и сутками напролёт жил на объекте, обходя каждый закуток и обстукивая каждую арку, словно душу вкладывал.

В углу палатки, распространяя пьянящий аромат, стояла корзина с грушами. Не церемонясь, я подтащил её к себе, удобно расположился и с жадностью принялся их уплетать. Наум Дваыдович груши проигнорировал и стал откусывать большие куски от бутерброда. На аппетит, он похоже не жаловался, да и выпить был не дурак. Как я вскоре выяснил, заслуженный строитель, сорокачетырёхлетний, с иссиня-чёрной шевелюрой, широкий в плечах и крепкий ещё мужчина с огромными ручищами, не любил фруктов. Врач, обращая его внимание на опасную предрасположенность к полноте, посоветовал ему умерить свой аппетит. 'Ешьте фрукты, как можно больше фруктов, центнер в год!' — говорил он прибывшему на осмотр пациенту. К несчастью, сказано это было в присутствии жены, и с тех пор его завтраком, полдником и ужином были фрукты. Бедный Раппопорт держался только за счёт внутренней столовой, поскольку давать указания поварам жена всё-таки не могла. Но тут, привычного мясного рагу, плова или на худой конец наваристого украинского борща не оказалось и даже не предвиделось.

— Ты ж пойми, пять лет в Средней Азии. Я на эти фрукты смотреть не могу. Совсем за горло взяла. Никакой отдушины. Но жрать ту бурду, что варят в котлах... поэтому пью виноградный сок, перебродивший.

На лице при этом у него запечатлелась уверенная улыбка, но в глазах этой уверенности отнюдь не было. Более того, он уловил начинавшуюся у гостя скуку, а это был тревожный знак и худшие предположения сбылись. На днях его предупреждали об инспекции, но ему казалось, что времени подготовиться у него много, да и проверяющий был знакомый. Однако в хорошо выверенной схеме что-то не срослось.

— Наум Давыдович, а главный в Главгидрострое, пока ещё старший майор госбезопасности Яков Давыдович, кем тебе приходится?

— Брат же! Ты знаешь, какой он? Ух!

В принципе, всё стало на свои места, и теперь можно было завершать начатую эпопею с Лужским рубежом.

— Пока не знаком, — сухо ответил я. — Но обязательно встречусь или пошлю кого-нибудь к нему. А вот от твоей двоюродной сестры передаю привет.

Произнеся последнюю фразу, я достал из портфеля сложенный вдвое листок и вручил его Науму Давыдовичу.

Читая письмо, капитан искоса поглядывал на меня, а потом даже застегнул воротник, когда постукивая пальцем по столу, я хлопнул ладонью.

— Рахиль сказала, что с тобой можно вести дела, и просила помочь 'непутёвому братцу' (в письме вместо 'братцу' было написано 'засранцу', но лезть в семейные отношения я посчитал лишним). Поэтому я закрою глаза на то блядство, которое ты учинил здесь и надеюсь на безоговорочное сотрудничество.

Наум Давыдович и секунды не взял на размышление, как дал ответ:

— Я готов.

— Сейчас мы с тобой прогуляемся в сторону города. В четырёхстах шагах от ручья есть плохенькая дорожка в горку и там стоит КПУ.

— Там ещё нет ничего, — как-то несмело сказал Раппопорт. — Цемента не везут, щебня не везут. Только колышки поставили.

По моему взгляду была понятна вся глубина его заблуждения и объяснения прекратились, так толком и не начавшись.

— Нужно меньше вино пить и со своими женщинами вовремя разбираться, раз ты прохлопал наличие такого объекта возле своего носа. Никогда не ставь мои слова под сомнение. В том помещении теперь разместится твой штаб. Там хотя бы радиосвязь есть, электричество и горячая вода. Напишешь в отчёте, как ты это умеешь, что выстроил из сэкономленных и привлечённых материалов. А зенитные 37-мм 'русские пом-помы' , если спросят, скажешь что нашёл в гроте.

— Там уже и пушки?

— А ты как думал? Всё серьёзно. Когда наткнувшись на старое строение на холме, начали раскапывать, то там и обнаружили. Или из памяти вышибло, как отправил доклад начальству?

— Э-э... — попытался что-то сказать Раппопорт.

Пришлось подсказать.

— Есть пропавшие шкуры среди трудового десанта?

— А как же. Был тут один случай по фамилии Гриб.

— Вот с этим дезертиром ты доклад и отправил.

— Точно, именно с ней.

— Да ты на лету всё схватываешь, — похвалил я капитана. — Вернёмся к КПУ. Временно устрой туда своих 'телефонисток', и заставь их вымыться. От смеси пота и духов дышать в палатке нечем.

Раппопорт было открыл рот, пытаясь как-то объясниться, но в итоге просто кивнул. Оправдательных отповедей от него не ждали.

— Кстати о ней, сегодня же передай сей шатёр под отдых передовикам. У тебя шестидесятилетний профессор эскарпы роет. Дедушке на мягком полежать надо. 'Вестник архитектора' полистать.

— Понял. Устрою.

— Нихера ты не понял! Живо привёл себя в порядок и на выход! — рявкнул я.

Когда мы шли по дорожке, я продолжил беседу.

— Тебе придётся много перемещаться, поэтому прямо за казематом, на бетонной площадке стоят новые пять-три доджы (Dodge WC-53). Машины доработанные, надёжные и удобные. С этого момента один из вездеходов числится за тобой, а второй подари своему начальнику.

— Какому из них?

— Непосредственному, блин! Капитан, не порти моё мнение о себе окончательно. Включай мозги.

Мошеннической чуйкой он уже сообразил, что сегодня перешёл играть в лигу повыше. Это не подряд на строительство военного городка или рытья арыков, тут иное. Вот только всё никак не получалось подстроиться под собеседника, что всегда легко удавалось прежде.

— Извините, это всё вино, — произнёс Раппопорт.

Похоже, ответ удовлетворил.

— Теперь о материально-техническом обеспечении, без которого твоё будущее мрачно и неприглядно. За обвалованном продуктовым складом, возле дороги найдёшь три бульдозера D-7 и два траншеекопателя КГ-65, Всё на низкорамных тралах с тягачами под брезентовыми тентами и маскировочной сетью; поэтому ни сверху, ни с боков никому было не видно. Техника заправлена, а в дальнейшем будешь брать ГСМ из бункера, возле правого дота ПТО. Шестьсот бочек солярки, по десять бочек бензина и масла. Материальные ценности надлежащим образом оформить.

— Как же я приход оформлю?

Остановившись, я посмотрел на капитана. Страсть, страх и азарт как-то уживались в нём. Но сейчас больше было боязни.

— Тебя научить или сам сообразишь?

— Так это же подлог. У кого я мог такую технику реквизировать? Тут ни одной МТС по близости нет.

— Вся твоя трудовая деятельность сплошной подлог. Если нет МТС — придумай её на бумаге. Только не вздумай списывать под это денежные средства. Слушай задачу: в течение часа найти семерых, кто худо-бедно умеет управляться с трактором и предоставить мне. Они пройдут курс под гипнозом, и завтра же начнут работу, а ты сдашь объект с опережением. Доложишь генералу Зайцеву, какой ты молодец.

— А бульдозеры потом куда?

— Техника останется в твоём распоряжении. Поэтому людей выбирай с прицелом на будущее. Надеюсь, огорчать ты меня не станешь. А теперь, пошли.

Грузный капитан поднялся на холм с отдышкой. Пришлось долго обходить проволочные заграждения и задержаться на площадке. Некоторое время он осматривал капитальные строения, определив в первом малый командный наблюдательный пункт по французскому проекту, и уже внутри выслушал условия выпавшего на его плечи счастья.

— Твой уровень не рвы копать и эскарпы возводить, а аэродромы и заводы строить. С рождения у тебя талант или от упорного труда — сейчас не имеет значения. Вблизи города Новая Ладога есть подходящее место, у посёлка Хвойная и Кушавера можно устроить взлётное поле, Но главное — Тихвин. Поговори с братом, убеди, что не подведёшь, а я тебе помогу, как здесь. Техника любая, какие хочешь строительные материалы, жратва на выбор, выпивка, бабы хоть чёрные, хоть жёлтые. В конце июля начале августа вас перебросят под Синявино, но ты постарайся поговорить до этого момента. Под Тихвином построишь три таких укрепления, точнее поучаствуешь.

— А если не получится?

— Получится. Ты намекни ему, что у тебя впереди два варианта. Первый — оказаться перед расстрельной ямой и номером общей могилы, а второй — в наградном зале с орденом на груди и справочником командира инженерных войск. Но для второго варианта нужно постараться и чтоб профильную литературу в своём новом кабинете назубок выучил. Третьего с этого момента уже не дано.

Капитан не то что обмяк, а как-то немного сдулся, словно внутренний ниппель стравил часть накопленных сил и уверенности.

— В общем, я знал, что всё так обернётся, — произнёс Наум Давыдович. — Где вас искать, к кому обращаться?

Вынимая из портфеля большой конверт, я произнёс:

— До двадцатого июля искать меня нет смысла. Я отправляюсь с инспекцией, но если возникнет что-то срочное, как найти Рахиль ты знаешь?

— Да.

— Она мне всё сообщит, и я приму меры. И вот ещё что, передай своему соседу по дому, начальнику Ленинградского пехотного училища полковнику Мухину план расположения подземных складов оперативного резерва.

— У меня нет никаких планов, — растеряно произнёс капитан.

— Наум Давыдович, из одного такого ты уже вытащил зенитные пулемёты.

— Теперь я понял, — обрадованно произнёс капитан и тут же смущённо переспросил: вы имели в виду Герасиму Васильевичу? Так он же сейчас чёрт знает где.

— Это хорошо, что ты знаком с ним.

Раппопорт перевёл взгляд на носки свои сапог.

— Я бы не сказал, что знаю его. Так, здороваемся.

— Достаточно и этого. Держи конверт. Его училище вместе с ним выдвигается к Большому Сабску, и кое-что ты покажешь ему на месте, так как окажешься там раньше. На север от деревни Извоз, прямо в лесу расположен блиндаж и склад с запасом противотанковых мин и взрывчатки. На фотографии он обозначен под номером семьдесят шесть. На входе в грот стоит папье-маше. Это замаскированный под гигантский валун ящик с бронеавтомобилем связи. Теперь ты понимаешь, какой уровень доверия тебе оказала партия? Иди Наум, приведи сюда нужных мне людей.

* * *

(Записка первого секретаря горкома г. Луги Дмитриева И.Д.)

'На основании проведённого расследования старшим лейтенантом Яшиным удалось выяснить, что во время укрепления рядов милиции в ноябре-декабре 1917 года, были утеряны папки с архивами. Среди них учётные карточки, уголовные дела, гражданские иски, в том числе с заявлениями граждан в просьбе предоставить возведённые бароном фон Майделем И.Н. в 1913 году подземные хранилища для собственных нужд, о чём свидетельствует рапорт товарища Григорьева И.П. на имя И.Я. Златкина. Можно допустить, что в заявлениях указывались местонахождения подземных хранилищ. Достоверно известно, что на основании оперативной информации, в феврале 1918 года, начальником городской милиции Готеном А.И. при обследовании одного из них был обнаружен склад винтовок, о чём свидетельствует сохранившаяся опись (копия прилагается). На сегодня выявлено двадцать подземных объектов. Три из них долгое время используются как овощехранилище, пять затоплены, в двенадцати обнаружены склады оружия в заводской смазке и боеприпасы. На 08.07.1941 г. обнаружено и изъято 16-ть 8-дюймовых гаубиц и 3200 зарядов к ним, 860 пулемётов Кольта со станками, 1080 ручных пулемётов Льюиса, 4950 винтовок, более шести миллионов патронов, 860 хомутов с упряжью, 6000 пар сапог, 9000 пар ботинок образца 1912 года с обмотками, 9000 ранцев типа 'Азор', 4200 стальных шлемов Адриана, 15000 комплектов обмундирования, 9000 шинелей французского образца, 17214 золотых монет, 15 камней размером с лещину(предположительно алмазы)'.

Резолюция на документе.

'Отправить гаубицы в артиллерийский полк АККУКС и передать в 177-ю СД под командованием полковника Г. Ф. Одинцова'.

* * *

В этот день в Нью-Йорке царило необычайное оживление. По крайней мере, в той части, где издавна собирались любители искусства, заядлые театралы, знатоки кино и посвящённые в закулисные тайны театров, искушённые в хитросплетениях жизней звёзд и просто известных личностей. Умные и образованные, богатые и успешные. Здесь не было случайных людей и не было тех, кто нуждается в приглашениях. Богеме города давно известно, что Музейная миля 5-й Авеню каждый день живёт в ожидании сенсации и сегодняшний вечер середины июля не должен был стать исключением. Выставка в Метрополитен Виктории Бэссил 'Война и Мир в России' встретила газетным негодованием, где слово 'антреприза', являлось невинно обронённым, хотя выдававшие себя за журналистов писаки не стеснялись в выражениях. 'Не видел, но уже осуждаю', 'Коммунисты прислали свою шлюху', 'Худшего и представить нельзя'. Писали много и тем самым раззадоривали публику, но попасть на премьеру могли лишь избранные. Элеонор Ламберт ещё не создал своё знаменитое Met Gala и Метрополитен не давал ежегодных балов, но кое-что сегодня и впрямь было в новинку. Мужчины могли посетить выставку в смокингах и фраках, а женщины просто обязаны были надеть лучшие и самые дерзкие платья. Единственное, что особо поощрялось, так это драгоценности и украшения. 'Tiffany & Co' официально даже выпустили брошюру с рекомендацией, какие следует одевать украшения на этот вечер и неофициально, на какие будут скидки при аренде. В программе выставки была живая музыка, документальный кинофильм и продажа прав обладания редчайших фотоснимков, которые нигде не публиковались.

Из-за суеты на то, чтобы добраться до здания музея и найти место для парковки, у Виктории ушло больше времени, чем она рассчитывала. Наконец ей всё же удалось найти достаточно просторный пятачок, чтобы припарковать 'Красавицу', как она назвала свой 'кадиллак', но потом, когда она поднималась по лестнице в здание музея, красавицей называли уже её. Женщину дважды пытались остановить маргинальные личности, задавая неприличные вопросы. В конце концов, появившиеся охранники всё же позволили ей пройти, оттеснив надоедливых хулиганов из жёлтых изданий. Виктория миновала облицованный розовым мрамором круглый вестибюль, остановившись возле стеклянной двери, за которой была видна стойка небольшого кафе, о котором ей рассказывал директор. Издалека оно походило на газетный киоск из-за полок с газетами и книгами в мягких обложках, но приблизившись, она заметила витрину с сэндвичами и два крохотных столика. За прилавком никого не было.

Виктория покрутила головой по сторонам, потом с беспокойством взглянула на часы. Неожиданно со стороны прилавка донеслось испанская речь:

— А ну сгинь! Только тебя сейчас не хватало. Ты уже получила своё молоко и можешь больше не рассчитывать на вкусняшку.

— Прошу прощения, — произнесла Виктория с мадридским акцентом. — Но я просто уверена, что кошке сейчас необходима ещё одна порция молока. Позвольте мне купить для вашей подружки одну чашечку. Но если у вас есть скисшие сливки, то она будет с вами навеки.

Из дверей подсобки выглянула девушка с огромными глазами, которые линзы очков делали просто сумасшедшими.

— Ох, простите, — смутилась девушка и вышла из подсобки. — Я не знала, что здесь кто-то есть. Обычно, Сэм и Люси заходят сюда чуть позже. Вы что-то хотели?

Щёки её заливал яркий румянец, карие глаза блестели. Роскошные каштановые волосы густой вьющейся, как переплетающие струи водопада шевелюрой ниспадали на спину. Она точно сошла с картины Ренуара, невесомая, воздушная и пойманная за чем-то сокровенным.

— У вас всё в порядке? — машинально спросила Виктория.

Девушка смущённо улыбнулась:

— Да миссис, спасибо. Всё хорошо. Просто нам не разрешается держать рядом с едой кошек, но Мирта такая милашка... будете что-нибудь брать?

— Чашку молока для кошки, сэндвич с томатом и сыром, и лист салата, пожалуйста.

— Минутку. Я сейчас всё приготовлю, только ответьте на одни вопрос, что такое скисшие сливки?

— Это сметана. Мне сложно объяснить, но это объеденье и самое лучшее лакомство для кошек.

Девушка отвернулась к разделочной доске, а Виктория присела за один из столиков. Она то и дело поглядывала то на часы то на кошку, как в дверь в крохотную кофейню отварилась, и появился директор.

— Мария, мне кофе и твоё фирменное, — произнёс он по-испански.

— Pan con tomate?

— Да.

— Сеньор обождёт пару минут?

— Обождёт.

Когда директор уселся за соседний столик, Виктория обернулась к нему и сказала:

— Шеф, я еле добралась до этого места. Если бы не ваша карта, то я бы заблудилась.

— За тобой всё время следовал мотоциклист. Он бы подсказал. Теперь о деле. Сейчас кушаешь и идёшь за мной. Нужно провести репетицию на месте. В четыре у тебя парикмахер и последняя примерка. В девятнадцать часов начало представления. Сначала вступительную речь произнесёт Сисси Паттерсон, потом несколько слов скажет член палаты представителей США Эдит Роджерс и Оветта Калп Хобби выразит восхищенье. В завершении выступлений ты улыбнёшься и произнесёшь несколько шуток, после чего достанешь синий платок и расскажешь о судьбе русского солдата, который передал его тебе. Как только оператор второй камеры подаст знак, повяжешь его на руку. Дальше вечер будут вести специально приглашённый конферансье Метрополитен-оперы. Он обронит фразу про цвет платка на твоей руке и сапфиры. Ты снимешь украшение с шеи и опустишь их в урну, куда будут складываться чеки о покупке фотографий. Потом пожелаешь купить на это украшение самый лучший американский пулемёт для своего русского друга. В конце вечера шампанское, закуски, выступление певиц и в отель. Завтра день разорения магазинов, поход в оперу. Я нанял двух бывших полицейских, которые станут тебя всюду сопровождать. После репетиции их представлю. Вроде всё сказал.

— А когда домой?

— В Ленинград полетишь на нашем самолёте. Через пару дней, если тебе ещё не наскучило, будешь вновь сидеть за столом, и отвечать на телефонные звонки.

— Разве есть другие варианты? — загадочно улыбаясь, спросила Вика.

— Другие варианты предусматривают работу полную риска: погони, перестрелки, возможность подсыпать яд в бокал любовникам и быть отравленной близким другом, интриговать и наказывать злодеев. Всё то, чем занимаются простые люди в приключенческих романах. Но и это скучное занятие. Если серьёзно, когда тут всё закончится, то я отел бы предложить тебе поучаствовать в одной авантюре. А пока нужно закончить начатое.

— Шеф, зачем всё это? Вечером придут те, кто ненавидит всё то, что мне дорого. От них же ничего не зависит.

— Всё так, дорогая, ненавидят и никогда не полюбят, даже если ты станешь их кормить со своих рук в самое голодное время. Еще покойный император Александр III обозначил концепцию о друзьях, но Советскому Союзу нужны металлы, порох, взрывчатка, бензин и продукты питания уже сейчас, потому что когда договорятся, грузы прибудут не моментально, а спустя долгие месяцы. И ты ошибаешься, когда думаешь, что от их мнения ничего не изменится. У этих стервятников чутьё и всё нужное они станут производить уже завтра, так как унюхают направление ветра. А ещё нужны технологии, которые изобретаются не толстосумами, а простыми инженерами и учёными. Сегодня рядом с тобой будут те, кто косвенно воздействует на общественное мнение, а с мнением народа иногда приходиться считаться. И когда изобретатель поставит последнюю точку в описании изобретения, он пойдёт навстречу представителям страны, где труженики побороли эксплуататоров. Конечно, в глобальном плане всё останется по-прежнему. Но ты должна победить хотя бы на своём участке.

Когда приглашённая публика расселась в мягкие удобные кресла, и в тишине лишь изредка слышался звук зажигаемой спички стюарда (мода курить на сеансах уже уходила, но всё ещё имела место быть), свет в помещении стал медленно угасать и с еле уловимым шелестом мотора кинопроектора, на экране появилась заставка и зазвучала музыка. 'Victoria Bassil Motion Picture Company' при участии фирм спонсоров представляли документальный фильм. Из колонок раздалась приятная незнакомая музыка, где отчётливо выделялась партия струнного инструмента, известного как балалайка. И будь в зале Эннио Морриконе, он бы тотчас почувствовал с ней родство. Мелодия ложилась поверх перешёптывания проснувшихся птиц и бурчания лягушек. Раннее утро, ухоженные пруды, сено в скирдах, закидывающие удочки рыбаки в высоких сапогах, стоянка пикапов, где угадываются знакомые американцам марки автомобилей, раскладные стульчики и столики с кофейниками. В общем, понятная для любого мужчины картина отдыха и не поймёшь, где это происходит. Варварская Россия оказывается, не чужда цивилизации: там так же ловят форель в уикенд, носят шляпы и подкатывают рукава на рубашках. Наконец, камера направила объектив на берёзовую рощу, где на лужайке Виктория в лётном комбинезоне проверяла свой парашют и начала говорить:

'Сегодня суббота, мы отправляемся из Петербурга в прибалтийский город Таураге. По пути мы сделаем остановку и посетим одно любопытное место. Мэрия северной столицы любезно разрешила нам воспользоваться аэродромом ВВС для взлёта нашей малышки Сисси. Как по мне, я поспала бы ещё пару часов в отеле'.

Камера показала самолёты Curtiss O-52, на одном из которых были навешаны какие-то приборы и на фоне незамысловато-лёгкого звучания саксофона, возникла анимация с картой балтийского побережья. По ней пролетела быстро исчезающая дымка, словно зритель преодолел на высокой скорости облака и проявился маршрут движения самолёта с пунктиром.

'А теперь в путь, я запланировала провести тут неделю и поделиться с вами моим путешествием. Благодаря новейшей камере и нашей съёмочной группе, всё, что увижу я, сможете посмотреть и вы, словно мои глаза принадлежат вам. До встречи в небе'.

Виктория Бэссил послала воздушный поцелуй, задорно помахала рукой и лёгкой походкой направилась к кабине, будто на ногах были не лётные сапоги, а элегантные туфли на высоком каблуке. Белый самолёт стремительно набирал скорость и оторвался от взлётной полосы русского аэродрома. Зрители отчётливо могли различить опознавательные знаки гражданской авиации США (звезда с красным кружком до 6 мая 1942 г.), надпись 'PRESS' на фюзеляже, название газеты, логотип, в котором угадывалась кинокамера с сошками и летящая на ней ведьма. Так же на крыльях самолёта была размещена реклама. Ну, это понятно, всё стоит денег. Следующий кадр показал лицо Виктории в необычном шлеме. Лётный шлем, напоминал военную каску с большим затемнённым щитком-забралом, прикрывающим глаза. Она откинула щиток и произнесла:

'Мы на высоте три тысячи девятьсот футов, под нами протекает река Нева, связывающая Невское озеро с Балтийской губой Финского залива Балтийского моря. Мы летим туда, где добывают солнечный камень, знаменитый янтарь. Меня пригласила на ланч журналист местной газеты, и мы проведём перекрестное интервью'.

После этого на экране показалась кабина самолёта с хитрым прибором, позволяющим смотреть на землю. Несколько секунд проплывали пейзажи полей, разбитые на квадратики и прямоугольники; речки, озёра и леса. Затем было здание аэропорта и встречающая её местная журналистка.

Виктория показывала и рассказывала о жизни сборщиков янтаря, крестьянах, рабочих, работниках артели по огранке и полировке драгоценностей, о портных и сапожниках. Поведала о своей коллеге Инге и её влюблённости. О безработном Яри на нудистском пляже в Вецаки, который не может прокормить себя, так как не согласен с политическим устройством республики и стариком Арни, рыбаком колхоза с пропитанными морем руками, рассуждающим о природе и естестве человека. Первая часть фильма повествовала о том, что происходит во всём мире: о любви, о труде, о буднях и надеждах на лучшую жизнь. Понизу шли титры по-английски, когда общение шло на другом языке. Персонажи были выбраны колоритные и запоминающиеся. Бэссил появлялась в разных костюмах и в разных местах: красивых и не очень респектабельных, направляла камеру на людей, расспрашивала и комментировала, но все её действия имели определённую цель — она искала одного человека, которому должна была передать письмо. Один день за тридцать минут и вот она снова в небе. Из Риги она вылетела затемно, и так получилось, что первые её слова совпали с тревожным высказыванием пилота. Лётчик заметил множество бомбардировщиков, и направленная камера в небо отчётливо поймала в фокус объектива армаду с чёрными крестами на крыльях. Когда они подлетали к аэродрому, уже шли военные действия и итог бомбардировки появился на экране. Пилот связывался по рации, но ответа не было. Вторые тридцать минут были о войне. Виктория показала уличные бои, и создавалось такое впечатление, что она была на самом острие событий. Бэссил появлялась на баррикаде, в наспех отрытом окопе, помогала тащить раненого, спасала ребёнка из огня и везде спрашивала об одном человеке, показывая фотокарточку. Наконец ей улыбнулась удача, и мужчина в военной форме указал ей, в какой стороне стоит искать. Виктория пробиралась сквозь развалины домов, артиллерийские позиции, даже оказалась в рядах контратакующих бойцов и вскоре обнаружила пулемётчика, которого разыскивала. Всё это происходило в спонтанной динамике движения, было слышно тяжёлое дыхание, картинка прыгала, зачастую оказываясь на уровне земли, ведь державший в руках необычную камеру оператор — бежал и падал, а не ехал по рельсам на студийной тележке. В какой-то момент Бэссил предстала в полный рост. На её белой каске уже виднелась вмятина от осколка, сама она была перепачкана в крови, и снимавший её оператор старался выбрать ракурс, где её одежда была более-менее целой и чистой. И вот, настала кульминация. Виктория достала фото Инги, завёрнутое в синий платок, и передала её пулемётчику, со словами, как девушка сожалеет, что не успела признаться в любви и ждёт его. Солдат выразил слова благодарности, и тут началась атака немцев. Пули прошлись по мешку с песком, где только что стояла бесстрашная журналистка, и распороли кожух пулемёта. Строгий офицер попросил Викторию покинуть опасное место, и камера успела запечатлеть взрыв моста, по которому двигались немецкие танки. Затем последовала атака красноармейцев и Бэссил сняла пару минут ожесточённого боя с рукопашной схваткой и пленных. Это был ефрейтор и раненый лейтенант. Пока раненому оказывали первую помощь, Виктория задала ему пару вопросов: о войне, семье и дальнейших перспективах. Перспектив не оказалось. Когда конвоир уводил пленных, разорвавшийся снаряд немецкой пушки поставил точку. Таких подробных съёмок с явным риском для жизни публика ещё не видела. Когда стал зажигаться свет, люди встретили появление виновницы мероприятия аплодисментами. А дальше всё пошло по сценарию: драгоценности и платок, добрые слова, благотворительный аукцион и чеки за негативы фотографий по заранее оговорённым ценам. Бэссил заваливали приглашениями и старались хотя бы перекинуться парой словечек, а она улыбалась, отвечала словами благодарности и не спешила давать ответы. В какой-то момент её поймала Сисси.

— Девочка, — произнесла она. — Это было очень смело с твоей стороны. Я словно посмотрела бой гладиаторов. Скажу больше, это новый жанр в документалистике и я рада, что ты работаешь у меня.

— Я работаю с вами, мисс Паттерсон, — поправила её Виктория. — Вчера я стала обладателем трёх процентов акций газеты. И уже завтра, как и прочие партнеры, получу свои дивиденды.

Паттерсон смерила её взглядом.

— Была б ты мужиком, я бы назвала тебя сукин сын. Но ты не умеешь мочиться стоя, хотя явно не промах. Можешь звать меня Сисси и заходить ко мне в любое время.

— Приму к сведенью мисс Сисси, только кто вам сказал, что я не смогу это сделать стоя?

Паттерсон расхохоталась на весь зал. Давно ей не отвечали той же монетой, которую она подкидывала в беседе. Однако распространяться об услышанном не стала. Шутка, произнесённая дважды, теряет свою остроту, а делиться тем, что было предназначено только для её слуха, она не привыкла.

На следующий день многие газеты вышли со снимками из России и эти снимки были одного и того же автора. Правда, принадлежали они уже не ей, о чём было сообщено в прилагающейся статье, где упоминался благотворительный аукцион. Америка узнала, что есть такой город Сольцы, где прямо сейчас идёт наступление русских войск и крепость в Бресте, где гарнизон мужественно отражает атаки немцев. Ещё кто-то недалёкий писал о Бэссил гадости, но общий фон резко выправился и Викторию стали узнавать на улицах и в магазинах. Её смелые, не скрывающие красоту тела снимки появились на плакатах, её рисовали на тентах грузовиков. Её фотография в лётном шлеме с сигаретой стала культовой и Ширли Слейд чуточку опоздала. Она дала интервью на радио, снялась в рекламе и после этого, многие женщины Нью-Йорка стали повязывать синие платки на руку в знак солидарности, а в магазинах появились прозрачные урны, куда любой желающий мог опустить пару даймов, а то и доллар на покупку пулемёта для русских. Газета обещала раз в неделю публиковать суммы пожертвований, намекая, что каждый цент станет выполнять двойную функцию — создаст дополнительные рабочие места и поможет русским пулемётчикам совершеннейшим американским оружием. Этому доводу не смогли противостоять даже газеты белогвардейских эмигрантов, ведь их негатив мог означать, что они против новых рабочих мест и не считают американское оружие совершенным. С таким настроем лучше ехать в Мексику или куда-нибудь подальше. Так что даже самые ярые антисоветчики резонно посчитали, что лучше не раздувать проблему и обойти эту историю стороной. А тем временем, Бэссил поступило приглашение от Чрезвычайного и Полномочного Посла СССР Константина Уманского, и Виктория согласилась посетить посольство в обмен на получасовое интервью под кинокамеру. Подобной практики ещё не было, но для Константина Александровича сейчас было важно отвлечь от себя многие беды. Его откровенно травила пресса, Госдеп называл грубияном и мистером 'Нет' и лишь хорошие отношения с Дэвисом кое-как сглаживали выступающие углы в его службе. На родине, Молотов презрительно фыркал при его упоминании, мол, 'назначили, потому что других не было...'. Можно подумать, что другие прямо 22 июня смогли бы заставить Рузвельта объявить Германии войну, в то время пока друзья не сняли все сливки на военных заказах. Как бы там ни было, за день до отбытия встреча состоялась и, несмотря на подготовленный список вопросов, Виктория всё же задала несколько своих, не входящий в перечень.

В просторном кабинете стояла два кресла, журнальный столик, осветительные лампы и кинокамеры на массивных штативах. Молодо выглядевший с модной причёской Уманский был одет в двубортный костюм в мелкую полоску, с белой рубашкой и интересным галстуком. Он умел расположить к себе своей добродушной улыбкой и если бы не небольшая резкость в высказываниях, то создавалось впечатление об остроумном и ухоженном джентльмене, который иногда скучает, но не прочь потолковать о науке, политике и искусстве. Бэссил выбрала для встречи строгий бежевый костюм с юбкой чуть ниже колена, шёлковую сорочку с узким бантом, элегантные туфли на каблуке в три дюйма и блокнот для записей с логотипом газеты. В помещении находился ещё помощник Посла и оператор.

— Мистер Уманский, год назад, в прессе появились статьи с нападками на вас, — анонсируя очередной вопрос начала говорить Бэссил. — Я взяла одну из многих заметок, которая хотя бы написана без ошибок: '... господин Уманский вовсе не дипломат, а разведчик' — прочла она цитату. Как вы прокомментируете тот момент, что статья вышла в преддверии заключения торгового соглашения о поставках бурового оборудования в СССР? Следующая статья по дате совпадает с подписанием договора о продаже хлопкоочистительных станков. Я подготовила ещё семь заметок, и все они сопряжены с торговыми сделками.

— Насколько вы знаете, — начал отвечать Уманский, — свободный рынок подразумевает под собой свободные отношения. Советский Союз готов приобретать многие товары, производимые в США. Готов платить честную цену за продукцию, но не готов ввязываться в нечестную конкуренцию. Все эти нападки не что иное, как проявление худших черт капитализма. Кто-то до сих пор не хочет смириться с тем, что Россия идёт по своему пути развития. А кто-то с тем, что контракт подписан не с ним. Как говорят на Востоке: 'Собака лает, а караван идёт'.

— Следующий вопрос я бы хотела задать о вашей семье и тех ценностях, которые здесь считаются незыблемыми. Ваша дочь Нина, она верит в бога?

— Это сложный и одновременно самый простой вопрос. Об этом стоит спросить её саму. Советские люди трепетно относятся к духовным ценностям. Чего только стоит целый культурный пласт в мировой живописи, который оставили русские иконописцы. Думаю, когда дочь достигнет того возраста, когда сможет самостоятельно разобраться в этом вопросе, она ответит вам.

— Господин посол, наш народ хорошо помнит о той помощи, которые русские оказали во время борьбы за независимость, ещё осталось те, кто видел, как порты Нью-Йорка и Сан-Франциско защищали корабли эскадры контр-адмирала Попова, и президент Линкольн чествовал их. Русские эмигранты, которых здесь пятьсот восемьдесят пять тысяч просили меня передать руководству вашей страны письмо и сообщить, что пансионаты Калифорнии готовы взять на обеспечение двадцать тысяч советских детей, лишившихся жилья в результате варварских бомбардировок мирных городов.

Посол поблагодарил Викторию и обещал в самое ближайшее время довести суть предложения до своего руководства. Интервью продолжилось, и когда Бэссил собиралась задать очередной вопрос, помощник посла незаметно забрал письмо.

— Мистер Уманский, поговаривают, что вам готовят замену. Кое-кто пожелал видеть на месте Посла Меер-Генох Моисеевича Валлаха. Как вы думаете, его пришлют сюда для налаживания связей между своими соотечественниками? Или стоит ожидать прибытия русского золота?

Константин Александрович чуть не поперхнулся, попытался сосредоточиться, но ничего не выходило. Он ощутил внутреннюю свободу, желание стать откровенным, поделиться своими мыслями с этой красивой женщиной. И уже было хотел многое рассказать, как журналистка привлекла его взгляд своими ногами, и он уже ни о чём не мог подумать, как только о вожделении, не смея отвести глаз с её коленок.

— Да, последнее время было сложное для меня, да и для всех остальных, — с трудом произнёс он, ослабляя воротник рубашки. — В первую очередь непониманием всей глобальной проблемы, которую принесла в мир Германия под руководством Гитлера. Если он одержит вверх, то в лице России приобретёт такую мощную сырьевую базу, что мир не устоит. В США это пока не понимают, а я не в состоянии донести простую истину до вашего правительства. Надеюсь, Литвинов сумеет.

— Мистер Уманский, что вы скажите господину Рузвельту при встрече?

— Рузвельт слушает тех советников, которые продвигают лишь удобные для него вещи. Может, в них и есть часть правды, но она точно не отражает всю полноту сложившейся ситуации. Тот план, при котором Америка достигнет своего могущества в результате затянувшейся войны, имеет изъян. Я стану рекомендовать мистеру президенту как можно скорее включить СССР в договор о ленд-лизе. Каждый день промедления ведёт к истончению той нити, на которой держится противовес.

В этот момент оператор подал знак, что плёнка в камере подошла к концу и пошла последняя минута.

— Мистер Уманский, спасибо, что уделили время для нашей беседы. Я и наши читатели благодарны вам, и хотели бы пожелать успехов в карьере.

Посол в ответ поблагодарил журналистку. Послышался щелчок аппаратуры, на объектив была надета крышка, и миловидный взгляд Виктории сменился на холодный и хищный.

— Константин Александрович, — сухо произнесла она. — Без протокола — и дальше перешла на русский — я уверена, что решение о включении Советского Союза в программу ленд-лиза уже одобрено. Сейчас прорабатывается проект и логистические схемы. Совсем скоро с 'пробным шаром' на вас выйдет председатель американского Красного Креста Норман Дэвис и помимо составления списка необходимых медикаментов предложит отправить в Москву миссию для выяснения и способа удовлетворения этих нужд. Мистер Уильям Аверелл Гарриман, это тот человек, который будет направлен в Москву, согласовывать нюансы уже более широкого масштаба. В начале ноября, Госдеп объявит официальную позицию, но я уже располагаю дорожными картами. Вам просто крутят тестикулы, заставляя нести сюда золото, как это сделала Великобритания. Знайте, что в США есть бизнесмены, которые готовы помогать первому в мире государству рабочих и крестьян без вашего золота. В первую очередь технологиями, товарами ну и конечно, деньгами.

В этот момент оператор отошёл от штатива с кинокамерой и открыл один из больших кейсов с якобы аппаратурой. В посольстве даже никому в голову не пришло осмотреть ящики, однако инцидента это не вызвало. Бэссил встала и попросила Уманского взглянуть на содержимое.

— Здесь, — она обвела рукой сундуки — пожертвований на два миллиона триста двадцать шесть тысяч. Передайте Сталину, что это собрано за одну неделю русскими и американцами, которые верят в правое дело вашего народа. Кто-то приносил доллар, кто-то десятку, а кто-то, как индейцы шошоны стразу целый чемодан. Пока, всё не официально и объявить об этом жесте сейчас невозможно, но я понимаю, что ложка дорога к обеду.

С последними словами Виктория вынула из блокнота уже подписанный чек и положила его поверх пачек с банкнотами.

— А эти семь тысяч триста долларов от меня лично. Я их получила за рекламу чулок и пусть эти деньги послужат на правое дело. Но это не всё. Вчера мы зарегистрировали благотворительную организацию Russian War Relief(Общество помощи России в войне) и перевели эндаумент на сто тысяч. Как только фонды будут утверждены правительством, РУР закупит медикаменты для русских госпиталей. Координацию пока осуществляет мистер Арчибальд Билл Фунт из Питерсберга, а позже привлечём известных людей. Офис открыт на 44 Бродвей. Некоторые американцы ещё помнят этот адрес.

— Даже не представляю, что стоит говорить в этих случаях, — признался Уманский. — Это так всё неожиданно... от лица Советского Союза, я хотел бы выразить признательность за ваши действия в помощи моей стране.

— Константин Александрович, право слово, то, что вы видите, это лишь малая толика. К примеру, компания из Невады 'Aspen Grove' по просьбе мэра Петербурга направила в Россию огромный сухогруз с дюралюминием и снаряды для русских противотанковых пушек с сердечником из карбида вольфрама. В Астрахань, через Иран идёт десять тысяч тон каучука, во Владивостоке становится под разгрузку танкер 'Принц Персии' с высокооктановым бензином. В Архангельске отшвартовалось судно со станками. Я удивлена, что вы не практикуете связь между городами: мэр Питерсберга загрузил консервами целый пароход и отправил своему русскому коллеге в город Петра. Но с вашей стороны железный занавес. Вот уже четыре года действует запрет на въезд в СССР русским уроженцам в США, а ведь ваши соотечественники из Лос-Анджелеса собрали миллион. Сотни пилотов, инженеры, механики, геологи, моряки — имеют желание помочь России на деле. Своими знаниями и руками ковать меч победы. Если бы не смелые действия мэрии Петербурга, сделавшие первыми шаг навстречу, ничего бы этого не было.

— Вы имели в виду горком Ленинграда?

— Я по привычке называю мэрия. Господин Кузнецов, если не ошибаюсь, просил о помощи и получил её в максимально кратчайший срок. Был бы официальный запрос наркомата торговли, в лучшем случае груз бы до сих пор лежал бы где-нибудь на западном побережье, а не следовал бы уже по железным дорогам России.

— Не хочу показаться невежливым, — произнёс Уманский. — Алексей Александрович, разве он решает такие вопросы?

— Вы с ним знакомы? — несколько удивлённо спросила Виктория. — Он произвёл на меня сильное впечатление. Мне показалось, он может многое. Завтра я вылетаю в Россию, могу передать от вас 'как дела'.

— Русские говорят передать 'привет', иными словами: засвидетельствовать почтение.

— Спасибо, буду знать.

Бэссил немного замялась и всё же произнесла:

— Мистер Уманский, берегите свою дочь. Индейский шаман сказал, что ей грозит смертельная опасность у воды. А он никогда не ошибается. Всего доброго.

* * *

Посетив двух сенаторов и набегавшись по магазинам, собирая подарки для всех сотрудников санатория, Вика вымоталась настолько, что едва усевшись в удобное кресло, сразу погрузилась в дрёму. В Номе, когда бизнес-лайнер компании сел на очередную дозаправку, она лишь посмотрела в иллюминатор и спросила: 'Это Аляска?', после чего поправила одеяло и снова уснула. Пролетев 504 мили, борт приземлился на новенькой бетонке в долине между сопок. Никто в начале века и подумать не мог, что здесь, в условиях экстремально низких температур и многолетней криолитозоны, почти в крае вечной мерзлоты, окажется возможным построить что-либо сложнее деревянного дома. Но, несмотря на суровый климат и удалённость от признанных мест цивилизации, сначала в Анадыре появился небольшой порт, а с ним и радиоузел. Жизнь стала налаживаться. Летом сорокового огромную территорию у бухты Провидения огородили высоким сетчатым забором для строительства научной станции (историю со спасённым экипажем 'Челюскина' тут ещё не забыли) и с утра до самого вечера там слышался шум работающих моторов и техники. С наступлением лютых холодов стройка заглохла, а в конце весны сорок первого, в сельсовете посёлка Урелики появилось объявление о приёме на работу смотрителей на ветрогенераторные установки и обслуживающего персонала теплиц и лабораторий. Оказалось, что возле посёлка заработал не только научный комплекс, но и аэродром с взлётной полосой в 2189 на 57 ярдов, с диспетчерской вышкой, с гостиницей, с мастерскими, с подсобным хозяйством, теплицами и жилыми коттеджами. Раз в две недели оттуда в Якутск летал самолёт и немного чаще появлялся со стороны Аляски. Как не сложно догадаться, именно из Нома прилетал пузатый аэроплан с продуктами и приборами, которые невозможно было получить ни на месте, ни с большой земли европейской части СССР. Поэтому здесь располагался пограничный пункт с сержантом. Контингент хоть и числился вольнонаёмным, но люди попали сюда не совсем по своей воле. Как ни прискорбно, но одно дело быть лишенцем и оказаться где-то под Магаданом, либо угодить в ближайшем будущем в 'Комитет общественного спасения' или 'Союз старой интеллигенции' и совсем другое, когда ты убыл в командировку по железному пятилетнему контракту, но со всей семьёй. Так что языковая смесь в новом посёлке была адская. Понятно, что все говорили на языке прославленным Гоголем и Достоевским, но встречался и польский, и литовский, и эстонский, и латышский и даже немецкие языки. Научные сотрудники Ленинградского управления гидрометеорологической службы (ЛенУГМС) в частности из Павловской обсерватории запускали зонды, вели ледовые наблюдения, следили за зарождающимися штормами и делали всевозможные замеры. Физики, химики и математики продвигали науку, а посёлок жил своей жизнью, даже не подозревая, какую важную миссию ему ещё предстоит выполнить.

— Шеф, где это мы? — спросила у меня секретарь.

Серебристая мгла уже поднималась над бухтой. Там, где с окрестных сопок она несмело сползала в воду, открывался незабываемый вид. Нарастая и вздуваясь, она покрывала тихую зелёную равнину на берегу, поднимаясь к бледному небу и вступая в борьбу с переливающимся светом дня. Уже первые лучи солнца покрывали ровным светом вечные камни и утёсы оплывшей сопки, окутывая пылающим пламенем, вздрагивая на гигантских лопастях огромной стальной мельницы. Лучи касались мягким поцелуем и спускались полосами к морю, шумящему тихо, словно сквозь сон.

— Научный посёлок нового типа, — ответил я. — Обрати внимание на ветряные генераторы. Проект известного русского инженера Алексея Антоновича Котомина, он, кстати, был участником строительства судна 'Александр Ковалевский' для биологической станции Мурманского берега, Дубровская ГЭС-8 тоже его детище.

— Наверно, он гений, — произнесла Васильева.

— Вообще-то, по постановлению суда он вредитель, но я так не думаю. Ёлки распиливать он тоже умеет, только строить электростанции у него получается лучше. У каждого домика стоят по две мачты, и они удовлетворяют потребность в электроэнергии жителей на тридцать-сорок процентов. Для теплиц установка возведена поболее и она на сопке. Аналог Балаклавской ветряной генераторной установки в Крыму на сто киловатт. Все заряжают свои аккумуляторы, а они объединены в одну систему.

— Но там, дальше, я вижу дым, — сказала она.

— Как бы учёные не пытались взять от природы больше положенного человечеству, альтернативы тепловой станции пока нет. Все здания имеют паровое отопление, и каждый день сгорает не одна тонна угля. Может, когда-нибудь и придумают новый вид топлива, что окажется экономически выгоднее простого брикетного кардифа.

— Что, например?

— Ты, в силу своей молодости, наверняка застанешь эти времена. Я думаю, это станет энергия расщепления атомного ядра. Энрико Ферми выдвинул довольно интересную теорию и в Колумбийском университете продолжает свои исследования.

— А где с ними можно ознакомиться?

— По прилёту в Ленинград ты получишь такую возможность. Но это секрет из секретов.

— Да ладно, вам шеф. Я обожаю всяческие секреты.

— Да уж, знаю. Если хочешь, можешь прогуляться, размять ноги. Здесь скудная природа, но она обладает своей красотой. Товарищ Жданов, когда в первый раз осматривал проект, поначалу не поверил, что всё это можно создать за столь короткий срок.

— Но вы создали!

— Здесь трудились три сотни рабочих, инженеров, архитекторов, мелиораторов, агрономов, селекционеров и батальон техники.

— Я не о том, шеф. Здесь могло быть и тридцать тысяч рабочих рук, но я-то знаю, что без этих, — Виктория обхватила мои ладони — ничего бы не вышло. И знаете, я рада, что обратно мы не полетели через Англию.

— Через остров быстрее.

— Плевать! Там, где появляетесь вы, становится лучше.

— Это тебе так кажется. Любое действие влечёт равное противодействие. Иногда это не заметно и создаётся ошибочное впечатление.

— Пусть так, но я не откажусь от своих слов. Последую вашему совету, пройдусь.

— На первом этаже гостиницы есть буфет и если ты устала от яблочных пирогов и кленового сиропа, то попробуй землянику по-якутски. Мы тут задержимся на какое-то время, пока не дадут метеосводку, так что успеешь отдохнуть.

— Здесь определяют погоду? — удивилась Васильева.

— Да. Это основная работа станции.

— Все метеорологи?

— Отчего же, есть биологи, математики, физики со своей лабораторией, экономисты, гидрографы. Тут даже есть профессор Плодоовощного института, специализирующий на выращивании шампиньонов в кокосовом торфе и много 'профессионалов' из Пулково (Пулково славилось своей малиной и называлось малинным царством) по выведению морозоустойчивых сортов. Так что грибы и ягоды на столе каждый день. А ещё здесь можно встретить чудаков, которые на протяжении многих лет пытались вывести отряды ручных белок для сборов орехов в промышленном масштабе. Они тоже важны, для отчётности и вороха доносов. В общем, между дегустациями сразу тебе задание, забери почту в Ленинград.

— Про белок это не шутка?

— Васильева, должны же здесь быть настоящие вредители и враги народа. Хотя, стоит признать, что выпущенная в Крыму популяция алтайской белки (телеутка) дала результаты, но это точно не заслуга 'местных' зоологов-скиврологов.

Я не сказал, что каждую отправленную в посёлок кандидатуру рассматривала специальная комиссия, и что пришлось предложить взамен моей прихоти. Важно лишь то, что по итогам не проиграл никто, а институты даже получили несколько современных лабораторий. Для меня же легализовался целый научный центр, где в скором будущем возможны открытия и зарождения новых идей.

На следующий день мы были уже в санатории. За четырнадцать дней отсутствия накопилось множество нерешённых вопросов. Хотя Рахиль Исааковна крутилась как белка в колесе, фактически полностью переехав в кабинет на постоянное место жительства, решить всё до конца она не успевала физически. Каждый день приносил новые заботы, и стоило что-либо оставить на потом, как отложенные решения проблем плодили парочку новых. С организационными моментами она худо-бедно справлялась: раненые и больные выздоравливали и, слава богу, пока обходилось без летальных исходов, зарплата начислялась, логистические цепочки нареканий пока не вызывали, столовая работала, произведённые медикаменты отгружались, артели исправно поставляли свою продукцию, но с комплекса стали требовать: повысить, увеличить, расширить. Кто-то решит, что ГОСПЛАН и артели стоят по разные стороны дороги — дудки! Вклад в товарное разнообразие экономики регламентируется. И если выпускается шесть зубопротезных кабинетов на колёсах в месяц по действующему контракту, то их количество уже заложено на следующий квартал и ты автоматически часть системы. Только попробуй сделать меньше. Любое изменение сразу же вело к нарушению устоявшейся структуры отношений. Возросло число коек и просело качество медицинской помощи. Увеличился рабочий день, и сразу снизилась эффективность. Запас прочности предприятия оказался не таким и высоким, как изначально могло показаться, но выслушивать объяснения Рахиль Исааковны никто не собирался. Выяснилась и неприятная сторона оказанного ранее вспомоществования. Руководители профкомов, принявшие вариант собственного складирования, стали жаловаться, что прекратилась 'гуманитарная поддержка' и так дела не делаются. Видимо поднявшуюся значимость в глазах рабочих на подарках удержать не смогли, и все увещевания, что ситуация хоть и изменилась (были введены карточки), но чуточку стоит обождать — ни к чему не привели. К хорошему привыкаешь быстро. Неприятность произошла и с нашим первым по факту санитарным поездом. На станции локомотив заправился каким-то не тем углём, а то и штыбом (угольная пыль), потом и вовсе ехал на дровах. Вода из гидроколонки оказалась жёсткая, и не нашлось антинакипина. В результате что-то сломалось, забилось и плохо работало. Паровоз ещё тянул, но не так шустро как раньше. По прибытию в Ленинград, конечно, он проследует в депо на осмотр. Анализ сразу выявит, как бригада относилась к паровозному котлу, продували ли его, в каком состоянии находятся жаровые и дымогарные трубы с пароперегревателем, а мне стоило позаботиться предоставить новый. Кот из дома — мыши в пляс, совсем не аллегория. Офис навещали Куприн и товарищ Сергей. Отдельно друг от друга они осматривали мой кабинет, а по распоряжению Николая Михайловича Лагунова, приезжали специалисты и установили прослушивающую аппаратуру на линии связи, о чём меня предупредила Раппопорт, так как выдавала ключи от стальных дверей технического колодца. И если товарищ Сергей проверял после визита коллеги, то действия Куприна мне не понравились. Несколько раз звонил Евгений Семёнович Грушко и интересовался оружием. Рахиль Исааковна честно призналась, что за ней числится револьвер, который ей положен по должности, чем вызвала крайнее удивление у старшего майора милиции. Ещё больше его удивил тот факт, что оружие закреплено за всеми работниками, так как коллектив поголовно записан в дружину ПВО, осуществляет дежурство и регулярно ловит парашютистов, о чём свидетельствует грамота от начальника МПВО полковника Лагуткина. И едва я принял дела у Рахиль Исааковны, как Евгений Семёнович дал о себе знать, позвонив в санаторий.

'Товарищ директор, что вы там себе позволяете? Кто вам дал полномочия раздавать наганы? — стал давить милиционер. — Вы знаете какая обстановка по области? Хотите, чтобы оружие попало в руки уголовников?'.

— Никаких наганов я не раздавал, — вежливо ответил я. — У нас их просто нет.

Действительно, револьверов системы Нагана в санатории не было. Кольты были, но про них разговор не шёл. К тому же, у нас всё согласовано и в соответствии с постановлением бюро ГК ВКП(б) от 13 июля 1941г., в городе было начато военное обучение всех мужчин, не находящихся на оборонных работах, но послушать развитие сюжета стоило.

'Как это нет? — вполне искренне возмутился Евгений Семёнович. — Я точно знаю, что есть'.

— Товарищ Грушко, Даже если бы сам товарищ Жданов задал бы этот же вопрос, я бы ответил точно так же. Поэтому закончим с голословными заявлениями и перейдём к конкретике. Что вы хотели?

'У вашего автотранспорта закончилось действие пропусков', — заявил главный милиционер.

— Жаль, придётся известить штаб ЛАНО, что изделия наших артелей не придёт по назначению, так как нам только что аннулировали пропуска на автотранспорт, выписанные до конца этого года. Да стоит позвонить товарищу Капустину и предупредить, что собираемых нами приборов наблюдения для УРов ему не видать, как своих ушей.

'Не передёргивайте меня! На грузовой транспорт у вас пропуска действуют. Речь идёт о легковых автомобилях'.

— Эти автомобили привозят инвалидов на рабочие места со всей области. Своим или подсказанным решением вы только что остановили производство с завтрашнего дня. А это, на минуточку, заказ горкома партии.

'Ваш личный бьюик и огромный лимузин, который разъезжает по городу, как барин по поместью, возит рабочих?! Не смешите...'

— Евгений Семёнович, — раздражённо произнёс я. — Лично на меня в Ленинграде и области не зарегистрировано ни одного автомобиля. Весь автотранспорт закреплён за предприятиями, и вы прекрасно знаете, почему так произошло. Это не серийные модели, запчасти для которых можно ожидать по полгода, но всё же получить. Это специальный, адаптированный для определённой категории людей транспорт. Добавлю, что с конца этого месяца мы станем выпускать мотоколяски. Если вы больше ничего не можете придумать, то нам не о чем говорить.

На другом конце провода похоже крепко выругались и если разговор сравнивать с процессом закипания воды в чайнике, то свисток уже вовсю подавал сигнал.

'Товарищ Борисов, да поймите же наконец, не нужно сейчас появляться в городе на этих автомобилях. Люди жалуются, мол, несправедливо выходит... у всех изымают...'

— И мы также передали на нужды фронта автомобильный парк ещё в июне. На минуточку, без получения компенсации, хотя мы прекрасно знаем, что изъятие возмездное.

— Этого не может быть, — обронил Глушко. — Есть Указ Президиума Верховного Совета .

Действительно, за изъятые у колхозов, артелей и граждан техники, лошадей, упряжи и даже бочко-тары должны были выплачивать деньги, но как виделось Народному комиссару финансов, граждане могли и обождать, а артели вместо денежных средств должны были довольствоваться облигациями займа. Думаете, люди от этого становились добрее? Давно известно, что человеческая злость (не паталогическая злость или озлобленность, а та продуктивная, толкающая на свершение) подобна ледоходу в природе, а это прекрасное зрелище не что иное, как зарождение новой жизни, обновление и сбрасывание наросшего старого и уже ненужного. А вот в затаённой злобе ничего хорошего быть не может, так как она сродни камня за пазухой. Как же подорвало это злодейство доверие к советской власти, особенно среди крестьян и на недавно возвращённых территориях. Сотни тысяч оказались у разбитого корыта. Конечно, лицам, отстаивающим свои права, выплаты производили. К сожалению не моментально, а после бумажной волокиты и поквартально с зачислением на сберегательные книжки, с которых снять всю сумму целиком оказывалось затруднительно. Но меня возмущал не сам факт настойчивого всучивания облигаций и действия комиссариата подобно финансовому мошеннику, а последующее распределение переданного. Воистину, 'добра и зла не разделимы грани'.

— В таком случае стоит предположить, что это событие вам осветили довольно предвзято, — ответил я. — Более того наш представительский кадиллак отчего-то оказался в Тбилиси, а бьюик в Ереване. Подскажите мне, как называется фронт, который проходит через эти славные города? Не можете назвать? Я подскажу, это фронт называется коррупция и кумовство. И вы не сможете дать гарантию, что следующий наш переданный лимузин не окажется в лапах спекулянта, простите, заслуженного работника или родственника высокого начальника. Надеюсь, мы поняли друг друга. Одно могу обещать, несмотря на этот разговор, наша помощь милиции не изменится. Всего наилучшего.

Я уже хотел положить трубку, как по всему санаторию раздался вой сирены, а телевизионная программа внезапно прервалась, и включилась запись: диктор стал вещать о воздушной тревоге и предлагал спуститься в бомбоубежище. Так что договориться о чём-либо со старшим майором милиции, было не суждено. Он неплохой человек, и в сложившихся обстоятельствах для меня гораздо проще было пойти ему навстречу. Возможно, уступка станет тем сигналом для остальных, что если надавить, то и по другим вопросам можно будет добиться результата. Впрочем, с бьюиком пришло время расставаться и пересаживаться на армейский внедорожник. Там, где мне предстояло побывать в ближайшее время, проходимость цениться выше комфорта. А пока придётся идти в убежище, но сначала в вестибюль.

Двадцать девятый день войны. Мы вновь оставили Сольцы, и красный город стал чёрным. Исправив карту, я спустился в столовую и застал нашего повара за готовкой. Сегодня воскресенье и вместо бабы Маши на кухне су-шеф Ганна Марковна Линтур. Она являлась профессиональной беженкой и прибыла в Ленинград с двумя младшими сёстрами из Карпатской Руси. Изначально они проживали в Мукачево, но после того как по решению Венского арбитража Венгрия оккупировала в середине марта тридцать девятого года Подкарпатскую Русь, пустились в бега. Оказалась в Польше, потом в Белоруссии и наконец, тут. Отец Ганны Марковны состоял в партии большевиков и был замучен в концлагере Талергофа. Спустя двадцать лет это трагическое событие оказалось решающим, и товарищ Сергей попросил за семью коммуниста. Как по мне, то мог бы и не просить: Ганна готовила превосходно. С её появлением закрома пополнились банками с чамаладой, высушенной лапшой и консервированными овощами, а меню разнообразилось гомбовцами, кнедлями, лангошем, баношом и другими блюдами русинской кухни. Со всеми этими достоинствами она принесла в санаторий и свой менталитет. Благодаря ей, находившиеся на реабилитации дети узнали некоторые аспекты религиозных таинств. Не возьмусь судить, насколько успешно государство боролось с церковью за влияние на людские умы, но очередей в религиозные учреждения я не замечал. Хотя постулат: чем ниже уровень жизни людей, тем сильнее в этом социуме вера в божественное участие, — не подлежит сомнению, тем не менее, стал вызывать у меня вопросы. И когда исповедавшие православие праздновали Пасху, в столовой оказались куличи и раскрашенные яйца. Мне-то всё равно: что Вейсак, что Пейсах, что Идейн; и я даже позорно проиграл битву с поварами за самую крепкую скорлупу, но никто и словом не обмолвился, когда я поинтересовался, чья идея добавить 'идеологическую пищу' в рацион. И это в коллективе, где все за редким исключением писали отчёты кураторам. А ведь и Масленицу отмечали, и чучело в Парголово жгли.

— Как драгоценное здоровье, Ганна Марковна? — спросил я.

Высокая сухопарая женщина, уже в годах, с запавшими глазами и проседью в волосах, повернулась ко мне лицом и церемонно поклонилась. Она была с виду человеком безупречно положительным, хотя и с обескураживающей внешностью. Широкие кустистые брови, важный низкий голос, резкие черты лица и совершенное отсутствие блеска в глазах, словно траур и глубокое безразличие прописались в её взгляде. Однако всё вместе в этой замечательной женщине скрепляла добродетель, которая независимо от различных обстоятельств выходила на первый план. Знакомясь с ней, люди обычно недоумевали, отчего такая добрая женщина выглядит такой грустной?

— По моим годам грех жаловаться господин директор, — кротко улыбнулась она.

— Ганна Марковна, снова вы не в духе времени.

— Что поделать, — пожала она плечами, — въелось уже. Никак не привыкну к отсутствию господ.

— Почто в бомбоубежище не спустились?

— Как закончу разливать холодец, так и пойду. Вы не переживайте. Бережёт меня господь, видимо, не готова ещё. Да и как можно без причастия умирать?

— Ну, да. Никак невозможно, тем более не долетят немцы сегодня до города. И завтра у них ничего не выйдет. Но на будущее, прошу вас следовать правилам и беречь себя.

— Беречь надо душу, — закатив глаза, произнесла Ганна.

— Да, да. О теле позаботится тот, кому положено. Но русская пословица говорит: 'на бога надейся, а сам не плошай'. Вот вы, о причастии заговорили, значит, в церковь ходите. А ближайшая от нас это Спасо-Парголовская?

— Всё так, я не скрываю.

— Будет у меня к вам задание, Ганна Марковна. И связано оно с церквями. Поможете?

— Вы хороший человек, дурного не попросите.

— Как сказать... что же, не стану вам забивать голову баллистикой и ориентирами, но так получилось, что с древних времён храмы возводили в самых видных местах. Речь пойдёт о чехлах на купола. И чем быстрее сверкающие части окажутся закрытыми, тем меньше они пострадают. Я письмо написал с некоторыми предложениями, а вы, будьте добры, передайте его по инстанции. Если маскировкой не озаботятся служители культа, то это сделают власти.

— Храмы сейчас в великой нужде, — тихо, как гипнотизёр произнесла Ганна.

— Люди сейчас в великой нужде, — ответил я. — Письмо тут, на столе оставлю и десять червонцев на дорогу со свечками. Надеюсь на вас, Ганна Марковна. Всего доброго.

