— Так вы, профессор, поднаторели в генеалогии?
— Конечно. С тех пор, как я начал заниматься изучением порфирии и гемофилии, пришлось досконально исследовать родственные связи Ганноверов и прочих их родственников. И вот, что я тебе скажу, мой мальчик — если Ганноверам не безразлична судьба их ближайшей родни, в особенности русских кузенов, им бы не мешало откомандировать тебя с личной рекомендацией в Петербург. Для наблюдения за гессенской ветвью болезни, так сказать.
— Я боюсь, это невозможно, — поспешил заверить его Рассел. — Как сотрудник Общества я не могу покинуть...
— Да, да, мой мальчик, ты прав, здесь ты нужен Ганноверам не меньше. Но это ваше Общество, может найти человека для подобной миссии, уж коль скоро вы служите лично королеве.
— Когда-то давно такой человек уже был найден, — кивнул Рассел. — И это были вы.
Старик раздраженно махнул рукой.
— Но теперь-то я не в том возрасте, чтобы переезжать в холодную дикую страну. Я, в конце концов, стар, мне восемьдесят семь лет, я не могу долго путешествовать без внуков... Кстати!
На лице профессора заиграла коварная улыбка.
— Вы что-то придумали? — поинтересовался доктор Рассел. — Нашли выход из ситуации?
— А что если Романовыми займется Пауль?
— Мистер Метц? — недоверчиво переспросил он.
— А почему нет? Мальчику уже тридцать пять лет, пора бы ему чем-то заняться самостоятельно, без напутствий деда. Он довольно-таки не плохой хирург. Не гений своего дела, но все же, сносный специалист.
— И вы думаете, он согласится переехать в Российскую Империю?
— А куда он денется? — хохотнул старичок. — Его отец как раз родом из Польши, так что, это будет почти возвращением на историческую родину.
— Тогда есть смысл устроить этот переезд, чтобы мы могли отследить у наследников Романовых течение гессенской болезни. Но в таком случае, я должен вам кое-что показать, — в задумчивости протянул Рассел. — Вернее вам и мистеру Метцу.
— Интригуешь, Джонни? — хитро сощурился профессор.
— Это одна экспериментальная разработка. Она как раз связана с физиологией крови.
— Интересно-интересно.
— Но, я хочу предупредить, если вы это увидите, обратного пути не будет.
— Ну, хватит пугать старика. Я не придаю огласке секретные исследования, — и лукаво добавил, — но только если сам в них участвую.
На следующий день Рассел пригласил профессора Книпхофа и доктора Метца, как и сэра Джеймса с полковником Кристианом в свой дом. Полковник крайне неохотно согласился сопровождать Грэя. Что-то внутри ему подсказывало, ничего хорошего появление Книпхофа в доме медика не предвещает.
— Что Рассел собирается делать? — спросил полковник у сэра Джеймса.
— Вы и сами знаете, что.
— Я понимаю, что он хочет показать профессору Мери. Но зачем? И почему я должен при этом присутствовать?
— С точки зрения медицины, у вас с ней много общего.
— Мужская и женская особь, это вы хотели сказать?
— Ну, полковник, не надо создавать проблему на пустом месте. Никто не считает вас новым видом примата в зоопарке.
— Большое спасибо, мне сразу полегчало.
Но при виде Книпхофа, на душе полковника тут же стало тяжелей. Профессор с внуком внимательнейшим образом рассматривали банку с белой коброй Сатой.
— Наверняка она долгое время прожила в пещере, — предположил доктор Метц. — У многих видов насекомых, обитающих исключительно под землей нет окраса, он им просто не нужен. Но чтобы пресмыкающееся... Где вы нашли эту особь?
— Вы правы, — ответил Рассел, — эта змея долгое время прожила в абсолютной темноте под землей.
Метц поднес банку ближе к окну, отчего змея недовольно зашипела и спрятала голову в собственные кольца.
— Да-да, — кивнул Рассел, — она не терпит света.
