В санатории сейчас двадцать два маленьких пациентов. К сожалению, с серьёзными заболеваниями очень много. Большую часть из них в сороковых, да и вообще в двадцатом веке вылечить было крайне затруднительно, или невозможно. У Аси, стоящей сейчас на очереди, был синдром Золлингера-Эллисона; у Риммы некротический энтероколит, она родилась почти восьмимесячной и как дожила до восьми с половиной лет, было непонятно всем врачам. К нам она оформилась очень худенькой. И так кого не возьми.
Первые два дня при поступлении в санаторий на реабилитацию, больных детей держат в карантине. Это отдельная палата для единственного пациента и ночью к ним прихожу я. Куча разнообразных приборов с осциллографами, кислородный аппарат, стенд для электрофореза (лечение при помощи электрического тока в сороковых считалось прогрессивным) и стойка для капельницы с пищалкой — по большому счёту антураж. Нет, случись неприятности, всё действующее и даже с их помощью можно провести исследования, но только я один знаю, что самое ценное из всего оборудования это необычная регулируемая севроприводами медицинская кровать. И только я с ней могу работать. Если её недостаточно, то в следующую ночь я с ребёнком отправляюсь в путешествие, и Корабль правит то, что в организме сломалось. Для всего медицинского персонала, одно из лекарств, которое рекомендуется практически безнадёжным детям — эхинацея . Препараты на её основе, по моему утверждению и оказывают такой потрясающий эффект в лечении. Все уверены, что лекарство в производстве жутко дорогое и поэтому, фиал с каплями хранится в холодильнике под замком и выдаётся под роспись. Сама по себе эхинацея очень красивый цветок, похожий на крупную ромашку, с розовыми, белыми, или жёлтыми соцветиями-корзиночками. После цветения эхинацея чем-то похожа на крохотного, уснувшего на стебельке ёжика. Произрастает в Северной Америке на больших площадях, и индейцы испокон веков лечили ей домашний скот. Но в лекарственных травах очень многое зависит от места, где они растут. И мой интерес к цветам и корешкам в саду, а так же десятки пунктов приёма даров природы только подстёгивает любопытных. Конечно, комплекс выпускает не имеющий аналогов в мире порошок в капсулах, угнетающий секрецию желудочной кислоты, и нашему гастроэнтерологу Орлову шлют победные реляции по его использованию. Но я-то помню, что именно способствовало излечению. И гастроэнтеролог знает, какой эффект происходит после принятия капель, порошок там и рядом не стоит. Так что тайны в санатории есть и это мне на руку.
Смотря на самолёт, я подумал, что пора открывать вакансию аниматора-воспитателя. Это сегодня, на первом полёте нужно было моё присутствие. Для понимания момента, никто из сотрудников, кроме секретаря, не признался, что имеет опыт воздушных перелетов, и никто не спешил его приобретать. Пришлось показать личным примером. Завтра дети отправляются в полуторачасовую прогулку на яхте, послезавтра катание на паровозе до станции Парголово в вагоне первого класса. Будут и конные прогулки, а финалом выступают 'гонки' на спортивных автомобилях и 'покатушки' на реплике английского танка Matilda. Суть этих мероприятий одна: ребёнок побывал на всех средствах современного передвижения и участвовал в их управлении; ну, почти участвовал. И если кто-то задался вопросом, зачем самолёт, яхта, паровоз, танк? Ответ прост, это игрушки для детей. Санаторий богатый, есть возможности для больших игрушек. Дети довольны и выздоравливают? — да. Всё что и требовалось доказать. Остальное лишь побочные эффекты. Или вы против выздоровления советских детей?
К десяти часам полёты завершились. Фотограф запечатлел подрастающее поколение возле самолёта, потом пошли одиночные снимки и вскоре все погрузились в автобус. До Ваганово мы мчались как по автостраде. Уложенные в три ряда бетонные плиты давали ровную дорогу, и лишь характерный звук шин, пересекающий края соединений немного резал слух. Потом плиты пошли в два ряда и спустя минуту мы вынуждены были съехать на техническую объездную дорогу. Не с каждым грунтом можно использовать пропитку, но учитывая, насколько это дорога временная, этого и не требовалось. Ребята Заболотного стелили сотканный Кораблём геотекстиль, сыпали песчано-гравийную подушку, поливали водой, проезжали катком и следом кран опускал на тросах огромную плиту. Сварщик сваривал проушины между двумя конструкциями, и технологические выемки заливали смесью с гудроном. Всё происходило споро и без лишних движений. Здесь не было такого, когда вокруг одного суетится десяток и все вроде при деле. Триста метров в сутки. Могли б и больше, но это потолок по утрамбовке щебня и песка нынешними механизмами. После Борисовой гривы снова участок с плитами. Только они лежали вдоль дороги, ожидая своего часа. Строить 'необычным способом' возле населённых пунктов не лучшая затея, несмотря на это обстоятельство, несколько десятков миль Корабль проложил и как только будет закончен мост через Охту, добираться из Яхт-клуба в санаторий станет в два быстрее.
* * *
Всё началось с лёгкого неприятия, от которого хочется вертеть головой из стороны в сторону. Неприятие это — знакомо всякому сорванцу, залезшего в чужой сад за сливами, где строгий сторож отлучился едва ли на минуту. Чувство это сродни строгого предупреждения, после которого только и успевай смотреть по сторонам. Вот и стало мне самому интересно, кто это 'повесил глаза мне на спину'? Проехав гостиницу 'Астория', я остановил машину на улице Связи, чуть не доезжая до здания почтамта. В примыкающих к гостинице строениях работали рестораны и, забрав свою почту, я отправился отобедать, а заодно и пофотографировать. Сделав пару снимков, я попросил молодого человека запечатлеть меня на фоне исторических объектов царского наследия. У пока ещё площади Воровского ещё располагался ухоженный сквер с чугунными лавочками и фоном могли послужить как сам собор, так и памятник Александру III. В следующем году, служители Мельпомены, Эрату, Талии и Евтерпы станут сажать напротив собора преподобного Исаакия Далматского картошку (в садах Лувра в это же время выращивали лук-порей), а пока тут гуляли мамы с детьми или бабушки с внуками, иногда проходили студенты и чуть реже военные. По тротуару тянулся поток прохожих, некоторые ещё носили плащи и шляпы тёмных цветов, их разбавляли одетые, кто во что горазд колонны детей, двигающиеся в сторону Эрмитажа на экскурсию и многочисленные гости Северной столицы. Вообще, мест для посещения полно: слева от собора Дворец труда, правее сад трудящихся и музей революции; но праздношатающихся считаные единицы и добровольный фотограф спустя минуту, извинившись, поспешил по своим делам. Народу в центре достаточно, но искать нового, чтобы сделать удачный снимок, я не стал. Зато образовалось время прочесть ответ на предложение о намерениях в создании совместного предприятия по воздушным грузопассажирским перевозкам. Аляскинский предприниматель Фунт располагал авиапарком в тридцать самолётов и хотел наладить взаимовыгодный бизнес. Первые переговоры о воздушном сообщении между странами вёл Хуан Трипп, основатель авиакомпании Pan American Airways. Соглашение было готово, но вмешалась политика, и авиасообщение откладывалось до лучших времён. Сейчас же Совет США по гражданской авиации был согласен выдать разрешение для дочернего предприятия American Export, и требовалось всё согласовать. Переписка велась уже пятый месяц, и письмо являлось приглашением для Фунта, посетить Советский Союз, либо прислать уполномоченное лицо, то есть меня. Переговоры касались в основном технических вопросов — обслуживание воздушных судов, аэронавигации, заправки