Сколько себя человечество помнило, храмы всё время пребывают в нужде. Но только за сбор средств на нужды обороны уже стоит сказать спасибо. И танковой колонне имени Дмитрия Донского возможно будет предшествовать колона Сергия Радонежского. А уже совсем скоро, если на письмо отреагируют правильно, в Ленинграде появятся два танка КВ с персональными именами и славной легендой от самого Куликова поля. Да и муфтиям пора подтягиваться. 'Любовь к Родине — часть твоей веры' не должны быть просто словами из книги. Жаль, что это всё в проектах. Советский Союз ещё только укусили и страна сильна, и пока не нуждается в помощи от тех, с кем боролась последнее время, но совсем скоро помощь станут принимать с любой стороны.

8.Отправить пикинёра из Фландрии.

Если бы духи захотели подать людям знак, что наступает конец света, они наверняка выбрали бы этот удушающий жаркий день при полном отсутствии ветра. Как в иссохшем роднике с паутиной и уснувшими пауками вся жизнь у станции Молосковицы замерла, ожидая того часа, когда природа смилостивилась бы над людьми и взмахнула своим веером. Ржавая железнодорожная колея резко отворачивала от деревянной тумбы со стрелочным переводом и уходила на север, к небольшому домику, подпирающий своей крышей три раскидистых ели и две вишни, высаженные у самого крыльца. В тени пышных густых крон стояла лавочка с облупившейся краской, которая полвека назад отслужила свой срок на вокзале и теперь отдыхала на пенсии. На ней сидел старик в выцветшем от времени зелёном мундире и железнодорожной фуражке красно-оранжевого цвета . Он задремал и с трудом дышал, и даже похрапывал, незаметно уснув сном праведника оглушённый удушающей жарой и монотонным пением птиц, бездельничавших где-то на ветвях вишни. У ног старика лежал лохматый кот, такой же старый, как и хозяин. Казалось, у него уже недостанет сил встать. Он завалился набок, выбрав идеальную позицию так, как только петербургские коты умеют развалиться в летней тени в часы, когда утреннее солнце наиболее коварно; бедное животное, похоже, доживало свои последние часы жизни, как внезапно встрепенулось и подскочило на лапы, изогнув спину и зашипев, словно и не маячило за спиной дюжины лет. Воздух перед глазами кота замерцал, и на ржавых рельсах стало твориться что-то невероятное. Земля вздрогнула и охнула, будто мгновенно приняла на себя сотни тонн лишнего веса. Кот жалобно замяукал, пытаясь разбудить хозяина, и отпрыгнул, когда прямо перед его носом шлёпнулась невиданная здесь рыбина, а у лавки приземлилась авоська с бутылками и закусками.

Ждать одобрения моих предложений от граждан в рясах можно было день, а то и месяц. К тому же, основной денежный поток должен был хлынуть с других континентов, а здесь, только зародиться. Но путь осиливает только идущий. Пока же пришлось действовать проверенным способом пусть и с некоторой долей мистики. При всём том бардаке, который провоцировался ускоренными сроками эвакуации, институт железнодорожного сообщения умудрялся работать как часы. Не как высокоточный хронометр, при котором поезда приходили и уходили с точностью до минуты, но очень близко к этому результату в парадигме пребывания государства в военных действиях на своей территории. Даже с учётом потери железнодорожных узлов и загруженностью основных маршрутов, наркомат умудрялся держаться на плаву, и объяснялось это высоким профессионализмом всех работников, начиная от стрелочников на переездах и обходчиков, заканчивая его наркомом. Но и профессионалы могут ошибаться. Возросший лавинообразно объём перевозок за счёт воинских эшелонов, и военные действия сбивали устоявшийся ритм. Никто и слушать не хотел, что после бомбёжки паровозы невозможно заправить. Со всех сторон лишь раздавались требования и шли телеграммы с пометками 'срочно'. А если по одной ветке сразу следует три литерных и с неба падают бомбы?

Поэтому операция 'Шаманы из Невады с индейским приветом просили передать' началась и старт объявила с танков. Почему шаманы, так последующие события другими словами объяснить стало невозможно. Привыкшие оперировать фактами и документами — разводили руками и закапывались в бумаги, пытаясь отыскать объяснения, где логика отступала и её место занимала мистика.

Как прикажете понимать появление целого эшелона? Самый настоящий шаманизм! Ну не могут танки с номерами, закреплёнными за третьим механизированным корпусом Прибалтийского Особого военного округа и 12-й танковой дивизии 8-го механизированного корпуса Юго-Западного фронта появиться просто так в одном месте на редко используемом, считай заброшенном полустанке у станции Молосковицы. Это не затерявшаяся иголка в стоге сена, так как под тяжёлый КВ требуется особая платформа и за ними ведётся строгий учёт. Не считая того, что каждый КВ-1 стоил без ста пятидесяти тысяч миллион рублей. Впрочем, вопросы должны были появиться гораздо раньше и первый из них, почему отправленные на Кировский завод и подлежащие ремонту после боёв их двигатели и трансмиссия оказались новее новых? И если всё же где-то напутали, что вполне возможно было предположить, то почему в сопроводительных документах на технику не было отражено, где они получили необходимый ремонт, модернизацию, дополнительные броневые плиты, полные баки горючего, технические жидкости с ремкомплектом и две нормы боекомплекта. Или это те машины, которые не доехали и по донесениям попали под бомбёжку? Или всё же со станции Гусятин пятёрка КВ-2 была отправлена и та трагедия десятков эшелонов не такая уж мрачная? Но как тогда быть с номерами? И как объяснить показания пенсионера, бывшего начальника станции, что какой-то полковник Иван Иванович Иванов явился к нему домой, приказал выставить пост на пару часов и больше не появлялся, предоставив технику первому встречному, пусть и в мундире. Хорошо, что позвонили в Большие Хотыницы, где под рукой коменданта оказались призывники и смогли организовать оцепление. Ведь как танки появились, так могли и исчезнуть, словно корабли в Саргассовом море. Одно было ясно точно: фашистские фотографии захваченных наших машин — фальсификация. Так как глаза легко обмануть, а тут руками можно потрогать. Комитет обороны с ног сбивается, 'броню' со всех мест собирает, хотя прямо под носом эшелон, который одним взглядом не окинуть. Может, действительно стоит прислушаться к словам бывшего начальника станции да походить по полустанкам, проверить? Вот эту полную мистики историю я и пересказал товарищу Кузнецову, не совсем случайно оказавшись на железнодорожной станции, сопровождая ценный груз для курсантов Ленинградского Краснознамённого пехотного училища имени С.М. Кирова. Почему не случайно, так это объясняется просто — одна из артелей получила право на ремонтно-восстановительные работы трофейной техники, и мне совсем не сложно было поискать её на складе-отстойнике, о котором никто и не догадывался по причине его отсутствия. Массово трофеи появляются, если армия наступает. Когда же наоборот, на её отсутствие мало обращают внимание.

Не знаю, были ли отправлены осматривать забытые ветки железных дорог в поисках потерянных эшелонов люди, но если это случилось, то впереди их ожидали приятные сюрпризы с цистернами высокооктанового бензина, платформы с упакованными в ящики двигателями к самолётам и так необходимых фронту вагоны с боеприпасами и продовольствием. Грузы, которые по всем отчётам должны были оказаться на временно захваченной врагом территории, как будто никуда и не отправлялись или наоборот, вовремя вернулись, а чаще всего просто следовали с запада и ждали паровозов. И ответственных не отыскать. Станцию бомбили, были жертвы и пожары. Многие документы оказались в труднодоступных местах, и разбираться станут позже. Ведь одно дело, когда что-то пропало и совсем иное, когда появилось. Со стороны канцелярий и 'иное' — плохо, так как нарушает бумажно-документальный оборот и влечёт неприятности, но со стороны военных, в данной ситуации 'контролем и учётом' следовало пренебречь: дают — бери. Когда горит дом, не станешь предварительно выяснять, чьё ведро с водой стоит под рукой. Так произошло и с танками. Не успел я покинуть кабинет начальника станции, как ему уже звонил Ворошилов и настоятельно советовал не упустить из рук эшелон с КВ, рекомендуя лечь перед ним на рельсы. Может, ещё какими идеями поделился, но я уже не услышал. Там, где присваивался воинский литер с буквой 'Т', спрос мог закончиться у стенки.

Тем временем наш состав из десятков грузовиков, внешне похожих на трёхосных 'K25S', только улучшенных в рулевом управлении гидравликой, и двумя автобусами с кордебалетом подъезжал к линии фронта Лужского рубежа. Мы ехали поддержать защитников города по решению горкома Ленинграда. Город просил — мы откликнулись. Рахиль Исааковна за три дня до этого упорно собирала посылки, скупала через военторг разнообразные предметы быта и 'разорила' все окрестные пасеки, не оставив ни капли первого летнего мёда. В газете 'Смена' вновь появилась её фотография и статья, где она призывала жителей северной Пальмиры помнить и проявлять заботу о сыновьях, сражающихся насмерть с ненавистным врагом; заключать договора и сдавать на заготовительные пункты лекарственные травы и прочие дары природы как грибы с ягодами и чагу. Раппопорт ссылалась на Ботанический институт имени Комарова и продвигала в массы только что вышедшую брошюру 'Дикорастущие съедобные растения Ленинградской области'. С балеринами вышло проще. Один звонок, названная сумма гонорара с моей стороны и освобождение от земляных работ со стороны горкома позволили провести репетицию красивых женщин на свежем воздухе под обожающие взгляды будущих командиров Красной Армии. Ведь издавна известно, что с хорошим настроением и воевать легче.

Малая часть колонны, под началом пограничников остановилась возле моста в деревне Вязок, а основная, вместе со мной поехала к штабу. Машины, управлялись шестнадцатилетними выпускниками последнего довоенного набора Парголовской школы шофёров. Открытый в сороковом году колледж уже выпустил шесть тысяч водителей, выдавая вместо полноценных документов справку из ОСОАВИАХИМа. И как оказалось, для военного времени на рокадах этого было вполне достаточно. От мала до велика ленинградцы вставали на защиту рубежей родного города и наличие недавних школьников за рулём никого не удивляло. На войне взрослеют и умирают рано. Командир курсантов уже был извещён о гуманитарном рейде из Смольного и встретил нас вместе с комиссаром Завалишиным в сопровождении фотокорреспондента комсомольской газеты.

— Здравствуйте товарищи! — поздоровался с нами полковник Мухин, оглядывая выстроившихся возле грузовиков молодых водителей и цокнув языком. — Твою губернию, неужели наши просьбы наконец-то удовлетворили и прислали резервы? Ума не приложу, куда ж этих богатырей ставить?

Плотный, с почерневшим от постоянного напряжения и редкого сна одутловатым лицом, он нашёл в себе силы пошутить и в словах прослеживался явный сарказм. Что же, наверно, иногда и стоит давать разрядку нервной системе.

— Нет, Герасим Васильевич, — ответил я. — Не в моей власти распоряжаться последними надеждами Ставки на второстепенных направлениях. Будем брать Берлин — нет вопросов, на другое богатыри не согласны. Да и не поэтому поводу мы здесь. Всё куда серьёзнее.

— Это как? — удивился он.

Я достал из портфеля сложенное треугольником письмо и показал командирам.

— В родительский комитет обратилась мама вашего курсанта и просила разобраться. 'Потерял каблук на сапоге и пуговицу... кормят не как дома, едим что найдём...' — процитировал я выдержку из письма. — По поступившему сигналу собрали комиссию, долго заседали и приняли коллегиальное решение. Так что не взыщите, принимайте.

— Позовите начпрода, — приказал кому-то за спину Мухин.

— Тогда и по вооружению зовите, — предложил я.

— Что-то я не понял, — смутился комиссар, снимая фуражку и протирая высокий лоб с залысиной платком.

— Яков Васильевич, — повернувшись к комиссару, произнёс я — по-моему, всё предельно ясно. Где в чистом поле, помимо положенного пайка, курсант может разнообразить своё довольствие? — Только у врага. А что для этого надо? — Думаю, вы уже догадались. Поэтому курсанту следует быть хорошо вооружённым, чтобы не у него отняли последнее, а наоборот.

— Если рассуждать с этой точки зрения, то так оно и есть, — заметил с улыбкой Мухин.

Короткий смешок пролетел и в среде командиров.

— Только не торопитесь отзывать начпрода, — попросил я. — Помимо огнеприпасов, зенитных и ручных пулемётов, амуниции и медикаментов, продукты мы тоже привезли. Нам стало известно, что шестнадцатого июля, Народный комиссар Обороны СССР досрочно присвоил первое командирское звание выпускному курсу ЛКПУ имени С.М. Кирова. С чем мы и поздравляем ваших подопечных, товарищ полковник.

По моему знаку один из водителей рефрижератора открыл дверцы фургона, и вдвоём с напарником скатили по полозьям большой алюминиевый ящик.

— Сегодня утром, — продолжал я — по поручению горкома Ленинградская кондитерская фабрика изготовила четыреста тортов, а коммунисты Испанской бригады Жана Гривы передали вам тысячу бутылок французского шампанского из трофеев. Немцы готовились праздновать победу над ленинградцами, теперь это для них затруднительно.

— Как это всё уместилось в один ящик? — послышался голос из рядов сопровождающих Мухина.

— В сундуках этого грузовика подарки исклчительно для командиров штаба, — пояснил я, — Тут не только сигареты, вино и сладости. А для личного состава всё размещено вон в тех холодильниках. Так же, среди презентов для командиров вы отыщите бинокли (Карл Цейс 8х30 Делтрентис). Только не выкидывайте из футляра талон с пожизненной гарантией. После войны, как освободим Германию от нацистов, в случае поломки бинокль починят бесплатно.

Пока командиры рассматривали содержимое ящика, Герасим Васильевич предложил мне пройтись до КНП, близнеца того, который я показывал Науму Давыдовичу Раппопорт.

— Знаете, строивший укрепления капитан из второго треста НКВД по Ленинградской области рассказывал о вас прямо невероятные вещи, — произнёс Мухин. — Теперь я ему верю на все сто процентов. Вы действительно как та щука из сказки Афанасьева.

— Вообще-то, мы пока и не начинали толком сотрудничать, вдруг, я не щука, а золотая рыбка. Можно и у разбитого корыта оказаться, — холодно произнёс я.

— Похоже, Раппопорт оказался чересчур словоохотливым. Вы не расстроитесь, если я сообщу... — тут Мухин немного замялся.

'Не иначе, взрывчатку и мины из подземного склада уже использовал, — подумал я. — Только с чего мне расстраиваться? Ведь закладывались когда-то тайные партизанские базы возле границы, о которых уже не всякий обязанный знать проинформирован и использовались они в случае обнаружения на полную катушку. Да и давно списано это имущество. Должен был Мухин догадаться, если посмотрел на даты и маркировки. А то, что мост заминировали от души, так и чёрт с ним. Странно, что возле штаба не видно машины связи'.

— Бросьте, когда говорят: 'используйте по мере надобности', подразумевают всё целиком. Надеюсь, не сильно обременил таким соседством? — поинтересовался я.

— Как сказать, просто переехали, — поняв, о чём я спросил, ответил Мухин. — А возвращаться уже не стали, да и удобнее тут. Машину только жалко, в Красногвардейск отослали. Нет специалистов.

— А как же вы с командованием связь поддерживаете?

— Наш радист ту рацию даже включить не смог. Своей старой иногда пользуемся. Конечно, не на сто ватт, как ваша армейская, но пока хватает и простого телефона. Да и выход такой мощной станции в эфир привлёк бы ненужный интерес.

'Блок предохранителей надо было вставить', — хотел сказать я, но толку от моих пояснений уже не было. Поезд, как говориться, ушёл. Впрочем, и с телефонами здесь не всё в порядке: всего 8 аппаратов и 9 км кабеля на батальон. Запас мы подвезли, так что вместо этого я спросил о месте нахождении военврача третьего ранга Вахрушевой, дабы передать лекарства.

— Лариса Сергеевна сейчас в Большой Александровке, — подсказал полковник. — Оставляйте, всё передадим. С рассветом мы на телегах развезём по ротам ваши подарки и туда заглянем.

— Спасибо. Пару часов мне выкроили, но со связью нужно что-то делать. Так уж и быть я вам тогда свой додж оставлю и сейчас, вы поймёте почему. В нём надёжная рация и включается совсем просто. И ещё важно знать, что сейчас она настроена на частоту оперативной разведывательной авиагруппы ДНО.

Мухин едва не споткнулся на ровном месте.

— Ополчению переподчинили авиагруппу? — с удивлением переспросил он.

— Частично её задействует ведомство Евстигнеева, может и им что-то перепадает, но для меня всегда найдётся самолёт. Вам достаточно просто оставить заявку. При благоприятной погоде прилетит аэроплан, сфотографирует заданный квадрат и вышлет данные непосредственно вам. В крайнем случае, поднимут в воздух аэростат. В той машине связи стоял бильдаппарат, теперь придётся задействовать делегата связи. Оперативность, конечно утрачена, но если того потребует сложившаяся обстановка, то сообщат в телеграфном режиме. К примеру, со мной утренняя съёмка вашего квадрата, а час назад я запросил последние изменения. Утром повторят вылет. Держите снимок. Видите, тут позиции батальона, которые фактически размещены в лесу. Достаточно одного бомбардировщика с зажигательными бомбами и хвойные деревья полыхнут как в горне у кузнеца. Про избы в соседней деревне я даже говорить не стану.

— Приказы не обсуждают, — недовольно произнёс Мухин. — Думаете, я не в курсе угрозы участка обороны в лесу? Там, где разместилась первая рота, достаточно отделения. А в избах никого нет, пусть тратят снаряды.

— Кстати, сколько я не интересовался перед поездкой сюда, никто не слышал про вашу разведку. По непроверенным данным двадцать второго немцы проведут атаку восточнее Язвища с использованием танков. Думаю, об этом вам и так известно, но я хотел похлопотать за одного человека. Совсем недавно мне направили занятного старичка с таким боевым опытом, что пробрало даже видавших виды. По тылам он вряд ли уже сможет скакать, а вот наладить работу вполне.

— Хотите, что бы я взял его на преподавательскую работу?

— Если возможно, временным консультантом. Уверен, глупостей он не посоветует. Ко всему прочему неплохо ориентируется в 'складах глубокого залегания' и знает эту местность.

— Это намёк?

— Быть в курсе обстановки в стане врага, иметь материально-технические резервы под рукой — сегодняшние реалии современного хорошего командира. Вряд ли кто-то оспорит заявление товарища Ворошилова.

— Присылайте.

— Завтра он появится в расположении первой роты. Вот его личное дело.

Я вынул из портфеля папку с надписью 'Отдел кадров оперативного резерва Ленинградского губкома ВКП(б) 1927 г.' и передал её Мухину. Кроме фотографии с краткой биографией и рекомендации там ничего не было.

— Где-то это лицо я уже видел, — произнёс Герасим Васильевич. — Твою губернию! Так о нём писал Пётр Михайлович!

Не поняв о ком, с таким пиететом высказался Мухин, я спросил:

— Прошу простить, но это кто?

— Это глыба! Изместьев, первый начальник учебной части 3-х Финских курсов. По его брошюре 'Краткое руководство по элементарной и общей тактике' училась вся Красная Армия.

Я посмотрел на часы.

— Видите, какие кадры передаём. Если возникнут пожелания: предметы амуниции, стрелковое оружие, продовольствие. Может, что-нибудь экзотическое, кофеварку эспрессо 'La Pavoni' или marchande d'amour например, а не этих из кордебалета. Говорите, всё добудем и доставим.

— На счёт женщин вы серьёзно?

— Разве я дал повод усомниться? Если для успешных боевых действий потребуется иерей, я и его приведу.

— Даже поддержку серьёзным калибром обеспечите?

— Да запросто. Слышали про реактивные фугасные мины? А я как-то попал под их обстрел и скажу вам, что только чудом спасся. Мой протеже достанет вам пару грузовиков 280-мм мин М-28. Ленинградские умельцы постарались и сделали не хуже немецких. Они настолько просты в использовании, что справится даже школьник. Ничего лишнего, нужна только неглубокая яма и более-менее точно выставить угол по направлению. Стрельба осуществляется прямо из упаковочных ящиков. Укупорки помещаются в ямы, и по проводу совершается запуск. Выстрелил и забыл.

— В смысле забыл?

— Не думаю, что за тридцать лет сильно изменились учебники и методички, но раньше учили, что для артиллериста, который собирается жить долго и счастливо, важно помнить о частой смене позиции. В отличие от обычных миномётов, тут не надо ничего после себя собирать. Просто переместиться на новую позицию.

— И какая дальнобойность?

Помощник тут же подсказал ориентир.

— Насколько я знаю, вон до того холмика долетит.

— Верста с четвертью, может, чуть больше, — оценивая расстояние, сказал Мухин. — Действительно, для миномётчика сильные ноги становятся необходимостью. Рискованно, но это лучше, чем ничего.

— Будь в руках человечества идеальное оружие, войн бы не было. Если ракеты заранее выставить по направлению ожидаемой атаки, ущерб противнику будет нанесён колоссальный. Я бы рекомендовал вам обзавестись бронированным наблюдательным пунктом для корректировки огня на базе танка Т-26, пока они есть в резерве. У него десятикратный перископ, а при известной смекалке можно повесить по два ящика с ракетами на каждый борт. Эффективность явно повысится.

— Да вы шутник, — с иронией произнёс Мухин, изысканным жестом поправляя фуражку. — Где мы, а где склады резерва? Нас вторую неделю только кормят обещаниями: вот-вот, будет химический танк, да видно уже не в этой жизни. Мне бы для усиления в ту же первую роту хотя бы 'максим' вернуть из мастерской.

Остановившись, я извлёк блокнот и, пролистав пару страниц, поделился пришедшей мыслью.

— Я тут прикинул, если особо не распространяться, а знаете — чёрт с этим металлоломом, есть возможность вернуть кое-что из трофейной техники обратно на фронт.

— Любой будем рады.

— Пусть это и станет испытательным заданием для старика. Только учтите, экипажи там набраны из прибалтов после госпиталя и русского языка они практически не понимают. Между нами, 29-й и 24-й стрелковые корпуса показали себя не с лучшей стороны. Насколько я слышал, они подлежат расформированию. Так что по документам они следуют в свои подразделения, а вы уж их сами оформите, как положено. И никаких манёвров, а то свои же подстрелят. Просто заройте по башню в землю и не обращайте внимания на флегматичное поведение личного состава бронетехники.

— Это не опасно?

— Даже не стоит переживать, — ответил я, а сам подумал: 'Это недавно они хотели стрелять в спины красноармейцам, и русский были врагом и оккупантом. Теперь врагами стали гитлеровцы. Правда, русские тоже не друзья, тем не менее, уже и не враги. Корабль виртуозно правит психику, но доверия к перевербованным у меня всё равно нет'.

Когда оставшаяся колонна грузовиков прибыла к позициям курсантов первой роты первого батальона, близился вечер. В Слепино (КП ЛКПУ перевели из Извоза по известной причине) Герасим Васильевич выделил для сопровождения двух легкораненых курсантов, показывать дорогу и в случае чего помочь отбиться. Как только один из транспортов разгрузился у блиндажа, они были отправлено назад в штаб. Позиции у деревни Лычно размещались по правому берегу реки за деревней, но сам населённый пункт, жители которого фактически были эвакуированы, находился под присмотром. Всё здесь дышало простотой и благоразумием. Встретил нас командир первого батальона капитан Сергеев возле ремонтируемого трактора. По-моему, выглядел он мрачнее Мухина, и шуток с его стороны не последовало, да и у меня экспромты закончились. Пригласив в свой блиндаж, он задал самый простой и одновременно самый важный вопрос: — Зачем я тут?

Внутреннее освещение в блиндаже оставляло желать лучшего. Хотя керосиновая лампа и давала некую надежду, тем не менее, я вынул из портфеля свой фонарик. Подвесив его на вкрученное в потолок из деревянных брёвен кольцо с саморезом, расфокусировал свет и показал кальку с немецкой карты. На ней отчётлива была видна жирная стрелка наступления, и когда Сергеев полностью изучил её, спрятал обратно.

— Уверен, информация лишней не бывает, запоминай. По данным комбрига Евстигнеева, 27-28 числа, то есть буквально через несколько дней, противник попробует провести разведку у деревни Лычно крупными танковыми силами и наладить переправу. Немцы стали хитрее и в этот раз могут действовать не как всегда утром, а вечером, когда активных передвижений от них уже не ждёшь. У тебя же ходят бойцы в дозор?

— Перед Лычно секрет.

— Пусть так. Мы тут давеча с Мухиным кое-что обсудили, и он обозначил ряд проблем в твоей роте. Я привёз несколько трофейных лёгких пушек калибра 28 мм установленных на тягачах. У них конусные стволы и за счёт этого очень высокая начальная скорость снаряда. Было бы неплохо испытать их в реальном бою против немцев нашими новыми боеприпасами с высоким свойством абляционного срезания. Практическая дальность стрельбы до пятисот метров. В случае успешного испытания с вас подробный доклад и ганомаги с пушками остаются у вас. Но об этом молчок! Стрелковые карточки, транспорт для боеприпасов, и сами выстрелы я предоставлю.

— Маловат калибр, — посетовал Сергеев и, подмигнув, добавил: — только дарёному коню в зубы не смотрят, размещайте. Надо подумать, куда бы ваших артиллеристов пристроить.

— Если бы у меня были свободные артиллеристы, я бы не стал затевать разговор. Только техника.

— А кто испытывать станет? У меня лишних бойцов нет.

Я вытащил из портфеля стопку жестяных коробок с папиросами 'Девиз' и подвинул их капитану.

— Для испытаний существует полигоны артуправления. Но дело не только в них. Ты не расслышал: 'Мы с Мухиным обсудили'. Я тебя просто знакомлю с официальной версией, откуда у тебя появилось оружие противника, если станут задавать вопросы. Впрочем, можешь официально записать в трофеи.

— Ага, трофеи, — хмыкнул он. — Шёл, шёл и нашёл. А с ними пару гаубиц и пулемёты.

— С танками немцы используют пикирующие бомбардировщики и вот для них в самый раз крупнокалиберный пулемёт с хорошими бронебойно-зажигательными-трассирующими пулями. Так что в фантазиях вы были совсем недалеко, иначе мою просьбу с испытаниями не выполнить. Три пулемёта со станками капитан, я под это дело выделю.

— Тоже оставите? — прищурив глаз, спросил капитан.

Желание Сергеева было понятно. Довоенная промышленность не смогла в полной мере оснастить войска крупнокалиберными пулемётами, летом этого года их не набралось бы и тысячи штук. А ведь этим оружием можно не только самолётам противника устроить весёлую жизнь, но и подавить вражеский пулемёт, и при определённом везении вывести из строя лёгкий танк.

— Может и две трёхдюймовые гаубицы в придачу, — шутливо произнёс я. — Представляешь, размещаешь орудия позади позиций, да только и делаешь, что сообщаешь координаты по телефону, да в бинокль наблюдаешь, как пехоту на куски рвёт. Осетра-то урежь!

— Можно и гаубицы, но лучше зенитку! — не терпящим возражения голосом заявил капитан. — Надоела, эта чёртова самоходка. Подползёт и расстреливает ДЗОТ. И ничего ты ей не сделаешь. Не берёт её полковушка. Будет зенитка — будут люди.

— Ну что ты за человек? Знаешь историю, как армянин Вартан хотел из одной овечьей шкуры пошить семь шапок? Много, не всегда хорошо. Никто с тобой торговаться не станет. Я хотел по-хорошему вопрос решить, но видимо ошибся.

— Так пошил же.

Я почесал затылок. Неудачный пример, шапки действительно пошили.

— У тебя зенитчики есть?

— Найду.

Я стал считать вслух:

— Предположим, на 76-мм зенитку (образца 38 года) понадобится пять человек плюс водитель тягача М-2. Прибавим расчёт двух гаубиц и двух водителей грузовиков, которые эти орудия поволокут, а это уже двадцать два бойца. Причём по штату тебе из этого ничего не положено. Поэтому вместо гаубиц рекомендую кочующий 82-мм миномёт, — закончил я.

— Где ж я столько, — пробормотал Сергеев и тут же перевёл разговор на другую тему. — А что это за тягач такой, в первый раз слышу.

— Американский, перед самой войной на вооружение стал. Сам агрегат не простой, полугусеничный бронированный артиллерийский тягач с полудюймовой бронёй в лобовой проекции. Закупили пробную партию, опробовали и признали годными. Конечно, бока в четверть дюйма маловато, от осколков защитят, но это лучше чем ничего. В таких же бронетранспортёрах стоят морские орудия 21-К, где вместо 45-мм ствола труба от миномёта. Одно меня смущает, этим добром надо уметь пользоваться, а у тебя даже технарей нет, хотя мне подсказали, что в батальоне собралась знатная солянка. В общем, забудь о моём предложении.

— Как это забудь? Научатся.

— Пройдут ускоренный трёхмесячный курс за неделю?

Лицо Сергеева налилось кровью. Словно раздираемый злостью он шумно выдохнул и сказал, приправляя речь нецензурными эпитетами:

— В батальоне ... остались только ротные миномёты! На две роты полтора станковых пулемёта с чёпиками ... как у ежа иголок. Выбора просто нет, либо ... выучиться либо погибнуть.

— Хорошо, наверно, в обучении ты поднаторел и знаешь, о чём говоришь, но уясни, как только она себя проявит, Мухину сразу же устроят выволочку. А передашь зенитку, после того как САУ подобьёшь в 90-ю дивизию, все останутся довольны. Только передай с умом, оставив бронетранспортёры себе, а орудие прицепи к трактору.

— Полковник сам кому хочешь, устроит и выволочку, и твою губернию. Так что?

Мне показалось, что Сергеев оказался в роли не первую неделю голодающего человека, перед которым на скатерть выставили с десяток блюд, и он намеревался съесть всё. Утолив первый голод, он сообразит, как поступать дальше, так что советовать очерёдность и значимость кушаний сейчас бессмысленно. Всё, что ему было нужно, так это средства ПТО и несколько бронетранспортёров, на которых как раз стоят крупнокалиберные пулемёты.

— Договорились, — твёрдо сказал я. — Со временем ты сам уяснишь, как нужно сделать. Подробная карта квадрата есть? Ладно, по фотоснимку попробуем.

Я вытащил из портфеля распечатанный на бумаге снимок местности и указал пальцем место между деревней Пустошка и Лычно.

— Урочище Сторонский мох? — неуверенно спросил он.

— Правильно. Здесь просека, а тут проход к вечной поляне.

— Почему вечной?

— Потому, что там до семнадцатого века на холме было капище то ли Мокоши, то ли Хороса. Это не важно, не растут там деревья, один сплошной мох. С правой стороны от дороги в ящиках будет находиться всё тобою запрошенное. Думаю, к завтрашнему утру один старичок подвезёт зенитку, и договор между нами будет закрыт.

— Будет, — чуть не потирая руки, согласился капитан.

— В таком случае, план проведения мероприятия получишь с техникой, только ответь мне на один вопрос: откуда у тебя люди?

— Отступающие строительные части на нас вышли. Мухин распорядился никуда их не отправлять, а оставлять у себя. По штату положены музыканты, а про умение дуть в трубы и стучать в барабаны, ничего не сказано. Как по-вашему можно держать двумя тысячами восемнадцать вёрст фронта?

— И ты их собрался посадить за пушки?

— Нет, но подносить огнеприпасы или управляться с лошадьми они в состоянии. Сейчас в роте время политинформации, я покажу, кто сможет справиться.

По узкому траншейному коридору, петляя и заворачивая под разными углами, мы вскоре дошли до прикрытого раскидистыми лапами двух елей большого блиндажа. Фортеция была сложена из толстых брёвен и имела накат в два ряда с землёй и дёрном поверх крыши.

— Прошу знакомиться, истребители танков: Чижов, Лайденин, Трудников, Семендяев, Козлов, Штольц, Владилевский, Менделеев — представил бойцов Сергеев. — А это музыканты: Атоев, Рахимов, Мамедов, Ибрагимов, Сапбыев, Куджиков, братья Сердаровы, и целый Султан.

— Здравствуйте товарищи, — громко произнёс я.

Ответили в разнобой. Но оно и понятно, не на плацу, да и половина бойцов, скорее всего и не поняли меня. Знание русского языка для призывников Юго-Востока страны не являлась обязательным. Некоторые слова, такие как: сон, еда, вода, отдых, лопата познавались самыми первыми, а дальше как получится. Большинство выучивались и, демобилизовавшись, становились у себя на родине уважаемыми людьми, имевшими профессию и умевшими читать газету. А некоторые принципиально не воспринимали русского языка, хотя могли знать фарси или читать Коран в первоисточнике. Формула большевиков: 'национальное по форме, социалистическое по содержанию' — позволяла подобные выверты.

— Вот, товарищ Борисов прибыл из горкома Ленинграда посмотреть на наш быт, — неожиданно произнёс капитан. — Давайте послушаем его.

'Из горкома, говоришь? Ну, я тебе устрою политинформацию'.

Нацепив очки, я заложил капсулу портала прямо в блиндаже и переместился на Корабль со всеми, кто присутствовал в помещении. Спустя час, истребители танков и бойцы строительного батальона познали азбуку Морзе и научились отличать 'диез' от 'бемоль'. Понимали русский язык с его множеством правил и исключений, решали простейшие тригонометрические уравнения, могли стрелять как из пушек, так и из пулемётов разнообразных систем, знали основы тактики боя малых подразделений нескольких наиболее воюющих стран, умели управлять наземным колёсным и гусеничным транспортом, а кто-то даже специализированной сапёрной техникой. Им оставалось только закрепить в практическом применении все полученные знания. Уже просыпаясь, они были уверены, что весь этот час продолжали слушать политинформацию, а сон длиною в несколько лет всего лишь сон. Прибывший лектор в их понимании уже заканчивал свой рассказ:

'Какое-то время я прожил среди североамериканских индейцев, чьё воинское умение достигло небывалых высот, и был свидетелем одного ритуала, который закончился, буквально не успев начаться. Заинтересовавшись, я расспросил старейшин племени и вот, что они рассказали. Бледнолицых юношей, ещё не ступавших на тропу войны шошоны называют 'тайвоци'. И есть такое поверье, что раз в десять лет к племени может прийти один из них и духи гор позволят ему стать настоящим воином, сравнимых с ними, дабы мужчинам племени было с кем сражаться без урона своей чести. И однажды, к индейцам пришёл такой юноша и попросил проводить его к ручью Уиллоу, так как видел сон, в котором ему было поведано, что он должен отправиться к скалистым рисункам у ручья, где он обретёт невероятную силу и умения воина, после того как вдохнёт священный дым и пройдёт пять испытаний. Индейские старейшины согласились показать ему это место, вручили трубку и оставили его там, на ночь. Юноша сделал всё, что ему было велено во сне: искупался в ручье, выкурил трубку и лёг на циновку у подножия скалы. Он не помнил, спал он или бодрствовал, когда к нему подошла индейская женщина и предложила провести с ней ночь. Отказав ей, он продолжил лежать. Неожиданно подлетела серая сова и стала смотреть ему прямо в глаза, словно собралась выклевать их. Птица старалась напугать его, но он не поддался страху, и сова улетела. Чуть позже появился гризли. Он ходил вокруг юноши, обнюхивал и покусывал за пятку. Тот снова не испугался, и медведь оставил его в покое. Затем появился олень и стал угрожать пропороть его своими рогами, останавливаясь в самый последний момент, но тайвоци оставался спокоен. Олень отпрыгнул, а на его месте появился койот, который притворился домашним псом, вилял хвостом, ластился и неожиданно цапнул юношу за бок. Но даже это предательство не смутило молодого человека. Он оставался лежать на циновке, не обращая внимания на все неурядицы. Наконец, треща кончиком своего хвоста, большая гремучая змея подползла к нему и устроилась прямо на животе, собирая его тепло. Юноша всегда боялся змей, поэтому он вскочил со своего места и бросился бежать, решив, что он уже выполнил все условия. Если бы он переборол свой страх до конца, то змея бы поделилась с ним сверхъестественной силой всех рептилий, ибо она была духом. Сбежавший юноша вскоре споткнулся, подвернул ногу и был вынужден ходить с костылём. Он так и не прошёл пяти испытаний, о чём сокрушался всю свою жизнь, ведь женщина оказалась у ручья совершенно случайно и искренне хотела любви. Эта история свидетельствует о том, что воин должен не только уметь выдержать любые невзгоды и лишения, верить в победу и биться на пределе возможностей, но и не забывать думать головой. Если примерять к современным реалиям, то на вас пока только смотрит сова. Вот такая вам политинформация'.

Оставив, кроме одного, все пустые грузовики Сергееву, я с остальными шофёрами поехал назад. Мальчишки разместились в кузове, а моё место с пограничниками на 'бантике'. Добравшись до деревни Пустошка, где размещался хозяйственный взвод, обозначенный на карте Мухина как 'резервы', мы остановились и, отобрав уже клевавших носом от многочасовой езды четырёх водителей, дал команду следовать в Извоз. Там к ним присоединятся отправленные в госпиталь раненые и ребята из первой колонны. Ваня с Петей сопроводят их до самого санатория, а мне в лесок, к тому месту, где капитан заберёт пушки.

В люльке мотоцикла, укрывшись дождевиком, подложивший вещмешок себе под голову похрапывал старик. У него уже не было кустистой взлохмаченной бороды и сбившихся в колтуны волос. Бритва и ножницы парикмахера оставили лишь напоминание об образе того человека, когда он впервые появился на призывном пункте, но никоим образом не потревожили его сути. Я до сих пор удивляюсь, как он мог прожить в мире с самим собой всё это время без войны. Наверно, поэтому жил бобылём, сторонясь людских глаз. Ведь если считать, что у каждого живущего на земле человека есть призвание, то старик был тем, кто даже после смерти отправился бы на очередную войну.

— Дед Семён, просыпайся!

— А? Что? Где я?

— Возле Сабска, закат уже, проспишь, голова болеть будет.

Кряхтя, дед Семён с трудом выбрался из люльки, растирая затёкшую ногу.

— На часок прилёг, а оно вон уже как, — произнёс и зевнул так, что чуть челюсть не выскочила.

Осмотрев себя, он вытащил из сидора полотенце, накинул на шею и присосался к фляжке. Сделал глоток, потом ещё один затяжной и, сложив ладони кузовком, а губы дудочкой, влил тонкой струйкой воду изо рта, после чего умылся.

— Хорошо... ключевая, — протянул дед и словно не было за спиной десятков прожитых лет, расправил плечи, подвигал руками и спросил:

— Мальцы на месте?

— Уже на дороге, в грузовиках. Всё помнишь, что сделать нужно?

— Найти юнкеров артиллерийского училища, разыскать командира батареи Василия Грицаева, Астафьева или Зонова. Вручить три пушки с тягачами и одну машину с продуктами, после чего переправить мальчишек обратно сюда, накормить и утром задействовать в передаче техники. Как управлюсь, перегнать два танка с прибалтами и доставить ракеты Мухину. На месте показать, как надо воевать с корректировщиком.

— Всё верно, только у нас появился неучтённый фактор. В батальоне Сергеева немецкая самоходка жизни не даёт. Тебе придётся немного пострелять из зенитки. Как закончишь, выдвигаешься в Слепино. Мухин тебя уже ждёт. Иди, буди мальчишек, а я пока рацию настрою.

Дед подмигнул и весело произнёс:

— Ну что, зададим германцу перца?

— Германец нынче сильно поглупел, раз разделил мысли своего бесноватого вождя, — ответил я. — А с глупостью приходит жестокость. Русский народ для них стал как скот — никого не жалеют, а нас нельзя недооценивать. Боюсь, но одним перцем не обойтись, тут только жечь.

— Оно и в Великою войну так было, — рассудительно ответил дед. — Да и в следующую так же будет, если сердце гидре не вырвать. Жечь так жечь, до встречи.

* * *

Всю ночь, не находя себе места, капитан пытался урвать хоть капельку сна. В голове щипало от тактических схем, рассуждений Клаузевица и Шлиффена, способов ведения боя и принципах применения различного оружия. Ему казалось, что последний год он не выходил из библиотеки, штудируя всё, что было известно о войне человечеству. Вечность не покидал полигонов и полей сражений, где во все времена года бился день и ночь: в лесу, в песках, степях, посреди болот и горах, разрушенных и цветущих городах, прибрежных морских районах и на берегах рек, в наступлении и обороне, в окружении и деблокировании. В пятом часу, когда уже можно было хоть как-нибудь ориентироваться в лесу, Сергеев приказал назначенной вчера группе отправляться по дороге к обговоренному месту. Стартер оставленного грузовика без всякого натяжного воя и бесполезного прокручивания завёл мотор, и сидевший за рулём боец строительного батальона мягко стронул машину с места, словно половину сознательной жизни провёл за рулём. Не пошло и четверти часа, как капитан заметил выстроившиеся у дороги огромные ящики из сваренных крест-накрест стальных полос, обитые изнутри фанерой, с висящими грузовыми стропами. Они были разных размеров и, судя по количеству, являлись тем самым 'грузом', о котором он договаривался.

* * *

Двадцать первого июля, в 21-00, в штаб обороны Могилёва генералу Романову поступила радиограмма с просьбой обеспечить в срочном порядке посадку пяти санитарно-транспортным самолётам, принять груз военного назначения и военврачом второго ранга В. П. Кузнецовым провести ускоренную погрузку всех без исключения раненых из дивизионного госпиталя. Из штаба 172-й стрелковой дивизии приказ передали в 747-го стрелковый полк подполковнику Щеглову, отвечавшему за оборону аэродрома. Пока готовили костры, защищая их от моросящего дождика, засыпали воронки от постоянного обстрела, из города подходили подводы и грузовики с ранеными. Тут же у поля разворачивали палатки, навесы и всё, что попадалось под руку, чтобы разместить больных. К беде последних, многим из них приходилось находиться без защиты от непогоды. Слишком уж много их привезли. Вообще, для раненого бойца РККА в зависимости от тяжести ранения прослеживалась следующая цепочка медицинской помощи. Из санитарной роты ранбольного отправляли в батальонный медпункт, где шла основная работа, оттуда в полковой медицинский пункт. В дивизионный уже следовали те, кому была необходима реабилитация. Там бойцы накапливались, а уж оттуда отправлялись в армейский или фронтовой эвакогоспиталь. Тыловой госпиталь считался последней инстанцией и вследствие окружения эта цепочка прервалась. В дивизионный госпиталь раненые поступали всё так же исправно и ситуация скоро стала напоминать переполненную кадку.

Ближе к полуночи над немецкими позициями пролетели самолёты и сбросили несколько контейнеров с парашютами. Отчётливо видные при появляющемся лунном свете купола медленно опускались на землю. Бойцы с сожалением провожали глазами так нужный груз, не в первый раз, оказывавшийся по ту сторону фронта. 'Снова летуны промазали' — прямо просилось с губ, как через некоторое время на месте приземления раздались взрывы. Похоже, трофейным бригадам 9-го пехотного полка немцев сильно не повезло, так как, судя по всему, не менее полутоны взрывчатки оказалось в каждом подарке. Вскоре ночное бомбометание повторилось, только вместо сильных взрывов, из контейнеров повалил дым и над полем стали слышны звуки множества моторов. На аэродром Луполово, один за другим заходили на посадку чёрные как уголь самолёты 'Curtiss-Wright' С-46 'Commando'. Все пять штук. И едва первый из них замер чуть в стороне от здания аэропорта, как из широченного открытого люка выставили трап рольганг с направляющими полозьями и по ним скатился маленький автомобиль, а за ним, по роликам стали сползать снарядные ящики. Минута-другая, и возле борта образовались штабеля, словно десятки рабочих рук не зная усталости, трудились над выгрузкой. Сто, двести или даже больше ящиков, пока их объём практически не сровнялся с самим самолётом. Впрочем, никто и не задавался подсчётами; их тут же перегружали в грузовики и они убывали, уступая место гужевым повозкам. Маленький автомобиль тем временем оказался у следующего борта, и уже там разворачивалась точно такая же картина, только по транспортёру уже скатывались мешки с концентратами или консервами, сахаром или мукой и прочим довольствием. Наконец объявили погрузку, и первый борт стал принимать раненых. Всех, кто участвовал в разгрузке транспортов, выстроили в линию и стали подавать пустые носилки, на которых укладывали эвакуируемых. Больше похожие на спортсменов-пятиборцев, летчики, словно пушинку подхватывали носилки с раненым и тут же объявлялись вторая пара, принимая следующие. Работая как великолепно слаженный механизм, они вызывали удивление у повидавших всякого санитаров. Возле самолёта вновь объявилась маленькая машина, и покинувший её человек в лётном шлеме и кителе без знаков различия забрался вместе с ранеными внутрь. Вскоре он показался у люка, и пустые носилки начали вновь передавать обратно. Кто-то из аэродромных служащих заметил, что погрузили больше сотни, но его мнения никто не стал слушать, так как остальные санитарные самолёты так же стали принимать раненых и людские очереди разбились на новые нитки, где уже стало не до подсчётов. Сейчас всё зависело от скорости. Одна единственная мина в такой толпе наделает столько бед, что весь труд пойдёт насмарку. Ходячие поднимались своим ходом одними из последних, пока не осталось никого. Ответственный за ранбольных командир 224-го отдельного медико-санитарного батальона 172-й дивизии Паршин стал передавать завязанные в простыни списки и медицинские карты человеку на маленькой машине, снующему от одного борта к другому и был ошарашен, когда ему высказали, отчего так мало бойцов доставили на аэродром. В представлении Алексея Ивановича, раненые в самолётах должны были лежать как кильки в консервной банке, но он отчётливо видел закреплённые на стропах одни над другими носилки с людьми. Мало того, оставалось свободное пространство возле приёмного люка, и он горько сожалел, что не поверили радиограмме. Ну не могли всего пять, пусть и таких больших самолётов забрать свозимых со всех участков обороны около трёх тысяч раненых. Двести пятьдесят уже было потолком, а привезли почти восемьсот и не потеряли ни одного по дороге. Да, строили предположения, что будет несколько рейсов за ночь, но как выяснилось, ошиблись. Медики не рискнули и обрекли на неизвестность почти две тысячи человек. Да и никто бы не рискнул.

Спустя сорок минут с момента приземления, натужено гудя моторами, невзирая на начавшийся ливень, первый транспорт пошёл на взлёт, а над позициями немецких гаубиц вновь раскрылись парашюты. Бледный как сама смерть парашютный шёлк, сдерживаемый воздушным потоком, неумолимо приближал к земле своих первенцев. С непередаваемым грохотом разрывы сотрясли пригород Могилёва, и последние два осветили столбом огня ночное небо необычайно ярко. Вроде и не мощный как прошедший двумя днями раньше налёт эскадрильи бомбардировщиков, а эффект впечатлял не меньше. Чадя жирным дымом, горело разлившееся топливо. Горело неестественно долго и даже пугающе, захватывая всё новые участки земли и пожирая всё, что было подвластно огню, а капли дождя только раззадоривали его. Похоже, завтрашнего наступления, скорее всего можно не ожидать, так как за всё время на поле не упало ни единого снаряда и у немецких артиллеристов появились совсем другие заботы. Под звуки разрывов опустевший аэродром покидали последние гружёные подводы и редкие грузовики, среди которых затерялся маленький автомобиль с длинной антенной.

Добравшись до расположения 747-го полка, я предъявил свои документы и попросил дежурного отвести меня к батальонному комиссару для передачи не терпящих отлагательства инструкций. Фактически, сам инструмент комиссаров был устранён Указом Президиума Верховного Совета СССР от 12 августа 1940 года, но 15 июля сорок первого его восстановили вновь. Не уверен, что кадровые мероприятия из замполитов в комиссары в осаждённом городе произошли, однако никто не смутился при слове 'комиссар'.

Несмотря на то, что стрелки на часах показывали почти четверть второго, Кузнецов и секретарь партбюро полка Монахов не спали, ожидая прибытия с совещания своего командира и начальника штаба. В помещении, из-за большого количества книг похожего на библиотеку, соблюдалась светомаскировка: окна были плотно зашторены, и вместо лампочки под потолком тускло горела керосиновая лампа на столе, хотя электричество ещё было, и звук тарахтящего в ночи генератора можно было уловить. Скудная обстановка из нескольких столов со стульями, заправленной кроватью и устоявшегося, даже въевшегося во всё запаха табачного дыма, не успевавшего выветриться от постоянного курения была мрачна и тревожна. Совсем недавно тут ожидали своей очереди на эвакуацию партийные начальники, а теперь находился штаб полка.

— Здравствуйте товарищи, — поздоровался я и чуть не закашлялся. — Прошу извинить за поздний визит, да всё никак не получалось прорваться к вам. По поводу моего прилёта вас должны были известить из Смольного специальной радиограммой.

— Здравствуйте, — недружелюбно и сухо произнёс батальонный комиссар. — Известили. Только с безопасностью здесь немного сложновато. Надолго к нам?

Валерий Фёдорович Кузнецов был среднего роста, черноволосый, с широким носом и большими карими глазами. В отличие от выбритого 'под ноль' Монахова, носил чёлочку и старался выглядеть чуть элегантнее. Не обращая внимания на негативный настрой комиссара, я достал из портфеля пару листов с типографским шрифтом, конверт с сургучными печатями, пожелтевший от времени снимок вкупе со свежими фотографиями, и положив всё рядом с лампой. На обороте старой фотографии карандашом было подписано 'Могилёв-38'.

— Товарищ Жданов просил способствовать в разрешении одной проблемы в кратчайший срок, так что вопрос моей безопасности и возвращения назад никоим образом не побеспокоит вас, — тихо проговорил я. — Вам и без того будет чем заняться да и нашего разговора никогда не было, и вспоминать о нём совсем необязательно. Однако эти бланки вам стоит подписать.

Как только Монахов с Кузнецовом поставили подписи, я вернул бланки в портфель и перевернул фотографии лицевой стороной.

— Судя по всему, материальные возможности обороны города иссякнут через неделю, и вам придётся прорывать кольцо окружения, сопровождая один груз. Смотрите внимательно на фото и запоминайте. Вот здесь в пригороде, здесь на севере, и здесь крестиком обозначены базы, созданные по поручению... просто созданные. Ожидаемо, что может настать то время, когда они станут единственной возможностью поддержания вашей боеспособности. В конверте описан порядок вскрытия. Снимки изучить как устав партии и беречь от чужого глаза. Далее, — произнёс я, переворачивая новый снимок. — Эту неделю вам нужно продержаться и дано добро на расконсервацию объекта 'Ромашка'. Рядом с аэродромом есть подземные гаражи, в которых размещены технические средства, и небольшой запас припасов на случай неприятностей. В самом начале мая часть их обновили, а кое-что, к сожалению, не успели.

— Позвольте узнать, — начал Кузнецов, — о каких технических средствах идёт речь?

— Вот список, ознакомьтесь.

Монахов принял желтоватый лист с напечатанным перечнем и озвучил вслух наиболее значимые:

— Четыре 120-мм миномёта с тягачами Т-26Т2 и восемьсот мин, из них двести большой ёмкости. Один танк КВ и триста выстрелов унитарного заряжания, два бронеавтомобиля БА-11 с радиостанцией 71-ТК-3. Две противотанковые пушки 51-К с трофейными польскими двухтонными тягачами С2Р и тысяча двести унитарных патронов 45-мм, одна ЗСУ 29-К с девяносто шестью унитарными патронами 76,2 мм и французская машина снабжения Lorraine 37 L.

— Ого! — восхитился батальонный комиссар. — По нынешним временам это целое сокровище. Жаль, командир пока не знает.

— Не стоит так радоваться, — скептически произнёс я. — Если КВ и БА появились там относительно недавно, то польские тягачи и грузовики ЯГ-10 совсем не внушают доверия, хоть и проходят по второй категории. Непонятно что стало с жидкостями и аккумуляторами. Патронов не так много, а бронебойных снарядов всего процентов пятнадцать. В общем, оставляю информацию на ваше усмотрение, но я бы послал людей прямо сейчас, не дожидаясь возвращения подполковника Щеглова. К тому же, следует озаботиться экипажами и снимать технику с консервации. Обратите внимание на 425-й полк из 110-й дивизии.

— А там, что не так? — спросил Монахов.

— От вас двадцать пять вёрст, деревня Сухари. Там собрались остатки 20-го механизированного корпуса. Наша рекомендация действовать с ними сообща. И раз вспомнили вашего командира, передайте ему подарок от горкома Ленинграда и 181 завода 'Двигатель' — полную машину ППД-40, стоящую возле штаба. Там, на сидении вещмешок. Это уже вам от меня.

— Товарищам из Ленинграда — спасибо. А что на базах? — спросил комиссар.

— Василий Фёдорович, то, что лежало в арсеналах мёртвым грузом. Для армии это было откровенное старье, с которым не жалко расстаться, а для поставленных тогда партией задач вполне подходило. Станковые пулемёты Гочкис под 8-мм французский винтовочный патрон, карабины с царских времён, сапёрный инвентарь и даже сабли с казачьими пиками.

Кузнецов с Монаховым хмыкнули. Актуальность холодного оружия вроде как ушла в историю, и стало понятно, отчего о базах не говорили в серьёз.

— Тем не менее, там складированы боеприпасы на пару рот, продукты длительного хранения, топливо в бочках и что-то по мелочи вроде полевой кухни или малой кузнечной мастерской. Когда полк пойдёт на прорыв, эти мелочи в лесах станут подспорьем и поспособствует укреплению морально-политического духа бойцов и авторитету партии. В нынешней обстановке это очень важно.

Комиссар поджал губы и задал волнующий его вопрос:

— Вы точно знаете, что решение об оставлении Могилёва будет принято?

— Товарищи, я передал вам лишь то, что сказано в отчётах аналитиков. Поэтому готовьтесь к развитию наихудшего сценария. Теоритически, вам могут приказать обвязаться гранатами и броситься под вражеские танки. Вы, конечно, до них не добежите, но вам уже будет всё равно. Решение будет принято сообразно обстановке. Пока вы отвлекаете на себя значительные силы противника, оборона города имеет смысл.

— А почему вы обратились к нам, а не напрямую к Черниченко? Чем это вызвано?

— Кузнецов, ты задаешь правильные вопросы. Просто у комиссара дивизии Черниченко шансов выбраться и вывезти предметы в целости и сохранности, практически нет. У вас он тоже мал, но здесь играют роль только цифры: двадцать два процента больше четырнадцати.

Командирам не потребовалось время для осмысления озвученной информации: шансы были, пусть и призрачные, но не нулевые, как они совсем недавно представляли в разговорах между собой. Это чуточку добавило оптимизма, вот только не объясняло очевидного.

— И эти предметы нельзя было сегодня эвакуировать самолётами? — спросил Монахов.

— Не было уверенности, что они добрались бы до аэродрома, прикажи мы это сделать заранее. К тому же, прогноз погоды негативный, сильные дожди всю неделю. Решения о взлёте принимали сами пилоты. Ещё вопросы?

Вопросов больше не последовало и, посмотрев на часы, я произнёс:

— Если ничего не изменится, инструкции я передам перед самым началом операции. Поставьте в известность начальника штаба майора Златоустовского. Он же отвечает за третий участок обороны?

— Да, это так.

— В таком случае, не стану вас отягощать своим присутствием. Товарищ Монахов, не сочтите за труд, выделите сообразительного провожатого к генералу Романову, чтобы не препятствовали проезду этой ночью. У меня есть мандат для комендатуры, но до полковника Горячева ещё нужно как-то добраться. Я обожду на свежем воздухе, не выношу табачного дыма. До встречи, товарищи.

Выйдя на улицу, пришлось прождать пару минут, когда подвели сержанта с бочонком в руке и, указав на меня, сказали:

— Подгорный, сопроводишь товарища до города.

Вынув из портфеля фонарик, я включил его и передал сопровождающему. Явно обрадовавшись, что не придётся таскать тяжёлую карбидную лампу, сержант вернул бочонок и произнёс:

— Следуйте за мной.

Отойдя от здания библиотеки, где размещался штаб, я разговорился со своим проводником, и тут же выяснилось причина, по которой сержанта закрепили за мной. В тридцать восьмом, когда заговорили о Могилёве, как о новой столице республики, призёр велосипедных гонок и выпускник строительного техникума Алексей Дмитриевич Подгорный был направлен сюда по комсомольской путёвке. Строил современную гостиницу 'Днепр' на 120 мест и несколько домов возле площади Ленина с 'необъятными квартирами'. А когда граница отодвинулась на Запад, масштабные стройки стали затихать и специалист вернулся домой. На войну ушёл добровольцем и необъяснимым образом вновь оказался тут.

— Мне в дорогу баба Маша бутербродов наделала, — между прочим, стараясь не прервать словоохотливого Подгорного, сказал я, вынимая из портфеля пакет. — Поможешь справиться?

— Отчего ж не помочь, — ответил сержант и уже вскоре трескал булку с колбасой, пропустив несколько событий, а именно появление крупного бронеавтомобиля на дороге и появившейся способности к управлению техники.

— А вот, наш транспорт, — сказал я, обращая внимание провожатого на объект. — Алексей Дмитриевич, не сочтите за труд, довезите до колхоза Коминтерна, а потом до улицы Менжинского, 14. Михаил Тимофеевич сейчас спать ляжет и мне его придётся до самого утра ожидать, а дел невпроворот. Лучше хорошо ехать, чем плохо идти, тем более дождик сейчас снова пойдёт.

— Пословица вроде не так звучит, — привычно открывая бронированную дверь, ответил Подгорный. — Располагайтесь, сидения здесь мягкие. Я, бывало, частенько прямо на них кемарил. Хорошая машина, этот 'Дорчик'.

— А почему 'Дорчик'?

— Английский, — произнёс Подгорный, словно этим всё сказано. — Конечно, правильно называть его 'Дорчестер', но у него дизель: дор-дор-дор... да и короче так. Не знаю, откуда у вас этот броневик, но я на точно таком же, только без прицепа...

— Наверно, это серийная машина, — перебил его я. — Выпускаются в большом количестве оттого и похожи они. Мы как раз пару сюда пригнали. Да вон, впереди, точно такая только без велосипеда, досками под домик замаскирована.

— А эта с велосипедом?

— С ним родным, с ним. Не пешком же обратно топать.

— И то верно, — тихо согласился сержант, прикидывая как ловчее проехать по заявленному маршруту который он, оказывается, неплохо знал.

— Впрочем, Алексей Дмитриевич, если 'Дорчик' тебе так привычен, то на обратном пути подбери агрегат. А я тебе документик сейчас выпишу и записочку для подполковника Щеглова.

На мосту проверили документы и, обменявшись паролем, вскоре мы оказались у здания одиннадцатой школы. Подгорный снял с прицепа велосипед, попрощался со мной и только я его и видел. Свет от велосипедной фары удалялся настолько стремительно, что рассказы сержанта о его феноменальном спринте видимо, имел место быть.

В отличие от 747-го полка, генерал принял меня с охотой и сходу предложил чая. В общении, обычно, собеседники признают отсутствие аффектации как несомненное достоинство. И в Романове этого недостатка не было. Ему не нужно было усиливать свои слова жестами или гримасничать, как это делал Муссолини. Он говорил от души мягко и спокойно, понятным людям языком. На столе лежали знакомые мне списки, безжалостно подчёркнутые красным и синим карандашами. Буквально пару минут назад только закончили распределение по дивизии прибывшего груза, и зияющие бреши в снабжении кое-как удалось прикрыть. Однако злоупотреблять гостеприимством всё же не стоило. Рассвет скоро, а Романов ещё даже спать не ложился. Поэтому я попросил выделить для разговора десять минут и сразу признался, что недавние события всего лишь инициатива товарища Жданова и одного известного маршала, возмущённого недостаточным действием авиации и случайно приведённого примера с Могилёвым. В действительности, вопрос ставился лишь о том, может ли авиация Северо-Западного фронта помочь окружённым войскам в Могилёве за счёт появившихся новых самолётов и, учитывая почти семисоткилометровое плечо, было тут же забыто.

— К командованию 13-й армии эта операция никакого отношения не имеет, — говорил я, — да и привлечённые самолёты частной американской компании с их лётчиками это единичный случай. Тем не менее, Пётр Петрович Собенников распорядился поспособствовать с боеприпасами и разрешил задействовать ночной стратегический бомбардировщик, о чём никогда не следует вспоминать, так как положение у него и без того шаткое, а проведённая операция секрет на секрете.

Впрочем, Романов и так понял, что этой ночью просто удачно легли карты, и судьба хоть и кривилась последнее время, но смилостивилась.

— Прискорбно слышать такое, — заявил генерал. — Я реалист, но надеялся, что это паллиативное решение исходило от командования фронтом, но не ожидал, что от самого Климента Ефремовича. Сам Собенников бы не решился, а в маршала, что в беде не оставит я верил. Если откровенно, то без регулярного снабжения дивизия обречена. Есть люди, есть кое-что из оружия, но нет боеприпасов. Мобилизационные запасы истаяли. Если кто-то думает, что Могилёвские склады могли обеспечить целую армию, то это мнение приемлемо лишь для мирного времени. Сначала тысячу вагонов отправили на восток, а потом спохватились, что есть нечего. Нам каждый день нужно в три раза больше, чем поступило этой ночью. Так и передайте, в три раза больше.

— Товарищ Сергей предупреждал меня, что именно так вы и скажете, поэтому просил передавать вам наилучшие пожелания и перед полётом кое-чем снабдил.

Я вынул из портфеля план города с отметками и разложил его на столе.

