Как только я услышал от его заместителя, что он как пять минут назад выехал, в моих руках оказались очки. Послав запрос на подключение спутника, на столе тут же возникла проекция плана санатория со всеми людьми. Основные действия развивались у главного въезда. Возле ворот стоял легковой автомобиль, а чуть позади него из грузовика выпрыгивали люди и тут же разбегались, судя по всему занимая удобные для обороны места. В конце сентября отрезок дороги перед территорией санатория был оборудован противотаранными конструкциями и теперь за первым габионом засели бойцы с ручным пулемётом. Ничего не скажешь, серьёзный подход, раз целое отделение комендантского взвода придано в качестве усиления. Незваные гости, наконец, разобрались с приводом ворот, и легковушка последовала дальше в одиночку. От наблюдения меня отвлёк телефонный звонок.
'Это Соль, — раздалось из динамика. — У вас с минуты на минуту будут гости. Нам сообщили, что они действуют по личному приказу Маленкова. Суть распоряжения не известна'.
Блин! Ну почему всё так не вовремя?
— Кто сообщил?
'Громов, он за милиционершей Краузе ухаживает'.
— Ничего не предпринимайте, — ответил я. — Соль, ждите указаний товарища Сергея, он сейчас прибудет.
Сколь бы не был всесилен Маленков, но вести себя по-хамски на земле Жданова он бы не стал. Какие бы у него не были полномочия, он лишь кандидат в члены Политбюро и супротив Андрея Александровича в партийной иерархии маловат. Значит, вопрос либо решался уровнем выше, хотя куда уже выше, либо частная инициатива или первый секретарь Ленинградского обкома оказался в уязвимом положении. Совсем недавно по 58-й статье осудили на десять лет старого товарища Андрея Александровича, за которого он хлопотал — бывшего эсера Николая Здобунова. Если это так, то оберегающий от ненастья репрессий 'зонтик' не раскроется. Как бы там ни было, похоже, санаторий придётся на время покинуть. Не завидую Раппопорт, сейчас ей будет гораздо сложнее руководить предприятием, нежели в прошлый раз. Соединившись с бухгалтерией, я услышал её голос с приветствием и произнёс:
— Рахиль Исааковна, достаньте из сейфа большой жёлтый конверт.
— Их несколько, жёлтых, — спустя пары секунд ответила она.
— Тот, что с красной полосой.
— Ага, нашла.
— Внутри подписанный приказ без даты. Поставьте вчерашнее число и внесите соответствующую запись в журнале 'Приказы' в последней строке, которую мы оставляем как раз на подобный случай. Далее, я уезжаю на некоторое время в командировку в сопровождении настойчивой группы товарищей. Связь поддерживаем как в прошлый раз. Кулон, надеюсь с вами?
— Мистер директор, я его даже ночью не снимаю. Хамса всегда со мной.
— Правильное решение. Постарайтесь не отклоняться от утверждённых планов и следуйте нашему старому доброму правилу: голодного накорми, оступившегося подними, грязного отмой, а унылого ободри. И ещё, поддерживайте Митякина. Задачи у него прежние, не допустить голода. Запасов сырья для производства лекарств у нас на пять лет, расположение подземных складов вам известно, так что справитесь. Ну, а за вашим племянником Яшей обязательно присмотрят.
— Я всё сделаю, чтобы не подвести вас.
— Удачи, Рахиль Исааковна.
Дверь в кабинет распахнулась и без всякого предупреждения в помещение вломились трое военных. В чистеньких новых шинелях перетянутых портупеями, в хромовых сапогах, они даже запах принесли с собой специфический, казённый и настораживающий. Их лица излучали крайнею подозрительность с напущенным безразличием и даже какой-то брезгливостью к предмету их интереса.
— Мистер Борисов? — гнусаво произнёс один из них, с красным от простуды носом, которого нельзя было не узнать. — Вот мы и встретились. Собирайтесь, поедите с нами.
— Да что вы говорите, у меня ещё шнурки не поглажены, — натурально удивился я. — Как же я поеду?
