— Значит так, Николай Иванович, — обрабатывал я председателя. — Сейчас тут остановится техника, сгрузят людей, кое-где подсыпают щебёнки, где-то трактор пройдёт бульдозерным отвалом или лопатами, а сверху плиты железобетонные и будет боле-менее нормальная дорога. И пройдёт она до самого твоего сельсовета, а может и дальше, до самого города. По третьему классу с шириной проезжей части в семь метров. Обед у рабочих в полдень, полевая кухня прибудет за полчаса, и было бы хорошо, если бы кто из местных показал, в какую сторону этой кухне ехать, да на раздаче половником поработал и посуду помыл. А нам нужно вернуться в Ваганово и определить место, куда поставить коммутаторную будку. Если хотите, осмотритесь тут минут десять, пока я с прорабом потолкую.
За это время рабочие уже вылезли из машин и собрались на перекур возле своего начальника.
— Внимание! — сказал я. — Условия труда вам известны, ни в первый раз и ни в последний, я надеюсь. Все знают свой фронт работ, ключи от бытовок выданы, а вечером подъедет кинопередвижка. Если местные станут проситься на работу, брать! Как обычно на подсобные и самые простые: принеси-подай-отойди в сторону. Оклад два рубля в час с нашей кормёжкой. В праздник-выходной по двойному тарифу. Объясните новеньким про 'сухой закон' и бережливое отношение к спецодежде. Через три дня сдача первого этапа.
Когда мы отъезжали, председатель уже успокоился, даже приободрился. По крайней мере, головой не вертел и про себя подсчёты не вёл.
— Ни вы первый, кто так впечатлялся, Николай Иванович, — заметил я.
— Да тут не только глаза на лоб полезут, — посетовал он. — Я, знаете, столько строительной техники в одном месте в жизнь не видывал.
В словах моего спутника заключалась горькая правда. При всём старании и проведении пятилеток в три года выйти на достойной уровень механизации ведущих мировых держав в строительной отрасли стране советов не удалось. Сталин действительно принял Россию с сохой, и жертвовать приходилось многим, оставляя не решённые проблемы на потом, когда высвободятся силы и средства. Тот же автокран мы смогли создать лишь в тридцать четвёртом году, а через три года первый башенный. Знаменитый 'Завод подъёмно-транспортного оборудования имени С. М. Кирова' был перепрофилирован из старых ремонтных мастерских при Варшавской железной дороге и при всём старании выпускал единицу продукции, когда требовалось в тридцать раз больше. Заводы Харькова и Одессы так же не могли удовлетворить всех потребностей. Поэтому каждая мало-мальски значимая стройка была событием и наличие несколько десятков единиц техники выделенных на возведение у чёрта на куличках какого-то яхт-клуба действительно впечатляло.
— Вот оно что, а я подумал, что вам приглянулась строительная бригада. Вообще-то удивление происходит обычно по другому поводу, по результату. И скоро вы в этом убедитесь.
— Неужели ребята настолько хороши?
— Хороши? Не то слово Николай Иванович. Зубры! Лучшая бригада в Советском Союзе. Мастера высокой квалификации. Прораб — инженер, закончил с отличием Казанский институт инженеров коммунального строительства. В коллективе все дипломированные специалисты. Позавчера у них объект в Кобоне принимал, так даже в штатах не могут.
— В каких штатах? — внимательно глянув на меня, вымолвил председатель.
— В Северо-Американских. Хотя правильно говорить Соединённые Штаты Америки.
— А вы откуда знаете?
— Бывал там.
— С самим товарищем Микояном ездили? И как там?
— Как и везде. Есть хорошие люди, есть плохие. Кто-то как сыр в масле катается, а кто-то корку хлеба не в каждый день имеет. Много разного жулья и бандитов.
— Живут-то хоть дружно? — задал самый важный вопрос Николай Иванович.
