'Становится интересно' — отметил я про себя, направляясь за ними.
Похоже, увлёкшись процессом, я запамятовал одну маленькую деталь, что по дорогам иногда движется транспорт. Вроде бы ничего непоправимого не случилось, и обидные слова были справедливо высказаны, но время оказалось упущено, и в подворотне я застал самую развязку. Эти двое скрутили 'усатого' и почти повалили на мостовую, как тот, словно искусный гимнаст, умудрился вывернуться, не иначе поплатившись растяжением заработав травму плеча, после чего не бросился наутёк, а нанёс по два точных удара. Сначала одному, а потом и второму обидчику. Бил какой-то заточкой и сразу вывести из строя своих противников не смог. Это только в кино, один удар ведёт к моментальной смерти. В реальности всё куда иначе. Даже ранение сердца не всегда приводит к должному эффекту. Адреналин может подарить и десять и двадцать секунд жизни. Так вышло и в этот раз. Усатый успел отбежать шагов на пять, как глухой выстрел нагана прозвучал неожиданно и сухо, словно треснула сухая ветка под ногой опытного следопыта. Схватившись за бок, он скрутился от боли и завизжал, а стрелявший успел произвести ещё один выстрел и рухнул лицом на ногу своего напарника.
Оказавшись на месте схватки, я выхватил из кармана очки, нацепил на нос, нажал на браслет и, направив овал границы портала на мостовую, подтянул уже больше булькающего, чем скулящего усатого к остальным, активировав переход.
'Корабль, со мной три объекта, мне нужно допросить их'.
'Отклонено. Жизнедеятельность одного из объектов прекращена.
Да как же так? Мозг человека ещё пару минут может функционировать без притока кислорода, но стоило мне внимательнее присмотреться, как пришло понимание. Разбитая височная кость не оставила ни шанса.
'Восстановление оставшихся двух, пятнадцать процентов от идеала'.
'Принято'.
Спустя некоторое время Помощник соединился с головным мозгом первого пациента. Некоторые нейробиологи считают, что человеческий мозг совершенен, но каким-то природным механизмом ограничен лишь объёмом поступающей информацией, а так способен на многое и мне кажется, что-то в этом есть. Достаточно вспомнить какой-нибудь свой необычный сон, где действия происходят как бы в другой вселенной, где многое близко и знакомо, но всё же встречаются незначительные различия, о которых мы не имели ни малейшего представления. А ведь Корабль может не только просмотреть сновидение, а ещё участвовать в нём по своему усмотрению или команде и создавать сюжеты, растягивая их по времени как угодно. Да так, что реальность не отличается от фантазии, и подвергнувшийся такому воздействию будет помнить всё до мельчайших подробностей. Примерно так можно получить необходимые навыки и знания, начиная от искусства управления симфоническим оркестром до изучения академического курса металловедения. В предлагаемых иллюзиях с помощью 'Помощника' могу участвовать и я, а если мне нужно с кем-либо провести беседу, то созданные условия будут ограничены лишь фантазией.
Сергей Витольдович открыл глаза и первым делом попытался встать, но тут же опустил своё тело на плетёное кресло. Привязанные к подлокотникам руки его особо не смутили. Если сломать не кажущеюся особо крепкой мебель из ивовой лозы, то освободиться легко, а вот ошейник на горле, зафиксированный через цепочку к стенному крючку выглядел уже куда серьёзнее.
— Если ты способен своей шеей сдвинуть вес в три с половиной тысячи фунтов, — произнёс я, — то можешь попытаться. Анкерный болт, если тебе это что-то говорит.
Название болта осталось лишь названием, но то, что это что-то крепкое и надёжное, он уяснил.
— Знакомое местечко, — осмотрев комнату, произнёс 'пациент'.
— Неужели?
— Дачный домик в Сосновке. Был тут однажды. Не думал, что вновь окажусь здесь. Дом же должен был сгореть.
