— Что тут у вас стряслось, где парашютисты, где десант?
— В уборную повели, — ответила Вера. — А вы, собственно кто? Наследили, вот.
'Понабрали баб в участковые', — пробурчал под нос старший лейтенант и чётко произнёс свою фамилию:
— Громов, Сергей Витольдович — показывая новенькое удостоверение.
— Ну, меня вы и так знаете, — улыбнулась она.
Громов осмотрелся и подметил скомканный в углу парашют, а на столе, напротив Веры лежали вещи парашютиста: ремень с простой пряжкой, шнурки, брезентовый шлем с очками, перочинный нож и бумажник. Судя по всему, все эти вещи принадлежали одному человеку, что порядком расстроило старшего лейтенанта. Прибыл то он с группой захвата из комендантского взвода и рассчитывал, как минимум на вооружённое сопротивление, а тут вон оно как...
— Что ж вы Вера Фридриховна в заблуждение всех ввели? По телефону заявили о десанте, на ноги всех подняли.
— Так оно и было. Два парашюта. На одном шпион, а на втором его вещи. Вы присядьте, а то после ранения, наверно, тяжело.
— Какого ранения?
— Вы говорите с отдышкой, — прищуривши один глаз, словно целясь, произнесла Вера. — Насмотрелась по госпиталям. Наверно, желаете мешок досмотреть? Нас предупреждали, что в нём может быть бомба.
— Нет, пусть специалисты смотрят. Кстати, где он?
— В соседнем дворе. Отряд из санатория оцепление выставил.
— А чем вы заняты вечером? — неожиданно, даже для себя, спросил Громов.
* * *
Этим же днём, когда в Парголово только и было что разговоров про замаскированный под советский самолёт вражеский аэроплан и пойманного шпиона, случились и другие события. Около полудня, сразу после демонстрации нашей продукции комиссии горкома на полигоне ОСОАВИАХИМа, в Осиновую рощу прибыли старшие майоры ГБ Павел Тихонович Куприн и будущий начальник УНКВД по Ленинградской области Николай Михайлович Лагунов. Прибыли с инспекцией военизированной части местной ПВО. Кому-то это могло показаться странным, что такие высокие чины занимаются делами явно не с их компетенциями, но официально это было так. Утром они были на аэродроме, где трусили майора Штоффа, потом в Кабаловке, где объявили благодарность Хорошенко и Вере Краузе, и наконец, оказались в кабинете директора санатория.
— Шеф, — произнесла Юля (для конспирации я называл её так, либо товарищ Васильева), — рекомендую серебряную воду и испанскую окрошку.
Куприн и Лагунов переглянулись с явным недоумением. Время для обеда ещё не наступило, впрочем, от полдника они бы не отказались, и что это за вода серебряная, драгметаллы некуда девать? Или это тонкий намёк? Впрочем, сначала дела.
— Поддерживаю, — сказал я. — Мне цитрусовую особую, а товарищам фруктовую.
— Я так и сделала. Заношу сангрию.
Когда напитки были занесены, Павел Тихонович усмехнулся:
— Я-то уж подумал о настоящей окрошке, на свеколке да со сметаной.
— У нас сегодня испанский день. Для закончивших реабилитацию детей готовят особые блюда. Завтра на выписке Мария и Серхио, они баски, прибыли в Советский Союз в последних партиях. Их родители работали на заводе боеприпасов в Гернике. Вы знаете, что фашисты бомбили город и сто сорок шесть мирных жителей сгорело. На фоне нервных потрясений у них развились страшные заболевания. Так что пусть хоть этот маленький жест с нашей стороны напомнит им о родных местах. Сначала надо выпить глоток воды, а потом испанскую окрошку.
— Тогда всё понятно, — Куприн сделал вид, что отпил воды, и поставил большой бокал на столик. — Нам много о вас рассказывали, и товарищ Кузнецов посоветовал поговорить напрямую, не вызывая к себе, а наоборот. И товарищ Сергей подсказал ответы на пару непонятных моментов. Сразу хочу предупредить, нам известно о ваших дружеских отношениях с товарищем Ждановым и отдаём себе отчёт, что может последовать в случае недопонимания сторон.
— Николай Михайлович, а вы что же не пробуете? — отходя от темы, поинтересовался я. — Очень вкусно, а главное, полезно. Клубника, между прочим, из наших теплиц.
— Я обязательно попробую, — ответил Лагунов.
— Видите ли, Павел Тихонович, — не очень дружелюбно произнёс я. — Совет вождей назначил меня другом всех шошонов и кое-какие их обычаи, считаю правильными и придерживаюсь их исполнения. Когда в октябре 1863 года, в Рубиновой долине в Неваде представители Соединённых Штатов подписали с западными шошонами 'Договор о мире и дружбе', янки отказались выпить священной воды из родника правды. Они объясняли просто, что предпочитают сырой воде крепкий виски. Более десяти тысяч лет родовые общины коренных жителей жили тем, что давала их земля: то, что бледнолицым виделось неприветливой пустыней, шошоны считали прекрасной землёй — землёй полной богатств и могущественных духов. И отказ гостей выпить поднесённой воды означал лишь одно — гости не уважают их предков и считают хозяина врагом. Итог соглашения известен. Так что с таким настроем, откровенного разговора не получится.
— Нас предупреждали, что у вас сложный характер, — сказал Куприн и нарочно сделал большой глоток из бокала. — Так или иначе, поговорить придётся. Особенно о недавнем событии на аэродроме Левашово. Я не знаю, из каких побуждений вы всё это проделали, но при всех известных плюсах, вышло слишком много минусов. Если вы когда-нибудь залезали в чужой сад за яблоками, то должны помнить, что делалось это тогда, когда не было свидетелей проступка. Элементарная детская логика. А тут целый самолёт на глазах всего аэродрома приземлился.
— Вы думаете, что кому-то есть до этого дело?
— Представьте себе, есть, — сквозь зубы вымолвил Лагунов. — Только предположите на минуту, что где-то далеко идут переговоры по приобретению, к примеру, кочана капусты и, в общем, довольно успешные. Все роли расписаны, выделен бюджет, дёргаются ниточки, причём, некоторые дёргаются за оказанные давным-давно услуги, а некоторые в счёт будущих нужных решений. И тут появляетесь вы и вся работа фактически насмарку. Хочешь не хочешь, а кочан придётся покупать.
Я с пониманием кивнул головой.
— Подобное иногда случается. Мне, к примеру, один раз пришлось оплатить лекции никчёмного идиота, и сделать пожертвование университету, где эти лекции были прочитаны, чтобы студенты поскорее забыли пролившийся на их головы бред. Но в результате я смог приобрести хороший участок земли. А однажды, выкупить сомнительное творчество на холстах небезызвестной истерички, которой покровительствовал нужный мне человек, от чьей подписи зависело необходимое для бизнеса соглашение. Всё это сопутствующие расходы, игра стоит свеч.
— Но не семьдесят пять тысяч золотом.
— И вы хотите сказать, что имеете намерение струсить эти деньги с меня?
— Зачем сразу струсить? — шутливо произнёс Куприн. — Есть же другие способы компенсаций. Нас очень интересует новейшая разработка систем радиолокации, а в частности, прибор подавления радаров, монтируемых на бомбардировщиках.
— Смотрю я на вас, а аппетит-то приходит во время еды.
— Вы сами создали интригу и как мне кажется, слабо представляете каких сил и средств станет нам скрыть события того дня.
— Не раздувайте из мухи слона. В тот день над заливом из-за погодных условий никто не летал — грозовой фронт с севера. Посадите завтра-послезавтра при похожих условиях пять больших русских самолётов в Левашово, и интрига исчезнет сама собой. С пятницы, к примеру, от Сестрорецка до Выборга всю неделю обещают дожди с грозами.
— Вы думаете, это так просто? Привлечь схожих по размеру пять бомбардировщиков дальней авиации ТБ-7, когда они...
— Я подскажу, сейчас в Казани формируется дивизия, и пять штук точно найдётся. Впрочем, вы правы. Вам будет сложно. Придётся задействовать резерв, и вот в чём я могу помочь. — Я достал из сейфа папки с надписью 'АВИАЦИЯ' и, отложив несколько в сторону, раскрыл третью по счёту. — Есть такой самолёт LB-30А он же YB-24. Сейчас летает из Монреаля в Престуик и обратно, перевозя перегоночные экипажи и богатеньких британцев.
— Монреаль город в Канаде, а Престуик, выходит в Шотландии? — переспросил Лагунов.
