Маруся-3. Попасть не напасть

Нет, не понять.

— Сашенька, мы пока побудем с ней, — тут же взяла быка за рога Александра Александровна. — а ты пока сходи, переоденься и покушай.

Александр улыбнулся краешком губ.

— Не будешь уговаривать поехать домой?

— Нет, не буду.

— Или поспать?

— Тоже не стану. Переоденься, сынок, приведи себя в порядок и покушай. И приходи. На ночь к тебе приехать?

— Я приеду, — кивнул Ваня.

— А я сейчас останусь, — поддержал его Петя.

Александр посмотрел на ребят, а потом кивнул.

— Ваня, поедешь сюда — захвати перекусить. Больничная еда — жуткая гадость.

— Даже если это личная больница Его Императорского величества?

— Маша сказала бы, что вензель на клизме не влияет на функциональность, — задумчиво произнес Иван.

Ответом ему стал веселый смех. И это было так... кощунственно!

Мужчины развернулись к смешливому типу, и увидели перед собой доктора.

— Интересная дама ваша госпожа Храмова.

— Да, доктор, — процедил Ваня.

Не то, чтобы простил, но понял. Что взять с медиков? Они такие, циники, ехиды.... Это для родственников больного смерть — трагедия. А для них производственный процесс. Ничего нового, ничего интересного.

Случается, причем нередко.

— Вы все к Горской?

— Да, господин...

— Алешин, — представился доктор. — Тимофей Ильич.

— Очень приятно. Виктор Николаевич. Благовещенский, — представился в ответ владелец заводов, газет, пароходов. — Это моя супруга, Александра Александровна, наши племянники, Иван, Петр Нил, Андрей.

— Кем вы приходитесь больной?

— Несостоявшиеся свекор и свекровь.

— А мы — Машины братья, — представился Ваня. — Это ее сыновья.

— Оба?

— Да.

Доктор пожал плечами.

— Что ж. Всех я вас к больной не пущу, проходите по очереди.

Гости переглянулись — и единогласно вытолкнули вперед Ваню, вручив ему Нила.

— Потом пойдем мы с Андрюшей, — решила Александра Александровна, — Потом Витенька и вы, Петя. Хорошо?

Петя кивнул.

Очередность для него была непринципиальна. Главное — к сестре пустят.

* * *

Ваня с ужасом поглядел на сестру.

Как же Маша осунулась... всего сутки, а ее словно вдвое меньше стало. И вся такая белая...

Страшно даже.

И не дышит почти...

Он уселся рядом с кроватью, поудобнее перехватил Нила.

— Посмотри, малыш. Это твоя мама. Ма-ма...

— Мама, — послушно повторил Нил.

И принялся выворачиваться из рук Ивана.

— Ты куда... эй!

Бесполезно.

Малыш открыл рот — и душевно так зашипел на Ивана.

— Ёжь твою рожь!

Такого Иван не ожидал.

И с ужасом смотрел на происходящие с малышом метаморфозы. Заблестели золотом волосы мальчика, потом чуть поменялось лицо, глаза обзавелись вертикальными зрачками и тоже загорелись золотым светом, во рту откуда не возьмись, выдвинулись клыки, кажется, по шее побежали чешуйки?!

Ваня даже двинуться не смел.

А Нил перебрался на кровать к Маше, обнял мать за шею — и прижался щекой к щеке. И тихо-тихо засвистел.

Или зашипел?

Ваня медленно встал. Подошел к двери в палату и крепко подпер ее спиной. Авось, никто не войдет, пока Нил не успокоится.

Малыша, и верно, хватило ненадолго.

Он отцепился от матери, лег рядом, вытянулся — и тут же уснул. И Ваня в ошалении смотрел, как малыш меняется обратно.

Вот исчезли чешуйки, потемнели волосы...

Кто это?!

Или — что это такое?

Ваня едва не сплюнул на пол.

Да что он несет, к-кретин?!

Кто, что...

Это — Нил!

Его племянник, сын его любимой сестренки! На том Ваня стоял, стоять будет, и вообще...

