— Час назад я отдал распоряжение американским военно-морским силам открывать огонь на поражение в любое германское военное судно, — произнёс Рузвельт.
Сисси с безумством в глазах посмотрела на своих корреспондентов и с сожалением отметила, что ни один урод не сообразил заснять эту речь ни то, что на киноплёнку, а даже на фотоаппарат. Все собрались выпить и закусить, позабыв о своих профессиональных обязанностях. 'Будь тут Бэссил, — сквозь слезу обиды, подумала она — эта оторва и интервью взяла бы у Рузвельта, и о его любовных интрижках бы расспросила, послав подальше всю эту чопорную публику. Даже Адела Роджерс не смогла бы выполнить эту работу лучше. Геринг — сука! Такую перспективную девочку на миллион загубил, не прощу!'.
Внимательно следя за реакцией публики, а тут присутствовали в основном изоляционисты, Рузвельт с удовлетворением отметил нарастающее чувство страха у толпы. Сдержав ухмылку, он пересёкся взглядом с Уманским и тот показал рукой на нагрудный карман, давая понять, что с ним находится нечто, что можно передать. И пока президент отдавал указания Александру Срезлу, Уманского перехватила Сисси.
— Господин посол, — сказала она, — не секрет, что я неважно отношусь к большевистской России, вы слишком много отняли у моей семьи, но мне не безразлична судьба моей сотрудницы Виктории, последнее интервью которой вы только что видели на экране. Я представляю четвёртую власть в Америке и требую объяснений.
Хозяйку дома часто замечали и корили за пристрастие к спиртному, и сейчас в её руках был неизвестно какой по счёту бокал с шампанским. Косметика умело скрывала возрастную потраву, а в её глазах так и играли бесенята. Константин Александрович даже на мгновение подумал, что назревает скандал.
— Каких вы требуете объяснений госпожа Паттерсон?
Сократив дистанцию до ширины ладони, она почти на ухо произнесла:
— Вы наверняка знаете больше, чем все остальные здесь. Вы были в Белом доме перед приездом ко мне, это вы притащили сюда этого несносного калеку, который спит и видит, как бы втянуть страну в новую войну и пополнить копилку своей и приближённых семей на пару сотен миллионов.
— Война, так или иначе, уже идёт, госпожа Паттерсон. Ваша журналистка, отчаянно смелая девушка, которой я искренне восхищаюсь. И отдавая дань её профессионализму и доброму сердцу, я так и быть перескажу вам письмо, которое мне сегодня принесли.
— Она жива?
— Да. Виктория находится в плену.
— Ни слова больше, господин посол, — Сисси отсалютовала бокалом — к нам идёт Александр Срезл, а я его терпеть не могу. Я разыщу вас.
В десять, когда с утренними американскими газетами интересующаяся событиями публика была ознакомлена, и началось обсуждение новостей, затронувшее не только биржевые котировки, но и струны гордости всей нации, к посольству СССР подъехал почти неузнаваемой марки чёрный лимузин довольно раннего года выпуска, но от этого не ставший ни на доллар дешевле. Несомненно эксклюзивное, вышедшее из ателье с громким именем авто редко теряет в цене, скорее наоборот. Дежуривший у здания полицейский выпрямился и проводил заинтересованным взглядом автомобиль, которому в виде исключения были открыты ворота. Не доверяя памяти, он записал в блокнот номер и, пройдя пару шагов, опёрся спиной о стену, скучая и посматривая по сторонам.
Паттерсон приехала лично. Она была одета в чёрное шёлковое платье, на голове была округлая шляпа с вуалью, которая скрывала всё ещё привлекательное, но уже беспощадно подвергаемое испытанию возрастом выбеленное лицо пятидесяти шестилетней женщины. Движения её были плавны и выверены, вряд ли кто-нибудь из её сверстниц мог так грациозно покинуть автомобиль, как это сделала она. Длинное платье не способствовало простому решению, и Сисси продемонстрировала натренированность своих мышц, вспорхнув с сидения, почти не опираясь на поданную Уманским руку. Если бы визит носил официальный характер или Паттерсон прибыла бы по приглашению, то Константин Александрович встретил бы гостью у дверей и с разрешения, проводил в свой кабинет, где предоставил бы полученное вчера письмо. Но подав руку даме при выходе из машины, он продемонстрировал дружеское отношение и тем самым заслужил пару очков в глазах женщины.
