— Буэнос ночес, дон Грива, — произнёс незнакомец.
Сбитый с толку Фолманис так же ответил на приветствие по-испански.
— Если вы отвыкли от иберийской речи, то можно перейти на любой вам удобный язык, — продолжал говорить он, стоя в дверях, опираясь на огромный чемодан чуть ли не с него ростом.
— Только не французский, проходите.
Незнакомец кивнул и стал закатывать чемодан. После нескольких неудачных попыток, он попросил помощи:
— Это невозможно! Помогите занести ваши подарки.
Фолманис попытался помочь и выругался. Чемодан был просто неподъёмным.
— Что там у вас? — спросил он.
— В основном, херес из Малаги.
— Не может быть!
— Ещё как может, — произнёс незнакомец, когда вдвоём, словно спальный сундук, они вместе занесли багаж за боковые ручки.
Гость распаковал верхнее отделение чемодана, достал ящик, поставил на стол, после чего вынул крупного размера аккумулятор и подсоединил питание к ящику.
— Извините, я не представился, но тому есть объяснение. Наш общий друг прислал вам необычное письмо.
После этих слов он щёлкнул тумблер и спустя некоторое время, пока лампы приходили в рабочий режим, нажал на кнопку, вверху ящика. Из динамика раздался знакомый голос священника.
'Здравствуй, друг, — произнёс он. — Думаю, я имею право рассказать о судьбе Алехандро. Весной этого года он участвовал в покушении на Франко и был схвачен. Суда как такового не было и власти даже не приняли во внимание, что мальчик несовершеннолетний. Двадцать восьмого мая его перевели в особую тюрьму, и я смог навестить его там. Сначала зачитаю его слова, которое он просил передать для тебя, так как ему было отказано в пере и бумаге. Ты знаешь, что я никогда не жаловался на память и вскоре записал их, чтобы отправить. Но судя по сложившимся обстоятельствам, письмо не скоро дойдёт до тебя, и, уповая на Господа, мы нашли выход. Не только в CEDA (Испанская конфедерация независимых правых), а даже в Ватикане поговаривают, что в двадцатых числах июня, Антихрист обратит свой взор на Восток и к этим разговорам стоит прислушаться. Готовься, наш бой продолжается. А теперь слушай:
'Дорогой отец, меня приговорили к смерти. Что теперь делать? Подать просьбу о помиловании? Я не строю иллюзий на этот счёт. Надежда слишком слабая, чтобы за неё цепляться. Буду надеяться на Господа и ждать. В голове у меня сумбур. Проносятся мысли. Разные. Хорошие и не очень. Но мне хочется, чтобы ты знал, что это за мысли: безумно хочется жить, и я осознаю, что готов умереть за свои убеждения. Прими мою вечную благодарность за полную огромного и постоянного счастья жизнь, которую я прожил благодаря вам обоим, и силу моей любви к вам. Я знаю, что Луиза и ты мои приёмные родители, но других я не знал. Больше об этом ничего говорить не буду. Есть вещи настолько великие, прекрасные и священные, что попытка говорить о них может только испортить их. Сегодня утром мне объявили, что казнь назначена на десять часов. Должен сознаться, что всё это время я не терял надежды. Смерть уже близка, но столько ещё нужно сказать вам. При жизни я делал то, что считал своим долгом, и делал это с радостью в сердце, как до этого делал мой отец. Хоть республика пала, но у нас до сих пор идёт война, и я паду, как пали другие. Теперь наступил мой черёд. Должен признаться, что нелегко оставаться спокойным, когда тебе всего четырнадцать и жизнь отмеряет последние мгновенья. Можете быть уверены, моя совесть чиста. Каталония станет свободной, враг не пройдёт!'
Вместе с тремя приговорёнными к казни его должны были расстрелять во дворике тюрьмы, — продолжал говорить священник. — Я передал Алехандро свежую сорочку, заботливо предоставленную одной сеньорой, и совершил таинства. Потом его вывели. Начальник тюрьмы и врач присутствовали при этом. Перед выстрелами он сказал, что ему не жалко умереть за такую страну, так как она прекрасна. Солдаты дали залп и ушли, а я с врачом подошёл к телам. Ты знаешь, что за деньги можно многое сделать, а за много золота почти всё. Оказывается, эти кровавые фокусы, которые так часто показывают в кинотеатрах, можно воплощать и в жизни. Я забрал Алехандро и теперь он живёт в доме одной сеньориты вместе с Кармен. Мы все, твои друзья, собрали для тебя несколько вещей, и наш друг согласился переправить их тебе. Мы доверяем ему свои жизни, и ты тоже можешь довериться ему. Да хранит тебя Господь, дон Жан Грива'.
