Сделав глоток, я продолжил.
— Просто вы оказались самые подготовленные для этой задачи. И операция была согласована с самим Членом Военного Совета СЗН товарищем Ждановым. Поэтому в вашем распоряжении не три снаряда в день, а пока пушку не разорвёт и на обед у вас первое, второе и компот, а не горсть мочёного гороха, как в Могилёве. Но и спрос совсем другой. В твоём батальоне приказа отступать, никогда не появится. Вы тот форпост, о который Гальдер сломает зубы. А он станет вас кусать как бешеная собака каждый день, потому что от вас до Синявинских высот пять с четвертью мили, аккурат для залпа БМ-13. Впрочем, Василий Александрович, вы и сами всё прекрасно понимаете.
Катюшин вынул из кармана папиросы, но помня моё отношение к табачному дыму, отложил их в сторону.
— Вот вы говорите об обороне, а хочется и нужно наступать. Потому, что завтра потребуется впятеро больше сил. Судя по всему, перед нами солдат у противника сейчас в обрез, чуть больше батальона, а то бы давно уже атаковали нас. Почему из штаба ЛАНО не поступает приказ?
Я демонстративно посмотрел на часы и перевёл взгляд на дореволюционный настенный хронометр, закреплённый в специальном, предотвращающим сотрясение механизма корпусе.
— Мне понятна ваша позиция. Понятна и эмоциональная составляющая. Тем не менее, горизонт принятия решений увеличивается — я похлопал по воротнику — только с утяжелением петлиц на мундире. Будь там звезды, к вам бы прислушались, а пока только две шпалы. Надеюсь, доходчиво объяснил без сверчков и шесток? Для вас, товарищ майор, строгое исполнение порученных задач. Теперь о деле. Я прибыл сюда из-за одного события. Через полчаса на вашу радиостанцию на известной вам частоте выйдет командир бронетанкового соединения. По возможности ему нужно обеспечить безопасный коридор для выхода в ваше расположение. Переправлять технику через Неву — смысла нет, там оставаться опасно, так что только к вам. Сможете?
— Для этого уже нам придётся проявить активность. На сколько километров простой майор может расширить горизонт?
— На тысячу шагов, — улыбнулся я. — Что говорит разведка?
А разведка от спутника говорила о скоплении пехоты противника в районе второго городка при поддержке двух лёгких танков и группы сапёров на юге. В принципе грамотно. Атака отвлечёт гарнизон, а сапёры напакостничают с огнемётами в первом доте.
В это время Катюшин запросил информацию от наблюдателей. И если по скоплению живой силы противника в районе второго городка данные совпали, то про действие сапёров были не в курсе.
— Что-то не похоже на немцев, — пробурчал майор в трубку. — Смотрите внимательнее. Что на юге? Ещё раз! Да плевать мне что обстрел. Сергей Иванович, прояви смекалку, ты же милиционер, мать вашу! Бандитов на мышеловку же ловил, выпусти ракету, как будто в атаку идём. Что? Аэрозаградительный баллон с наблюдателем поднимают? В двух километрах от нас, они что, дураки? Какой квадрат говоришь?
Сделав нужные записи, Катюшин посмотрел в мою сторону и произнёс:
— У нас тут работа внезапно появилась.
— Василий Александрович, не хочу мешать вашей ратной деятельности, но я бы на вашем месте запросил данные авиаразведки. А то в штабе ЛАНО подумают, что вам эта услуга не интересна, да за ненадобностью перестанут обслуживать ваш участок.
Сидевший за аппаратурой боец внезапно подозвал Катюшина к телефону.
— Как чувствовал, — сказал майор, положив после разговора трубку. — Из южного дота передали, что открыли огонь на авось и кого-то спугнули. Сейчас минами обработаем. А то у меня прямо ладонь чесалась.
— Да у вас тут не соскучишься, — оставляя термос на столе, произнёс я. — Видимо, танкистам придётся обождать лучшего момента. Держите оборону крепко, майор Катюшин. Инициатива с контратакой хороша тогда, когда у вас будет хотя бы триста положенных по штату штыков под рукой. А сейчас для вас маломальская вылазка под вопросом.
— Если бы в Могилёве у нас были такие условия и возможности, немцы бы в жизнь не взяли город. А сейчас, извините и с меньшими силами справлялись. Мне танк совсем не помешает. Будет проход!
