— Да что тебе не нравится?
— То, что личного состава моей роты всего половина, и я не знаю, что можно ожидать от артиллерийского усиления! Что за человек этот младший лейтенант? Он же неделю, как принял взвод. Бритое место, не опытом не оброс, ни знаниями. Танк мне этот не нравится, в первый раз такой вижу. Экипаж из литовцев, откуда они здесь? Представитель не нравится, странный он какой-то. Какое у него звание или ты веришь, что простому гражданскому доверили автобронетанковое подразделение? Если бы ни приказ, я бы его тут же арестовал. Почему у него пограничники в подчинении? Что значит оказывать всестороннюю поддержку и его право переподчинять любое воинское подразделение с командиром вплоть до полковника? А это послание, лично для тебя? Чего бледнел, когда читал? Молчишь? Вот и меня вопросов больше чем ответов. Ситуация — вообще кошмар.
— Не горячись, — стал успокаивать командира комиссар. — Взводный хоть и мальчишка, зато у него всё по Уставу. По танку так скажу: у них в 202-ой дивизии чего только нет, и 'фиаты' и 'рено' и 'виккерсы'. Поэтому и экипаж из вновь мобилизованных, которые раньше на нём управлялись. По-моему на французский похож. Хотя, на что он способен, без понятия.
— А ленинградец?
— Думаю, никакой он не гражданский. Видывал я таких. Приезжал к нам как-то раз в школу вот такой же. Правда, не с такими полномочиями и не с подписью товарища Андреева, но всё же. День с документами знакомился, а к вечеру началось. Капитан госбезопасности минимум. И пограничники не просто так при нём. Конвой.
— Мне тоже так кажется.
— А ситуация Саша... не хуже меня понимаешь. Ночью директива пришла, не поддаваться и приказ по партийным делам о том же, а по ходу дела тут уже в морду бить нужно. Ну, ничего. И не при таких вводных политинформацию проводить удавалось. Хотя ума не приложу, как бойцам всё объяснить?
— Не нуди Лёва, ещё в четверг было понятно всё. Просто до последнего генералы себя надеждами тешили. В армии всё должно быть предельно просто, а у нас сейчас даже чёрт ногу сломит, пока до истины доберётся.
Тем временем, пока командир роты вёл беседы с политруком, на пригорке, посреди сосен сколачивались макеты. Если кто-то собирал в детстве предметы из конструктора, то легко поймёт принцип сборки модулей. Собранный на болтах каркас и облицовка с уголками. Деревянная башня танка Т-26 состояла из шестнадцати реек, нескольких листов выкрашенной под цвет брони тонкой фанеры, брезента, гвоздей, перфорированных металлических уголков и водопроводной трубы, в которой размещалось пять петард с электродетонаторами. Дымовой заряд и подрывная машинка с проводами была в единственном экземпляре и срабатывала на всех макетах последовательно. 'Башня' крепилась на своеобразном столе, который прятался за примитивным земляным бруствером, и всё маскировалось подходящим природным материалом. Настоящая бронетехника встала позади макетов ближе к центру обороны, а две пушки установили правее, отдавая артиллеристам господствующую высоту с сосновым лесочком, если двухметровое возвышение можно считать таковой. После тяжёлой упорной работы и некоторой долей везения, мы заняли свои места, как предусматривал того план. Взводу противотанковых пушек, помимо маскировочных сетей досталась часть наших бронебойных выстрелов, благодаря чему, командовавший ими младший лейтенант мог позволить по три ящика на орудие не переживая за пробитие вражеской брони. Конечно, доверие моим словам не последовало моментально. Даже после озвученной стоимости унитарного боеприпаса были колебания. Я просто предложил ему изначально стрелять своим боезапасом, а уж потом переходить на мой, когда станет понятно, что при стрельбе с пятисот метров, советский бронебойный снаряд часто спотыкается, преодолевая лишь 18 мм немецкой брони.