— Смотря где. На севере очень общины развиты. Страна иммигрантов как-никак и земляки друг дружке стараются помогать. На юге иначе, там каждый сам за себя и множество фамильных кланов. Восемьдесят лет назад между ними была гражданская война, вроде как за отмену рабства. Север победил, только проигравшая сторона негров до сих пор за людей не считают. Даже в сортир, нужду справить не пускают.
— Это как?
— Очень просто, висит табличка с надписью 'только для белых' и цветным путь заказан. А строить уборные для негров — деньги на ветер.
Николай Иванович неодобрительно покачал головой и сделал вывод:
— Значит, не из-за этого война случилась.
— Выходит, что так, — согласился я.
— Вот мне интересно, узнаем ли мы когда-нибудь, кто конкретно, фамилия, имя, отчество из-за кого? Кто именно решил?
Слово за слово и, не заметив за разговором в дороге промелькнувшего времени, мы оказались в Ваганово. Остановившись на обочине, я пальцем указал на пустующее от построек место, как раз где валялся крупный камень.
— Давайте здесь.
Председатель пожал плечами и согласился. Было видно, что к выбору места он относился хоть и не равнодушно, но с какой-то обречённостью, когда знаешь, что от твоего мнения решение не изменится.
Выйдя из машины, я захватил приметный колышек с красной лентой и большой молоток из автомобильных инструментов. Мне пришлось подержать вешку, а Николай Иванович, как представитель местной власти, в два удара утвердил её в земле. Наверно, нужно было напустить торжественности, как происходит, когда забивали первый или последний костыль в железнодорожное полотно или клали начальный камень. Но у нас вышло обыденно, по-рабочему — без лишнего пафоса.
— Завтра экскаватор оформит яму под фундамент, — пояснил я, возвращаясь к автомобилю. — Привезут камень и гранитные блоки, а землеройка уже сегодня начнёт прорывать параллельно дороги траншеи для кабелей. Было бы хорошо помочь рабочими руками. Придётся колодцы копать, песок утрамбовывать и землёй засыпать. Трудовой десант обещаю сытно кормить три раза в день и с оплатой не обижу. Прораба я устно предупредил, а вам официальный документ.
— Много людей выделить не смогу, — обдумав предложение, сказал председатель. — Сами понимаете, все на торфе. Но клич кину.
В принципе, понять его можно: в стране победившего социализма безработных быть не могло, по крайней мере, по отчётам. Однако редко когда бывает всё идеально. Работа на торфяных полях в основном сезонная и плохо оплачиваемая, а уже сегодня все будут знать расценки на стройке, сравнивая и делая выводы. И грамотно распределить людской ресурс, теперь для Николая Ивановича было задача номер один.
— Если вы не против, то поехали к вам, в управление, — предложил я. — Нужно решать, где генератор размещать. Опять-таки, техника дорогая и в чистом поле её не поставить, пригляд за ней нужен. Но сразу сознаюсь, шумит, зараза. По уму, для генератора отдельный сарай строить нужно. Если согласитесь, 'зубры' его за два дня возведут и с излишним грохотом что-нибудь придумают. Ну и опять, траншею рыть. Зато в случае каких-либо катаклизмов, вы при электроэнергии всегда останетесь.
В избе, где размещался сельский совет, Николай Иванович почивал меня чаем из самовара, выставив в качестве угощения баночку с мёдом. И уже с ясной головой вызнал у меня всё про генератор. Новый или нет, какой марки, сколько 'жрёт' масла, какой вид топлива и кто его должен обслуживать. А далее посыпались вопросы. Будет ли трансформаторная подстанция, а то со второй ТЭС иногда напряжение не то. На кой ляд понадобился коммутатор и помещение под него, хотя хватало простого провода с разветвителем; и почто такие сложности с канавами, когда можно всё развесить по столбам. Председатель оказался сведущ в телефонном деле, и с электричеством на 'ты', и далеко не на уровне продвинутого обывателя. А объяснялось всё просто: долгой службой в Кронштадте на Морском заводе, где энергетические установки 'его хлеб' и основная специальность, к сожалению, в прошлом. Там же он и коленный сустав повредил, но палку на людях старается не использовать, стесняется.