В первом часу ночи, когда уже закончились споры и диалог протекал только в утвердительных словах речи, незнакомец поблагодарил за гостеприимство, попрощался и вышел. А Фолманис поставил на стол ещё одну фотографию, в которой можно было узнать сеньориту Вишенку и падре, с необычным крестом на груди. Рано утром ему предстоял долгий путь в Таураге.
5. 'Киев бомбили и нам объявили'.
Странный шум, источник которого мне не удалось определить, разбудил меня. Я не мог понять, не мог отыскать, хотя чувствовал, что он где-то рядом. Я лежал, удобно развалившись на диване с закрытыми глазами, стараясь опознать шум. Ритмичный, с равномерными ударами, знакомый и незнакомый одновременно. Я улыбнулся, я только что слушал своё сердцебиение, отзывающееся в ушах. Я слышал его и раньше, но никогда оно не было таким громким и уверенным, отбивая факт моей жизни сколько-то раз в минуту. Я вспомнил, как подобное чувство посетило меня много лет назад. Открыв глаза, я уставился в белый потолок. Слава богу, не крышка реаниматора. Возможно, оттого, что день предстоял знойный, чувства тоже постепенно накалялись. Высокие, от пола до потолка окна, были открыты в ухоженный сад. В Кабинете царил полумрак, но за стенами санатория уже начинало сиять солнце. Сам предутренний свет, казалось, начинал дышать жаром; яркий и вместе с тем слегка приглушенный, он словно просачивался сквозь стеклопакет. В начинающем сверкающем мареве не чувствовалось ни малейшего движения воздуха, листья деревьев застыли в полной неподвижности. Внизу, где лестница спускалось к озеру, каждый листок ярко сверкал на фоне расцветающего неба. Трава отливала неправдоподобной изумрудной зеленью. Внезапно прилетевший ворон, вдруг нарушил незыблемый покой омертвевшего утра.
— Привет, вестник войны, — сказал ему я. — Не надо каркать, я знаю, что уже началось. Дай ещё насладиться минутой мира.
Словно вняв моей просьбе, ворон опустил голову и вспорхнул, разносить страшную весть. Уже где-то там, далеко на Западе, в глубинах огромных территорий зарождалось движение тьмы. До поры до времени она как саранча осторожно набирала силу, скапливалась, концентрировалась у самой границы, упираясь в неё как в невидимую преграду, готовая вот-вот перехлестнуть через край, чтобы пожрать всё вокруг. Разорить дома и поля, умертвить всё живое и двинуться дальше.
Теперь пора. Я прикрыл окно и замер, чтобы дать выход внутреннему душевному подъёму. Приближалось время начала отсчёта. Циферблат часов жил своей механической жизнью: стрелки бесшумно совершали обороты, разжималась пружина, колебался маятник, двигались шестерни. Оставались считанные секунды, и я нажал на браслет.
'Корабль, пожалуйста, транспорт и амуниция по варианту 6-4, две санитарных сумки'.
Прямо на мне появился комбинезон, ботинки, портупея, вооружение, боеприпасы. Рядом со мной манипулятор переместил 'бантик' с сумками. Автобус с прицепом был оставлен на точке перемещения у брошенного хутора Пятраса в полутора милях от границы ещё вчера, так что предстояло действовать налегке.
Пару минут назад последний снаряд снёс турники на спортивном городке, а поднятая в небо пыль всё ещё продолжала оседать, и установившееся на мгновенье тишина вновь взорвалась треском. Остатки крыши одноэтажной казармы буквально сложилась вовнутрь, похоронив все надежды выживших. В объятой до этого пламенем конюшне уже не слышан душераздирающий хрип лошадей, и лишь бешеный лай пограничного пса, пытающегося разбудить мёртвого хозяина, разрывал округу. Дым и огонь повсюду. Горела даже земля. На том месте, где стояла полуторка и запасы топлива — широкая чёрная воронка. Смятая взрывом машина лежала на боку, и вытекающий бензин занимался пламенем, щедро отдавая чёрные как сажа клубы дыма. Минуту-другую и полыхнёт казарма. Наверно, подобная картина сейчас во многих местах. Горечь утрат, боль, разруха и новая смерть каждый вздох. Война.
Оставив машину под деревом, я со всех сил побежал к нужному мне месту. На Юго-Западе от заставы ещё были слышны выстрелы, но амплитуда стремилась к затуханию. За прошедшие пару дней, когда спутник сканировал здесь местность, природа не внесла особых корректировок, так что приметные холмики, деревца, русло ручейка угадывались сходу. Вот только никаких пограничников я не обнаружил, зато заметил валявшийся на бугорке кирпич.
'Хоть что-то' — подумал я, присаживаясь возле приметного знака и освобождая плечи от изрядно нагруженной боеприпасами поняги.
Сгорнув прошлогоднюю хвою, я обнаружил петельку брезентовой подстилки и, потянув за неё, вскрыл неглубокую ячейку с врытым в землю пулемётным станком. Стоило предположить, раз Васильев подготовил по моей просьбе укрытие, то и минное поле в наличии. В подтверждение этому я вскоре обнаружил до поры до времени покоящийся под газетой знакомый каждому сапёру приборчик. Выложив керамические прозрачные пластины, я с силой воткнул два куска в пазы с защёлками. Получился выпуклый щиток. Выстрел из серьёзного оружия или ПТР, конечно, его собьёт, но будем надеяться, что подобного вооружения у противника с собой нет; без сапёрной роты тут ни одна бронемашина не проедет. А что касается обычных винтовочных калибров, то в ближайший час, подобные пули для него, как горох из трубки. Чуть в стороне я облагородил ещё одно место, это будет запасная позиция. Там пристроился 'томпсон' с подсумками и две ручные гранаты. Тыл и фланги прикрывали разбросанные противопехотные мины. Так себе прикрытие, но лучше чем без него. Вроде, ничего не забыл. Осталось лишь накинуть лохматую накидку поверх себя, проверить подрывную машинку и ждать.
Итак, противник. Пехотный взвод. Смутные, мышиного цвета силуэты пяти-шести человек, пробирающихся к старой, тщательно отрытой и укреплённой пулемётной траншее. К сожалению, пустой. Выполнены ли все мои просьбы в письме или нет, сейчас уже поздно строить предположения. Через прицел мне видны лишь силуэты, но не трудно представить всё остальное — узнаваемый фельдграу, нашивки на кителях, каски, ремни, подсумки, противогазные коробки, хмурые лица и урчащие желудки, прочные подковы на сапогах и решительные взгляды — ведь они уверены, что защитников уже не осталось. Немцы давно уже вдали от дома, и с каждым убийством человеческого в них всё меньше и меньше. Они думают о собственной шкуре и ещё немного о славе. Серые души, в злобном одиночестве, идущие добивать поверженного русского солдата.
Есть вещи, которые не предлагают в магазинах, где полно всякой всячины. Их не обещают бесплатно политики, на волне всеобщего обожания или ненависти. Их не дарят в детстве на день рождения и их не находят в отрытых кладах. Они настолько эфемерны, что не поддаются исследованиям. Эти вещи проявляются сами по себе: после тёплых родительских слов, после помощи друга, поцелуя любимой, волнующих событий, по воле души. Иногда о них можно просить. И круг просящих настолько мал, что умещается в одном слове — Мать. Именно с большой прописной буквы, так как это и Родина-мать, и мать-Земля и та, кто дала тебе жизнь. И просит она один раз, но основательно. Это необходимое самопожертвование. Это долг мужчин перед жизнью. Закрыв глаза, я подумал на несколько секунд о тех, кто, так или иначе, уже выполнил свой долг. Подумал о забытых мелочах, не имеющих никакого значения и лежащих в глубине моей памяти. Подумал, что наверно, всё же тоскую по старому дому и смирился с новым. Когда я открыл глаза, утренний свет очистил душевные тревоги и воспоминания. Впереди только цели. С ясной головой я осмотрел вокруг себя и дал команду 'Помощнику' отслеживать живые организмы. Враги приближались. Рядом с 'ЛАДом' лежали осколочные гранаты и солидный запас коробов с патронами. На поясе верный кольт и не пригодившиеся санитарные сумки у ног. Я прижал палец к спусковому крючку и почувствовал себя ещё более могучим, более сильным, почти сверхчеловеком. Неизвестно откуда взявшаяся храбрость переполняла меня. Удовлетворённость от предстоящего боя чуть ли не заставляла меня подпрыгивать, жажда убийства была настолько громадной, что я готов был рвать врага на куски, словно дикий зверь. Я почувствовал, как вспотел всем телом за считанную минуту, и с моим зрением что-то произошло: мир изменился до ранее не виданных мне красок. Я мог видеть мельчайшие подробности и подмечать несоответствия, как, к примеру, притаившийся в кустах пулемётный расчёт. Отпустив стопор, я медленно перевёл ствол, тщательно совмещая мушку-целик. 