Время неумолимо шло к развязке. Я сорвал обёртку с леденца и положил под язык. Кисловато-сладкая слюна с привкусом сливы сразу заполнила рот. Есть мнение, что конфеты с кислинкой, подавляют возникающее беспокойство. Наверно, так оно и есть. По крайней мере, угостившиеся бойцы стали выглядеть чуточку раскованно и появление противника хоть и вызвало тревогу, но без эксцессов и повышенной суеты. Далеко за краем поля, где начинается крутой изгиб Юры, возникали поднимающиеся к небу выхлопные газы и звуки моторов. Они приближались, и земля начинала дрожать. С низким рычанием прошёл у берега Sonderkraftfahrzeug 251, именуемый по фирме производителя 'ганомаг'. Тяжелогружённый БТР неспешно перебирал гусеницами, взвихривал колёсами пыль и хищно озирался стволом пулемёта. Когда он растоптал молоденькие деревца, в двухстах шагах от минного поля, уже отчётливо были видны две человеческие фигуры, следовавшие за ним на мотоцикле. Ганомаг и мотоцикл то сходились, сливаясь вместе в окулярах бинокля, то просвет возникал между ними. Вдали показались основные силы противника. Нарастающий гул множества моторов, сливаясь в монотонный рёв с грохотом траков и сопутствующим шумом, создавал устрашающий фон.
Наконец, когда колонна оказалась в пределах первых мин, капитан дал отмашку, и младший сержант продублировал приказ по телефону артиллеристам. Две пушки выстрелили первыми, а вслед за ними открыли огонь орудия танка и броневиков. Боец, отвечающий за петарды, тут же нажал на кнопку взрывной машинки и из труб макетов вырвался слабенький огонёк с дымом.
Несмотря на подрыв бронетранспортёра и расстрел, двух немецких танков похоже, мы не были обнаружены. Это могло свидетельствовать лишь о том, что удар оказался для противника совершенно неожиданным, а дымовая завеса правильным решением. Тем с большей досадой воспринимался факт последующего промаха танкистов. Наводчики орудий были убеждены — и по праву — в том, что снаряды должны были поразить 'большие силуэты'. Вот тут и срабатывает такая штука, как боевой опыт. Прошедший через ни один бой уже нутром чувствует, с каким упреждением нужно наводить ствол. Ему нет нужды подсчитывать скорость мишени, боковой ветер и прочие поправки. Он интуитивно чувствует, куда и как. Но теперь уже ничего нельзя было изменить. Момента внезапности — главного козыря любой засады — больше не существовало. Немцы были теперь начеку, тем более что они уже наверняка знали, каким оружием мы нанесли основной удар. Мины, коварное оружие любой войны. Вообще всё, что не видно глазу, по определению несёт в себе коварство. Но вот, кто-то из танкистов обратил внимание на замаскированные 'танки' и двинулся вперёд, ломая кусты и деревья по самой кромке берега, совершая выстрелы с коротких остановок. За ним последовал ещё один танк, забирая в сторону нашей засады, а бронетранспортёры попятились назад, под защиту толстой брони. Со второй или третьей минуты боя снаряды наших пушек стали уверенно достигать цели. Наконец удалось сбить гусеницу с Т4, того который угрожал осколочно-фугасными снарядами из своей короткой пушки, и заставили задымиться прикрывшего повреждённый танк троечку (Т3). Пару десятков выстрелов совершили миномётчики, ведя огонь по скоплению бронетранспортёров и не давая пехоте развернуться. Особого успеха от малого калибра ожидать не приходилось, но хоть что-то. Немцы тоже отвечали. Снаряды уже несколько раз рвались перед позициями, пролетали над головами, тяжело шлёпая по воздуху, словно крышки плохо заколоченных ящиков, и зарывались где-то позади, но ещё ни разу не было накрытия. В том-то и заключается прелесть столкновения идущих в атаку танков с макетами: нет смысла вести огонь по бронетехнике осколочным выстрелом. И пока реальная угроза — танки противника не поражены, заряжают бронебойный. Конечно, нескольким машинам была дана команда подавить ПТО, но к нашему счастью, сорокапятки действовали слажено. Семь танков, включая пару самоходок с зенитными автоматами, замерли на поле. Пыль и пороховой дым стлались низко над землёй. Лязгали затворы пушек, и казалось, что было слышно, как кто-то с силой бьёт молотом по фанере, с треском раскалывая её в щепы. Вот, выпущенный из орудия спонсона, снаряд рубанул под башню второй 'четвёрке', а тридцатисемимиллиметровая пушка, так ловко расправившаяся с БТРами, безуспешно пыталась поразить отступавшую 'тройку', пока череда невезения не закончилась. То ли стечение обстоятельств, то ли возрастающее мастерство наводчика, но