Вот мне и наука, не начинать врать, пока не изучил собеседника. Я-то думал предо мной кавалерист с отбитой попой о седло, а нарвался на грамотного специалиста. Нужно было выходить из положения, и я задал ему вопрос, ответ на который в любое время будет однозначным:
— Николай Иванович, время у нас неспокойное?
— Неспокойное.
— А раз так, то сами должны понимать, отчего не на столбах, а всё с запасом, надёжно и под землёй в железобетонных лотках. Да и генераторы для этих же целей, а то, что вам перепадёт, так радуйтесь. Горючее привезут в бочках, на год хватит. А можно и маленький заводик, используя отработку или метод Фишера-Тропша или Каррека по производству топлива разместить. Да тут же колонку или целую АЗС поставить, чтоб машины заправлять. Ветряки ещё выставим, так, на всякий пожарный. Тому же, кто всё обслуживать станет — выделяется автомобиль 'Бантик'. Маленький, но вездеход. Ну и оклад, естественно.
— Так генератор не один будет?
— Конечно не один. Четыре штуки.
— Так и я могу, — согласился председатель. — С ногой моей сложновато по полям бегать, а коли с коляской под жопой, справлюсь. Электрик я или погулять вышел?
— Договорились.
— А можно с собой племянника привлечь? Я-то машину никогда не водил, а он на курсы записался.
Я просто кивнул.
— Коли так на заводик и автозаправочную станцию мы людей найдём, — продолжал говорить Николай Иванович. — Да хотя бы сослуживцев своих позову или баб.
— Тогда и магазин с овощехранилищем можно построить, как в Шлиссельбурге. Они у вас на балансе будет, а вы его в аренду моим артельщикам сдадите. Осилите?
— Зачем строить? В булочной можно закуток выделить, — предложил Николай Иванович. — Это раньше, когда на стекольном, химическом и кирпичном заводах семь сотен мужиков трудилось, народу здесь было о-го-го! На поезде сменами приезжали, а теперь только еврейский колхоз 'Евселькооп '.
— Не, видел я вашу булочную, — не согласился я. — Там закуток как собачья конура выйдет. По утверждённому плану у вас мастерские будем ставить, пару цехов по ремонту и сборке. Большой пункт по обслуживанию проката. Школа вечерняя и детский сад. А это не пятьдесят и не двести, а как бы ни все четыреста рабочих мест. Давайте сделаем так: от нас современный гастроном с холодильником и складом, а в нём ваша булочная и хлебопекарня. Сами знаете, случись не дай бог что-нибудь из ряда вон, рассчитывать первое время придётся только на себя. Не откладывая, прямо завтра и начнём.
Спорить Николай Иванович не стал, только высказал напоследок свою точку зрения.
— Если бы я сегодня не увидел что сотворено на берегу, то записал бы вас в пустобрёхи. Только не таите на меня обиду. Прожекты у вас от земли до неба. Приезжал к нам в прошлом году один товарищ, в Киеве академию окончил. Обещал многое, рассказывал красиво. Сейчас, наверно, в Туруханском крае работает, ёлкам перед распиловкой тезисы разъясняет. Так что имейте в виду, смотреть за вашими 'зубрами' я буду в оба глаза.
* * *
Вечером коллектив санатория отправлялся в Мариинский театр. Хоть он и имел другое название (Ленинградский государственный ордена Ленина академический театр оперы и балета им. С.М. Кирова), все называли его в честь императрицы Марии Александровны — Мариинка, как повелось с 1860 года. Про погоревший театр-цирк, на месте которого и стояло это великолепное здание, часто вспоминали в анекдотах, но это было давно. Как по мне, стоя у специальной двери в храм культуры, где принимали крупные букеты для дальнейшего проноса в уборные артистов, должно было думаться о чём-то возвышенном, но как назло на ум приходили всякие фривольные рассказы, скабрезности и пошлости о быте балерин. Виной тому стал фельетон, прочитанный за несколько часов до этого события. Ленинградская сатира всегда была на высоте и высеянная нива Николаем Эрдманом на пару с Владимиром Маасом щедро давала всходы талантливых сатириков, несмотря на репрессии и ссылки в места не столь отдалённые. Но вернёмся к букету. Впервые цветы стали дарить на представлениях итальянской танцовщицы Марии Тальони, покорявшая Петербург своими стройными ножками сто лет назад. Она имела ошеломляющий успех у публики и поговаривали, что вынесенные после выступлений на сцену корзины с цветами были от самого Николая I. С тех пор объёмные инсталляции флористов передавались служащим театра в специально установленном месте. Ведь иные подарки одному человеку было даже затруднительно поднять. И тот секрет, раскрытый фельетонистом, о возвратах цветов за полцены в лавку Гостиного двора, где обычно они покупались, подводили меня к нехорошим мыслям. Ладно цветы, но неужели лежащие внизу корзины дюжину бутылок французского шампанского 'Пайпер-Хайдсик' (Piper-Heidsieck) так же сдадут? Тем не менее, как поступят с подарком, это личное дело одариваемого артиста. Так что, быстро подписав открытку от лица работников санатория, я посчитал свой долг служителям Мельпомене выполненным и вернулся к ожидающему меня коллективу.
Сегодня давали Фауста и, читая афишу, можно было узнать о служащих. Так балетмейстером выступал Чабукиани, художниками Ходасевич и Басов, режиссёром Печковский, а дирижировал Ельцин. К культуре, которая в Северной столице всегда звучит с большой буквы, ленинградцы относились с большим уважением. Поэтому все близкие к культурной антропологии жители центра, несмотря на погоду и расстояние, устремились на балет на всех видах транспорта. Сливкам местного общества представилась возможность, надев лучшие костюмы и вечерние туалеты, 'выехать в свет', как это было принято раньше, немного позабыто позже, но вновь оказалось востребованным сейчас. Очаровательные дамы могли показать себя и свои бриллианты, меховые манто, страусовые перья или что-нибудь скромнее, к примеру, перешитое из занавесок прошлогоднее платье и не совсем заношенные туфли, но обязательно показать. Конечно, ударить лицом в грязь и продемонстрировать нищету врачебного корпуса я не мог. За пару дней до этого события, секретарь в приказном порядке по специальной таблице сняла мерки со всех, кто изъявил желание попасть на балет, раздала журналы 'Vogue' с буклетами, дабы иметь представление о моде и я расстарался.
Советские люди в начале сороковых отстали от жизни — скажете вы. Да, отстали, но не на ту пропасть, где не разглядеть ни конца, ни края — оправдались бы защитники. Может не стоит оголтело и бессмысленно подвергать всё сравнению, так ведь что-то важное и истинное можно упустить. Я помню, как приехал в Ленинград с жёлтыми чемоданами, настолько огромными, что в вестибюле гостиницы услышал мнение: 'Ещё один решил, что здесь ничего невозможно купить. Ещё бы лошадь с собой притащил'. Весь день я провёл в экскурсиях и, бродя по улицам Северной Пальмиры, пребывал в будоражащем состоянии щенячьего восторга. Я как будто впервые вышел на улицу из дома. Всё было другим! Взгляды, обороты речи, газеты, деньги, машины, грузовые телеги. Отличалась даже еда, набережная, памятники и, конечно же, люди и их одежда. Не знаю, почему это так поражало меня, но так оно и было.
Быть может, советская мода была обособлена, остерегалась опускаться с головой в этот омут исследования подачи человеческих пороков в виде создания матерчатой обёртки, и хотела оставаться собой. Ведь быть собой — это вовсе не значит потворствовать своим инстинктам. Сложность оставаться собой заключается как раз в преодолении этих соблазнов, особенно в личном самоограничении, а не в бесконечной бессмысленной призрачной свободе от всего. Но тогда стоит одеть всех в монашескую рясу и перестать отличать 'красивое' от будничного, культивируя массовую серость? Но вот вопрос, как культивировать массовую яркость при образовавшейся нищете?