— Удивительное создание, — произнёс Метц, ставя банку обратно на стол.
— Что может быть интересного в побелевшей гадине? — проворчал профессор. — Змеи ползают, где им вздумается и нечему тут удивляться.
— Вот если бы люди жили под землей, — неожиданно для всех с издевкой протянул полковник, — интересно, как бы они выглядели?
— Они бы просто не выжили, — тут же ответил Метц, и, улыбнувшись, принялся объяснять дилетанту, почему. — Под землей нет света, а значит, нет растительности. Нет растительности — нет пищи для людей или для животных, которые могли бы стать людской пищей.
— Так может подземные люди научились питать свои силы другим, более оригинальным способом?
Рассел прожигал полковника сердитым взглядом, ведь разговор пошел не так, как он планировал.
— Полковник, вы несколько опережаете события, — сквозь зубы процедил он.
— Простите, что отнял ваши реплики, — без тени раскаяния ответил ему полковник. — Наверное, вы собирались преподнести их куда эффектнее.
— Вы хотите взять эту миссию на себя? — с нескрываемым раздражением произнёс доктор.
— Нет, Рассел, я просто не в восторге от спектакля, который вы тут собираетесь разыграть. Лучше покажите всё, что собирались, и покончим с этим.
— Джонни, — обратился к нему профессор, — о чём идет речь?
Пока Рассел собирался с мыслями, полковник поспешил ответить за него.
— О хозяйке кобры. Рассел, может, выпустите её из своей лаборатории? Ваши гости уже не на шутку заинтригованы.
Не отрывая презрительного взгляда от полковника, Рассел подошел к окну и быстрыми резкими движениями принялся задергивать шторы.
Пока Джеймс Грэй, не менее гостей, смущенный перепалкой своих подчиненных, зажигал единственную свечу, доктор Рассел успел открыть лабораторию и вывести пленницу.
Полковник не хотел смотреть на смущенную и взволнованную женщину, он наблюдал за реакцией Метца и Книпхофа. Старик никак не выказал свои эмоции, только нахмурился. На Метца появление белой женщины оказало куда большее воздействие. Глаза доктора от удивления широко распахнулись, а страх заставил слегка побледнеть.
— Это Мери, — наконец представил её Рассел. — Много лет назад она спустилась в подземелья Египта и провела там большую часть своей жизни. Как видите, глаза, кожа и волосы Мери приобрели нехарактерный цвет даже для жителей Северной Европы.
Мери с тревогой бросала взгляд то на незнакомцев, то на Рассела, пока профессор не обратился к ней:
— Чем же вы там питались, деточка?
— Мне не нужна пища, — тихо ответила она, глядя на старика.
— Какая глупость, еда нужна всем.
— Мери не человек, в привычном для нас понимании, — пояснил Рассел.
— А кто же?
На этот вопрос женщина ответила сама:
— Я — рожденная дважды. Мать дала мне смертную жизнь, а посвященные — жизнь вечную.
Наступившую паузу прервал доктор Рассел:
— Я думаю, лучше будет все наглядно продемонстрировать.
Мери доверчиво позволила доктору держать себя за руку и не успела заметить, как он приставил лезвие скальпеля к её ладони. Женщина вскрикнула и отпрянула от истязателя, но он перехватил её запястье и поднес почерневшую от крови ладонь ближе к свече. Мери зажмурила глаза и отвернулась от мучающего её света вблизи, а медики послушно уставились на рану.
— Как видите, — начал Рассел, — кровь подземных жителей имеет нехарактерный черный цвет. На самом деле он всего лишь темно-красный, самый темный, какой только может быть.
Доктор промокнул ладонь Мери салфеткой и присутствующие увидели, что рана не слишком глубока.
— Всего за несколько минут мягкие ткани успели регенерироваться, хоть и не до конца. То же самое произойдет, если ранение будет куда серьезней и заденет внутренние органы. Правда и займет такое заживление больше времени.
Наконец Рассел поддел лезвием запекшуюся корочку на месте пореза и снял её. Кожа под ней оказалась гладкой и чистой, будто никто её не рассекал.
— Это называется абсолютной регенерацией. Какой бы ущерб не был нанесен телу, в кратчайшие сроки оно восстановит первоначальный вид.
— У вас будет что-нибудь выпить? — не выдержал доктор Метц.
— Конечно. — Рассел отпустил напуганную Мери и поспешил налить впечатлительному доктору бренди, на ходу продолжая рассказ. — Фактически, такая способность к регенерации исключает всякую возможность старения.
— Вечная молодость? — уточнил Метц, принимая из рук Рассела стакан.
— Вечная жизнь, — довольно улыбнулся тот.
— Боже, — осушив стакан залпом, Метц воззрился на помалкивающего полковника. — Я же видел вашу рану... и кровь! Я даже прооперировал вас!
— А я предупреждал, — бесстрастным голосом произнёс тот, — что не стоит этого делать.
— Профессор, — склонился Метц к деду, в задумчивости разглядывавшего спрятавшуюся в углу Мери, — вы же сами присутствовали при той операции. Вы понимаете, что это значит?
— Да, Пауль. Я уже давно это понял.
— Простите, — возмущенно вопросил полковник, — что это вы успели понять, когда ваш внук копался в моем чреве?
Доктор Метц хотел было возразить на такую грубость, но дед не дал ему вставить и слова.
— Я видел ваши кишки, — невозмутимо ответил старик, — они настолько сужены, что напоминают кровеносные сосуды. И я сделал вывод, что пища вам совсем не нужна. А ещё я видел шрам от кылыча, старой турецкой сабли, напротив селезенки. Я ведь правильно определил?
— Верно, — признался полковник. — Как вы это поняли?
— Я же анатом. За свою жизнь я обследовал немало убиенных холодным оружием. Чем их только не резали...
— Но сейчас не те времена...
— Вот именно, что не те, усмехнулся Книпхоф. — Сейчас и от турецкой сабли редко помирают. Но в молодости я видел труп одного человека, после того как муж любовницы убил его коллекционным кылычом.
— У вас прекрасная профессиональная память, — восхитился Рассел.
— Что есть, то есть, — задумчиво пробормотал старик, после чего обратился к полковнику. — Так сколько же вам лет?
— Раз в пять больше чем вам, — холодно ответил тот.
— И как же вы нашли источник вечной жизни? — всё любопытствовал профессор.
— С чего вы решили, что я его искал?
— Но ведь это очевидно. Вы обрели эликсир вечной жизни, а это стоит немало трудов и поисков.
— Эликсир жизни? — усмехнулся полковник. — Он в ваших венах, профессор.
— Что вы имеете в виду? — нахмурился старик.
— Я внимательнейшим образом прослушал вашу рождественскую лекцию о поисках бессмертия, и укажу на главную ошибку ваших рассуждений. Человеческая кровь и есть источник вечной жизни, вот только не для смертных.
— И как я должен вас понять?
— Я пью кровь, — прямо заявил он. — И Мери тоже. Вот и весь секрет.
— Полковник хочет сказать, — взял слово Рассел, — что кровопийство лишь следствие, а не причина бессмертия. Но почему немногие из людей обретают вечную жизнь нам до сих пор неизвестно.
Но профессор Книпхоф не сдавался и сыпал вопросами:
— Разве вы, полковник, не посвятили себя королевскому искусству? Разве не великое делание дало вам награду за ваши труды?
— Я потомственный военный, а не алхимик, — отрезал полковник и спросил, — Вы случайно не по этому так охотно познакомили меня с вашим приятелям Эйтоном? Думали, мы с ним родственные души?
— Однако он точно понял вашу суть, — хитро заметил старик. — Помните, я рассказывал вам историю об ожившем банкире? Я знал, вы поймете её правильно. Ведь тот человек одной породы с вами. Вам известно его подлинное имя?