очередной посланный снаряд совершенно случайно угодил в опорный каток. Башня поражённого танка развернулась, и выпущенная 50-мм болванка врезалась в наш броневик. БА-11 содрогнулся и больше не произвёл ни единого выстрела. Словно заговорённая, немецкая тройка после двух попаданий в неё из пушек снова выстрелила. Конец второму броневику. Неполную минуту из него шёл дымок, и детонировавший боекомплект превратил его в груду железа. Наконец и с нашей стороны удачный выстрел. Всё, кончились танки. Вырвавшиеся из огненного мешка немецкие солдаты спешно покидали бой. А на поле стоял шум от разрывов патронов в горящих бронированных коробках и стонов земли, когда рвались в укладке снаряды. Немецкая 'тройка' почти съехала в реку, и было видно, что из бокового люка пытался выбраться танкист. Его тело так и осталось там, облизываемое языками пламени. Пулемёты ещё некоторое время скупо постреливали, уничтожая выживших врагов, и по команде капитана прекратили огонь. Кладбище танков настолько заволокло дымом, что толком было и не разглядеть ничего. Жадно горел бензин, резина катков, канистры с маслом и куча всякой навешанной амуниции на броне пожиралось огнём и нещадно чадило. Скупой порыв ветра попытался слегка размыть страшный пейзаж войны, но по итогу только добавил огненных красок.
Чуть больше четверти часа минуло, как совсем близко от наших позиций, взметнулись высокие грибовидные фонтаны земли и стали медленно оседать, расползающиеся на фоне качающихся ветвей деревьев. В бой вступила лёгкая гаубичная батарея немцев. Два-три пристрелочных выстрела и фанерная армия перестала существовать, скрывшись в дыму и взвеси из веток, хвои, дёрна и прочих щепок. Снова наступило затишье и казалось, что роту оставили в покое, как рядом с позициями танка разорвался ещё один снаряд, но уже повышенного могущества и вслед за ним, прилетели его товарки. Связь с танком пропала и когда дым и пыль немного осела, можно было оценить нанесённый ущерб. Антенну срубило под самый корень, крышку ящика с инструментами сорвало, а стальной буксировочный трос стал напоминать дикобраза из-за выпущенных на свободу и теперь хаотично торчащих стальных проволок. Но хуже всего обстояло дело с гусеницами. Трак с левой стороны словно вспороли консервным ножом и попытка танкистов выйти из-под обстрела тут же и закончилась.
— Капитан! — крикнул я в рацию. — Нужно уходить.
И как в подтверждение моих слов, на наши позиции наползла тень самолёта. Обиделись немцы. Корректировщика выслали. Сдвоенная установка из крупнокалиберных браунингов до самолёта даже не доставала. Была бы с собой нормальная зенитка или на худой конец старый 'пом-пом', но их нет. В воздухе буквально завис 'Хеншель 126', которого будут называть 'костыль' или уже называют. Его ненавидели испанские республиканцы. Он всегда нёс за собой смерть. Вишенка как-то рассказывала мне, что когда в их квартал пришло известие о гибели шести ребят, то вдовы собрали сундучок серебряных песет и отдали одному уважаемому человеку. Голову немецкого лётчика-добровольца тот привёз через месяц. Именно пилот 'Хеншеля' корректировал огонь в тот день, когда погиб республиканский отряд. К слову, сундучок с песетами он так же вернул, оставив себе единственную монету. Вот такая была история, и едва Помощник опознал самолет, как я вспомнил про неё. От нашей маскировки уже мало что осталось и одна надежда, что корректировщик летает в очках, и забрызгал их маслом. Пока враг безлик и недосягаем, с ним можно воевать спокойно, если вообще это возможно: воевать спокойно. Но личный контакт мгновенно ставит невыносимые вопросы. И этот немец в воздухе, которого я даже представить не могу, отчего то этот вопрос поставил. Он как тот алчный посредник между артиллеристами и нами. Те, непредсказуемы как погода. Бывает, громыхают издалека, налетают как градины с неба. А этот как бы ни при делах, подсказывает: левее, левее, дальше, дальше, как мерзкий подстрекатель. Я не мог слышать переговоров летчиков, а если бы услышал, то понял причину появления этого самолёта. Они искали оберста Тео Остеркампфа, героя легиона Кондор. Его вингман, лейтенант Берг сел на вынужденную, а оберст, вопреки всем рекомендациям полетел на свободную охоту (собирать победы) в одиночестве. И первый командир гешвадера 51 эскадры сейчас валялся посреди леса. Его разбитый самолёт и отыскал пилот с хеншеля. Он же и сообщил свои предположения, кто мог упокоить их любимого оберста. За полковника просили отомстить.