— Мистер Уманский, вы смогли меня удивить дважды, — проговорила Сисси, так и не притронувшись к предложенным напиткам. — Йозеф, мой бывший ненормальный муж, имеет родство с фон Эссенами через графиню Хёдвиг Элизабет Мария Амалия Пайпер и моя дочь Фелиция Леонора, судя по всему, пятиюродная сестра Виктории. А это значит, я не зря приметила девочку. Прошло больше тридцати лет, как я не видела Карла Магнуса и по понятным причинам, связи мы не поддерживали. Но мне кажется, со мной он будет более откровенен, чем с вами.
— Вы знаете наше отношение к дворянству и их к нам, — произнёс Уманский. — Думаю, вы абсолютно правы. Если у вас получится что-нибудь выяснить, прошу сообщить.
Паттерсон отложила письмо в сторону и задала послу вопрос:
— А что вы собираетесь делать со своей стороны?
Если по существу, то ничего он сделать не мог. К тому же Константина Александровича, судя по всему отзывали, даже несмотря на успехи вчерашнего дня. И любое лишнее движение по частным интересам могло обернуться нехорошим стечением обстоятельств уже дома. Поэтому он отделался общей фразой.
— СССР в состоянии войны с Финляндией и мы собираемся победить.
Мисс Паттерсон усмехнулась.
— Судя по вашим успехам, это настанет не скоро. Как всегда, всё придётся брать в свои руки. Смотрю я на вас, мужчин, и задаюсь вопросом: а вправе ли вы носить брюки? К вам, мистер Уманский, это не относится. Кстати, а нельзя ли отправить парочку серьёзных парней в эту Финляндию и разъяснить тому мерзавцу, что такое хорошо и что такое плохо, да так, чтобы все запомнили? Как раньше разбирались с пиратами?
— Вешали.
— Вот! — Паттерсон всем своим видом соглашалась с правильным ответом.
— Официально, я могу выразить лишь озабоченность.
— На вас точно брюки? — нагнувшись под стол, произнесла Сисси.
Уманский покраснел. Бесцеремонность Паттерсон была ему известна, но это подглядывание перешло все рамки приличия. Однако Сисси Паттерсон прощалось многое и ещё столько же будет прощено.
— Озабоченность, — Сисси вздёрнула подбородок — может возникнуть у юноши. Мужчины же берут в руки оружие и защищают честь дамы.
— Между нами, — сказал Константин Александрович, — я не думаю, что советское правительство станет возражать, если граждане США в частном порядке изъявят желание сражаться с гитлеровской Германией на стороне и территории Советского Союза. Кое-кто даже согласен простимулировать эту службу.
Паттерсон сжала губы и фыркнула. Глаза её готовы были метать молнии.
— При чём тут Германия, когда мы говорим о Финляндии и частном деле?
— В мире всё взаимосвязано, госпожа Паттерсон. Дождь идёт не потому, что облачкам этого хочется. Совершенно иные силы заставляют их это делать. Во внешнеполитическом плане финскому руководству хочется создать хотя бы видимость своей независимости от Берлина, но мы-то знаем на примере Бэссил, что происходит на самом деле. Ведь не просто так Ристо Рюти семнадцатого июня оборвал отношения с Лигой Наций, а министр Рольф Виттинг солгал Англии и Швеции, что Финляндия не планирует проведения совместной с Германией военной кампании, когда операция 'Серебряная лиса' уже была утверждена в обоих штабах.
— Если бы в моих силах было прекратить эту войну, я бы это сделала, — со вздохом произнесла Сисси. — А вы, политики, только и знаете, что всё портить и приносить боль. Ведь не ваша девочка сейчас томится в плену этого финского пирата.
Константин Александрович лишь развёл руками.
— Ещё вчера, вы говорили мне, что вы четвёртая власть. Так примените всё своё оружие. Задайте взбучку финскому послу Прокопе. Только мне кажется, что он всё станет отрицать. И не потому, что это в интересах его страны, а из-за страха перед Германией. И мне кажется странным, что Британия нашла в себе силы и мужество требовать от Финляндии, вывести германские войска со своей территории, а правительство США на это не пошло.