Доступная человечеству химия воистину творит чудеса. К примеру, вещество, подобные пентоталу развязывает не столько язык, сколько притупляет настороженность, дают свободу мысли. И воздействие 'Помощника' по своей сути очень похоже. Только он имеет возможность подсказать мозгу (гипофизу), эндокринной системе (железам внутренней секреции) инициировать организму 'коктейль' и поддерживать его поступление как капельница без вторжения извне.
— Да, домик в Сосновке, — покрутив головой, подтвердил я. — Рассказывай.
— А ты спрашивай. Только не тяни и трусы верни. Никогда себя так паршиво не чувствовал. Видно, зацепил меня крысёныш.
— На волосок от сердца, — соврал я.
На самом деле отвёртка задела желудочек, а вот второй удар приняло на себя ребро. Сейчас его грудь была перебинтована до самого живота.
— А кто это 'крысёныш'?
— Коминтерновец, мать его.
— Нелюбим стал, или грешки за ним? — уточнил я.
— Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем. Две титьки сосать стал.
— Двойной агент?
— Да кто их разберёт...
— А сам как чувствуешь?
— Не наш он. Цуйку вместо водки пьёт, смотрит с презрением. Одним словом, румын.
— А ты, наш, значит?
— Лейтенант Громов. Всё остальное можешь прочитать в удостоверении.
Я поднялся со стула, нажал на клавишу сифона и наполнил стакан водой с газом.
— Воды хочешь, Сергей Витольдович?
— Давай. Только если не вернёшь трусы, всё тебе тут обоссу.
— Можешь начинать, — равнодушно ответил я и поднёс стакан, дав возможность сделать пару глотков. — После операции всегда пить хочется и мочиться. Я знаю.
— Это хорошо, что много знаешь, — ухмыльнулся бугай, — значит, скоро помрёшь.
Теперь мне стоило рассказать какую-нибудь правдивую и хорошо всем (пусть в определённых кругах) известную историю, сделать сравнение в свою пользу и задать нужный вопрос.
— Был такой министр полиции Штибер. Если ты хорошо учился в своей школе, то вам должны были о нём рассказывать. Странно, что ты не знаешь. Он создал в Берлине одно пикантное заведение, которое назвал 'Зелёный дом'. Это был публичный дом, если ты не понял. Там процветали всевозможные оттенки разврата, культивировалось потребление кокаина и курение гашиша, и всё под чётким приглядом секретного отдела полиции. В клиентуру вовлекались повесы общества, важные чиновники, даже их жёны, представь себе. И когда тот или иной нужный Штиберу человек глубоко погружался в эту среду, то встречался с министром полиции, где ему делалось предложение, отказ от которого означал бокал с ядом или петлю на шею. Секреты потекли полноводной рекой, и Штибер стал знать столько, что как бы не стал вторым лицом в Пруссии, если не поравнялся с самим Бисмарком. Во все времена, единственная беда тайной полиции заключалась в их неуёмном желании знать абсолютно всё. Меня, в отличие от вас, абсолютное знание о грязном белье не привлекает. Зато интересует один инцидент с грузовиком и легковой автомашиной, произошедший на перекрёстке Большая Осиповская и проспекта Энгельса около восемнадцати часов.
— Ничего по этому поводу сказать не могу. Слышал об аварии, слышал, что эти делом занимались люди из горкома и нос совать запретили.
'Объект не лжёт' — сообщил Помощник.
'Сам вижу'.
— Филип Рис Файмонвилл, кто он тебе?
— Шпион. Пару дней ходил за ним.
— А напарник твой?
— Спросите у Бени сами.
— Я один раз скажу и больше повторять не стану. Не отвечаешь на мой вопрос — будешь отвечать под воздействием электрического тока.
Громова как скрутило. Не иначе, как выглядит пытка под током, представлял, а может, был не только свидетелем. Без всяких дополнительных угроз он ответил:
— Его прислали из Москвы двадцать дней назад проверить американца. Он креатура Маленкова.