— У вас довольно необычная карта, — заметил генерал, указывая на заштрихованное пятно. — Ещё четыре дня назад здесь были здания, их разнесло в щебень, а у вас в этом месте уже изначально пусто.

— Товарищ генерал, не стоит недооценивать силу советской страны. При должных ресурсах и времени нет ничего невозможного.

— Скажите, что и на Луну запросто попасть можно, — пошутил Романов.

— Вы удивитесь, но это осуществимо. Шестьдесят миллиардов рублей и тридцать лет на разработку и оттачивание технологий. Но вернёмся к карте. Это самая точная карта города на четырнадцать часов вчерашних суток. В городе существует обширная подземная база, и склад бывшего 'Торгсина' — только один из многих. Думаю, немного хорошего коньяка, консервы и шоколад помогут разрешить некоторые проблемы с пайками. А вот здесь, рядом со станцией, этот холм не что иное, как артиллерийский склад с шестью 155-мм гаубицами Шнайдера и зарядами к ним. Осмелюсь предположить, что полковник Соловьёв не откажется от пополнения. На пересечении Ленинской и Миронова бункер связи, там складировано два миллиона винтовочных патронов и десять станковых пулемётов Дегтярёва.

— Но почему об этом раньше не уведомили?

— Михаил Тимофеевич, правды я вам сказать не могу, а врать не хочется. Вы даже в журнале боевых действий этого отразить не сможете.

Генерал ещё раз взглянул на карту и ткнул карандашом в прямоугольник.

— Я уже понял, что кто-то наверху допустил большой просчёт, оставив всё это в Могилёве, — сухо произнёс он. — Что же, будем считать случившийся факт хорошо продуманной операцией. Это здание школы, где мы сейчас находимся. Что означают две единицы дробь пять?

— Вполне возможно, что это объект номер 11 пятой базы. То есть вооружение и боеприпасы, — я вынул листки бумаги — в подвале под актовым залом складированы ППД-40 и патроны к ним. А под угольной ямой котельной шестьсот ящиков гранат.

— Вот это подарок так подарок! Ну, товарищ Сергей, ну удружил! Как он, я его с Туркестана не видел. Мы с ним случайно познакомились. Он тогда с Фрунзе был, а я в госпитале.

— Если коротко, он сейчас в Ленинграде в партийном контроле.

Романов кивнул, понимая, что большего я не расскажу и указал ещё на один объект.

— Французские осветительные и дымовые мины 81,4 мм. Вполне подходят для нашего миномёта. Я оставлю список, а теперь о главном. Что вам известно о прохождении испытаний весной этого года бронеавтомобилей ЛБ-62 и объекта 135, завода имени Ворошилова? — спросил я.

— Ровным счётом ничего, — пожал плечами генерал. — До войны каждый квартал шли испытания чего-то нового. Не уследишь за всем. Да и кто меня станет извещать?

— Вынужден вас расстроить, Михаил Тимофеевич, — произнёс я, вынимая из портфеля фотографию старой конюшни и стоящей возле неё бронетехники. — Теперь извещены. Два опытных модифицированных образца, известных как танк Т-50 находятся в Могилёве и как ни странно, совсем недалеко отсюда. Бок о бок с танками стоят бронеавтомобили ЛБ-62. По ряду причин в большую серию они уже не пойдут, но и не воспользоваться ими, право слово, грешно. Зачем их взрывать, если на них можно воевать? Они должны были быть вывезены вместе с трофейными польскими танкетками TKS, но по чьей-то халатности остались тут, под брезентом.

— Знаете, даже не удивлён. Вчера за этим столом музейный смотритель рассказывал о картинах и скульптурах, золоте из раскопанной Помпеи, булавы Сигизмунда III и кресте Ефросинии Полоцкой, которые так и остались в запаснике. Новое здание разбомбили, а в бывшем Земском банке даже охраны нет. И что мне с ними сделать? Разобрать по винтику не выйдет, сжечь, взорвать?

— Спрятать. Именно поэтому я и здесь. Надеюсь, с вашим участием мы с этим справимся довольно быстро, но вернёмся к образцам. Вам же сказали превратить город в Мадрид, а тогда республиканцы использовали всё, что попадалось под руку. Даже пулемёты на велосипеды ставили.

— Вы были в командировке в Испании?

— Извините, ответить на этот вопрос не имею возможности. Если позволите, я покажу служащим штаба, в каких местах стоит уделить больше внимания. Начать надо с транспорта.

— На ваш взгляд, хорошая техника? Я имею в виду экспериментальные бронеавтомобили, — поинтересовался генерал.

— ЛБ-62 отличная машина. Её броня почти не уступает вашему новому штабному броневику.

— Шутите? У нас нет штабной бронемашины.

— Теперь есть, у школы стоит. Через пару часов и он будет в полном вашем распоряжении. Держит 20-мм снаряд с тысячи метров.

Снарядостойкость заинтересовала Романова, и он подошёл к окну, но сквозь сумрак разглядеть нечего не мог и поэтому обобщённо произнёс:

— Неплохо. Каждая единица бронетехники сейчас на счету. А эти польские танкетки, они тоже там?

— Без понятия, Михаил Тимофеевич. 5 октября, когда подразделения 24-й ЛТБр начали размещаться во Львове, в сторону Томашув-Любельского, где находился немецкий СПАМ, были отправлены добровольцы, навестить, так сказать, 'трофеи' 10-й бронекавалерийской бригады поляков. Согласно докладу, удалось утащить тридцать орудий, два немецких и девять польских танков, а с ними танкетки и тягачи. На самом же деле, рейдов было два, и результаты второго ориентировочно находятся тут. Даже если всё это подтвердится, в чём я уверен, наличие лучше отсутствия. К тому же, эти машины станут неплохим подспорьем в разведке и обороне, да и сброшенные нами патроны крупного калибра как раз пригодятся. Не думаю, что боезапас в экспериментальной технике велик.

— Какие патроны крупного калибра? — удивился Романов.

Генерал взял со стола собранные скрепкой несколько листов, бегло просмотрел списки и произнёс:

— Принято винтовочных патронов и немного к револьверу Нагана.

Я тут же вынул из портфеля новый список и, вооружившись карандашом, подчеркнул несколько строк.

— Позвольте, этой ночью, когда на аэродром садились транспортные самолёты, была произведена выброска контейнеров на парашютах чёрного цвета. Под эту операцию Ленинградский НИИ привлекли, были разработаны специальные платформы. Насколько я знаю, мука, концентраты и махорка точно приземлились в сквере. Патроны 7,62 х 25 и 12,7 х 108 чуть западнее. В районе колхоза имени Коминтерна выстрелы для гаубиц и мины для миномётов. Там же посылки собранные колхозниками и целый тюк с газетами и письма в дивизию. Вот, я даже захватил с собой несколько.

Вытащив пару-тройку газет с тоненькой стопочкой писем, я отложил их в сторону, со словами: — 'Правда', 'Известия' и почта для командиров штаба.

— Неожиданно, — промолвил генерал. — Мне сообщили, что парашюты снесло ветром к вражеским позициям, а оно вон как обернулось.

Следом за корреспонденцией на стол лёг подписанный детским почерком конверт.

— А это письмо от Надежды Фёдоровны. Девочки из Шавли. Она просила передать это письмо самому храброму советскому воину. У неё нет права награждать орденами и медалями, и это всё, что она может сделать. Юра из Выборга, простите, из Красногвардейска передал часы своего дедушки. Мы, в свою очередь, так же передали кое-что для награждения отличившихся. Так что если политотдел сообразит...

Во взгляде Романова читалось и удивление, и недоверие и даже восхищенье. Он взял в руки столичное издание, пробежал глазами по передовице и, отложив её в сторону, провёл пальцами по письму, словно погладил дорогого человека, потом подошёл ко мне и обнял.

— Спасибо. Спасибо преогромное. Вы даже представить себе не можете, насколько это сейчас важно. Ведь это означает, что мы всё делаем правильно, стоим насмерть ради наших детей.

— Михаил Тимофеевич, боеприпасы вряд ли унесут, но если промедлить, продуктов вы точно не увидите. Поэтому прошу срочно выслать людей. Не только ваша дочь передала письмо, красноармейцы тоже ждут весточки из дома. Со мной ещё письма Катюшину и Черниченко. Если вы найдёте пару минут времени и напишите ответ, я смогу его забрать на обратном пути.

— Конечно, конечно, — быстро произнёс Романов, подошёл к двери и что-то сказал адъютанту Осинину. — Юра сейчас проводит вас к майору Катюшину. В его распоряжении сводный полк и в подчинении местные милиционеры с капитаном Владимировым, передайте ему координаты сброса боеприпасов. Они точно всё разыщут.

Начальник оперативного отдела штаба дивизии Василий Александрович Катюшин был немногословен, твёрд характером и смертельно уставшим. Развернув на столе карту города, он попросил показать места выброски, координаты склада и тут же распорядился выслать поисковые команды из милиционеров. Лишь после того, как с делами было покончено, он позволил себе расслабиться, произнеся: — Мечтаю о шести часах сна, — как тут же появился его помощник, напомнивший о лётчике. Младший лейтенант из 313-й ОРАП, с его слов, неудачно приземлился на парашюте с вышки и попал в госпиталь. Правда, злые языки отрицали наличие тренажёра на втором этаже женского общежития, но иногда лучше соврать. Когда его выписали, выяснилось, что полк уже перебазировался под Вязьму. Подобное случалось, и ничего страшного в этом не было, кабы не оказался он в окружённом Могилёве. Но и это было поправимо, найдись исправный самолёт или те, из которых его можно было собрать, как он бы убыл в свою часть. Лётчик даже отыскал среди отбуксированных на край поля несколько пригодных для донорства машин, но появилась новая проблема, которую разрешить он не смог, в городе не осталось авиатехников. С того момента, как аэродром мог подвергнуться артиллерийскому обстрелу, всё, что могло взлететь — убыло. Механиков так же эвакуировали и единственный человек, который мог ему помочь находился в дивизионном госпитале по ранению. 'Нужно лишь дать с утра распоряжение военврачу второго ранга Кузнецову о выписке почти выздоровевшего Семёна Семёновича', — говорил младший лейтенант, чувствуя, что времени уже нет.

— Василий Александрович, — произнёс я. — А ведь можно подсобить молодому человеку. Я как раз сейчас направляюсь в госпиталь, а оттуда в Луполово.

— Буду признателен, — тихо сказал Катюшин. — Он здесь всем мозги выел за эти два дня. Каждый раз обещает нажаловаться то папе, то маме, то дяде. Вы когда его фамилию узнаете, всё сами поймёте.

— Может, его проще в окопы, на передовую, взводом покомандовать?

— И угробить взвод? Нет, пусть лучше будущий комбриг с парашютом прыгает. Ещё пару раз головой стукнется, и глядишь, поумнеет. Мальчишка он смелый и неплохой, только критически оценивать реальную действительность ещё не научился, в общем, даже этот Семён Семёнович, которому шесть дней в неделю море по колено не в восторге от его идей. А ему за работу пообещали полную флягу спирта.

— Разберёмся.

Лётчик и механик мне пригодятся.

— Сколько у меня есть времени написать ответ родным? — поинтересовался майор.

— До утра точно есть. Передайте остальным, я заберу всю почту.

— Не беспокойтесь, передам.

— Тогда у меня одна маленькая просьба, выделите грузовой транспорт на пару часов и кого-нибудь для сопровождения. Мне до рассвета нужно посетить пару учреждений.

— Если не секрет, каких?

— Бывший Земский банк и психиатрическую больницу в Печорской усадьбе. Заодно на обратном пути подберём груз. Там приземлился контейнер с радиостанциями и элементами питания.

Катюшин как-то виновато склонил голову.

— Рации, безусловно, нужны, но и о людях помнить надо. Мы им ничем помочь не смогли, да и не сможем, наверное. Главным врачом в больнице Клипцан. Тысяча двести больных... немного продовольствия по линии областного военного комиссариата им выделили, но вы сами понимаете...

— Я знаю, у меня с собой предписание для полковника Воеводина на оказание содействия М.М. Клипцану, М.П. Кувшиновой и О.Н. Гутковской. Есть информация, что немцы физически уничтожают эту категорию больных.

— Не может быть, они же гражданские, — возмутился майор. — Они даже не понимают ничего, душевнобольные.

— Для нацистов это не имеет значения, даже наоборот. Так что, выделите?

— Знаете, а заберите с собой младшего лейтенанта. Мы ему стараемся подыскать какое-нибудь занятие и используем как посыльного штаба дивизии. За ним закреплена полуторка. Я распоряжусь на счёт сопровождения.

— За это спасибо.

С рассветом, на окраине лётного поля из подземных гаражей выгоняли технику, и свободных людей не было. Лётчик с техником сами крутили ручки привода домкратов, поднимая палубу с самолётом. Платформа потихоньку двигалась, пока не сровнялась с землёй. Тут же кто-то с миномётного взвода подогнал лошадь с постромками, и выкатили Р-10, известный в гражданской авиации как почтовый самолёт ПС-5. Тучи вновь затянули небо, обещая проливной дождь, и без крепкого ругательства смотреть на него не было сил. Постоянные осадки надоели всем. А перед моими глазами всё ещё стояла уставшая до смерти санитарка Мария Миронова, нарезающая хлеб для больных и её слова: 'Три кочана капусты на всех и один бурачок с цибулькой. Хоть сегодня поедят по-человечески'; я уже давно чувствовал в Могилёве запах людского горя, но там иное, там горе безнадёжное. Главврач больницы Клипцан ночевал в городе, и мне не удалось переговорить с ним, зато вышло с Гутковской. Она даже не стала выслушивать все перспективы, как тут же согласилась на эвакуацию всей больницы в Аджарию следующей ночью. Её не интересовало, как это будет осуществляться, в спасении принято просто доверять. Тяжёлые ящики, которые вынесли якобы из спецхрана бывшего Земского банка, перекочевали на кухню и в больнице впервые за эту неделю будет полноценный обед и надежда.

Пока прогревался мотор, я украдкой посмотрел на младшего лейтенанта, поправляющего ремни своему Семён Семёновичу. Меня не покидала одна мысль: ведь занимавший совсем не маленький пост его отец, или дядя, фактически второй человек в одном наркомате могли откомандировать чадо в какой-нибудь Тихоокеанский военный округ или в Баку, но нет. Младший лейтенант был направлен на самое опасное западное направление, где жизнь такого лётчика измерялась неделями. Стоит ли сравнивать с последующей эпохой, где, такие же 'дети Арбата' успешные бизнесмены?

— Вы, почему без парашюта? — спросил у меня лётчик, когда я подошёл попрощаться.

— Люблю путешествовать с комфортом и не хочу изменять привычкам. Терпеть не могу тесноту. Да и мне на север, а вам на восток, в свою часть.

— Я думал, мы полетим все вместе.

— Вместо меня вы заберёте шесть вещевых мешков с письмами дивизии, которые передадите начальнику связи полка. Он лично встретит вас на аэродроме и ещё Михаил Тимофеевич просил передать на словах: 'Самолёт оборудован аэрофотоаппаратом АФА-13. Постарайтесь использовать все сто пятьдесят кадров'. Сейчас под Смоленском решается многое, эти снимки могут помочь, и они же станут вашим боевым заданием.

* * *

(день оставления города Могилёв советскими войсками)

Последние реактивные снаряды с осипшим воем и рёвом измученного ишака покинули направляющие и, оставляя за собой жирный чёрный дым, полетели в сторону немецких позиций. Шесть установок накрыли одну милю фронта 23-й пехотной дивизии, выпустив по врагу восемнадцать 158-мм фугасных мин каждая. Ущерб незначительный, но залп был рассчитан вовсе не на уничтожение. Приданные мне бойцы сапёрного взвода из роты майора Ковалёва по-деловому, подтащил ящики с динамитом под колёса реактивных минометов, и пока лейтенант проверял детонаторы на заминированной позиции, стали размещаться в 'трофейных' ганомагах. Проведённые на Корабле сутки не сделали из них универсальных солдат, но кое-что они уже могли, по крайней мере, имели представление, что делать и как. Не дожидаясь меня, машины рванули к точке сбора. С этого момента у нас разные дороги и провожая ребят взглядом, я пожелал им удачи. Успех сегодняшней операции во многом будет зависеть от их слаженной работы и профессионализма. А тем временем окрестности Могилёва сотрясались от канонады, вся дивизионная артиллерия, начиная от ротных миномётов и заканчивая извлечёнными из подземелий 155-мм гаубицами, расходовала оставшийся боекомплект, посылая снаряды в последний раз. Земля на южной и восточной части города вздыхала и охала. И в какой-то момент всё прекратилось, чтобы спустя пары минут отметиться серией взрывов в самом городе. На позициях советской артиллерии стали рваться заряды. Всё, что нельзя было взять с собой, не должно было достаться врагу. Исключение сделали для лошадей.

Поддёрнутую влажным туманом улицу я проскочил на одном дыхании. Моросить так и не перестало. Ещё накануне лето добавило пару градусов тепла — а теперь... снова сыро и промозгло. Ворота в госпиталь были распахнуты, возле подъезда одиноко стояла запряжённая в телегу лошадь, похрапывая и постукивая копытом. Возница укрылся от дождя под плотной плащ-палаткой и если бы не вспыхнувший янтарный огонёк зажжённой спички из-под огромного капюшона, то подумал бы, что он уснул. Заскочив на ступеньки, я еле удержался на ногах. Кровь, буквально лужицы крови заливали их, и эти пятна на полу привели в полуподвальное помещение.

Я посмотрел на свисающую с потолка лампу, убогий источник света. Прикрученный до самого низа фитиль, сильно коптил. Сажа и пыль толстым слоем лежали на выщербленном, треснувшем стекле. Но именно это наслоение, давившие тусклые лучи как раз и придавало в глазах лежавших бойцов сводного полка капельку надежды, исходящей от лампы, как некое особое очарование последнего шанса. Такой же неяркий, как самый блеклый цветок, он мягко ласкал взгляд санитарки, полный слёз и отчаянья, страха и веры. Это слабое рассеянное свечение преобразовывало нищету, грязь, запах, все неприглядные стороны превращённого в приёмный покой подвала корпусной больницы им. Семашко и его обитателей. В эту ночь свет закоптелой лампы стёр в помещении полуразрушенного госпиталя все его недостатки.

— Внимание! — громко произнёс я. — Все, кто способен передвигаться, идём на выход. Эвакуация. Персонал дивизионного госпиталя получил приказ забрать всех. Осталась последняя машина. Будем прорываться.

Несколько человек пробовали приподняться и со стонами падали вновь. Все, кто мог хоть как-то ходить уже убыли. Возле меня появился мужчина в белом халате и шапочке.

— Вы кто?

— Пашанин, Фёдор Ионович, младший врач отдельного медико-санитарного 224-го батальона. Нам приказали находиться здесь. Владимир Петрович просил. Сюда наверняка ещё будут доставлять ранбольных со станции. Если все покинут госпиталь, кто им окажет помощь?

— Есть ещё раненые? — спросил я у санитарки.

— Безнадёжные, — почти одними губами произнесла она и указала рукой вглубь помещения.

Как по мне, то безнадёжные были перед моими глазами, но видимо я ошибался.

— Как звать?

— Катя.

— Веди.

Девушка помогла с носилками и понуро побрела к завешенному простынёй проходу, разделявшую ещё живых от почти мёртвых. За пологом располагалась бойлерная и прямо на полу, на окровавленном брезенте, тряпках, плащ-палатках и составленных снарядных ящиках лежали умирающие солдаты. Среди них почти бездыханным я заметил майора Катюшина. Грудь Василия Александровича была пробита пулями, и наложенные прямо поверх гимнастёрки бинты не особо сдерживали кровь. Рядом с ним хрипел от боли Владимиров, тот самый капитан милиции, удерживающий позиции в Пашково.

— Спасибо, дальше я сам, — сказал ей, — принимая отчёт Помощника, и сразу же активировал расширенный портал, захватывая всех находящихся в подвале.

Времени на разговоры уже не осталось. Многим действительно отвадились минуты, и ставить на весы целесообразность объяснения оставления раненых в руках врага без медицинской помощи теряло смысл. Пашанин, если согласится, вновь окажется тут, и мне показалось, что своей уверенностью он уже всё сказал.

'Корабль, требуется срочно оказать помощь раненым'.

'Семьдесят восемь объектов приняты. Тридцать четыре объекта в критическом состоянии. Двум объектам угрозы здоровью нет'.

Два объекта это Пашанин и Катя. И как скоро выяснилось, они сознательно согласились остаться в госпитале, плюнув на угрозу оказаться в плену, на репрессии, которые могут последовать и даже потери самой жизни. Что Корабль мог сделать для этих, безусловно, смелых людей? Повысить квалификацию в теории, улучшить здоровье и устранить последствия перенесённых стрессов, дать знание языка врагов и немного навыков? — даже не обсуждается. Всё это им пригодится прямо сейчас, ведь утром они передадут четверых солдат вермахта, которых лечили наравне со всеми и обгоревшего лётчика из Дрездена, сбитого над городом два дня назад. 24 июля расстрела пленных возле здания комендатуры не случилось. Что бы ни говорили, а врачам, в большинстве случаев, между собой можно договориться, даже невзирая на боевые действия сторон. И пока было время, Корабль создавал в подвале ещё один этаж с галереей и ответвлениями, заполненный всем необходимым для работы Могилёвских больниц. В сентябре, собранных со всей округи раненых должны будут перевести в здание культпросвета, а потом всех объединят на Виленской. К тому времени развернётся подполье, и врачи будут играть далеко не последнюю роль.

Звуки ночного боя всё отдалялись. Усиленная бронетехникой и пулемётами дивизия Романова решительным броском прорвала оборону противника. Ей не потребовалось даже обходить опорные пункты, которые были смяты в первые минуты боя залпом 'трофейных' реактивных миномётов. Немцы решили, что попали под дружественный огонь 'Nebelwerfer-41' 8-го дивизиона реактивных миномётов, размещавшегося в деревне Краснополье и стали оставлять позиции после второй волны. Как по учебнику, на плечах отходивших, штурмовая группа развила успех. Артиллерия, выпустившая последний боекомплект, задержавшая на восемнадцать часов подвоз боеприпасов диверсия на железной дороге, атака на ложном направлении группы майора Катюшина, беспрерывный миномётный обстрел, тысяча осветительных снарядов и дымовые завесы — сделали своё дело. Без должной поддержки ПТО и гаубиц, немецкая пехота долго не продержались. На максимальной скорости Т-50 вспороли первую линию и, не останавливаясь, отдали инициативу по расширению прохода броневикам и танкеткам. Поддержанная более чем мотивированной пехотой, вооружённой автоматическим оружием, атака удалась вдоль шоссе. На какое-то время Романова охватил кураж. Двухдневный усиленный паёк, розданное перед прорывом каждому бойцу по полному котелку пиво с могилёвской пивоварни — всё это было встречено на 'Ура!' и генерал почувствовал общий подъём войск. Нависнув над картой города, как орёл над охотничьими угодьями, он отдавал приказы по рации, телефону, посыльными делегатами и руководил войсками, словно воочию видел все их перемещения. Возникающие заминки и неудачи нивелировались его резервом из двух ЛБ-62 и мотоциклетным миномётным взводом, крушивших крупнокалиберными пулемётами и минами очаги сопротивления. Компактная ленинградская 'ходилка-говорилка' (рация) выданная чуть ли не каждому взводному в итоге позволяла собирать разбросанную на карте мозаику из отчётов подразделений и получать общую картину. Принимая доклады, он почувствовал миг победы, в ночном бою получалось абсолютно всё: снаряды рвались там, где надо; бронетехника маневрировала, не подставляясь под колотушки, 'трофейные' ганомаги вводили сумятицу, бойцы рвалась в бой, а не прижимались к земле; даже разведка не сплоховала и точно определила пулемётные гнёзда, не дав скосить красноармейцев. Но вскоре прогремели взрывы на позициях артиллеристов, и штабной броневик с генералом пристроился к уходящей из города колонне. Всё, что нельзя было взять с собой — приводилось в негодность, да и брать особо было нечего. Посланная командованию за два дня до начала операции шифрограмма о полном опустошении складов боеприпасов и фактическом износе вооружения отражала истинное состояние дел. Даже чудесным образом приобретённые запасы позволили лишь обеспечить прорыв. Но кому было дело до каких-то чаяний защитников Могилёва, так удачно удерживающих до пяти пехотных дивизий противника? Успех операции с этого момента зависел от скорости, и отличие от бегства состояло в чётком расчёте прохождения участков по времени а счёт заслонов. Пока почти получалось, а там где нет — бились до последнего, обеспечивая выход дивизии. Арьергард отходил, прикрывая штаб, и одновременно с северной и западной стороны немцы входили в город. Без боя пал центр, оставлен Дом советов, а вскоре в Могилёве были слышны лишь одиночные выстрелы, которые не прекращались на протяжении долгого времени. Тяжёлая ночь заканчивалась, дабы дать возможность появиться ещё более тяжёлому утру.

Проведя перекличку в Дашковке, Романов повёл остатки дивизии с ополчением по направлению к Быхову, где красноармейцев дожидались паромы, сотня лодок, почти устойчивый наведённый через три заякоренные баржи лёгкий понтонный мост и возможность перевести дух. Несмотря на непрекращающийся ливень, а может, именно благодаря ему и нелётной погоде взвод сапёров сумел обеспечить переправу в считаные часы, после чего понтоны расцепили, а паромы с баржами заминировали. Оставленная представителем из Ленинграда карта с сопроводительной запиской не подвели. На той стороне Днепра они обнаружили замаскированный склад мобрезерва с боеприпасами и продовольствием, транспорт повышенной проходимости, топливо для техники, корм для лошадей и средства ПВО. Дальнейший путь лежал через низовые болота по выстланной верстовой гати. Откуда она там появилась и насколько надёжна, не знал даже местный егерь-проводник, вцепившийся в пикетажный журнал как монах в библию, но танки Т-50 она выдержала, а уж тем более бронетранспортёры с танкетками. Пусть ограниченно боеспособная, но всё же полная решимости 172-я стрелковая дивизия двинулась на соединение с 21-ой армией генерал-полковника Кузнецова.

* * *

Двадцать второго июля, в девятом часу утра я сидел за столом в своём кабинете, пил кофе и просматривал отчёты. Настроение ужасное. Неприятности возникли там, где получить их было просто невероятно и я вновь убедился в мудрости пословицы про инициативного дурака. Позвонили из охотничьей артели. Приехал какой-то капитан из наркомата вооружения и, ссылаясь на распоряжение, сгрёб всю продукцию подчистую. А дедушки-оружейники собирали винтовки для школы ленинградских снайперов. Каждое изделие индивидуальное, допуски и точность — хоть на чемпионат бери. Пришлось посылать Сахара с Солью для решения проблем и во избежание ненужных сотрясений воздуха отправить с ними полуторку с полусотней ящиков 'простых мосинок'. И чёрт бы побрал эти винтовки, как говорится, если зимой цветы не цветут, то и переживать за это не надо. Вот только по-человечески огорчительно что, несмотря на подкинутые технологии, всю нашу поддержку металлом, инструментами и предоставленными металлорежущими станками — в итоге к нам отнеслись без должного уважения. Неужели просто попросить нельзя было? Зачем мне знать, что в этот день капитан вычистил даже запасники Артиллерийского исторического музея и сотрудники по его указанию ремонтируют забракованные (были просверлены стволы) экспонаты. Это показатель бросания в крайность, и возникают подобные случаи в преддверии катаклизмов и систематических промахов. Хоть плачь и лучшая терапия это окунуться в повседневные заботы.

Первыми листами шли списки прибывших из Могилёва раненых. Впервые все коридоры санатория, детские палаты, новое крыло, даже зимний сад — всё было заставлено койками, и утренняя планёрка началась с того, что завхоз стал опасаться той ситуации, когда рассчитанная на двести человек инфраструктура учреждения перестанет справляться. Осложнения уже проявились в пищеблоке и санобработке, на очереди канализация и водопровод. И если всё оставить как есть, то стоит понимать, что вследствие многократно возросшей нагрузкой на персонал, врачи могут допустить ошибки в своей работе. Не купируют ситуацию и принятые недавно на службу медицинские сёстры из Прибалтики. Одно дело следить за тридцатью детьми с сотней красноармейцев и совсем другое, когда только полтысячи лежачих взрослых. А ведь на подходе два санитарных поезда и формируется третий. В общем, допустимый предел уже давно позади и настала пора что-то срочно решать. В принципе, можно было расконсервировать второе подземное отделение гнойной хирургии и офтальмологическое отделение на тридцать шесть палат суммарно и сто двадцать пациентов перевести туда, а с вновь поступающими уже как-то изворачиваться и отправлять выздоравливающих на учёбу в Неваду. По крайней мере, освободим коридоры, зимний сад и вернём реабилитируемых детей на свои места. Дело оставалось за малым — привлечь профильных специалистов.

'Шеф, — раздался из динамика селектора голос Вики. — Только что звонили из приёмной Алексея Александровича. Второй секретарь Ленобкома Кузнецов выехал сюда. Просили не покидать санаторий. Ни под каким предлогом, шеф. Что-то важное'.

— Что может быть важное? Мы заняли Берлин? Или что в Лефортово расстреляли бывшего командующего Западным фронтом?

— Павлова расстреляли? — не удержавшись, заходя в кабинет, спросила Васильева.

— Фактически ещё нет. Сегодня суд, но приговор сомнений не вызывает. За допущенные просчёты должны полететь головы.

— Вы думаете, он виновен?

— Ты слышала, что обычно награждают непричастных и часто наказывают невиновных?

— Не просто слышала. Так всё же?

— Виновен как минимум в том, что когда 14 мая, получив приказ о разработке детального плана по обороне государственной границы, не отправил защищать просторы Сибири или берега Каспийского моря 29-й стрелковый корпус. Неблагонадёжных отправляли в ссылку не потому, что они плохие, а для того, чтобы не совершали глупостей. Уж историю царского наследия можно было выучить. Но если не вдаваться в детали, то на его месте мог оказаться любой. Тот же туполобый Кулик, например.

— А вы бы справились, окажись на месте командующего?

— Нет. Я б так же проиграл приграничные сражения и ещё не понятно, с большими или меньшими потерями. Почти всегда побеждает тот, на чьей стороне инициатива. Есть такое понятие — упреждение в развёртывании и это не тот случай, когда противника ловят со спущенными штанами в туалете. Тут поймали по направлению к нему и в результате наши вооружённые силы даже не успели сделать задуманное. Генералы Вермахта переиграли генералов Красной Армии стратегически. Это надо признать и исключить просчёты в будущем.

— Вы так легко об этом рассуждаете, — попрекнула меня Васильева.

— Если я стану рвать на себе волосы и посыпать пеплом голову что-то изменится?

— Это ужасно, — тихо произнесла Вика. — Товарищ Пабло честный и смелый человек.

— Может быть. Но этого оказалось недостаточно. Разумеется, награды и удовольствия обрушились на него так же неожиданно, как скорые неприятности, но, как мне видится, они имели для него меньшее значение. Тропы генералитета тяжелы даже для тех, кто вырос в пыльной среде штабных карт, а для неискушённых в интригах просто ужасны: это настоящая смерть. Судьба распорядилась так, что его назначили не на своё место, и Павлов не сумел понять этого. А если и понял, то ничего не сделал для улучшения ситуации. Командующий фронтом должен быть отличным тактиком и стратегом или хотя бы иметь заместителей с такими способностями.

— Может, всё дело в безграмотности подчинённых? Я общалась с проходящих реабилитацию командирами, и даже мне, не имеющей знаний в военном деле понятна абсурдность многих приказов.

— В чём-то ты права, ему не хватило грамотных специалистов. И мне кажется, мы скоро окажемся в похожей ситуации.

Вика картинно прикрыла ладошкой рот и произнесла:

— Шеф, вас тоже того?

— Васильева! Не буди лихо. Или от тебя можно ожидать фразы: 'Задержитесь на минуточку, мне надо кое-куда позвонить'?

— Вот ещё... заняться больше нечем. Если что, я просто напишу, и знать никто не будет.

— Даже не сомневался. Ладно, не об этом думать стоит, нам срочно нужны высококвалифицированные врачи. Как минимум шесть опытных медсестёр и санитарок, прямо сегодня и столько же завтра.

— Я записала и передам Ершову. Только сразу хочу предупредить, все врачи приписаны.

— Что, даже физиотерапевта и массажиста не сыскать?

— Шеф, все дипломированные врачи, выпускники и даже не закончившие обучения состоят на особом учёте в военкоматах. Заявку отправить можно, но это явно не уровень Ершова. Ему никого не отдадут, даже не смотря на то, что у нас спецобъект. Если бы мы организовали сестринские курсы, тогда бы и выпускников могли оставить.

'Что ж, одно дело, когда человек с улицы случайно приобретает знания фельдшера и совсем другое, когда это будет прошедшая обучение медицинская сестра или осознано выбравший путь Асклепия', — рассудил я.

— Хорошо, печатай приказ об открытии ускоренных курсов медицинских сестёр . Юристу подготовить документы в Наркомздрав Ленинграда, и Раппопорт пусть озаботится лекторами среди профессорского состава для придания веса новому учреждению. Если динозавры от медицины начитают хотя бы по десять часов, мы заплатим как за целый месяц. А сейчас привлечём нелегалов.

— Зачем?

— Иначе у нас станут умирать от голода, так как неспособных к самообслуживанию раненых некому покормить. А таких у нас триста семьдесят человек, судя по спискам.

— Можно привлечь старшее поколение Парголова, — предложила Вика.

— Разве в Парголово ещё кто-то остался, кто работает не на нас? Не надо стариков, пусть дедушки сколачивают макеты танков из фанеры и патронные ящики, а бабушки подают им гвозди. За молодыми солдатами и командирами должны присматривать хорошенькие молодые девочки. Поверь мне, такая практика способствует скорейшему выздоровлению.

— А не боитесь, что она принесёт и плоды? — коварно улыбаясь, произнесла Вика.

— Значит, добавим к курсам акушерское дело и станем ещё готовить патронажных сестёр.

— Как скажете. Вы директор — я блондинка. Кстати, вчера звонил адъютант Москаленко, флотские интересовались, можем ли мы подкинуть немного стрептоцида, морфина и перевязочных средств в их госпиталь сверх нормы? Два дня назад им отгружали уже в счёт будущих поставок.

Не ответив на вопрос, я погрузился в бумаги. Бланков и листов было много, шли отчёты по отгрузке лекарственных препаратов и движения по складу: сколько ингредиентов выдано, сколько готового лекарства принято и сколько отправлено получателю. Остатки по перевязочным средствам удручали, с такими темпами через два дня придётся потрошить основной склад в Неваде. До сего момента мы регулярно восполняли запасы поставками из Канады, но их фабрики полностью переключились на военный заказ англичан. Несмотря на эти сложности, оставался славный город Рокфорд, штат Иллинойс, где бинты можно было купить, правда, чуть дороже. Последним листом шла докладная записка от Раппопорт об отсутствии карточек на предприятии.

— Ты чем занималась, пока меня не было? — спросил я у Вики. — С восемнадцатого июля введены карточки, а я даже не знаю, как они выглядят.

— Я тоже не знаю. Их только начали распределять.

— Плохо, Васильева. Пиши к поручениям для Ершова о найме пекаря, пекарши и пекарёнка. Будем расширять штат иначе все останемся без хлеба.

— А что ответить флоту?

— Передайте Митрофан Ивановичу, пусть присылают заявку, закроем полностью. А ещё лучше, если он сам приедет сюда. Я так понимаю, потребовалось обеспечение для турбоэлектрохода 'Балтика' и теплохода 'Сибирь' в связи с отправкой в Таллинн. Суда переделываются в плавучие госпитали, так что помимо лекарств, можем помочь и с оборудованием. Давненько начальник тыла флота нас не навещал, наверно с тех пор, как мы взяли шефство над 2-й Ленинградской специальной военно-морской школой. Как закончишь, зайди.

Спустя минуту Вика доложила о желании Москаленко посетить яхт-клуб и его предложение встретиться там, было мною принято. Оказавшись у моего стола, я протянул ей лист бумаги.

— Думаете, пришло время? — произнесла она, ознакомившись с текстом.

— Окончательное решение, конечно, за тобой. Просто обратной дороги в прошлую жизнь уже не будет. Юля должна исчезнуть навсегда.

— А как же брат?

— В принципе, ему тоже можно устроить несчастный случай. Но откровенно поговорить ты с ним сможешь только по окончании всей операции. У него сейчас много ответственности за своих людей.

— Ну да, ответственности хоть отбавляй, — иронично произнесла Васильева. — Из каземата в бинокль смотреть. Была я у него. Когда нужно ответить?

— Как только Москаленко получит всё запрашиваемое, начнётся обратный отсчёт.

— Шеф, мне действительно нужно всё хорошенько обдумать.

— Конечно. Но я попрошу тебя принять от меня скромный подарок — медальон. С недавних пор все зарубежные корреспонденты известной тебе газеты носят такие. Примерь и никогда не снимай.

К тому моменту, когда Кузнецов зашёл в кабинет, на столике стояла тарелка на водяной бане с овсяной кашей сдобренной изюмом, фарфоровый чайник, маслёнка, чашка и блюдо с бутербродами.

— Как вы узнали, что я не успел позавтракать? — Недоумённо спросил Алексей Александрович, после того, как поздоровался. — Впрочем, не говорите. Я помню про вашего чудо-секретаря.

— Не забывайте, это лишь её слабости. Что относить к сильным сторонам, даже я не знаю.

Гость попытался скрыть улыбку и, посмотрев на дверь произнёс:

— Сказал бы я вам, да боюсь, в следующий раз каша выйдет подгорелой.

Кузнецов расправил салфетку и принялся развозить по поверхности каши сливочное масло, после чего снял пробу. С минуту я наблюдал за отменным аппетитом проголодавшегося человека. Ложка в его руке ходила по дальнему краю тарелки, где овсянка вроде не так горяча, пока не добралась до центра, но даже тогда, когда стоило чуть обождать, прервать удовольствие для получения нужной температуры, ... но не в этот раз.

— Очень вкусно, — сказал он. — Бесподобная каша! Передайте повару моё восхищенье.

— Обязательно передам. Баба Маша шикарно готовит. Вы бы знали, как её благодарят дети, раненые, служащие санатория. Однажды она поделилась со мной секретом: готовить пищу с её слов совсем просто. Пока парит, блюдо готовится, а как задымит, то сгорело. Важно поймать тот момент зарождения дыма.

— Расскажу об этом жене, — с улыбкой произнёс Кузнецов, вспомнив про сбежавшее у Зиночки на плиту молоко.

— Думаю, настало время, когда вместо слов, виновнику этой вкусной каши стоит вручить награду. Или у властей попросить грамоту от горкома, к примеру, или нагрудный знак. Она за плитой лет тридцать стоит, если не больше, а у вас к безупречной службе таких людей отношение ветреное. Не должно так быть. Ведь когда пойдёт дым, станет поздно.

— Действительно, — на лбу Алексея Александровича образовались морщины — не припомню, когда мы поваров награждали. Надо бы проработать это вопрос и судя по тому, что я вижу на вашем столе, уже озаботились?

Я освободил от прикрывающей лист картона папки, на котором были закреплены значки 'Отличный повар Ленинграда', 'Отличный пекарь Ленинграда' и ещё несколько десятков рабочих специальностей и раскрыл её. В папке шло детальное описание знаков, выполненное отделом при совнаркоме по делам геральдики и эмблематики.

— Ничего от вас не скрыть, Алексей Александрович, — лукаво улыбаясь, ответил я. — В прошлый четверг, через ОСОАВИАХИМ мне подготовили несколько эскизов нагрудного знака, думаю, награждать служащих Ленинграда в вашей прерогативе, но вы всё же прислушайтесь к инициативе. Это не всесоюзный знак, где требуется Указ Президиума Верховного Совета. Тем не менее, к материалу мы подошли со всей ответственностью: золото, серебро, медь, эмаль. Всё за мой счёт. По тысячи экземпляров уже изготовлено.

Кузнецов отложил ложку в сторону и принял картонку из моих рук. Некоторое время он внимательно рассматривал значки. Потом углубился в чтение документов, где детально описывалось к каким категориям знак можно приравнять, где должен располагаться на костюме или мундире и прочие подробности.

— Знаете, — протянул он, откладывая бумаги на край стола, — этот вопрос уже в компетенции не столько партии, сколько трудовых коллективов. Нужно коллегиальное решение исполкома Ленгорсовета, показать товарищам, наконец. Взять хотя бы вот этот, 'Отличный делопроизводитель Ленинграда'. В Смольном трудятся десятки машинисток, сотрудники архивов. Многие заслуживают отличия, а мы им только премию в лучшем случае. А ведь есть профессии, которых в вашем списке я не наблюдаю: трубочист, сантехник, рыболов, охотовед.

— Вот и я о том же хотел сказать. Надеюсь, инициатива найдёт продолжение.

— Будьте уверены, обязательно найдёт.

Кузнецов откусил от бутерброда и снова вернулся к остаткам каши. Когда ложка заскребла по дну тарелки, он воспользовался салфеткой и произнёс:

— Настолько вкусно, что даже из головы вылетело. Примите благодарность от товарища Жданова. Ваше сообщение о планах бомбардировки Москвы полностью подтвердилось. Вчера, в 22 часа поступило первое донесение разведки ПВО. Товарищ Сталин высказал удовлетворение.

— В таком случае, раз товарищ Жданов выразил благодарность, — я вытащил из сейфа два пакета и положил их на стол, — в первом аналитика, а по второму вам стоит знать, что командующий 2-м воздушным флотом Кессельринг запланировал на эти дни ещё парочку акций. Их проведение поручено командиру 2-го авиакорпуса генералу Бруно Лерцеру. Будут задействованы четыре авиакорпуса, полторы сотни самолётов. Список эскадр, самолёты, их командиры, с каких аэродромов, всё здесь.

Кузнецов принял пакет и спросил:

— Кстати, а чем завершился ваш вояж, из-за которого вы подвергли смертельной опасности себя и людей, отправившись в Могилёв? Товарищ Потёмкин уже два раза интересовался.

— Наиболее ценная часть произведений искусства под предлогом эвакуации раненых была вывезена из исторического музея и находится в специально оборудованном хранилище Парголовской художественной галереи. Полный список передан в Наркомпрос Ленинграда и отчего сотрудники не известили Владимира Петровича, я не имею представления. Остальное пришлось спрятать, как и планировалось изначально в подвале психиатрической больницы, но вернёмся к Кессельрингу. Генерал-фельдмаршал пообещал рыцарский крест за удачно сброшенную бомбу на Кремль или МОГЭС. Кстати, приоритеты так же отданы станциям метро и крупным промышленным объектам. Я бы обратил внимание на фабрику имени Клары Цеткин, метро Арбатская площадь и бункер на Кировской.

— Что значат эти слова, ваш информатор ничего не напутал?

— Алексей Александрович, уточните у своего. К слову, странно, что англичане не делятся с вами этой информацией. Вы же подписали соглашение о совместных действиях в войне.

Второй секретарь горкома отвёл взгляд. Кое-что приходило из Форин-офиса через посольство, но больше намёки и предположения. Пока 13 августа в Москву не прибыл представитель британской разведки полковник Гиннес и 29 сентября не были подписаны соглашения о создании соответствующих миссий связи в обеих странах, информация от британцев была более чем скудная.

— Извините, — пошёл на попятную Кузнецов, — я внимательно слушаю. Просто вы так легко говорите о сверхсекретных объектах.

— Обычно, — продолжал я, — после неудачного боя анализируют и выясняют причины, делая соответствующие выводы. Вернувшиеся с задания лётчики отметили на полётных картах места дислокации средств ПВО, высоту аэростатов и прочие вещи, в нюансах которых разбираются только они. Насколько мне известно, в Москву и область заброшены сотни диверсантов, и им дана команда корректировать бомбометание. Просто примите это к сведению, лёгкой прогулки они уже не ждут.

— Я сообщу Ворошилову, но закрыть всё небо ещё никому не удавалось. Даже у нас, в работе 2-го корпуса ПВО остались проблемные места. Кстати, мне тут стало известно, что у вас удивительным образом оказалось какое-то вооружение.

— А что в этом удивительного? В мастерских работы не прекращаются день и ночь.

— Я не про штуцеры или что там у вас изготавливают. Речь велась о пушках, не дошедших в своё время во Францию. Вы же обращались на завод и приглашали к себе инженеров?

— Было такое дело, — ответил я. — В мастерских Борисовой гривы оказалось два десятка зенитных 40-мм орудий и несколько четырёхосных универсальных платформ. Ребята подсчитали, за ночь сделали проект и теперь орудия собраны и поставлены на платформы.

— Товарищ Сергей докладывал про установленные в Левашово новые орудия. Какие-то двадцать восьмые. Или это не те?

— Совершенно другие. Те зенитки смонтированы на улучшенное шасси четырёхколесных грузовиков повышенной проходимости 'Morris'. Инженеры под руководством Якова Рувановича Штильмана с 234-го завода постарались. А Т28Е1 это ЗСУ на шасси выпускаемого нами аналога бронетранспортёра Half-Track M3. К сожалению их всего две единицы и они в работе.

— Для меня эти все ваши 'М', 'Т', 'Е' просто набор звуков, — сморщил нос Кузнецов. — Неужели нельзя давать нормальные названия: пион, гиацинт, василёк? Неудивительно, что оригинал не осилили. Или у вас получилось?

— Сначала мы тоже думали копировать, но в Детройте всё с заклёпками балуются, а мы давно используем сварку. Оптика у них хуже, там-сям и по мелочи набирается слишком много вопросов, начиная от марок стали и заканчивая усложнениями технологических процессов. Так стоит ли повторять точь в точь? Тут есть несколько их фотографий, можете посмотреть.

Алексей Александрович взял фотокарточки в руки.

— Неплохо, совсем неплохо, — произнёс он. — А это что такое?

— 37-мм зенитка М1А2 или 40-мм Bofors со спаренными крупнокалиберными пулемётами М2. Перспективное оружие, которое ещё будет совершенствоваться. Пока их инженеры выдумывают на ватмане, ленинградские умельцы с МТС уже собирают. Генерал Процветкин сам приезжал и застолбил для корпуса десяток. Не хватает лишь броневых листов.

— Неплохо для артели, — хваля, произнёс Кузнецов и тут же пожурил: — хотя штаб ЛАНО жаловался, что отгрузки от вас задерживаются, так что с бронёй постараемся помочь. Тем более что Михаил Максимович застолбил. Но в целом очень хорошо и вчера вас ставили в пример.

Раз пошла такая карусель, то стоит уведомить, что мастерские могут и кое-что другое. Да и тему стоило развить, дабы потом не возникало вопросов.

— Я слышал, что на 92-ом заводе в Горьком пытаются скрестить тягач 'Комсомолец' и великолепную пушку ЗИС-2. Если в отделе вооружения эта тема ещё интересна, то мы подготовили свой вариант. Отремонтировали разбитое орудие и сгоревший тягач. Кое-где облегчили, в некоторых местах усилили и удлинили. Провели несколько испытаний, и даже такой скептик как я, признал результат удовлетворительным.

— Очень интересно, — Алексей Александрович принял у меня фотографии чертежей, и бегло просмотрев их, сказал: — раньше я думал, что эта ваша новая мастерская реконструирует ранее привезённую в Советский Союз технику для съёмок какой-то эпической кинокартины и берётся чинить то, что должно было отправиться в переплавку. А сейчас даже не знаю, как это всё назвать. Опытное производство?

— А вы покажите фотографии Ворошилову. Он же к вам хорошо относится? И в Комитет по вооружению, после его резолюции. Если что, рабочие готовы работать в три смены и обеспечить ЛАНО средствами ПТО.

— Сколько? Не в смысле цены, а сколько можете поставлять, если артель обеспечат всем необходимым сырьём?

— Одну установку в смену и сырьё у нас своё.

— Вы спрятали под землю фабрику? Мне докладывали, что артель занимает старые цеха стекольного завода, и нет серьёзных мощностей. Сейчас не время давать невыполнимые обещания.

— Конечно, не Кировский завод. Серьёзных мощностей может, и нет. Зато есть высококвалифицированные рабочие, и я гарантирую выполнение заказа, если он последует. Так что, покажите?

— Я передам материал Андрею Александровичу, а он сам решит, кому их передать. Кстати, маршал просил вас чаще выбираться на полустанки. Там, где вы появляетесь, всегда выявляется что-нибудь интересное. А тот случай с Лугой? Климент Ефремович полковника на поиски назначил. В окрестностях города до сих пор роют и вытаскивают на белый свет вооружение Антанты.

— Много нашли?

— Дивизию оснастить можно. Только пулемётов две тысячи. Хотя комиссия ещё работает, но уже понятно, на что собирался опереться Троцкий и иже с ними.

— Алексей Александрович, это всё дела прошлые и совсем не интересные. Страну рабочих и крестьян хотят уничтожить с момента её зарождения. Так что нечему удивляться. Сейчас, меня больше занимает расшифровка привезённых документов. С новым письмом придут новые открытия. Кстати, мне будет полагаться какой-нибудь процент от найденных сокровищ?

Смакуя чай с бутербродом, Кузнецов сделал вид, словно не расслышал вопроса.

— Вы правы, мистер Борисов, — сказал он, расправившись с завтраком и поставив пустую чашку. — Нужно смотреть вперед, и приехал я вот с каким вопросом. Можете ли вы поспособствовать размещению заказов или приобретению в США некоторых товаров?

— Так, сходу... умеете вы Алексей Александрович заинтересовать.

На лице Кузнецова прямо проскальзывало, мол, такой я уж есть, не переделать. Выждав некоторую паузу, я ответил:

— В принципе, можно всё, кроме военных кораблей и химического оружия. Только, насколько мне известно, советское правительство в лице Микояна успешно проводит все операции через Amtorg Trading Corporation.

— С ним-то как раз и возникли некоторые затруднения, — нехотя произнёс Алексей Александрович, поправляя волосы.

Пышная причёска иногда сползала на лоб, и приходилось укладывать непослушные волосы обеими ладонями, как бы приглаживая их. Со временем этот жест вошёл в привычку и знающие второго секретаря люди не обращали на это внимания, так как манипуляции помогали на пару минут. Тем не менее, этот жест вызвал у меня улыбку, и последующие произнесённые слова прозвучали немного язвительно.

— Компания обязала себя слишком большим товарным кредитом? Или потому, что со мной можно рассчитываться рублями?

Кузнецов достал из принесённой с собой папки лист и передал его мне.

— Вы прекрасно знаете ответ, — холодно произнёс он — хотя и не назвали его. Если мы обращаемся к вам, значит доверяем. Мы пошли вам навстречу с Могилёвской авантюрой, разрешили использовать краденый бомбардировщик, задействовали командующего, не стали арестовывать генерал-лейтенанта Пядышева, а лишь отстранили. А ваша антенна на водонапорной башне и приёмник, на который приходят котировки биржи и который должен был оказаться на специальном складе?

Он хотел ещё добавить, но его доводы стали походить на обвинения и пришлось перебить его.

— Бомбардировщик, между прочим, безвозмездно переданный мною. И транспортники были мои и Константин Павлович не враг народа, он просто ещё не познал всей мощи советской силы.

— Жданов был готов разорвать его. Вы знаете, что он писал домой?

— Правду он писал, вот это и взбесило вас, коммунистов. Вы опытный политик, Алексей Александрович и прекрасно осознаёте, что безрассудные атаки с мимолётным успехом не принесут дивидендов. Вы просто прикрываете свой зад перед гневом Сталина, отдавая Пядышева на эшафот, и не одёрнули Ворошилова. Я всегда ратую за правду и справедливость, но это сугубо ваши внутренние дела. Если за генерала и его штаб я что-то должен, скажите. Расплачусь.

— Станем меряться, кто кому чего передал или задолжал? — с укором посмотрев на меня, произнёс Кузнецов. — Я так и думал, продолжу. В первую очередь необходимы лампы для радиостанций, конденсаторы с сопротивлениями и телефонный кабель. Нужно вчера!

— Насколько я понимаю, — посмотрев список с описанием и цоколёвками — радиолампы: ГЭК-20, СБ-154, ТО-143, УБ-152, 6К7, 6А7 и прочие в США не производятся. Поставившая оборудование на ваши заводы компания RCA рассчитала использование ламп на накал при напряжении 6,3 В. Можно заменить их аналогами другой фирмы?

Второй секретарь горкома задумался и нейтрально, будто эти слова при возможности можно попросить обратно, согласился.

— Наверно, это можно допустить, — сказал он, — если не изменится технологическая карта сборки, но лучше именно те, которые заявлены.

Производящий лампы 211-й завод НКП 'Светлана' эвакуировался со всеми ведущими специалистами в Новосибирск, и подсказать было некому, а сам Кузнецов наверняка не разбирался и был так сказать, 'не в теме'. Поэтому я попытался объяснить.

— Дело в том, что маркировка типов электродной системы отличается как минимум в буквах. 'К', это высокочастотный пентод, 'А' — гептод с анодом, катодом и пятью сетками. У генераторных ламп бывают импульсная, модуляторная и так далее. Физика процесса везде одинакова. На американских лампах пишут латиницей, а на русских — кириллицей. Первая цифра это напряжение. Потом тип лампы и количество электродов на цоколе. К примеру, триод с накалом в шесть вольт обозначается 6Ф5, а пентод 6Ф6. Эти лампы с начала списка идут для 15-лампового КВ-приёмника 'Даль', а вот эти на 12-ламповый СВ/ДВ-приёмник 'Дозор'. Нечто похожее мы поставили на аэродром в Левашово ещё в мае, и майор Штофф задействует её. Дальше по перечню подходят для КВ 'Бухта', и следующие ставят на станции обнаружения, а именно на приёмник РУС-1 и РУС-2 'Редут'. Следовательно, всё это нужно для 208-го радиозавода имени Коминтерна. Последние лампы используются в рациях бронетехники. Конечно, придётся напрячь связи, но заявленное количество будет поставлено.

— Вы гарантируете?

— Я мажоритарный акционер не только International Resistance Company но и Western Electric Company Inc. и сумею продавить заказ, даже если все мощности будут задействованы. Только я задам вопрос: а не хочет ли заказчик получить сразу готовые рации для бронетанковых войск и авиации наших артелей, так как элементов для них востребовано наибольшее количество?

— Это интересно. Сколько в наличии, десять, тридцать?

— Дело в том, что у меня есть девятьсот штук только танковых. И это не аналог 71-ТК-3, продукции 203-го завода имени Орджоникидзе, а гораздо лучше. В наших рациях стоят слюдяные опресованные конденсаторы КСО и тонкоплёночные композитные опресованные сопротивления. В моих лампах применяются карбидированные, оксидные и специальные импульсные импрегнированные катоды. Экранированное соединение между передатчиком и антенной. Нечто похожее разрабатывает КБ 210-го завода (имени Козицкого). Илья Аронович , безусловно, талантливый изобретатель и его 10РТ-26 — заслуживает внимания, вот только к моим он ещё и близко не приблизился. Все обозначения как на советских, кварцы под ваш стандарт, весь функционал, лишь за некоторыми исключениями: приёмник, передатчик, умформер и щиток управления имеют меньший размер, вес, а чистота приёма-передачи на порядок выше и всё на одном шасси под одним кожухом с выходом на шлемофон. Аналог переговорного устройства ТПУ-4БИС идёт в комплекте бесплатным бонусом.

— И что, совсем нет проблем?

— Проблема лишь в названии, но шильдик завод может прикрутить и свой или ввести в штат наше конструкторское бюро, как экспериментальное.

— У вас есть конструкторское бюро? — с удивлением поинтересовался Кузнецов. — Что-то серьёзное изобрели?

— Можете даже не сомневаться, в Неваде трудится пара светлых голов мирового масштаба, но я не афиширую их успехи. По секрету, в наличии даже присутствуют незарегистрированные Патентным бюро решения проблем, над которыми не один год бьются учёные всего мира. В Ленинграде и на Дальнем Востоке работают филиалы. В Дибунах уже стоит единственный в мире станок гидроабразивной резки. Некоторых из этих ребят вы должны помнить, они обеспечивают бесперебойную работу радиотелефона первого секретаря горкома. Так что кое-чем могу поделиться, если договоримся.

— Я распоряжусь прислать специалиста.

— Алексей Александрович, сделаем проще. Вместе со справочником электровакуумных приборов вам передадут одну из этих раций для проверки прямо сегодня, так как все они уже в Парголово, и аналог радиостанции РАТ на трёх грузовиках с ЗИПом. Грузовики пусть забирают представители завода, так как всё уже смонтировано и Романову все карты в руки. На счёт РЛС, пусть едут к Штоффу. Если понравится, могу и такое оборудование поставить.

— Обождите, вы несколько раз упомянули Штоффа. Это не тот ли майор, через которого ВВС и ОСОАВИАХИМ отремонтировали полсотни неисправных самолётов, сплавляя ему в полк весь хлам?

— Полк майора защищает не только небо Ленинграда, но и санаторий. Так что лично мне выгодно, чтобы на аэродроме в Левашово находились исправные радиофицированные самолёты и лётчики набирали опыт в полётах, а не наблюдали с земли фигуры пилотажа.

— Умеете вы удивить, — произнёс Кузнецов. — И двигатели для аэропланов у вас есть, и директора секретного предприятия знаете, и бюро с конструкторами имеете. Всё у вас готово, словно видите этот лист не в первый раз.

— Я ещё и не начал удивлять, мистер Кузнецов. Телефонные кабели так же находится на территории области, а именно на площадках яхт-клуба. Как вы понимаете, не в том гигантском количестве, но четверть или чуть больше от запрошенного П-274 и полностью заявку по П-2 я закрою немедленно. С остальным придётся обождать. Если сейчас заказать в США, то прибавляйте два месяца на изготовление и доставку.

Гость сверился со своими записями.

— Это неприемлемо, — разочарованно произнёс он, явно надеясь услышать другой ответ. — Запасы иссякнут гораздо раньше. Можно что-нибудь придумать?

— Я могу возить радиолампы самолётами через Аляску.

— Ваши лампы выйдут золотыми.

— Зато у вас будут лампы, а не строчки цифр на бумаге.

— Возможно, вы и правы. Когда начнёте?

— Вы так легко согласились, что произошло на самом деле?

Кузнецов вновь посмотрел на бумаги и, не отрывая глаз от цифр произнёс:

— На складах была осуществлена диверсия.

— Вот оно что...

— К сожалению, враг знал, куда нанести удар.

— Война, Алексей Александрович. Потери неизбежны и дабы вы не подумали, что пользуясь положением, я начну выкручивать руки...

— Разве не начнёте?

— Выслушайте моё предложение: за срочность исполнения заказа я хотел бы получить оплату не деньгами, облигациями или акциями, а услугой; так как всё это пойдёт на Ленинградские заводы, а ни куда-нибудь.

— А вы умышленно разделяете советские заводы и...

Встав из-за стола, я включил телевизор. На экране заканчивался кинофильм 'Знакомьтесь Джон Доу!' и последние слова: 'Этих людей не сломить' были произнесены довольно громко.

— Я готов помогать ленинградцам, горкому партии города, лично товарищу Жданову и вам, Алексей Александрович. И совершенно не готов члену Политбюро ЦК Гасвицкому, простите, он вам знаком под фамилией Хрущёв; или этого гражданина уже осудили за подлог? Нет? Не осудили? Вы отыскали шахту, где как он всем рассказывал, трудился рабочим? Судя по всему и в этом случае — нет.

— Что вы такое говорите? — возмущённо произнёс Кузнецов. — Не смейте порочить заслуженного человека!

— Порочить? Он и так опорочен с ног до головы. Я говорю известную мне правду. И для меня главное не участие в чём-то, а победа. Даже если немцы будут стоять под стенами Петропавловской крепости или Орешка, я буду тут. Просто имейте в виду, из всех игроков я поставил на вас и город на Неве и собираюсь выиграть не вопреки промахам и предательствам некоторых, а благодаря чёткому плану и героизму ленинградцев. А посему, мне нужен карт-бланш от ГУ Здравоохранения Исполкома Ленинградского Городского и Областного Советов на срочную эвакуацию медицинских учреждений для психических больных. В первую очередь из села Никольское имени Кащенко и Колмовской под Новгородом.

— Эвакуировать куда и почему именно их?

— С сорокового года санаторий 'Осиновая роща' выстроил несколько филиалов на побережье Чёрного моря с обустройством хозяйственной базы. Мы отремонтировали пару дач со всей инфраструктурой, превратив их в комфортабельные гостиницы.

— В первый раз слышу. Я думал, вы для себя дачу строите. Кто вам вообще посоветовал соваться в это осиное гнездо?

— Товарищ Жданов поспособствовал, а секретарь Абхазского обкома партии Михаил Иванович Барамия выделил место и передал в наше ведомство кое-какие ненужные развалины. Тогда он руководил Аджарией, был здесь, в Ленинграде и выбор пал на окрестности Батуми. Мы тогда решали вопрос с элеваторами.

— Я помню. Возникли особенности с климатическими условиями и вам потребовались специалисты из Пулково.

— Да, так и было. Следующие детские отделения уже оказались в Абхазии. Но это не принципиально, с Твалчрелидзе мы тоже нашли общий язык. На юге любят красивые автомобили, и любят жить не по средствам, а заброшенных домов разных князей Гурии там без счёта.