— Не стоит беспокоиться. Там, куда вы отправляетесь, — ядовито заметил он — шнурки иметь не положено. Я тебе, падла, всё припомню.
— Вот как? Тогда вы просто нахал. Я заметил ещё в прошлую нашу встречу, что в условиях своей ничем не сдерживающей свободы невежественные работники силовых структур легко становятся нахалами. Мне, иностранцу, это особенно бросается в глаза. Соответствовать вам я, разумеется, не собираюсь. Я вообще не представляю, что там вам взбрело в голову, но раз не положено, — улыбнулся я — тогда и не стоит думать о них. Сегодня на мне ботильоны. Эластичная ластовица, правда, удобно? Кстати, зря вы на югах не остались, здоровее были бы. Или снова в голове замерцало?
— Об этом мы отдельно потолкуем, — недовольно проворчал 'усатый'.
— А, стесняетесь коллег? Можно и приватно поговорить. Хотя, судя по их заинтересованным взглядам, они вряд ли оставят нас вдвоём. Доверия к вам чуть больше ноля, ведь вы грешны. Так что как-нибудь в следующий раз.
— Чего?
— Простите, запамятовал. Вы же в своей академии греческий не изучали. Грех — это промах. То есть стреляете мимо цели, лузер. А теперь вышли вон из кабинета и аккуратно прикрыли за собой дверь.
Ну, если уже после этого прибывшие товарищи не выложат свои карты на стол, то я уже не знаю, как их вывести из себя.
— Я же говорил, что по-хорошему не получится, — обратился к остальным 'усатый'.
В этот момент, судя по петлицам, капитан ГБ достал из кармана листок бумаги и, разворачивая его, поднёс к моим глазам.
— Есть и постановление на проведение обыска. Если вы думаете, что мы не подготовившись, то зря. Все варианты учтены. Пока, вас приглашают на разговор.
Я посмотрел на часы. Товарищ Сергей явно не успевал. Напускное веселье слетело с моего лица как листья по осени.
— Поехали.
Эпилог.
Товарищ Сергей кипел от ярости, направляясь к своей машине. Уже битый час он пытался связаться с охраной Жданова, но каждый раз дежурный, явно желая от него отвязаться, отвечал, что первый секретарь находится на процедурах. В последний раз он был уверен, что их разговор, наконец, состоится, однако вдруг задумался: 'А что, если Жданов, выбрал выжидательную позицию? Ведь всё делалось само собой, а великий человек, не утруждая себя мелочами, лишь контролирует исполнение. И то, по поводу чего он хочет с ним поговорить, — не без горечи подумал товарищ Сергей, — Андрей Александрович, скорее всего, отнесёт к мелочам жизни. Да и лимит времени исчерпан, ласточка уже наверняка улетела'. Поэтому подержав в руке телефонную трубку, просто положил её на место. Его раздражение увеличилось, когда в непрекращающейся дождливой хмари не удалось сразу открыть дверцу старенькой 'эмки' — он вставлял ключ бородкой наоборот, — потом двигатель отказывался заводиться из-за изношенных свечей и дрянного бензина. Наконец удалось вдохнуть жизнь в видавший виды автомобиль, и машина тронулась. Он постарался утешиться мыслью, что даже если бы не доверился телефону, то поговорить толком со Ждановым среди такого скопления народа всё равно бы не удалось. Однако утешение было столь натянутым, что не могло удовлетворить, и уж тем более поднять на ноги растоптанное самомнение. Его злило, что он невольно оказался в столь сложном положении, но осознание этого обстоятельства ничего не меняло. Товарищ Сергей нажал педаль газа и помчался по бетонке в направлении Ленинграда. Мысли были всецело заняты событиями в Осиновой роще, так что он не обратил внимания на стоящего с тележкой старого садовника, пристально следившего, как автомобиль покидал санаторий. И не мог слышать, как он пробормотал себе под нос известную немецкую пословицу. И уж тем более не догадывался о том, что собой представляет резидент германской разведки и куда полетел транспортный Дуглас. Дождливая погода брала от природы своё, и редко можно было заметить запряжённые телеги возле напоминавших курганы холмиков. Там хранились сложенные под целлулоидом в пирамидки и придавленные досками торфяные брикеты, ставшие самым популярным топливом для городских печек и газогенераторных грузовиков ЗИС-13. Парголово и тут отличилось, перевыполнив все мысленные планы по добыче топлива. 