— Известно, — признал полковник, — и именно поэтому я вам его не назову.
— Это и не важно, — отмахнулся профессор. — Главное, что бессмертие не миф и подобных вам не так мало.
— Так вы поэтому начали раскапывать могилы? — вдруг догадался полковник, припомнив историю о дважды похороненном банкире и о страсти Книпхофа к осквернению могил, что довела его до тюрьмы. — Вы всерьёз искали вечноживущих в земле?
— Так и это создание жило под землей, разве нет? — Профессор обратил взор к Мери, о которой уже успели позабыть, и спросил, — Деточка, зачем же вы живете в темноте? Это же совсем неудобно. А человеческая кровь, где вы её там ищите? Посмотрите на полковника Кристиана — статный мужчина, полный сил и здоровья. А на вас же просто страшно смотреть. Давайте, выходите из подполья, доктор Рассел вам поможет адаптироваться. Знаешь, Джонни, тут нужна продуманная до мелочей реабилитация. Я думаю, для начала стоит понемногу открывать шторы в комнате, самую малость каждый день, и...
Дальше полковник не стал слушать, и, бросив краткое и не слишком вежливое прощание, покинул квартиру Рассела.
С тех пор Мери стала для Книпхофа интересным экземпляром из коллекции диковинок Рассела, и с этим ничего нельзя было поделать. Полковник терпел такое положение вещей лишь в силу того что, профессора не причинял Мери душевных страданий, а напротив, обещал помочь ей вернуться к солнцу, под чьими лучами она снова сможет ходить без боли и страха. Полковник был даже рад, что к Мери вновь вернутся краски лица, и она увидит современный мир собственными глазами, а не будет представлять его по сказочным историям своих подземных соплеменников, которые сами ничего о жизни и быте смертных не знают. Но как Книпхоф задумал провести такую адаптацию, да еще в сжатые сроки, полковнику оставалось только гадать.
50
Из недели в неделю полковник Кристиан поднимал перед сэром Джеймсом вопрос об освобождении Мери и всякий раз получал отказ с неизменной формулировкой:
— Доктор Рассел ещё не закончил свои исследования. Пока он не даст добро, даже и не думаете вновь заводить со мной этот разговор.
Отправившись к главному медику Общества, полковник хотел незамедлительно получить от него объяснения, и потому не сдерживал бушующих эмоций, когда вопрошал:
— Что вы задумали, Рассел? Вы уже показали Книпхофу всё, что только можно. Что дальше?
Доктор лишь холодно ответил:
— Если я начну объяснять, вы вряд ли поймете все медицинские тонкости.
— А вы постарайтесь говорить на английском языке.
С явной неохотой доктор Рассел произнёс:
— Вы никогда не задумывались, почему в пирамиде Хеопса так и не найдена его мумия?
Вопрос показался полковнику странным, но он всё же ответил:
— А с чего бы Хеопсу быть похороненным в пирамиде, а не как другим фараонам — рядом в некрополе? В том самом некрополе, где десять лет назад гуляла Мери.
— Но в пирамиде найден саркофаг, — заметил доктор и со значением прибавил, — пустой.
— И что, по-вашему, Хеопс его покинул? Рассел, мне кажется, вы скатываетесь в тот же сказочный омут, что и Стэнли.
— Я ясно слышал, — понизив голос, продолжал доктор, — как Мери назвала пирамиды местом перерождения. Теперь вы понимаете, почему в Египте, если и находят усыпальницы фараонов, то зачастую пустые.
— Потому что их разграбили ещё в древности, — не сдавался полковник.
— Безусловно. Но скажите, зачем ворам мумии? Куда они их девали?
— Я могу предположить только паталогический вандализм и надругательство над останками.
— И какой в них смысл?
— В вандализме и осквернении никогда нет смысла. Это исключительно проявление чувств, а никак ни разума.
Рассел разочарованно покачал головой и произнёс:
