— Это значит лишь то, — заметил полковник Кристиан, — что в конце недели люди в Лондоне заканчивают работать. А когда у горожан с тягой к потрошительству появляется свободное время, они идут прогуляться по ночному Ист-Энду. В ночь на субботу или воскресенье им не надо спешить в удобную мягкую кровать, чтобы хорошенько выспаться перед началом тяжелых трудовых будней, достаточно отдаться хищническому инстинкту без оглядки на время, а отоспаться можно будет и в выходной день. Вот тебе и вся астрология. Поверь, даже оккультисты где-нибудь да работают с понедельника до пятницы.
— А белые, стало быть, — решил сострить Том, — поднимаются на поверхность тоже в выходные, чтобы поживиться кровушкой отдохнувших и набравшихся сил горожан?
— Если хочешь узнать наверняка, можешь завтра ближе к трём часам ночи прогуляться по Ист-Энду. Массу незабываемых впечатлений гарантирую.
— Нет уж, спасибо, — поспешил ответить на его предложение Томас, — предпочитаю проводить свободное время в более подходящей компании.
— Ты служащий Общества, — на всякий случай напомнил Вильерсу полковник. — Чем же тебе не подходят белые?
Томас не ответил, а только потупил взор. Полковнику стало понятно, что всё это время Вильерс смотрел на него, но видел не коллегу, а исключительно кровопийцу. Видимо, зря сэр Джеймс решил скрыть от молодых сотрудников истинную сущность полковника, и теперь Томасу не давала покоя его кровопийская природа.
— Знаешь, Вильерс... — начал было полковник, но тут же осекся, — можешь мне не верить, но я не очень-то знаком с жизнью подземников. Если бы не служба, я бы и близко к ним не подходил. Что творится у белых в головах, мне понять трудно, а говорить с ними на одном языке порой и вовсе невыносимо.
— А почему?
Вопрос от служащего Общества не мог не поразить полковника своей наивностью. И всё же он терпеливо пояснил:
— Вот ты считаешь белых себе подобными?
— Нет, — тут же последовал категорический ответ. — Пусть все мы и homo sapiens, но они даже внешне не похожи на живых людей.
— Правда? — ухмыльнулся полковник. — Стало быть, ты видел хоть одного белого, раз так рассуждаешь.
Том промолчал, да и полковник прекрасно знал, что бы ответил Вильерс. Вместо этого он спросил:
— Но и меня ты не считаешь человеком, так ведь?
— Я... — начал было Томас, по полковник поспешил прервать его.
— Не надо, Вильерс, я прекрасно знаю, что ты хочешь сказать, и что на самом деле ты думаешь иначе. А почему, Том? Что во мне есть такого, чего нет у тебя? Две руки, две ноги, голова на плечах — ничего лишнего. Но ты ешь мясо животных, а я пью кровь людей. Корова отдает тебе свою жизнь сразу, а я забираю её у человека по чуть-чуть, совсем немного, что останется и ему, и хватит мне. Что в этом ужасного?
Но Том не стал отвечать на это почти риторический вопрос, и продолжил внимать нежданному откровению.
— Я не просил для себя такой участи. Даже представить не мог, что однажды начну пить кровь, что к шестидесяти годам не постарею, что переживу всех своих детей, внуков и правнуков. Это печальная участь, видеть, как умирают все кого ты знал. Порой, стоя у очередной могилы, начинаешь завидовать тому счастливчику, что вырвался из лап этого суетного мира, ведь мне суждено остаться здесь навсегда. Но даже в самые тяжкие минуты я не переставал считать себя человеком, мне это и в голову не приходило. И моей единственной супруге тоже. Она думала, что меня сразила неизлечимая болезнь и с ней нужно только свыкнуться. Почему-то она приняло мою новую суть легче, чем я сам. А после, мне стало всё равно. Я не чувствовал собственной исключительности тогда, не чувствую и теперь. Но почему-то её видишь ты.
— Вы пьете кровь и живете уже пять столетий, — наконец прервал монолог полковника Том. — Я бы сказал, что это принципиальное отличие.