'Триста семнадцать ярдов' — заботливо подсказал 'Помощник'. Это почти придел по расстоянию, который 'самородок' может самостоятельно отслеживать и приблизительная граница эффективности пистолетного патрона. На огневой точке немцев наметилось шевеление. Видимо, уверены сволочи, что можно переместиться вперёд, так как после последнего артобстрела со стороны заставы не прозвучало ни единого выстрела, а дым лишь усиливался. Наконец короткими перебежками они двинулись, только вот миномётчики остались на месте. Замерли, лишь ветер покачивал ветки дерева, возле которого они залегли. Недалеко от них я рассмотрел лейтенанта с посыльными. Он внимательно осматривал в бинокль руины заставы и учебный полигон с тремя отрытыми ячейками. Заложенные фугасы пока реализовывать рано. Мои надежды, что немцы изменят установленный порядок и сбредутся в кучу в защищённом овражке, не оправдались. Что же медлят? Неужели не замечают такого удобного места? Наконец сообразили, вот только они до сих пор сохранили боевое построение, но я у них практически на фланге, так что работать пулемётом можно и даже нужно. К овражку они выйдут в любом случае, 'Помощник' просчитал тысячи вариантов и процент этой вероятности довольно высок. Так почему бы не поспособствовать?
Я нажал на спусковой крючок, щедро, пуль на двадцать раздавая на орехи пулемётному расчёту, и сразу перевёл огонь на центр. Эхо откинулось в болотах и роще. Перепуганные птицы, ещё не отошедшие от разрывов снарядов, вспорхнули и потонули в оглушительном шуме ответных выстрелов. Сначала это были отдельные хлопки карабинов, с последующим нарастающим темпом, потом подключились два пулемёта: с центра и дальнего фланга; и открыл пасть пятидесятимиллиметровый миномёт. Учебный полигон зажил отдельной жизнью. Некоторые пули взвизгивая, попадали в землю и рикошетили, другие поднимали фонтанчики у брустверов, а множество просто пролетало мимо, совершенно в стороне. Но вскоре свинец злобно забился об экран керамики, пролетая над головой, срезая ветки растений и взлохмачивая стволы рощи в непосредственной близости от меня. На длинные очереди я отвечал такой же. С той лишь разницей, что точность попадания у меня выходила запредельной, а звук оружия терялся на фоне громких, лязгающих выстрелов немцев. Про меткость я не зря отметил, так как при других обстоятельствах рассеивание на таких дистанциях было бы величиной очень существенной и, не имея таких замечательных помощников, результаты вышли бы иные. Хотя если подойти предвзято, пистолетный патрон и пулемёт хороши только на открытой местности и когда бой идёт глаза в глаза. Любая толстая ветка, не говоря о стволе дерева уже существенная помеха. Пять-семь минут боя и настало время вставить в приёмник очередную ленту, между прочим третьего короба. Расход боеприпасов сумасшедший и если бы не толстостенный ствол из чудесной стали, им бы уже можно было разводить костёр, но сначала подготовленный подарок. Двадцать фунтов динамита со шрапнелью замаскированных под еловый пень и бутылкой с горючей смесью это гарантированный билет на тот свет в радиусе десятка шагов. Подобных пеньков, только с чуть меньшим зарядом и детонацией от растяжки тут ещё пяток. Судя по высвечиваемой карте, овражек приманил к себе 'героев'. Мне оставалось покрутить рукоятку, нажать на кнопку и надеяться на неповреждённый провод. Тряхнуло будь здоров, да и визуально динамит с горючкой взрывается весьма эпически. Сейчас мне противостояли два расчёта пулемёта и чуть больше тридцати солдат. Всё, что осталось от наступающего взвода из сорока девяти человек. Раненые и убитые записаны в одну колонку. Оставшиеся в ленте патроны я выпустил просто в сторону пулемётчиков и пока менял короб, ход боя кардинально изменился. Ушёл фактор внезапности и моей незаметности. Взрыв фугаса и крупные потери в рядах противника заставили их взяться за меня избирательно и с военной выдумкой.