Если кто усомнится, он тому... в нос даст!

Его это кровь. Его семья. Все!

А кто там отец был... а неважно! Синютин он... то есть Горский, но это не совсем важно. Все одно — свой!

Ваня осторожно отошел от двери, на цыпочках, лишь бы не услышали снаружи, поднял Нила на руки — и направился к выходу.

* * *

Петя зашел последним.

Виктор Николаевич посмотрел на Машу, покачал головой.

— М-да...

Петя хлюпнул носом.

— Машенька...

На плечо ему легла теплая ладонь.

— Держись, дружок. Не унывай...

— Ага... легко вам говорить, — Петя хлюпнул носом еще раз. И плакать-то не собирался... оно само!

— Нелегко. Но она бы хотела видеть тебя сильным, ты это понимаешь.

— Понимаю...

— Вот и держись.

Петя кивнул и взял Машу за руку.

— Машенька... сестричка, не умирай, пожалуйста... Маша...

Тишина.

Ни звука, ни жеста в ответ...

Петя так и держал Машину руку, когда вернулся Александр. Чуточку посвежевший, переодевшийся, но все равно ужасно усталый и словно бы посеревший. Выцветший...

— Как она?

Петя покачал головой.

— Ничего. Лежит — и все.

Раньше они с Ваней, честно говоря, думали о Благовещенском разное.

Нужен ли он Маше?

Нужен ли им такой человек в семью?

Может, стоит еще подождать, кого другого приглядеть?

Да мало ли что? Мало ли кто? Все же Маша яркая, живая, искренняя, вся горит огнем, а Благовещенский... какой-то он смутный.

То ли дождик, то ли снег, то ли любит, то ли нет. Неясно с ним было.

А вот сейчас все понятно.

Любит.

Не переживал бы так, если б не любил. Не плакал бы. Не звал Машу...

Сейчас Ваня и Петя согласились бы на все, лишь бы сестра была жива. Поздно...

— Петя, ты где испачкался?

Петя посмотрел на руку. Потом на след на пиджаке...

— Не знаю. Что это вообще такое?

— На ржавчину похоже, — пригляделся Ваня. — Где ты умудрился ее найти?

— Не знаю...

Ваня тоже не знал. А потому кивнул на выход.

— Мы поедем. Александр Викторович, вы нас позовете, если что?

— Да, разумеется.

Слова 'смерть' не произнес ни один. Хотя оно незримо витало в воздухе.

Страшно было. И вообще — не зови, вдруг да забудет? И не придет...

Александр отправился в палату. Присел рядом с Машей, взял ее за руку...

— Машенька...

Девушка лежала как и прежде, без движения. Спокойная и недвижимая, словно спящая царевна из старой сказки. Только хрустального гроба и не хватало.

Если бы можно было ее оживить поцелуем.

Александр наклонился и легонько коснулся губами ее губ.

Губы были холодными. И...

Не понял?

Какой-то странный привкус остался... Александр провел пальцем по своим губам, облизнулся, подумал пару минут...

Железо?

Да, похоже...

Но откуда?

Врач появился весьма и весьма вовремя.

* * *

— Как наша больная?

— Без изменений, — отрапортовал Александр.

Тимофей Ильич подошел к кровати и принялся изучать показания. Амулетов и артефактов на кровати висело столько — хоть ты магазин открывай. Они мигали огоньками, меняли цвет, несколько штук вообще тихо гудели, отчего создавался эффект гнезда шмелей...

Ничего не понятно, но впечатление производит. Факт.

— Странно...

— Что именно? — не удержался Александр.

— Что-то поменялось в составе крови, — задумался доктор.

— Сепсис?

Слово было страшным. Слово было приговором.

— Нет, — отмахнулся доктор. — Не похоже.

— А... что тогда?

— Не понимаю. Такое ощущение, что у нее слишком много железа в крови...

— Но... так не бывает?

Медиком Александр не был, но уж такие-т о вещи знал. Их каждый образованный человек знал.