— Не вздумайте откровенничать с ним и уж тем более с местной УНКВД, — дал совет Кузнецов. — А не проще перевезти контингент в третью больницу? Ведь вы отправили по путёвкам почти восемнадцать тысяч детей. Наверно, мест уже нет.

— По путёвкам отправлено намного больше и наполняемость на уровне шестидесяти процентов. Мест достаточно и для детей и для сопровождающих их взрослых. Мне даже проще каким-нибудь филиалом на Каспии пожертвовать в пользу душевнобольных, к счастью, есть свободный комплекс на четыре тысячи мест, который сдали перед самой войной. Так что туда и из третьей больницы можно пациентов с персоналом отправить. В принципе, мне не сложно организовать отправку людей на лечение в Гватемалу или Боливию, или даже в Иран, знаете, дешевле выходит, вот только пойдёт ли на это советское правительство?

— Правительство на это не пойдёт, — резко ответил Кузнецов. — Отправить больных заграницу — расписаться в собственном бессилии своей медицины. Это политическое фиаско. De duobus malis minimum eligendum.

— Что же, на вопрос почему, вы сами только что дали ответ. Из двух зол действительно выбирают меньшее. Но если называть вещи своими именами, им никто не собирается помогать. Как выразился один ваш младший коллега: 'они бесперспективный балласт'. Все клиники, оказавшиеся на временно оккупированной территории, остались сами по себе. Без продуктов, без лекарств, без помощи и под угрозой физического уничтожения. Отчего так произошло, пусть разбираются компетентные органы. Немцы подготовили фенол и чистый скополамин для больных, а где его окажется недостаточно, казнят советских людей другими доступными средствами. Мне это достоверно известно по донесениям Международного комитета Красного Креста. Шведским врачам нет смысла заниматься выдумками, учитывая премию за каждого спасённого русского.

— Да что вы такое говорите? — возмутился Кузнецов.

— Только правду! К сожалению, правду никто никогда не любит, ибо она заставляет людей собственными руками ломать свои успешные и устоявшиеся жизненные устои вместе с верой в свою непогрешимость. Просто поинтересуйтесь по своим каналам, почему для вывоза плакатов и мебели из зданий горкомов находились машины, а для эвакуации больных нет. Им даже справки выдавались о невозможности эвакуации. И я уверен, что это не единичные случаи, и они будут повторяться.

— Вы же сами знаете, что обстоятельства были таковы, когда решения принимались спонтанно, и приходилось чем-то жертвовать. Я никого не оправдываю, но обещаю обязательно разобраться.

Конечно, во всём виноваты обстоятельства. Из-за них даже Кировский завод не смогли эвакуировать. И если б только его. Рабочие предприятий были приписаны к местам труда как крепостные в царской России. Даже далеко ходить не надо, ещё до войны поездки работников торфопредприятий Синявино в Ленинград, мягко говоря, не приветствовалось, вплоть до контроля сотрудниками милиции наличия увольнительных листков прямо на перроне. Никто, особенно в военный период не мог просто взять и уехать вглубь страны. Только по особому предписанию, только под тотальным контролем. И иногда доходило до полного абсурда, о чём тот же Кузнецов наверняка знал. Одна только операция по отправке детей на юг Ленинградской области, куда стремительно наступали немцы, должна была не раз икнуться Попкову. Сначала отправили, а потом спешно собирали для возврата назад.

— Надеюсь на ваше слово, Алексей Александрович.

— Я разве хоть раз дал повод усомниться?

— Как прагматик, я всегда говорю, что всё когда-нибудь происходит в первый раз.

— В таком случае, пока я не услышал про ваш интерес. Как прагматик я не верю в бескорыстность капиталиста.

— Логично. Когда окончится война, солдаты возвратятся домой со своими проблемами в психике, где неврастения и истерия будет встречаться как простуда у школьника зимой. Если брать статистику по Великой войне, в британской армии на тридцать раненых был один такой пациент в начале боевых действий, а в конце уже каждый пятнадцатый. В этот раз процентное соотношение будет гораздо выше и сколько их встретится среди не обследованных — одному богу известно. С моим новым препаратом у больных есть хороший шанс. Если исследованиями будет подтверждено улучшение самочувствия хотя бы у пятнадцати процентов, то это успех. Причём это станет успехом советской медицины, если я войду уполномоченным членом исполнительного комитета СОКК и КП, а так же мне достанется прибыль от продажи антипсихотика в США и Европе. Вот такая услуга.

— Проводить опыты над советскими людьми, чтобы набить свой кошелёк!?

— Да не кричите вы так! Опыты я уже провёл до приезда в СССР. Препарат, над которым я работаю, дал интересный побочный эффект. Если не вдаваться в подробности, вышло очень перспективное лекарство.

— Допустим, — произнёс успокоившийся Кузнецов. — Но мне не всё понятно с МККК. Вы на самом деле учредили выплату Красному кресту?

— А вас это смущает? Или вы предполагаете, что немцы поделятся своими лекарствами для лечения русских больных? Нет, не поделятся. Я даже склонен предположить, что часть медикаментов у шведов просто отберут, часть продадут сами врачи, но даже если в дело пойдёт четверть, то кого-то они спасут от смерти.

— Не рассказывайте об этом никому.

— Разве это секрет?

— Всё дело в том, что у нас не склонны доверять международным организациям, которые мы не контролируем. Красный крест стал проявлять не свойственную своему статусу активность в некоторых делах и есть мнение, что он плотно сотрудничает с разведкой.

— Скорее всего, так оно и есть, но мне важны спасённые жизни. Если углубиться, то Исполком Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца (СОКК и КП) входит в состав Лиги Обществ Красного Креста с тридцать четвёртого года. Правда, взносы вы уже два года не платили, но мне не составит труда погасить задолженность и передать свой офис в Анкаре советскому представительству. Из Турции, на линии Трапезунд-Батуми можно будет организовать морскую логистическую цепочку поставки медикаментов и сырья в Советский Союз. Тем более на юге мы уже запустили производственные мощности. СОКК и КП сможет на весь мир трубить, что лекарства предназначены для немецких военнопленных, когда как Берлин осуществлял военные преступления, бомбя наши госпиталя в Гродно, Лиде, Минске и Смоленске.

— То есть выбор места строительства в окрестностях Батуми не просто так?

— Всё в нашей жизни не просто так.

— Считайте, что мы договорились. Сегодня же товарищу Колесникову отправлю телеграмму, и будет принято решение. А теперь скажите, существует ли сейчас возможность поставить в СССР из США нефтеперерабатывающий завод?

— Если не секрет, почему разговор о заводе вы оставили на потом?

Кузнецов не стал делать из этого особого секрета, но и всей правды не сказал.

— Учитывая ту радиосвязь, которую установили товарищу Жданову, кружок радиолюбителей в Парголово и их артель с вашим участием, где выпускались радиоприёмники, а теперь, как я понимаю, паяют разнообразные радиостанции как целый завод, можно было предположить, что вы справились бы с поставленной задачей по радиолампам. А вот что касается нефтяной отрасли, такой уверенности у нас не было. Вы построили несколько бензоколонок 'Texaco' по маршруту автобусов санатория и к клубу; в Борисовой Гриве наладили мелкое производство газойля из отработанного масла и силиката натрия, опять-таки коксогазовая установка. Но это, сами понимаете, не те масштабы и нет дальнейшего развития.

— Это слабое объяснение, Алексей Александрович, — заметил я. — Хоть вы и отчасти правы.

— Какое есть. Впрочем, не стану скрывать. На протяжении многих лет СССР сотрудничал с несколькими компаниями. В конце тридцатых 'Universal Oil Products' начали строить завод по производству авиационного топлива в Черниково. Было мнение, что мы сумеем освоить технологии и повторить, но времени недостаточно. В торгпредстве попытались наладить старые контакты, вот только выставленные цены оказались просто заоблачные, а сроки неприемлемые. А потом выяснилось, что нет специалистов и нужно ждать ещё дольше. Стали искать все возможные варианты. В наркомате Микояна обратились в посольство к Громыко, но тот лишь развёл руками, зато Константин Александрович подсказал, что в Ленинграде появилось много импортного оборудования благодаря работающей через Гватемалу компании 'Aspen Grove'. Уманского не послушали, но выводы сделали уже другие люди. Небольшой, но с использованием самых передовых технологий нефтеперерабатывающий завод мощностью в две тысячи баррелей в сутки возле Петена, ведь ваш? Как и ферроникелевый на Мантуфаре. И это данные только по одной стране.

— Дайте угадаю, узнав, что в прошлом году были построены предприятия в Гватемале и в Венесуэле, ваши коллеги вышли с коммерческим предложением на мистера Фунта и, получив технологическую карту, решили, что могут всё провернуть самостоятельно со старыми друзьями. Осмелюсь предположить, в колоде вновь оказался шурин товарища Молотова Самуил Карп ?

— Я такого не говорил, — пробормотал Кузнецов.

— Ладно. Не будем трогать гениальных родственников уважаемых людей. Они попытались договориться в обход руководителя администрации президента по делам нефти с 'E.D. Badger & Sons Company' и проигнорировали не только Гарольда Икеса, одного из немногих сочувствующих СССР, но и компании подрядчиков 'Gibbs-HLU', 'Ingersoll Rand Inc', 'Buffalo Gasoline Motor', 'GE'?

— Может, всё так и было, — с нескрываемой злостью, обронил Кузнецов. — Рассчитаться предложили наличными, отказавшись от золота.

— От золота? — переспросил я. — Весьма странно. Внутри страны предприятиям запрещено оперировать золотом, но у вас же внешняя торговля. Вы с двадцать девятого года оставляете драгметаллы в обеспечение. Что же пошло не так? Или пытались схимичить?

— Как раз ничего странного и нет, вы правильно догадались. Но нас заверили, что вопрос решаем. Как вам двенадцать с половиной процентов за конвертацию? Мы были согласны на полтора.

— С такой ставкой вы бы могли занять деньги у мафии, — улыбнулся я.

— Зря вы смеётесь.

— Дело в том, — убрав улыбку с лица — что сама установка каталитического крекинга 'Гудри' просто кусок от большого организма. Нужны трансформаторы, жидкостно-кольцевые вакуумные насосы, двигатели, трубы, электрика, ёмкости из особых сплавов. Поэтому и сумма вышла заоблачная из-за посредника. Капиталисты из 'Бэджэр' только и думает, как ловчее нагреть на пару долларов доверчивого простофилю. Или кто-то из ваших снимает жир через коррупционные схемы.

— Наши товарищи придерживаются того же мнения. Но кое-кто казённых денег не считает, думая, что Арарат самая высокая гора в мире. В итоге информация попала на стол Андрею Александровичу, и он вспомнил, как в прошлом году вы затрагивали эту тему, но не договорились.

— Алексей Александрович, — произнёс я, подойдя к висевшей на стене карте СССР. — Я приехал в вашу страну с целым чемоданом продуманных до самых последних мелочей проектов по развитию экономики и в результате сыграли лишь несколько идей. Я и сейчас скажу, что строить завод возле Новгорода нельзя. А в Самаре можно.

— Самара сейчас Куйбышев, — поправил меня Кузнецов.

— Название местности не имеет значения: сегодня оно одно, а завтра совершенно другое, важна отправная точка. Две тысячи вагонов с оборудованием будут готовы через месяц, хотя кое-что уже можно отправить прямо сейчас. У меня в Иране огромные склады, если поможете с водным транспортом на Каспии, грузить начнут немедленно. А как только советские войска окажутся там, тогда вообще проще станет.

— Что вы такое говорите? Какие войска в Иран?

— Самые обыкновенные: 44-я, 47-я и 53-я армии. Операция 'Согласие', вы что забыли?

— Мы что-то отвлеклись, — пробормотал Кузнецов.

— В общем, по заводу от вас только потребуются готовые учиться молодые специалисты, разрешение пересечь границу американским инженерам с рабочими и не мешать. Если договоримся по оплате, и город заключит с 'Aspen Grove' контракт, то Заболотный прямо сегодня отправится в Самару и построит вам завод через год.

— Доверить артели строительство завода? — возмутился Кузнецов. — На это вряд ли пойдут. Совсем скоро будет создано Управление особого строительства НКВД СССР. Всё боле-менее значимое останется в их орбите.

— Скоро не означает сегодня, а на сегодня, артель Заболотного это лучшие строители Ленинграда. У ребят самая передовая техника, грамотные специалисты, опыт работы. Если кто-то сомневается, то посмотрите, какой цех по ремонту и сборке техники они возвели в Борисовой Гриве в кратчайший срок. Уже сейчас, используя новейшие станки, наши артельщики-специалисты могут отремонтировать танк СМК-1, который пылится на Кировском заводе второй год. Безусловно, для ускоренного возведения НПЗ понадобятся подсобные рабочие, но, насколько мне известно, есть отбывающие сроки заключения осуждённые. Хоть я и против рабского труда, но иного выхода во время войны нет. Сдайте их мне в аренду в обмен на дефицитные товары, и срок строительства сократится вдвое.

Кузнецов внимательно посмотрел на меня и даже перевёл взгляд мне на ноги, после чего вновь уставился, пристально и не моргая, всматриваясь в глаза.

— Алексей Александрович, вы что-то хотели сказать? Рогов с копытами у меня не наблюдается. Зрачки человечьи, в дёгте не измазаны и перьев нет.

— Мне сейчас послышалось, или вы действительно считаете, что в Советском Союзе применяется рабский труд? Впрочем, послышалось, хотя мне кажется, что часто вы думаете одно, а говорите совершенно другое.

— Учителя в детстве учили меня, что если птица выглядит как утка, плавает как утка и крякает как утка, то это, вероятно и есть утка. И даже если это окажется селезень, калорийная ценность мяса не изменится.

— Я не стану вступать с вами в полемику. Просто примите этот факт как историческую данность: в стране трудящихся и крестьян все имеют равные права.

— Понятно, по НПЗ вновь не договорились. Товар ликвидный, придётся взаимодействовать с теми же эквадорцам или перуанцам.

Кузнецов позволил себе усмехнуться.

— Между ними идут боевые действия. Они голодранцы, им нечем платить, только зря потратите время.

— Отчего вы так решили? На их земле есть залежи любимого мною золота, за пять лет владения концессией сто миллионов лягут на счёт как дважды два четыре. Да те же бананы с ананасами, к примеру. Они тоже стоят денег. Здесь они очень пришлись к столу, да и не только к моему.

— Вы хотите сказать, что появившиеся в столовой Смольного фрукты оттуда? — натурально удивившись, спросил Кузнецов.

Капитан очевидность! Митякин уже четвёртый месяц снабжает горкомовские буфеты, а вы всё думаете, что лимоны и ананасы в карельских колхозах выращивают. Понятное дело, что Кузнецов относился к тому типу руководителей, которые мало интересовались, откуда берётся в кране вода и из розеток электроэнергия. Они знали, что так должно быть и за это кто-то отвечает. Привозили же вчера из хозяйств и кур, и цесарок, и гусей, и творог, и сметану с молоком? Значит, и завтра привезут. Существует же возле станции 'Мельничный ручей' реабилитационное отделение 31-ой Ленинградской больницы (Свердловка), где партийная номенклатура поправляет здоровье? Значит, и завтра там окажут помощь. Как писал великий Михаил Салтыков-Щедрин: 'Служили генералы всю жизнь в какой-то регистратуре; там родились, воспитались и состарились, следовательно, ничего не понимали'. И эта тенденция советского чиновника не обращать внимания ни на что кроме своего участка работы зародилась в конце тридцатых. Скорее всего, так и должно быть; но как мне кажется, высшее звено управления обязано не замыкаться, а расширять горизонты познания.

— Все экзотические фрукты в Ленинграде, — произнёс я, — за редким исключением, привезены мною из разных зарубежных стран, и от голодранцев тоже. Самолёты, которые забирали из осаждённого Могилёва раненых, не летают без груза. Экономически не выгодно возить воздух, всё должно приносить прибыль, пусть и незначительную. Как впрочем, и любой этап строительства.

Кузнецов вспылил.

— Неужели вы не понимаете, что производство авиационного бензина...

— Я отдаю отчёт, что это стратегический ресурс для воюющей страны. Но так же я отдаю отчёт, что если высокотехнологичный завод будут строить не мои люди, то пусть он строится вообще без меня. Мне отлично известна концепция, когда пришивающий пуговицы к костюму работник, не несёт ответственности за сам костюм в целом. Мы с вами хорошо наладили оборот лекарств, возможно, что-нибудь получится с радиолампами и моторами, пока эвакуируемые предприятия не наладят их производство и хватит. Только полный контроль, а то взяли моду брать то, что хорошо лежит.

— Не спешите принимать категоричное решение, — дал совет Алексей Александрович. — И при чём тут последняя фраза? Она как-то обидно прозвучала.

— Зачем реквизировали стволы для штуцеров у оружейной артели, когда арсенал забит пехотными винтовками? Мастера штучные вещи с учётом индивидуальных антропометрических данных стрелка делают. Каждое изделие — шедевр. Специально в школу ездили, мерки снимали. И что теперь курсантам сказать? Извините, ушли ваши винтовки в пехоту, штыками колоть.

— Не впадайте в крайности! Значит, была суровая необходимость.

Я налил себе сельтерской и выпил.

— Говорите честно: вышло безответственное распоряжение, а не суровая необходимость.

— Никто не застрахован от ошибок. Когда это случилось? Я просто впервые от вас услышал.

— Мы уже нивелировали проблему, но наш случай явно не единичный.

— Разберёмся, — пообещал Кузнецов. — Андрей Александрович сегодня вылетает в Москву, когда сможете составить конкретные предложения по моим вопросам?

— Думаю, секретарю хватит четверть часа отпечатать коммерческое предложение на фирменных бланках, — ответил я. — Хотите, обождите тут или ожидайте курьера. Но я сразу предупреждаю, ни с кем другим кроме вас и товарища Жданова я вести дел не стану.

— Мы какие-то особенные? — резко спросил Кузнецов.

— С другими я бы даже разговаривать не стал.

— Даже с товарищем Сталиным?

— Мистера Сталина я бы послушал. Но меня мало интересуют его проблемы, а разрешить мои он не в состоянии. А сейчас извините, мне нужно надиктовать предложения. Мой кабинет в вашем распоряжении.

— Одну минуту, — произнёс Кузнецов. — Если с Самарой ничего не получится, вы можете отыскать двадцать пять миллионов долларов?

— Это очень большие деньги, мистер Кузнецов. Для понимания, сумма равна всему экспорту СССР в США, Канаду и Великобританию за весь прошлый год . Мне придётся заморозить некоторые проекты, но под залог двухсот миллионов рублей наличными, я подготовлю запрошенные средства до вылета мистера Жданова.

— Двадцать пять миллионов незадекларированных долларов здесь!?

— Вы предпочитаете получить их в США?

— Я даже не знаю, — растерялся Алексей Александрович. — С одной стороны, имея этот капитал с собой можно выставлять любые условия продавцам. Однако не стоит забывать и о рисках связанных с перевозкой и недоброжелателях, которые тут же усмотрят в этом подвох. Как вы их провезли? Опять-таки репутация товарища Жданова...

— Политический вес первого секретаря Ленинграда, безусловно, возрастёт, если он только за счёт личных отношений сумеет получить большой частный кредит. Обычно, при таких крупных сделках денежные средства даже не покидают банк, а просто меняют своих хозяев. На будущее я бы рекомендовал вам иметь свой собственный кэптивный банк и проводить все расчёты оттуда. Но пока этого нет, предлагаю воспользоваться моим. Эту сумму в облигациях положат в банковское хранилище и по первому моему требованию доставят в офис Константину Александровичу Уманскому.

— А почему сразу не в 'Амторг'?

— С таким же успехом я мог бы разбросать купюры над горой Арарат. Мне известно как минимум о четверых сотрудниках этой организации, которые уволившись оттуда, открыли собственные компании и выступают в роли посредников между 'Амторгом' и предприятиями из США, паразитируя на советских заказах. И это не тот случай, когда требуется создать фирму-прокладку для ухода от налогов и деньги возвращаются домой. Боюсь, средства разворуют и поэтому только так. А ещё лучше, поручите переговоры профессионалам. Тот же мистер Фунт из 'Aspen Grove' выторгует как минимум пятипроцентную скидку, где птенцы Микояна будут готовы согласиться с предложенной ценой.

Кузнецов пожав плечами, кивнул головой и неожиданно задал вопрос:

— Мистер Борисов, а вы не думали стать кандидатом в члены партии?

— Зачем мне это? Вопрос доверия между нами не стоит, министром вы меня не поставите, да и не нужно мне это, а вот лишний рычаг давления приобретёте и непременно им воспользуетесь. Не вижу выгоды.

— Тем не менее, подумайте над моим предложением. С вашими организаторскими способностями вы можете курировать те области народного хозяйства, где сейчас испытывается острый дефицит кадров.

— Курировать я могу, к примеру, поставки в Ленинград и области продовольствия или вопросы медицинского обеспечения. Но лезть в политические или военные организации — увольте.

— Тем не менее, моё предложение остаётся в силе.

— Как и моё.

* * *

Перед тем, как писать очередной отчёт, Васильева осмотрела потайную нишу в столе и вынула оттуда записку со своим очередным заданием. Сначала она не поверила аккуратно выведенным строкам ровных букв, прочла ещё раз и поняла: ей стали готовить замену. Познакомить директора со своей 'давней подругой' и сделать всё возможное для их сближения. Что же, ей ли бросать вызов системе, в которой для достижения целей все средства хороши? Её пальцы прикоснулись к медальону на груди. А почему бы и нет? Ясно одно, Елизавета Абрамовна не оправдала надежд, а со мной не сложилось из-за отрицания 'служебного романа'.

'В беседе объект 'Макропулос' упомянул командира 15-й иранской дивизии генерал-майора Кадери, который был завербован английской разведкой и одновременно состоит на денежном довольствии управляющего активами филиала 'Осиновая роща' в Иране. В момент перехода советских дивизий границы с Ираном и продвижения к Ардебилю, генерал даст команду не препятствовать и не оказывать вооружённого сопротивления для сохранения жизней солдат, после чего оставит вверенную дивизию без обоза и со старшими офицерами уедет в отпуск на виллу у Каспийского моря. Так же объект рассказал, что предлагал использовать свой аэродром (координаты прилагаются вместе с картой) руководству УНКВД Ленинграда, на котором находится значительный запас авиационного топлива и двенадцать новейших транспортных самолётов 'Curtiss-Wright' С-46 'Commando', но не нашёл заинтересованности у них.

На столе объекта были замечены расчёты зависимости выработки толуола при коксовании угля и потери объёмов при отказе от использования донецкого угля с надписью красным карандашом 'страна останется без взрывчатки'. В ежедневнике появилась запись: '12-я танковая дивизия немцев угрожает Тосно. Обеспечить эвакуацию детей совхоза 'Любань' и вывоз оборудования Дубовицкого леспромхоза в Низово. Отв. Евстафьев М.М.. Позвонить Сергею Андреевичу Крючину'.

Агент Красивая'.

Васильева посмотрела на топографическую карту и поняла, что даже если её компактно сложить или скрутить в трубочку, то она не поместится в тайник. Директор как назло презентовал ей карту на толстом ватмане, вся прелесть которой заключалась в изумительной точности да прорисовке мелочей, таких как колодцы с подписанными запасами воды и виллы на побережье. Картографы бы рукоплескали, путешественники — вне всякого сомнения, выражали восторг, а вот ей, сейчас было не до аплодисментов.

'Если окажешься в Персии, сразу езжай туда. Не дворец шаха, но все условия для жизни там есть', — вспомнила она слова директора. — И потянул меня кто-то за язык спросить, а как туда добраться?

Мало того, что прохожие сочувственно улыбались ей, когда она топала с гигантским тубусом, словно несла чертёж стадиона для архитектурной комиссии, так ещё и передать её проблематично. Остановившись у зеркала, она почти не осмеливалась посмотреть в холодное стекло и всё же посмотрела в него, и оно отразило женщину, сияющую, с улыбающимися властными губами, большими глазами и ощущение прислушивания, ожидания чего-то необычного, которое должно случиться прямо резало воздух:

— Карта не влезает, оставлю у стенки, — и добавила про себя: 'ненавижу'.

В груди у неё стало необычайно тепло, словно там поселился яркий шар и исходящий из него фейерверк из маленьких искорок покалывал кожу. Это было почти невыносимо больно и приятно. Она почти боялась дышать, чтобы не раздуть огонь ещё больше, и всё же она дышала, дышала глубоко и свободно. Выйдя на улицу, Вика в последний раз посмотрела на ненавистный ей дом, прикрыла глаза и приняла решение: ноги её больше здесь не будет. Сегодня директор сделал ей предложение и дал время всё взвесить и обдумать. А это ощущение? Такое же восхитительное и неповторимое, как первый поцелуй. Жизнь-то у неё одна, другой не будет! Надо найти в себе силы на то, чтобы соответствовать этому дню, подумала она.

* * *

Жданов летел в Москву давать объяснения в связи с неудачами на фронте, и последние полчаса обдумывал, чью фамилию назвать Сталину. Генерал-лейтенант Пядышев, выбранный на роль мальчика для битья, уже не подходил. Андрей Александрович не нарушал данного им слова, но и удобного соратника, маршала Ворошилова, подставлять не стоило. Климента Ефремовича в лучшем случае отчитают, но так или иначе, его дни на посту командующего Северо-Западным направлением сочтены. И если Сталин спросит его, кто виноват, то он назовёт себя и тут же предложит способы поменять ситуацию в лучшую сторону. Чутьё и полученные сегодня документы, подсказывали, что положительной динамики ожидать не следует, но кое-какие шаги сделать всё же предстоит. Он хорошо помнил из рассказов особо доверенных лиц, как после выстрела в Кострикова в Смольном, на следующий день прибыла комиссия и двести московских чекистов заменили ленинградских коллег, давая понять, что ваш номер восемь, надо будет, спросим. Уберут ли его, Жданова, как в тридцать четвёртом Кирова? Скорее всего — нет, но могут существенно подвинуть и подобного повтора в карьере не хотелось. Жданов не бегал за каждой юбкой в Мариинке, и не позволил бы всяким 'николаевым' застать себя в кабинете со спущенными штанами, да и политиком был гораздо весомее, нежели его предшественник-медоуст. Однако эта 'весомость' могла сыграть злую шутку. Сейчас любая последующая неудача может быть воспринята как зарождение левого крыла партии с пособничеством врагу, и Ленинград ещё долго будут воспринимать не только как колыбель революции, но и опору Зиновьева. Сталин никогда этого не забудет, и Андрей Александрович всегда будет помнить.

Посмотрев в окошко иллюминатора, Жданов заметил один из истребителей сопровождения. Не дай бог случится что-нибудь нехорошее, лётчики пожертвуют собой, но постараются защитить транспортник. Он знал, что у них есть приказ даже идти на таран, в случае невозможности продолжения боя. Вот только получится ли у них? А удастся ли удержать оборону под Лугой? Если применять аллегорию, то надёжный щит Лужского рубежа мог выдержать 37-мм снаряд, а немцы уже лупили калибром семьдесят шесть и то, что дивизии продолжали драться почти подвиг. Однако обороняющийся всегда в невыгодном положении, это понимал даже не имевший военного образования Жданов. Требовать от них наступления, конечно, можно, вот только кто это сумеет всё провернуть без должных резервов? Как один из руководителей обороны, он знал, что в армии наступил тот момент, когда регулярные войска не успевают пополняться прошедшими хоть какое-либо обучение призывниками. Была б возможность провести мобилизацию в апреле, ситуация поменялась бы в корне, но после драки кулаками не машут. Однако смена командующего требовала объяснения, и Жданов несколькими строчками набросал тезисы, об Андрее Никитовиче Астанине: 'способен', 'может', 'верит в победу'. Жаль, детально разработанного плана пока не было, и ожидать его в ближайшее время от штаба Собенникова не стоило. Фронт крошился как перекалённая сталь, и вовремя заткнуть дыру уже считалось трудновыполнимым заданием. Что уж говорить о наступлении? Вместо этого он вёз информацию по воздушным атакам Москвы, номер уже отправленного эшелона из двадцати шести платформ с зенитками и подтверждения о возможном провале по эвакуации Балтийского флота без должного разминирования. С флотом назревала беда. Вместо того чтобы немедля чистить фарватер, тральщики возили бомбы для бестолковой, но политически верной бомбардировки Берлина. К тому же Черчилль регулярно советовал Сталину поскорее уводить из Таллинна флот, а то и вовсе решить вопрос радикально. Однако появиться без каких-либо успехов он не мог, поэтому и отрядил Кузнецова, который не подвёл. 'Осиновая роща' вновь выручила и сделала это как всегда в своём репертуаре. Неизвестный английский разведчик скопировал карту постановки минных заграждений, где ясно указывались координаты 777 немецких и 1261 финских мин. Фотокопия ценного документа ушла вице-адмиралу Трибуцу с требованием немедленно вывезти весь арсенал и начать траление, используя обнаруженное в Таллинне оборудование. Полученный же оригинал спешил в Москву. Жданов хотел лично доложить Сталину и получить от него благодарность. А вот везти валюту в столицу, он посчитал преждевременным решением. На руках всегда должны оставаться одна-две козырные карты. Зато в портфель удачно лёг договор о намерениях в предоставлении кредита вместе с контрактом на поставку радиоламп и телефонного кабеля, что обеспечивало загрузку оставшихся предприятий города на несколько лет вперёд. Лежало там и предложение по нефти-перерабатывающему заводу, но вероятность продолжения была достаточно низкой, да и не интересной первому секретарю горкома. Появится возможность, он о ней заявит, а нет — так нет. На всё, что размещалось за территорией области, его власти уже не хватало, а значит, успех и овации достанутся кому угодно, но не ему. В тех условиях, в которых оказалась страна советов, коней на переправе менять не собирались и Микоян в очередной раз имел возможность порадовать спекулянтов. Положа руку на сердце, всё это занятие около коммерческой деятельностью было не свойственно Андрею Александровичу. Каждый должен заниматься своей работой и нести ответственность на своём участке. Крепкий хозяйственник, безусловно, разбирался в экономике, но сейчас выполнял совершенно не свойственные ему задачи и просто, мимоходом помог своим выдвиженцам и избавил от проблем стратегические заводы, которые, к тому же, уже эвакуировались или находились в стадии демонтажа оборудования. Когда самолёт пересёк Ладогу, Жданов углубился в чтение полученного пакета от Кузнецова. В его руках находилась непривычного дизайна объёмистая папка со стальными защёлкивающимися кольцами, страницы в которой крайне удобно было переворачивать. На обложке, заглавными буквами было написано: 'Poner una pica en Flandes'. Его уже не смущало наличие на листах принятого в советском делопроизводстве грифования. Только вместо фамилий были проставлены цифры, а вместо подписей абракадабра из линий, квадратиков и прямоугольников. Его даже позабавило, что в графе 'получатель документа' так же стоял набор цифр и, судя по всему, так была зашифрована его фамилия. На первых листах шла отражавшая экономическую составляющую области аналитическая подборка. Листы пестрели разнообразными цветными графиками и данными: количество населения, валовый продукт, обеспеченность и потребление продовольствия, эффективность предприятий по каким-то маркерам и коэффициентам, данные по эвакуации, не совпадающие со списками Попкова. Почему-то по убывающей, раскрашенной от зелёного до красного тоннаж флотилии с вспомогательными, транспортными и рыболовецкими судами. В прошлый раз, полученные от американца сведения в аналогичной папке по железной дороге, паровозам и запасам угля сильно помогли. Почти безболезненно разобрались с поставками из Ярославской и Калининской областей, отсрочив крах Кагановича с поста наркома. Сохранили миллионы рублей и создали запас рельс. Умевший вычленять нужную информацию Андрей Александрович, сделал в блокноте пометки, переписав следующие: 'В случае блокады города немцами с юга и финнами с севера, особое внимание следует уделить снабжению предприятий сырьём и вывоза готовой продукции водным путём. Для успешного осуществления следует подготовить инфраструктуру для приёма и отгрузки посредством возведения временных портов на западной и восточной областях Ладожского озера с логистической сетью и складами повышенной защищённости. Создать шестимесячный запас продовольствия, провести ревизию баз 'Заготзерно', обращая повышенное внимание на возможность появления токсичных плесневых грибков рода Fusarium sporotrichiella. Пересчитать логистику мелькомбината ЛКХП. Произвести мобилизацию плавательных средств и озаботиться постройкой новых в размере 15-27% от имеющихся за счёт 50 самоходных тендеров и плашкоутов грузоподъёмностью 15 тонн. Осуществить резервное бесперебойное электроснабжение путём прокладки силового кабеля до Волховской ГЭС по дну озера и трубопровода для перекачки ГСМ'. Предлагалось на берегах Шлиссельбургской губы в бухтах Морье, Новая, Осиновец, Гольсмана и Каботажная выстроить пирсы с подводкой железнодорожного полотна. И снова Жданов сделал пометки. Тут же шли расчёты по строительным материалам, людским ресурсам, задействованной техники и срокам исполнения. К ним прикреплялись листы с общими чертежами плашкоутов, судов и самоходных барж, которыми можно было заметить аналоги паромов Герберта и Зибеля, либо приобрести их сразу или изготовить на верфях города.

Записав, Жданов на минуту задумался. Если проследить ход аналитического расчёта, то получалось, что к концу сентября город подвергнется жестокому испытанию, и Лужский рубеж мы не удержим. 'Не верит в нас аптекарь, — тихо произнёс Жданов, — но и не бежит, сукин сын'.

— Кто сукин сын? — тут же спросил сидевший позади председатель Ленгорисполкома Попков.

— Пётр Сергеевич, — не поворачивая головы, отвечал Жданов, — проверь-ка цифры по эвакуации за четырнадцатое и девятнадцатое число. Люди в Новосибирске уже должны быть, а их всё нет. В Пушкине не порядок. Куда смотрит партийный контроль? Вон, обожаемый советскими детьми фантаст Беляев до сих пор там, а ведь ему дом в Пицунде подготовили. Товарищей от дела оторвали, средства затратили, чтобы писатель творил и ни в чём не испытывал нужды. Профессор Чернов там же. Разберись и доложи.

Попков полез в портфель, а Андрей Александрович нажал тумблер, включая персональное массажное кресло, способствующее снижению артериального давления и сердечных сокращений. После известных событий и рекомендаций врачей, Лёша Кузнецов где-то раздобыл это чудо и теперь во время перелётов спину приятно массировал скрытый под кожаной обивкой механизм. Расслабившись, Жданов продолжил изучение документов. Дальше шёл перечень кораблей с пометками. Часть из них находилась непосредственно в акватории озера, а часть речных несамоходных судов была разбросана по речным стоянкам. Флотилия базировалась в Сортанлахти, буксиры в Шлиссельбурге, тральщики стояли у причалов Осиновецкой базы. Жданов не разбирался в кораблях, поэтому лишь бегло ознакомился и перевернул страницу. Следующий лист был почти копией первого, только графики расчётов вели свои координаты с ноября месяца этого года. В конце шли данные по возможным потерям среди населения области, а так же способы разрешения кризиса и первый секретарь невольно прикусил губу. Такого просто не могло быть. Разрешить в области индивидуальные хозяйства, огороды с арендой земли, хозрасчёт, коммерческая торговля продовольственными товарами, беспроцентный кредит, свободная экономическая зона — разве это выход? Но с другой стороны прогнозы жуткого голода и потери среди людей только старшего возраста в 64% при самом благоприятном исходе. Жданов пролистал пару страниц и вернулся назад. 'Фермерство' — почёл он.

'Почему не колхозы? — задался он вопросом. — Дать оставшимся в области сельским жителям коров и корма с использованием запасов уже возведённого силоса на 25000 кубических метров, после чего выпустить их продукцию на рынок? Выделить семьям рабочих от 4-6 соток земли под дачные хозяйства. Да он в своём уме, плодить зачатки эксплуататоров? Нет, страна не оставит Ленинград и поможет, как и город в свою очередь сделает всё для страны'.

Размышления Жданова прервал Белов, появившийся возле него внезапно и совершенно бесшумно. Хоть воздушный лайнер и был оборудован самой совершенной на то время звукоизоляцией, шум моторов проникал в салон и отображался постоянным гудением, из-за которого шаги были не слышны. В его руках был термос и маленький пенал. Настало время приёма лекарства, а вместе с ним напоминание о зависимости.

9. Орешек ещё держится.

За округлой купольной крышей яхт-клуба, омытой последними летними дождями, шумело озеро. Гребни волн, словно языки пламени, лизали пирс, силясь дотянутся до мачты с фонарём или хотя бы облизать резиновые кранцы по бокам причала. По серому небу торопливо проплывали облака и, теряясь за пеленой тумана, спешили куда-то на восток. На берегу, у самой воды, промеж кривоватых сосен громоздился ангар, выкрашенный в песчаный цвет берега и накрытой сеткой. За ним, у дороги размещались три площадки с направленными в хмурое небо орудийными стволами муляжей зенитной артиллерии. Справа от ангара ютился маленький домик с открытой верандой, столиками и составленными на них стульями. Напротив кафе на волнах покачивалась 'Ведьма', волны били в её борт как колотушка в бас-барабан, и над этим многоголосым шумом волн и ветра дрожал поднятый у гакаборта флаг. У флагштока, на корме стоял Смоллетт и всматривался на дорогу. С утра прошла погрузка и заполненные трюмы верный признак дальнего похода. Вечный пленник корабля, прикованный мёртвым якорем, он напоминал старого пирата, продавшего морскому дьяволу свою душу и не смеющего покидать судно. Наконец на берегу показался свет фары, и мотоцикл буквально ворвался на пирс. Соскочивший с седла человек в военно-морской форме с нарукавной повязкой быстрым шагом дошёл до трапа и перебрался на борт яхты.

— Приказ для капитана, — сказал посыльный, приложив к бескозырке правую ладонь, после чего порылся в переброшенной через плечо холщовой сумке и, зажав в руке искомое, стал ожидать.

Кое-как понимавший русский язык, Смоллетт представился, так же прикоснувшись кончиками пальцев к козырьку фуражки отдав честь и, расписавшись в получении, принял пакет у краснофлотца. 'Вот и пришло время сослужить настоящую службу', — тихо, почти про себя произнёс он, отправляясь в свою каюту, и гаркнул, как простуженный морской волк, с хрипотцой: — разбудите Янсена, камбалу мне за ремень! Пусть старый филин шевелит поршнями!

Катание детей по Ладоге и проходы по Неве за последние месяцы в расчёт он не брал, это не служба, а так, увеселительная прогулка, хотя о некоторых моментах он бы предпочёл забыть. Как бы не был опытен капитан, тем не менее, с первого раза пройти Неву без лоцмана у него бы, скорее всего не получилось и снаряды для 'эрликонов' с испанским вином в конце июля не добрались бы до Кронштадта. Теперь Ричард мог бы и сам провести яхту через Ивановские пороги ночью, но со старым проводником было надёжнее и в силу обстоятельств — необходимо. Поднятый под краспицу до упора красный гостевой флаг, обязывал соблюдать законы предоставившей стоянку страны даже во время войны. Убелённый сединой ингерманландский финн по Crew-List (Судовая роль) числился штурманом и помполитом на яхте и неполных сорок лет исполнял обязанности лоцмана на Неве, пока колени не перестали сгибаться, а сверху не спустили приказ о выселении. И быть бы старому сейчас где-нибудь на Енисее, кабы судьба не распорядилась иначе. К счастью и взаимной выгоде, с недавних пор он проживал с семьёй дальнего родственника в Коккорево, и начальство случайно вспомнило, что с тридцать девятого имелся за ним кандидатский стаж в партии. Последнее обстоятельство позволило занять должность, без которой казалось немыслимо существование команды на кораблях в Советском Союзе и оставаться лоцманом. Старик никуда не лез, когда надо — делал свою работу, а в основном, борясь с подушкой, отрабатывал свой номер и всех устраивал. Но всё чаще команда стала замечать, что кэп и помполит подолгу говорят за жизнь, перемешивая английские и русские слова, потягивая пиво, а иногда и кое-что покрепче.

На глаза капитану Янсен попался даже раньше, чем ожидалось. С помощью словаря, интуиции, штурманского транспортира и старика, Смоллетт стал переводить послание, делая пометки на карте. Едва маршрут был проложен, как в каюту постучался радист, просивший капитана прийти в радиорубку.

'Кэп, — произнёс он. — Босс на связи, поторопитесь, погода портится'.

Первые сказанные слова, когда капитан покинул закуток с рацией между переборками, не касались ремня и камбалы. Он вообще не проронил ни слова и уже в кают-компании, когда весь экипаж ждал от него известий, произнёс:

— Будет жарко. Русские эвакуируют свой флот из Таллинна. Мы станем подбирать тех, кому не повезло искупаться в море. Роберт, — Смоллетт перевёл свой взгляд на молодого матроса, — босс уверен, что в этот раз тебе найдётся работа. Проверь машинку от и до. Хоть мы и выполняем миссию по спасению, я не намерен корчить рожу и слать проклятья, если по нам будут ссадить с неба.

Смоллетт пронзительно посмотрел на членов команды, словно выискивал незначительную слабину в душах своих ребят. Все молчали и следили за его глазами.

— Думаю, нам стоит взять дополнительную помпу? — прервал тишину механик. — Близкий разрыв может способствовать образованию течи.

— Возьми, — хотя как по мне, угроза надвигается совсем с другой стороны. Из Таллинна мы пойдём с пассажиром и это ни кто иная, как Виктория Бэссил.

— Та самая? Из газеты?

— Да, та самая и как подсказывает мне моё воображение, эта дамочка и спокойная жизнь не уживаются в одной лодке.

* * *

От причалов, захлёстанных морской водой, перевёрнутых лодок, просмоленных баркасов, стальных катеров, стоящих на туго натянутых пеньковых канатах, тянуло смолой, рыбой и крепким дёгтем. Смоллетт посматривал на часы и в небо. Рядом суетились таллиннские рыбаки, зло косясь в его сторону, но капитану на эти взгляды и ругань было наплевать. Пусть захлебнутся в своей ненависти. Не он дал распоряжение затопить суда. Вряд ли кому-нибудь из находящихся здесь людей война принесла счастье. Точно уж не этим рыбакам и ему. Смоллетт знал цену труду, но был чужд сочувствию. Он относился к тому типу людей, которые считали, что с каждым прожитым годом человек поднимается на пару шагов в гору и видит чуточку больше. И эти знания укрепили его в мысли, что у каждого своя радость и своё горе. Всё сугубо личное. В компании только пить хорошо. Впрочем, отнять затопленные баркасы у моря не такая уж и невыполнимая задача: взморье Балтики не пугает своими глубинами. Не зря же они выносили всё мало-мальски годное на берег. Сложнее будет со сброшенными в море вагонами, но только лишь сложнее. Стало быть, злость не только за имущество. Наконец катер по соседству отдал швартовы и, набирая ход, стал выходить на фарватер бухты. Как только расстояние превысит два кабельтовых, настанет пора уходить и 'Ведьме'. Окутавшись дымом из труб, третий караван судов покидал Таллинн. Море не противилось, а небо пока было чистым. Всё изменилось через пару часов.

Корабли сопровождения вели огонь. Дальномерщики и артиллеристы, минёры и электрики, радисты и машинисты и даже вестовые — все они — от командиров, стоящих на мостиках, до трюмных и механиков, находившихся в глубинах кораблей на своих постах, — все слились в одном стремительном, слаженном действии. Нанести как можно больше урона противнику и уцелеть самим. Все боевые корабли, их орудия, механизмы и люди как бы превратились в грозные и могучие существа, нацеленные для разящего удара. Но редко бывает так, что с противоположной стороны смиренно ждут снарядов, небо прозрачно и приветливо, а с глубин не поднимаются мины. Без потерь не обошлось. Невозможно скрыть от противника такое массовое перемещение кораблей. И если первый налёт бомбардировщиков с горем пополам отбили, то следующий наделал бед. Корабли сопровождения ставили дымовую завесу, но немецкая бомба всё же нашла свою цель и старый пароход, перевозящий станки и какое-то железо стал крениться на правый борт. Всё, что было плохо закреплено, поспособствовало дальнейшей трагедии. За неполные двадцать минут, отчаянно дымя трубами, судно пыталось сохранить остойчивое положение, экипаж боролся за живучесть, как следующая бомба поставила на этом крест. До острова Родшер было рукой подать, но не успели.

* * *

'С вами Виктория Бэссил и мы находимся на борту прогулочной яхты 'Ведьма', порт приписки Сити-Айленд, штат Нью-Йорк. На рассвете мы покинули порт древнего города Таллинн, фильм о котором я представлю в ближайшем будущем. Три дня погода не давала нам выйти в море, но нашими молитвами всё наладилось. Отдельно хочу поблагодарить нашего русского спонсора, предоставившего новейшее киносъёмочное оборудование. Съёмка ведётся на пока ещё не запатентованную камеру снимающую изображение и записывающая звуковую дорожку одновременно. Сейчас время чая и капитан Ричард Смоллетт любезно согласился на интервью'.

Камера дала общий вид, показала несколько судов вдалеке, развивающийся на корме флаг и сосредоточилась на капитане яхты в строгом кителе с фуражкой со значком 'Hudson River Yacht Club' на лацкане и чашкой в руке. Смоллетт выглядел довольным и высокомерным, как и положено американским капитанам. Столовые приборы сверкали на кремовой скатерти, из носика чайника поднимался лёгкий пар. И если капитана яхты показали до пояса, то девушку во всём великолепии от головы до ног. Виктория красовалось в безупречном белом костюме и шляпке. Полувоенная одежда выгодно подчёркивала все её достоинства, оставляя широкое поле для фантазий и желаний. Лет пять назад её бы назвали концентрацией пошлости, но сейчас это был стиль, которому вскоре многие начнут подражать. Она уже как-то демонстрировала этот наряд на Финляндском вокзале, только сейчас длина юбки скрывала немного меньше восхитительных ножек.

— Мистер Смоллетт, — произнесла Виктория, — я поражена вашими наградами: победитель гонки на буерах на Гудзоне, десятки побед в гандикапах, победитель кругосветной регаты, кубок 'Сотни гиней' (кубок Америки).

— Да, задали мы тогда на старом 'Энтерпрайзе' с Гарольдом Вандербильтом жару. У нас стояла четыре тысячи фунтовая дюралюминиевая мачта, позволявшая ловить парусами столько ветра, сколько могли. Ни у кого такого не было, и Хирд уступил нам в четырёх гонках на пятом 'Шэмроке'. В тридцать четвёртом я свалился с простудой, 'Рэйнбоу' ушёл без меня, а в тридцать седьмом Майк вновь позвал вашего покорного слугу на 'Рэйнджер' и снова 4:0.

— Майк это...

Капитан сделал глоток чая и важно произнёс:

— Не все могут называть Гарольда Стирлинга Вандербильта Майком.

Бэссил подмигнула на камеру, мол, теперь стоит ожидать интервью и со знаменитым в определённых кругах Вандербильтом.

— Да вы самый настоящий герой, — продолжала она.

— Просто я хорошо делаю свою работу.

— Мистер Смоллетт, не скромничайте. Вы представляете старейшую династию моряков. Ваш прапрадед был знаком с Бенджамином Франклином, участвовал в бою в составе эскадры Джона Пол Джонса у мыса Фламборо-Хед, командовал бригантиной. Я знаю, что вы не расстаётесь с одной реликвией, которую Джонс передал за заслуги вашему предку, а именно флаг с 'Серапис', первый флаг США, увиденный в Европе. Насколько я помню курс истории, этот 44-х пушечный корабль в итоге оказался во Франции.

— Ваша правда, миссис, — ответил капитан. — Джон был вынужден передать 'Серапис' в дар французам. Мой прапрадед был в составе делегации на аудиенции у Людовика XVI. Тогда это была необходимость, но отдавать с кораблём флаг, на такое никто из моряков пойти не мог.

— И эта реликвия храниться сейчас на этой яхте?

— Абсолютно верно, миссис. Камбалу мне... хм...

— Вы не боитесь, что с этой ценностью, я бы сказала с достояние нации, может что-нибудь случиться? Ведь по своей значимости, первый военно-морской флаг США можно сравнить и с Декларацией Независимости.

— Не беспокойтесь миссис, в случае беды, я поступлю как мой прапрадед, оберну флаг вокруг своего тела и спасу его.

— Скажите, мистер Смоллетт, а могли бы вы показать для меня и американских зрителей этот флаг?

— Это можно устроить, — недолго думая, произнёс Смоллетт. — Я дам команду поднять 'John Paul Jones'. Давненько оно не покидало рундука. Пусть полотнище почувствует свежий запах моря.

Пока матрос побежал к рундуку, Виктория задала неожиданный вопрос:

— Мистер Смоллетт, я не прощу себе, если не выясню, откуда появилось ваше выражение про ремень и камбалу.

— Я начинал простым матросом и работал на канатах, — охотно стал делиться воспоминаниями Ричард. — Чтобы пеньковые канаты не гнили, их смолят, и тягать их можно только в рукавицах. Эти рукавицы плоские, как эта рыба. Новички часто, по причине бестолковости, где ни попадя оставляют грязные рукавицы, а боцман заставлял матросов прятать их под ремень. Наш так часто повторял это, что у меня вошло в привычку.

Камера показала лицо Виктории, и она, делясь своим мнением произнесла:

— Я просто млею, когда капитан произносит эти слова, — и улыбнулась той самой улыбкой, которую мужчины и женщины называют с одной и той же буквы 'Б'. Только в первом случае можно посмотреть на небеса, а во втором это слово сходно с незаурядным ругательством.

Когда шёл подъём флага, Виктория звонким голосом пропела несколько куплетов 'Знамя, усыпанное звёздами' как звук на общем фоне сменился противным гулом и буквально в кабельтове от яхты вырос фонтан из воды от разорвавшейся бомбы. Камера тут же задрала объектив в небо и сняла немецкий самолёт, а потом еще один и ещё. Все они сбрасывали бомбы. Вдруг по воде прошла отчётливо видимая линия из всплесков и несколько пуль угодили в яхту и даже в рынду, отчего колокол издал несвойственный 'бом-м-м', а флаг на флагштоке стал сползать. Перебитый линь завертелся и поспешил вверх, как погибшая душа.

'Камбалу мне за ремень! Нас атакуют! Защищайте флаг! — кричал Ричард Смоллетт, оказавшись под обстрелом.

В какой-то момент из люка яхты высунулась голова.

'Кэп, получен сигнал 'SOS', санитарный транспорт терпит бедствие'.

'Идём на помощь!' — отдал последнюю команду капитан.

После этих слов водяной столб обрушился на яхту, и камера потеряла равновесие.

В кинозале, где происходил просмотр ещё не вышедшего в прокат документального фильма, воцарилась тишина. В помещении находились президент Рузвельт и Джозеф Дэвис, принёсший бобину с киноплёнкой.

— Прокрутить ещё раз, мистер президент? — раздался голос из динамика распорядителя кинозала.

Рузвельт отрицательно покачал головой.

— Нет, благодарю вас. Думаю, смотреть такое дважды — это уже слишком для моего здоровья.

Президент стукнул пальцами по краю коляски и моментально появившийся слуга развернул кресло к Дэвису. Ничего нельзя было прочитать на лице Рузвельта, словно паралич коснулся не только ног, а всего тела сразу. Только пальцы, вцепившиеся в мягкие кожаные подлокотники кресла, выдавали его настроение.

— Джо, есть возможность не знакомить широкую публику с этой лентой? — произнёс он.

— Время упущено, Фрэнк. Эта грымза Сисси Паттерсон уже организовала шоу. Показ начнётся сегодня вечером. Я получил копию три часа назад, и нет гарантии, что она не единственная.

— Как это всё не вовремя, — проворчал Рузвельт. — А может, найдётся пару парней, которые устроят своё шоу?

— Я бы не советовал. В доме Сисси соберётся весь рафинад. Да и что в этой хронике такого, из-за чего ты хочешь рискнуть?

Рузвельт снял очки и стал старательно протирать стёкла замшей.

— Флаг, Джозеф, — с капелькой разочарования в голосе, констатировал он. — Девчонка точно подметила, что его можно сравнить с декларацией. Для простого американца это слишком много. Авиация Германии обстреляла не просто наш флаг, а реликвию. Флаг первой победы. Нашей стране сто шестьдесят пять лет, у нас нет того вороха истории, которым может похвастаться любой из этой европейской своры. У нас форт Самтер и Винчестер, а у них Канны и Ватерлоо. Разницу улавливаешь? После просмотра киноленты мы угодили в ситуацию, когда тебя взяли 'на слабо' и вывернуться не получается.

— Этот Смоллетт сам полез спасать русских.

— Сам, потому что это долг моряка , и я знаю об этом лучше тебя. Но сначала его бомбили, а потом прошлись из пулемёта. По прогулочной яхте из пулемёта, это знаешь, не случайный выстрел съехавшего с катушек идиота в каске! Я ума не приложу, был он в нейтральных водах или нет, да и неважно это сейчас. Ты сам в курсе, что к нам пока не лезут, даже несмотря на все наши действия и заявления. Но флаг... я не хочу остаться в памяти народа президентом, который не пошёл защищать свой флаг.

— Можно провести расследование, — подал идею Дэвис. — Мы не признали вхождение Прибалтийских республик в состав СССР, и если нападение произошло в территориальных водах Эстонии, то и спрос с неё.

Президент сделал жест рукой, словно отмахнулся от назойливой мухи. Прищурившись, он спросил:

— А где сейчас эта яхта и её капитан? Я заметил на кителе Смоллетта знак нашего яхт-клуба.

— Вот тут всё плохо. — Джозеф Дэвис вынул из кармана платок и высморкался. — Яхта не пришла в Кронштадт. Она вообще никуда не пришла. Экипаж и пассажиры, за исключением одного пропали без вести. Оператора Виктории Бэссил подобрал катер, он чудом спасся благодаря кинокамере. Камера ценою в 75 тысяч была оборудована химическим надувным мешком, и он был пристёгнут к ней. Вне всякого сомнения 'Ведьму' потопили.

— Цугцванг, — сказал Рузвельт и сжал подлокотники кресла. — Есть возможность побеседовать нашим ребятам со спасшимся?

— Он в русском госпитале, в Петербурге.

— А как же плёнка попала к нам?

— В съёмочной группе Бэссил было правило, которое, кстати, поддержала Паттерсон для своих военных корреспондентов, носить на себе жетон. Помимо личных данных, на нём написано о вознаграждении в двести долларов за сам жетон и две тысячи в случае спасения его владельца. Из госпиталя позвонили в посольство в Москве, попали на помощника атташе по культуре, а тот не проявил усердия и вместо того, чтобы мчаться в больницу, посоветовал обратиться в офис к моему знакомому по месту.

— Это к тому, у которого бизнес с советами в Петербурге?

— К тому самому. Владельцу компании 'Осиновая роща'. Таким образом, он решил добавить ему проблем в виде двух тысяч.

— Напомни мне отозвать домой столь недальновидного юношу по культуре. Продолжай.

— Кто-то из 'Осиновой рощи' наведался в госпиталь и, судя по всему, забрал все вещи оператора Бэссил. После чего отправил телеграмму Паттерсон, и та оплатила доставку самолётом.

Рузвельт на минуту отвлёкся, что-то записав в дневник.

— Давно пора поставить вопрос об открытии Генерального Консульства во второй столице России. Слишком большая страна. Ты можешь связаться со своим знакомым? У меня возникло пару вопросов относительно его письма.

— В принципе, возможно. Он уже неделю как в Перу.

— Что он там делает? — поинтересовался президент.

— Сегодня многие американцы в Перу и Эквадоре. Наверно, как и все, продаёт оружие.

— Джозеф, — тихо произнёс Рузвельт, — я редко прошу у тебя совета.

— Фрэнк, я бы обвинил во всём русских.

Президент позволил себе сморщиться. В принципе, старый друг предлагал надёжный вариант. США не посылали Смоллетта в Россию, и как он там оказался это его личное дело. Что же касалось корреспондентки, так у неё работа такая, совать свой нос туда, куда честный американец не полезет. Да, будем разбираться и к тому времени, как, не нарушая планов, всё пойдёт своим чередом, признаем, что во всём виновата Германия. Но все будут помнить, что знамя победы было осквернено и произошло это при его правлении. Рузвельт ожидал другого совета, чтобы в случае чего он всегда мог сказать: 'Даже Джозеф говорил так, а его нюх никогда не подводил'. Но Дэвис струсил, испугался ответственности произнести, что если тебя мутузит хулиган, нужно давать сдачи, иначе просто забьют.

— Я уже думал об этом, — сказал Рузвельт, — но версия очень уязвима. Даже если у меня получится убедить Сисси, плёнка всё равно рано или поздно всплывёт и будет только хуже. Самое неприятное в этой истории то, что мы сами создали такой прецедент в угоду своим амбициям. Мы настолько увлеклись манипулированием сознания масс, что обыватели стали думать, будто историю делают маленькие люди. Такие обычные горожане, которых каждое божье утро можно встретить, выходя из дома, и которые перестают быть таковыми, попадая в исключительные ситуации. Кстати, ты дрался в детстве?

— Я уже и не вспомню.

— А мне приходилось. Спасибо, что не забываешь меня, Джозеф. Всегда рад тебя видеть.

Когда Дэвис покинул Белый дом, Рузвельт вызвал Стивена.

— Ирви, не откладывая, свяжись с посольством русских и пригласи приехать посла на чай, к пяти часам сегодня.

— Что-нибудь ещё, господин президент?

— Разыщи Гарримана, похоже, ему придётся лететь в Москву раньше запланированного и вызови ко мне Александра Серзла .

Сама церемония чаепития президента и посла заняла не более четверти часа. Константин Александрович силился понять, что происходит, и отчего процедура проходит тет-а-тет, чего раньше не случалось. Были обсуждены ничего не значащие проблемы, сказаны пожелания здоровья Сталину и даже поговорили о погоде и искусстве. Ни слова не прозвучало про Персию, хотя о ней следовало говорить в первую очередь. Внезапно разговор зашёл о расширении дипломатического представительства и возобновлении работы Генеральных Консульств в Сиэтле и Ленинграде. Наконец к Рузвельту подошёл один из помощников и доложил о решении какого-то важного вопроса.

— Господин посол, — президент выглядел хмуро и его слова прозвучали даже враждебно по отношению к послу. — Я хотел бы узнать у вас, располагаете ли вы временем посетить сегодня в семь часов мероприятие, которое состоится в Вашингтонском клубе под патронажем Сисси Паттерсон?

— Вы заинтриговали меня, господин президент Соединённых Штатов Америки.

— Полно вам, мистер Уманский. — Мы с вами просто пьём чай и весь этот дипломатический этикет можно воспринимать как оставленный в гардеробе зонтик: мы о нём помним, но он нам не требуется. В этом кабинете дождя не ожидается.

— Со всем уважением, господин Рузвельт.

Президент позволил себе короткую улыбку краешком губ.

— Я тоже посещу это мероприятие сегодня, и кое-что скажу на публике.

— Я обязательно буду присутствовать, господин Рузвельт.

Президент кивнул. Он вообще мог никак не выражать свои чувства, но этот кивок означал, что с Уманским только что установлены если не приятельские, то уже ни такие холодные, как были раньше отношения.

— Ирви передаст вам пригласительные билеты, но перед этим, я хотел бы обратиться к вам с личной просьбой.

— Всё, что в моих силах, господин Рузвельт.

— Когда-то мой дядя основал яхт-клуб на Гудзоне. Я и сам имею честь состоять в нём с раннего детства и очень трепетно слежу за всем, что происходит в нём. Так вот, один из его уважаемых членов, мистер Ричард Смоллетт, пару дней назад пропал в море неподалёку от Таллинна. Он путешествовал на яхте 'Ведьма' и на борту находились американские граждане. Я хочу знать, где они сейчас?

— Я наведу справки, господин Рузвельт и извещу вас в самые кратчайшие сроки.

— До встречи мистер Уманский.

Константин Александрович поднялся со стула, вежливо поклонился и покинул кабинет. В коридоре секретарь передал ему пригласительные билеты и напомнил время и адрес: 15, Dupont Circle NW. Когда машина ехала на 16-ю улицу, где располагался особняк в стиле бозар George Pullman House, известный с 33-го года как здание Посольства СССР, Уманский составлял текст, который немедленно, после стола шифровальщика будет передан в Москву. И если все пружинки, винтики и шестерёнки государственного механизма сработают как надо, то к началу следующей недели он будет располагать всей информацией по этому Смоллетту. Машина резко повернула направо и въехала в открытые кованые ворота.

— Константин Александрович, — обратился к нему дежуривший сержант, едва Уманский оказался в вестибюле. — Полчаса назад здесь был председатель общества Russian War Relief, товарищ Фунт, он оставил для вас посылку и письмо, сказав, что это очень срочно.

— Так и сказал? — шутя, и с приподнятым настроением поинтересовался Уманский.

— Зачитал по бумажке. По-русски он совсем ничего не понимает.

Уманский вскрыл конверт из хлопковой бумаги в своём кабинете и тут же посмотрел на часы — времени до начала мероприятия оставалось совсем немного, но он почему-то был уверен, что сейчас получит объяснения по многим мучавшим его вопросам. В конверте было два письма. Одно на официальном бланке и отпечатанное машинным способом, а второе написано от руки.

'С глубоким сожалением извещаю вас, что общество помощи 'Russian War Relief' временно вынуждено приостановить свою деятельность в связи с незаконным арестом финскими ВМС одного из учредителей общества Виктории Бэссил. С уважением, председатель Арчибальд Билл Фунт'.

