В люльке мотоцикла, укрывшись дождевиком, подложивший вещмешок себе под голову похрапывал старик. У него уже не было кустистой взлохмаченной бороды и сбившихся в колтуны волос. Бритва и ножницы парикмахера оставили лишь напоминание об образе того человека, когда он впервые появился на призывном пункте, но никоим образом не потревожили его сути. Я до сих пор удивляюсь, как он мог прожить в мире с самим собой всё это время без войны. Наверно, поэтому жил бобылём, сторонясь людских глаз. Ведь если считать, что у каждого живущего на земле человека есть призвание, то старик был тем, кто даже после смерти отправился бы на очередную войну.
— Дед Семён, просыпайся!
— А? Что? Где я?
— Возле Сабска, закат уже, проспишь, голова болеть будет.
Кряхтя, дед Семён с трудом выбрался из люльки, растирая затёкшую ногу.
— На часок прилёг, а оно вон уже как, — произнёс и зевнул так, что чуть челюсть не выскочила.
Осмотрев себя, он вытащил из сидора полотенце, накинул на шею и присосался к фляжке. Сделал глоток, потом ещё один затяжной и, сложив ладони кузовком, а губы дудочкой, влил тонкой струйкой воду изо рта, после чего умылся.
— Хорошо... ключевая, — протянул дед и словно не было за спиной десятков прожитых лет, расправил плечи, подвигал руками и спросил:
— Мальцы на месте?
— Уже на дороге, в грузовиках. Всё помнишь, что сделать нужно?
— Найти юнкеров артиллерийского училища, разыскать командира батареи Василия Грицаева, Астафьева или Зонова. Вручить три пушки с тягачами и одну машину с продуктами, после чего переправить мальчишек обратно сюда, накормить и утром задействовать в передаче техники. Как управлюсь, перегнать два танка с прибалтами и доставить ракеты Мухину. На месте показать, как надо воевать с корректировщиком.
— Всё верно, только у нас появился неучтённый фактор. В батальоне Сергеева немецкая самоходка жизни не даёт. Тебе придётся немного пострелять из зенитки. Как закончишь, выдвигаешься в Слепино. Мухин тебя уже ждёт. Иди, буди мальчишек, а я пока рацию настрою.
Дед подмигнул и весело произнёс:
— Ну что, зададим германцу перца?
— Германец нынче сильно поглупел, раз разделил мысли своего бесноватого вождя, — ответил я. — А с глупостью приходит жестокость. Русский народ для них стал как скот — никого не жалеют, а нас нельзя недооценивать. Боюсь, но одним перцем не обойтись, тут только жечь.
— Оно и в Великою войну так было, — рассудительно ответил дед. — Да и в следующую так же будет, если сердце гидре не вырвать. Жечь так жечь, до встречи.
* * *
Всю ночь, не находя себе места, капитан пытался урвать хоть капельку сна. В голове щипало от тактических схем, рассуждений Клаузевица и Шлиффена, способов ведения боя и принципах применения различного оружия. Ему казалось, что последний год он не выходил из библиотеки, штудируя всё, что было известно о войне человечеству. Вечность не покидал полигонов и полей сражений, где во все времена года бился день и ночь: в лесу, в песках, степях, посреди болот и горах, разрушенных и цветущих городах, прибрежных морских районах и на берегах рек, в наступлении и обороне, в окружении и деблокировании. В пятом часу, когда уже можно было хоть как-нибудь ориентироваться в лесу, Сергеев приказал назначенной вчера группе отправляться по дороге к обговоренному месту. Стартер оставленного грузовика без всякого натяжного воя и бесполезного прокручивания завёл мотор, и сидевший за рулём боец строительного батальона мягко стронул машину с места, словно половину сознательной жизни провёл за рулём. Не пошло и четверти часа, как капитан заметил выстроившиеся у дороги огромные ящики из сваренных крест-накрест стальных полос, обитые изнутри фанерой, с висящими грузовыми стропами. Они были разных размеров и, судя по количеству, являлись тем самым 'грузом', о котором он договаривался.
* * *
Двадцать первого июля, в 21-00, в штаб обороны Могилёва генералу Романову поступила радиограмма с просьбой обеспечить в срочном порядке посадку пяти санитарно-транспортным самолётам, принять груз военного назначения и военврачом второго ранга В. П. Кузнецовым провести ускоренную погрузку всех без исключения раненых из дивизионного госпиталя. Из штаба 172-й стрелковой дивизии приказ передали в 747-го стрелковый полк подполковнику Щеглову, отвечавшему за оборону аэродрома. Пока готовили костры, защищая их от моросящего дождика, засыпали воронки от постоянного обстрела, из города подходили подводы и грузовики с ранеными. Тут же у поля разворачивали палатки, навесы и всё, что попадалось под руку, чтобы разместить больных. К беде последних, многим из них приходилось находиться без защиты от непогоды. Слишком уж много их привезли. Вообще, для раненого бойца РККА в зависимости от тяжести ранения прослеживалась следующая цепочка медицинской помощи. Из санитарной роты ранбольного отправляли в батальонный медпункт, где шла основная работа, оттуда в полковой медицинский пункт. В дивизионный уже следовали те, кому была необходима реабилитация. Там бойцы накапливались, а уж оттуда отправлялись в армейский или фронтовой эвакогоспиталь. Тыловой госпиталь считался последней инстанцией и вследствие окружения эта цепочка прервалась. В дивизионный госпиталь раненые поступали всё так же исправно и ситуация скоро стала напоминать переполненную кадку.
Ближе к полуночи над немецкими позициями пролетели самолёты и сбросили несколько контейнеров с парашютами. Отчётливо видные при появляющемся лунном свете купола медленно опускались на землю. Бойцы с сожалением провожали глазами так нужный груз, не в первый раз, оказывавшийся по ту сторону фронта. 'Снова летуны промазали' — прямо просилось с губ, как через некоторое время на месте приземления раздались взрывы. Похоже, трофейным бригадам 9-го пехотного полка немцев сильно не повезло, так как, судя по всему, не менее полутоны взрывчатки оказалось в каждом подарке. Вскоре ночное бомбометание повторилось, только вместо сильных взрывов, из контейнеров повалил дым и над полем стали слышны звуки множества моторов. На аэродром Луполово, один за другим заходили на посадку чёрные как уголь самолёты 'Curtiss-Wright' С-46 'Commando'. Все пять штук. И едва первый из них замер чуть в стороне от здания аэропорта, как из широченного открытого люка выставили трап рольганг с направляющими полозьями и по ним скатился маленький автомобиль, а за ним, по роликам стали сползать снарядные ящики. Минута-другая, и возле борта образовались штабеля, словно десятки рабочих рук не зная усталости, трудились над выгрузкой. Сто, двести или даже больше ящиков, пока их объём практически не сровнялся с самим самолётом. Впрочем, никто и не задавался подсчётами; их тут же перегружали в грузовики и они убывали, уступая место гужевым повозкам. Маленький автомобиль тем временем оказался у следующего борта, и уже там разворачивалась точно такая же картина, только по транспортёру уже скатывались мешки с концентратами или консервами, сахаром или мукой и прочим довольствием. Наконец объявили погрузку, и первый борт стал принимать раненых. Всех, кто участвовал в разгрузке транспортов, выстроили в линию и стали подавать пустые носилки, на которых укладывали эвакуируемых. Больше похожие на спортсменов-пятиборцев, летчики, словно пушинку подхватывали носилки с раненым и тут же объявлялись вторая пара, принимая следующие. Работая как великолепно слаженный механизм, они вызывали удивление у повидавших всякого санитаров. Возле самолёта вновь объявилась маленькая машина, и покинувший её человек в лётном шлеме и кителе без знаков различия забрался вместе с ранеными внутрь. Вскоре он показался у люка, и пустые носилки начали вновь передавать обратно. Кто-то из аэродромных служащих заметил, что погрузили больше сотни, но его мнения никто не стал слушать, так как остальные санитарные самолёты так же стали принимать раненых и людские очереди разбились на новые нитки, где уже стало не до подсчётов. Сейчас всё зависело от скорости. Одна единственная мина в такой толпе наделает столько бед, что весь труд пойдёт насмарку. Ходячие поднимались своим ходом одними из последних, пока не осталось никого. Ответственный за ранбольных командир 224-го отдельного медико-санитарного батальона 172-й дивизии Паршин стал передавать завязанные в простыни списки и медицинские карты человеку на маленькой машине, снующему от одного борта к другому и был ошарашен, когда ему высказали, отчего так мало бойцов доставили на аэродром. В представлении Алексея Ивановича, раненые в самолётах должны были лежать как кильки в консервной банке, но он отчётливо видел закреплённые на стропах одни над другими носилки с людьми. Мало того, оставалось свободное пространство возле приёмного люка, и он горько сожалел, что не поверили радиограмме. Ну не могли всего пять, пусть и таких больших самолётов забрать свозимых со всех участков обороны около трёх тысяч раненых. Двести пятьдесят уже было потолком, а привезли почти восемьсот и не потеряли ни одного по дороге. Да, строили предположения, что будет несколько рейсов за ночь, но как выяснилось, ошиблись. Медики не рискнули и обрекли на неизвестность почти две тысячи человек. Да и никто бы не рискнул.
Спустя сорок минут с момента приземления, натужено гудя моторами, невзирая на начавшийся ливень, первый транспорт пошёл на взлёт, а над позициями немецких гаубиц вновь раскрылись парашюты. Бледный как сама смерть парашютный шёлк, сдерживаемый воздушным потоком, неумолимо приближал к земле своих первенцев. С непередаваемым грохотом разрывы сотрясли пригород Могилёва, и последние два осветили столбом огня ночное небо необычайно ярко. Вроде и не мощный как прошедший двумя днями раньше налёт эскадрильи бомбардировщиков, а эффект впечатлял не меньше. Чадя жирным дымом, горело разлившееся топливо. Горело неестественно долго и даже пугающе, захватывая всё новые участки земли и пожирая всё, что было подвластно огню, а капли дождя только раззадоривали его. Похоже, завтрашнего наступления, скорее всего можно не ожидать, так как за всё время на поле не упало ни единого снаряда и у немецких артиллеристов появились совсем другие заботы. Под звуки разрывов опустевший аэродром покидали последние гружёные подводы и редкие грузовики, среди которых затерялся маленький автомобиль с длинной антенной.
Добравшись до расположения 747-го полка, я предъявил свои документы и попросил дежурного отвести меня к батальонному комиссару для передачи не терпящих отлагательства инструкций. Фактически, сам инструмент комиссаров был устранён Указом Президиума Верховного Совета СССР от 12 августа 1940 года, но 15 июля сорок первого его восстановили вновь. Не уверен, что кадровые мероприятия из замполитов в комиссары в осаждённом городе произошли, однако никто не смутился при слове 'комиссар'.
Несмотря на то, что стрелки на часах показывали почти четверть второго, Кузнецов и секретарь партбюро полка Монахов не спали, ожидая прибытия с совещания своего командира и начальника штаба. В помещении, из-за большого количества книг похожего на библиотеку, соблюдалась светомаскировка: окна были плотно зашторены, и вместо лампочки под потолком тускло горела керосиновая лампа на столе, хотя электричество ещё было, и звук тарахтящего в ночи генератора можно было уловить. Скудная обстановка из нескольких столов со стульями, заправленной кроватью и устоявшегося, даже въевшегося во всё запаха табачного дыма, не успевавшего выветриться от постоянного курения была мрачна и тревожна. Совсем недавно тут ожидали своей очереди на эвакуацию партийные начальники, а теперь находился штаб полка.
— Здравствуйте товарищи, — поздоровался я и чуть не закашлялся. — Прошу извинить за поздний визит, да всё никак не получалось прорваться к вам. По поводу моего прилёта вас должны были известить из Смольного специальной радиограммой.
— Здравствуйте, — недружелюбно и сухо произнёс батальонный комиссар. — Известили. Только с безопасностью здесь немного сложновато. Надолго к нам?
Валерий Фёдорович Кузнецов был среднего роста, черноволосый, с широким носом и большими карими глазами. В отличие от выбритого 'под ноль' Монахова, носил чёлочку и старался выглядеть чуть элегантнее. Не обращая внимания на негативный настрой комиссара, я достал из портфеля пару листов с типографским шрифтом, конверт с сургучными печатями, пожелтевший от времени снимок вкупе со свежими фотографиями, и положив всё рядом с лампой. На обороте старой фотографии карандашом было подписано 'Могилёв-38'.
— Товарищ Жданов просил способствовать в разрешении одной проблемы в кратчайший срок, так что вопрос моей безопасности и возвращения назад никоим образом не побеспокоит вас, — тихо проговорил я. — Вам и без того будет чем заняться да и нашего разговора никогда не было, и вспоминать о нём совсем необязательно. Однако эти бланки вам стоит подписать.
Как только Монахов с Кузнецовом поставили подписи, я вернул бланки в портфель и перевернул фотографии лицевой стороной.
— Судя по всему, материальные возможности обороны города иссякнут через неделю, и вам придётся прорывать кольцо окружения, сопровождая один груз. Смотрите внимательно на фото и запоминайте. Вот здесь в пригороде, здесь на севере, и здесь крестиком обозначены базы, созданные по поручению... просто созданные. Ожидаемо, что может настать то время, когда они станут единственной возможностью поддержания вашей боеспособности. В конверте описан порядок вскрытия. Снимки изучить как устав партии и беречь от чужого глаза. Далее, — произнёс я, переворачивая новый снимок. — Эту неделю вам нужно продержаться и дано добро на расконсервацию объекта 'Ромашка'. Рядом с аэродромом есть подземные гаражи, в которых размещены технические средства, и небольшой запас припасов на случай неприятностей. В самом начале мая часть их обновили, а кое-что, к сожалению, не успели.
— Позвольте узнать, — начал Кузнецов, — о каких технических средствах идёт речь?
— Вот список, ознакомьтесь.
Монахов принял желтоватый лист с напечатанным перечнем и озвучил вслух наиболее значимые:
— Четыре 120-мм миномёта с тягачами Т-26Т2 и восемьсот мин, из них двести большой ёмкости. Один танк КВ и триста выстрелов унитарного заряжания, два бронеавтомобиля БА-11 с радиостанцией 71-ТК-3. Две противотанковые пушки 51-К с трофейными польскими двухтонными тягачами С2Р и тысяча двести унитарных патронов 45-мм, одна ЗСУ 29-К с девяносто шестью унитарными патронами 76,2 мм и французская машина снабжения Lorraine 37 L.
— Ого! — восхитился батальонный комиссар. — По нынешним временам это целое сокровище. Жаль, командир пока не знает.
— Не стоит так радоваться, — скептически произнёс я. — Если КВ и БА появились там относительно недавно, то польские тягачи и грузовики ЯГ-10 совсем не внушают доверия, хоть и проходят по второй категории. Непонятно что стало с жидкостями и аккумуляторами. Патронов не так много, а бронебойных снарядов всего процентов пятнадцать. В общем, оставляю информацию на ваше усмотрение, но я бы послал людей прямо сейчас, не дожидаясь возвращения подполковника Щеглова. К тому же, следует озаботиться экипажами и снимать технику с консервации. Обратите внимание на 425-й полк из 110-й дивизии.