— Всё так, почти самый короткий маршрут. С 24 марта начались полёты. Наверно, вы помните ту историю, когда французы заказали большие самолёты и ничего не получили по причине окончания Франции. Как обычно, в выигрыше остались англосаксы, которые и забрали их. Но, я бы не стал рассказывать вам эту историю, если бы в начале года, в Сан-Диего для меня не начали строить пять самолётов улучшенной серии той же самой линейки. Как-никак, а двадцать процентов акций 'Consolidated Aircraft Corp.' я у Рубена Флита выкупил, и они чего-то да стоят. Если конкретно, четыре машины имеют самое передовое вооружение, а пятый сугубо пассажирский. Но кто на это обратит внимание? Краску и трафареты звёзд я так уж и быть выделю. С вас пилоты и штурманы для перегона 'птичек'. Машины сложные, высокотехнологичные, но у санатория есть пилот и механик, которые прошли обучение. В принципе они помогут поднатаскать ваших людей, а тренажёр и три получасовые бобины с записью курсов на русском языке станет им подспорьем. При должном усердии вы сможете их перегнать в Левашово, а там есть вся инфраструктура для их дальнейшего использования. Теперь моё предложение на миллион долларов: четыре военных самолёта обзовите как угодно, хоть 'Пе', хоть 'Ме', хоть 'Ла', хоть как ту шляпку 'Памела' — можете оставить для нужд Ленинграда. Внимание! Со всеми чертежами и порядком сборки для завода ? 47, который разворачивается в Чкалове. Но вернёмся к предмету обсуждения. Всё их свободное место забито боеприпасами. Для понимания, один патрон для авиационной пушки Hispano Birkigt тянет на два доллара и тридцать восемь центов и ваши, извините, запамятовал, сколько там рублей золотом?
— Семьдесят пять тысяч, — подсказал Лагунов.
— Спасибо. С лихвой перекрываются.
— Вы забыли про пятый.
— Это не про вас, пятый продаваться не будет. Повторюсь, пассажирский самолёт ни при каких обстоятельствах не будет задействован без моего ведома.
— В принципе, может получиться, — сказал Куприн. — Только сразу возникает вопрос, где эти самолёты сейчас?
В ход пошла вторая папка, в которой находилась большая карта.
— Вот здесь, — отмечая карандашом на карте — в феврале была построена ВПП.
— Это же почти Персия, — пробормотал Лагунов, узнав очертания Каспия.
— Это пока, Персия. Мистер Криппс и товарищ Молотов уже обо всём переговорили. Или вы не знаете, что деятельность немецких диверсионных групп на территории Ирана приобрела угрожающий характер? Гитлер всячески старается вызвать в этой стране беспорядки и смуту, нарушить мирную жизнь иранского народа. Хуже того, даже вовлечь в войну с СССР. У дехкан отбирают мотыги, засыпают арыки, рисуют карикатуры на Пророка, скоро мечети начнут взрывать. Шах Реза Пехлеви уже не понимает, с какой стороны дует прохладный ветер в зной. Вы знаете, что русскому человеку в Тегеране не дают возможности читать 'Правду' или 'Известия'? Советский Союз не только в праве, но и обязан принять меры в целях самозащиты в точном соответствии со статьёй 6 Договора 1921 года. Если бы товарищ Молотов захотел обзавестись базой, скажем, в Бушире, то в случае получения подряда, я сразу бы выделил на это благое дело миллионов пять-семь долларов для строительства дороги и обеспечил бы техникой со специалистами. А то, что же это творится? Британское консульство в Бушире есть, а русского нет.
— Может быть, всё это и так, тем не менее, ваш аэродром у чёрта на куличках, — сказал Куприн.
— Это не аэродром, это часть будущей дороги на Ноушехр. Просто она очень широкая и проходит в миле от Каспия. Теперь мысленно проведите прямую линию по воде, и она упирается в Астрахань. А если взять правее, то в Красноводск. Возьмите левее и это Баку. В порту у меня есть свой кран, причал, совместное предприятие со складами, паровая шаланда и несколько барж с буксирами. Да вы, наверно в курсе, откуда прибывают в Ленинград мои грузы? В окрошке, которая сейчас в бокалах, манго и дыня из Индии. Обратите внимание на салфетки. Нет, не лён, это джут, из которого ещё шьют медицинские сумки санитарам, а скатерть из хлопка. Всё оттуда же. Пенджабский рис, текстиль и кожи. Афганская шерсть и сухофрукты. Все эти полезные вещи идут через этот порт.
Куприн поёрзал в кресле и произнёс:
— Боюсь, не в нашей компетенции...
'Кто бы сомневался, — подумал я. — От вас только и требуется, чтобы вы донесли информацию по своим коридорам'.
— А что тогда в вашей компетенции, дорогие товарищи? — поинтересовался я.
— Всё, что касается вверенного нам участка.
— Предельно ясно, — произнёс я, складывая папки обратно и всем своим видом давая понять о бесперспективности дальнейшего разговора.
— А как же с предложением вооружить милицию автоматическим оружием? — спросил Куприн.
— А что, назрела необходимость? — с ленцой посматривая в окно, спросил я.
— Нет, пока справляемся. Просто интересно проверить одну гипотезу.
— Если просто проверить, так хоть сейчас. Сколько денег есть на закупку?
— В смысле?
— Если вы общались с товарищем Сергеем, то должны быть в курсе, что здесь не благотворительная организация.
Во взглядах Куприна и Лагунова притаилась лёгкая озабоченность, а я отдал команду Помощнику чуточку мне помочь.
— Вот как? Так вы не в курсе, что речь шла о самозарядных карабинах? А может, вы и с товарищем Кузнецовым не о том говорили?
— А вы представьте себе, что мы со всеми поговорили, — нехорошо прищурившись, произнёс Куприн. — И все сказали, что вы любитель добрых дел. Только плохо представляете, какие дела можно определить как добрые.
— И конечно, мне стоило бы прислушаться к вашему авторитетному мнению? — нагло спросил я.
— Было бы идеально, — ответил Лагунов. — Но вы приверженец извращённой морали и всё, что бы ни делали, обращается во вред. Вы враг, причём враг скрытый, классовый. И терпят вас здесь до поры до времени.
После этих слов Николай Михайлович схватился за голову и стал тереть виски. Куприн же покрылся испариной, сжал губы и боялся произнести хоть слово, хотя мог бы добавить к сказанному.
Дождавшись, когда действие Помощника спадёт, я произнёс:
— В силу сложившихся обстоятельств я бы посоветовал вам как-нибудь пробраться на передовую. Даже не в окопы, а куда поближе к командному пункту, но так, чтобы было всё видно: где свои и где чужие. Так сказать проникнуться и протрезветь, осознавая то, что врагов вокруг полно, а друзей почти не видно. Тем не менее, спасибо за откровенность. Конечно, у каждого есть свои недостатки, но я хочу, чтобы вы знали — вы мне не враги, ни скрытые, ни явные. Но и я вам, после вашего признания не друг. А посему, ничего вы не получите.
* * *
На календаре 6 июля. Шёл очередной, день войны, которой казалось, не будет конца и края. На большой, висящей в вестибюле карте я поправил линию фронта. Немцы взяли Вашковцы, Вижницу, Снятын; в Латвии мы оставили Зилупе; в Эстонии Антслу; в Белоруссии город Поставы перестал быть красным и, к сожалению, битва за Остров закончилась не в нашу пользу — потеряно восемьдесят шесть танков и открыт печальный счёт народного ополчения Ленинградской области (островской истребительный батальон). В санатории не скрывают реальной обстановки на фронте. Какой в этом смысл, если к нам поступают практически безнадёжные раненые, которые расскажут правду из самых первых уст и хорошо, что у нас нет никакой партийной ячейки или особого отдела. Такого можно наслушаться, что диву даёшься, как хромает организация проведения операций и насколько преисполнено мудрости командование. Вчера мы получили на лечение тридцать человек, доставленные санитарной авиацией. Два Douglas c-47 skytrain перевезли танкистов 3-й танковой дивизии 1-го механизированного корпуса. Отчасти, это пропагандистская акция, показывающая, что жизнь каждого бойца РККА важна и делается всё возможное. Каждый шаг фиксировался на плёнку, и кинохроника, как санитары выносят раненых с поля боя под прицельным огнём противника и как загружают на носилках в самолёты, так же будет использована в войне, только с другим названием. И наш поезд, который сейчас так же везёт красноармейцев, и врачи, совершающие свой подвиг, делающие невероятное и невозможное, о чём бы в мирное время трубили все газеты страны, а сейчас, обыденность — всё будет использовано. Но сколько бы не было бы сделано, всегда найдётся голос, который спросит: 'А сколько не перевезли и оставили там? Сколько могли, а не забрали?' Конечно, война это сплошное горе и несчастья, особенно для тех, кому не повезло. Но я считаю, что подобную правду замалчивать нельзя, это удел слабых. И все оправдания про политическую ситуацию, и просьбы понять сложившуюся неблагоприятную обстановку нужно понимать так, что хуже уже некуда и всё держится не благодаря, а вопреки.