'Катюшин-Катюшин, — подумал я. — Не в условиях дело, хотя и они играют роль. За те проведённые в 'госпитале' дни ты нарастил свои знания и опыт, словно три войны прошёл. И подчинённые твои сейчас соображают в военном деле как никто иной. Но движет в этот момент тебя эйфория, так как в подобных схватках ты сотни, а то и тысячу раз выходил победителем. Вот только здесь убивают по-настоящему'.
— Василий Александрович, если планируете контратаку, то берегите бойцов. Воспользуйтесь бронетранспортёрами, они в подземном гараже. А если обождёте двадцать минут, то ваше начинание поддержит сержант Мокроусов с танком и двумя танкетками из лесополосы Беляевских болот. Экипажи вот-вот выйдут на связь. Куда собираетесь нанести удар?
Катюшин бросил взгляд на макет и предложил план боя.
— Минами повышенного могущества накроем скопления противника в этом квадрате, и проведём разведку боем на юго-восточном направлении с конечной целью освободить шестой рабочий посёлок. По-моему, это окно возможности. Немцы рванут поддерживать группу во втором городке (им. Кирова), и мы тут же пощекочем их вдоль фронта по направлению к пятому рабочему посёлку через торфяной склад. Танковая группа ударит навстречу. Чем не коридор? Создастся впечатление атаки крупными силами, и наверняка вытянем на себя их резервы. Если нас поддержат хотя бы двумя ротами и артиллерией, то успех можно развить на том направлении, где противник будет наиболее слаб.
— Вполне возможно. Вот только рассчитывать вы можете лишь на себя и ту бронетехнику. Впрочем, кое-чем я всё же помогу. По шестому посёлку отработает мортира. Всего хорошего Василий Александрович.
Однако Катюшин меня задержал.
— Хотел при случае спросить, не подскажете, почему торфо-склады пусты?
— Тогда у меня встречный вопрос, чем вызван интерес?
— Тем, что противник дважды, с потрясающей точностью применил зажигательные бомбы и случись это пару дней назад, тут бы до сих пор горел один большой костёр.
— Так радуйтесь, что только пылью обошлось.
— И всё же? Этим вопросом даже чистильщик обуви задался.
— Майор, вы у меня так спрашиваете, будто эта станция моя собственность. Надо было у Уткина разузнать, кому он весь торф отдал.
* * *
Тем временем, пока Катюшин занимал ГЭС, в Вашингтоне происходили весьма занимательные события. В начале сентября после прибытия в Архангельск первого конвоя (операция Дервиш) и внесения депозита на 25 миллионов фунтов стерлингов с целью приобретения продукции военного назначения для СССР британское правительство потребовало от Финляндии вывести со своей территории немецкие войска и отвести финскую армию к границам 1939 года. Американское правительство в свою очередь выдвинуло ультиматум о возврате всех незаконно задержанных граждан США и предложение скорейшего подписания мира между Финляндией и СССР. И если в связи с невыполнением этих требований 5 сентября 1941 года Великобритания объявила Финляндии войну, то американцы пригрозили отзывом Чрезвычайного Посланника Ганс Фредерик Артур Шёнфельда и разрывом дипломатических отношений. Складывалась ситуация, при которой вступление США в войну с Финляндией становилась неизбежной и Хельсинки всеми способами старалась её избежать. Были освобождены из тюрем несколько преступников имеющих смутное отношение к гражданству США, но Шёнфельд сложил полномочия, а вице консул Макклинток, нынешний поверенный, не обладал ни статусом, ни широтой действий. Его заявление (не для печати), что появилась угроза для Британских и Американских интересов на крайнем Севере, говорило само за себя: бизнес станет защищать свои инвестиции. В подтверждении этого заявления, государственный секретарь Корделл Хэлл последний раз предложил своё посредничество в установлении контактов с Москвой и обозначил немедленное начало военных действий в случае перехода Финляндии к наступательным операциям. Его статья в газетах вышла на первых полосах и прозвучавший термин: 'красная линия' и 'Мы разместим на территории России сто B-17, и они каждый божий день станут заявлять о себе' — говорили о решительности Рузвельта. Фотография Хэлла на фоне звёздно-полосатого флага с золотым браслетом на руке в газете Washington Times-Herald лежала на столике посла Финляндии Йохана Ялмара Прокопе вместе с чаем и тостами. Все его письма и звонки с просьбой о встрече с видными американскими политиками потерпели неудачу. Ещё совсем недавно он был любим американским истеблишментом и его русофобские заявления вызывали одобрения, а сейчас как отрезало. Посол смотрел на фотографию и размышлял: что он ещё сможет сделать. Его страна на краю голода и немцы, умело манипулируя поставками продовольствия, держали Финляндию за горло. Всё сыплется. Вчера Самнер Уэллес сообщил ему, что в ответ на финские ограничения на поездки, наложенные на персонал представительства США в Финляндии, начиная с июля этого года, американцы введут свой. Он ждал вызова в МИД, как обслуживающий его стюард сообщил, что напротив посольства стоит женщина с кошкой и держит в руках плакат с фотографией. Вокруг неё собираются люди.