Следующее письмо было более информативным.

'Константин Александрович, здравствуйте. В акватории Балтийского моря, где миссис Бэссил путешествовала на яхте 'Ведьма' (капитан Ричард Смоллетт), судно подверглось атаке германскими самолётами, в результате чего было потоплено. Часть экипажа и пассажиры были подобраны катером финских ВМС 'VMV-17' и арестованы. К нашему сожалению, в нарушение всех морских законов и конвенций, капитан финского катера потребовал выкуп за миссис Бэссил в размере 200 тысяч долларов. Связь с похитителями мы поддерживаем через бывшего члена команды 'Ведьмы', штурманом Янсеном, который сейчас находится в Швеции и действует по указке похитителей. Судьба членов экипажа не выяснена. Умоляю, если вам станет что-либо известно, прошу сообщить телеграфом по указанному адресу, либо позвоните по телефону Виктории в Вашингтоне. Так же можно отправить информацию в Швецию, в Хабо, замок Скоклостер на имя Карла Магнуса фон Эссена, являющегося родственником Виктории. Из его телеграммы мы узнали о случившемся. С уважением, Арчибальд Билл Фунт'.

P.S. 'Вы можете воспользоваться нашими телефонными линиями проложенные через Берингов пролив. Для этого нужно позвонить на наш коммутатор в г. Питерсберг и дать команду оператору соединить с нужным городом, либо воспользоваться таблицей кодов и связываться напрямую. Используйте только наш телефонный аппарат. Все инструкции Вы обнаружите в посылке'.

Уманский вызвал начальника охраны и когда он услышал вердикт, что осмотрен обыкновенный телефонный аппарат, пусть и необычного дизайна от компании 'AT&T Bell Laboratories', попросил подключить его к телефонной сети. Загвоздка вышла со вторым ящичком. Алюминиевый параллелепипед с флажковым тумблером и небольшим оконцем, под которым просматривался экран кинескопа, оказался неразборным. По крайней мере, первичный осмотр не выявил ни винтиков, ни каких-либо защёлок. На него устанавливался ещё один прибор, похожий на компактный фотоаппарат, от которого шёл кабель со штекером.

— Что будем делать, Константин Александрович, — спросил у Уманского начальник охраны.

— Собирай по инструкции. Под мою ответственность.

Минут через десять прибор и ящик были готовы к использованию. Потребовалось электричество, но оказалось, что принёсший посылку Фунт позаботился и об этой мелочи. Вложенного в посылку удлинителя с лихвой хватило от розеток до стола. Включив переключатель, зеленовато-серый экран кинескопа засветился, и появилась надпись: 'Видеотелефон включён'.

— Ух, ты! — восхищённо произнёс начальник охраны. — Видеотелефон! Я слышал, что у немцев, на олимпиаде что-то похожее демонстрировали. Можно было видеть того, с кем говоришь по телефону. Но там кабинки, а тут простой ящичек.

— Вот мы и проверим.

Работу аппарата Уманский решил опробовать, позвонив на коммутатор. На экране всё так же продолжала гореть надпись, а в динамике трубки раздалось:

'Коммутатор Питерсберга, оператор четырнадцать, чем могу помочь?'.

— Э-э... соедините, пожалуйста, с офисом мистера Фунта, — первое, что пришло в голову, произнёс Уманский.

'Пожалуйста, назовите город и номер'.

Уманский извинился и положил трубку.

— Где наш телефонный справочник? — спросил он.

Вскоре события повторились, только теперь оператору были сообщены все данные абонента, и после соединения на экране кинескопа стало видно лицо юноши. Поправив очки, он несмело выдавил из себя: 'алло', заинтересованно поглядывая куда-то влево. Через секунду послышался ещё один голос, явно принадлежащей женщине: 'Яша, сколько раз я тебя просила не подходить к телефону, когда я тут?'

Лицо юноши исчезло, и вместо него с экрана стала смотреть миловидная девушка, похожая на мексиканку или испанку с глубокими глазами, обращёнными на собеседника и сияющим лицом с чудесной улыбкой.

'Прошу простить, офис 'Aspen Grove', меня зовут Мария, чем могу помочь?'

Уманский официально представился и объяснил цель звонка.

'Мистер Фунт сейчас в командировке, в Вашингтоне. Он остановился в отеле 'Mayflower', я передам ему о вашем звонке'.

— Спасибо. Я позвоню в отель, — сказал посол и повесил трубку.

На экране вновь возникла прежняя надпись. Вскоре был осуществлён звонок в Москву, в наркомат иностранных дел и девушка на коммутаторе общалась с Уманским по-французски, как это было принято в международном телефонном сообщении, но видеосвязи, как с офисом 'Aspen Grove' больше не было ни с кем.

— Вот что, — сказал Уманский, обращаясь к начальнику охраны. — То, что у нас появилась телефонная связь с Москвой это хорошо. Но насколько она безопасна, это вопрос из вопросов. Есть протокол, его и станем придерживаться. Отправь по своему каналу информацию об этой технике.

Приезд Рузвельта в дом Сисси особого переполоха не вызвал. В Дюпон-Серкл, в своё время, частенько наведывалась и кандидаты в президенты, и сами президенты, и их дети. Тут хорошо знали дочь Теодора Рузвельта (шестиюродный брат Ф.Д. Рузвельта) Алису, и сам Франклин Делано Рузвельт бывал здесь, но другом никогда не значился. Тем не менее, неофициальный визит он нанёс. Появившись сразу после демонстрации документального фильма, в клубном костюме, который больше подходил для кают-компании, он являл собой решительность и уверенность. Следовавший с ним слуга выкатил кресло в центр зала, привычным движением затянул тормозной стопор и замер рядом, растворившись в мощнейшей ауре президента. Рузвельт дождался, пока руководитель по связи с общественностью армии США Срезел его представит, как того требовал этикет при собрании общественности, с прищуром осмотрел публику, отметил наличие посла Великобритании в США Эдуарда Галифакса и сделал неожиданное для всех заявление:

— Час назад я отдал распоряжение американским военно-морским силам открывать огонь на поражение в любое германское военное судно, — произнёс Рузвельт.

Сисси с безумством в глазах посмотрела на своих корреспондентов и с сожалением отметила, что ни один урод не сообразил заснять эту речь ни то, что на киноплёнку, а даже на фотоаппарат. Все собрались выпить и закусить, позабыв о своих профессиональных обязанностях. 'Будь тут Бэссил, — сквозь слезу обиды, подумала она — эта оторва и интервью взяла бы у Рузвельта, и о его любовных интрижках бы расспросила, послав подальше всю эту чопорную публику. Даже Адела Роджерс не смогла бы выполнить эту работу лучше. Геринг — сука! Такую перспективную девочку на миллион загубил, не прощу!'.

Внимательно следя за реакцией публики, а тут присутствовали в основном изоляционисты, Рузвельт с удовлетворением отметил нарастающее чувство страха у толпы. Сдержав ухмылку, он пересёкся взглядом с Уманским и тот показал рукой на нагрудный карман, давая понять, что с ним находится нечто, что можно передать. И пока президент отдавал указания Александру Срезлу, Уманского перехватила Сисси.

— Господин посол, — сказала она, — не секрет, что я неважно отношусь к большевистской России, вы слишком много отняли у моей семьи, но мне не безразлична судьба моей сотрудницы Виктории, последнее интервью которой вы только что видели на экране. Я представляю четвёртую власть в Америке и требую объяснений.

Хозяйку дома часто замечали и корили за пристрастие к спиртному, и сейчас в её руках был неизвестно какой по счёту бокал с шампанским. Косметика умело скрывала возрастную потраву, а в её глазах так и играли бесенята. Константин Александрович даже на мгновение подумал, что назревает скандал.

— Каких вы требуете объяснений госпожа Паттерсон?

Сократив дистанцию до ширины ладони, она почти на ухо произнесла:

— Вы наверняка знаете больше, чем все остальные здесь. Вы были в Белом доме перед приездом ко мне, это вы притащили сюда этого несносного калеку, который спит и видит, как бы втянуть страну в новую войну и пополнить копилку своей и приближённых семей на пару сотен миллионов.

— Война, так или иначе, уже идёт, госпожа Паттерсон. Ваша журналистка, отчаянно смелая девушка, которой я искренне восхищаюсь. И отдавая дань её профессионализму и доброму сердцу, я так и быть перескажу вам письмо, которое мне сегодня принесли.

— Она жива?

— Да. Виктория находится в плену.

— Ни слова больше, господин посол, — Сисси отсалютовала бокалом — к нам идёт Александр Срезл, а я его терпеть не могу. Я разыщу вас.

В десять, когда с утренними американскими газетами интересующаяся событиями публика была ознакомлена, и началось обсуждение новостей, затронувшее не только биржевые котировки, но и струны гордости всей нации, к посольству СССР подъехал почти неузнаваемой марки чёрный лимузин довольно раннего года выпуска, но от этого не ставший ни на доллар дешевле. Несомненно эксклюзивное, вышедшее из ателье с громким именем авто редко теряет в цене, скорее наоборот. Дежуривший у здания полицейский выпрямился и проводил заинтересованным взглядом автомобиль, которому в виде исключения были открыты ворота. Не доверяя памяти, он записал в блокнот номер и, пройдя пару шагов, опёрся спиной о стену, скучая и посматривая по сторонам.

Паттерсон приехала лично. Она была одета в чёрное шёлковое платье, на голове была округлая шляпа с вуалью, которая скрывала всё ещё привлекательное, но уже беспощадно подвергаемое испытанию возрастом выбеленное лицо пятидесяти шестилетней женщины. Движения её были плавны и выверены, вряд ли кто-нибудь из её сверстниц мог так грациозно покинуть автомобиль, как это сделала она. Длинное платье не способствовало простому решению, и Сисси продемонстрировала натренированность своих мышц, вспорхнув с сидения, почти не опираясь на поданную Уманским руку. Если бы визит носил официальный характер или Паттерсон прибыла бы по приглашению, то Константин Александрович встретил бы гостью у дверей и с разрешения, проводил в свой кабинет, где предоставил бы полученное вчера письмо. Но подав руку даме при выходе из машины, он продемонстрировал дружеское отношение и тем самым заслужил пару очков в глазах женщины.

— Мистер Уманский, вы смогли меня удивить дважды, — проговорила Сисси, так и не притронувшись к предложенным напиткам. — Йозеф, мой бывший ненормальный муж, имеет родство с фон Эссенами через графиню Хёдвиг Элизабет Мария Амалия Пайпер и моя дочь Фелиция Леонора, судя по всему, пятиюродная сестра Виктории. А это значит, я не зря приметила девочку. Прошло больше тридцати лет, как я не видела Карла Магнуса и по понятным причинам, связи мы не поддерживали. Но мне кажется, со мной он будет более откровенен, чем с вами.

— Вы знаете наше отношение к дворянству и их к нам, — произнёс Уманский. — Думаю, вы абсолютно правы. Если у вас получится что-нибудь выяснить, прошу сообщить.

Паттерсон отложила письмо в сторону и задала послу вопрос:

— А что вы собираетесь делать со своей стороны?

Если по существу, то ничего он сделать не мог. К тому же Константина Александровича, судя по всему отзывали, даже несмотря на успехи вчерашнего дня. И любое лишнее движение по частным интересам могло обернуться нехорошим стечением обстоятельств уже дома. Поэтому он отделался общей фразой.

— СССР в состоянии войны с Финляндией и мы собираемся победить.

Мисс Паттерсон усмехнулась.

— Судя по вашим успехам, это настанет не скоро. Как всегда, всё придётся брать в свои руки. Смотрю я на вас, мужчин, и задаюсь вопросом: а вправе ли вы носить брюки? К вам, мистер Уманский, это не относится. Кстати, а нельзя ли отправить парочку серьёзных парней в эту Финляндию и разъяснить тому мерзавцу, что такое хорошо и что такое плохо, да так, чтобы все запомнили? Как раньше разбирались с пиратами?

— Вешали.

— Вот! — Паттерсон всем своим видом соглашалась с правильным ответом.

— Официально, я могу выразить лишь озабоченность.

— На вас точно брюки? — нагнувшись под стол, произнесла Сисси.

Уманский покраснел. Бесцеремонность Паттерсон была ему известна, но это подглядывание перешло все рамки приличия. Однако Сисси Паттерсон прощалось многое и ещё столько же будет прощено.

— Озабоченность, — Сисси вздёрнула подбородок — может возникнуть у юноши. Мужчины же берут в руки оружие и защищают честь дамы.

— Между нами, — сказал Константин Александрович, — я не думаю, что советское правительство станет возражать, если граждане США в частном порядке изъявят желание сражаться с гитлеровской Германией на стороне и территории Советского Союза. Кое-кто даже согласен простимулировать эту службу.

Паттерсон сжала губы и фыркнула. Глаза её готовы были метать молнии.

— При чём тут Германия, когда мы говорим о Финляндии и частном деле?

— В мире всё взаимосвязано, госпожа Паттерсон. Дождь идёт не потому, что облачкам этого хочется. Совершенно иные силы заставляют их это делать. Во внешнеполитическом плане финскому руководству хочется создать хотя бы видимость своей независимости от Берлина, но мы-то знаем на примере Бэссил, что происходит на самом деле. Ведь не просто так Ристо Рюти семнадцатого июня оборвал отношения с Лигой Наций, а министр Рольф Виттинг солгал Англии и Швеции, что Финляндия не планирует проведения совместной с Германией военной кампании, когда операция 'Серебряная лиса' уже была утверждена в обоих штабах.

— Если бы в моих силах было прекратить эту войну, я бы это сделала, — со вздохом произнесла Сисси. — А вы, политики, только и знаете, что всё портить и приносить боль. Ведь не ваша девочка сейчас томится в плену этого финского пирата.

Константин Александрович лишь развёл руками.

— Ещё вчера, вы говорили мне, что вы четвёртая власть. Так примените всё своё оружие. Задайте взбучку финскому послу Прокопе. Только мне кажется, что он всё станет отрицать. И не потому, что это в интересах его страны, а из-за страха перед Германией. И мне кажется странным, что Британия нашла в себе силы и мужество требовать от Финляндии, вывести германские войска со своей территории, а правительство США на это не пошло.

— Вы готовы предоставить подтверждающие ваши слова статью в мою газету, или просто перебираете словами? — спросила Паттерсон.

Константину Александровичу понадобилось пару минут, чтобы явить на свет несколько страниц отпечатанного текста.

— Какой странный псевдоним, — обронила Сисси. — Кто это такой, мистер Г. Андреев?

Уманский не дружил с Громыко, но и раскрывать Андрея Александровича не собирался. Статья как топором рубила фактами по американо-финским отношениям, а большего и не требовалось.

— Это немного не то, что я бы хотела прочесть в своей газете, — сказала Паттерсон, пробежав глазами больше половины статьи. — Голая пропаганда.

Теперь, настала очередь, усмехнулся и Уманскому. Как бывший журналист, он понимал, что вся пресса это концентрированное выражение идей группы лиц, которая стоит за ней и Паттерсон прекрасно осведомлена об этом факте. Он так и хотел сказать: 'И кто сейчас из журналистов не занимается пропагандой!? Назовите! Нет, я жду'.

— Я уберу вот эти лозунги о роли коммунистов и эти фразы о борьбе пролетариата. Мою газету читают честные люди, имеющие за душой несколько акций и пару сотен долларов.

— В принципе, важен старт. Я с удовольствием присоединюсь к колонке в газете и через пару дней так же пришлю статью.

— Ловлю вас на слове, мистер Уманский. Что-то душно у вас.

После этих слов горничная принесла новый графин с водой и Сисси сделала вид, что от дрянной погоды за окном чувствует лёгкое недомогание, да и вообще ей стоит заняться своим здоровьем. Уманский вежливо проводил гостью до самой машины, заверяя в своей дружбе и обязательством распахнуть двери русского дома в любое время суток.

* * *

Между тем в обиходе укоренились существующие определённые правила прифронтового города. Они неуклюжи и неподвижны, как уличные фонари, до которых уже нет никому дела. Хотя люди до сих пор сетуют, вспоминая, как те перевоплощались хотя бы по вечерам, когда современный фонарщик одним движением тумблера, как волшебник, заставлял их все разом зажечься, а по утрам потухнуть. Да, в Ленинграде уже с конца июля ночи полны мрака и фонари не светят, будто большие нежные подсолнухи, выбирая жёлтым цветом границы тротуаров, где люди передвигались тихо и медленно в окружении спящих каменных джунглей. Город на Неве всегда просыпался волнами, от окраин к центру; только сейчас казалось, что он и не засыпал вовсе. По ночам шли перемещения войск и грузов военного назначения, а перед рассветом их сменяли выходящие на работу люди.

Автобусные двери плавно сомкнулись, и водитель как обычно спросил, выходит ли кто на заводе Энгельса. Последнее время в служебный автобус санатория подсаживались ленинградские служащие, и пока было место в проходе, брали пассажиров попутно. Ведь по проспекту проезжали и фабрику 'Работница', и 'Русский Дизель', и 'Красный Октябрь', и стоящую напротив Бабуринского жилмассива 'Красную зарю' и 'Красную нить'. И если кто откликался — 'на Энгельса', то шофёр просил пройти в самый конец автобуса. Несмотря на массовую эвакуацию, многие заводы продолжали работать и выпускать так нужную для страны продукцию, не подозревая, что по плану 'Д' все они уже заминированы. Но не это волновало пассажиров. Среди тех, кто не пытался добрать пару минут сна в дороге, можно было услышать разговоры:

'Читали последние известия? Президент США Рузвельт выдвинул Финляндии ультиматум! Освободить всех незаконно удерживаемых американцев в течение 48 часов'.

'Я слышал, что финны потопили американский пароход и расстреливали моряков в воде'.

'Их Ристо Рюти судить надо. Говорят, не один пароход потопили'.

И совсем тихо, чуть слышнее шума мотора, санитарка рассказывала сидящей рядом, бабе Маше:

'У Лиды, соседке по площадке, сын на флоте. Она у меня на днях просила для него лекарства достать, в госпитале он сейчас с пневмонией. Сказывала, что ходила навестить на проспект Газа (Старо-Петергофский), так не пускали, пока до самого Георгия Ефимовича Гонтарева не дошла. Сын ей на ушко сказал: топили как котят. Много гражданских пострадало'.

'Лекарство-то нашла?' — спросила баба Маша.

'Написала на имя директора докладную. Он выдал и сказал везти к нам, на обследование. Вместе с самыми тяжёлыми. Сегодня машины от нас пойдут'.

'Повезло, — обронила баба Маша. — Выживет'.

'Я так же Лидке сказала'.

* * *

Все знают, что у каждого человека своя правда, как и у каждого ребёнка — своё детство. И никто этого не сможет изменить.

— Проклятая война, — пробормотала Сара Наумовна Рошаль и посмотрела на огрубевшие после рытья траншей руки, пытаясь согнуть пальцы. Ежедневно, три часа после смены все рыли окопы или пилили брёвна, отчего накапливалась такая усталость, что постоянно хотелось спать. На календаре ещё последние числа августа, но по ночам в корпусах становилось холодно и сыро и это никоим образом не добавляло бодрости. Уголь должны подвозить ровно с двадцать пятого числа и ждать почти три недели, а пока приходилось теплее одеваться. Впрочем, невелика потеря, их старая голландка страшно дымила и воняла. Всё было отвратительным, куда не глянь. Взять, например, еду. Приходилось питаться какой-то странной бурдой из яичного порошка. Надписи шли на английском, но даже школьнику было понятно, что 'milk' это молоко, а никак не вода. Порошок засыпали в кипящую воду и сваренную субстанцию съедали. О том, что можно приготовить омлет, меренги, блинчики и кучу других вкуснейших блюд даже не понимали. Раз в три дня выдавали банку тушенки, и тогда наступал праздник, но иногда её заменяли консервированными колбасками, в составе которых соя явно преобладала над мясом или колбасным фаршем. Судя по всему, дежурившие на кухне девочки и до войны толком не умели готовить, но то, что они стряпали сейчас, было за гранью зла. Положа руку на сердце, сама Сара готовила не лучше. Конечно, можно было сбегать в столовую, но тогда не давали тушёнку, и приходилось выбирать: вкусно поесть два раза в неделю или питаться горохом с овсом. 'Видели бы мои родители, как я сейчас живу', грустно улыбнулась девушка. Но даже не это волновало её, сердечные муки теребили душу. Григорий Леонидович Зимин, председатель завкома, гад и сволочь пошёл добровольцем и теперь от него ни весточки, ни звоночка. Точнее он заходил, но что такое раз в день? Это совершенно ни сколько. Как же, он теперь целый комиссар... ответственность. Впрочем, ответственности сейчас на каждом столько, что о ней и не говорят. Ошибка рабочего в тылу может стоить жизни бойцу на фронте и многие к этому относятся очень серьёзно. Сложно отыскать среди заводчан того, чьи родственники или знакомые сейчас не воюют.

Ещё двадцать первого августа штаб обороны поручил сформировать из рабочих завода артиллерийско-пулемётный батальон. Артдивизион укомплектовали двумя 76,2 мм пушками с полигона и тремя бронемашинами, изготовленными на самом заводе. Пулемётную роту оснастили тремя 'максимами' и четырьмя ДП (Дегтярёв пехотный) вместо положенных двенадцати. Через штаб армии Народного ополчения удалось получить двести десять винтовок на шестьсот семьдесят бойцов. Семь ящиков гранат разделили между рабочими, имевших боевой опыт Гражданской войны или финской кампании. Оставшихся вооружить тоже обещали, но потом, а пока предложили воевать тем, что имеется. Поэтому в строю можно было рассмотреть и охотничье ружьё, и самодельный нож на поясе и даже палку с набалдашником, в которой знающий человек разглядел бы элементарный орудийный банник с разрядником. Сара видела своими глазами кто и чем вооружён и после этой палки готова была впасть в истерику. Как заместитель, а некоторое время уже председатель завкома завода, она знала приблизительную обстановку на фронте из разговоров начальников и догадывалась о раскладе сил. Тут и военного образования было не нужно — без помощи батальон рабочих обречён. И сейчас она вспомнила, о чём говорили второго мая на яхте:

'Знайте, в 'Осиновую рощу' всегда можно будет обратиться и получить помощь. Какая бы просьба не была, профком приложит все свои силы'.

Пропади пропадом этот ужин! Наспех одевшись, она пулей вылетела из общежития и побежала в административный корпус завода. Только бы успеть! Секунды на проходной, ещё пара минут забега до здания и вот она в кабинете. Судорожно перевернув несколько страниц блокнота, она отыскала номер Рахиль Исааковны. Подняв трубку, девушка услышала гудок — связь работала .

'Председатель профкома Раппопорт, слушаю вас'.

— Рахиль Исааковна, выручайте! — запыхавшись, произнесла Сара в трубку. — Мама научила меня, что если я произнесу 'хошув', то люди поймут, что это важно.

'Да, девочка. Люди поймут, только не злоупотребляй этим словом. Времена сейчас страшные, рассказывай'.

Спустя час Саре позвонили из Осиновой рощи. Ей следовало прибыть в Лангелово завтра в семь ноль-ноль, и ждать в трёхстах метрах по дороге на пристань. С собой рекомендовалось взять шесть водителей для грузовых автомобилей, трёх человек, умеющих управлять трактором, и пять человек, худо-бедно разбирающихся в устройстве танка. 'Как только заметите скопление техники, смело подходите', — сказали и пожелали доброй ночи.

Когда на том конце провода положили трубку, Сара опустила голову на руку. Её мутило от голода и усталости, однако же, при мысли о завтраке девушка печально вздохнула. Что ждёт её утром — серая овсянка с комками? Хлеб, пожаренный на смальце? Если повезёт, девочки оставят немного маргарина и тогда можно будет намазать корочку полупрозрачным слоем и представить себе, что это настоящее сливочное масло. Она поневоле вспомнила, как Зимин пригласил её в ресторан. Первый раз за всё время знакомства. Сколько ещё времени пройдёт, прежде чем им вновь придётся побывать там? Да, нынешний голод и впрямь был невыносимым и наверно, совсем не похожим на тот, что приходилось знать людям прежде, когда засуха и неурожай косили целые области. Одна только мысль и сверлила мозг: как с такой голодухи люди ещё умудряются стоять у станков или идти за плугом? Одно успокаивало, в последнее время жжение и потягивание внизу живота прекратилось. По телу разливалась обморочная вялость, а в голове, наоборот, появилась небывалая лёгкость. Всё время хотелось пить, но поддаваться жажде было нельзя. Каждый раз, стоило выпить лишний стакан воды, как он вызывал тошноту, а есть после воды хотелось ещё сильнее. Все мысли были только о еде. Казалось, что ни на что другое она уже не способна. Стиснув зубы, она раздавила кедровый орешек и, сплюнув скорлупу, языком придавила к нёбу мякоть.

Надо вставать и идти в расположение батальона Кудрявцева, доказывать, что помощь не бред больного воображения, иначе утром можно и не успеть собрать людей.

* * *

На меня бросила взгляд угрюмая и нескладная девушка. Остриженные волосы уныло выбивались из-под берета и свисали по сторонам пухлого скуластого лица с мужским, почти квадратным подбородком. Серые глаза смотрели прямо и смело, а губы девушка сжала, твёрдо вознамерившись добиваться намеченного. Беспокойство выдавали только пальцы, перепачканные в чернилах: они непрерывно теребили противогазную сумку, а потом резко сжались в кулак.

'Вот что такое надежда — страх и сжатые кулаки' — подумал я.

Если бы я знал её родителей, то догадался бы, что Сара больше похожа на отца, взяв от матери, по-видимому, только невысокий рост, склонность к полноте и лёгкою картавость. Она едва доходила мне до плеча и в первую нашу встречу, я как-то отметил про себя, что она как воробушек: маленькая и кругленькая. Короткое пиджак-пальто, коричневая юбка, шерстяные чулки и туфельки, почти без каблука. 'Господи, и эта пигалица собралась на войну'.

— Здравствуйте, я наверно, опоздала? — произнесла она.

— Доброе утро, — ответил я и посмотрел на часы: без двенадцати минут семь. — Вас не узнать.

— Извините, два часа всего поспала, — пытаясь протереть глаза, ответила девушка.

— Почему не вижу Зимина?

— Пьяный, сволочь, — сказала, как оторвала прицепившийся репей Сара.

— Война, — со вздохом произнёс я. — Люди будут проявляться со всех сторон: хороших и плохих, привыкай.

Она опустила глаза. Видимо, за живое задел.

— Где народ? — спросил я.

— Комсомольское собрание, — ответила Сара, — сейчас подойдут. Вот, список.

— Когда фашисты в атаку пойдут, тоже сначала собрание? Прения сторон? Голосование? Не отвечай, и так всё ясно. Так, посмотрим...

На свёрнутом вчетверо листке были написаны фамилии бойцов и даже указана специальность, гражданская. Понятно, война не разбирает, токарь ты четвёртого разряда, литейщик, формовщик или заклёпщик. Войне безразлично кто ты был до... в бою нужны совершенно другие специальности, и нужных — в списке не находилось.

— Кофе хотите? — машинально спросил я.

— Кофе?

Мне показалось, что это слово она произнесла с таким удивлением, словно я предложил полёт на Марс.

— Совершенно верно. Кофе и бутерброды. И вот что, пока изволите завтракать, я подыщу для вас более подходящую одежду и обувь. Танкисты, обычно, невысокого роста и я прихватил с собой кое-что из амуниции. Там десяток пар кавалерийских сапог разного размера. Есть даже шестой. По-моему, вам встанет впору. Обувь старого образца, ещё на шнурках. Брюки на лямках, а куртку просто заправите под ремень и подкатаете рукава.

Когда она появилась вновь, по щекам девушки прокатилась слеза.

— Спасибо. Мне никто ещё не дарил новую одежду. Всё донашивала за старшей сестрой. А эта вся впору, красивая, жаль, похвастаться не перед кем.

Я по-отечески обнял девушку.

— Не переживай за Зимина. Чем раньше ты поняла его нутро, тем лучше.

— Я из-за него старалась. Спасти хотела. А он сучкой течной обозвал, — она шмыгнула носом и в сердцах добавила: — при ребятах. Представляете?

— Плохо представляю, — произнёс я, протягивая ей платок. — Но хорошо знаю, что если будешь жаловаться на каждое новое неудобство, каждое очередное унижение, то не останется времени на себя. Соберись, выкинь всё лишнее из головы.

К тому моменту, когда комсомольцы подошли к спрятанным под маскировочными сетями машинам, Сара Наумовна выглядела как правильный солдат. Сытая, бодрая, одетая по форме (пусть и горчичного цвета; армия определяется погонами, петлицами, шевронами и прочими знаками отличия, а не цветом материала), подпоясанная ремнём и вооружённая револьвером Нагана в кожаной кобуре с латунным шомполом. Правильность же её заключалась в том, что сейчас ей было комфортно. Тот внутренний комфорт, который проявляется в результате удовлетворения: будь то от совершённых поступков, побед или до конца выполненной задачи. В конкретном случае, именно выполненной — от и до. Не было сейчас на земле ничего такого, что б было неподвластно ей. На её душе установилось такая уверенность, что она была готова луну с неба достать. Поэтому правильный солдат пойдёт выполнять любой приказ, а правильный командир сможет увлечь за собой кого угодно.

— Досконально объяснять, показывать и учить просто некогда, — сказал я, когда комсомольцы обступили нас. — У вас всего пара дней, брошюры, пособия и два инструктора с повышенными требованиями. И не приведи господь, кто-нибудь ляпнет сержанту Мокроусову про то, как можно водить танк с одной ногой? Они вот-вот подъедут, имейте это в виду. Дальше, позади меня седельные тягачи, два 'Комсомольца' и грузовик для развозки. Колёсные тягачи, как освободите, вам больше не потребуются. Они ещё послужат, но точно без вас. Водители, за мной.

Развернувшись и пройдя пару метров, я остановился. Позади меня стоял всего один человек. А что можно было ожидать? Здесь не автотранспортное предприятие.

— Как звать?

— Семён Березовский.

— А что остальные?

— Буду показывать — они учиться. Всех шофёров забрали сразу. Я в больнице с переломом лежал.

— Все за мной! — махнул я рукой, поняв, что уже ничего не изменить. — На что следует обратить внимание, Семён, так это не на красивый Reo 29XS с двумя полуприцепами, а на стоящий позади всех невзрачный серый грузовичок. Тебе стоит обучать своих товарищей именно на нём. 'Олдса' у тебя отберут при первой же возможности, так что считай, что и нет его уже.

— Понял. А с остальными тягачами как? Они же с пулемётами.

Тут я заметил, что кто бежит в нашу сторону.

— Кто это? — указав рукой на бегущего, спросил я.

— Товарищ Кудрявцев, Василий Сергеевич, — ответила Сара. — Командир батальона. Бывший лётчик-истребитель.

Мы поздоровались. Сара в двух словах объяснила про меня, что это тот товарищ, о котором она рассказывала ночью. Но Кудрявцев, вместо того чтобы с достоинством принять помощь, отчего-то стал раздавать приказы, сводившиеся к тому, что всё стоит перевозить в девятую школу и там складировать. Здравое зерно рассуждений по поводу стрелкового оружия присутствовало, но какой смысл увозить нужные как воздух уникальные боеприпасы и установленную на полугусеничный бронетранспортёр 75-мм гаубицу Pack Howitzer M1A1, когда действующие части под боком?

Я посмотрел на Кудрявцева. Одним словом — лётчик-налётчик. Его не обучали командовать большими подразделениями, его потолок личный самолёт и может быть звено, но ни как не батальон. В свои тридцать шесть лет он привык полагаться только на себя. И его положение определило лишь его мужество, согласившись принять командование над рабочей дружиной, где вопрос дисциплины не рассматривался вовсе. Подразделения, где командир не назначается командованием, а выборная должность — к армии имеет слабое отношение. Тем не менее, на нём единственном армейская форма. Что ему сказать, что склонный к пьянству комиссар совсем скоро пообещает Строкотенко одним броском овладеть Ям-Ижорой со стороны кладбища и подобьёт начальника штаба Водопьянова провести атаку, даже не ставя в известность его, командира? Стоит ли упоминать про взаимодействие с соседями, артподготовку, разведку и прочие военные премудрости, которые предшествуют такому важному действию, как атака? Тогда стоит понять, какой властью обладал засранец Зимин. Этот преступный для армии институт комиссарства в своей массе принёс вреда столько, что отравил всё полезное, что было воплощено единичными случаями. На пару с Водопьяновым они сожрут Кудрявцева и даже не подавятся. Слишком он уж честный и прямолинейный.

— Машину с топливом нужно спрятать на складе завода, — высказал я пожелание. — Как минимум половину бочек. К примеру, там, где хранятся трубы. Аккуратно поставить, накрыть сеткой и забыть. Либо заройте бочки в землю. Горючего вам никто не даст. Ни сегодня, ни через месяц, ни через год. Конечно, решать вам, просто послушайте совет.

— Спасибо, но дальше мы сами разберёмся, — самоуверенно сказал Кудрявцев и, обращаясь к Саре, произнёс: — тебя там Зимин ищет.

После этих слов девушку точно подменили.

— Товарищ директор, огромное спасибо. Действительно, дальше мы сами, — вторила она словам Василия Сергеевича.

Если от любви до ненависти один шаг, то стоит предположить, что и в обратную сторону столько же. Вместо того чтобы вспомнить о гордости, девушка стрелой помчалась к своему обидчику.

— Сами, так сами, — махнув рукой, сказал я. — Прощайте. Каждый куёт своё счастье по своему разумению.

Повернувшись, я зашагал к стоящей технике, где с краю сиротливо пристроился 'бантик'.

— А как же инструкторы? — крикнул мне в спину Семён.

— Ждите, должны подъехать с минуты на минуту.

Мокроусов тем временем, скрипел зубами и силился держать себя в руках, выслушивая всевозможные обвинения толи от начальника патруля, то ли караула, не пускавших их в прифронтовую зону у шлагбаума. Наконец, он перекинул с седла мотоцикла здоровую ногу, опёрся на неё и уже после этого на земле утвердился сапог с протезом.

— Нас ижорские ополченцы ждут, — произнёс он, опираясь на трость. — И я действительно инструктор. А не на фронте потому, что с одной ногой меня ни одна комиссия не пропускает. Прямо как ты сейчас.

— А второй, в коляске без руки, так? — спросил начальник патруля.

— Всё так. У Степаныча по локоть осколком руку срезало. Считай, без руки.

— А как же он танком управляет, если без руки?

— Да что ты за человек? — вскипел Мокроусов. — Раз наловчился как-то, знать и с одной рукой управляется. Какой тебе ещё документ показать? Ты же пропускаешь людей? Вон, старик с бабкой спокойно прошли.

— Они своим ходом и живут тута, а вы на мотоцикле. Мне велено весь транспорт задерживать.

— А нахрена тогда у меня пропуск?

— Почём я знаю? — равнодушно ответил он. — Велено — исполняю.

— Степаныч, — обратился Мокроусов к своему товарищу — вылазь, своим ходом пойдём. А тебе, внимательный ты наш, доброго здоровья! Задерживать надо тех, кто, бросив своих товарищей с фронта в город тикает.

* * *

В первый день осени, в понедельник, погода, как и власти города, показала 'Осиновой роще' всю свою переменчивость. Куда не взглянешь — повсюду утомляет взгляд какое-то дремучее однообразие во всём внешнем виде, бредущих людей со спрятанными за поднятыми воротниками и куполами зонтов лицами, практически не отражающими никаких эмоций. Сразу начинаешь понимать, насколько милы летние дни, чистое небо и тёплый, ласкающий ветерок. Когда всё живое, естественное и не старающееся укрыться от капризов погоды.

Буквально за час, с шести до семи небо затянуто плотными тучами, и с поднявшимся ветром хлынул нескончаемый ливень. Крупные капли с неистовством барабанили по крыше, бились об стекло, пробовали на прочность мраморных львов и стекали ручейками сквозь решётки дождевой канализации, пополняя уровень воды в озере. Синоптики Ленинградского гидромета умудрялись безошибочно предсказывать климатические выверты, когда, казалось бы, ничто не предвещает их изменения. Давно известно, что здесь все процессы погоды идут с запада на восток, все изменения с Атлантики и как при полном отсутствии информации они это делали — загадка. Дождь, как и заявили вчера, имел место быть. Но стихия довольно быстро сдала позиции, и прибывший в половине девятого товарищ Сергей уже мог довольствоваться только блеском крохотных лужиц и каплями влаги на кустах роз.

— А где ваша чудесная секретарша? — спросил он, заходя в кабинет.

— Приехали выпить? — оборвав его спич, поинтересовался я.

Гость повесил на плечики свой кожаный плащ и оставил на вешалке фуражку.

— Не отказался бы от чая, — сказал он и уселся в кресло.

— Товарищ Васильева на задании, чай делайте сами. Где чайник вы и так знаете, а заварка и прочее в буфете.

— Да уж, — вставая с кресла, недовольно произнёс он. — Где ваше гостеприимство?

— Там же, где и ваши обещания с договорённостями.

Товарищ Сергей поставил чайник на плиту и нажал на кнопку.

— Решение о закрытии всех коммерческих магазинов принято не мной. Так что я не нарушал обещаний и свои обязанности выполняю. Партия не допустит расслоения общества и социальную несправедливость. Обстановка такова, что всё должно быть сосредоточено в одних руках и распределение осуществлялось строго по установленным нормам. И для понимания, мне совершенно не жаль, что устроенный вами капиталистический мирок рухнул.

— Скажете тоже, — усмехнулся я. — Скорее всего, правильно назвать социалистический мирок. Так что не в обиде. Однако торговые сети Парголова, кафе на бензозаправочных станциях и гастрономы в Борисовой Гриве, Токсово и Коккорево будут работать, как и прежде. Столовые, пельменные и блинные откроются в полдень.

— Это кто так решил?

— Вы удивитесь, но это распоряжение поступит от вас. Население посёлков отоваривает свои карточки в полном объёме, которые мы не гасим за счёт ваших запасов. По ведомости, в сторону увеличения это двадцать восемь тысяч человек и мы ни крошки не получили со складов области. Более того, помимо выполнения договорных обязательств пищевые артели готовы поставлять излишки и в государственные магазины города по фиксированным ценам. К примеру, десять тысяч фунтов колбасных изделий и столько же свиного сала и окороков в день.

— Это смешно. Восемь тонн проглотит один гастроном и не подавится. Теперь вы понимаете, что все эти маленькие фабрики и заводики с семейным подрядом — ничтожество.

— Но это же лучше, чем ничего. Поверьте, закрывая магазины, вы придёте к возникновению очередей и стихийной торговли. А этот сектор не сможет контролировать ни одна власть. Даже в паровозах стравливают пар.

— Допустим, сегодня всё произойдёт по-вашему, а завтра?

— А завтра всё повторится, только в четверг добавятся машины с замороженной рыбой и рыбными полуфабрикатами, а в пятницу с птицей. К тому же, прямо сейчас можно отправить двенадцать фур с арбузами не на рынки города, а через профсоюзы на предприятия.

Вода в чайнике закипела, и товарищ Сергей стал колдовать над заваркой, выбирая между сортами чая.

— Вы что, думаете и вправду всё так и будет? — спросил он, вставляя в носик заварника ситечко. — Вы когда-нибудь голодали? Знаете, что такое неделю жрать одну траву? Все заготовительные предприятия отныне работают на один котёл.

— Я лучше вашего знаю о голоде, — парировал я. — И тоже много могу рассказать из своего опыта.

Оставив в покое чайник, товарищ Сергей обернулся.

— Да нихрена вы не знаете. Два месяца! Запасов в городе с урезанным пайком на два месяца. Этими подачками вы дадите насладиться гастрономическим изобилием нескольким тысячам, а остальные два с половиной миллиона? С ними как?

— Я не собираюсь подменять собой власть и исполнять возложенные на неё функции. Даже Иисус в Табхе смог накормить всего пять тысяч. Но каждому нашему рабочему в столовой будет гарантирована тарелка борща с говядиной и басманной булкой, при любых обстоятельствах. И другим поможем.

— Не говорите ерунды! Ваши зерновые элеваторы в Юкках и Порошкино, это шестьсот тонн , а город в сутки потребляет одной только муки девятьсот двадцать тонн. Просто вообразите себе эту цифру в объёме — это эшелон из четырнадцати вагонов. А если прибавить нужды области? И если вы скажете, что он у вас есть на каждый день — я вам не поверю.

Крыть было нечем. Когда мы запускали строительство элеваторов, товарищ Сергей скрупулёзно изучал каждый документ и был в курсе всех мелочей, не говоря уже о конечных цифрах. Одного он не знал, как быстро идёт восполнение зерна в хранилище и что под ними существуют подземные бункеры. Но если принять во внимание, что все запасы будут востребованы единовременно, то город ими не накормить.

— Зайдём с другой стороны. В пельменных работают люди. Возьмём ту, что открыта на вокзале возле буфета. Шесть женщин, не имеющих других средств к существованию, как в лучшем случае аттестат воюющего на фронте мужа, трудятся там с утра до вечера. Многие из них имеют детей, а то и внуков которых нужно кормить и одевать, и в большинстве не располагают отменным здоровьем для труда на других производствах. Этим распоряжением вы лишили их работы. Разве это правильно?

— Нет.

— Согласны, что они должны работать?

— Согласен, но работать в коммерческих заведениях они не будут. Это решение не только по Ленинграду. Впрочем, если поселковый совет возьмёт на себя такую ответственность, там, — указывая пальцем в потолок — согласятся, и цены будут соответствовать государственным розничным ценам нормированной торговли, то не вижу препятствий. Только вы на это вряд ли пойдёте, так как ни одна продуктовая база не отпустит им и щепотки муки. Скажу больше, мне очень любопытно, насколько хватит ваших запасов? Вы же совсем потеряли чувство меры. Ваш Митякин заключил столько договоров, словно у вас где-то есть подземелье забитое продовольствием сравнимое со складами Госрезерва. Боюсь даже представить, что произойдёт, когда понадеявшиеся на вас работники предприятий кооперации Ленинграда и области останутся с пустым пайком. И ладно бы только с ними...

— Не о том переживаете. Повторю, мы в состоянии наполнить продуктами 'борщевой набор' ленинградца по своим обязательствам.

— Это вы не о том переживаете, — сбавив тон, произнёс товарищ Сергей. — Понятно, что партия не бросит людей в беде. По области участились случаи вооружённых нападений на склады, магазины и сберкассы. Я в курсе того, что вы открыли множество заготовительных пунктов по приёмке, где расчёт ведётся деньгами, а не расписками.

— Дезертиры или бандиты?

— Судя по докладам, уже все вместе.

— И вы предполагаете, что на артельную заготовительную базу обязательно нападут, а на государственную нет?

— Ничего я не предполагаю, просто знакомлю с реальным положением дел. На совещании был задан один единственный вопрос о мерах по обеспечению правопорядка, и на него не нашлось ответа. Сотрудники милиции с оружием в руках на передовой, из оставшегося штата формируют ещё один отряд.

— У нас есть тридцать собранных мотоциклов с коляской, которые можно передать сформированному отряду.

— Лучше сорок и вооружить их вашим пулемётом и автоматическим оружием. На днях прозвучала здравая мысль о создании подвижных отрядов миномётчиков. Сотрудники милиции подходят для этой цели лучше всего, но будут ещё лучше, если они успеют пройти дополнительную переподготовку перед отправкой на фронт. Заявленные три недели на учёбу явно не достаточно, а как это происходит фактически, не мне вам объяснять. Я пообещал Евгению Семёновичу поспособствовать.

— Медицинскую подготовку у нас можно поправить на сестринских курсах. За шесть занятий кое-какое представление они получат. Десять-двадцать человек подтянут в радиоделе в кружке радиолюбителей. Азбуку Морзе и работу на ключе они вряд ли освоят в совершенстве, но пользоваться рацией и полевым телефоном научат. С десяток поднатаскают в оружейной артели. Оружие иногда выходит и строя в самый неподходящий момент. Есть два представителя старшего поколения, которые доходчиво донесут основы тактики младшим командирам. Остальное будет зависеть от армейских инструкторов.

— В прошлом году половина списочного состава имело образование три класса и курсы. Так что исходить следует из этого, и было бы неплохо привлечь инструкторов вашей школы автолюбителей. Выпускники показали отличную профессиональную пригодность.

— Считайте это свершившимся фактом. Азам обращения с техникой научат. В Борисовой Гриве под мотоколяски отведён склад четвёртого цеха. Пусть составляют списки, приезжают и осваивают.

После этих слов я вынул из стола бланк накладной, заполнил его и поставив треугольную печать. Товарищ Сергей изучил, заметив приписку в два бронированных грузовика Dodge, кивнул и с хитрой улыбкой произнёс:

— Что же касается заведений общепита и их дальнейшей деятельности, то закрытие повлечёт за собой больше вреда, чем их бесперебойная работа. Это видно и невооружённым взглядом, а поэтому, на каждую точку будет выдано разрешение. Но если цены перестанут соответствовать, вы должны понимать, что случится. Так же вы должны понимать, что на следующем совещании может подняться другой вопрос, на который затруднятся ответить.

— Вот мы и вернулись к началу нашего разговора, — произнёс я, вынимая из сейфа папку. — Вы сами проведёте разъяснительную работу с председателями. Уверен, ни в Парголово, ни в Борисовой гриве, ни в Ваганово, а уж тем более в Коккорево не откажутся от наших торговых точек и заключат договоры аренды. Только теперь это будут ОРСы, отделы рабочего снабжения. Их-то не запретили, а сократили за ненадобностью. Думаю, их время настало вновь. Мы производители лекарственных препаратов и являемся значимой для обороны отраслью, а значит, имеем право. В каждом посёлке построена аптека и как ОРС снабжает сотрудников и их семей, целиком зависит от организации. Я подготовил пилотный проект, который можно представить на одобрение даже в СНК СССР . Если это сделает руководство Ленинграда и докажет его жизненную необходимость, его обязательно утвердят по всей стране.

— А что? Как по мне — это приемлемый вариант. Только осилите ли вы кормить хотя бы ещё тридцать тысяч? Есть группа населения, которой карточки не положены.

— Если в посёлки прибудет ещё пара тысяч крестьян, я буду только рад. Не знаю как в других районах, но у нас рабочих рук не хватает. Не переживайте за истинность моих слов, в 'Осиновой роще' ничего не поменяется, это так, для понимания.

— Не забывайте, это беженцы. Люди без средств, без одежды, без крыши над головой.

— У нас задолго во введения карточек запасов накопилось более чем достаточно. Всех прибывших разместим, оденем, обуем, накормим и обеспечим работой. А пока заваривается чай, ознакомьтесь с документом, который я специально храню для вас с 25 августа.

В руках товарища Сергея оказался отчёт об эвакуации в тыл детей. Где сообщалось о гибели малышей на станции Лычково, трагедии на 226-м километре Октябрьской железной дороги вблизи станции Боровенка и других случаях.

— Помните, я предупреждал вас об ошибочности планов отправлять детей на юг области? Что вы мне ответили? Понимаю, признавать ошибки всегда горестно. В тот раз у нас оказались под рукой пять эшелонов с сотней автобусов, и благодаря расторопности товарища Митякина и выпускников шофёрской школы мы успели спасти большинство маленьких ленинградцев, которых оставили на произвол судьбы. Вам этих данных товарищ Левин из ГорОНО не докладывал, но я готов отправить в горком целый грузовик документов с карточками на каждого ребёнка. Там чётко указаны места, откуда забрали и где сейчас находятся дети, родителям которых вы просто врёте. В следующий раз таких резервов не изыскать и спасения не будет.

Просмотрев документы, он небрежно отложил их в сторону, а потом, переборов злость сграбастал в стопку.

— Я возьму?

— Берите, не обеднею.

То ли мой тон, то ли ещё что-то вывело из себя товарища Сергея, и он повысил голос, что случалось крайне редко. Рассудительность и спокойствие всегда было его отличительной чертой, что весьма нравилось мне в нём, и скорее всего это была вспышка гнева.

— Да кто, собственно дал вам право!? — возмущённо произнёс он.

— Право спасти детей? Я не ослышался?

— При чём тут долг сознательного гражданина? На каком основании вы критикуете решения властей? Решение об эвакуации детей принималось в конце июня. На тот момент это было здравое решение. Вы же были в Луге и сами видели, сколько там баз отдыха, санаториев, профилакториев. Налаженная и отработанная система снабжения.

— Видимо, вы действительно много чего не успеваете увидеть. Налейте-ка и мне чаю и поправьте меня, если окажусь неправ. Основу планов эвакуации готовили на основании угрозы Ленинграду с севера, и как мне кажется, с них просто стряхнули пыль. Ведь в нём всё так было хорошо, 'налаженная и отработанная система', зачем что-то менять?

Разливая чай в чашки, товарищ Сергей возражать не стал, и даже мой сарказм воспринял как должное.

— Скажу больше — продолжал я, — ответственные товарищи испугались спрогнозировать наихудшие варианты, которые и произошли. Репрессий не последовало, а значит, решение посчитали верным. Как верным и то, что стали спрашивать плату за содержание уже эвакуированных детей . Ведь не отменили? Теперь что, если родители не смогут оплатить детский сад в Удмуртии, деток на улицу выселять? А если уже сейчас денег в обрез? За какие шиши прикажете этим мамам и бабушкам покупать продукты, которых скоро станет не приобрести. Или на предприятиях стали выдавать ссуды, а со сберегательных счетов можно снять деньги? Так как же мне не критиковать, коли справедливости ни на грош?

— А вы такие альтруисты и за содержание детей в своих санаториях платы не требуете?

— Тем, кто прибывает не по путёвкам наркомздрава, счета выставляем, но гасим их за счёт своей прибыли, о чём сразу же ставили в известность родителей и сопровождающих. В санаториях на Черноморском побережье из-за сокращённого штата специалистов может, и не оказывается тот перечень услуг, которые дети получают здесь, но там точно такие же финансовые обязательства с нашей стороны, ни взирая на начало военных действий. Коммунисты могли бы так же поступить, не мирное же время. Так где же здесь капиталистический мирок?

— Всё ещё впереди, — проворчал гость. — Ничто не забыто и никто не уйдёт от ответственности. К тому же, с середины июля эвакуация осуществляется в отдалённые районы и я согласен, что требовать плату за ясли и детский сад с родителей сейчас не лучшее время. Люди свои жизни за Родину отдают, но это требование исходило из предвоенных директив. Тем не менее, я понял ваш посыл, и поверьте, даже на бумаге редко бывает без ошибок.

— Раз заговорили о бумаге, то у меня к вам просьба, передайте этот документ мистеру Жданову. Предположу, что он должен быть в курсе этого вопроса и от его решения зависит судьба человека.

Товарищ Сергей принял два листа. Оригинал на английском и заверенный нотариально перевод на русском языке. В письме была просьба оказать содействие в отправке гражданина США Фреда Трампа домой, в Нью-Йорк. Будучи кинооператором в съёмочной группе военного корреспондента газеты 'Washington Times-Herald' он подвергся нападению немецких бомбардировщиков, оказался потерпевшим кораблекрушение, получил ущерб здоровью (средняя степень контузии, пневмония, нарушение функций работы головного мозга) и более не в силах выполнять свои обязанности. Материальных средств, документов и сил для возвращения домой он не имеет. Трамп выражал благодарность морякам за спасение, врачам за лечение, и советским людям за материальную помощь и одежду.

— И где сейчас этот человек?

— У нас, в отделении. Его привезли вместе с моряками из морского госпиталя на обследование. Случай тяжёлый, но поговорить с ним удалось.

— Как его самочувствие?

— Через день-два можно выписать. С пневмонией справились, пару сотен на дорогу собрали, а вот с контузией головы нужно время, много времени. При всём желании не наш профиль. Парня, конечно жалко: провалы в памяти, но своих проблем выше крыши. Статистика по госпиталям удручает, смертность при ранении живота доходит до шестидесяти семи процентов. Скоро прибудет очередной санитарный транспорт, а свободных коек нет.

— Очень любопытное письмо. Видите ли, дело в том, что через Наркомат иностранных дел поступил запрос о местонахождении экипажа яхты 'Ведьма' и её пассажиров. Насколько я помню, судно в яхт-клубе тоже 'Ведьма'? Где оно сейчас?

— Яхта шла с конвоем из Таллинна, — со скорбью на лице произнёс я. — Так как, передадите письмо?

— Понятно, передам.

Машина товарища Сергея ещё не успела выехать за ворота, как в приёмной появился Митякин.

— Готово? — спросил я у него.

— Грузовики с комбикормом ушли в колхозы засветло. Председатели прислали списки, и выявилась одна общая проблема: нет ветеринаров. А так всё погружено, подводы ждут отмашки.

— Отправляйте колонну и напомните ещё раз о строгом соблюдении градации возраста животных и номеров смесей. Полгода основа рациона телёнка составляет молоко, и мы не станем требовать поставок в полном объёме из животноводческих хозяйств.

— Ветеринар, — напомнил Митякин. — Вы же знаете их. Без лишней надобности и гвоздя не попросят. Значит, припекло.

Холодная и затяжная весна наделала бед. Крестьяне уходили в отходничество, хозяйства сыпались. К середине апреля сорок первого года большинство колхозов области уже не имели кормов (откорм в стойле с октября до мая). Председатели буквально умоляли разрешить вскрыть мобилизационные фонды. И если в Шимском районе секретарь райкома ВКП(б) Беляев взял на себя ответственность, разбронировав 200 тонн сена, то другие перестраховались. Начался падёж скота и Леноблисполком в итоге разрешил использование мобилизационных запасов, но только для общественного стада и слишком поздно. Покупать для своих бурёнок сено по 30 рублей за пуд в базарный день крестьяне не моги, что приводило в деревенском мировоззрении к немыслимому действию, коров-кормилиц пускали под нож. Срыв поставок в Лужском районе казался, неизбежен, а вслед за ним 'пустые трудодни'. В это время и появился 'волшебник' Борис Митякин. Запчасти для механизаторов, новая техника, элитный посевной материал, комбикорм, соль, силос в бочках, да просто грузовик с ячменной мукой... многое было в его распоряжении. В ответ просил немногое: всего лишь принимать на ответственное хранение без уплаты налогов в личное хозяйство скотину, кур с гусями, да засевать любые свободные земли с огородами и результаты деятельности свозить на заготовительный пункт. Митякин показывал фотографии санатория, лечившихся там детей и пояснял, куда пойдут диетические продукты. 'Мы — это то, что мы едим', — любил он повторять приписываемую Гиппократу фразу колхозникам и те соглашались. Грех не накормить деток, дабы выздоравливали, ведь цены в заготовительной конторе 'Осиновая роща' мало чем отличались от цен на колхозных рынках. Только там за прилавком стоять, а тут деньги либо нужные товары сразу. Появлялся Митякин и в Всеволжске, и в Щеглово, и в Токсово и даже в Осельках. С началом войны снабженец развёз грамоты отличившимся и разные подарки. Не обидел и колхозное начальство, и когда началась нервотрёпка с перемещением эвакуированных детей назад в Ленинград, Митякин был уже с каждым председателем и директором на 'ты'. Это позволило ему быстро собрать, организовать и вывезти детей. И вот теперь у нас настал новый виток во взаимоотношениях. Оказавшиеся под оккупацией колхозы, понятное дело уже не рассматривались, хотя помощь ледниками и подземными складами оказали, но оставались другие. Боровический, Ефимовский, Любытинский, Машенский, Окуловский, Опеченский, Пестовский и Хвойнинский районы.

Ленинградская область, а именно северо-восточный район никогда не выбирались из отстающих. Специфика земель вкупе с климатом не позволяли выращивать рекордные урожаи и содержать неисчислимое поголовье скота в мирное время, а уж тем более в дни испытаний, когда мобилизация выдернула с полей самых работоспособных, а нестроевая лошадь стала единственным видом транспорта. Однако требования с тружеников полей остались прежними и если мы собирались и дальше работать по обкатанной схеме, то колхозам нужно было помочь. Не только потому, что для работы ОРСов участие крестьян в цепочке снабжения необходимо показать, они кормили население Ленинграда. Пусть их участие выходило всего лишь несколькими процентами, но и курочка по зёрнышку клюёт. И если потребен ветеринар...

— А пробовали отправить нашего фельдшера? — спросил я. — Насколько я помню, у нас должен быть заключён договор на оказание услуг, ведь на балансе стоят лошади и сторожевой пёс в гараже. Их вроде как раз в полугодие осматривают, прививки всякие, дезинфекция.

— Нужен специалист, а не недоразумение с трясущимися от пьянства руками, к тому же растущими из ж...

— Странно, Раппопорт положительно отзывалась о Порошенко.

— Товарищ директор, лучше уж никого не везти, чем Панаса Порошенко. Ему только сумки коновала с известной пряжкой не хватает. Не хочу позориться. Отзывы хороши, так как коровы для наших ферм прибыли уж чересчур здоровые.

Вообще-то прибыли эталонно здоровые, так что Митякин прав. Открыв справочник, я отыскал нужную фамилию. С Юлием Авраамовичем Лянда я знаком лично не был, но через Митрофана Ивановича Москаленко передавал ему кое-какие лекарства. Он описывал его так, что иных мнений быть не могло — Айболит. И мне кажется, даже в мультфильме срисовали с него образ: очки, усы, бородка клинышком. Не то, что бы это давало какие-то преференции в начале разговора, но лучше, чем ничего. По итогам непродолжительной беседы триста тысяч доз столбнячного анатоксина уходили главному ветеринару фронта, а пять врачей были откомандированы в 'Осиновую рощу' на неделю. Понятное дело, пересчитывать и принимать ампулы.

— Всё слышали своими ушами, к обеду доставят пятерых, с руками, растущими из анатомически положенного места, — пообещал я Митякину. — И вот ещё что, свези колхозникам с десяток ружей и патронов к ним. Милиционеров то в армию призвали, а бандитствующий элемент отчего-то не поспешил на призывные пункты.

* * *

В жизни простого человека резкий поворот — явление, если не замечательное, то уж точно благотворное. Шаг вперёд и пару назад, отступление, падение, колебания, горькие поражения и радостные взлёты — вот условия взращивания ценности человеческой судьбы. Но где вы видели, что бы наделённой властью человек не желал себе ровного и понятного пути? Прямая линия умозрительна, но, к сожалению многих, неестественна для такого несуразного мира, как этот, основанный на слишком ветхих устоях. Они перестали соответствовать новым, всё более противоречивым условиям жизни, постоянно требующие пересмотра, приспособления и зачастую исправления. Как же противно отходить от заманчивой прямоты. Ведь жизнь чего-то стоит, если за неё заплачено внутренней борьбой, страданием, преодолением собственной слабости, когда упав, ты сумел подняться.

Жданов ощупью нашёл телефонный аппарат, поднял трубку, бессвязно поблагодарил разбудившего его дежурного и рывком встал с постели. Пружины дивана жалобно скрипнули. Сквозь плотные шторы просачивался узенький луч света, но рассмотреть время на массивных, в рост человека кабинетных часах его не хватало. Пришлось включить настольную лампу и болезненно прищуриться. 'Без четверти девять', — произнёс про себя Андрей Александрович и направился в комнату с умывальником. С трудом переставляя ноги, чувствуя себя словно мертвец, чьё тело после заморозки вновь возвращено к жизни стараниями врачей, он шаркал тапками по паркету, держась за затылок и бок, помогая телу не упасть на пол. Пять часов сна было явно недостаточно. По всем правилам, сейчас он должен был находиться на объекте К-51, он же объект 'Павильон', но Жданов терпеть не мог подземелья и всячески находил причины оставаться тут, на верхнем этаже Смольного. Полчаса спустя он выглядел много лучше. Умывание, дыхательная гимнастика и несколько упражнений, омлет без соли, пресный хлеб и ароматный чай на травах, поток свежего воздуха через открытую форточку и золотая таблетка, всё это освежили его утомлённый мозг и дали энергию телу. Подняв трубку, он произнёс: 'можно' и в дверь тут же вошёл секретарь.

Доброе утро Андрей Александрович, — произнёс тот. — Член Военного Совета секретарь обкома ВКП(б) товарищ Кузнецов в приёмной.

'СЕКРЕТНО

ОКХ

Генеральный штаб ОКХ — Оперативный отдел

?40996/41 секретный

Номер экземпляра:4

28 августа 1941 года

КАСАТЕЛЬНО: БЛОКИРОВАНИЯ ГОРОДА Ленинграда

Группе Армий 'Север'

На основании директивы Верховного командования приказывается:

1. Город Ленинград должен быть взят в как можно близко прилегающее к городу кольцо блокады, что сэкономит силы. Капитуляции города не требовать.

2. Чтобы достичь наискорейшего уничтожения города как последнего центра красного сопротивления на Балтике без большой крови с нашей стороны, пехотный штурм исключается. Напротив, после уничтожения ПВО и истребителей противника город должен быть лишён ценности для жизни и обороны путём уничтожения водопроводных станций, складов, источников электроэнергии и света. Любое неповиновение гражданского населения блокирующим город войскам должно — при необходимости — предотвращаться силой оружия.

3. Через штаб связи 'Север' от финского Верховного командования в дальнейшем требовать, чтобы финские силы на Карельском перешейке взяли на себя блокаду города с севера и северо-востока совместно с немецкими войсками, переправляющимися в этот район через Неву, и чтобы блокада с вышеупомянутой точки зрения была успешной. О непосредственном выходе на связь Штаба группы Армий 'Север' и штаба связи 'Север' для увязывания взаимодействий частей ОКХ отдаст приказ своевременно'.