'Мало ему было работавших в посёлке без карточек овощных, мало было пельменных, так он и переработанную угольную пыль с торфом и опилками пустил в продажу! И ведь не придраться'. Как бы там ни было, артель выдала триста процентов сверх плана по торфу и продавала некондицию, а брикеты из угольной пыли, на которую раньше и внимания никто не обращал, как и пеллеты являлись новинкой. Многое во время блокады стало в новинку, выдумывали такое, что в сытное время в голову не приходило. Вскоре показалась бензоколонка и плохо послушная рулю 'эмка' свернула к зданию из неистово красного кирпича с некогда ярко светящейся вывеской 'TEXACO'. Электроэнергию экономили, в связи с чем неоновая реклама была отключена, зато стоящий под навесом топливозаправщик Doodlebug (жук попрыгун) всем своим необычным видом справлялся ничуть не хуже: такого вряд ли забудешь. Эксклюзивного 'трудягу' не передали на нужды армии; как рассказывал американец, их всего изготовили десяток и связываться с проблемой его обслуживания не захотели даже в ДНО, гребущие всё подряд, что имело мотор. 'И тут выкрутился, словно знал заранее, обеспечивая свои предприятия редчайшими экземплярами, запасные части для которых физически не достать', — подумал товарищ Сергей.
Едва автомобиль остановился, как показался облачённый в мешковатый комбинезон молодой человек, наверно, даже мальчишка и тут же предложил заменить масло и натереть с гарантией от дождя стёкла на машине парафином (наносилась смесь из парафина и уайт-спирита 1:20) либо на один раз картошкой.
— Сестра охотничьи сосиски жарит, — мимоходом произнёс он, — пальчики оближешь! С ирландским хлебом, три рубля за порцию.
Протягивая талон на шестьдесят шестой (А-66) бензин, товарищ Сергей подумал, что завтра, скорее всего, подобных услуг уже не станет, а может, и его самого. Хотя, всегда стоит надеяться на лучшее иначе жизнь станет совсем тусклой и безнадёжной. Отправляясь перекусить сосисками с картофельным фаджем, он махнул рукой в сторону автомобиля:
— Свечи тоже замени и посмотри что с рулевой колонкой.
Майор ГБ товарищ Сергей сидел и смотрел в огонь, шурудя в топке длиной кочергой. Делал он это механически, не замечая, что слишком сильно нагнулся и что языки пламени, поднимавшиеся над раскалённым пеплом, могут лизнуть лицо и опалить волосы. В его глазах трепетал блеск, выдавая отчаянье мученика, видевшего себя на костре. Он горел вместе со своими бумагами. Огонь глотал то, во что он вложил все свои знания и умения, — результат многолетнего преданного служения стране; горели 'эпохальные разоблачения' — результаты трудов последних лет. Да что там говорить, горела его душа, горел он сам; всё превращалось в пепел под взвивающимися языками пламени, которые он ворошил кочергой, в последний раз переворачивая страницы. Железный прут разбил груду чёрного смолистого комка плотно прижатых листков, и оттуда на миг вырвалось пламя. На стене задвигались тени — поднялись высоко, соскользнули и пропали в бледном свете. Он положил кочергу подле себя и взял с пола последнюю папку. Надпись печатным шрифтом на бледно-коричневой обложке гласила то, о чём во все времена принято молчать. В ней находился десяток исписанных страниц и несколько фотографий, скреплённых металлической скрепкой, которая могла вобрать ещё сотню таких же листов, да только где их взять? Совсем тоненькая по сравнению с теми, что уже обратились в пепел в огне печи, она казалась невзрачной и жалкой, как