— Я тоже ничего не понимаю. У нее нет сепсиса, у нее стабильное состояние, но... полное ощущение, что кровь насыщается железом...

— Да? — совершенно по-идиотски спросил Александр.

— Да... а это что такое?

Доктор провел пальцем по коже девушки.

Это было почти незаметно — из-за многочисленных ранок. Но палец словно бы окрасился. Чем-то... рыжеватым?

— Что это? Не понимаю...

Доктор покачал головой.

— Я тоже не понимаю. Но у меня такое ощущение, что железо... выводится через поры кожи!?

— Это невозможно!

— Знаю! Но... вижу другое!

Александр покачал головой. Хотя... а какая разница. Главное...

— Но она не умирает?

— Нет. Состояние стабильное.

— Слава Богу!

Доктор покачал головой.

— Вот уж и не знаю...

Но Александру было все равно. Если Маша не умирает...

Да плевать на причины! Главное — результат! А там... пусть хоть железо выводится, хоть золото... главное — чтобы жива осталась. Остальное разберем!

* * *

Плевать было Александру.

Он бы и на железо согласился, и на золото, и на что хочешь, лишь бы любимая женщина выжила.

Вот ведь...

Под пулями ходил, не кланялся, но в том-то и беда. Под пулями — проще. Легче, спокойнее...

Тебя убьют — и все. Миг и нет. И только тебя, не родных, не близких...

Ты уходишь первый, ты отдаешь свою жизнь за правильные цели. За родину, за царя-батюшку, за то, чтобы Русь стояла, чтобы никогда не приходила на родную землю беда, не плакали женщины, не сиротели дети...

Это правильно.

А в больничной палате, когда уходит твой любимый человек, а ты ничего — вообще ничего! — не можешь сделать?

Землю бы перевернул, дракона голыми руками поборол, а нет того дракона. Не с кем бороться, и сделать ты ничего не можешь, и врачи не могут...

Какое ж гадкое ощущение бессилия.

И можешь ты только сидеть до последнего рядом, и за руку держать — и плевать, что там снаружи происходит.

Последние минуты рядом у него никто не отберет.

Так Александр и поступил.

А вот врачам было весело и интересно.

Они даже самим себе не могли объяснить, что происходит с больной. И ладно бы больная была никому не нужна, тогда б ее по-простому на опыты пустили. Она была нужна. И важна. И ей интересовались. И требовали отчета...

И как отчитываться?

Так и доложить?

Извините, но я не знаю?

Что-то с больной происходит, но что именно — непонятно. Надо понаблюдать, а там, может, и разберемся. А может, и нет.

Разрешения на препарирование ведь никто не даст...

Вот как тут быть?

Никак.

Врачам оставалось только крутиться рядом, заходить каждые полчаса, мониторить состояние пациентки и с удивлением констатировать, что расход магии на поддержку не увеличивается, а состояние не ухудшается. А пора бы...

Два дня?

Да и суток не давали!

Не женщина — решето, чудом не повреждено сердце, крупные сосуды... или?

Вскрывать, повторимся, ее не дали. А что там внутри — как иначе посмотришь? Магия — не всесильна, увы.

Оставалось ждать, ждать и ждать.

* * *

Дома Ваня устроил Нила в кроватке. Сел рядом, погладил малыша по голове.

— Интересно, кто ты такой?

Малыш посмотрел недоуменно.

— Нил Синютин.

Свою имя-фамилию он уже знал, и где мама живет — тоже. Мог сказать про Березовский и про Храмовых, мало ли что? Конечно, Ванин вопрос он понял в самом, что ни на есть, прямом смысле.

— Это понятно...

Ваня понимал, что задавать малышу вопросы — глупо. Какого ответа ты от него хочешь? Что он должен рассказать?

Ему три года. Даже меньше...

И все же, все же...

— Нилушка, а что ты с мамой сделал?

— Мама бо-оо...

— Правильно. А ты что сделал?

— Ззял...

До появления первых логопедов оставались десятилетия, а потому Ваня вооружился терпением и принялся обстоятельно допрашивать малыша. Получилось плохо.

Маме бо-оо, поэтому Нил ши-и-и, а оно пуфффф.

Малыш искренне старался все объяснить, но добился только того, что у Вани заболели и голова, и зубы. Юноша махнул на все рукой и взял сказки, которые надиктовала Маша.

Так ему казалось, что сестра рядом, и сама их рассказывает, и вообще, скоро войдет и еще ругаться будет.

Не спите?

Ай-яй-яй... бессовестные!

— ... Это Полоз окружил все то место, да пролежал так-то ночку, золото и стянулось все по его-то кольцу. Попробуй, найди, где он лежал...*

*— П. Бажов. Сказы. 'Про великого Полоза', 'Змеиный след', прим. авт.

Ваня оторвался от сказки и поглядел на Нила.

Может ли так быть...?

Нет.

Не может.

Сказки это, он и сам знает, Маша их при нем сочиняла, смеялась еще...

Сказки.

А вдруг...?

Ваня замотал головой и задавил в зародыше появившуюся мысль.

Нет такого.

Не было и не будет.

Нил — человек. Чешуя ему просто почудилась. Способности у малыша есть, с матерью — магом земли чудно было бы, когда б их не было.

В остальном — все.

Человек.

И никак иначе.

И Ваня взялся за книгу.

О своей догадке он никогда и никому не расскажет. Ни Пете, ни Александру — никому. Ни детям, ни внукам, когда те появятся...

Нельзя о таком говорить. Думать — и то не стоило бы, да как о чуде не думать, когда оно у тебя на глазах совершается?

И все равно: молчать, молчать, молчать...

— Вая... дасе...

Иван Синютин тряхнул головой и вернулся к сказке о том, как двое мальчишек получили в дар от Великого Полоза золотую жилу. И что из этого вышло.

Сказка. Просто — сказка. И точка.

* * *

— Стареешь, Игорь Никодимович.

Его императорское величество смотрел с укором. А Романов так себя и чувствовал.

— Казните, государь.

— Это — уже второй раз. Покушение — пропустил, о том, что Шуйский может отомстить — не подумал.

Романов развел руками.

А что тут скажешь?

И пропустил, и не подумал... да, ему такое и в голову не пришло!

Ладно, пришло, но весьма вторично.

Вот охрану княжны он организовал.

Охрану императора.

А дети княжны...

Да паскудиной надо быть, чтобы на детей покуситься, вот и весь ответ! Полной паскудиной и конченой мразью, которой и черти-то в аду руку подать побрезгуют, вилами в котел закинут.

Для всего есть пределы.

Понятно еще покушение на государя, хотя и там — чай, на площади дети были, и Шуйского то не сильно взволновало. Всех приговорил.

Понятно покушение на княжну Горскую — если б не она, все бы удалось,

Но — дети?

Слов нет. Плюнуть — и все тут.

Даже этого нельзя. Остается лишь повторить — казните, государь. Дурак, недосмотрел. И правда, пора на покой, розы выращивать.

Его императорское величество хмыкнул.

Покачал головой.

— За одного битого, двух небитых дают, так, Игорь Никодимович?

Романов прикусил губу.

Оставят?

Тогда он точно из шкуры вывернется.

— На должности ты останешься. Но помни, еще один такой прокол...

Романов поклонился.

И мешая заверения в преданности с изъявлениями благодарности, подумал, что не постарается — сделает. Все сделает, чтобы больше такого никогда не повторилось.

Иван XIV поступил правильно.

Романов собирался вылезти из кожи.

Или — снять шкуру с врагов престола. Второе было явно предпочтительнее.

* * *

— Ничего не могу понять.

— Главное — жива.

Александр только отмахнулся от доктора, который в ажитации бегал по палате.

— Вы не понимаете! Это медицинский феномен!

— А мне казалось — это вы ничего не можете понять? — не удержался Благовещенский.

Ехидство пропало втуне, медик даже головы в его сторону не повернул.

— Ничего не понимаю! Этого быть не может...