'Просто замечательно. Маленков всплывает второй раз за два дня. Вот честно, я теперь даже не знаю, буду ли я сожалеть, что реаниматор принял Громова, а Беня не дотянул каких-то пары секунд'.
— Что ж, я случайно наткнулся на тебя и будет правильно отвезти человека потерявшего сознание в больницу.
— Подожди! — Громов попытался прищуриться, но направленный в глаза свет, мешал. Рассмотреть оппонента никак не получалось и он схитрил:
— А что у тебя с левым глазом?
— На лице маска, даже не пытайся провернуть эти дешёвые фокусы. Отдыхай.
Манипуляторы обхватили тело Громова после того как он обмяк, а вслед за этим пропала голограмма домика Юли.
'Корабль, пожалуйста, следующего. Обстановка каюты парохода 'Ciudad de Tarragona', море, стоянка на рейде. Объект не фиксировать, состояние здоровья десять процентов от идеала'.
'Принято'.
То, что 'усатый' довольно странный тип, я уже догадался, а вот то, что сканирование выдало сведённую татуировку, было неожиданно. Вернее её смысл. На кой ляд советскому человеку быть навсегда с Джулией? Вокруг меня выстроилась узкая каюта с ковровой дорожкой на полу, двухъярусная койка, прикрученный к палубе стол, вращающийся стул со спинкой, открытый иллюминатор и пейзаж испанских мастеров в золочёной раме на стене. На нижней койке лежал новый объект, прикрытый тонким хлопковым одеялом.
— Доброе утро, — сказал я по-английски. — Как самочувствие?
В ответ молчание.
— Мы вот-вот получим добро на выход. Через сорок часов будем проходить Босфор и вам лучше начать говорить и двигаться.
— Я советский гражданин, — ответил усатый по-русски.
Однако 'Помощник' зафиксировал прекрасное понимание английских слов.
— Вас раненого подобрал в Ленинграде наш доктор. Хотя он и держит нас всех в чёрном теле заставляя мыть руки перед едой, но справедлив и чист душой. Скажу я вам, не каждый возьмёт с собой с улицы избитого незнакомца и оплатит уход. Вы две недели находились без сознания и бредили. В бреду человек говорит на родном языке, это даже ниггерам в Гарлеме известно. Я как на исповеди скажу: знать не хочу, кто вы на самом деле, но нам с парнями заплатили, чтобы мы доставили вас до румынского консульства в Анкаре. Дальше уже сами. Отдыхайте, а я пойду, поднимусь на палубу и скажу ребятам, что вы очнулись. Жаль, что этого не случилось раньше, и я не пропустил дежурство. Вы уж извините, но дышать здесь тяжеловато.
Из иллюминатора струился морской воздух вперемежку с 'ароматами' порта, но даже он не перебивал стойкий запах мочи, слышался крик чаек, и ощущалось слабое трясение корпуса судна от работающего двигателя. 'Усатый' дождался, пока человек выйдет за дверь, и стал озираться. Зрение потихоньку возвращалось, и стало возможно видеть контуры, а потом и всё остальное. Наконец он попытался привстать с койки и чуть не завалился обратно. В голове замерцало как от литровой бутыли сливового самогона. Оперевшись на край стола он всё-таки встал на ноги, задевая головой резиновую грелку со свисающей трубкой. Постели как таковой на койке не было. Панцирная сетка, два свёрнутых в рулон тонких матраца с простынями и пространство между ними. Под сеткой находилось корыто для стирки, и запах шёл оттуда. 'Усатый' пожал плечами. Теперь стало понятно, отчего он голый. Без сознания утку не попросишь. На столе, прямо на обёртке из-под шоколада лежала горсть изюма. Схватив несколько сушёных ягод, он принялся быстро пережёвывать.
'Чёртовы янки, — пробормотал он. — Совсем не осталось сил. Наверно только поили через трубочку, а шоколад сожрали сами. Как же мне вернуться назад?'