Подпись — Гальдер.

— Откуда это, Лёша? — только и смог произнести хозяин кабинета.

— От аптекаря, — ответил Кузнецов. — От кого ещё можно получить такие документы?

Жданов провёл рукой по лицу, словно попытался убрать с него влагу, как бы вытирая.

— Скажи мне, кому он продлевает жизнь своими лекарствами, раз имеет возможность получать сверхсекретную информацию стратегического значения? Ведь куда не копни, везде у него какие-то знакомые. Когда я сообщил Коллонтай об Маркусе Валленберге и на что он готов, она пообещала мне исполнить любое желание. Ты когда-нибудь слышал, что бы Александра Михайловна бросала слова на ветер? Знаешь, я немного переживаю, что настанет время он и от меня что-то подобное истребует.

Первый секретарь Ленинградского обкома ВКП (б) не сказал Кузнецову, как две недели назад пробовал отказаться от приёма лекарств и этим утром еле смог подняться. Источником ужаса являлось математическая непреложность события смерти. Минувший час в нём шла нешуточная борьба: всё его нутро требовало новой порции золотой таблетки, а мозг бунтовал, подсказывая, что ситуация аналогична поведению закоренелого морфиниста. Простота и бесповоротность происходящего давали абсурдное чувство, когда правильное действие являлось ошибочным. Победила немощь и Жданов решил для себя больше не экспериментировать со здоровьем.

— Исключено, Андрей Александрович. Он действительно переживает за Ленинград. Я не знаю, какими он располагает резервами, но с недавнего времени стал обеспечивать дополнительным пайком все детские учреждения. А это шестьдесят тонн высококалорийного продовольствия в день. Знаете, что люди ассоциируют этот паёк с вами? Я был вчера в области, видел опытные производства, фабрики, мастерские, которые он мог эвакуировать, но наоборот, нарастил производственные мощности. За станками стоят даже дети и старики.

— Говоришь, старики и дети? Мне докладывали совершенно иное. Избежавшие призыва мордовороты и прочая интеллигентная шушера.

— Спорить не стану, есть участки с тяжёлым физическим трудом, где требуются сильные руки и крепкая спина, но в остальном всё так, как я сказал.

— Не шутишь?

— Да какие тут шутки. Четырёхчасовой рабочий день, но продукцией забиты все склады, а качество изделий такое, что Баскаков (секретарь обкома по промышленности) ходил и облизывался. Говорил, мол, детские руки отлично справляются с мелкой моторикой. Его он тоже чем-то подкупил?

'Впрочем, — пролетела мысль в голове — за газорезательные автоматы Мессера и Гризгейма для Кировского завода, да в нагрузку с технологиями сварки брони, можно было и душу заложить'.

— А его подвижный танко-агрегатный ремонтный завод? — продолжал Кузнецов. — Эвакуированные из Риги рабочие за две недели создали уникальный цех в Борисовой гриве. Сейчас собирают следующий, но рабочих рук катастрофически мало. Только представьте, на двух десятках тягачах разместился целый завод, который может добраться куда угодно. Для справки, одних готовых к отгрузке ремонтных летучек на студебекерах семьдесят штук. Кто-то доложил заместителю наркома Федоренко, так он телеграммы шлёт, в ноги падает, дайте!

— Это что-то новенькое, — позволив себе улыбнуться, произнёс Жданов. — Тем не менее, его просьбы о передачи дополнительной партии финских военнопленных в артели Энколово — политически близоруки. И вообще, не его компетенция. Почему он постоянно просит направлять к нему военнопленных и подлежащих выселению? Он что, не знает о 'финской благодарности'? Не знает, как в восемнадцатом году в Выборге расстреливали русских? Мы этим чухонцам всё дали: их язык, государственность, земли. А они финский нож в спину!

— Всего две сотни, — посмотрев в блокнот, сказал Кузнецов.

— Как-то мы упустили его близорукость из вида, но это даже к лучшему. Пора ему раскрыть на кое-какие заблуждения глаза.

— Мне кажется, он ратует за пленных только потому, что им не нужно платить зарплату и делать отчисления. За положительное решение этого вопроса он обещал поставить ацетон и аустенитные электроды. Прямо сейчас со своих складов и в конце месяца через Архангельский порт, — не сдавался Кузнецов.

Услышав последние слова, Жданов на мгновенье замер, словно в его голове щёлкнул рычажок невидимого тумблера, отвечающего на определённое слово.

— Если так, то можно разрешить. Держать дармоедов сейчас непозволительная роскошь.

Жданов переложил несколько папок на столе и из одной из них выудил листок и дописал несколько строк.

— Нужно будет сообщить Косыгину, пусть приободрит Денисова. А то недолго Михаилу Фёдоровичу наркомствовать. Туго стало в химической промышленности. Да что там, — Жданов махнул рукой, — везде... особенно у тебя, Алексей.

Не предприняв попытки оправдаться или вставить хотя бы слово, Кузнецов выслушал упрёки и сказал:

— Только за счёт тех скопившихся запасов в Парголово мы можем закрыть план этого года по телефонным аппаратам и прицелам. Несмотря на частичную эвакуацию в Казань, выполнение производственной программы с того же ГОМЗа не снимали.

— Ты хочешь сказать, что артели вошли своими мощностями в ГОМЗ?

— Передали изделия на ответственное хранение. Иначе как эту заявку Семёнову выполнить, если лучшие рабочие и станки убыли? С сегодняшнего дня продукция отправляется в Новую Ладогу.

Жданов кивнул, соглашаясь с принятым решением и прищурившись, спросил:

— И что взамен? Разрешить открыть в Ленинграде дополнительные кассы взаимопомощи , как в Левашово и Токсово?

— Взамен? А ведь он ничего не потребовал, ничего не просил, сказал: 'только не мешайте'.

— Есть и другое мнение, Лёша. И его тоже нельзя не учитывать. Он чужд нам, чужд нашим идеям. Ты сам подтвердил с пленными чухонцами, что он везде ищет выгоду. Своими действиями в социальной сфере он подрывает наш авторитет.

Кузнецов тоже это чувствовал, и даже согласился бы с мнением товарища по партии, однако лишь при условии, при котором социальное равенство при распределении благ было тождественным, чего не наблюдалось. Поэтому и выступил в защиту:

— Никто и не утверждает, что он любит советскую власть, но уважает — однозначно; и если бы меня спросили, где можно посмотреть воплощение завоеваний Октября, то я бы отправил их в Осиновую рощу. Люди обсуждают, как распорядиться завтрашним днём, а не как выжить сегодня. Обед в рабочей столовой мало чем отличается от нашего в Смольном, а в чём-то, наверно и лучше. Знаешь, что он предложил? Выставить отряд из выздоравливающих красноармейцев и ополчения Парголова на Кировскую ГЭС. Говорит, что всем обеспечит и муха не пролетит без нашего ведома.

Жданов покопался в бумагах и вытащил какую-то справку.

— На, полюбуйся! Это данные по дезертирам. Я эту бумажку никому не показываю. Это стыд. Мы говорим: пропал без вести, а там и коммунисты есть и даже люди из аппарата. Вчера поймали одного, здесь! У любовницы прятался. Его кандидатуру ещё Киров утверждал, вместе в актовом зале сидели, а ты предлагаешь довериться буржую...

— Этот не побежит. У него здесь любовь с интересом. К тому же станция заминирована.

— Да знаю я про этот интерес. Ладно, прикажу, чтобы подстраховали, но запомни, мы все несём ответственность, а из ответственных потом выбирают виновных. Повяжем нашего аптекаря кровью, когда его оттуда турнут, и за пролетевшую муху спросим.

— Так может, ему присвоить и звание, по линии ЛАНО или флота? У него вроде несколько судов есть и баржи какие-то. Или по медицине? Как-никак, по проценту излечения госпиталь в Осиновой роще, считается лучшим.

— Сразу адмирала, чего по мелочам размениваться? — съязвил Жданов. — И нужно Климент Ефремовича поставить в известность, мол, подготовили плацдарм для наступления на станцию Мга. Только армия маловата и вся в бинтах, зато генерал, тьфу, адмирал есть.

— Я серьёзно, иначе какая-то анархия получается. По документам там до сих пор спецобъект, детская больница и санаторий, а по факту семьсот с гаком коек. Официально сам госпиталь в Юкках, но мы-то знаем, что к чему.

— Лёша! Вот мне больше заняться нечем, как во всякие мелочи влезать. Общее положение такое, что рассматриваем переход горкома на нелегальное положение! Что может быть серьёзнее?

Спустя секунду Жданов успокоился.

— Какое звание обычно у начальника госпиталя?

— Военврач первого ранга, — ответил Кузнецов.

— Я поначалу не понял твою идею. Попробуй, если он согласится, то это будет просто великолепно и пусть маршал сам по Гальдеру ту информацию донесёт. Сейчас возник вопрос доверия. Сталин недоволен, опасается, что кто-то нарочно открывает дорогу на Ленинград и город падёт 'идиотски глупо' . Мы в его понимании статисты, а из принесённого тобой документа оказалось, что при всех наших поражениях, бой за колыбель революции мы выиграли. Климент Ефремовичу сейчас нужна победа. Что-нибудь громкое, даже пафосное. Ведь мы с тобой знаем, что не его вина во всём происходящем сейчас бардаке.

* * *

Агенту Ассириец.

'Обеспечить уничтожение ГЭС-8 по протоколу 'Д'. Приказ на действие 'Зенит''.

* * *

События развивались настолько стремительно, что мне, порой, начинало казаться, будто Ленинграду в это время помогают какие-то силы свыше. Конечно, это заблуждение, ведь кроме беззаветного мужества, силы духа и самоотверженных действий Красной Армии, Балтийского флота и самих горожан, в этом сражении за жизнь больше никто не принимал участия. Возможно, кое в чём и повезло, хотя как можно расценить оставление Шлиссельбурга, когда бойцы 1-ой дивизии НКВД полковника Донского не смогли удержаться до подхода подкрепления или трагедия Синявских высот. Станцию Мга обороняли до утра второго сентября, и она была оставлена по сомнительному боевому распоряжению, который так никто и не признал. У Лещёва были и силы и боеприпасы. Тем не менее, повезло. Нажми немцы чуть сильнее после захлебнувшегося контрнаступления на Мга, Отрадное и станцию Горы — Ленинград уже бы ничего не спасло. Как бы там ни было, в этой истории 8-я ГЭС осталась в наших руках, под опекой сводного пулемётного батальона под командованием майора Катюшина сформированного из могилёвских защитников и парголовских ополченцев, прозванного 'перевязочным'. Не потому, что с многих ещё не сняли бинты, что не помешало красноармейцам снова взять в руки оружие, а из-за марлевых повязок на лицах. Бетонная пыль от сотен мин и снарядов буквально висела над станцией, и находиться на позициях более получаса, порою, становилось невыносимо. Чуть севернее, зубастый Орешек с капитаном Чугуновым был подобен севшему на грунт линкору. Он хоть и не мог двигаться, тем не менее, имел возможность поражать врага из всего, чем только мог дотянуться. К удивлению прибывшего гарнизона, орудий, миномётов, крупнокалиберных пулемётов и боеприпасов в крепости оказалось более чем достаточно. Восточнее, оборону держала 54-я армия, но бутылочное горлышко, пусть и не такое широкое, как должно было быть — появилось. Враг окружил северную Пальмиру с суши восьмого сентября. Историческая реальность даже не спрятала ухмылку, хотя мне казалось, что выигранная неполная неделя на Лужском рубеже, два дополнительных дня на подступах у железнодорожной станции, избежание полного окружения дивизий народного ополчения дадут возможность успеть подвести резервы. Увы, все брошенные камни не возмутили омут истории. В общем, всё шло своим чередом, за исключением частностей.

В 1940 году, станция Дубровская, имени С.М. Кирова вышла на проектную мощность и четыре турбогенератора с семью котлами, работающих на торфе и сланце давали Ленинграду 200 тысяч кВт в час электроэнергии. Тогда же, с подачи Жданова мы возвели несколько торговых точек по области. Первая из них была для работников ГЭС и посёлка Невдубстрой. Универсальный магазин, где служащие и рабочие после смены могли купить не только продукты, но и товары широкого профиля — пользовался популярностью. Тут было и кафе, и музыка по воскресеньям играла, а близость к Неве располагала к культурному отдыху. Увы, всё в прошлом. Торговые павильоны универсама день назад превратились в груду развалин из битого стекла, стального профиля и бетона, оставив целым по нелепой случайности деревянную будку чистильщика обуви. Старик айсорец (так называли в Москве и Петербурге ассирийских эмигрантов, прибывших из Эриванской губернии), как ни странно не эвакуировался и находился на рабочем месте до того момента, пока последние сотрудники не покинули станцию и её стали готовить к взрыву. Однако противник наступал с такой скоростью, что сапёры не успели и когда 'перевязочный' батальон выбил из восьмой ГЭС немецких мотоциклистов, вновь оказался тут, с самодельным кремом и щётками. Казалось бы, война, кровь, грязь, пыль и думать о глянце на сапогах просто нет времени, ан нет — и время находили и себя в порядке держали. Передовой пост неприятеля находился в семистах шагах, вот только даже в хороший бинокль их лиц нельзя было разглядеть, прячутся. Среди ополченцев нашёлся охотник, попадавший из ТОЗ-8 в пуговицу с пятидесяти шагов, а с оптическим прицелом и серьёзным оружием пределов для юноши нет. Правда и немцы не бездельничали. 20-я моторизованная дивизия вела регулярный обстрел станции, редко помышляя об атаках: уроки они усваивали быстро, и про оставленный у центрального входа бронетранспортёр с мотоциклами и танк у забора хорошо помнили. Две их прошедшие попытки овладеть ГЭС были подавлены пулемётным огнём крупного калибра, третья фрицам почти удалась, и даже получилось закрепиться в здании, но после потери брони всё вернулось к исходному. Ночью попробовали в четвёртый раз, выкатив пушки на прямую наводку, и напоролась на реактивные мины, посыпавшиеся на наспех возведённые позиции, и теперь они действовали по науке: гаубицы, гаубицы и немного авиабомб.

Катюшин встретил меня возле широкой двери подземного хода, проходившим под бывшим магазином Дубровской ГЭС. Чуть больше шестисот ярдов подводного тоннеля и по девятьсот ответвлений по обоим берегам, ведущие свои ходы к фортификационным сооружениям являлись для всех непричастных тайной. А кто сталкивался с ней, то получал объяснения о секретных дореволюционных постройках и починах товарища Кострикова. На поверхности грохотало, но для размещённого на значительной глубине склада и холодильника это никак не отражалось. Толща земли и спрятанного под кирпичом перекрытия из особого строительного материала надёжно защищали помещение. Майор всем своим видом выражал спокойную невозмутимость, которую можно было воспринимать как должное. В новенькой, перетянутой ремнями шинели и фуражке с рубиновой звездой, сверкая начищенными сапогами, он лучился какой-то надёжностью. Вот посмотришь на него со стороны — настоящий советский командир: ничего не выставляет напоказ, просто занимается своей работой и выполняет её хорошо.

— Здравствуйте, товарищ директор. Как добрались?

— Здравствуйте, Василий Александрович. Без происшествий. Только пока по тоннелю ехал, замёрз.

— Странно, я тут, считайте, под дверью четверть часа стою, и в этой тишине звук мотора должен был услышать.

— Ничего странного нет, электромобиль, точнее электромоторная тележка. Всё же товарищ Котомин многое предусмотрел, когда начинал строительство станции, даже о ветке метро подумал. А может, и Киров распорядился. Столько лет прошло, а всё как новенькое. Если бы вы видели, какие ветрогенераторные установки Алексей Анатольевич у бухты Провидения отгрохал. Пойдёмте, покажите, как вы тут на хозяйстве обустроились и расскажите по пути, как всё прошло.

Майор Катюшин повёл меня по галерее, где нам пришлось подняться по винтовой лестнице. Здесь присутствовал и подъёмный механизм, но пользоваться грузовым лифтом, когда он мог понадобиться в любую минуту по своему прямому назначению, было неправильно, да и регламент запрещал.

— Рассказывать особо и нечего, — начал он. — После того, как вы объявили в госпитале, что надо пару дней удержать станцию до прихода основных сил, нас вызвалось сто семнадцать добровольцев, все, кто со мной обороняли Могилёв. Ваш Ершов выдал нам документы, обмундирование, а Лука Фомич оружие. С нашими винтовками было бы привычней, но и с автоматами хорошо справились. В девятнадцать часов погрузились в грузовики и с двумя броневиками к полуночи прибыли сюда. Встретили дежурного электротехника Уткина, я расписался в журнале о приёме объекта под охрану, так распорядился начальник 8-й ГЭС Плугатырёв Алексей Алексеевич. Думал, в самом здании оборону придётся держать, а оказалось, тут бастион тринадцатого года. Даже зенитная батарея есть, только без номеров.

— А как же штаб дивизии НКВД, они должны были тут быть?

— Никого не было, только Уткин.

— Странно, — произнёс я.

— Вот и я говорю, что странно: зенитки есть, а номеров нет.

— Василий Александрович, не повторяйте дважды. Я понял ваши чаянья. Зенитчиков обещали ещё вчера прислать и обязательно пришлют, — обнадёжил я, — но с забывчивостью разберёмся.

— Кстати, — Катюшин остановился, — про забывчивость. Признаюсь, мне всё время кажется, что я уже здесь неоднократно бывал. Каждый закуток в памяти. И начальник штаба Воронцов так же говорит. Извините, просто переживаю сильно.

— Это пройдёт, — спокойным голосом произнёс я. — У нас в санатории всякие кинофильмы показывают. В том числе обучающие ленты крутят. Когда-то решили для расширения досуга пациентов и в госпитальных палатах подобное запустить. Так что это не паталогическое дежавю, которое описывал Эмиль Буарак. Вас лечили экспериментальными препаратами, требующие абсолютный покой, а у многих ранения были такие тяжёлые, что без приёма обезболивающих, на потолок бы лезли. Поэтому большую часть времени вы попросту проспали. Многие учёные склонны к мысли, что наш мозг может получать и обрабатывать информацию даже во сне. Менделеев, к примеру, свою знаменитую таблицу из снов вычерпал. Так что не переживайте. Дальше как было?

— По вашему рисунку отыскали дверь с кремальерой, и попали внутрь. Запустили генераторы, распределились, заняли боевые посты, расставили и подключили привезённое оборудование, а с рассветом прибыло ополчение. Кого в хозвзвод, кого вторыми номерами к пулемётам. И тут выяснилось, что старички ещё ой, как могут, да и юноши не совсем пропащие. Успели расставить минные заграждения, да так ловко, словно с ними родились.

— Это всё благодаря ОСОАВИАХИМу. Они и сборы проводили и на учения и стрельбы людей вывозили, — пояснял я. — Привлекайте их на всю катушку. Случайных людей там нет.

Наконец мы вышли к командному пункту. В довольно просторном помещении в центе стоял стол с макетом станции и близлежащей округой. На насыпных холмах просматривались стальные колпаки четырёх, соединённых между собой фортов. В них были вставлены красные таблички с номерами. В стороне, между редкими картонными ёлочками синие флажки, обозначавшие противника. В закутке сидел телефонист с наушниками и что-то записывал в журнал. В зале располагались диваны и несколько столов, которые можно было сдвинуть в один большой, окружая макет.

— Вот отсюда идёт управление, — пояснил майор. — Каждый раз, когда противник готовит атаку, с наблюдательного пункта на крыше приходит сообщение. Бывает, из ЛАНО позвонят или высылают фотографию. У них разведывательные самолёты облёт делают и нам через бильдаппарат картинку. Или по-старинке, выдвигаем перископ и наблюдаем. Сейчас артобстрел, но как закончится, сможете посмотреть, если интересно.

— Как-то не особо. А что немцы, проявляют активность?

— Седьмого сентября, в начале десятого на велосипеде приехал ассириец Вардан. У него здесь будка, чистка обуви. Сказал, что немцы в Невдубстрое. Мы выждали и когда мотоциклы оказались у главного входа, арестовали дозорных. Потом появился ганомаг, но тут уже вышло пострелять немного.

— А танк?

— Танк подбили танкисты на броневиках, когда немцы взялись за нас всерьёз. Десятка два в тот раз положили, не меньше. Они за забором окапываться начали, так мы из браунингов как метлой. Там пуля что костыль, ей заборчик и бруствер из земли, будто лист бумаги прошить. Вот и все бои. Ближе к ночи пришло сообщение о скоплении противника вон в том месте, где синий флажок, — Катюшин указал телескопической указкой на макете. — Ну и упредили, так сказать, реактивным миномётом.

— Спасибо за службу, Василий Александрович, — поблагодарил я. — Мне стоило спросить, будут ли пожелания, но вместо этого я огорчу вас. Ожидать смены или существенного подкрепления пока не стоит. Противник овладел Шлиссельбургом и ситуация вырисовывается скверная. Начали отзывать войска с Карельского фронта. Могу обещать лишь одно, зенитчики прибудут. Если не из Ленинграда, то из вашей 172-й дивизии.

— Которые сейчас в госпитале?

Я кивнул головой.

— Вообще, я и так знал, что что-то подобное случится. Если уж в бой бросают с госпитальных коек, то...

— Не совсем так, майор, — перебил я, вынимая из портфеля термос с кофе. — Выпьете? Тогда я сам.

Сделав глоток, я продолжил.

— Просто вы оказались самые подготовленные для этой задачи. И операция была согласована с самим Членом Военного Совета СЗН товарищем Ждановым. Поэтому в вашем распоряжении не три снаряда в день, а пока пушку не разорвёт и на обед у вас первое, второе и компот, а не горсть мочёного гороха, как в Могилёве. Но и спрос совсем другой. В твоём батальоне приказа отступать, никогда не появится. Вы тот форпост, о который Гальдер сломает зубы. А он станет вас кусать как бешеная собака каждый день, потому что от вас до Синявинских высот пять с четвертью мили, аккурат для залпа БМ-13. Впрочем, Василий Александрович, вы и сами всё прекрасно понимаете.

Катюшин вынул из кармана папиросы, но помня моё отношение к табачному дыму, отложил их в сторону.

— Вот вы говорите об обороне, а хочется и нужно наступать. Потому, что завтра потребуется впятеро больше сил. Судя по всему, перед нами солдат у противника сейчас в обрез, чуть больше батальона, а то бы давно уже атаковали нас. Почему из штаба ЛАНО не поступает приказ?

Я демонстративно посмотрел на часы и перевёл взгляд на дореволюционный настенный хронометр, закреплённый в специальном, предотвращающим сотрясение механизма корпусе.

— Мне понятна ваша позиция. Понятна и эмоциональная составляющая. Тем не менее, горизонт принятия решений увеличивается — я похлопал по воротнику — только с утяжелением петлиц на мундире. Будь там звезды, к вам бы прислушались, а пока только две шпалы. Надеюсь, доходчиво объяснил без сверчков и шесток? Для вас, товарищ майор, строгое исполнение порученных задач. Теперь о деле. Я прибыл сюда из-за одного события. Через полчаса на вашу радиостанцию на известной вам частоте выйдет командир бронетанкового соединения. По возможности ему нужно обеспечить безопасный коридор для выхода в ваше расположение. Переправлять технику через Неву — смысла нет, там оставаться опасно, так что только к вам. Сможете?

— Для этого уже нам придётся проявить активность. На сколько километров простой майор может расширить горизонт?

— На тысячу шагов, — улыбнулся я. — Что говорит разведка?

А разведка от спутника говорила о скоплении пехоты противника в районе второго городка при поддержке двух лёгких танков и группы сапёров на юге. В принципе грамотно. Атака отвлечёт гарнизон, а сапёры напакостничают с огнемётами в первом доте.

В это время Катюшин запросил информацию от наблюдателей. И если по скоплению живой силы противника в районе второго городка данные совпали, то про действие сапёров были не в курсе.

— Что-то не похоже на немцев, — пробурчал майор в трубку. — Смотрите внимательнее. Что на юге? Ещё раз! Да плевать мне что обстрел. Сергей Иванович, прояви смекалку, ты же милиционер, мать вашу! Бандитов на мышеловку же ловил, выпусти ракету, как будто в атаку идём. Что? Аэрозаградительный баллон с наблюдателем поднимают? В двух километрах от нас, они что, дураки? Какой квадрат говоришь?

Сделав нужные записи, Катюшин посмотрел в мою сторону и произнёс:

— У нас тут работа внезапно появилась.

— Василий Александрович, не хочу мешать вашей ратной деятельности, но я бы на вашем месте запросил данные авиаразведки. А то в штабе ЛАНО подумают, что вам эта услуга не интересна, да за ненадобностью перестанут обслуживать ваш участок.

Сидевший за аппаратурой боец внезапно подозвал Катюшина к телефону.

— Как чувствовал, — сказал майор, положив после разговора трубку. — Из южного дота передали, что открыли огонь на авось и кого-то спугнули. Сейчас минами обработаем. А то у меня прямо ладонь чесалась.

— Да у вас тут не соскучишься, — оставляя термос на столе, произнёс я. — Видимо, танкистам придётся обождать лучшего момента. Держите оборону крепко, майор Катюшин. Инициатива с контратакой хороша тогда, когда у вас будет хотя бы триста положенных по штату штыков под рукой. А сейчас для вас маломальская вылазка под вопросом.

— Если бы в Могилёве у нас были такие условия и возможности, немцы бы в жизнь не взяли город. А сейчас, извините и с меньшими силами справлялись. Мне танк совсем не помешает. Будет проход!

'Катюшин-Катюшин, — подумал я. — Не в условиях дело, хотя и они играют роль. За те проведённые в 'госпитале' дни ты нарастил свои знания и опыт, словно три войны прошёл. И подчинённые твои сейчас соображают в военном деле как никто иной. Но движет в этот момент тебя эйфория, так как в подобных схватках ты сотни, а то и тысячу раз выходил победителем. Вот только здесь убивают по-настоящему'.

— Василий Александрович, если планируете контратаку, то берегите бойцов. Воспользуйтесь бронетранспортёрами, они в подземном гараже. А если обождёте двадцать минут, то ваше начинание поддержит сержант Мокроусов с танком и двумя танкетками из лесополосы Беляевских болот. Экипажи вот-вот выйдут на связь. Куда собираетесь нанести удар?

Катюшин бросил взгляд на макет и предложил план боя.

— Минами повышенного могущества накроем скопления противника в этом квадрате, и проведём разведку боем на юго-восточном направлении с конечной целью освободить шестой рабочий посёлок. По-моему, это окно возможности. Немцы рванут поддерживать группу во втором городке (им. Кирова), и мы тут же пощекочем их вдоль фронта по направлению к пятому рабочему посёлку через торфяной склад. Танковая группа ударит навстречу. Чем не коридор? Создастся впечатление атаки крупными силами, и наверняка вытянем на себя их резервы. Если нас поддержат хотя бы двумя ротами и артиллерией, то успех можно развить на том направлении, где противник будет наиболее слаб.

— Вполне возможно. Вот только рассчитывать вы можете лишь на себя и ту бронетехнику. Впрочем, кое-чем я всё же помогу. По шестому посёлку отработает мортира. Всего хорошего Василий Александрович.

Однако Катюшин меня задержал.

— Хотел при случае спросить, не подскажете, почему торфо-склады пусты?

— Тогда у меня встречный вопрос, чем вызван интерес?

— Тем, что противник дважды, с потрясающей точностью применил зажигательные бомбы и случись это пару дней назад, тут бы до сих пор горел один большой костёр.

— Так радуйтесь, что только пылью обошлось.

— И всё же? Этим вопросом даже чистильщик обуви задался.

— Майор, вы у меня так спрашиваете, будто эта станция моя собственность. Надо было у Уткина разузнать, кому он весь торф отдал.

* * *

Тем временем, пока Катюшин занимал ГЭС, в Вашингтоне происходили весьма занимательные события. В начале сентября после прибытия в Архангельск первого конвоя (операция Дервиш) и внесения депозита на 25 миллионов фунтов стерлингов с целью приобретения продукции военного назначения для СССР британское правительство потребовало от Финляндии вывести со своей территории немецкие войска и отвести финскую армию к границам 1939 года. Американское правительство в свою очередь выдвинуло ультиматум о возврате всех незаконно задержанных граждан США и предложение скорейшего подписания мира между Финляндией и СССР. И если в связи с невыполнением этих требований 5 сентября 1941 года Великобритания объявила Финляндии войну, то американцы пригрозили отзывом Чрезвычайного Посланника Ганс Фредерик Артур Шёнфельда и разрывом дипломатических отношений. Складывалась ситуация, при которой вступление США в войну с Финляндией становилась неизбежной и Хельсинки всеми способами старалась её избежать. Были освобождены из тюрем несколько преступников имеющих смутное отношение к гражданству США, но Шёнфельд сложил полномочия, а вице консул Макклинток, нынешний поверенный, не обладал ни статусом, ни широтой действий. Его заявление (не для печати), что появилась угроза для Британских и Американских интересов на крайнем Севере, говорило само за себя: бизнес станет защищать свои инвестиции. В подтверждении этого заявления, государственный секретарь Корделл Хэлл последний раз предложил своё посредничество в установлении контактов с Москвой и обозначил немедленное начало военных действий в случае перехода Финляндии к наступательным операциям. Его статья в газетах вышла на первых полосах и прозвучавший термин: 'красная линия' и 'Мы разместим на территории России сто B-17, и они каждый божий день станут заявлять о себе' — говорили о решительности Рузвельта. Фотография Хэлла на фоне звёздно-полосатого флага с золотым браслетом на руке в газете Washington Times-Herald лежала на столике посла Финляндии Йохана Ялмара Прокопе вместе с чаем и тостами. Все его письма и звонки с просьбой о встрече с видными американскими политиками потерпели неудачу. Ещё совсем недавно он был любим американским истеблишментом и его русофобские заявления вызывали одобрения, а сейчас как отрезало. Посол смотрел на фотографию и размышлял: что он ещё сможет сделать. Его страна на краю голода и немцы, умело манипулируя поставками продовольствия, держали Финляндию за горло. Всё сыплется. Вчера Самнер Уэллес сообщил ему, что в ответ на финские ограничения на поездки, наложенные на персонал представительства США в Финляндии, начиная с июля этого года, американцы введут свой. Он ждал вызова в МИД, как обслуживающий его стюард сообщил, что напротив посольства стоит женщина с кошкой и держит в руках плакат с фотографией. Вокруг неё собираются люди.

— И что она хочет?

— Что бы правительство освободило Викторию Бэссил.

— Снова эта Бэссил! — раздражённо воскликнул Прокопе. — Сколько раз я объяснял, что у нас нет ни какой Бэссил.

Несмотря на эмоциональное отрицание, стюард продолжал говорить:

— С этой женщиной какой-то пожилой джентльмен и он расставляет фотографии, где изображена эта особа, о которой они хлопочут. Судя по всему, Бэссил действительно находится в Финляндии. На фотографиях лагерь Аанислинна (Онежская крепость), наши солдаты, техника.

У посла аж изогнулась бровь.

— Принеси бинокль, я хочу посмотреть из окна, но только так, чтобы меня не было видно.

— Это можно устроить из кабинета военного атташе.

Спустя несколько минут Прокопе припал к окулярам. Он видел десятки снимков, где за колючей проволокой стояли женщины и дети. Среди них выделялась блондинка в разорванном, почти не прикрывавшем её тело платье с надписью на груди 'Vic Bes US', возможно кровью, так как следы побоев с кровоподтёками явно были видны на её лице. Она стояла возле прибитым к бревну щиту с названием места и надписью на финском и русском языках: 'Вход и выход, и разговор через проволоку запрещён под угрозой расстрела'. Стояла, вцепившись в колючки, гордая, не сломленная и полная решимости.

Прокопе произнёс только одно слово, услышанное ещё в Варшаве от русских евреев, выражающее полное окончание каких-либо начинаний с отрицательным результатом. Причём вместо одного 'П', он повторил букву дважды, словно заикаясь.

Толпа между тем обрастала новыми лицами. Появились полицейские, репортёры, просто прохожие. Вскоре подъехал фургон, из которого стали раздавать бумажные стаканчики с кофе и даже какую-то снедь. А женщина в очках, с пышными волосами похожая на мексиканку или испанку тыкала пальцем на свой плакат и фотографии, предлагая, по-видимому, убедиться в идентичности лица. Вдруг, пожилой мужчина с сигарой вынул из портфеля какие-то бумаги, забрался на ящик и его тут же окружили журналисты. Какой-то малый в выцветшей конфедератке на голове стал держать за его спиной американский флаг. Финский посол вернул бинокль. Стоило предпринять какие-нибудь действия, например, позвонить в приёмную заместителя государственного секретаря Соединённых Штатов и рассказать Самнеру Уэллесу, что он соврал, и Виктория Бэссил действительно находится в заключении. Он нашёл бы слова для оправданий, да только толку от этого? Внезапно раздался звон разбитого стекла. С улицы кто-то ловко метнул камень, а затем звон повторился, и это был звон рассыпавшихся отношений двух стран.

* * *

Казалось, только вчера я похоронил Лизу, а на самом деле прошло немного больше времени. Там, где должно виднеться озеро, сейчас висело зловещее чёрное брюхо огромной мрачной тучи. Точно так же, как вчера, как позавчера. Из неё каждый день перед обедом начинал литься дождь, который потом неутомимо барабанил и булькал за окнами до самого позднего вечера. Однако сейчас было трудно избавиться от томящего чувства, которое овладевало мною, когда я задумчиво смотрел на пробуждавшийся город сквозь стекло автомобиля. Допускаю, что этому во многом способствовало очарование наступающей осени. Туманные утра с промозглым, сырым и липким от изморози воздухом с Ладоги и затихший на мгновенье пригород, в котором ещё не успела проснуться жизнь, погружённая в дрёму и дымку. Тщетно пытаешься оторвать взгляд от холодной дороги и найти на горизонте силуэт огромного, упирающейся вершиной в небо адмиралтейского шпиля, которому принадлежит главная заслуга в том, что он стал великолепным ориентиром для наводчиков. Хочется отвлечься, пропуская как заставку деревянные домики, которых тут было много, но всё равно в душе отдаёт болью.

Немного по-другому, но не менее жестоко моя душа страдала при виде следов войны, которые были ещё совсем свежи — и на улицах с домами без окон, и в сердцах людей ищущих своих близких в местах скорби. Издали непрестанно доносился глухой гул, это был уже понятный всем язык фронта. С ним в город приходит горе и смерть. Он проникал и через плотную завесу деревьев и через непрекращающийся шум дождя, долетал со стороны Шлиссельбурга и лесов, проходил сквозь стены, безжалостно просачивался в мысли и мечты человека. Ещё всего несколько месяцев назад никто не мог себе этого представить. Фронт жил только в воспоминаниях стариков, которые досадовали, что значимость их героизма уже мало кого волнует по истечении лет. Но в одну спокойную ночь загудело небо, и волна ужаса опустилась с облаков на спокойные города и деревни, широко разлилась по полям и погнала перед собой перепуганных птиц, зверей и людей, прежде всего людей, оставляя за собой только развалины и жалкие осколки жизни.

На первый взгляд казалось, что в Ленинграде почти нет разрушений, но при более подробном рассмотрении становилось ясно, что кое-где он парализован в самой своей основе. В городе разрушен уклад жизни. Взять, к примеру, эту широкую улицу перед моими глазами: на ней не видно ни одного человека. Дальше на юг за Троицким мостом она лежала немая, без единого звука, без какого-либо признака жизни, точно заколдованная. С деревьев прямо на блестящую мостовую и аккуратные тротуары по сторонам падала богатая листва. Листья покрывали почти всю улицу, и никто их не сметал, потому что они никому не мешали. Сквозь кусты — живую изгородь садов — просвечивали серые стены и зеленоватые крыши домов. Но и они были пусты. Люди из них эвакуировались. А кому охота каждое мгновенье чувствовать на себе прицел вражеского орудия или ежесекундно вслушиваться в еле ощутимый вой в небе? Московский и Кировский районы пострадали больше всего. В некоторых квартирах уже выломаны двери и окна. На лестницах и в коридорах валялись обломки дорогой мебели, разбитой посуды, одежда, скомканные шторы. Кому-то трудно было унести тяжёлую добычу сразу, вот, и отложили до следующего раза. Может, ещё вернуться за остальными вещами. Да, по ночам и крали и грабили. Случалось — дезертировавшие солдаты, но большей частью — гражданские из беженцев. Война несёт это с собой. Где разрешено безнаказанно убивать и нечего есть, там кража не грех. Наконец я добрался до знакомого переулка. Повернул направо и застыл как статуя, как в тот злосчастный день. Здания были разрушены по обеим сторонам улицы, обнажив внутренности квартир. Я вновь поднялся на этаж, где раньше находилась красивая дверь и на стене висели таблички. Совсем недавно здесь жила Лиза, а теперь обваленная кирпичная стена с кусками штукатурки на деревянных рейках. Одна бомба единственного прорвавшегося сквозь заградительный огонь бомбардировщика угодила туда, куда не должна была упасть. В той истории пострадал дом напротив, а в этой досталось и этому. Лиза, Лиза, ну как же так? Я и сейчас ещё помню, с каким самоотречением превозмогал волнение, теснившее мою грудь. Я помнил её очарование, которому невозможно было противостоять, помнил, как хотел, чтобы она не уезжала. Мне стоило скользнуть взглядом по какому-нибудь соблазнительному месту, как всё моё отречение рушилось, а тело начинало пылать, и я не мог прогнать мысль о её пленяющих поцелуях и пьянящих вздохах. И мне хотелось её помнить такой. У разбитой стены, в памяти промелькнула наша последняя встреча.

— О чём ты сейчас думаешь? — тихо спросил я тогда Лизу.

Она подсела к приоткрытому окошку, из которого виднелась часть улицы. Стекло в рамах было толстое, матовое, заклеенное широкими полосами ленты и, чтобы что-нибудь высмотреть, надо было открыть оконце, хотя бы чуть-чуть.

— Думаю, что мне тут очень хорошо, и я этого немножечко стыжусь.

— Ты стыдишься, что тебе хорошо? — поинтересовался я и тревожно покосился в угол стола, где к блюду с недоеденной рыбой подбирался кот.

Елизавета медленно закрывала окно на крючок. Матовое стекло слегка порозовело от заходящего солнца. Она стала говорить не спеша, словно через силу, и не смотрела в мою сторону.

— Вчера днём, когда я была на работе, мы сидели с девочками у окошка. Гале пришла похоронка.

— Ваше окно выходит на ту сторону, где может взорваться снаряд.

— Ты не тревожься, мы очень осторожно любуемся миром божьим, в узенькую щелочку, как мышки. Я никогда не думала, что в щёлку можно увидеть весь свет.

Лиза коснулась лбом запотевшего стекла, и лицо её порозовело.

— Девочки плакали, я тоже хотела, только ничего не получилось. Мне кажется, я совершенно потеряна, даже плакать уже не способна. Может, я действительно разучилась? Во сне не раз слезами обливалась, а тогда только чувствовала боль в гортани, а глаза сухие...

— Никогда не плачь... — прошептал я, — помни, никогда, разве только от большой радости.

— От радости плакать? — Лиза подхватила кота, и лицо её оказалось в тени.

— А почему нет? Неужели ты не видела человека, который плачет над радостным письмом? А разве люди, встречающиеся после долгой разлуки, не плачут?

Лиза с силой сжала губы.

— Значит, всё по-старому. Немножко радости, немножко счастья и сухие глаза. Может, я действительно потерянная, как утверждают девочки? Нежные слова, радостные встречи, я хочу этого каждый день. Но, по сути, я одинока. Я даже похоронку на тебя не получу, я никто для тебя.

Я забеспокоился, так как Лиза канула не только в тень, но и в тишину канула. Внутри неё что-то надломилось, словно чувствовала, что этот день для неё последний. Она покачивала кота как ребёнка и молчала.

— Лиза, почему ты молчишь? Я обидел тебя?

— Ты ничего не сказал, — она выпустила из рук кота, и тот шмыгнул под стол. На самом деле я как орешек: крепкая и кругленькая и я ещё держусь. Обещаю, буду плакать только от радости, так и знай.

10. Метроном.

Над городом, уставшим от воя сирен и внезапно притихшим и порозовевшим в это осеннее утро, кружились чайки. Они низко проносились над водой в поисках рыбы, издавая время от времени хриплые крики, и крылья их, словно белые молнии, сверкали в прозрачном солнечном воздухе. Они бесшумно, не всплёскивая крыльями, садились на поржавевшие кнехты причала и, вертя долгоносыми головами, выжидали, когда очередной снаряд со свистом нарушит тишину и с всплеском войдёт в воду, поднимая наверх долгожданный корм. Осень всегда приходит в Ленинград с моря, но она никогда не наступала так рано. Не успели жители в этом году налюбоваться солнечным светом, когда с той самой недоверчивой радостью, задирали голову в небо и думали: не обманет ли погода, не ворвётся ли опять на улицы северо-западный ветер, а море потемнеет, и над шпилем повиснут свинцовые тучи. Сейчас всё чаще прислушиваются, отдавая предпочтение не глазам. И где-то там, в сторону Лиговки раздавался барабанный бой. Моряки-балтийцы не могли просто без форса пройти по городу. Наверно, так и надо, ведь марш это дисциплина, а значит, уверенность в порядке. Минута-другая и высоченный столб воды взлетел ввысь, чтобы с грохотом и обречённостью осесть, давая знак чайкам — пора. Но не успели птицы завершить моцион, как батареи Кронштадтского укреплённого сектора встали на защиту своих рубежей. И так изо дня в день.

Скоро конец сентября, стоят серые, неприветливые дни, и по утрам, когда дует восточный ветер, разносятся запахи с передовой: прелых листьев, дыма от костра, серы от разорвавшихся снарядов и мин. Но стоит солнцу немного взойти, как врываются ещё еле уловимые ароматы ушедшего лета. После позавчерашнего дождя чуть пообсохло, но в воронках от снарядов, даже небольших, видимо от пятидесятимиллиметровых мин, скопилась и не хочет никуда уходить вода. И когда сверкает редкое солнце, передовая загорается сотнями блестящих блюдец, прямо как солнечная рябь на море. Но стоит солнцу заползти за тучи, как воздух словно набирает какой-то дряни. Продымленный, просквоженный трупным духом ветер проносится над 'блюдцами' и поднимает ворох разбросанных с самолёта листовок. Не только немецких. Есть и русские: 21-см пушка 768-го дивизиона распорола своим снарядом блиндаж политработников и теперь по округе разносились листки сероватой бумаги — помимо пропаганды там был опубликован нацистский приказ от 13 сентября, где приказывалось расстреливать всех сдающихся в плен ленинградцев. Имелась там и приписка, следить за товарищами в оба глаза. Немцы вели обстрел часто и им отвечали не с меньшей частотой. Особенно доставалось 8-й ГЭС. Такого остервенения наверно не было нигде, если только не сравнивать с Пулковскими высотами. Поредевший с конца августа лес перед станцией напоминал перепаханное поле с пеньками и обрубками смотрящих в небо стволов уже не опознаваемых деревьев. Ни единого клочка зелени, только чёрная грязь, воронки и исковерканная техника. Спрятанная где-то поблизости 305-мм мортира М-11 оставляла восьмиметровые кратеры и немцы вроде бы даже засекали и бомбардировщиками подавляли её несколько раз, теряя по два-три самолета, но она как феникс из пепла появлялась вновь и 287-килограмовые снаряды с невероятной точностью уничтожали противника. Более того, в радиусе её действия было невозможно возвести ни одного серьёзного укрепления, но фашисты стали привлекать помимо военнопленных гражданское население. В минуты затишья работал репродуктор. Над траншеями слышался стук метронома, и диктор с берлинским акцентом зачитывал списки погибших солдат, сообщая возраст и место призыва. Иногда это оказывало гнетущее влияние на психику, и можно было услышать истеричный крик: 'Заткнись!' в сопровождении пулемётной очереди. Но диктору всё равно, из репродуктора вещается запись. А потом прилетает снаряд и список пополняется. К сожалению, это работает в обе стороны. Иначе не было бы никакой блокады. И как понятно, у осаждённых всегда две беды: ресурсы и обученные резервы. С ресурсами в сентябре всё было более-менее хорошо, по крайней мере, арсеналы с боеприпасами и заводы Ленинграда работали без перерыва, а вот с резервами техники наметились перебои, но наши хитрили. Пару раз возле линии фронта возникали хорошо замаскированные десять-двадцать объектов визуально не отличимых от танков КВ, и слышался громкий шум моторов и лязг гусениц. Даже радиоперехват мог уверенно подтвердить переговоры танкистов, которые и не думали особо скрывать в своём общении приказы командования о контратаках. В эти моменты отрезки береговой линии Невы окутывались дымовой завесой, и на этих участках незамедлительно открывался филиал ада. Крупнокалиберная артиллерия и бомбардировщики молотили по макетам или вели стрельбу на звук, а ведь большую пушку не так просто спрятать или перевезти на другую позицию. Парголовские поделки, вызывая огонь на себя, демаскировали противника, и начиналась контрбатарейная борьба. Снарядов не жалели и ни один фронт не мог похвастаться таким количеством выпущенного по врагу железа, как это было здесь. Однако при всех успехах на отдельных участках главного результата, разорвать кольцо блокады — не удалось.

На севере всё было так и не так. После Выборгской трагедии, когда Финны упёрлись рогами в УР и остановились, театр военных действий перешёл в выжидательную фазу. Мы утёрлись и встали намертво, а Финны не могли без существенных людских резервов переломить ситуацию. Полуторного превосходства было явно недостаточно. В начале сентября, предприняв вялую попытку провести пристрелку из трофейных орудий, доставшихся от 43-й стрелковой дивизии по артиллерийскому полукапониру, в ответ финны получили четырёхчасовую увертюру двух мортир и последующих агрессивных действий под Белоостровом более не предпринимали. Подобное было и под Сестрорецком, Лемболово и далее на восток. Ближайший к Осиновой роще форт представлял собой два разделённых пополам железобетонных эллипса с двумя орудийными бойницами и клуатром внутри. Отсюда по финнам несколько раз вёл огонь реактивными минами старший лейтенант Васильев. Капитальную фортификацию с гарнизоном из выздоравливающих бойцов 125-й стрелковой дивизии прикрывали пулемётные бронеколпаки при поддержке двух танков т-28. И сколько не слали немецкие полководцы депеш с призывами наступать, у финнов ничего толком не получалось. Небольшие диверсионные группы пытались просачиваться, и им даже удавалось подорвать несколько столбов со старыми проводами, но в стратегическом масштабе это было сродни булавочному уколу слону. Неприятно, отвлекает, но можно даже не обращать внимания. Правда, подобных случаев становилось всё больше. В зоне ответственности Васильева отряд диверсантов обнаружили на минном поле между болотами. При всём желании заполучить пленных, в этот раз улова не вышло. Группа лейтенанта Илмари Хонканена напоролась на огненные фугасы и полегла всем составом. Так, по крайней мере, было написано в боевом журнале и наличие у командиров списка подразделений финской армии, где были замечены издевательства над пленными красноармейцами, ничего не значило.

* * *

Нельзя было сказать, что город жил одной лишь войной. Работали учебные заведения, театры, библиотеки, кружки и общества, показывали кинофильмы и выступали лекторы. Горожане всё так же посещали музеи, приходили на открытия выставок и как прежде записывались на приёмы к врачам. На углу проспекта Чернышевского (бывший Воскресенский проспект) и улицы Петра Лаврова (ныне Фурштатской), расположилось старинное красивое здание. В конце XVIII века оно принадлежало Неплюевым, потом графу Шуленбургу, при котором достроили третий этаж. Долгое время там размещалась женская гимназия Стоюниной, а после революционного семнадцатого оказалась под крылом милиции. В тридцать седьмом его отдали под родильный дом и с тех пор тысячи жителей города на Неве могут назвать его местом своего рождения.

Сентябрьским утром в ворота дома 36 заехало две машины с медицинскими опознавательными знаками. Грузовик встал под разгрузку у хозблока, а санитарной бьюик замер у служебного входа. Встречать Рахиль Исааковну Раппопорт вышла исполняющая обязанности главного акушера и заведующей в одном лице. Взгляд у неё был грустный, лишённый красок и словно выцветший под воздействием какого-то медленного растворителя. В её глазах так и читались долгие часы постоянного труда без отдыха и простого удовольствия жизнью, где не проглядывалось ни радости, ни смеха, ни надежды просветления. Она походила на старую мраморную статую в заброшенном парке, постепенно теряющую мелкие детали, не замечая, как превращается в обычный камень.

— Здравствуйте, — сказала Раппопорт и представилась по полной форме, сообщив помимо своих данных и должность с местом работы. — Вам должны были звонить из Института охраны материнства и детства (институт МатМлада) предупредить о моём приезде.

— Да, да. Звонили и из института и из Смольного звонили, и Константин Николаевич Рабинович предупреждал.

— Где мы можем поговорить?

— Давайте ко мне в кабинет, — устало произнесла заведующая.

Расположившись в помещении, Раппопорт в первую очередь отметила скромность обстановки, превалирующие белые и светлые тона: в рамах, подоконнике, кафеле, радиаторе отопления, медицинском шкафе, халатах на вешалке. Даже мраморный горшок для цветка и завешанные белыми занавесками стеллажи вкупе со светло-русыми волосами хозяйки не нарушали сомнительной гармонии и лишь недавно использованная керосиновая лампа, портила весь вид чистоты своим пятном сажи на стекле. На столе, помимо письменного прибора лежало несколько папок и томик стихов современного автора.

— У вас довольно мило, — сказала Рахиль Исааковна. — Но кое-чего не хватает.

— Не хватает чего? — переспросила заведующая и вдруг поняла по смотревших поверх её головы глазам собеседницы, что в её кабинете напрочь отсутствуют портреты. Всё свободное пространство оказалось занято и даже подаренным когда-то миниатюрным гравюрам Боткина с Пироговым, не нашлось места.

— Нашего участия, — с улыбкой произнесла гостья. — Меня уполномочили вручить вам знак за трудовую деятельность. В это нелёгкое время вы творите настоящее чудо — помогаете обрести жизнь новым членам нашего общества. От лица профкома, примите мою благодарность и с честью носите значок 'Отличный акушер Ленинграда'.

Рахиль Исааковна передала футляр, в котором лежал золотой значок, и вручила удостоверение. Выслушав обратные слова благодарности, вместо того чтобы откланяться, она вновь уселась на стул и доверительно, как подруга подруге сказала:

— Наверно вы знаете, что в связи с перебоями поставок продуктов Ленгорздравотдел сейчас разрабатывает сокращённые меню?

— Да, кто-то об этом мне говорил, но так же утверждали, что собираются принять решение о введение дополнительных норм питания для будущих мам, начиная с шестого месяца беременности и двух месяцев после родов.

Раппопорт поджала губы и закатила глаза, всем видом показывая несбыточность оптимистических рассуждений.

— Разговоры действительно велись, — со вздохом произнесла она, — только фондов нет. И это ещё полбеды, вторая половина заключается в том, что благополучно разрешившиеся от беременности матери, особенно молодые, остаются со своим ребёнком один на один с суровой реальностью и помощи им ждать неоткуда. В стрессовой ситуации и до глупостей недалеко. Поэтому профком посчитал, что мы обязаны оказать им поддержку.

Заведующая с нескрываемым интересом посмотрела на гостью и произнесла:

— Я слышала от педиатров двенадцатой детской консультации о вашем санатории. Вы им дарили холодильники и обеспечили препаратами. Говорят, ваши врачи творят чудеса. Но в чём конкретно будет заключаться помощь нам?

— Она заключается в подарочном наборе для малыша и дополнительном снабжении учреждения, где будущим матерям оказывают все необходимые услуги. Пока в Москве ведут подсчёты, товарищ Жданов сказал, что для благополучия маленьких ленинградцев расшибётся в лепёшку, и направил нас, но об этом вы и сами знаете. Помимо этой задачи в наших силах вести сопровождение рожениц с исключительными случаями и патологиями. Но на всякий случай роддом будет обеспечен современными кувезами Мартина Куни.

После подробного пояснения, когда прибудет устанавливать кувезы медтехник, заведующая тут же спросила:

— Рахиль Исааковна, а что входит в подарочный набор для малыша?

— Милочка, мне проще сказать, что туда не вошло. — Раппопорт поднялась со стула, высунулась в окошко и подозвала к себе двух юношей, приехавших с грузовиком. — Не подниму, — прокомментировала она свои действия заведующей.

Двое совсем не атлетически сложенных ребят с большим трудом, в два приёма занесли большую коробку и огромную джутовую сумку, поставив её у ног Рахиль Исааковны.

— Божешь мой, — всхлипнула Раппопорт, — и как вы собрались защищать город, если не можете затащить простую картонку на первый этаж и маленькую сумочку? Вот, полюбуйтесь на них! Ни головы, чтобы думать, ни рук, чтобы кормить голову. Уйдите с глаз моих. Куда пошли? Ленту упаковочную кто будет снимать?

Наконец перед заведующей предстала детская кровать в виде сундука на изогнутых ножках, опоры которых позволяли качать кроватку. Крышка состояла из двух половин и легко, с помощью креплений превращалась в охранный периметр, не позволяющий малышу покинуть кровать, когда возраст подталкивает дитя к путешествиям и исследованию окружающей обстановки. Рахиль Исааковна, не прилагая никаких видимых усилий, не вставая с места, подвинула её к себе и стала показывать и называть предметы, оказавшиеся в кроватке.

— Начнём с того, что она сделана из берёзы, довольно лёгкая и может переноситься как рюкзак за спиной. В ней умещается всё необходимое. Молоденькой мамочке нужны постельные принадлежности: матрац, одеяльце, пелёнки, простынки, клеёнки. Набор для купания, алюминиевая ванночка, средства гигиены и, конечно же, одежда. Сейчас, в этой обстановке... ну вы понимаете.

— Да, ведь ничего невозможно купить, только с рук, — посетовала заведующая. — А ведь у нас семнадцать мамочек — беженки. Без жилья, без средств существования. Санитарок не хватает, фурацилин выпрашиваем, карболки на неделю осталось.

Раппопорт выхватила платок и поднесла к глазам. У заведующей платок оказался не меньше.

— Наш директор... наш директор так и сказал мне: товарищ Рахиль Исааковна, переверните все фонды, займите, угрожайте, украдите, но обеспечьте. И знаете, я всё сделала. Тут и ползунки с трикотажной резинкой, и комбинезончики, и шапочки, и пинетки, и слюнявчики, и даже варежки царапки. А под кроваткой бутылочки для кормления, а вот сюда погремушка.

Раппопорт потрясла погремушкой.

— Ой, какая прелесть!

— Да, именно прелесть. Если бы у меня в детстве была такая, я бы и не взрослела. Там ещё отделение есть с пустышкой, несессером, термометром и часами с будильником. А этот конверт с документами — билет в будущее. В общем, готовьте место, куда всё это привезти и сообщите количество. Нам с вами ещё нужно обсудить список продуктов для молочной кухни и Ждановского пайка для кормящих матерей. Скажу по секрету, будет даже оленина. Опять-таки помощь донорам, но это по телефону. У меня сестра, к примеру, в этот волнительный период не переносила вкуса черники. Кто-то на клубнику смотреть не может. Придётся искать замену.

— У вас есть клубника? Но сейчас не сезон.

В ответ на эти слова Рахиль Исааковна загадочно улыбнулась и как фокусник достаёт из цилиндра зайца, неожиданно выудила из сумки полуторалитровую банку икры.

— Это вам, милочка. Отказа не приму. Для сотрудников тоже припасено, целый грузовик всякого и разного под окнами. Сами раздадите и никаких накладных.

Не решавшая принять подарок заведующая заглядывалась то на банку то на гостью, то на её кулон, на груди, а тем временем Раппопорт достала блокнот, и главный акушер роддома усмотрела подчёркнутые красным карандашом некоторые цитаты и цифры: '...прогноз рождаемости на сентябрь-декабрь 68 тысяч'. Большего она прочесть не успела, так как её отвлёк полный удивления голос.

— Минуточку, от вас ещё нет списка на эвакуацию. Смотрите сами, Дзержинский район, родильный дом номер два, на Фурштатской, простите, Лаврова. Сто семьдесят восемь рожениц — ноль заявок. Не затягивайте. Четырнадцать родильных домов уже всё подготовили, а вы в отстающих. Берите пример с шестого роддома. 'Снегирёвка' самая первая списки подала и уже получили плацкарту и ордера на ясли в окрестностях Сухуми.

— Простите где?

— На черноморском побережье. Я же говорила: 'билет в будущее'. В конверте документы, всё расписано. Где же ещё малышам здоровья набираться, как ни там? С трудоустройством роженицам помогаем, но сами понимаете, всем не угодить. Мы там посёлок выстроили, Петроградский. Туда даже наш ленинградский зоосад вывезли, чтоб деткам веселее было. А меня ведь в детстве водили смотреть на слониху Бэтти, и бегемота Красавицу.

Рахиль Исааковна легонько стукнула ногой по джутовой сумке, протянула заведующей визитную карточку и стала прощаться.

— Ну, всего вам хорошего, звоните мне по этому номеру до двенадцати, берегите себя.

— И вам всего доброго, спасибо.

Раппопорт остановилась в двери, и строго посмотрев на заведующую сказала:

— Завтра прибудут рабочие подключать роддом к автономному отоплению. Заодно люминесцентные лампы поставят. Двадцатый век на дворе, а вы с керосинкой.

— Это ещё зачем?

— Затем, что вас не перепрофилируют, а зимой будет холодно и мало электричества.

— Значит, город не сдадут? — еле слышно спросила врач.

— Даже в мыслях не было. И не забудьте повесить портреты. У меня в кабинете Нил Фёдорович Филатов, могу вам уступить.

Выйдя во двор, Рахиль Исааковна коснулась рукой кулона и мысленно задала вопрос, куда ей дальше стоит поехать. Спустя минуту она подозвала к себе свою группу, отдала распоряжения и вскоре машины покинули двор родильного дома. В этот день многие акушеры и роженицы Ленинграда почувствовали на себе заботу профсоюза. Отличившимся труженикам вручали значки, не забывая про труд санитарок и прачек. Снабжали пайками и детскими наборами, а иногда решали важнейшие людские проблемы, как например, в шестом роддоме, где оставили грузовик для эвакуации.

* * *

Ещё 23 августа (в РИ 01.09.), как только Северный фронт был разделён на Карельский и Ленинградский, Военный совет Ленинградского фронта приказал начальнику Управления пути Северо-Западного бассейна Наркомречфлота Бородину провести рекогносцировку возможных мест разгрузки озёрных барж от мыса Осиновец до мыса Морьин Нос. И уже в этот день увидели свет составленные с началом войны технические проекты постройки причалов для приёма двенадцати озёрных барж ежесуточно. За короткий срок в двух километрах на юг от станции 'Ладожское Озеро' появилась станция 'Каботажная', которая должна была стать центром пассажирских перевозок для эвакуируемых ленинградцев. Около бухты Гольсмана (в трёх километрах севернее станции Ладожское Озеро), на подготовленной площадке возвели станцию 'Костыль' с семнадцатью путями и двумя портовыми кранами. У бухты Морье появилась станция 'Болт', предназначенная для приёма нефтепродуктов и угля. И наконец, вблизи Осиновецкого маяка, в спешном порядке стали облагораживать станцию 'Осиновец'. Вроде бы на Западном берегу успели подготовиться, но порты Новая Ладога и причалы Гостинополье (Волхов) не смогли справиться с возникшим увеличением грузооборота. В устье реки Волхов озёрные баржи грузились на значительном расстоянии от берега и работы прекращались при плохих погодных условиях. Требовалось углубления фарватера, расчистки устья дна, что имеющимися средствами не решалось ни за неделю, ни за месяц. Вход в реку из озера имел глубину чуть больше полтора метра и как результат, о полной загрузке барж речи идти не могло. То, что было приемлемо в глубокую старину, в современных реалиях уже не подходило. К тому же с началом работ выяснилось плачевное состояние средств механизации. Остро не хватало кранов, погрузчиков, транспортёров и сотни квалифицированных рабочих. Поэтому когда в Смольном на стол второго секретаря горкома легло письмо от недовольного положением партийного функционера, Кузнецов поехал в Осиновую рощу. В Ленинграде, с приездом Григория Константиновича Жукова слишком часто стала повторяться фраза: 'Чем вы тут занимались?' и ему очень хотелось ответить своим, аналогичным вопросом. Однако приходилось признать, что Жуков был вправе задавать такие вопросы. И чтобы эта неприятная фраза звучала как можно реже, вместо поиска возможных решений, второй секретарь горкома отправился туда, где уже были готовые ответы. Отправился с неохотой, так как придётся в очередной раз просить, а потом быть обязанным. Но лучше уж так, чем перед каждым исполнителем ставить задачи, а потом ходить за ними и утирать нос в связи с поголовной безынициативностью.