— И что она хочет?
— Что бы правительство освободило Викторию Бэссил.
— Снова эта Бэссил! — раздражённо воскликнул Прокопе. — Сколько раз я объяснял, что у нас нет ни какой Бэссил.
Несмотря на эмоциональное отрицание, стюард продолжал говорить:
— С этой женщиной какой-то пожилой джентльмен и он расставляет фотографии, где изображена эта особа, о которой они хлопочут. Судя по всему, Бэссил действительно находится в Финляндии. На фотографиях лагерь Аанислинна (Онежская крепость), наши солдаты, техника.
У посла аж изогнулась бровь.
— Принеси бинокль, я хочу посмотреть из окна, но только так, чтобы меня не было видно.
— Это можно устроить из кабинета военного атташе.
Спустя несколько минут Прокопе припал к окулярам. Он видел десятки снимков, где за колючей проволокой стояли женщины и дети. Среди них выделялась блондинка в разорванном, почти не прикрывавшем её тело платье с надписью на груди 'Vic Bes US', возможно кровью, так как следы побоев с кровоподтёками явно были видны на её лице. Она стояла возле прибитым к бревну щиту с названием места и надписью на финском и русском языках: 'Вход и выход, и разговор через проволоку запрещён под угрозой расстрела'. Стояла, вцепившись в колючки, гордая, не сломленная и полная решимости.
Прокопе произнёс только одно слово, услышанное ещё в Варшаве от русских евреев, выражающее полное окончание каких-либо начинаний с отрицательным результатом. Причём вместо одного 'П', он повторил букву дважды, словно заикаясь.
Толпа между тем обрастала новыми лицами. Появились полицейские, репортёры, просто прохожие. Вскоре подъехал фургон, из которого стали раздавать бумажные стаканчики с кофе и даже какую-то снедь. А женщина в очках, с пышными волосами похожая на мексиканку или испанку тыкала пальцем на свой плакат и фотографии, предлагая, по-видимому, убедиться в идентичности лица. Вдруг, пожилой мужчина с сигарой вынул из портфеля какие-то бумаги, забрался на ящик и его тут же окружили журналисты. Какой-то малый в выцветшей конфедератке на голове стал держать за его спиной американский флаг. Финский посол вернул бинокль. Стоило предпринять какие-нибудь действия, например, позвонить в приёмную заместителя государственного секретаря Соединённых Штатов и рассказать Самнеру Уэллесу, что он соврал, и Виктория Бэссил действительно находится в заключении. Он нашёл бы слова для оправданий, да только толку от этого? Внезапно раздался звон разбитого стекла. С улицы кто-то ловко метнул камень, а затем звон повторился, и это был звон рассыпавшихся отношений двух стран.