Возле умывальника находился двухстворчатый шкаф. Исследуя его содержимое, он распахнул створки шкафчика для одежды где обнаружились чужие вещи. Брюки, носки с подтяжками, трусы до коленей, белую рубашку, жилет, шляпу и коричневые туфли. Отдельно лежал бумажник. 'А жизнь налаживается', — подумал он, принимая свою излюбленную позу, когда ладони упираются в бока и сразу же охнул. На правом боку, со стороны спины прощупывался шов. 'Усатый' повернулся к дверному зеркалу, рассмотрел свой бок и продолжил изучать каюту. Не прошло и минуты, как у него закружилась голова и он свалился.
'Корабль, пожалуйста, помести объекта 'Усатый' в комнату 0-3. Режим содержания обычный. Займёмся вторым'.
'Принято'.
Дверь отделения распахнулась, и в неё вкатился блестящий, как зеркало, стальной ящик. Медицинская сталь отдавала чем-то фиолетовым и когда тележка с лекарствами двигалась по залитому солнцем полу, казалась, что за ней идёт радуга. Громов посмотрел — та самая сестра, которая, как и доктор, неустанно заботились о нём эти дни. Медсестра была красивой женщиной, и перемещалась по палате в прямых белых брюках и белом же халате на пуговицах без воротника. Чёрные волосы были стянуты в косу на затылке, и она, толщиной в детскую руку выбивалась из-под завязок на шапочке. Грудь женщины не отличалась размерами, но выглядела притягательно. Лицо закрывала марлевая повязка, и лишь цвета обсидиана, немного раскосые, как у восточных женщин глаза, блестели и заставляли следить за ними. Она открыла тележку с лекарствами, поставила на металлическую крышку маленькие бумажные стаканчики с красивым рисунком деревьев на фоне озера, сверилась с процедурным листом и следом выставила бутылочку с носиком для удобного питья.
— Сергей Витольдович, одна красная, одна жёлтая и витаминка, — проворковала она божественным голосом.
— Когда меня выпустят? — только и смог спросить Громов, не отрывая глаз от медсестры.
— Выписка после обеда. Хорошего дня.
Громов проглотил таблетки, запил водой и, закинув руки за голову, попытался напрячь мышцы груди. Пока было больно. Плюнув на всю эту гимнастику, он завалился на подушку. 'Когда ещё удастся так выспаться...' — засыпая, подумал он, чтобы тут е проснуться.
Если чему-нибудь и научился лейтенант Громов после школы при УНКВД, кроме чистки сапог, так это не показывать виду, что чего-то не знаешь и не понимаешь. Он чётко осознавал эту аксиому и, проснувшись, постарался не показать и грамма удивления. Гранитный полированный пол уютной палаты превратился в деревянный, с давным-давно крашеными досками. Пахло карболкой, хлоркой и ещё чем-то. Вместо накрахмаленного и чуточку хрустящего постельного белья, под ним лежала серая, застиранная и даже в нескольких местах заштопанная простынь. Удобная кровать сменилась на скрипящую панцирную. Солнечный свет не играл зайчиками на хромированных поверхностях вследствие отсутствия таковых, как и самого солнца. Над потолком тускло светила единственная лампочка в бумажном абажуре. За столом сидела медсестра в белой шапочке и что-то писала, периодически опуская перо в чернильницу. На её подбородке свисала марлевая повязка, и у неё не было толстой чёрной косы и обсидиановых глаз. 'Если это выписка, то я нападающий 'Зенита' (до 39 года клуб назывался 'Сталинец')' — подумал Громов и спросил:
— Выписываете уже?
— Ты о чём, сынок? — медсестра наклонилась в его сторону, и Громов увидел лицо пожилой женщины. Седые волосы, изборождённое морщинами лицо, смертельно усталые, подведённые карандашом глаза и бледно-розовая, совершенно лишняя помада на губах.
— Сказали, выпишут после обеда, — тихо произнёс он.
— Так тебя только привезли. Вот, оформим, а потом и о выписке поговоришь. А раз ты очнулся, то сообщи-ка свою фамилию и имя, да где трудишься.