— И только-то? — апатично заключил полковник Кристиан и заметил, — В Обществе придумали называть подобных мне кровопийцами. Никогда не слышал, чтобы мы так о себе говорили.
— А как вы говорите?
— Угадай.
— Я не знаю, — сразу же сдался Томас. — Наверное, какое-то специфическое самоназвание на древнем языке.
Полковник покачал головой.
— А что же?
— Ничего.
— То есть?
— Нет никакого самоназвания. Никакого термина или заковыристого словечка я никогда не слышал. Ничего этого вечноживущим не нужно, потому что мы не особая раса или племя. Мы ходим под тем же солнцем, что и смертные, живем в наших с вами городах, поступаем на службу, снимаем жилье и делаем всё то, что и остальные. Стало быть, сходства у нас намного больше чем различий. Кровопийцы такие же люди, просто занимают особую социально-пищевую нишу.
— А белые? Скажете, что они такие же кровопийцы, только живут в другом месте и выглядят малость по-другому?
— Это не самое важное, как они выглядят. Они мыслят иначе, вот что главное. Я не такой как они, ты не такой как они. Они живут внизу, мы живем наверху. Они слепнут и кожа их обгорает на солнце, мы чахнем и ничего не видим в темноте. Они добровольно стали отшельниками, мы же продолжаем жить в миру. Когда-то белые знали нашу жизнь, мы же не понимаем их быт вовсе. Для нас они даже не иностранцы, они — обитатели другого мира, иной вселенной, которую нам не постичь и не представить. У них действительно есть самоназвание, есть и свои подземные анклавы, где заведены собственные порядки. И смертные для них не равные — не соседи по дому, не коллеги по службе, не начальники и не подчиненные. Вы — сосуд жизни вечной, и отношение к вам соответствующее. На самом деле, белые — это люди, но они отказались ими быть. А я нет.
Понял ли Вильерс что-нибудь из сказанного, полковник не знал, но хотел верить, что хотя бы с годами Томас перестанет косо на него смотреть и, подобно сэру Джеймсу сможет довериться ему как коллеге с долгим жизненным опытом.
21
Шли дни, вечера соединялись с ночами и растворялись в утренних сумерках, а служебные успехи Томаса Вильерса в доме Флоренс Фарр ограничились лишь обнаружением двадцати пяти карточек с изображением разноцветных кругов, квадратов, полумесяцев, треугольников и овалов. Том предположил, что это ещё одни гадальные карты, вроде тех, с египетскими сюжетами, и отложил геометрические вариации как малоинтересные. Ничего, что могло бы заинтересовать Общество, среди вещей Флоренс он так и не обнаружил.
Правда, пара косвенных свидетельств в квартире заставили Вильерса заподозрить, что он не единственный мужчина, кто делит ложе с Флоренс. Стоило ему только намекнуть на свои сомнения, как женщина поучительным тоном заявила:
— Знаешь, милый мальчик, в наших отношениях не должно быть ревности. Я ведь не допытываюсь, с кем ты проводишь время, когда уходишь от меня. Так и ты не спрашивай. Ты мне не муж, а я — свободная женщина. Один Пигмалион уже пытался вылепить из меня идеальное создание, даже не спросив, хочу ли я этого.
— И ты с ним порвала? — в надежде спросил Том.
— Разумеется. И поступлю так с каждым, кто решится повторить его эксперимент.
— Фло, я вовсе не желаю посягать на твою свободу или учить жизни, это ведь было бы глупо с моей стороны. Я просто хочу честности...
— А я хочу доверия — произнесла Флоренс и пронзительно посмотрела ему в глаза, словно заглянула в душу. — Это очень важно. Просто доверься мне и не думай о глупостях.
И Том старался больше не думать, ведь его поразила болезненная влюбленность, от которой не хотелось искать исцеления.
Связь с Флоренс изменила всё в его жизни. Ни один его мимолётный роман до этого, не шёл ни в какое сравнение с нынешними переживаниями. Роковое влечение приносило Тому немало минут блаженства, и вместе с тем он чувствовал себя морально раздавленным, потому что не видел во Флоренс ответного огня. Он делал всё возможное, чтобы доставить удовольствие любимой, но результата не было. Мысль, что Флоренс дарит ему наслаждение, а он ей нет, не давала Тому покоя, и потому во время близости он не мог думать ни о чём другом, кроме как о неизбежной неудаче.
Но Флоренс, похоже, вовсе не беспокоила ни собственная фригидность, ни переживания любовника по этому поводу. А Томас продолжал мучиться и корить себя за неопытность, а заодно и молодость. Он даже не мог поговорить с Флоренс о своих терзаниях, потому что не знал как — эмоциональной близости между ними так и не возникло.
И вот снова Флоренс выскользнула из постели, стоило только Томасу обессилено откинуться на подушку. Эти отлучки происходили постоянно и неминуемо, и Тома они не могли не раздражать. На этот раз Флоренс расположилась за письменным столом и, приготовив бумагу, занесла над ней ручку, словно чего-то ожидая.
Томас наблюдал за Флоренс, пока та что-то увлеченно писала. Она даже не услышала, когда он окликнул её по имени, настолько это занятие поглотило всё внимание женщины. Но больше всего Тома удивило, что Флоренс водила ручкой по бумаге справа налево.
Заинтересовавшись, он подошел к возлюбленной, чтобы увидеть, чем же она так увлечена, но Флоренс никак не отреагировала на его приближение и всё продолжала писать. Вглядываясь в записи через её плечо, Томас с удивлением для себя понял, что не только не знает, на каком языке они выполнены, но даже не узнает алфавита. Чем-то аккуратные строчки отдаленно напоминали арабскую вязь, но это, определенно была не она. Да и откуда лондонской актрисе знать арабский?
Том терпеливо дождался, когда она, наконец, испишет двадцать третью страницу текста на неизвестном языке, и только тогда вернулся в постель. Словно выйдя из транса, Флоренс перестала казаться безвольной куклой и снова стала собой. Том внимательно проследил, как она, аккуратно собрала рукопись и положила её в секретер. Только после этого он осторожно поинтересовался:
— Что ты писала?
— Это не я.
— Как это? Я же сам только что видел...
— Ты видел, как моя рука водит ручкой по бумаге, — загадочно улыбнулась Флоренс, — вот и всё.
Том озадаченно захлопал глазами не понимая, шутит она или просто издевается. Тихо смеясь, Флоренс подошла и нежно обняла обидевшегося любовника, что сидел на краю кровати, и прильнула к его обнаженной спине.
— Не дуйся, мальчик...
— Вот именно, что для тебя я просто мальчик, которого можно дурачить, — оскорблённо выпалил он.
— Остынь, — продолжала успокаивать его Флоренс, — я ведь предельно честна с тобой. Даже сейчас.
— Выходит, твоя правая рука живет отдельной от тебя жизнью. Куда уж честней!
— Просто ты никогда не слышал о самопроизвольном письме.
Прикосновение теплых губ к плечу немного успокоило Тома и он заинтересованно спросил.
— Что это такое?
— То, что ты видел.
— Самопроизвольно, означает, что ты пишешь, не контролируя свои действия?
— В моем сознании возникают мысли, удивительные и непостижимые, но вовсе не мои.
— Разве так может быть?
— Не спеши считать меня сумасшедшей.
— Я вовсе не... — хотел было оправдаться Томас, но Флоренс продолжала объяснять:
— В этом мире есть материи недоступные неподготовленному разуму. Кто-то проживёт долгую жизнь, но так и останется слеп и глух к зову сокрытого мира, а кому-то посчастливится услышать его и даже увидеть. Но обретя новые знания, посвященный будет осмеян слепцами.
На этом Флоренс замолкла и с грустью опустила голову на плечо Томаса.
— Я не буду смеяться, — пообещал он, — и считать, что у тебя помутился разум, тоже не буду.
— Я знаю.
— Так ты расскажешь?
Ладонь Флоренс медленно заскользила по его груди:
— Ты не поймешь, мой милый, нежный мальчик. Пока ещё ты слеп и глух.
— Тогда научи меня слышать и видеть по-настоящему, как ты.
Флоренс притянула Тома к себе настолько близко, что запрокинула его голову себе на плечо. Она смотрела на него так пристально, глаза в глаз, что даже малейшая фальшь в его ответе не смогла бы ускользнуть от неё.
— Ты ведь совсем не понимаешь, о чём просишь.
Но Том был непреклонен:
— Но хочу понимать тебя, видеть, слышать, осязать то же, что и ты.
— Есть грань, переступив через которую, человек уже никогда не станет прежним. Материальная вселенная лишь часть реальности, и при том, не самая важная. Человеческая воля способна заглянуть за границы материи, нужно только искренне захотеть.
— И я этого, правда, хочу, — искренне заверил её Том, но Флоренс продолжала его предостерегать:
— Для простого человека путь просвещённого не что иное, как путь тьмы и безумия. Если ты хочешь познать сокрытые тайны природы, то должен быть готов, что многие отвернутся от тебя и станут называть последними словами. Ты готов терпеть оскорбления от друзей и родителей, зная, что они неправы? Ты станешь мириться с насмешками глухих слепцов?
— Я сделаю все, чтобы измениться. Только скажи, как это сделать.
— Я покажу, — улыбнулась она, — и ты увидишь сам.
На следующий день Флоренс подала Томасу бумагу с машинописным текстом и попросила вписать в неё своё имя. Странный текст извещал, что он, Томас Вильерс обязуется хранить в секрете доверенные ему тайны и ни в коем случае не станет копировать предоставленные ему документы и не покажет их тем, кому знать о них не нужно.
— Что это? — поинтересовался обескураженный Томас.
— Твое письменное заверение, что не скажешь лишнего. Ты ведь ещё не передумал вступить на путь изучения тайных наук?
— Нет, конечно, я ни от чего не отказываюсь, — поспешил заверить её Том.
Похоже, Флоренс этот ответ удовлетворил и, улыбнувшись, она спросила:
— Как ты относишься к Сократу?
На самом деле древнегреческий философ был глубоко безразличен Тому, но, чтобы не огорчать Флоренс, он ответил:
— Хорошо отношусь.
— Тогда, познай самого себя.
Произнеся это, она вписала в прошение латинскую фразу "Cognosce te ipsum", после чего Тома подписал бумагу. На следующий же день он сообщил полковнику:
— Флоренс приглашает меня вступить в Орден Золотой Зари.
— Ну надо же, — меланхолично протянул тот, — какое доверие. Похоже миссис Эмери не нашла лучшего способа сохранить в тайне свои оккультные увлечения, как втянуть тебя в свою секту.
— Что мне теперь делать?
— Что она скажет, то и делай. В конце концов, не всякий раз выпадает шанс вступить в настоящее тайное общество. Будешь, так сказать, нашими глазами и ушами в стане неприятеля.
— Но как же? — поспешил возмутиться его словам Том, — Если я вступлю в Орден, то мне нельзя будет говорить о нём ни с кем из посторонних.
Полковник сурово глянул на подчиненного, отчего Тому сразу стало понятно, насколько он не прав.
— Вильерс, у тебя от неземной любви к миссис Эмери совсем мозги ссохлись? Нет, всё-таки твой отец не зря за тебя волнуется. Ты что, всерьез собрался стать черным магом, или всё же помнишь, где служишь?
— Я помню, — сквозь зубы процедил Том. — Но нарушать клятвенные обязательства неправильно.
— А об обязательствах перед Обществом ты случайно не забыл? У нас, знаешь ли, не бакалейная лавка, а серьезное закрытое учреждение, законспирированное не хуже того Ордена Золотой Зари. К тому же, мы подотчетны только королеве, и не стоит обманывать её доверия, отдавая предпочтение кружку оккультистов. Ты все понял?