Тем временем немецкая артиллерия отработала по открытым ложным позициям роты, и едва наступило минутное затишье, как снова раздался сильный взрыв возле подбитого броневика. И если фугасы лёгкой гаубицы для спрятавшегося в траншее солдата, а тем более в блиндаже не представляют серьёзной проблемы, то всё, что свыше 105-мм уже смертельно неприятно, а в случае фугасными ракетами 280-мм, то пиши — пропало. Вот только здесь нет блиндажей , и правильно отрытых щелей. Только ячейки и подобие траншей, так как времени на всё не хватило. И даже КПУ капитана не факт, что выдержит.
— Капитан! — крикнул я в рацию. — Задание выполнено, уводи роту. Немцам и пяти минут не потребуется, чтобы навести орудия большого калибра на вас.
— Трус! — сообщает толи мне, толи куда-то в сторону капитан.
Он знает, что выхода из ловушки без выполнения полученного приказа нет, и наверно, ненавидит эту ситуацию, когда не остаётся возможности для манёвра. А ещё он знает, что фронт дивизии ненормально растянут и сейчас он выигрывает пару часов, так необходимых командованию армии. Пару часов, чтобы дальнобойная артиллерия успела покинуть свои позиции и отойти вглубь обороны. Этот долбанный брошенный жребий самопожертвования, и он верит в его неотвратимость. Понимает ли он, что уже совершил невозможное? Или он думает, что раз удалось сейчас, то и в следующий раз получится? Да нихрена он не понимает.
— Дай рацию политруку! — крикнул я.
Но, похоже, меня просто игнорировали. Хорошо, если уж Магомет может подойти, то я и подавно. Оставив гарнитуру на сидении 'бантика', я окликнул своих бойцов:
— Пётр, Иван. Живо в машину. Дуйте к тягачу. Пусть грузовики отъедут на тысячу ярд... на полкилометра по дороге к шоссе и маскируйтесь, как только можете. Танкистов с собой. Хрен с ним с этим танком, гусеницу за пять минут не поправить.
Отдав распоряжения, я бегом припустил к командному пункту капитана. Оставалось каких-то тридцать-сорок шагов, как Помощник объявил смертельную угрозу. А с неба уже слышался свист. Как там говорят: своего снаряда не услышишь, увы! Просто рассказать об этом некому.
Достав папиросу из красивого серебряного портсигара, командир роты присел на оторванное взрывом колесо от броневика. Как оно сюда долетело с позиций, он не представлял. На мгновенье капитан посмотрел вверх. В небе сизая тяжёлая туча обнимала рядный диск солнца. Над верхушками елей жадно чадил чёрный столб дыма, где недавно находилась позиция уродского танка. Круг выжженной травы, вырванное с корнем дерево и груда сломанных сучьев указывали, что совсем недавно здесь хозяйничала смерть. Безжизненная роща, опаленная разрывами. Всё обуглено и мертво. Чуть дальше все деревья вывернуты корнями вверх и лишь одна берёза, чудом уцелевшая, как и он, осталась на страже леса. Её кора с крапинками, штрихами и точками напоминала свёрнутые ленты телеграфа. Здесь вся история её жизни и теперь она оборвана на полуслове страшным осколком, расщепившим древесную плоть и застрявшим в стволе.