топливом, обработки груза и даже мойка самолётов. Значит, к вопросам на наметившейся встрече с Кузнецовым придётся добавить ещё один. Ведь в будущем предстояло заключить двухстороннее межправительственное соглашение о воздушном сообщении между странами. Закончив с письмом, я посмотрел на здание гостиницы. В двадцать девятом отель передали акционерному обществу 'Интурист' и приезжающие в Ленинград иностранцы, обычно, останавливались там; и столовались там же. После начала финских событий, поток туристов резко иссяк. Страны большого капитала сделали 'фи!' большевистской республике, призывая рвать многомиллионные контракты и бойкотировать всё советское. В принципе, так происходило всегда, стоило лишь молодому государству показать зубы, как придумывались санкции. Оказывали ли они влияние? — безусловно, оказывали. Но на все непризнания Прибалтийских советских республик, эмбарго и прочие каверзы, мистер Сталин вынимал из широких штанин, показывал и прятал. Капиталисты, словно гимназистки, застигнутые в парке врасплох мужчиной в плаще на голое тело кричали 'ах!' и снова приходили в парк. Контракты перезаключались через подставные фирмы (всё в духе капиталистического сообщества), а там, где не хотели, из сейфов исчезали нужные чертежи и пропадали на некоторое время изобретатели. Опять-таки, всё в духе времени. Кстати, именно на этой волне остракизма мне удалось обосноваться. Но что осталось неизменным, так это истончившийся до тоненькой струйки турпоток. Война в Европе отсекла Французов и Англичан, beau monde никогда не интересовался советской Россией, а добираться из Нового света всё же далековато, да и комфортабельные лайнеры перестали ходить через Атлантический океан. Приезжали немцы, нашпионить и в командировки. Иногда шведы с американцами и совсем редко англичане. Поэтому обедали в 'Астории' не только иностранные туристы-специалисты, а и те, кто это мог себе позволить.
Молодой человек в длинном фартуке разносил заказы. Он только что принёс за мой столик запечённого карпа, отчего-то не пользовавшегося здесь вниманием едоков, и уже спешил к другому клиенту, как на мгновенье остановился подле меня и положил возле тарелки записку. Едва я взглянул на неё, как какой-то незнакомый человек скользнул на свободное место рядом со мной.
— Это частный столик, — произнёс я по-английски.
— Мне плевать, — отрезал человек. — Я наблюдаю за тобой уже не первый день, мистер, тебя поразительно трудно застать на одном месте.
Я оценивающе взглянул на него. Нелепый губошлёп, с маленькими дурацкими усами, похожими на зубную щётку, как носил фюрер Германии. Круглолицый и слегка лопоухий. Черты лица хоть и оплывчатые, но всё же грубоватые, глаза влажные и пронзительные, как у киношного шантажиста. По одежде он мог сойти за кабинетного служащего. Модный полувоенный френч из дорогого материала со значком, невыглаженные, словно недавно были заправлены в сапоги брюки и добротная обувь, за которой регулярно следят.
— Вы американец, — заключил он. — Южанин, судя по выговору. Не думаю, что вы представляетесь здесь своим настоящим именем, мистер, но мне точно известно, что вам есть что срывать, не так ли?
— Я не занимаюсь делами за обедом. Пошли вон. — Вновь по-английски произнёс я.
— Нет-нет. Вам придётся сделать исключение. Это дело чрезвычайной важности, оно касается ваших занятий вне основной работы.
Я продолжил заниматься разделкой карпа, не обращая на него внимания. Сдаётся мне, когда читали лекции о правилах при вербовке, 'усатый' либо не слушал, либо не предавал этой тонкой науке особого значения. Так-то действовал он вроде, правильно — грубо обозначив своё присутствие, заставил обратить на себя внимание. Вот только подобный шаг можно совершить в очень редких случаях, таких как угроза жизни для объекта вербовки или в стрессовой ситуации. Ничего подобного и близко не было, значит, основное действие ещё впереди. Через минуту человек поднялся на ноги, его пристальный птичий взгляд был обращён на официанта, после чего он произнёс: — Я поджидаю вас у входа.