К удивлению Алексея Александровича, в этот ранний час он обнаружил загруженность дороги автомобильным транспортом, которого не наблюдал в таком количестве ни в мирное время, ни с начала военных действий. Из области в город шли нескончаемым потоком грузовики, причём редкие полуторки с людьми в кузовах выделялись из общего потока своей малочисленностью и размерами, уступая мощным тягачам с высокими и длинными фургонами. Но ещё больше его удивило, что контингент водителей был сплошь из подростков и женщин. Машины перевозили овощи, и можно было отметить обильный урожай капусты. 'Не зря, товарищ Жданов вчера поднимал вопрос на совещании по продовольственным запасам о 'борщевом наборе', который должен быть доступен в столовых каждому работавшему ленинградцу. Знал, — подумал он. — Поэтому был так уверен, отдавая мне распоряжение'.

Остановившись на автозаправочной станции, Алексей Александрович вышел из автомобиля и решил осмотреть достопримечательности, заодно проверив санитарное состояние комнаты гигиены. Каждая станция 'TEXACO' помимо топливных колонок имела оборудованное всем необходимым помещение для попавшего в затруднительное положение водителя. В кабинке за пятьдесят копеек можно было воспользоваться душем с ароматным мылом, а по соседству справить нужду в комфортных условиях. За четвертак позволялось провести тридцатиминутную стирку в пристроенной на заднем дворе прачечной и позвонить из таксофона. Желающие утолить голод могли прибегнуть к услугам маленького кафе или автоматов самообслуживания. Там же, как и в столовой Смольного стоял сатуратор, производящий газированную воду, которую предлагалось подсластить сиропом и автоматический проигрыватель пластинок. Покупать за три копейки жевательную резинку, как и стакан газировки, второй секретарь посчитал излишним; музыка какого-то джазового оркестра уже играла, а вот пачку папирос 'Герцеговина Флор' взял. Водитель и охрана предпочла более дешёвый 'Camel'. За стеклом автомата были и 'Marlboro', и 'Parliament' и ещё два десятка различных марок, такие как: ленинградской фабрики имени Урицкого 'Беломорканал', московской фабрики Дукат — 'Дэли', 'Кубань' или одноимённые фабрики Ява. По соседству можно было купить шоколад, печенье и фунтовую упаковку 'Невские баранки'. На стене, в простых рамках висели грамоты, и одна из них была подписана наркомом торговли Павловым. Второй секретарь горкома ознакомился с текстом и улыбнулся: едва ли Дмитрий Васильевич хоть раз побывал здесь и воспользовался передовыми услугами советской торговли. Однако грамота с синей печатью на подписи с хитрыми завитушками была, и рядом с ней можно было заметить книгу 'жалоб и предложений'. Пролистав хвалебные отзывы, он наткнулся на жалобу, в которой сообщалось, про купленный в июне этого года шоколад, оказавшийся не сладким, что вызвало крайнее неудовольствие потребителей. Внизу шла отповедь по факту поступления жалобы и если коротко, то '...сахар полезных веществ практически не содержит, обеспечивая только сладкий вкус, а настоящий горький шоколад сладким быть не может по определению. Перед покупкой следует обращать внимание на состав продукта, а не на красивую упаковку'. 'А ведь на последнем довоенном совещании многие правильные выступления и являлись не чем иным, как красивой упаковкой из тезисов, — подумал он, — сейчас же всё больше горькие выводы'. Едва Кузнецов вышел из здания станции, как на заправку подъехала полуторка и из её кузова по лесенке стали вылезать люди. Аккуратно, не спеша и оказывая, друг дружке помощь, бабушки с парой старичков покинули транспорт, и как только все оказались на гранитной брусчатке, поспешили внутрь. Алексей Александрович проводил их взглядом и кажется, узнал в одном из них Николая Алексеевича Николаева, заслуженного спортсмена, игрока первой команды 'Нарвы', члена Олимпийского комитета Петрограда. Вполне возможно и обознался так что, не предавая особого значения тому факту, он завернул с сопровождением за угол, где располагалась окружённая с трёх сторон ёлочками небольшая беседка. Курилка сама по себе была не только местом, где собирались любители 'попускать дым', здесь можно было общаться без оглядки на звания и положения в обществе, услышать несерьёзные анекдоты и обсудить недавние события. И как назло, едва первые струйки дыма заклубились над папиросами и сигаретами, заговорили о футболе. О том, что после войны обязательно состоится чемпионат и на трибунах ленинградского стадиона даже яблоку будет некуда упасть. Когда после перекура они возвратились к машинам, возле стоящего у колонки грузовика осталась лишь водитель, — невысокого роста девушка в кожаной меховой куртке и кепке на голове, из-под которой пробивались пышные чёрные волосы. Кузнецов захотел уточнить, не обознался ли и, отправив жестом охрану, подошёл к ней, делая вид, что осматривает стёртые шины грузовика.

— Хорошо если к зиме новые покрышки выдадут, — произнесла девушка и вежливо поздоровалась с одним из руководителей города, не узнав его.

Поприветствовав, Кузнецов официально представляться не стал, ограничился Алексеем, посочувствовал водителю и поинтересовался именем собеседницы, что за люди с ней едут и куда. Интерес был обыденным, так как в том, чтобы подвезти попутчика не было ничего зазорного, как и в том, что попутчик интересуется, в какой компании предстоит путь.

— Оксана меня звать, — ответила девушка. — А едем мы в Юкки, в инфекционный госпиталь за продуктами. Могу подкинуть, но на обратный путь долго ждать не буду. Фабрика на три часа выделила машину, а мне ещё груз сдать надо.

— За продуктами в госпиталь? — переспросил Кузнецов, поднимая каракулевый воротник пальто с порывом ветра.

Вторая половина сентября выдалось холодной, и как-то сразу минуя костюмно-плащевой период, пришлось облачаться в пальто. То самое, которое выбрала из многих привезённых к нему домой на Кронверкской его жена Зиночка. 'Лёшенька, тебе оно пойдёт, тут такой красивый воротник', — сказала она тогда, легонько обстукивая по плечам. И вспомнив эти события, Алексей Александрович пропустил мимо ушей первые два предложения произнесённые девушкой.

— Именно так. Возле госпиталя построили ОРС для аптеки. Там можно карточки отоварить и картошки купить.

— А в городе разве нельзя?

Водитель грузовика измерила Кузнецова взглядом от ботинок до шляпы и как-то сочувственно произнесла:

— Сразу видно, что вы за продуктами не ходите. Небось, жену посылаете.

Алексей Александрович отвечать не стал. Всё необходимое ему доставляли, но молчание можно было расценить как утверждение правоты девушки.

— Я б тоже кого-нибудь посылала, — продолжила говорить она. — Занимать очередь с трёх утра... если решили с нами, то папиросы покупайте тут. Берите американские и в красивых коробках, быстрее обменяете в городе на Сенном рынке. А там гороховый концентрат и сгущённое молоко. В Юкках можно мёд и орехи купить, грибы сушёные, да много чего другого. С финского кооператива 'Valio' привозят плавленый сыр и сливочное масло, с Тохколодского водоёма живых карпов в бочках. Коккоревцы копчёную рыбу и колбасу раз в неделю присылают. Из Энколово мясные кубики.

— Кубики?

— Ну да, кубики. Вы как по дороге поедете, большой щит обязательно увидите. На нём девушка красивая и надпись: 'Бульонные кубики из Энколово — артель производит только по старым рецептам'.

— Обождите, а чем новые рецепты не угодили?

— Ха! Их готовят из маргарина, соли и присыпок, а в Энколово как прежде, вываривают мясо. Вообще, поговорите с людьми, подскажут, что да как. Один из них своему слепому товарищу за продуктами едет. Детлов, может, слышали? Первый состав 'Унитаса', их потом в 'Пищевкус' переименовали. Не вспомнили? Наверно вы спортом не интересуетесь, а я с отцом всегда на стадион ходила. Ну что решили?

Кузнецов вежливо отказался, тем более к грузовику стали подходить старики, неся в руках авоськи с табаком. Остаток дороги он молчал. Несмотря на все усилия, продовольственный вопрос стоял особо остро, но ещё острее стоял вопрос вот с такими бабушками и дедушками, в силу своего возраста уже не имеющие возможности встать к станку или быть полезными на ином производстве. Старики отказывались уезжать, логично рассуждая, что пережить изнуряющее бремя дороги им будет не суждено. Не желали и боялись оставлять дома и квартиры, с покорностью судьбе объясняя инспекторам, что чему быть, того не миновать и множили и без того огромную армию иждивенцев.

* * *

Санаторий встретил кортеж партийного начальника как всегда тишиной и умиротворением. Здесь не было слышно эха войны, а тяжёлые лапы елей успокаивали своей надёжностью. Даже резкие порывы ветра им были не страшны. Так, качнётся немного верхушка и вновь уставится в небо, а внизу даже колебаний не заметно. И если изначально это место можно было сравнить с ослабленным организмом, прилёгшим на кушетку с просьбой о покое, то с первыми шагами по территории приходило иное ощущение, — всё пышет здоровьем и готово поделиться им с первым встречным. Деревья забирали из земли соки и отдавали эфемерную энергию людям, придавая бодрость телу и силу духу. Кузнецов намеренно решил перед встречей пройтись по парку и, зарядившись эмоциями, уже сам был готов сказать, что источает энергию.

— Скажите, что это за сообщение вы наладили с Кобоной? — спросил он, удобно разместившись в кресле.

— Обыкновенный экспресс. Стартует от Финляндского вокзала в 6:45, в то же время как отправляется первый паровоз в Колпино. Мотриса идёт до станции 'Ваганово 2', это полустанок возле яхт-клуба. Там пассажиры попадают в накопитель и оттуда на глиссирующем катамаране ОСГА-25 в Кобону. В накопителе на той стороне формируются группы, и автобусы их везут до станции Волховстрой.

— Очень интересно, и сколько катамаран перевозит людей за раз?

Мне пришлось вынуть из сейфа папку с надписью 'Проект экспресс'.

— Сто пятьдесят человек или 12 тонн, — ответил я. — Четыре рейса в светлое время суток.

— А почему люди жалуются, что не могут купить билет?

— Рекомендую пить отвар шиповника, — вместо ответа произнёс я. — Осень, организму нужны витамины.

— При чём тут шиповник?

— Купить билеты невозможно, так как их не продают, мы не занимаемся ни коммерческими, ни муниципальными перевозками. Мотриса и катамаран введены в эксплуатацию согласно ещё довоенного плана развития яхт-клуба. На стенде Ириновской и Васкеловской Октябрьской Ж.Д. весит объявление. Что я ещё могу посоветовать?

— Я не из праздного любопытства спросил, — нахмурился Кузнецов.

— Всё просто, эти перевозки по линии профкомов. Заявки идут от предприятий и родильных домов. Всё расписано до конца навигации, выделен бюджет. Сверх нормативов никого не берут. Исключение сделано для двух молочниц. Они продукцию на молочную кухню в роддом везут, а экспедитора у них нет, на фронте. Раньше ходило тринадцать поездов, как сейчас без понятия.

— Мне сообщили, что лица, выдающие себя за курсантов, были переправлены вне очереди и безо всяких билетов.

— Всё так. Четыреста восемь курсантов училища имени Дзержинского и восемьсот шестьдесят из Военно-морской медицинской академии и Главного гидрографического управления. Только перевезли не на катамаране, — на арендованной мною у американской компании барже. Она не предназначена для перевозки людей и это был ночной рейс по распоряжению батальонного комиссара Богданова. Было объявлено штормовое предупреждение, капитан судна видимо, подчинился уговорам. Не думаю, что коммунист мог угрожать оружием служащему и вести себя как флибустьер. Я даже понятия не имею, что сообщить юристам из Сквибб Интернешнл про нарушение чартера. Вы не из-за этого инцидента приехали? Нет?

Кузнецов осуждающе посмотрел на меня, словно я являлся источником его бед. По здравому размышлению, он посчитал, что немного конструктивной критики мне не помешает.

— Получается так, что до яхт-клуба, кроме как на экспрессе добраться нельзя? И уехать оттуда кроме как на катамаране?

— В частном порядке ходят такси, извозчики, моторные лодки и рыбацкие баркасы колхоза.

— Странно, таксопарк же закрыт и рыбаки должны ловить рыбу.

— Насколько мне известно, официально в городе осталось всего шесть машин, которые не попали в мобилизационные планы из-за особенностей конструкции — самоделки на газогенераторах; пятьдесят шесть ЗИС-101 и двадцать четыре эмки. В подавляющем большинстве, за рулём женщины и люди почтенного возраста. И если ЗИСы в основном приписали к предприятиям, то остальные, как и прежде трудятся с 'шашечками'. Тариф практически не изменился: рубль за километр в черте и руль двадцать за пределами города. Лодочники берут сто пятьдесят рублей с человека, а некоторые и все триста. Поэтому и поступают жалобы, так как граждане хотят сэкономить. Чем ниже уровень жизни людей, тем сильнее недовольство по отношению к действительности.

Последняя фраза Алексею Александровичу совсем не понравилась. Она была удобна перед октябрьскими событиями семнадцатого года, но никак не при советской власти. Однако война всё нивелировала.

— А моторные лодки, что-то раньше я о них не слышал.

— Это катера Хиггинса, — пояснил я. Когда-то почти даром мне повезло выкупить десяток другой лодок у береговой охраны. Хитрый Эндрю поставлял свои суда не только департаменту, а ещё и контрабандистам. Нарушителей иногда ловили, катера конфисковывали. Флоту они не нужны, моторесурс под вопросом, а запчастей днём с огнём не найти. Зато тут их охотно взяли в прокате.

Кузнецов с понимание кивнул, тем самым закрывая этот вопрос. Пункты проката не только обеспечивали потребителю максимум удобств в его повседневной жизни и вызывали одобрение у ленинградцев. Они ещё разгружали производство в той сфере, где советская экономика была слаба. Сейчас же, в период дефицита и перестроения производств на военные рельсы, эти всё ещё работающие пункты являлись последней отдушиной отголоска мирной жизни. Но наличие в его руках папки говорило о том, что беседа только началась.

— Перевозки по Ладоге сейчас важны как никогда. К сожалению, — сказал он, — альтернативы на сегодня нет. Двадцать девять озёрных баржи задействованы по вывозу оборудования и все буксиры в работе. Шлиссельбург пока в руках немцев, а станция 'Каботажная' только-только начинает перевалку. Поэтому необходимо увеличить перевозки в десять раз имеющимися силами.

— Осуществимо, но менее комфортным способом, — взяв минуту на обдумывание, произнёс я. — Если на барже перевезли один раз, то после подписания контракта перевезут и сто. Только мне придётся выкупить судно, и добавим 'Мэй Уэст'.

— Так сделайте это немедленно.

— Во-первых, баржу могут и не продать; а во-вторых, потребуется кое-какая переделка для посадочных мест.

— Уверен, вам она достанется по цене металлического лома, а в ситуации между жизнью и смертью о комфорте думают не в первую очередь. Кстати, а зачем там эта женщина?

— Так называют надувные спасательные жилеты Питера Маркуса. У Мэри Джейн Уэст выдающиеся таланты — я показал руками на своей груди размеры её главного калибра — и если мы перешли к афоризмам... есть такое выражение, пришедшее к нам из далёкого прошлого: 'Poner una pica en Flandes', что дословно с испанского — доставить пикинёра во Фландрию.

— Нам не войска перебросить сюда, — перебил меня второй секретарь Ленобкома — а от лишних ртов избавиться. Как это не ужасно звучит, но те, кто ничего не может сделать для обороны города, сейчас обуза. Смертельная обуза для остальных.

— Просто дослушайте, Алексей Александрович. Не стану ходить вокруг да около, сейчас это иносказательность. Фактически сделать то, что до сих пор считалось невозможно.

— Вот оно что. Извините. А в историческом контексте? — поинтересовался Кузнецов.

— Испанцы сумели проложить 'Дорогу', именно с большой буквы из Ломбардии в Нидерланды и за время войны переправили по ней около ста двадцати тысяч солдат, не считая грузов. На минуточку, шестнадцатый век, где почта из Мадрида в Париж шла месяц, а срочное послание полагалось лишь на мускульную силу голубиных крыльев. Своим требованием вы предлагаете совершить то же самое.

— Мы обязательно выстроим эту дорогу. С вашей помощью или без, справимся. Но пока нужно помочь.

— Вы же понимаете, что вопрос не только в водном транспорте. Необходимо протестировать возможность Ириновской железной дороги. Зарезервировать паровозы и вагоны на той стороне, привезти дополнительный грейферный паровой кран для погрузки угля в тендеры, согласовать со штабом эвакуации. Поставить в известность начальника перевозок через Ладожское озеро капитана I ранга Аврамова. И конечно, защитить водный путь, а это как минимум три-четыре звена истребителей. Даже если ваш аппарат отправит запрос сегодня, а я предоставлю списки задействованных составов и автобусов, то ответ придёт в лучшем случае через неделю.

— Как я понимаю, это оптимистический вариант развития событий?

— Сейчас невозможно определить временные рамки подобного мероприятия. Слишком большая зависимость от исполнителей. Тем не менее, даже исходя из неполных первоначальных данных, я отчётливо понимаю, что потребуется административное содействие вашего уровня на всём участке.

Алексей Александрович сделал несколько пометок в блокноте, видимо назначая ответственных за выполнение и произнёс:

— Есть мнение, что руководство Ладожского яхт-клуба справится с поставленными задачами. Комитет обороны в свою очередь окажет полное содействие. Всё, кроме самолётов, лодок и людей. Можете привлекать к любым работам эвакуируемых, больных, хромых и всех кого найдёте. Если не принять мер с каждым днём ситуация будет только ухудшаться.

С людьми у меня как раз и не было проблем. Оставленный в живых в Литве националист Гружевский собрал только за последний месяц почти восемь десятков красноармейцев и вдвое больше разной швали, которых я периодически забирал у него. И если последние использовались день-два на безнадёжных участках с промытыми мозгами в качестве танковых экипажей, то с первыми я хоть как-то пытался разобраться. Контингент попадался разный. Кто-то держал камень в душе на советскую власть, кто-то струсил, а кто-то имел другие причины и мотивы но почти все не испытывали особого желания воевать с оружием в руках. Иными словами это были потенциальные дезертиры. Применения их способностей на военном поприще могло обернуться бедами куда худшими, чем ударный труд в других областях. Уголь в топки паровозов тоже надо кому-то бросать и те же механизмы обслуживать, да и погрузочно-разгрузочные работы за редким исключением совершались вручную. На восточном побережье Ладоги даже об элементарных телескопических стакерах не знали, а короткая конвейерная лента считалась пиком механизации. Применяемые мною контейнеры требовали развитую инфраструктуру портов, которых на Ладоге также не было. Так что не будь армии тыла, армия на фронте и дня бы не продержалась. К тому же такая шикарная возможность легализации подвернулась.

— Как только у меня на руках будет соответствующий приказ от Комитета обороны, — поясняя свою позицию, сказал я — то не вижу препятствий. Без него, того же Луку Фомича или Бориса Митякина просто пошлют подальше и будут правы. 'Немедленно', — повторяя интонацию Кузнецова, — в наших силах обустроить дополнительный перевальный пункт прямо на базе яхт-клуба, о чем сегодня же можно поставить в известность ленинградцев. Приспособим для эвакуируемых граждан подземный эллинг. А вот в Кобоне такого же нет и быстро построить не получится. Даже если возведём ангар на скорую руку, первый же налёт вражеской авиации превратит его в братскую могилу. Все средства ПВО, которые мы там размещаем — это искусный муляж, который лишь создаёт видимость грозной обороны.

— Вы хотите сказать, что причал даже не защищён?

— Чему вы удивляетесь, Алексей Александрович? Не считать же за полноценное подразделение ПВО 20-мм Oerlikon на старом катере, который уже собираются демонтировать по приказу из штаба армии и лишь отсутствие боеприпасов к нему останавливает их.

— И как собираетесь выкручиваться?

— Скоростью движения и маскировкой. Придётся увеличить количество перевозчиков на эти дни и выстроить в Волховстрое несколько временных бараков.

— Думаете, немецкая авиация не польстится? Шестьдесят километров не такое уж принципиальное расстояние.

С подобным предположением нельзя было не согласиться.

— Если появится распоряжение о создании дополнительных рабочих дружин на базе санатория, привлечём в зенитчики добровольцев. Бригада товарища Фолманиса как раз под это дело подходит. Смену себе они воспитали, а четыре восстановленных дореволюционных орудий Лендера закрепим стационарно на тумбах. Хотя бы отпугнуть самолёты противника выйдет. У нас и письмо от трудового коллектива подготовлено. Да вот же оно, на столе с планом мероприятий.

Кузнецов принял письмо и папку с бумагами. Пока он вчитывался, я продолжал говорить:

— При благоприятных погодных условиях с привлечением маломерного флота... шесть тысяч в сутки мы вытянем примерно через неделю. Я туда прямо сейчас позвоню.

— Что? — резко спросил он, едва не выронив письмо.

— Вы же понимаете, хоть там вся инфраструктура и готова, она не рассчитана на увеличение количества людей в десять раз. Извините, но хотя бы дополнительные комнаты гигиены поставить надо.

— Вы сказали: 'сейчас позвоню'.

— Конечно, — набирая номер, — зачем туда ехать, если можно позвонить. Отсюда телефонно-телеграфная связь с Кобоной не хуже чем у Рузвельта с Генри Уоллесом. Мы планировали зимой соревнования на буерах устраивать. От нас до островов Зеленцы и обратно. Из Ваганово подвели свой телефонный кабель. Не хочу никого обижать, но качество услуг по коммуникации было просто паршивое. Основной пункт связи здесь, а на том берегу резервный. Обслуживает его семья ветерана финской кампании младшего лейтенант Попова. Он с матерью и сыном отлично справляется. А вот и он, — я указал пальцем на микрофон трубки.

'Попов, Вовка! — расслышал слова разговора Кузнецов. — Как батька, спит ещё после ночного? И учебники забрал? Ну, молодец. Будь добр, соедини меня с накопителем Кобоны'.

— Что ж вы молчали, что есть связь? — не вытерпел Кузнецов.

— Откуда я мог знать, что это так интересно? Мы когда обсуждали значимость яхтенного спорта и выхода на международный уровень, я пообещал сделать всё по высшим стандартам. Что и было исполнено: радиомачта, телефонная и видеосвязь, гостиница, причальные места. Земснарядом убрали отмель, почистили и обвеховали фарватер для катамарана, а такой только из Сочи в Сухуми ходил. Возвели набережную, защиту от волн, насыпали брекватер, провели коммуникации. Но ещё весной, после инцидента с телефонным проводом мы полностью перешли на радио. Обыкновенная проводная связь, конечно, осталась, только используется как резервная и если погода совсем испортилась.

— Да вы! Да вы... да вы понимаете...

Кузнецов поднялся с кресла и, успокаивая нервы, заходил по кабинету. В этот момент ответил дежурный накопителя, и Алексей Александрович услышал, как тот сообщил об отправке прибывшей партии и ещё что-то.

— Сейчас можно позвонить в Москву? — спросил он, видя, как я положил трубку.

— В принципе можно и в Вашингтон, если коммутаторная станция в Волхове соединит с Анадырем. Обычно, не отказывают, но линии могут быть перегружены. Война наглядно показала, что запас прочности должен быть двойной. Взять, к примеру, силовой кабель, который мы подвели в конце мая. Ту сторону от нас запитали, а сейчас, волосы на макушке чешем, отчего только пять фидеров заложили? Тут как бы ни в обратную придётся ток подавать, если с топливом проблему не решим.

— Значит, и кабель силовой... скажите, что и метрополитен уже проведён, до самой Красной площади.

Я лукаво улыбнулся.

— Была такая мысль предложить, только подвесную канатную дорогу через озеро по насыпным островам. Но ваш наркомат даже слушать не стал бы про такое затратное дело. О каком метро или 'канатке' можно вести речь, если вы до сих пор не провели поверку своих весов на складах с продовольствием, а себестоимость одной и той же детали на разных заводах отличается в десятках процентов?

— Я уже не знаю, каким вашим словам можно верить, а какие воспринимать шуткой. Вы говорите порою о невозможных вещах, а на деле они оказались вполне выполнимы.

Я подвинул к Кузнецову чёрный телефонный аппарат.

— В Москву позвонить можно, без всяких шуток. Можете даже прислать своих людей в Ваганово для контроля коммутаторного поста связи. К слову, товарищ Жданов ни на секунду не лишался такой возможности, воспользуйся он своим радиотелефоном. Но я бы рекомендовал вам сначала связаться с Ворошиловым. Он сейчас в штабе у Кулика.

Кузнецов чуть не махнул рукой.

— Климент Ефремович, чем он может сейчас помочь нам?

— Вам, не знаю, а мне может. Дело в том, что капитан Раппопорт несколько дней назад завершил строительство недостроенного Заболотным двухкилометрового участка железнодорожной ветки Войбокало-Лаврово. По ней будет ходить вторая мотриса, и ходила бы уже сегодня, если бы военные не забрали рельсы для своих нужд. Впрочем, это сейчас не важно. А важно то, что Попов младший позавчера ездил на станцию за учебниками и видел стоящий на параллельных разъездных путях перед поворотным кругом состав с пушками и тракторами. Дорога ещё на картах не обозначена и не введена в реестр железнодорожных путей сообщения. Семафоры и электрожезловые системы блокировки не подключены. Не знаю, кто решился её эксплуатировать до официального ввода, но факт остаётся фактом. Дежурный по накопителю проверил сегодня сообщение Попова и только что передал — состав с пушками-гаубицами МЛ-20 и тягачами 'Ворошиловец' никуда не делся. Ни охраны, ни сопровождающих он не обнаружил.

— Диверсия? — предположил Кузнецов. — Маркиан Михайлович отдал приказ на усиление дивизии НКВД ещё 30 августа. Дивизион 152-мм гаубиц, рота т-26 и рота танков КВ.

— Откуда я знаю. Там параллельная ветка из-за особенностей местности в двухстах шагах от основной. Может обстрел был, и машинисты свернули не туда, а испугавшись, дали дёру. А может наоборот, довели состав куда сказали. Да и обыкновенный саботаж исключать нельзя. Версий вагон и маленькая тележка. В общем, железнодорожную ветку нужно освободить иначе гарантировать выполнение обязательств мне будет сложно.

— В наше время за самого себя поручиться сложно, — с грустью произнёс Алексей Александрович, — а вы про гарантии говорите.

— Вот видите. А теперь несложно представить, что случится с тем же маршалом Куликом, если 54-я армия не пробьётся к Неве? Она изначально планировала наступление на Кириши и с новой вводной ни порядка, а уж тем более батальонов не прибавилось. Представьте на минуту, что произойдёт с городом, когда навигация по Ладоге станет невозможной?

— На этот случай у нас есть план товарищ Жданова.

— Ну, если есть план, тогда я спокоен. Только все планы, за редким исключением разрабатываются под текущий момент. Вряд ли в нём учитывали катастрофу на Украине.

— Вы только и делаете, что сгущаете краски, — проворчал Кузнецов. — Сегодня-завтра фронт стабилизируется.

— Ну, да. А я всё думаю, каким словосочетанием заменить слово катастрофа. Сейчас под Киевом происходят ужасные вещи. Никто не мог предположить, что в окружении окажутся четыре (5-я, 21-я, 26-я и 37-я) армии. Почти девятнадцать тысяч орудий и миномётов уже можно считать потерянными. Будьте реалистом, помощи не будет и придётся рассчитывать лишь на себя.

— Сколько же в вас скопилось желчи. Ничего, и из не таких передряг выбирались.

— Выбраться то можно, но какой ценой? У городского хозяйства практически нет свободного автопарка, нет лошадей. По моим подсчётам запас авиационного бензина для транспортной авиации восемьсот тонн, а Б-70 не простой бензин, его добавкам не набодяжить.

— Иначе было нельзя. Топливо с нефтебазы едва успели раздать по предприятиям, — посетовал Кузнецов. — Этот месяц кое-как закроем. Остались флотские запасы НЗ.

— Пусть там что-то и осталось, но прихода то нет, а это означает, что с октября месяца на машину в день семь литров и в сторону уменьшения. Что это для той же полуторки, которая жрёт двадцатку на сотню? 'Красный нефтяник' и 'Морская пристань' под обстрелом. День-два и там полыхнёт как на Бадаевских складах.

— На складах полыхнуло, но ничего не сгорело, — возразил Кузнецов. — Была поставлена дымовая завеса и лучше, эту тему не трогать и забыть. Так же с цифрами лошадиного поголовья вы ошиблись. Есть резерв в тысячу голов, и около шестидесяти тысяч переданы для снабжения армии. В хозяйствах осталось в два раза больше, но в том, что этого явно недостаточно, вы абсолютно правы. И в том, что с бензином намечается трудности — тоже. Поэтому я здесь. Товарищ Жданов надеется на помощь предприятий города и области в нормализации пайкового довольствия, и просит поделиться фондами.

— Сколько? — спросил я.

Кузнецов передал мне папку, в которой цифры били наповал. Город просил многое, по утверждённым довоенным расценкам и без предварительной оплаты. Если бы не эвакуация населения и сохранённые запасы из эвакуированных западных областей (чьи не отправленные припасы и проедал сейчас мегаполис), германский фюрер мог бы получить северную Пальмиру без единого выстрела к октябрю. Правда, никто не знал точных цифр скопившихся в Ленинграде беженцев. Карточки получили далеко не все и если блокаду не прорвут на днях, нормы станут снижаться до критических величин, а обделённые... о них не принято было говорить. Я обвёл кружками номера пунктов, по которым поставки можно осуществить незамедлительно, квадратиком — где требовалось некоторое время, и подчеркнул те, по которым есть вопросы, после чего вернул папку.

— Прямо сейчас, на нужды аэродрома 'Комендантский' могу выделить тридцать тонн высокооктанового бензина для двигателей самолётов. И пятьсот бочек по сорок два галлона автомобильного из резерва автозаправочных станций.

— Вот это уже дело. Но ситуацию не спасает, день-два отсрочки. Нас известили, что вы выполняете все заключённые до войны договорные обязательства с предприятиями города, но сейчас нужно больше.

— Ежедневно, всю эту неделю.

— Удвоить сможете?

— Можно и утроить, но больше чем есть, всё равно не выйдет. Одного не понимаю, почему вы не хотите возить топливо по Ладоге в железнодорожных цистернах пока это возможно.

— Это как?

— Экология, конечно, пострадает, но сейчас не до этого. Если сделать элементарный расчёт, то станет понятно, что заполненные на две третьих ёмкости не утонут. Просто сделать уклон и по рельсам спустить в воду. При хорошей погоде буксир проведёт сцепку из шести цистерн запросто. А на нашем берегу, к примеру, в Морье маневровый тепловоз вытянет их на сушу. Обратно отправите десять пустых. Заодно избавитесь от порожнего подвижного состава. Только за нашими артелями девяносто цистерн числится. Я с превеликим удовольствием верну их. Дохода они не приносят, одни убытки.

Кузнецов даже потёр ладони, сделал запись в блокноте и произнёс:

— Я знал, что вы готовились к чему-то и не подведёте.

— А я этого никогда и не скрывал. Помните, когда мы беседовали на открытии санатория? Социалистическая действительность при тотальном дефиците заставила полагаться только на себя. Если нет в портфеле пару запасных планов, то лучше даже и не начинать.

— Тут я с вами полностью согласен, — сказал Кузнецов. — Обстановка такова, что нужно иметь несколько вариантов путей эвакуации и снабжения. Товарищ Жданов сказал готовиться к крайним мерам. Сколько потребуется времени для доставки запрашиваемого по списку сюда, в Ленинград?

— По поводу мер товарищ Жданов верно подметил. Пять транспортных самолётов будут на аэродроме через два дня, точнее следующей ночью. Это модифицированные 'Duglas' (DC-4-1009) на восемьдесят шесть пассажиров. Пилоты — русскоговорящие американцы, все состоят в американском Красном Кресте и чтобы не возникали лишние вопросы, это потомки русских эмигрантов. Дети ведь за деяния отцов не отвечают или всё же будут отвечать?

— Если они не совершали преступления перед советской властью.

— Алексей Александрович! Этим юношам по восемнадцать-двадцать лет. В России никогда не были и гарантии должны быть железобетонные. Когда они выпускались из лётной школы, ребята читали лозунг на плакате: 'Отечество в опасности!' и если ударят по протянутой руке помощи, никто и пальцем не пошевельнёт в следующий раз. Впрочем, можно пойти и официальным путём. Когда говорите подобным им, будет разрешено посетить СССР?

— Вот я и говорю, — подмигнул Кузнецов. — Интернационалисты, люди Мира. На днях будет принято решение об организации транспортно-воздушной связи между Ленинградом и Москвой. Как вы думаете, можно их задействовать?

— А вы смелый человек, Алексей Александрович. Дугласам от Ленинграда до Москвы два часа лёту, — стал вслух рассуждать я. — Лучшие пилоты школы. Справятся. Более того, если прибавить к ним ещё два транспортника и нагрузить их нашей продукцией, к примеру, ручными пулемётами и ленинградскими миномётами?

— С отгрузкой миномётов могут возникнуть сложности, — поправил меня Кузнецов. — Запасы сырья невелики и вся продукция отправляется на Ленинградский фронт. Пару сотен выделим, но на постоянной основе вряд ли получится.

— Найдём чем загрузить. В артелях собирают по двести телефонных аппаратов ЕЕ-8-В в смену, десятка три раций 'ленинградка' и дюжину полковых, а надёжная связь всегда востребована. Есть аналоги шифровальных машин Бориса Хагелина, только не знаю, как к ним отнесутся в войсках? Как, на мой взгляд, 'Энигма' с кириллицей удобней. Можем и их собирать, но это вы уже сами решайте. На 209-й завод без пропуска не пройти и согласовать этот вопрос у меня не вышло.

После слов о шифровальной машине у Алексея Александровича как-то задёргались руки. Он то прятал их под стол, то наоборот. Ещё до войны это был секрет из секретов, и сообщить об этой части беседы, он был просто обязан.

— Да теми же прицелами с биноклями, приборами наблюдения или танковыми двигателями, — продолжал я. — Никто не сможет заявить, что город на Неве только и просит: 'Дай!', наоборот, воюет и участвует в снабжении армии наравне со всеми. Прикрывать же их в воздухе будут истребители майора Штоффа. Но не тем, что у него в полку осталось, а хотя бы ЛаГГ-3, Р-39 и Бофайтерами. Дайте только отмашку и самолёты начнут собирать. Тем более программа уже запущена, его лётчики проходят освоение техники, а механики получили запасные моторы и запчасти.

— Это не те самолёты из ящиков, про которые интересовался Жуков?

— В первый раз от вас услышал.

— Григорию Константиновичу кто-то донёс, что на аэродроме ОСОАВИАХИМа валяется несколько ящиков с самолётами. Учитывая сложившуюся обстановку, когда каждая боевая машина должна быть задействована...

— Всё! — Чуть не хлопнув себя по лбу, — я понял, о чём речь. Это планеры Олега Антонова. Воевать на них равносильно как на паровозе атаковать подводную лодку. Успех сомнительный. Комбриг Евстигнеев как-то интересовался через товарища Сергея, чем можно доставить группу специалистов в немецкий тыл, но использовать планеры не решился. Так они и остались в фанерных коробах. Впрочем, вполне возможно, что речь шла о других ящиках. Я к ним отношения не имею. Всё, что есть — с полсотни Р-39 Ларри Белла и английские Beaufigther Mk.IF.

Кузнецов с ухмылкой сделал ещё одну запись в блокноте. Похоже, кое у кого будет бледный вид.

— Раз мы заговорили о необычных средствах доставки, — загадочно произнёс он, — то я хотел бы прояснить для себя некоторые моменты из того документа, который вы передали Андрею Александровичу. А именно информацию по ледовой дороге через Ладогу. Не думаю, что в ней возникнет потребность, но лучше быть готовым к любым ситуациям.

Мне пришлось освободить стол и расстелить на нём карту Ладожского озера.

— Наверняка вы должны были запомнить колоритного деда на воротах при въезде в санаторий.

— Как не запомнить, кажется, Никитич. 'В былые времена на защиту ворот выставлялись самые надёжные воины', — это он мне сегодня рассказывал, когда я прогуливался.

— Именно. Так вот, когда планировали соревнования на буерах, пришлось многое изучить. Опрашивали учёных, гидрографию и даже проживающих на побережье старожилов. Наш Никитич поведал, что ещё бог знает в какие времена, при бароне Корфе из Осиновец на ту сторону можно было преспокойненько добраться по льду на ломовой лошади с тяжелогружёной подводой на тридцать пудов. Сейчас восемнадцатое сентября, до первых заморозков осталось меньше месяца. Анализируя прогнозы прошедших лет, конец осени ожидается малоснежный. В ночь на шестнадцатое октября выпадет первый снег и это станет началом отсчёта. Сначала к берегу набьёт ледяной шуги и через неделю навигации придёт конец, а озеро промерзает где-то в десятых числах ноября, вот тогда и стоит послать людей. Пусть замеры сделают, потопчутся. Только ещё он рассказывал, что гуськом передвигаться никак нельзя, нужно дистанцию соблюдать. Мне кажется, это из-за резонансных колебаний подо льдом. Как по мосту, нельзя в ногу топать, так и тут. Мы проверили и составили таблицу зависимости прогиба льда от скорости движения. Если коротко, то критическая скорость двадцать две мили, простите, 35 км/ч.

— В докладе об этом ни слова. Учтём. Слышал лёд на Ладоге... в одном месте густо, а в другом пусто.

— Видите ли, Алексей Александрович, у Ладожского озера есть ещё много особенностей. И одна из них, это неровность температурного режима. Вдоль берегов происходит круговое движение воды. Толщина льда будет возрастать там, где идёт главная ветвь течения. То есть холодные воды, двигаясь с севера до Орешка, совершают оборот против часовой стрелки. В результате чего, ближе к центру, ледяной покров совсем не велик.

— Я ещё не консультировался со специалистами, так что не могу ничего сказать.

— Если что, у меня есть карта с точными промерами глубин и толщиной льда за последний год. Так что, карту будите брать?

— Буду.

— Только мой вам совет, в случае возникновения нужды — не затягивайте и параллельно прокладывайте железнодорожный путь на сваях. Зима принесёт страшный голод, если не наладить сообщения. В Ленинграде не останется ни одного пса или голубя. Я тут кое-что набросал, если заинтересуетесь, есть некоторые наработки. Впрочем, — я вытащил из сейфа ещё одну папку. — Здесь маршрут, рекомендованная скорость прокладки, количество необходимых материалов, наименование техники, и места, где всё это можно получить.

Вдруг Кузнецов замер.

— А ведь вы не верите в успех операции! — утвердительно произнёс он. — Даже после нашей победы под Хандровом, все ваши рассуждения сводятся к длительной блокаде города. Неужели вы думаете, что эксплуатировать эту железную дорогу придётся и после зимы?

— Что вы, Алексей Александрович. Если у Кулика на днях выйдет овладеть Мгой, я подарю всем его начальникам штабов по командно-штабному бронетранспортёру 'Скаут', а если с минимальными потерями, то свой самолёт. Более того даже теоритически могу предположить, что его поддержат с небес и посулят свежие войска и возможно танковую бригаду. Но мы-то с вами понимаем, что надо ещё и удержать взятый рубеж, а необстрелянные дивизии его 54-й армии просто не имеют должного опыта. Вы же в курсе, что немцы вводят для противодействия 39-й механизированный корпус. Но зная отношения Георгия Константиновича к Григорию Кулику, тот пальцем не пошевелит для его спасения. У Верховного сейчас с Киевом проблем хватает, и Ленинград ничем помочь не сможет — вон, какая линия фронта. Хотя кое-чем всё же сможем. Алексей Александрович, что вы знаете о дальновидении?

— У меня есть телевизионный приёмник, вы же сами дарили на майские.

— Значит, вы знаете одного из авторов вашего приёмника 17ТН-3 Расплетина Александра Андреевича. И возможно слышали или читали о его работе в проектах 'Звезда', 'Доломит', 'Алмаз'. Телевизионная авиационная разведка. Не встречали? — и, видя непонимание в лице Кузнецова, добавил: — Ничего страшного. У нас во многих палатах стоят проекторы ТЭ-2 Вани Завгороднева с экранами два на три метра, и никто его не знает. А ведь его лаборатория, как и у Александра Андреевича, находятся тут, в Сосновке.

— А почему там?

— Озеро, — ответил я. Расплетин любит рыбалку и согласился временно переехать из ленинградской квартиры в небольшой домик со всей семьёй. Там же построили центр и собрали его группу с Лужского рубежа. Два бульдозера с лихвой заменили десяток 'башковитых' землекопов. Впрочем, Раппопорт и без их участия справился с эскарпами на выше ожидаемого. Зато учёные вместо рытья траншей за это время сделали один прибор, который позволяет передавать данные с РЛС на самолёт, как телестудия передаёт сигнал на телевизионный приёмник.

— И что это даст?

— Командир эскадрильи будет знать о приближении вражеских самолётов не в системе координат 'азимут-расстояние', где по виду и характеру пульсации импульсов только опытный оператор опознает количество самолётов, а гораздо проще.

— И какая эффективность?

— Пока не знаю, для самолёта-разведчика или корректировщика это вопрос жизни, а для истребителей экономия топлива. И предложение учёных оснастить телевизионными приёмниками штаб ПВО выглядит более чем здраво. Военные сразу, минуя кучу докладов будут знать обстановку в небе Ленинграда. А ведь аппаратуру можно разместить и на аэростате и вести постоянную передачу.

Соглашаясь, Кузнецов коротко кивнул и задал вопрос, о котором разбивалось большинство кораблей изобретателей и прожектёров.

— Когда это можно будет потрогать руками, и в какую сумму это обойдётся?

— Да хоть сейчас, — ответил я. — Все расходы пробной партии велись за мой счёт, но бухгалтерию можно поднять.

— Дайте подумаю, у Штоффа она уже работает?

— Точно такую же мы можем отправить в 54-ю армию, вернее туда, где она окажется к месту. Ведь армия непосредственно подчиняется Ставке ВГК, и они наверняка разберутся.

— По-моему, дополнительный стрелковый полк или танковая рота оказала бы гораздо больше помощи, — произнёс Алексей Александрович. — Вот если бы отыскалось три десятка танков.

— В распоряжении Кулика 119-й отдельный танковый батальон. Из Кубинки он убыл, имея в составе девять т-34 и двадцать танков т-26. В батальоне служит родственник одного из сотрудников санатория, и наша артель оптических приборов снабдила сто девятнадцатый биноклями и наблюдательными перископами. Насколько я знаю, в бой машины не пошли. Или вы предлагаете поднять с коек танкистов, которые поступили к нам с последним санитарным поездом, посадить их в танки и отдать мариноваться? Уж лучше их отправить майору Катюшину. Он хоть плацдарм на том берегу Невы создал, захватил немецкую технику и ведёт активную оборону.

— Значит, танки всё же есть?

— Откуда в санатории танки, если нам отказывают в их ремонте? Даже откровенный металлолом с боем приходиться забирать, а ведь у артели есть ваше письменное распоряжение. Видите ли, профиль не тот.

— Да полно вам! Профиль не тот... вы же вооружили того же Катюшина. На той неделе два сгоревших, годных только на переплавку т-28 отремонтировали и тот, что с перископом.

— А вам уже всё доложили...

— Конечно, а вы думали я не в курсе, что тут происходит? И про не связанный ни с одной из продуктовых баз магазин возле инфекционного госпиталя в Юкках, где ленинградцы карточки отоваривают, и про картофельные поля на заброшенных торфоразработках, и про водоёмы с карпами, и про вашего снабженца, выпрашивавшего разбитую технику и старые орудийные стволы с отстойников на Ижорском заводе. Я так же в курсе, что он был в июле в Дно и в 4Чудово девятнадцатого августа, за день до оставления города; аккурат во время уничтожения склада Госрезерва. Одного не пойму, почему всё втихаря, отчего у меня не спросили? Не перебивайте! Я знаю, что всё затеяно, как вы говорите: 'для общего блага', поэтому остаётся как есть. И я уверен, что и самолёты припасены, и танки наверно отремонтированные есть, даже баржи где-то пришвартованы, раз такими ускоренными темпами ведётся строительство в Кобоне. Вам ведь в начале года дали разрешение лишь на причал и инфраструктуру, а там уже полноценный порт.

Кузнецов пристально стал смотреть мне в глаза, ожидая ответа.

— Раз вы всё знаете, то имеете представление, что передать чужое имущество, о котором вам так заблаговременно сообщили, а именно артиллерийские корректировщики огня на базе танка Т-26, да, тех самых, с которыми успешно воевал АП АКУКС Одинцова на Лужском рубеже, я сейчас не могу, это их техника. На чём станут обучаться командиры, если вы её всё же реквизируете? Митякин же не просто так топчет ковры в приёмных, он ещё и предложения привозит. Вот только не интересны вашим КБ наши разработки.

— Ну, вы же понимаете, как дорога ложка к обеду?

— Кстати, по поводу ложки, — уходя от танковой темы, произнёс я. — Заберите груз парохода 'Narwhal'. Судно с рыбными консервами отправленного мэрией Питерсберга для города Ленинграда ещё в июле, там около трёх миллионов банок. Как раз на сутки хватит накормить горожан ужином, а то подумаете, что я что-то от вас скрываю. Мне, между прочим, пришлось оплатить таможенные расходы, так как из-за бюрократических препон Наркомвнешторга ни один американский мэр не может просто так передать русскому городу даже коробку конфет. Только продать. А вы об общем благе рассуждаете. Вы же знакомы с теорией о том, что честный человек считает, будто его окружают точно такие же, как и он сам люди; а плут видит вокруг себя людей иных и поступки его соответствующие. Так что не стоит ожидать от меня откровений.

Алексей Александрович отвёл взгляд.

— Никогда так не думал, — тихо произнёс он, — и вообще я придерживаюсь того мнения, что для умеющего слышать, произнесённая ложь даст знаний не меньше чем недосказанная правда. Где сейчас рыба?

— Ящики на складе в Ваганово.

Посчитав приблизительный объём, (а вышло тридцать пять вагонов) Кузнецов понял, что придётся использовать железнодорожный транспорт, который на данный момент был задействован практически полностью. Ленинградский железнодорожный узел хоть и являлся одним из крупнейших в стране, но не с бесконечным подвижным составом. К тому же железная дорога находилась в приоритете у немецкой авиации и регулярно страдала. Пришлось бы собирать эшелон буквально по вагону, забирая их с мест хранения и у предприятий, не очень-то спешащих избавиться от 'удобной тары'. Многие составы ещё с 8 сентября стояли и вовсе не разгруженные, не говоря о тех, в которых покоилось не успевшее отправиться в эвакуацию оборудование. В копилку сложностей добавилось и принятое решение о постройке бронепоездов, что привело к дефициту паровозов, а задействовать резервные — не хотелось. Сейчас бы пригодились пару штук из отправленных 137 локомотивов, вот только обратно их не вернуть и, слава богу, что так вышло. Но больше всего он горел желанием узнать возможности санатория. Ведь всё, что касалось транспорта, всегда осуществлялось без привлечения подвижного состава извне. Американец только в начале этого года ввёз в страну около сорока семи тягловых и манёвренных паровозов с неизвестным количеством тепловозов. Что будет сейчас, когда город и область оказались отрезаны?

— Можете рыбу сами на склады Ленинградского территориального управления госматрезервов привезти? — попросил Кузнецов. — С транспортом сейчас сложности и развозить консервы по базам не с руки.

— Хорошо, Алексей Александрович. Консервы доставят на четвёртую базу . Только уж и вы телеграмму в Вашингтон послу Уманскому организуйте, пусть поблагодарит от вашего имени дарителей. А ещё лучше письмо отправить. Ставлю сотню, что это письмо будет висеть в кабинете мэра Питерсберга в рамочке под стеклом и передаваться по наследству. Акт приёма-передачи уже оформлен, от горкома только подписать осталось, конечно, когда сверку проведут.

— Распоряжусь, чтобы не затягивали.

— Спасибо. А теперь, вернёмся к списку. Вопрос по порохам. Дело в том, что произведённый на американских заводах баллиститный порох отличается от русского. Тем не менее, там и там используется стабилизатор химической стойкости. В заявке его нет, но это не что иное, как централит. И у меня есть возможность его поставлять, пока ваш завод не вышел на проектную мощность в Барнауле. Однако я хотел бы передать представителям советской науки один секретный состав, которому по силам его заменить и избавить от зависимости импортного сырья. Это порошок на основе оксида магния. Формула и технологический процесс описаны во всех подробностях. В папке, которою я вам оставлю, есть страница про одного учёного, Александра Семёновича Бакаева. Моя рекомендация задействовать его в этом проекте.

— Я учту вашу просьбу. Тем не менее, заявку по ВВ вы закроете?

— С поставками я ещё ни разу не подводил. Тротил, пироксилиновый порох 'ВТ', гексоген и динамит — всё будет. Могу отгрузить аналог взрывчатки Евгения Ледина A-IX-2 , раз столько гексогена требуется. Более того, нитроглицериновый порох можно отгружать уже сегодня.

— Было бы здорово, хоть что-то получить и Ленинграду. Но я по глазам вижу, — заметил Кузнецов — что в них какое-то беспокойство.

— Как вы понимаете, в сложившейся ситуации вещество, заменяющее централит это очень охраняемый секрет и немцы, узнав про него, предпримут беспрецедентные шаги для его раскрытия. Так что этот документ должен быть в надёжных руках. Я отправлю с вами двух парней на бронеавтомобиле.

— Вы шутите? Со мною люди Белова. Уж с чем-чем, а с охраной папки они справятся, — возразил Кузнецов. — По остальным позициям вопросов нет?

— Скорее предложение.

Мне пришлось вновь заглянуть в сейф.

— Я тут прикинул и заметил некоторую уязвимость, которая в силу новых обстоятельств выглядит опасной, — продолжил я. — Раз уж решили временно возложить на нас переправу, как вы отнесётесь к тому, что бы открыть пару-тройку столовых для беженцев? Как минимум в накопителях. Отвечать за голодные обмороки или ещё чего похуже мне совсем не хочется. На первых порах за счёт наших фондов.

— Бесплатных столовых и без 'вырезов' , — утвердительно уточнил он.

— Даже не обсуждается. Ведь это сопутствующая помощь, а не целенаправленное обеспечение, и к карточкам не имеет ни какого отношения. Я подготовил письмо на ваше имя и к нему обязательство артели из Энколово.

— Бульонные кубики?

— Так вы знаете?

Кузнецов лукаво улыбнулся.

Особо не вчитываясь, наскоро пробежавшись глазами по тексту, он тут же подписал его, возвращая мне.

— Осталось ещё морячкам помочь, — сказал я. — В Парголово посылки подготовили, и было бы неплохо с кем-нибудь из партийного руководства города их передать. Люди старались, свитера с носками вязали. Им бы пару слов, поблагодарить, приободрить, как вы, коммунисты, это умеете: слово и дело. Обратная связь совсем лишний не будет. Больше фотографий, статей и агитации. Я бы попросил второго секретаря райкома ВКП(б) Парголова товарища Лобачёва, но он сейчас в отъезде. А сейчас важно масштаб показать, фигуры задействовать.

— Дело хорошее, — согласился Алексей Александрович. — А то у нас последнее время Балтийскому флоту совсем внимание не оказывают. Товарищ Жуков оперирует 'сухопутными терминами', а Владимир Филиппович не видит участие флота в несвойственных ему задачах.

— Ну да, это как сантехника заставить построить костюм. Только материал переведёт да руки булавками исколет. Ровно как наоборот.

— Знаете, — Кузнецов сделал очередную пометку в блокноте, — пусть инструктор горкома Виолетта Вильевна займётся этим вопросом. А то она искусство курирует и жалуется на отсутствие серьёзных дел. Когда посылки наметили передавать?

— Чего тянуть, прямо сегодня всё и передадим. Если вы сейчас ей поставите задачи, то я пришлю за ней транспорт. В десять она выступит на предприятии, а прямо оттуда к морякам. И раз куратор по искусству, пусть посетит выставку художника Филонова и его учеников, она сегодня открывается. А намеченную выставку 'Героическое прошлое русского народа' кто-нибудь другой организует.

— Договорились. А кто такой Филонов? Фамилия больно знакомая.

— Павел Николаевич основатель аналитического искусства. Мировая величина, гений нашего времени. Мы выкупили почти все его работы, которые художник не успел передать в Русский музей, и открываем в Парголово галерею. Вон, на стене одна из его картин, а надо мною, к сожалению, лишь репродукция.

Кузнецов сначала посмотрел на портрет Сталина, потом слегка повернул голову, и поморщил нос, словно вдохнул что-то неприятное. Он пытался понять замысел и вывести что-то общее, но портрет и то, что висело на стене, как-то не укладывалось в концепцию представления о живописи.

— Нет времени разбираться в красках и холстах, нет времени даже газету прочесть, — недовольно произнёс он и уже собираясь заканчивать встречу, спросил: — Какие-нибудь пожелания?

— Только здоровья вам и семье. А вот просьба будет.

— Что? — Не ожидавший такого от меня, удивлённо произнёс Кузнецов.

— Да, просьба. Немного необычная, но в ваших силах её разрешить.

— Если вы уверены, что это в моих силах, а то всё мы к вам с просьбами... говорите.

— Мне нужно сегодня ночью попасть в Шлиссельбург.

— Вы с ума сошли! — эмоционально вскрикнул Кузнецов. — Там немцы. — И вдруг, Алексей Александрович успокоился, исподлобья посмотрел на меня и произнёс:

— Что от меня требуется?

— Совершенный пустяк. Дайте команду Москаленко взять с собой на церемонию вручения подарков, начальника Разведывательного отдела Штаба Балтийского флота, подполковника Фрумкина и написать для него записку с просьбой поспособствовать специалистами. Человек сорок, имеющие представление о диверсионной деятельности и готовые рисковать, больше не надо.

— А почему не сделать это завтра?

— Потому, что это надо было сделать ещё неделю назад. Я кое-что заберу из одного места, а его подчинённые могут либо уйти со мной, либо остаться там и подготовить плацдарм для будущего десанта. Понимаю, что вы не хотите поделиться со мной информацией о запланированной высадке: секретная операция 'мокрый огонь', всё такое. Вот только погода сегодня к вечеру станет настолько несносной, что ни о каких перемещениях по воде и речи не пойдёт. Отряд с капитан-лейтенантом Балтачи просто просидит в Осиновце, смотря на волны Ладожского озера. Вы хотя бы поинтересовались сводками гидрометцентра перед принятием решений.

Кузнецову хотелось грязно выругаться. Ведь всё то, что только что прозвучало, было высказано на совещании и прогноз погоды — не являлся большим секретом. Яхт-клуб его получал точно так же, как и любой другой порт на Ладоге. Все понимали неоправданный риск с высадкой десанта, и всё же пошли на него, хватаясь, как утопающий за соломинку. Обсуждать этот действительно 'мокрый огонь' не было никакого желания. Усталым голосом он спросил:

— Скажите, то, что вы собираетесь вернуть, это как-то связано с теми письмами?

— Вы проницательны, Алексей Александрович, но нет, не связаны. Расшифровка последнего письма ведёт в Московскую область, а мне туда ехать совершенно не хочется. Сейчас мои интересы простираются в других областях.

— И всё же?

— Скажу только одно, это компонент истраченного не так давно лекарства.

— Дайте бумагу, — потребовал Кузнецов.

— Имя отчество Фрумкина — Наум Соломонович.

* * *

Проводив второго секретаря горкома, я остался в вестибюле и остановился у информационного стенда. Теперь, помимо карты СССР, здесь разместился план города и Ленинградской области с красными границами наших оборонительных сооружений. Завтра-послезавтра эти границы должны были сдвинуться, по крайней мере, надеялись. Советское командование предполагало нанести удары с внешней и внутренней стороны блокадного кольца. Части 54-й армии вели наступление, с трудом продвигаясь на запад, преодолевая немецкую оборону 20-й моторизованной, 12-й танковой дивизии и 5-го мотопехотного полка, неся колоссальные потери. То, что было так легко отдано, возвращалось назад через большую кровь. Бои шли за каждую возвышенность, где решающую роль играла артиллерия, в которой немецкая сторона всегда была сильной. До станции Мга оставалось восемь миль, но силы были уже на исходе. Советские войска остановились на рубеже платформа Русановская (река Назия) — озеро Синявинское. В Южном Приладожье немцы заканчивали сосредоточение подразделений 8-й танковой дивизии, и справиться с ней в одиночку, армии маршала Кулика было уже невмочь. Каждая новая атака только ухудшала положение, и тающая армия без пополнения потихоньку теряла инициативу. Стоило признать превосходство вермахта в боевой подготовке, не говоря уже про тактику и взаимодействие между родами войск. И дело вовсе не в армии львов под предводительством барана. Учиться надо было лучше. Учиться и совершенствоваться, потому что в постижении профессии оттачивается мастерство, нарабатываются навыки и появляется чутьё. Не думаю, что там, на самом верху, этого не понимали и не знали причин. Просто пришлось играть теми картами, которые получили при сдаче.

Операция по деблокированию изнутри должна была начаться в 22 часа восемнадцатого сентября, и в наступлении полагалось задействовать 1-ю стрелковую дивизию НКВД, в задачу которой входило овладение Шлиссельбургом. Роте майора Катюшина ставили в обязанность занять второй городок у восьмой ГРЭС. Батальон 4-й бригады морской пехоты Ладожской военной флотилии должен был форсировать Неву в районе Выборгской Дубровки — Теплобетон. И наконец, 115-я СД Конькова получала приказ на захват плацдарма, в дальнейшем на развитие наступления в сторону Мги. Планов было громадьё и сложно сказать, верило ли командование в успех, но сидение в глухой обороне однозначно являлось гибельным.

Широколицый, с лёгкой залысиной и скромными усами, делающие его лицо добрым генерал-майор береговой службы Митрофан Иванович Москаленко принял моё предложение холодно. Изначально, посчитав пустой тратой времени, он даже отказался от пропагандистской акции, тем не менее, явился к причальной стенке лично, в сопровождении заместителей и представителя политуправления флотом. Обычно наши вопросы касались снабжением медикаментами, а тут посылки, да ещё в столь необычной форме. И необычность эта заключалась в десяти панелевозах, на которых покоились одиннадцатиметровые лодки Эндрю Хиггинса, с горкой заполненными ящиками и мешками под брезентом. Рядом с машинами по трое стояли экипажи: молчаливые моряки в чёрных бушлатах, с суровыми, отмеченными возрастом лицами. Оценив плашкоуты, Москаленко уже не обращал внимания на подарки. Даже под брезент заглянул и надолго остался бы там, пока Виолетта Вильевна не взяла мероприятие в свои руки. Высокая, худощавая как высохшая вобла, но не лишённая женского шарма она тут же вычислила своего коллегу по цеху и с его помощью организовала военных для коллективной фотографии на фоне 'подарков'. Едва фотограф успел сделать пару снимков для истории, как инструктор горкома произнесла короткую речь о нерушимости уз ленинградских рабочих и Балтийского флота, важной роли товарища Жданова и всё это под эгидой руководящей роли партии. Отдельно упоминался товарищ Сталин, но в общем контексте с приведением одной из его цитат. Получившийся на скорую руку митинг завершился по погодным условиям в рекордно короткий срок. Машины ушли на разгрузку, а участники по своим делам.

Усилившийся ветер менял погоду на глазах, и спасаясь от ненастья, я вместе с Наумом Соломоновичем и двумя его коллегами оказался в минивэне чем-то похожем на Stout Scarab, где предстояло ответить на возникшие у разведчиков вопросы. А они сразу же появились, едва пришло понимание, какие козырные карты оказались в их руках.

— Что вы знаете о тоннеле из Шлиссельбурга в обход к крепости и оттуда к Шереметьевке? — спросил я у Фрумкина и сам же ответил на свой вопрос. — Уверен, в первый раз слышите, но наверняка знакомы с такими понятиями, как подземные реки и пустоты. Четыре с половиной тысячи лет назад, когда Ладожские воды были заперты, что-то произошло и в плите образовалось пространство. Если срубленную ветку дерева положить на землю, то можно приблизительно представить, что получилось там: ствол — как самый широкий лаз, а ветви, как множественные ответвления. Основной проход обнаружили в конце девятнадцатого века совершенно случайно. Когда Александр I решил обратиться к Марку Изамбарду Брунелю с просьбой спроектировать тоннель под Невой, начались разные изыскания. Как бы там ни было, теорию с расчётами вскоре применили на практике. Кто-то решил снискать славу нового графа Монте-Кристо и прорыл почти двести ярдов в сторону Орешка, выйдя на природную пустоту. Какое-то время её стали исследовать разделяющие масонские взгляды учёные, но вскоре потеряли к этому интерес из-за отсутствия финансирования. Скажу по своему опыту, мало кто устоял бы перед искушением провести исследование в области, далёкой от собственных профессиональных интересов, хотя бы ради удовольствия показать, какие перспективы могут открыться, если взяться за это дело по-настоящему. Однако взявшийся за исследование профессор вряд ли ощущал подобное мелочное желание и, тем не менее, даже барон Герхард Якоб де Гер внезапно оставил все свои геологические изыскания и, получив пост профессора общей и исторической геологии в университете Стокгольма, к этой теме больше не возвращался. На все мои письма ответил категорическим отказом, обвиняя меня в фальсификации, чем ещё больше возбудил во мне интерес к изучению этого феномена. Незадолго до войны, когда в городке возводили подземный этаж гастронома, тема с этим тоннелем всплыла вновь. Это экскурс, а теперь спрашивайте.

— Этот тоннель под Кошкинским фарватером, можно его использовать для переброски войск? — спросил майор Коновалов.