брошюрка, затесавшаяся между томов энциклопедии. Каждая иная папка под своей обложкой содержала сотни страниц, скрупулёзно заполненных на пишущей машинке, а эта, в обложке из коричневого картона, начала активно набирать вес только в последние месяцы. У майора были причины расстраиваться при виде растущего количества сероватой горки под колосником. Но в эту минуту всё его существо было устремлено к одной единственной. Именно она и её судьба вызывали у него настоящее отчаяние. Он держал тонкую папку на коленях, тупо разглядывая крупные чёрные буквы на обложке. Медленно переводил взгляд с одной буквы на другую, перечитывал заголовок, бог знает в какой раз, словно постигал буквы неизвестного алфавита. Сидящее глубоко внутри какое-то неясное чувство, мешавшееся с болью и тяжестью, от которой замирало сердце, удерживало его от намерения раскрыть дело и ещё раз перелистать вложенные в него страницы. И хотя с самого начала, как только он полил керосином старую тряпку, разжёг огонь в топке и бросил в неё первый листок он чувствовал как бы веление души, неумолимо тянувшее его в огонь ненавистной урны, которая почему-то всё больше напоминала адское горнило. Пальцы его никак не могли разжаться и выпустить последнюю папку. Он беспомощно смотрел на неё. Казалось, руки живут сами по себе. Мозг сверлила мысль: 'Если откроешь, сможешь ли ты бросить её в огонь?' Он нашёл в себе силы сжечь другие дела. Но видя результаты, он уже с полной уверенностью осознавал, что они лишь отчасти носили печать работы его отдела. Всё, что было заключено в них, находилось под сенью страшного грифа, но всё же оказалось таким пустяком. Как можно было тратить на подобную ерунду столько бесценного времени? Перебирая в памяти все события, он, наконец, понял, что заставляло его пальцы сжимать папку подобно когтям демона душу праведника и вместе с тем ощущать душевный трепет, увлекающий его в огне печи. Пальцы сделали своё: сжались как стальная пружина, прежде чем он додумал мысль, которую произнёс вслух: 'Никто не видел его тела! Дело ещё не закрыто!' Картонная папка распахнулась, и взгляд упал на последнюю страницу. Каждый листок был прикрыт прозрачной калькой, но последний отличался ото всех не цветом и прочностью бумаги, а важностью того, что было на нём написано. Это была фотокопия страницы дневника агента Красивая.
'Макропулос не от мира сего, это демон или марсианин. Он создаёт вещи из воздуха, лечит простым прикосновением и исчезает тогда, когда захочет'.
Закрыв глаза и крепко сжав зубы, словно сдерживая смех, товарищ Сергей захлопнул папку, судорожно прижав к себе, и резко отвернулся от огня. Воистину, выразительность скупа, а всё лишнее — безобразно. В этот момент входная дверь распахнулась стремительно и с характерным лязгом металла, как это происходит с дверьми в казематах. Словно принесённый ветром, появился его заместитель, Генрих Белов. Взмыленный, с каплями пота на лице, напоминавшего только что пробежавшего и выложившегося до предела атлета. Застыв на мгновенье в проходе, он испросил разрешения и, дойдя до середины помещения чуть ли не строевым шагом замер у стула. Сдерживая всем своим видом удовлетворение, словно ученик церковно-приходской школы, раскрывший тайну рядов Фурье на глазах учителя, он держал шифрограмму.
Сидевший у открытой дверце печи майор ГБ прикрыл заслонку и произнёс:
— Докладывай.
— Объект обнаружен.
Товарищ Сергей не смог скрыть ухмылки и даже, казалось, подмигнул в сторону стены, где на него посматривал фотопортрет Вождя. В это мгновенье ему захотелось расхохотаться, вскочить, пройтись вприсядку, отвешивая коленца и постукивая по ляжкам, прекратить сдерживать эмоции и заявить во всеуслышание всё, что накопилось у него внутри. Но вместо этого он прикрыл глаза и на щеках лишь заиграли ямочки.
