'Усатый' подошёл к ним и, не говоря ни слова, нанёс два резких удара в горло и с удивлением посмотрел на свои руки. Он осознал, что сам того не желая, только что отнял человеческие жизни, хотя планировал лишь наказать. Даже то, что он стал знать состояние своего здоровья в процентах от какого-то идеала, после незначительной травмы руки не играло существенной роли. Что-то внутри него свершило всё помимо его воли, а он лишь выполнил указания. И этот внутренний голос настойчиво советовал обыскать и припрятать тела. Когда дело было сделано, он стал обладателем парусинового портфеля, небольшого зеркальца и газеты.
Недалеко от беседки стоял сортир; тела он спрятал за дверью с буквой 'Ж', а сам разместился во второй кабинке, где осмотрел себя, и чтобы не привлекать излишнего внимания развернул передовицу 'Советское искусство'. При всём желании он не смог узнать своего лица, но отметил пошитый у дорогого портного костюм, скрывавший подтянутое и мускулистое тело. Проверив карманы пиджака, и обнаружив бумажник с документами, он случайно что-то выронил, и совершенно не придал этому значения. Теперь он знал приблизительную дату, своё имя из удостоверения и даже звание.
Покидая неприятно пахнувшую кабинку, 'Усатый' подметил поток людей, и вскоре оказался у проходной. В этот момент с ним начались некоторые перемены. Отчего стало тяжелее дышать, а в голове перестали проявляться образы, которые навеивали различные воспоминания. Но всё это внезапно померкло и слетело, как лишнее и незначительное. Ничто не имело значения после вылетевшего из громкоговорителя: 'От Советского информбюро...' Война! Страна в опасности. Вот только безразличный взгляд говорил о какой-то тайне, оставшейся внутри и так и не вылезшей наружу после всех приключений.
Репродуктор смолк; стоявшие вокруг него люди, всё ещё смотрели на чёрную тарелку, не решаясь опустить голову. В эту минуту по каменным плитам пола застучали шаги, и мужчина лет тридцати пересёк пространство, отделяющее вертушку проходной до двери. Цвет его лица был нездоровый, под глазами от усталости залегли тени. Здесь многие так выглядели после смены, однако люди обратили на него внимание: откуда на рабочей проходной порта было взяться этому дорогому французскому костюму, испанской шляпе и итальянским туфлям? Неудивительно, что здесь, среди этой 'высокородной бедности', он выглядел несколько неуместно. Это в Карантинной гавани, среди любящих пощеголять одесситов он сошёл бы за своего. В Каботажной, где на хлеб зарабатывали честным трудом, такому франту места не было, и задеть плечом по ходу движения вышло как само собой разумеющееся. Тем не менее, мужчина торопился и исчез за дверью, даже не возмутившись, а рабочий люд пошёл заступать на смену. По мере удаления 'усатого' от порта, в выгребной яме прекращал свою деятельность кибернетический Помощник. Корабль отдал ему последнюю команду и прекратил эксперимент.
* * *
Стояло раннее утро погожего летнего дня, наверно, солнце только-только начинало свой длинный путь на небосводе. Тени деревьев потихоньку укорачивались, а где-нибудь на окраине, на штакетнике маленьких палисадниках или просто под окнами висели ошпаренные кипятком горшки для молока; война хоть и внесла поправки в жизни людей, но быт сильно не изменился. Всё так же доили коров, задавали корм скотине, ухаживали за огородами. Над озером собирался утренний туман, ещё и не туман даже, а скорее кисея, вбирающая капельки влаги, которая ничем не мешала одинокому путнику. По дороге к сельсовету Токсово брёл жалкий старик, согнувшийся под тяжестью объёмного мешка. На его плечах повис старый, видавший виды заштопанный дождевик, а на ногах сверкали наполированные крепкие, почти новые сапоги. Ему могло быть лет шестьдесят и семьдесят, но из-за закрывающей половину лица длиной белой бороды, которую, видимо, никогда не подстригали, да и не заботились вовсе, из-за седых усов и нечёсаных волос, которые скрывали лоб, его возраст определить не представлялось возможным. Он шёл, сгорбившись от бремени лет, и не только от этого. Шёл, всё ускоряя шаг, иногда вскинув подбородок, высоко задирая голову, отчего старый потёртый картуз приходилось поправлять, так чтобы козырёк не закрывал его выцветших, окружённых сбежавшими морщинами глаз. С проезжающей машины его окликнули, но он делал вид, что не слышит. Ему надо было спешить. Никто не знал, откуда он пришёл и когда уйдёт к себе на болото. Он появлялся внезапно, сдавал в приёмной пункт аптеки лекарственные травы, покупал соль, крупу, иногда муку, спички и исчезал. Он принадлежал к тому типу людей, которые всем известны, но никто, тем не менее, не знал точно, кто они такие, как живут, куда идут и откуда приходят. В аптеке его знали как дед Семён, а он не противился этому имени. Как впрочем, не противился бы и любому другому.
У дверей стояли люди. Кто-то мял повестки в руках, кто-то пришёл добровольно, не дожидаясь, но в основном, на площадке перед сельсоветом стояли провожающие: старики, дети и женщины. Говорили о двух вещах: о войне и о том, что собираются выселять немцев и финнов. И если с войной всё понятно, то как быть с теми, кто получил повестки — добровольно-принудительно уезжать или всё же идти в армию? Пристроившись к очереди, старик вызвал смешки и пересуды. Наконец, дверь отворилась, и из неё вышел военный. Посмотрев на людей, его взгляд зацепился за деда. Он стоял в очереди и в стороне от провожающих. Дабы не обидеть старика, военный громко произнёс:
— Сначала идут те, кто с повестками на руках. Потом добровольно. С девятьсот пятого по восемнадцатый год включительно.
Дед остался на месте.
— Повторяю ещё раз с девятьсот пятого года рождения!
Дед не сдвинулся с места.
— Товарищ провожающий, — военный подошёл к старику. — Пожалуйста, отойдите вон туда.
— Я добровольно, — вдруг произнёс старик.
— Пятого года рождения? — шутливо спросил военный?
— В пятом году я получил вот это, — сказал дед и распахнул дождевик.
Военный сделал шаг назад, потом ещё. Моргнул глазами и потёр их кулаком. И в этот момент, провожающий народ ахнул. Человек-то не прост. Одним словом не обоймёшь. Китель дедушки был увешан наградами как не каждый генеральский. В старике с мешком было не узнать уже того подтянутого, щеголеватого штабс-ротмистра с саблей и в фуражке набекрень. Того самого, бойцы которого пленили немецкого генерала и всем полуэскадроном представшими перед фотографом столичной газеты. Токсово тогда прославилось, но годы берут своё, меркнет слава, забываются подвиги.
— Не положено, только и произнёс военный.
Старик смолчал, но всё же остался. Когда призывники и добровольцы садились в приехавший за ними грузовик, к деду подошёл милиционер и как бы в сторону произнёс:
— В имении Вяземских сейчас детская больница. Идите туда, отыщите директора Борисова и поговорите с ним. Ему сам чёрт не брат. Он берёт всех и пятого и восьмидесятого и без руки и без ноги.
— Я воевать пришёл, а не горшки подносить.
На отповедь милиционер лишь хмыкнул.
— Тогда, точно туда.
Участковый проводил взглядом уходившего старика и вернулся в сельсовет. За столом восседал председатель. Он обладал тем непреходящим и неувядающим качеством советского чиновника, которое вырабатывается на боевом посту и внушает доверие местным жителям. Представитель власти был облачён во френч, потёртое галифе и имел фуражку. У него был большой нос, тяжёлые губы и грубый хриплый голос, как у людей, вынужденных разговаривать при скоплении народа — в толпе или с толпой. Единственное, что интересовало председателя в жизни помимо изучения и выращивания садовых растений, являлось изготовление и собирание миниатюрных глиняных макетов всевозможной техники, которой последний год была забита вся контора возглавляемого им подразделения. Страж правопорядка предполагал, что между этими интересами имелась какая-то тайная связь. Вроде бы совсем противоположные занятия, но не бывает же так всё просто в жизни.