— Для логистических схем он малопригоден. Человек пройдёт, а что-то крупнее ослика уже застрянет. Можно использовать тележки.

— Вы сами, проходили этим маршрутом? — вклинился Фрумкин, не дав мне договорить.

— Наум Соломонович, постарайтесь дослушать. Узкостей там предостаточно. Нам даже пришлось в нескольких местах его расширять, поставить арки, распорки, обустроить выходы, настелить помосты и протянуть электричество, а так да, проходил один раз. Сразу скажу, в некоторых гротах чувствуется давление и ощущение, что вот-вот всё рухнет на голову. Есть пара подъёмов и спусков, встречаются ответвления куда лучше не соваться, а кое-где придётся согнуться в три погибели. Присутствуют две обширные пустоты. Постоянная температура при высокой влажности и проблемы с вентиляцией. Если кто-то из вас посещал пещеры или интересовался спелеологией, то поймёте. Способ, который я предлагаю — это разовая акция.

Фрумкин переглянулся с коллегами и произнёс:

— Товарищ Кузнецов поставил перед нами чёткую задачу, но я так и не понял, что вам необходимо вынести?

— Предмет имеет отношение к медицине. Поместится в небольшой чемоданчик. Это всё, что я могу сказать.

— Немного, — протянул Коновалов. — Я предполагал, что это будут какие-то документы или ценности. Тогда зачем столько людей?

— Вы сами сейчас поймёте. Дело в том, что выход из тоннеля оборудован в помещении овощехранилища, а не в том месте, куда нужно попасть. Если бы можно было справиться минимальными силами, наша встреча никогда бы не состоялась. У меня с собой план Шлиссельбурга, где всё обозначено. Может, так окажется проще?

Разведчики согласились. Одно дело объяснять на слух, а другое дело ещё и видеть своими глазами. Вынув из портфеля фотоснимок, я обвёл карандашом гастроном и поставил крестик на овощехранилище.

— Мы выйдем здесь, — указывая на крестик. — Ориентир водонапорная башня. Это шлюз Староладожского канала, здесь пристань, откуда ходил 'Арзамас', на юг ситценабивная фабрика и Преображенская гора. А вот тут и тут, в домах немцы ориентировочно разместили пулемётные гнёзда, вот эти значки, скорее всего замаскированные орудия или миномёты. Орешек ещё не проявил себя, но гансы из 424-го пехотного полка уже готовятся его посетить, поэтому в этих местах отмечено скопление живой силы противника. Между каналами замечено рытьё блиндажей и минирование. Пока только начали. Погодные условия мешают не только нам. К сожалению, отряд окажется в самом логове, где враг буквально со всех сторон. Понимаю, что лучший бой это тот, который не начался, но вероятность боестолкновения в первые минуты операции свыше шестидесяти процентов.

— И в этом случае шансы чуть больше, чем нулевые, — сквозь обречённый вздох обобщил Фрумкин. — Тяжеловато придётся.

Я в ответ только кивнул: а когда было легко?

— Поэтому столько бойцов, чтобы с гарантией задавить сопротивление и выиграть пятнадцать-двадцать минут для отхода? — Ответил на свой же вопрос Коновалов.

— Либо закрепления на позициях, — дополнил его мысль я. — Ближе к Неве только посты караула. Если всё пройдёт без особого шума, у вас появится уникальный шанс создать плацдарм для дальнейшего наступления. Могу помочь в оснащении группы, от обмундирования с вооружением и средствами передвижения вплоть до материального довольствия. Всё, что запросите.

— Для начала пару КВ, — сострил Коновалов, показывая всем видом, что дело безнадёжное.

— Пожалуйста, уточните комплектацию, — в том же тоне ответил я.

— В смысле? — встрепенулся майор, никак не ожидая продолжения темы.

— Может, существует не известный мне облегчённый танк КВ, который запросто проползёт с этого берега на тот, минуя все водные преграды, Екатерининский канал и Петровский мост? Нет, не существует? Если нужен танк, то отбейте его у противника. Я покажу, где его найти. В ином случае, обеспечьте надёжное место на побережье, куда сможет подойти понтонный паром с т-28 из Коккорева. Иных танков, извините, сейчас нет.

— А нам на заводе подъёмно-транспортного оборудования говорили, что есть.

— Сами не ремонтируют и другим не дают. Вот, о чём могли говорить. Ах, да. Есть пара почти доведённых до ума пулемётовозов, но опять-таки: самостоятельно Неву они не преодолеют. Угробить их за просто так я не позволю.

Не знаю, что там майору наговорили, но меня несколько смутило, от его недоброго взгляда. Андрей Георгиевич поглядывал на меня исподлобья, словно я у него конфеты в детском саду украл.

— Не надо на меня смотреть с укором, — сказал я ему. — Жизни бойцов нужно беречь как свою собственную. Смастерить понтон из двух дюжин пустых металлических бочек и деревянного настила с моторчиком можно за час. Проблема в том, что от берега до берега шестьсот шестьдесят метров и переправу начнут обстреливать ещё на нашем берегу. Необходимо учитывать наличие сильного течения в реке и слабого течения в заводи, образованной дамбой Новоладожского канала. Граница течений ясно видна благодаря мутной воде в канале, но ночью этого не разглядеть. Подобных мелочей сотни, поэтому скорость движения станет минимальной. Я был до войны на Преображенской горе, с неё правый берег как на ладони. Необходимо как минимум отвлечь противника ложными целями.

— Нам там погибать, а вы танк пожалели. Сами же туда не пойдёте, — упрекнул Коновалов.

— Андрей, хватит! — резко произнёс Наум Соломонович. — Андрей Георгиевич шутит так. Дело и впрямь необычайно сложное. Разведданных кроме этой фотокарточки у нас практически нет. Да и надлежащего опыта, будем говорить откровенно, тоже. Потребуется форма вермахта, пять-шесть комплектов для контактной группы. Нужны будут средства связи, пару надёжных раций, фонари, если есть автоматическое оружие немецкого производства и патроны к ним, то скажем спасибо.

— Beretta MAB 38 подойдёт?

— Всё подойдёт. И ещё, если речь зашла о бронетехнике, возможно ли подстраховать нас с берега? Ведь шестьсот шестьдесят метров даже для пулемёта далеко не предельная дистанция. Мне достоверно известно, что это в ваших силах.

— В принципе, к берегу можно подогнать бронетранспортёр с 75-мм пушкой либо попросить ЛОНИТОМАШ поделиться на пару дней их новым детищем — кочующий 82-мм миномёт на базе пушки 21-К.

— Миномёт ещё на испытаниях, — подсказал Фрумкин. — Но нам подсказали, что вы ремонтируете захваченные во время Зимней войны у финнов орудия царских времён, а на флоте есть снаряды к ним.

— Если есть, то через два часа они будут у вас. Но я бы не возлагал на них большую надежду. Хотя, вы наверняка сможете отыскать таблицы стрельбы и обученных артиллеристов.

* * *

Делить группу было опасно, ночь могла принести неожиданности, но действовать всем скопом, значило, отказаться от фактора внезапности. Там, где тихо пройдут четверо, десяток обнаружат не из-за вредности, а из-за простейшего математического ожидания. И с самого начала Фрумкин разбил отряд на штурмовиков и группу поддержки. Пригород Шлиссельбурга не патрулировался, но 'Помощник' чётко фиксировал возможные огневые точки и секреты противника. Причём грамотно поставленные секреты, перекрывающие любые подходы извне, но не всегда изнутри. Причём даже без инопланетного прибора вычислить большинство из них не представляло труда, достаточно было отыскать телефонный провод. В дома, куда он был проложен, так или иначе, являлись опорными пунктами. Стоить заметить, что в сентябре город был ещё относительно цел. Немцам не пришлось его штурмовать по всем правилам с артиллерией, а советские войска пока особо не отметились. Распределив цели, мы стали действовать. Со мной оказался мичман Синяков из водолазной команды Ивана Васильевича Прохватилова и Иван с Петром. В первом же доме, фасад которого напоминал серую бумагу в пятнах плесени от разорвавшейся мины, мы застали перепуганных мирных жителей. В двух следующих временным квартирантам с детьми пришлось покинуть жилплощадь и переместиться в кабинет бухгалтерии овощехранилища. Этих придётся эвакуировать: три девочки-подростки с двумя малышами. А вот сопровождавшего их парня, по мнению Синякова, стоило расспросить. Оставался магазин, место, которое противник превратил в огневую точку.

Мичман выругался, отринул от косяка двери в овощехранилище и оказался в тени. Почти над домом висели две осветительные ракеты. От них тянулись хвосты багрового дыма. Светляки будто покачивались, и из них выплёскивался огонь как вода из носика кипящего чайника. Отрываясь, налету он приобретал форму капель и краснел, свет же от ракет, наоборот, белел, становясь пронзительным. С каждым запуском с земли уползали тени, прячась от яркого света, или наоборот, медленно поднимались вверх к этим пылающим факелам, и в следующее мгновение наступала кромешная тьма, правда недолго, до следующего пуска из ракетницы. Но вот одна из ракет словно закипела необычайно быстро и метеором ринулась вниз, не успев осветить ночное небо Шлиссельбурга. Она распалась огненным дождём и пролилась на землю высыхающими каплями.

— Вперёд, — тихо сказал я.

Придерживая антабку автомата, мы побежали к палисаднику с поваленным деревом, где виднелись фигуры Петра с Иваном, и едва достигнув укрытия, присели на корточки. Через улицу вновь заплясали чёрные густые тени от осветительной ракеты, и стало светло. Ураганные порывы ветра то набирали силу, неся вдоль улиц пыль и разный мусор, то стихали.

— Ну и подлюги! Ты гляди, что вытворяют, — пробормотал Иван и торопливо протянул руку мне, потом Синякову.

— Что случилось? — забеспокоился последний.

— Дверь в подсобку заминировали. Вот, нашей же лимонкой заминировали, падлы. Случайно увидел.

— Тоже мне, беда. — Мичман блеснул глазами и ухмыльнулся. — Она же без запала.

Ваня уже набрал в грудь воздуха, чтобы объяснить пагубность использования найденных боеприпасов и про извлечённый запал, как был остановлен мною.

— Отставить разговорчики, — сухо прошептал я. — Ваня, тебя этому учили, поэтому случайностей быть не может. Обязан был заметить и обезвредить. Сейчас тихо заходим и распределяемся по магазину. Ты с Петром — в подвал, план вы помните. Там немцы в режиме энергосбережения.

— Чего?

— В смысле сна. Действовать тихо, но быстро, — показывая четыре пальца, по количеству противника. — Я с мичманом внутрь, бодрствующую смену потревожим. Проверили наганы.

Через пару минут мы вновь встретились. Обошлось без происшествий, если не считать того, что один из пулемётчиков кемарил, а его второй номер не геройствовал, спокойно и без крика принял револьверную пулю в лоб, так и не проснувшись. Включив фонарь, я осветил помещение торгового зала. Свет вырывал из мрака грязный пол, опустевшие полки, разбросанные бухгалтерские книги, обрывки газет, разломанный сигаретный бокс в углу, пару заимствованных табуреток из какого-то дома и сложенные аккуратной пирамидкой консервы 'раковые шейки' на столе у кассового аппарата. Вместо стекла витрины возвышались мешки с песком, где на станке у амбразуры, хищно выпятив ствол в сторону берега, стоял пулемёт. Вокруг него выстроились патронные ящики, на которых ещё недавно сидели немцы. Всё говорило о том, что противник не собирался здесь задерживаться, а значит, никакой серьёзной обороны пока нет и в помине. Синяков вернулся к двери и посветил фонариком, подавая сигнал. На мгновенье я исчез и появился вновь. Растянувшись цепочкой, следующая группа побежала к не занятому новому дому с надписью 'Аптека', а к нам последовал заместитель Фрумкина, майор Коновалов.

— Нашли, что искали, — спросил он, застав меня в подвале.

— Нет, Андрей Георгиевич, опоздали.

— Может, плохо искали? Мы только что совершенно случайно наткнулись на склад боеприпасов. Невероятная удача.

Я показал пальцем на серебристый чемоданчик с вывернутым замком и разбросанный по полу белоснежный мох.

— Всё в мире взаимосвязано: для вас удача, а мне обратная её сторона. Они даже не понимали, какая ценность была в их руках. Вы же знаете пословицу, что никто не вспоминает Варвару, пока не грянет гром — вот и возмездие. К сожалению, бриофиты мертвы. Мне здесь больше делать нечего. Четыре тысячи лет назад зародилось это чудо природы и, ... слов нет.

— А при чём тут гром и Варвара? — заинтересовался Коновалов.

— Варвара считается покровительницей подземных рабочих и когда её отец Диоскур истязал и отрубил ей голову, вместо крови из ран лилось молоко. Ну, а палача и отдавшего приказ о казни Мартиана поразили молнии.

— Вот это страсти!

— В мифологии без этого никак.

Я в последний раз посмотрел на распотрошённый чемоданчик.

— Это высшее растение ещё называют 'слёзы Варвары' и его нежелательно без особой нужды тревожить. Ладно, раз мы здесь...

Я подошёл к стене, где стояли пустые бочки из-под солёных огурцов, штабеля ящиков, пыльные мешки и стал освобождать стену, поясняя свои действия, пока не показался край выкрашенного жёлтой краской металла.

— Работники, когда эвакуировались, успели замаскировать складскую дверь. Судя по всему, пошарить гитлеровцы не успели.

Стена напротив была украшена плакатами с Вероникой Лейк, Джинджер Роджерс и Ланой Тёрнер. Взгляды немцев, понятное дело были обращены на обнажённую женскую красоту.

— Тут за кремальерой природная холодильная камера, — продолжал я. — Тупиковый тоннель. В ней тушёнки — весь довоенный Шлиссельбург год кормить можно было. Распоряжайтесь по своему усмотрению, но имейте в виду, что в городе осталось от семисот до несколько тысяч советских граждан, для которых это единственный запас продовольствия. И поторопитесь, если есть телефоны, значит, стоит ожидать звонков. Да вы и сами всё прекрасно понимаете. Удачи, майор.

— Обождите, вы говорили, что знаете, где танк. Нам сейчас давать сигнал второй волне десанта.

Проклятье, про танк я и позабыл. Пришлось воспользоваться очками. Спутник тут же выдал несколько мест возможной стоянки бронетехники, а 'Помощник' спроецировал панорамное изображение города. Несмотря на все подсказки, мне пришлось достать из кармана настоящую осязаемую карту и сделать вид, что разглядываю её при свете осветительных ракет.

— В любом случае придётся вернуться к овощехранилищу, — сказал я, поглядывая на план. — Идёмте, покажу. Тут недалеко.

За овощным, в самом конце улицы через три дома и дорогу располагалось одноэтажное семейное общежитие работников судостроительного завода. Старое кирпичное здание в этом году отпраздновало свое пятидесятилетие и выделялось толстыми стенами с обилием дымоходных труб. Сейчас там размещалась одна из казарм третьего пехотного батальона, а в доме по соседству, временно, пока не отремонтируют особняк за бульваром, квартировал полковник Артур Хоппе, награждённый совсем недавно рыцарским крестом и очередным званием. И как символично, немцы хитростью взяли Шлиссельбург (в 7:20) восьмого ночью, а через одиннадцать суток такой же ночью потеряли. Пусть и небольшую, но очень важную его часть. Они осознают это буквально через час, когда наступит пересмена, а пока, мы остановились возле овощехранилища. Ракеты регулярно взлетали в небо, освещая городок и Неву, а я посмотрел на фосфоресцирующую минутную стрелку часов.

— Сейчас должен появиться дед Семён, — произнёс я, едва мы перешагнули дверной проём. — С ним экипажи и два сержанта с отделениями автоматчиков и огнемётчики.

Майор Коновалов резко остановился и попробовал осмотреться. Скорее всего, он что-то почувствовал, но уже в следующее мгновение не придавал этому значение, потирая виски из-за головной боли.

— Простите, дед Семён это кто?

— Вы знакомы с брошюрой 'Краткое руководство по элементарной и общей тактике' Изместьева? Так, на всякий случай, в XII главе описываются действия этого дедушки. А вообще, он тьютор в военном училище.

Поднявшись на чердак, озадаченный полученной информацией Андрей Георгиевич несколько раз ладонями провёл по лицу, массируя его. Было видно, что накопившееся усталость всё больше одолевает его и судя по всему, это бессонная ночь для него не первая. Побывав несколько минут на Корабле, он немного взбодрился, но не достаточно, да и внедрённые знания столь быстрым способом не проходят бесследно.

— Извините, — попытавшись сосредоточиться, произнёс он, — устал. Я же всё-таки флотский и с этим руководством не знаком.

— Я так и предполагал. Пока мы не попрощались у меня сразу просьба: берегите людей, а этих в особенности. Не пытайтесь выдавать им невыполнимые задачи из-за необдуманных преступных приказов. Это специалисты своего дела, побывавшие в таких передрягах, что врагу не пожелаешь. Люди сражались на руинах Могилёва, на Лужском рубеже в полном окружении. Никто не знает, как они поведут себя, если их бездарно пошлют в лобовую атаку на противотанковые пушки и пулемёты. Ни в коем случае не ставлю под сомнение принцип единоначалия, но, к сожалению, опыта ведения боёв в городских условиях у вас нет. Вы собрали добровольцев, хорошо мотивированных людей, но не профессионалов. А они могут посоветовать и даже предложить своё виденье решения задач, так как всё испытали на своей шкуре. По сути, они не просто блокировочная группа, которые наконец-то стали создавать в дивизиях, а готовые инструкторы, где каждый из них на вес золота.

— Это тот госпитальный резерв, о котором говорил товарищ Кузнецов?

— Можно сказать и так. Они просто особенные.

— Чем же они заслужили такое определение?

— Вы знаете, что в бою, основная масса бойцов стреляет куда-то в сторону и лишь два-три процента осознанно? Да, да, — видя недоверчивый взгляд, подтвердил я, — всего лишь несколько из сотни.

— И они из этих двух-трёх процентов — это вы хотели сказать?

Я просто кивнул и произнёс:

— Пожалуйста, подойдите к слуховому окошку. Посмотрите внимательно на здание напротив, оно проглядывает за деревьями.

Андрей Георгиевич стал всматриваться, а мысли не отпускали его. Поверить было трудно, почти невозможно, и всё же истина прямо-таки сидела рядом и смотрела на него. В буквальном смысле он осознал правоту слов о желающих убивать, но внутри ещё теплились сомнения.

— Я вижу только забор, — произнёс он.

Ну да, это у меня перед глазами полный план, придётся разъяснять.

— Танковый батальон 29-го полка 12-ой танковой дивизии собирался использовать два наших восстановленных танка и броневик для отвлечения внимания, — сказал я Коновалову. — Они мастера на такие придумки, представить всё так, будто советские танкисты выходили из окружения и тому подобное. Но мост у Островков рванули до их подхода, и теперь техника расположилась тут, в судоремонтной мастерской. Ставлю сотню, что и снарядов с патронами там полный боекомплект, ведь они готовились вести бой.

— Я слышал про такое, — произнёс майор. — Были прецеденты.

— К нашему везению, благодаря заявке ЦУДС у причала до сих пор стоит самоходный паром из Выборга, на котором немцы собирались переправить технику на тот берег.

Коновалов утвердительно кивнул уже зная про транспортное средство.

— Да, парнишка тот, тоже про паром говорил, и что местных привлекали к расчистке завала у пристани.

— Грех не воспользоваться. Вот вам и готовое решение по снабжению, тем более дядя этого молодого человека там капитан, а сам он — матрос на пароме.

Вот только Андрей Георгиевич был не согласен.

— Не думаю, что им можно доверять, — сказал он. — У нас есть приказ задерживать всех пособников врага. Если что-нибудь произойдёт, мы первые пойдём под трибунал. Паром однозначно нужно использовать, но с другой командой.

— Моё дело предложить, — оставив попытку убедить, произнёс я. — Как вы понимаете, немцы не утруждали себя гуманными методами, склоняя команду к сотрудничеству и если капитан не получал приказа на эвакуацию, то это не его вина. Но мы отвлеклись. Возле мастерских наверняка выставлен караул, так как там не только наши танки, но для ваших орлов это не должно стать помехой. Однако я бы рекомендовал отправить на зачистку деда Семёна и Петю с Ваней, пока не поднялся шум и я их не забрал с собой. И последний совет: когда вас сменят, передайте мои слова новому командиру да не распространяйтесь в раппорте про подземелье. Этому чуду природы и так осталось совсем немного времени. Случайная бомба в четверть тонны и всё, а вот если немцы прознают о тоннеле под Невой, то принципиально закидают бомбами или захватят это здание и его придётся взрывать. Когда проведут ротацию, водолазов отправят заниматься свои делом, а вы с Фрумкиным, как умеющие говорить на фарси, скорее всего на днях отправитесь на Каспий, так как получите в разработку иранского генерала. На сменщиков, как несложно догадаться, генералов не хватит. Мы поняли друг друга?

— Более чем, — заверил меня Коновалов, внезапно осознав, что последние три года всерьёз интересовался Персией, читал записки Грибоедова и учил язык.

Пока майор посматривал в окошко, в подвале раздался шум. Чирканье спички о коробок и вспыхнувший огонёк, должно быть, вспугнули какое-то ночное создание — не иначе как мышь, — метнувшуюся по полу в направлении своего убежища. А спичка, как назло, погасла. Чертыхнувшись, Коновалов чиркнул вторую, и стало видно, как пролётом ниже по ступенькам поднимаются красноармейцы, в кирасах, обмотанные пулемётными лентами, тубусами мин, увешанные оружием и неся за спиной огромные ранцы. Казалось, что ожили древние легенды, когда богатыри ударом палицы вбивали в землю по голову своих противников. Столь грозный вид исполинов-пехотинцев разбавляли одетые в чёрные комбинезоны невысокого роста танкисты с ящиками для гранат, пара снайперов с новыми рациями 'Ленинградка', санинструктор с инженером по связи и сапёры. Замыкали группу два огнемётчика. В своих огнеупорных накидках и очках выглядели они устрашающе даже для Андрея Георгиевича, который с подобным обмундированием знакомился. Сколь ни обширно было помещение, но сразу же стало как-то тесно. А дальше всё пошло своим чередом. Дед Семён сверяясь с моей картой, наметил объекты, и бойцы растворились в ночном городе.

Спустя полчаса после зачистки мастерских на стол Жукова легло донесение подполковника Фрумкина о захвате силами 'разведывательной роты' плацдарма в северо-западном районе Шлиссельбурга с просьбой о подкреплении и помощи артиллерией повышенного могущества по указанным квадратам. Георгий Константинович хмыкнул и пробурчал, что стоило лишь приложить крепким словечком и стукнуть по столу, как все разговоры о невозможности рассыпались подобно карточному домику. 'Нет на войне слова невозможно! — в очередной раз повторил он свой тезис командирам штаба. — Есть только приказ и доклад о его выполнении'.

Утром штаб командующего фронтом получил данные о захваченных трофеях и пленных. Четыре новенькие 88-мм зенитки с тягачами, которые Коновалов обозвал 'Краус-Маффей', две возвращённые из плена 76,2 мм полковые пушки образца 27 года, шесть 5-см миномётов, четыре станковых пулемёта и под сотню карабинов. В сводке так же указывалось большое количество боеприпасов и продовольствия, вот только кое-что в донесении выглядело странным — графа о потерях. Вернее её пустое поле, что было воспринято, как неспособность подсчитать безвозвратную убыль личного состава при переправе через Неву в неблагоприятных условиях. Погода стояла не приведи господь и точные данные, скорее всего, появятся позже. То, что успеху десанта способствовал 'градус' упреждения, иными словами, на каком этапе своего развёртывания в Шлиссельбурге и окрестностях силы 424-го пехотного полка германских войск попали под удар войск советских, что и определило многие показатели успеха — уже мало кого интересовало. Справились и молодцы. Жуков был прав, торопя с наступлением. Сколь не были расторопны немцы, успеть везде и всегда быть сильными не получается ни у кого. Завтра такого успеха уже не было бы, а послезавтра оставалось только поражение. Своим приказом к канонерской лодке 'Селемжа' Георгий Константинович добавил сторожевой корабль 'Конструктор' и канонерскую лодку 'Лахта' в сопровождении катера МО-205 с бронекатерами под номерами 99 и 100. Они и должны были осуществлять артиллерийскую поддержку Шлиссельбургского десанта. Крупнокалиберной артиллерии выделено не было, а 'финские' пушки отправили на другой участок.

Через несколько дней, вместе с письмом заместителя наркома обороны Мехлиса, на столе Жукова появилось и ещё одно донесение, но уже из политуправления фронта от дивизионного комиссара Пожидаева, в котором сообщалось о моральном разложении десантников проявившееся в присвоении военных трофеев и предметов гражданского имущества (спальных принадлежностей и одеял). Особо отмечался тот факт, что при перлюстрации корреспонденции 8-м отделом были замечены случаи, когда красноармейцы и моряки писали о значительных денежных выплатах за захваченную немецкую технику и выполнение заданий связанных с повышенным риском, советуя родне при получении переводов прикупить корову или козу, пока ещё можно. Сообщалось о часах, бритвах, пистолетах, продуктах питания и денежных знаках — как советских, так и немецких. Рекомендации были категоричны — строго наказать. Так же указывалось на недопустимость премирования отличившихся бойцов дополнительными пайками и подарками от общественных организаций Ленинграда, о которых писали награждённые. Читавший этот документ Жуков однозначно был информирован об инициативах Мехлиса и санкционированных им расстрелах командарма Качанова и генерал-майора артиллерии Гончарова. Оказавшись в сороковом на месте Народного комиссара Наркомата государственного контроля, он вроде бы нашёл свою идеальную должность; вот пусть бы там и оставался. Бить своих, чтобы чужие боялись, практиковалось Львом Захаровичем по поводу и без повода, и он не мог не понимать, что могло произойти с Фрумкиным, который в силу своей должности редко показывал успехи на сухопутном театре военных действий. Там, где ищут виновных, оказавшиеся рядом попадают под одну гребёнку за просто так. К тому же к трофеям он относился как к неизбежному спутнику войны, а как бывший крестьянский сын прекрасно понимал мысли бойцов. И то, что у красноармейца нет одеяла, то это потому, что в лодку на переправе положили дополнительную гранату, так как предыдущий транспорт не дошёл по назначению. Поэтому в своём донесении Верховному о выполнении приказа Военного совета фронта номер 0050 просто отметил начальника разведки флота в проведённой операции и ни о каком разложении не упомянул.

Тем временем на размещённой в вестибюле санатория карте красная тесёмка изменила своё положение и прибывшие на работу люди с радостью восприняли это событие. Отданные врагу сотни километров территории отвоёвывались назад по метрам. Любая, даже мало-мальски успешно проведённая операция на Ленинградском фронте поднимала настроение. Мрачные события последних дней внушали полную безнадёжность, уже никому не казалось, что вот, наступил тот момент, когда противник обратится вспять и станут освобождать один город за другим. Все давно понимали, что до этих событий ой, как далеко, но веры в победу не теряли. Даже тот факт, что на 'чёрном рынке' города спекулянты стали принимать к оплате немецкие марки не смог поколебать в сознании ленинградцев надежды на лучший исход. Искренне верили и с нетерпением ждали, несмотря на то, что чёрным пятном на плане оставались Синявинские высоты, без обладания которых все потуги оказались напрасными. Там, на передовой не только духовно, но и всем нутром, каждой клеточкой своего организма научились ненавидеть врага. В этом постоянном единоборстве, бескомпромиссным и безжалостном бою за право жить, каждый боец превратился в своеобразную реторту с бурлящей кислотой, какой до сих пор нигде не было. И стоило им схлестнуться с противником, как из них высвобождалась своеобразная реакция ненависти. На фронте и в тылу сутью бытия, задачей и судьбой каждого вставшего на защиту отчего дома было — нести смерть всем кровопийцам, взявшим в клещи блокады город. Если бомбёжки ленинградцев надломили духовно, то смотря в глаза противнику, они чувствовали себя словно исполинские деревья, поваленные тысячелетия назад и давно уже превратившиеся в каменный уголь, огонь которого способен приводить в движение мощные жернова, безжалостно размалывающие всё, что попадётся. Город Революции держался, стонал, обливался кровью и беспощадно разил, насколько хватало сил.

В течение последующих дней о наступлении на узловую железнодорожную станцию Мга речи уже не велось. Противник перешёл в контрнаступление, и в мечтах было не потерять отвоёванное и контролировать хотя бы насквозь пропитанный кровью километровый кусочек побережья Ладоги, который переходил из рук в руки. Сам же Шлиссельбург оказался в незавидном положении города, где шли ожесточённые бои. Переправившиеся через Неву отряды пытались выжать врага с ситценабивной фабрики, а контролировавший гору противник, успешно противодействовал. Заградительный огонь вёлся с такой интенсивностью, что не высунуться. Городок и прибрежная зона постоянно подвергались авиационным налётам. Ни дня не было, чтобы немцы не проводили контратаки, и линия фронта представляла собой две сцепившиеся и постоянно вращающиеся шестерёнки. Сегодня дом с огородом находился в нашей зоне, а завтра наоборот и бывало так, что за сутки от строения оставались одни головешки, но даже за них шёл бой на смерть. Иногда, на улицах города, устанавливали короткое перемирие, позволяя похоронным командам убрать тела с нейтральной полосы. На картах уже не писали номера батальонов полков и дивизий. Пополнения бросали на самый ответственный участок, где по соседству в домах, траншеях и дзотах были и моряки Балтийского флота, и Ладожской флотилии, и дивизии НКВД, и стрелковой дивизии армии, ДНО и 'госпитальный резерв'. Проще было написать фамилию или позывной командира или присвоить нарицательное имя местности. Впрочем, и немцы поступали аналогичным образом.

С продвижением на юго-восток так же не всё получалось. За нами оставался Александровский канал, а Петровский за немцами. Велись бои за деревню Липки и слаженного наступления с двух сторон не вышло. Обескровленные полки сравнялись по численности с батальоном, а кое-где и того меньше. Как сообщал батальонный комиссар Борщенко: 'Сердце обливается кровью, когда видишь батальон в 50-60 бойцов, больше месяца находящихся на фронте, в боях, усталые и измученные, в то время как тылы забиты людьми'. На помощь гитлеровцам выдвигалась 96-я пехотная дивизия и получалась патовая ситуация, при которой немцы не смогли переправиться на другой берег Невы и почти лишились выхода к Ладоге, а мы не смогли пробить надёжный коридор в 'бутылочном горлышке' и занять господствующие высоты. В ночь на 25-е штурмовая группа деда Семёна сумела выбить гитлеровцев из укрепления 'Огурец' возведённого нашими военными строителями на юго-восточной окраине Шлиссельбурга и это был последний успех советских десантников в сентябре. Способствовало этому принятое решение о передислокации войск с островов Коневец, Валаам, Баевых и Крестовых. Эвакуируемые части переходили в резерв командующего, и появилась возможность надавить на других участках фронта.

Тем временем в осаждённом Ленинграде обсуждалось необычайное происшествие в Осиновце, куда после штормов прибило два парома Зибеля с финскими опознавательными знаками. Соединённые между собой буксировочным тросом их подвели к причалу, после чего специальная комиссия обследовала каждый закуток. Экипажи, как и средства индивидуального спасения на них отсутствовали, и, судя по свежей краске, чистоте помещений, и практически не тронутым личным вещям можно было сделать вывод, что взбунтовавшаяся водная стихия застала перемещение новеньких паромов внезапно. Хотя Природа и способна на подобные сюрпризы, как это произошло с нашим пароходом 'Ульяновск', выброшенным на камни 17 сентября, многие возникшие вопросы остались без ответа. По крайней мере, последние записи в корабельных журналах сообщали о начале маневрирования из Ландехпохья, а потом как чернила закончились, как собственно и люди. Отправленные разбираться с механизмами двигателей призовые команды обнаружили отсутствие запасов топлива, зато полные боекомплекты к зенитным орудиям и пулемётам. А потом как прорвало. Рыбаки из Коккорево подобрали бесхозный финский буксир, так же без топлива и спасательных кругов, а на прибрежной косе обнаружили самоходную баржу, правда, уже нашу, с овсом. Судно уже трое суток числилось как затонувшее, но чудеса, как оказалось, случаются. Много чего было найдено в тот день: и остатки груза барж на банке Северная Головешка и немецкие надувные лодки и, к сожалению, тела погибших людей с БОП 117. Правда, обсуждение шло не только об этом. Шушукались, что всё западное побережье усеяно бочками с топлёным салом (лярд), а с разбитых барж мешками выносят горох и рис. Об этом говорили и даже предъявляли доказательства. Рынки заполонили колхозные подводы из рыбацких посёлков с небывалым запасом окороков и продавщицы даже не скрывали тёмных от воды дубовых бочонков, выуживая оттуда балыки с грудинкой и продавая на развес белоснежный смалец. По карточкам на мясо (мясопродукты и их заменители выдавались 1 раз в 10 дней) стало возможно получить не только солонину с кониной, а вполне себе приличный кусок говядины или баранины, ни говоря о консервах. Более того, крупу на рынке перестали продавать стаканами и как-то сами собой исчезли кровопийцы-спекулянты. Стоит знать, что незадолго до конца фашистской Германии булка хлеба в Мюнхене продавалась за тридцать рейхсмарок, а сигареты по марке за штуку. В Ленинграде до такого ещё не дошли, но отдать недельный заработок за пшеничный каравай домашнего ситного хлеба уже можно было. На какое-то время снизили гарантированное хлебное довольствие, однако оно с лихвой компенсировалось баранками с галетами и сухарями. В буфете Финляндского вокзала в продаже вновь появилось пиво и вроде бы для лечебных настоек продавали спирт в аптеках. Заработали социальные бесплатные столовые для эвакуируемых лиц. И если в США в голодные годы заведения с надписью 'Free soup coffee and doughnuts for the unemployment' обещали пончики только безработным, то в столовых эвакуационных пунктов любой желающий мог получить кружку куриного бульона или ухи с тарелкой перловой или ячневой каши без карточек. Чем, кстати, активно злоупотребляло младшее поколение коренных ленинградцев. Школы с централизованным питанием должны были заработать лишь с третьего октября, и на детские головы за столами старались не обращать внимания. Более того, даже приветствовали. Ячменная крупа, основа питания римских гладиаторов и их предводителя Спартака, о чём сообщали детские плакаты на стенах столовых, выручала осаждённый Ленинград. Её запасы были случайно обнаружены в припортовом складе, где вместо приготовленных на экспорт досок дожидались своего часа тысячи тонн крупы. В отделениях соцобеспечения (собес) открывались пункты по оказанию немедленной помощи нуждающимся. Не стоит забывать, что карточки давали только право на покупку и оставшимся без копейки в кармане нужны были денежные средства. Эти изменения быта горожан отразились в газетных статьях, где к удивлению можно было прочесть не только о дополнительных завозах продовольствия, полезности корнеплодов произрастающих в области, но и о скорой расправе с расхитителями социалистического имущества и спекулянтами, оказавшиеся работниками торговли или связанные с ними граждане. Однако детективные истории быстро закончились, как и сало с колбасами на рынках и в магазинах.

* * *

'Срочное сообщение. Сегодня, около семи утра 1 октября семёрка ЛаГГ-3, возглавляемая майором 'Ш', перехватила южнее Ораниенбаума 20 Ju-88, шедших под прикрытием шести Bf-10 из III/JG27. В ходе воздушного боя бомбардировщики противника беспорядочно сбросили бомбы и легли на обратный курс. Потери противника четыре бомбардировщика, три 'мессершмитта'. Наши потери три самолёта. Лётчики приземлились на нейтральной полосе, идёт бой'.

Диктор прочитал сообщение, не уточнив, что 'юнкерсы' были лишь повреждены, а не сбиты и вновь перешёл к международным новостям.

'Завершилась Московская конференция представителей СССР, США и Англии по вопросам взаимных военных поставок'. Были перечислены наименования техники и их количество, сырьё и время обязательств, до 30 июня 1942 года. После новостей шли поздравления с Днём Рождения проходящих лечение бойцов в госпитале и прогноз погоды, огорчавший дождём и сильным ветром. Оставив в покое телевизор, я попросил через коммутатор соединить меня с аэродромом и вместо майора трубку поднял Бурков.

'Самолёт майора Штоффа не вернулся с задания'.

Нельзя сказать, что новость оказалась из тех, что появляется неожиданно. Война идёт и случается всякое. Значит, нужно срочно послать запрос на спутник и посмотреть, что же там произошло южнее Ораниенбаума?

В этот момент зажглась лампочка на приборной панели, сообщавшая о вызове с КПП. Включив тумблер громкой связи, я услышал голос Никитича: 'Что же ты в меня револьвером тычешь, внучок? Не положено без пропуска'.

'Ого, да у нас гости незваные, — подумал я. — Похоже, стоит известить товарища Сергея, тем более без его содействия попасть на Ораниенбаумский плацдарм окажется затруднительно'.

Как только я услышал от его заместителя, что он как пять минут назад выехал, в моих руках оказались очки. Послав запрос на подключение спутника, на столе тут же возникла проекция плана санатория со всеми людьми. Основные действия развивались у главного въезда. Возле ворот стоял легковой автомобиль, а чуть позади него из грузовика выпрыгивали люди и тут же разбегались, судя по всему занимая удобные для обороны места. В конце сентября отрезок дороги перед территорией санатория был оборудован противотаранными конструкциями и теперь за первым габионом засели бойцы с ручным пулемётом. Ничего не скажешь, серьёзный подход, раз целое отделение комендантского взвода придано в качестве усиления. Незваные гости, наконец, разобрались с приводом ворот, и легковушка последовала дальше в одиночку. От наблюдения меня отвлёк телефонный звонок.

'Это Соль, — раздалось из динамика. — У вас с минуты на минуту будут гости. Нам сообщили, что они действуют по личному приказу Маленкова. Суть распоряжения не известна'.

Блин! Ну почему всё так не вовремя?

— Кто сообщил?

'Громов, он за милиционершей Краузе ухаживает'.

— Ничего не предпринимайте, — ответил я. — Соль, ждите указаний товарища Сергея, он сейчас прибудет.

Сколь бы не был всесилен Маленков, но вести себя по-хамски на земле Жданова он бы не стал. Какие бы у него не были полномочия, он лишь кандидат в члены Политбюро и супротив Андрея Александровича в партийной иерархии маловат. Значит, вопрос либо решался уровнем выше, хотя куда уже выше, либо частная инициатива или первый секретарь Ленинградского обкома оказался в уязвимом положении. Совсем недавно по 58-й статье осудили на десять лет старого товарища Андрея Александровича, за которого он хлопотал — бывшего эсера Николая Здобунова. Если это так, то оберегающий от ненастья репрессий 'зонтик' не раскроется. Как бы там ни было, похоже, санаторий придётся на время покинуть. Не завидую Раппопорт, сейчас ей будет гораздо сложнее руководить предприятием, нежели в прошлый раз. Соединившись с бухгалтерией, я услышал её голос с приветствием и произнёс:

— Рахиль Исааковна, достаньте из сейфа большой жёлтый конверт.

— Их несколько, жёлтых, — спустя пары секунд ответила она.

— Тот, что с красной полосой.

— Ага, нашла.

— Внутри подписанный приказ без даты. Поставьте вчерашнее число и внесите соответствующую запись в журнале 'Приказы' в последней строке, которую мы оставляем как раз на подобный случай. Далее, я уезжаю на некоторое время в командировку в сопровождении настойчивой группы товарищей. Связь поддерживаем как в прошлый раз. Кулон, надеюсь с вами?

— Мистер директор, я его даже ночью не снимаю. Хамса всегда со мной.

— Правильное решение. Постарайтесь не отклоняться от утверждённых планов и следуйте нашему старому доброму правилу: голодного накорми, оступившегося подними, грязного отмой, а унылого ободри. И ещё, поддерживайте Митякина. Задачи у него прежние, не допустить голода. Запасов сырья для производства лекарств у нас на пять лет, расположение подземных складов вам известно, так что справитесь. Ну, а за вашим племянником Яшей обязательно присмотрят.

— Я всё сделаю, чтобы не подвести вас.

— Удачи, Рахиль Исааковна.

Дверь в кабинет распахнулась и без всякого предупреждения в помещение вломились трое военных. В чистеньких новых шинелях перетянутых портупеями, в хромовых сапогах, они даже запах принесли с собой специфический, казённый и настораживающий. Их лица излучали крайнею подозрительность с напущенным безразличием и даже какой-то брезгливостью к предмету их интереса.

— Мистер Борисов? — гнусаво произнёс один из них, с красным от простуды носом, которого нельзя было не узнать. — Вот мы и встретились. Собирайтесь, поедите с нами.

— Да что вы говорите, у меня ещё шнурки не поглажены, — натурально удивился я. — Как же я поеду?

— Не стоит беспокоиться. Там, куда вы отправляетесь, — ядовито заметил он — шнурки иметь не положено. Я тебе, падла, всё припомню.

— Вот как? Тогда вы просто нахал. Я заметил ещё в прошлую нашу встречу, что в условиях своей ничем не сдерживающей свободы невежественные работники силовых структур легко становятся нахалами. Мне, иностранцу, это особенно бросается в глаза. Соответствовать вам я, разумеется, не собираюсь. Я вообще не представляю, что там вам взбрело в голову, но раз не положено, — улыбнулся я — тогда и не стоит думать о них. Сегодня на мне ботильоны. Эластичная ластовица, правда, удобно? Кстати, зря вы на югах не остались, здоровее были бы. Или снова в голове замерцало?

— Об этом мы отдельно потолкуем, — недовольно проворчал 'усатый'.

— А, стесняетесь коллег? Можно и приватно поговорить. Хотя, судя по их заинтересованным взглядам, они вряд ли оставят нас вдвоём. Доверия к вам чуть больше ноля, ведь вы грешны. Так что как-нибудь в следующий раз.

— Чего?

— Простите, запамятовал. Вы же в своей академии греческий не изучали. Грех — это промах. То есть стреляете мимо цели, лузер. А теперь вышли вон из кабинета и аккуратно прикрыли за собой дверь.

Ну, если уже после этого прибывшие товарищи не выложат свои карты на стол, то я уже не знаю, как их вывести из себя.

— Я же говорил, что по-хорошему не получится, — обратился к остальным 'усатый'.

В этот момент, судя по петлицам, капитан ГБ достал из кармана листок бумаги и, разворачивая его, поднёс к моим глазам.

— Есть и постановление на проведение обыска. Если вы думаете, что мы не подготовившись, то зря. Все варианты учтены. Пока, вас приглашают на разговор.

Я посмотрел на часы. Товарищ Сергей явно не успевал. Напускное веселье слетело с моего лица как листья по осени.

— Поехали.

Эпилог.

Товарищ Сергей кипел от ярости, направляясь к своей машине. Уже битый час он пытался связаться с охраной Жданова, но каждый раз дежурный, явно желая от него отвязаться, отвечал, что первый секретарь находится на процедурах. В последний раз он был уверен, что их разговор, наконец, состоится, однако вдруг задумался: 'А что, если Жданов, выбрал выжидательную позицию? Ведь всё делалось само собой, а великий человек, не утруждая себя мелочами, лишь контролирует исполнение. И то, по поводу чего он хочет с ним поговорить, — не без горечи подумал товарищ Сергей, — Андрей Александрович, скорее всего, отнесёт к мелочам жизни. Да и лимит времени исчерпан, ласточка уже наверняка улетела'. Поэтому подержав в руке телефонную трубку, просто положил её на место. Его раздражение увеличилось, когда в непрекращающейся дождливой хмари не удалось сразу открыть дверцу старенькой 'эмки' — он вставлял ключ бородкой наоборот, — потом двигатель отказывался заводиться из-за изношенных свечей и дрянного бензина. Наконец удалось вдохнуть жизнь в видавший виды автомобиль, и машина тронулась. Он постарался утешиться мыслью, что даже если бы не доверился телефону, то поговорить толком со Ждановым среди такого скопления народа всё равно бы не удалось. Однако утешение было столь натянутым, что не могло удовлетворить, и уж тем более поднять на ноги растоптанное самомнение. Его злило, что он невольно оказался в столь сложном положении, но осознание этого обстоятельства ничего не меняло. Товарищ Сергей нажал педаль газа и помчался по бетонке в направлении Ленинграда. Мысли были всецело заняты событиями в Осиновой роще, так что он не обратил внимания на стоящего с тележкой старого садовника, пристально следившего, как автомобиль покидал санаторий. И не мог слышать, как он пробормотал себе под нос известную немецкую пословицу. И уж тем более не догадывался о том, что собой представляет резидент германской разведки и куда полетел транспортный Дуглас. Дождливая погода брала от природы своё, и редко можно было заметить запряжённые телеги возле напоминавших курганы холмиков. Там хранились сложенные под целлулоидом в пирамидки и придавленные досками торфяные брикеты, ставшие самым популярным топливом для городских печек и газогенераторных грузовиков ЗИС-13. Парголово и тут отличилось, перевыполнив все мысленные планы по добыче топлива. 'Мало ему было работавших в посёлке без карточек овощных, мало было пельменных, так он и переработанную угольную пыль с торфом и опилками пустил в продажу! И ведь не придраться'. Как бы там ни было, артель выдала триста процентов сверх плана по торфу и продавала некондицию, а брикеты из угольной пыли, на которую раньше и внимания никто не обращал, как и пеллеты являлись новинкой. Многое во время блокады стало в новинку, выдумывали такое, что в сытное время в голову не приходило. Вскоре показалась бензоколонка и плохо послушная рулю 'эмка' свернула к зданию из неистово красного кирпича с некогда ярко светящейся вывеской 'TEXACO'. Электроэнергию экономили, в связи с чем неоновая реклама была отключена, зато стоящий под навесом топливозаправщик Doodlebug (жук попрыгун) всем своим необычным видом справлялся ничуть не хуже: такого вряд ли забудешь. Эксклюзивного 'трудягу' не передали на нужды армии; как рассказывал американец, их всего изготовили десяток и связываться с проблемой его обслуживания не захотели даже в ДНО, гребущие всё подряд, что имело мотор. 'И тут выкрутился, словно знал заранее, обеспечивая свои предприятия редчайшими экземплярами, запасные части для которых физически не достать', — подумал товарищ Сергей.

Едва автомобиль остановился, как показался облачённый в мешковатый комбинезон молодой человек, наверно, даже мальчишка и тут же предложил заменить масло и натереть с гарантией от дождя стёкла на машине парафином (наносилась смесь из парафина и уайт-спирита 1:20) либо на один раз картошкой.

— Сестра охотничьи сосиски жарит, — мимоходом произнёс он, — пальчики оближешь! С ирландским хлебом, три рубля за порцию.

Протягивая талон на шестьдесят шестой (А-66) бензин, товарищ Сергей подумал, что завтра, скорее всего, подобных услуг уже не станет, а может, и его самого. Хотя, всегда стоит надеяться на лучшее иначе жизнь станет совсем тусклой и безнадёжной. Отправляясь перекусить сосисками с картофельным фаджем, он махнул рукой в сторону автомобиля:

— Свечи тоже замени и посмотри что с рулевой колонкой.

Майор ГБ товарищ Сергей сидел и смотрел в огонь, шурудя в топке длиной кочергой. Делал он это механически, не замечая, что слишком сильно нагнулся и что языки пламени, поднимавшиеся над раскалённым пеплом, могут лизнуть лицо и опалить волосы. В его глазах трепетал блеск, выдавая отчаянье мученика, видевшего себя на костре. Он горел вместе со своими бумагами. Огонь глотал то, во что он вложил все свои знания и умения, — результат многолетнего преданного служения стране; горели 'эпохальные разоблачения' — результаты трудов последних лет. Да что там говорить, горела его душа, горел он сам; всё превращалось в пепел под взвивающимися языками пламени, которые он ворошил кочергой, в последний раз переворачивая страницы. Железный прут разбил груду чёрного смолистого комка плотно прижатых листков, и оттуда на миг вырвалось пламя. На стене задвигались тени — поднялись высоко, соскользнули и пропали в бледном свете. Он положил кочергу подле себя и взял с пола последнюю папку. Надпись печатным шрифтом на бледно-коричневой обложке гласила то, о чём во все времена принято молчать. В ней находился десяток исписанных страниц и несколько фотографий, скреплённых металлической скрепкой, которая могла вобрать ещё сотню таких же листов, да только где их взять? Совсем тоненькая по сравнению с теми, что уже обратились в пепел в огне печи, она казалась невзрачной и жалкой, как брошюрка, затесавшаяся между томов энциклопедии. Каждая иная папка под своей обложкой содержала сотни страниц, скрупулёзно заполненных на пишущей машинке, а эта, в обложке из коричневого картона, начала активно набирать вес только в последние месяцы. У майора были причины расстраиваться при виде растущего количества сероватой горки под колосником. Но в эту минуту всё его существо было устремлено к одной единственной. Именно она и её судьба вызывали у него настоящее отчаяние. Он держал тонкую папку на коленях, тупо разглядывая крупные чёрные буквы на обложке. Медленно переводил взгляд с одной буквы на другую, перечитывал заголовок, бог знает в какой раз, словно постигал буквы неизвестного алфавита. Сидящее глубоко внутри какое-то неясное чувство, мешавшееся с болью и тяжестью, от которой замирало сердце, удерживало его от намерения раскрыть дело и ещё раз перелистать вложенные в него страницы. И хотя с самого начала, как только он полил керосином старую тряпку, разжёг огонь в топке и бросил в неё первый листок он чувствовал как бы веление души, неумолимо тянувшее его в огонь ненавистной урны, которая почему-то всё больше напоминала адское горнило. Пальцы его никак не могли разжаться и выпустить последнюю папку. Он беспомощно смотрел на неё. Казалось, руки живут сами по себе. Мозг сверлила мысль: 'Если откроешь, сможешь ли ты бросить её в огонь?' Он нашёл в себе силы сжечь другие дела. Но видя результаты, он уже с полной уверенностью осознавал, что они лишь отчасти носили печать работы его отдела. Всё, что было заключено в них, находилось под сенью страшного грифа, но всё же оказалось таким пустяком. Как можно было тратить на подобную ерунду столько бесценного времени? Перебирая в памяти все события, он, наконец, понял, что заставляло его пальцы сжимать папку подобно когтям демона душу праведника и вместе с тем ощущать душевный трепет, увлекающий его в огне печи. Пальцы сделали своё: сжались как стальная пружина, прежде чем он додумал мысль, которую произнёс вслух: 'Никто не видел его тела! Дело ещё не закрыто!' Картонная папка распахнулась, и взгляд упал на последнюю страницу. Каждый листок был прикрыт прозрачной калькой, но последний отличался ото всех не цветом и прочностью бумаги, а важностью того, что было на нём написано. Это была фотокопия страницы дневника агента Красивая.

'Макропулос не от мира сего, это демон или марсианин. Он создаёт вещи из воздуха, лечит простым прикосновением и исчезает тогда, когда захочет'.

Закрыв глаза и крепко сжав зубы, словно сдерживая смех, товарищ Сергей захлопнул папку, судорожно прижав к себе, и резко отвернулся от огня. Воистину, выразительность скупа, а всё лишнее — безобразно. В этот момент входная дверь распахнулась стремительно и с характерным лязгом металла, как это происходит с дверьми в казематах. Словно принесённый ветром, появился его заместитель, Генрих Белов. Взмыленный, с каплями пота на лице, напоминавшего только что пробежавшего и выложившегося до предела атлета. Застыв на мгновенье в проходе, он испросил разрешения и, дойдя до середины помещения чуть ли не строевым шагом замер у стула. Сдерживая всем своим видом удовлетворение, словно ученик церковно-приходской школы, раскрывший тайну рядов Фурье на глазах учителя, он держал шифрограмму.

Сидевший у открытой дверце печи майор ГБ прикрыл заслонку и произнёс:

— Докладывай.

— Объект обнаружен.

Товарищ Сергей не смог скрыть ухмылки и даже, казалось, подмигнул в сторону стены, где на него посматривал фотопортрет Вождя. В это мгновенье ему захотелось расхохотаться, вскочить, пройтись вприсядку, отвешивая коленца и постукивая по ляжкам, прекратить сдерживать эмоции и заявить во всеуслышание всё, что накопилось у него внутри. Но вместо этого он прикрыл глаза и на щеках лишь заиграли ямочки.

— Товарищ майор государственной безопасности, позвольте узнать, чему вы радуетесь? Произошло предательство, под самым носом у двоих наших оперативников диверсанты провели операцию захвата подопечного. Они не могли действовать в одиночку, им помогали! Причём на самом верху. И если бы не геройство наших пилотов...

— Генрих, это уже не существенно. По данным нашей и британской разведки трое свидетелей из аэродромной службы Йоройнена дали показания, как на их глазах, заходящий на посадку транспортный русский Дуглас вдруг резко полетел на казарму. Все как один заявили, что никогда не видели подобного взрыва, словно самолёт состояла из тротила. Четырнадцатиметровая воронка, здание в щепки, все находящиеся внутри и по близости буквально испарились, а Макропулосу хоть бы хны.

— Скорее всего, его не было в этот момент в самолёте, — сделал вывод заместитель.

'Конечно, не было, — подумал про себя товарищ Сергей. — И он, несмотря на откровенное предательство товарища Жданова, имея все козырные карты на руках, не пытается скрыться. Вот в чём загвоздка. Но чёрт бы его побрал, хотелось бы услышать, как он это всё объяснит'.

— Стали известны хронологические подробности происшествия — продолжал Белов, — а так же по какому поводу и кто дал санкцию везти его в Москву.

— А вот это интересно.

Товарищ Сергей знал, кто являлся инициатором, но не был уверен в причине. Послушать мнение своего зама было действительно интересно.

Сверяясь с текстом в папке, но более доверяя памяти, Белов стал говорить:

— Товарищ Молотов хотел встретиться с объектом и обсудить предложение по Бушеру. Его очень впечатлила дорога к прикаспийской базе, о чём он признался товарищу Жданову на совещании в Москве. Обеспечить приезд должна была оперативная группа Маленкова, состоящая из трёх человек. Старший — капитан ГБ Онопко. Они вылетели из Москвы в два ночи и в четыре сорок приземлились на аэродроме Комендантский. По распоряжению Кубаткина из гаража НКВД (здание Конногвардейского манежа) была отправлена машина для встречи. В пять пятнадцать автомобиль с тремя пассажирами, водителем и сопровождающим покинул аэродром и последовал на Литейный для отметок в предписании. В ведомственную гостиницу группа капитана ГБ Онопко не прибыла. Как мне кажется, это точка бифуркации и с этого момента начинаются известные нам события. В семь двадцать пять в сопровождении бойцов комендантского взвода группа, выдающая себя за командиров НКВД, убыла в Осиновую рощу. Агент 'Херсон' сообщил, что объект несколько минут разговаривал по телефону с Раппопорт, перед тем как позволил себя увести. В десять тридцать пять транспортный самолёт с военными и пассажиром в гражданском платье взлетел по направлению к Москве, а буквально через четверть часа был зафиксирован выход в радиоэфир незарегистрированного радиопередатчика в районе Удельной Сосновки. В пункт назначения борт не прибыл. Этим же днём, районным отделом милиции был получен сигнал о регулярных попойках в доме товароведа продбазы Огрызко. На заявление отреагировали только после пожара. По указанному адресу в Коломяги были обнаружены три трупа, идентифицированных как капитан ГБ Онопко, лейтенант ГБ Ларионов. Третьего идентифицировать не удалось, предположительно это лейтенант ГБ Петреску. При осмотре помещения выявлены следы пребывания разнополой группы лиц от пяти до семи человек. С большой долей вероятности диверсанты скрывались именно там, а потом подожгли его. Водитель спецтранспорта на службе больше не появлялся, машина не найдена, за его местом жительства ведётся наблюдение. Товаровед Огрызко объявлен в розыск.

— Хорошая работа, Генрих.

* * *

Снег вокруг сверкал голубоватым пламенем, а небо было белым, с огромным, лишённым чётких очертаний бледно-фиолетовым кругом луны. Даже фары давали какой-то морозный свет, который сгущался в глубине пространства. Он был холодным, резким и, привыкая к нему, полтора десятка людей вдыхая горький и свежий запах, сочившийся из эмалированных кружек, допивали горячий кофе. Одни были одеты в овчинные полушубки, замотанные шарфами с высокими валенками на ногах, другие, проклиная погоду, прятали головы в поднятые воротники шинелей. Были и те кто, вспомнив наставления отступающих по Смоленской дороге своих предков, кутались в пуховые женские платки. Но все вместе они больше напоминали диковинных птиц, сбившихся в стаю, образуя нечто вроде круга. Над ними колыхались ровные клубы пара, пока они говорили что-то друг другу, как наконец-то показался их сопровождающий.

— Прошу садиться в автобус, — произнёс младший лейтенант на английском и французском языках, продублировав просьбу взмахом руки перед самым носом шефа московского бюро 'Нью-Йорк таймс' Гаррисона Солсбери.

Бюро министерства военной информации США попросило Советский Союз предоставить материал, могущий показать документально, какую роль играет на полях сражений и в тылу помощь по ленд-лизу. Просьба касалась именно Ленинграда, города, название которого не сходило со страниц газет. Пока что, всё увиденное по дороге сюда слабо напоминало о какой-либо помощи. Если не считать буксующего и неспособного подняться в горку американского танка, то и сообщать было нечего. Оставалась надежда на сам город. Дорога через Ладогу мало чем отличалась от рокады на побережье, но иностранные корреспонденты всё равно, словно дети припали к окошкам, стараясь увидеть через стёкла автобуса как можно больше. Между собой они отмечали, что движение по ней очень хорошо организованно и защищено. Нередко можно было заметить замершие в стороне похожие, но всё же отличные от виллисов автомобили с крупнокалиберными русскими пулемётами или укрытые маскировочной сеткой грузовики со спаренными зенитными орудиями в кузовах, так напоминавших швейцарские эрликоны. Чуть реже на глаза попадались стационарные точки на деревянных помостах, где за окружёнными мешками с песком, обожжённые в бесконечной злобе морозными ветрами задрав стволы в небо, ждали своего часа зенитные орудия 52-К. Вдоль трассы часто встречались установленные указатели и щиты с информацией. Возле них висели морские сигнальные лампы, мигавшие и указывающие машинам направление пути в ночное время. Там, где лёд вызывал тревогу, создавались альтернативные маршруты, и с фонарями стояли регулировщики. Иногда, рядом с ними можно было заметить аэросани с огромными пропеллерами и шалаши из тростника, возле которых лежали деревянные мостки. По всей 101-ой военно-автомобильной дороге были оборудованы пункты медицинской и технической помощи. Движение осуществлялось круглосуточно и не замирало ни на секунду. Если в Ленинграде всё делалось вяло — ходили медленно, говорили негромко, в общем, берегли то, чего уже не должно было быть, — силы, то тут всё иначе. Люди и техника боялись не успеть. Машины двигались с большой скоростью одна за другой с равными интервалами, словно связанные одной невидимой нитью. Это чем-то напоминало движение вагонов по железной дороге, где локомотива уже давно не было видно, а последний вагон даже не появлялся. Там, где снежный ковёр смело ветром, и грузовики мчались по гладкому льду, образовывались сплошные лужицы. И тогда они брызгами разлеталась из-под колёс. У пассажиров в этот момент замирало сердце и многим казалось, что машина вот-вот уйдёт на дно. А рядом, невдалеке от проложенной ледовой колеи, лёд блестел и отливал яркой небесной синевой, словно хрусталь. Он как некогда мифические сирены звали к себе доверчивых путешественников, манил своей чистотой и девственностью, дабы обрести пришедших на погибель. Дорога дорого брала за право использовать себя. Десятки грузовиков навсегда ушли под лёд вместе с грузом и зачастую с людьми. В местах, где торосы накапливали на себе снежную крошку, образовывались сугробы, и заплутавший ветер иногда вздымал ледяные кристаллы, как это делал его южный собрат с песчаными барханами, невысоко поднимая над поверхностью, закручивал в спираль и ронял вниз, высасывая из снега что-то полезное для себя. Виктория отвела взгляд от окна. В ней давно уже наступил тот период, когда война и все её проявившиеся формы стали повседневным бытом и все мирные философии прошлого, подвергшись неожиданному испытанию на универсальность — дрогнули. Есть только жизнь и смерть, две крайние точки, приблизившиеся до неприличия друг к другу. Улыбнувшись молоденькому корреспонденту из Онтарио, она дотронулась до массивного браслета на запястье. 'Расстояние до пункта назначения тридцать миль'.

Аннотация.

Космический корабль пришельцев стартовал с планеты Земля и угодил во временную аномалию. Экипаж инопланетной формы жизни, имея врождённую способность, эвакуировался через телепорт в последнее мгновенье, бросив судно в космосе. В этот момент к планете отправляется механизм в виде ядра, известный как 'Артефакт путешественника', и в результате он оказывается у жителя Земли Алексея Борисова. Воздействуя на его сознание, артефакт вынуждает вызвать космический корабль на планету, приземлившись в пустынях Северной Америки. Там он захватывает нашего соотечественника. По истечению многих лет, разум корабля принимает решение о реанимации землянина для проведения эксперимента. На земном календаре 1936 год. Повествование начинается с 1940 года. Возможности Корабля поражают воображение, технологии невероятны и кажется, им нет предела. И если землянин думает о сотрудничестве, то о планах Корабля не знает никто.