— Вы готовы предоставить подтверждающие ваши слова статью в мою газету, или просто перебираете словами? — спросила Паттерсон.
Константину Александровичу понадобилось пару минут, чтобы явить на свет несколько страниц отпечатанного текста.
— Какой странный псевдоним, — обронила Сисси. — Кто это такой, мистер Г. Андреев?
Уманский не дружил с Громыко, но и раскрывать Андрея Александровича не собирался. Статья как топором рубила фактами по американо-финским отношениям, а большего и не требовалось.
— Это немного не то, что я бы хотела прочесть в своей газете, — сказала Паттерсон, пробежав глазами больше половины статьи. — Голая пропаганда.
Теперь, настала очередь, усмехнулся и Уманскому. Как бывший журналист, он понимал, что вся пресса это концентрированное выражение идей группы лиц, которая стоит за ней и Паттерсон прекрасно осведомлена об этом факте. Он так и хотел сказать: 'И кто сейчас из журналистов не занимается пропагандой!? Назовите! Нет, я жду'.
— Я уберу вот эти лозунги о роли коммунистов и эти фразы о борьбе пролетариата. Мою газету читают честные люди, имеющие за душой несколько акций и пару сотен долларов.
— В принципе, важен старт. Я с удовольствием присоединюсь к колонке в газете и через пару дней так же пришлю статью.
— Ловлю вас на слове, мистер Уманский. Что-то душно у вас.
После этих слов горничная принесла новый графин с водой и Сисси сделала вид, что от дрянной погоды за окном чувствует лёгкое недомогание, да и вообще ей стоит заняться своим здоровьем. Уманский вежливо проводил гостью до самой машины, заверяя в своей дружбе и обязательством распахнуть двери русского дома в любое время суток.
* * *
Между тем в обиходе укоренились существующие определённые правила прифронтового города. Они неуклюжи и неподвижны, как уличные фонари, до которых уже нет никому дела. Хотя люди до сих пор сетуют, вспоминая, как те перевоплощались хотя бы по вечерам, когда современный фонарщик одним движением тумблера, как волшебник, заставлял их все разом зажечься, а по утрам потухнуть. Да, в Ленинграде уже с конца июля ночи полны мрака и фонари не светят, будто большие нежные подсолнухи, выбирая жёлтым цветом границы тротуаров, где люди передвигались тихо и медленно в окружении спящих каменных джунглей. Город на Неве всегда просыпался волнами, от окраин к центру; только сейчас казалось, что он и не засыпал вовсе. По ночам шли перемещения войск и грузов военного назначения, а перед рассветом их сменяли выходящие на работу люди.
Автобусные двери плавно сомкнулись, и водитель как обычно спросил, выходит ли кто на заводе Энгельса. Последнее время в служебный автобус санатория подсаживались ленинградские служащие, и пока было место в проходе, брали пассажиров попутно. Ведь по проспекту проезжали и фабрику 'Работница', и 'Русский Дизель', и 'Красный Октябрь', и стоящую напротив Бабуринского жилмассива 'Красную зарю' и 'Красную нить'. И если кто откликался — 'на Энгельса', то шофёр просил пройти в самый конец автобуса. Несмотря на массовую эвакуацию, многие заводы продолжали работать и выпускать так нужную для страны продукцию, не подозревая, что по плану 'Д' все они уже заминированы. Но не это волновало пассажиров. Среди тех, кто не пытался добрать пару минут сна в дороге, можно было услышать разговоры:
'Читали последние известия? Президент США Рузвельт выдвинул Финляндии ультиматум! Освободить всех незаконно удерживаемых американцев в течение 48 часов'.
'Я слышал, что финны потопили американский пароход и расстреливали моряков в воде'.
'Их Ристо Рюти судить надо. Говорят, не один пароход потопили'.
И совсем тихо, чуть слышнее шума мотора, санитарка рассказывала сидящей рядом, бабе Маше:
'У Лиды, соседке по площадке, сын на флоте. Она у меня на днях просила для него лекарства достать, в госпитале он сейчас с пневмонией. Сказывала, что ходила навестить на проспект Газа (Старо-Петергофский), так не пускали, пока до самого Георгия Ефимовича Гонтарева не дошла. Сын ей на ушко сказал: топили как котят. Много гражданских пострадало'.