— Неспокойно мне на душе, — произнёс милиционер, снимая фуражку. — Гложет внутри что-то.
Председатель тяжело вздохнул.
— И у меня такое же чувство. Отправили мы людей, а внутрях, словно кусок выдрали.
Участковый обратил внимание на стол, где присутствовала ещё не обожжённая в печи маленькая танкетка без башен, но с орудием и противоосколочным щитом наверху.
— Что-то я раньше таких штуковин не замечал, — указывая пальцем, сказал он. — Сам придумал?
— Ага. Ведь можно же привить персик к абрикосу. Вот я и удумал, на танкетку мелкое полевое орудие поставить. Простое, что б любому понятно было. Отправлю на Кировский завод. Может, и понравится моя придумка.
Участковый ничего не сказал в ответ. Председатель уже не раз слал свои 'придумки' и даже чертежи в разные журналы. Уж наверняка в конструкторских бюро не глупые люди сидят, и если б возникла в войсках потребность, то уж давно бы всё измыслили и воплотили в железе. А раз нет, стало быть, не отвечают подобные эксперименты и изыски задачам нынешнего времени.
* * *
Незадолго до рассвета 26 июня, на площадь Кирова прибыл автобус с милицией, а со стороны проспекта Стачек стали заезжать тягачи с крупногабаритным грузом и мощные автокраны. Четверо рабочих сделали замеры и прямо мелком обозначили углы. Выделенную площадку с двух сторон огородили невысоким металлическим забором, стыкующийся между собой посредством клипс и как только периметр был обозначен, стали снимать брезент с платформ. Напротив памятника выставляли вражеские танки, бронетранспортёры, пушки, самоходную артиллерийскую установку, два самолёта, мотоколяски, гору немецких касок и некоторые образцы стрелкового вооружения. Поверженная техника несла следы от снарядов и копоти, а стоявшие совсем близко могли даже уловить характерный запах горелой плоти, не успевший выветриться за несколько дней. Возле каждого экземпляра устанавливалась табличка, где указывалось наименование, технические характеристики, номер части и в некоторых случаях, фамилии и звания тех, кто ей управлял. Единственное, о чём не сообщалось, так это место последнего боя. Тем не менее, знакомые с географией люди могли усмотреть на выставленных стендах с фотографиями некоторые прибалтийские города и сделать выводы, что технику эвакуировали из приграничных районов. К семи утра всё было готово, грузовики разъехались, оцепление снято, и вскоре выставку посетил руководители горкома партии. Жданов, Кузнецов, Штыков, Бумагин, Воротов, Домокурова, Никитин, Шинкарёв и другие товарищи. Осмотр начали с пушек: стоимостью 20450 рейхсмарок на массивном двухколёсном лафете покоилось 150 миллиметровое тяжёлое пехотное орудие sIG 33. Фактически полноценная мортира, выплёвывавшая тридцати восьми килограммовый осколочно-фугасный снаряд. Следом шла 105-миллиметровая гаубица leFH-18 с поломанным колесом, словно неведомый зверь просто взял, и откусил кусок. Замыкала экспозицию s.Pz.B.41, которая и за пушку не считалось. Далее им навстречу вышел капитан танковых войск. Представившись, он провёл экскурсию по бронетехнике. Неплохо подкованный в ТТХ вражеских танков и бронетранспортёров, он указкой указывал на уязвимые места, рассказывал про дополнительные плиты бронирования и свойства, стараясь показать пробития и прочие разрушения, честно указал на места, где снаряд 45-мм противотанковой пушки образца 1937 года в 46 калибров со своей задачей не справился в половине случаев. Особенно это касалось большого танка Panzerkampfwagen IV, поразить который удалось лишь с шестого выстрела.
— Вы хотите сказать, что пятьдесят процентов снарядов никуда не годны? — спросил у капитана Андрей Александрович.
— Товарищ Жданов, конструктивно, боеприпасы безупречны, но качество их изготовления, это как игра в городки. Раз на раз не приходится.
Партийные чиновники замерли и даже перешёптывание прекратилось. Ни у кого и малейшего сомнения не возникало в превосходстве советского оружия над германским, а тут какая-то глупость прозвучала. Ещё перед поездкой им доложили, что вводить в курс дела будут участники недавних сражений. Вот только люди заглянувшие смерти в глаза не очень удобные собеседники для кабинетных героев. Могут сказать прямо то, что думают, не взвешивая и не отдавая отчёта последствиям. Однако для такого политика, как Жданов, подобные неудобства не представляли особого затруднения. Он умел и знал, как выходить из таких ситуаций. Вообще, наделённые властью люди не любят шутить, так как каждая произнесённая шутка лишь закрывает брешь проблемы, которую он решить не в состоянии. И чем глупее аудитория слушателей у политика, тем легче ей манипулировать. Шутка здесь, шутка там и ты рубаха-парень, любимец и кумир. И Жданов поступил просто.
— Что-то я не замечал, чтобы товарищ Ворошилов хоть раз промахнулся из нагана или винтовки, — шутливо заметил первый секретарь горкома.
Чиновники рассмеялись. Конечно, меткость выстрела — вот главное. Кто бы спорил с этим утверждением, но проблема возникла явно не вчера и располагавший данными второй секретарь, дополнил слова капитана.
— Артиллеристы жалуются, будто снаряды из стекла, — тихо произнёс Кузнецов. — Экипажи танков интересуются перед боем, каким заводом они изготовлены и требуют заменить некоторые.
Жданов недовольно проводил капитана взглядом, затронувшим такую сложную тему, и пошёл дальше, бурча под нос:
— Мне доложили, что обзор проведут участники боевых действий, а вместо этого, какой-то паникёр.
— Экипаж этого капитана подбил три танка противника, — возразил ему Кузнецов.
— Беру свои слова обратно, но всё равно, пусть боеприпасами занимается те, кто должен. Жаль, что никого из УАСа нет.
Экскурсовода-капитана сменил лейтенант из ВВС. Он представил 88 Юнкерс и Мессершмитт Bf.109f. Самолёты выглядели словно склеенные. По крайней мере, такое впечатление производил сложенный из двух частей бомбардировщик. Восемнадцатиметровый размах крыльев и почти пятиметровая высота делали из него исполина воздуха, к счастью поверженного. Поломанный во многих местах истребитель хоть и не блистал эстетикой, но множество полосок на руле сообщали о количестве воздушных побед. Жданов спросил про чёрточки и поинтересовался успехами наших асов. Лучше бы не спрашивал.
— Этот немец ведёт счёт с Испании, сбивал французов и англичан. Поэтому так много побед, — пояснил лейтенант. — У нас его приземлили в первый же день.
— Вот! — обрадованно произнёс Жданов. — Слышали, в первый же день! А кто сбил, вы?
— Мне ещё не удалось никого сбить, товарищ Жданов. Я больше по бомбометанию.
— Кстати, — обращаясь к Кузнецову, — мне тут товарищ Сергей невероятную историю рассказал про бомбардировщик. Отправим ка мы лейтенанта подучиться. Интересная тема намечается, да и лётчик, сразу видно... не то, что тот танкист. Снаряды ему не нравятся.
Замыкало экспозицию стрелковое оружие вермахта и отбитая трёхкотловая полевая кухня HF-13, представленными двумя пограничниками. Объединённые варочные котлы на колёсах это не простой трофей, это осознание военнослужащими во все времена, что противника не просто поколотили, раз дошли до обоза, а захватили почти самое святое — кормилицу. А потеря её, это означало разгром. Нового из 'стрелковки' никто не увидел, финские солдаты воевали практически тем же, разве что признали удачными ручные пулемёты из обширного разнообразия, недоумённо покрутили в руках тяжёлую и большую однозарядную винтовку , да пошутили на счёт котлового довольствия, напечатанного на листике с русским переводом, прикреплённым на тумбе. Битву за желудки Красная Армия выигрывала с явным отрывом. От этой тумбы, чем-то похожей на трибуну начинались стенды с фотографиями.