'Испортил аппетит собака, — подумал я. — Ну ничего'.
Закончив обед, я подозвал официанта и попросил вызвать метрдотеля, сказав, что у меня к нему есть несколько слов.
— Товарищ, — произнёс я, когда метрдотель появился возле моего столика, — тут такое дело. Ко мне только что подсаживался какой-то неприятный тип, по виду самый настоящий гангстер. По-моему, он был вооружён и хочет меня ограбить. Не могли бы вы вызвать полицейского, я хочу сделать заявление.
— У нас приличное заведение, — спустя пары секунд невозмутимо ответил метрдотель.
— Товарищ, полицейского, вызовите. Живо!
Скорчив недовольную физиономию, служащий тихо произнёс:
— У нас нет полицейских, у нас милиция.
— Значит, вызовите милицейского, пока я тут не начал звать консула, — на повышенных тонах стал требовать я.
Вынув из нагрудного кармана красно-бордовый американский паспорт, я покрутил его перед его носом. Метрдотель стоял столбом и не сдвинулся с места. В Ленинграде не было американского консульства, и мои угрозы для сведущих являлись пустым звуком. Что ж, подобное очень легко лечится. Буянить и бить посуду категорически нельзя — подобная эскапада не приветствуется, так как дебошира сначала обезвреживают, но кое-что в ресторанах делать можно. Взяв столовый нож, я стал потихоньку стучать им об рюмку, постепенно наращивая амплитуду и силу удара. Через пять-десять постукиваний на столик стали обращать внимание гости заведения. И когда многострадальная рюмка готова была лопнуть, на плечо метрдотеля легла рука.
— Янкель Моисеевич, — что у вас происходит?
— Вот, Лев Михайлович, недоразумение выясняем, — спокойно ответил метрдотель. — Покушал, а платить не хочет. Милицией грозится.
Я преспокойно указал подошедшему товарищу ножом на соседнюю рюмку, под которой лежали три купюры: двадцать долларов и две по пять червонцев. Плата за карпа просто астрономическая (обмен долларов на рубли на чёрном рынке 1:20). Возникла неловкая пауза, уверенный и наглый взгляд метрдотеля куда-то пропал, словно влага с раскалённого утюга и теперь он глотал воздух как недавно съеденный карп, прежде чем угодить на плиту. Подошедший незаметно махнул рукой метрдотелю, мол, исчезни и попросил разрешения присесть за столик.
— Прошу извинить наших работников, — медоточиво произнёс он. — Вышли во вторую смену, не спали...
Я бы добавил, голодали, приехали из Поволжья, семеро по лавкам, в смысле по торговым лавкам, а не полатям, судя по сытой роже, но выслушал всё до конца и вновь попросил вызвать службу правопорядка, в последний раз. Так как уже намерен обратиться за помощью к обедающим товарищам. Они уж точно не откажут. Тут, по проспекту Рошаля как раз участок расположен и двухсот шагов не пройти. Если поторопиться, то минут через десять аккурат успеют.
— Я лично вызову милицию, — снова тихо произнёс Лев Михайлович. — Не угодно ли будет пройти в мой кабинет и там обо всём поговорить?
Мне пришлось отрицательно покачать головой.
— Я всё больше убеждаюсь в том, что вы сознательно не торопитесь выполнить мою просьбу. Видимо, своё мнение мне придётся рассказать соответствующим службам. Ни в какой ваш кабинет я не пройду и ещё, я сильно удивлюсь, если прибывший милиционер будет похож на дежурившего у центрального входа сержанта.
— Как вам будет угодно, — сказал Лев Михайлович, вставая. — Не желаете ли заказать что-нибудь? Например, десерт? Милиция может прибыть не так быстро, как вам бы хотелось.