* * *
Казалось, только вчера я похоронил Лизу, а на самом деле прошло немного больше времени. Там, где должно виднеться озеро, сейчас висело зловещее чёрное брюхо огромной мрачной тучи. Точно так же, как вчера, как позавчера. Из неё каждый день перед обедом начинал литься дождь, который потом неутомимо барабанил и булькал за окнами до самого позднего вечера. Однако сейчас было трудно избавиться от томящего чувства, которое овладевало мною, когда я задумчиво смотрел на пробуждавшийся город сквозь стекло автомобиля. Допускаю, что этому во многом способствовало очарование наступающей осени. Туманные утра с промозглым, сырым и липким от изморози воздухом с Ладоги и затихший на мгновенье пригород, в котором ещё не успела проснуться жизнь, погружённая в дрёму и дымку. Тщетно пытаешься оторвать взгляд от холодной дороги и найти на горизонте силуэт огромного, упирающейся вершиной в небо адмиралтейского шпиля, которому принадлежит главная заслуга в том, что он стал великолепным ориентиром для наводчиков. Хочется отвлечься, пропуская как заставку деревянные домики, которых тут было много, но всё равно в душе отдаёт болью.
Немного по-другому, но не менее жестоко моя душа страдала при виде следов войны, которые были ещё совсем свежи — и на улицах с домами без окон, и в сердцах людей ищущих своих близких в местах скорби. Издали непрестанно доносился глухой гул, это был уже понятный всем язык фронта. С ним в город приходит горе и смерть. Он проникал и через плотную завесу деревьев и через непрекращающийся шум дождя, долетал со стороны Шлиссельбурга и лесов, проходил сквозь стены, безжалостно просачивался в мысли и мечты человека. Ещё всего несколько месяцев назад никто не мог себе этого представить. Фронт жил только в воспоминаниях стариков, которые досадовали, что значимость их героизма уже мало кого волнует по истечении лет. Но в одну спокойную ночь загудело небо, и волна ужаса опустилась с облаков на спокойные города и деревни, широко разлилась по полям и погнала перед собой перепуганных птиц, зверей и людей, прежде всего людей, оставляя за собой только развалины и жалкие осколки жизни.
На первый взгляд казалось, что в Ленинграде почти нет разрушений, но при более подробном рассмотрении становилось ясно, что кое-где он парализован в самой своей основе. В городе разрушен уклад жизни. Взять, к примеру, эту широкую улицу перед моими глазами: на ней не видно ни одного человека. Дальше на юг за Троицким мостом она лежала немая, без единого звука, без какого-либо признака жизни, точно заколдованная. С деревьев прямо на блестящую мостовую и аккуратные тротуары по сторонам падала богатая листва. Листья покрывали почти всю улицу, и никто их не сметал, потому что они никому не мешали. Сквозь кусты — живую изгородь садов — просвечивали серые стены и зеленоватые крыши домов. Но и они были пусты. Люди из них эвакуировались. А кому охота каждое мгновенье чувствовать на себе прицел вражеского орудия или ежесекундно вслушиваться в еле ощутимый вой в небе? Московский и Кировский районы пострадали больше всего. В некоторых квартирах уже выломаны двери и окна. На лестницах и в коридорах валялись обломки дорогой мебели, разбитой посуды, одежда, скомканные шторы. Кому-то трудно было унести тяжёлую добычу сразу, вот, и отложили до следующего раза. Может, ещё вернуться за остальными вещами. Да, по ночам и крали и грабили. Случалось — дезертировавшие солдаты, но большей частью — гражданские из беженцев. Война несёт это с собой. Где разрешено безнаказанно убивать и нечего есть, там кража не грех. Наконец я добрался до знакомого переулка. Повернул направо и застыл как статуя, как в тот злосчастный день. Здания были разрушены по обеим сторонам улицы, обнажив внутренности квартир. Я вновь поднялся на этаж, где раньше находилась красивая дверь и на стене висели таблички. Совсем недавно здесь жила Лиза, а теперь обваленная кирпичная стена с кусками штукатурки на деревянных рейках. Одна бомба единственного прорвавшегося сквозь заградительный огонь бомбардировщика угодила туда, куда не должна была упасть. В той истории пострадал дом напротив, а в этой досталось и этому. Лиза, Лиза, ну как же так? Я и сейчас ещё помню, с каким самоотречением превозмогал волнение, теснившее мою грудь. Я помнил её очарование, которому невозможно было противостоять, помнил, как хотел, чтобы она не уезжала. Мне стоило скользнуть взглядом по какому-нибудь соблазнительному месту, как всё моё отречение рушилось, а тело начинало пылать, и я не мог прогнать мысль о её пленяющих поцелуях и пьянящих вздохах. И мне хотелось её помнить такой. У разбитой стены, в памяти промелькнула наша последняя встреча.