'Лекарство-то нашла?' — спросила баба Маша.
'Написала на имя директора докладную. Он выдал и сказал везти к нам, на обследование. Вместе с самыми тяжёлыми. Сегодня машины от нас пойдут'.
'Повезло, — обронила баба Маша. — Выживет'.
'Я так же Лидке сказала'.
* * *
Все знают, что у каждого человека своя правда, как и у каждого ребёнка — своё детство. И никто этого не сможет изменить.
— Проклятая война, — пробормотала Сара Наумовна Рошаль и посмотрела на огрубевшие после рытья траншей руки, пытаясь согнуть пальцы. Ежедневно, три часа после смены все рыли окопы или пилили брёвна, отчего накапливалась такая усталость, что постоянно хотелось спать. На календаре ещё последние числа августа, но по ночам в корпусах становилось холодно и сыро и это никоим образом не добавляло бодрости. Уголь должны подвозить ровно с двадцать пятого числа и ждать почти три недели, а пока приходилось теплее одеваться. Впрочем, невелика потеря, их старая голландка страшно дымила и воняла. Всё было отвратительным, куда не глянь. Взять, например, еду. Приходилось питаться какой-то странной бурдой из яичного порошка. Надписи шли на английском, но даже школьнику было понятно, что 'milk' это молоко, а никак не вода. Порошок засыпали в кипящую воду и сваренную субстанцию съедали. О том, что можно приготовить омлет, меренги, блинчики и кучу других вкуснейших блюд даже не понимали. Раз в три дня выдавали банку тушенки, и тогда наступал праздник, но иногда её заменяли консервированными колбасками, в составе которых соя явно преобладала над мясом или колбасным фаршем. Судя по всему, дежурившие на кухне девочки и до войны толком не умели готовить, но то, что они стряпали сейчас, было за гранью зла. Положа руку на сердце, сама Сара готовила не лучше. Конечно, можно было сбегать в столовую, но тогда не давали тушёнку, и приходилось выбирать: вкусно поесть два раза в неделю или питаться горохом с овсом. 'Видели бы мои родители, как я сейчас живу', грустно улыбнулась девушка. Но даже не это волновало её, сердечные муки теребили душу. Григорий Леонидович Зимин, председатель завкома, гад и сволочь пошёл добровольцем и теперь от него ни весточки, ни звоночка. Точнее он заходил, но что такое раз в день? Это совершенно ни сколько. Как же, он теперь целый комиссар... ответственность. Впрочем, ответственности сейчас на каждом столько, что о ней и не говорят. Ошибка рабочего в тылу может стоить жизни бойцу на фронте и многие к этому относятся очень серьёзно. Сложно отыскать среди заводчан того, чьи родственники или знакомые сейчас не воюют.
Ещё двадцать первого августа штаб обороны поручил сформировать из рабочих завода артиллерийско-пулемётный батальон. Артдивизион укомплектовали двумя 76,2 мм пушками с полигона и тремя бронемашинами, изготовленными на самом заводе. Пулемётную роту оснастили тремя 'максимами' и четырьмя ДП (Дегтярёв пехотный) вместо положенных двенадцати. Через штаб армии Народного ополчения удалось получить двести десять винтовок на шестьсот семьдесят бойцов. Семь ящиков гранат разделили между рабочими, имевших боевой опыт Гражданской войны или финской кампании. Оставшихся вооружить тоже обещали, но потом, а пока предложили воевать тем, что имеется. Поэтому в строю можно было рассмотреть и охотничье ружьё, и самодельный нож на поясе и даже палку с набалдашником, в которой знающий человек разглядел бы элементарный орудийный банник с разрядником. Сара видела своими глазами кто и чем вооружён и после этой палки готова была впасть в истерику. Как заместитель, а некоторое время уже председатель завкома завода, она знала приблизительную обстановку на фронте из разговоров начальников и догадывалась о раскладе сил. Тут и военного образования было не нужно — без помощи батальон рабочих обречён. И сейчас она вспомнила, о чём говорили второго мая на яхте:
