— Наверное, Биллиам Йейтс солидарен с вами, раз состоит в Ордене и даже продвинулся в высший круг. Он ведь тоже состоял в Теософском Обществе, пока его не исключили.
Эйтон развел руками.
— Я не перестаю удивляться, откуда вы всё это знаете?
Полковник лишь улыбнулся, но свой источник раскрывать не стал, а поинтересовался:
— И всё же, чем не угодил мадам Блаватской молодой ирландский поэт?
— Видите ли, брат "Демон" весьма неразборчив в астральных связях. Я имею в виду, он слишком неосторожен в общении с планетарными духами. Я не раз предупреждал его об опасности игр со стихиалиями, но он очень самоуверен, чтобы воспользоваться моими советами. Но я не обижаюсь, в его возрасте я бы тоже не стал прислушиваться к стариковскому ворчанию. А мадам Блаватской его вольность не пришлась по душе.
— И насколько, по-вашему мнению, опасны сущности из иного мира?
— Все зависит от мага, их призывающего. Вот, например, Элифас Леви писал книги по теоретической ритуальной магии, хотя сам её, как правило, не практиковал. Но однажды он провел обряд некромантии.
— Это как-то связанно с мертвецами?
— Да. Он вызвал дух Аполлония Тианского, известного философа-странника и чудотворца. Когда Леви прочёл заклинание, то почувствовал, как земля под ним завибрировала, а миг спустя он увидел, как перед алтарём появился дух в сером саване. Леви это напугало, и он почувствовал пронзительный холод по всему телу и оцепенел настолько, что и слова не мог произнести — ни одного приказания или заклинания. Затем призрак коснулся его руки и Леви потерял сознание. Так и закончился этот ритуал. Рука его болела ещё несколько дней, и надо отдать должное незадачливому некроманту, он сильно сомневался, что на его зов пришел сам Аполлоний.
— А кто же?
— Ну, мало ли что или кто блуждает в запредельном мире. Главное, что Леви предостерегал своих читателей бездумно заниматься подобными ритуалами, так как они очень опасны для человеческого здоровья.
— Предостерегать-то предостерегал, а книжонки пописывал, — проворчал Книпхоф.
— Он был теоретиком, Юлиус, а не практиком.
— Вот-вот. Почему книжный червь, не выходя из своей коморки, может указывать молодым дурням, как проводить магические ритуалы? Это просто не слыхано! Вот я — преподаватель анатомии в университете Людвига-Максимилиана. Я же не на пальцах показываю студентам, как проводить вскрытие. После того, как они прослушают мою лекцию, их допускают к практическим занятиям, заметь, под моим личным руководством. Я, в отличие от этого самозваного Леви, отвечаю за каждое свое слово и действие, и не ввожу в заблуждение молодые неокрепшие умы.
— Почему вы назвали Элифаса Леви самозваным? — поинтересовался полковник.
— Да потому что его настоящее имя Альфонс Луи Констан. В молодости он готовился стать священником, а когда стал баловаться оккультизмом, его изгнали из семинарии.
— Немало французских священников ступило на этот путь, — добавил бывший викарий.
— Неужели? — не поверил его словам полковник.
— Например, аббат Буллан. К слову, он скончался два года назад, наконец-то... — со вздохом добавил Эйтон, — Нет-нет, вы не поймите меня неправильно, я вовсе не радуюсь чужой смерти. Просто у меня сложилось такое впечатление, что покойный аббат сам с нетерпением ждал своего смертного часа. Последние пять лет он только и кричал во всеуслышание, что его задумали сгубить по средствам чёрной магии.
— И кто же?
— Маркиз де Гуайт, его бывший последователь.
— Маркизу что-то не понравилось в службах аббата?
— Нет, что вы, церковь здесь не при чем. Буллана к тому времени уже лишили сана.
— За что?
— Он проводил экзорцизмы с помощью совокуплений, — совершенно спокойно пояснил Эйтон, будто подобное среди французского духовенства было в порядке вещей. — Монахинь он научил самовнушению, чтобы они могли совокупляться с Христом и святыми во сне. Он называл это "союзом жизни" и считал, что путь к Богу лежит через половой акт.
Полковник Кристиан чувствовал, что глаза его округляются, а лицо каменеет от невероятности услышанного. Полковник прожил не одну сотню лет и успел повидать в мире всякое, но подобное до сего дня и представить себе не мог. К тому же, этот "союз жизни" по Булану напомнил полковнику учение американца Лейка Харриса, так любимого братом Берриджем, о "небесных двойниках", что приходят в постель к адептам секты по ночам. А ещё полковник не смог не вспомнит об ужасе, пережитом Вильерсом, и подумать, может и миссис Эмери научилась призывать в свою постель "небесных двойников" не без подсказки соорденца?
— Поговаривают, — благодушно продолжал старик Эйтон, — будто Буллан даже совершил ритуальное жертвоприношение.
— Кого?
— Своего ребенка, прижитого от одной монахини. А лет через пятнадцать он объявил себя воплощением Илии Пророка.
— Значит, поэтому маркиз де Гуайт и решил погубить Буллана?
— Чёрной магией, — усмехнулся Книпхоф. — Очень благородно и особенно богоугодно.
— Не смейся Юлиус, это Буллан считал, что его атакуют заклятиями.
— Ну конечно, что ему ещё могло прийти в голову после боговдохновенных оргий...
— Маркиз всего лишь хотел разоблачить Буллана в прессе, а тот принял все близко к сердцу. И держал самооборону.
— Как? — поинтересовался полковник.
— Магически, разумеется. Буллан проводил церемонии, где читал заклинания против отступника. Но с маркизом ничего существенного не случилось, а в доме Буллана, напротив невидимая рука стала бить по стенам, потолку, и, в конце концов, по лицу Буллана. Это похоже на шумный дух или... Юлиус, как вы в Баварии его называете?
— Полтергейст.
— Вот-вот. Но Буллан все равно считал, что это боевые заклинания маркиза.
— Этот де Гуайт только псевдорозенкройцер. — прокомментировал профессор. — И заядлый морфинист. Ты знаешь, что он заказывает морфий килограммами? Вот скажи мне, Вильям, зачем одному человеку столько?
— Может у маркиза серьезный недуг, невыносимая боль, которую он не в силах терпеть.
— И делает по десять инъекций в день? Не смеши. Он обычный спекулянт и наверняка перепродает морфий по дозам поэтам из своего окружения, и потом к ним тоже прилетает черная муза. Помяни мое слово, он недолго протянет со шприцом в вене.
— Зато он здраво пишет, что спиритисты и медиумы общаются не с душами умерших, а с демонами.
Профессор только отмахнулся. Видимо, беседы о демонах его не особо интересовали в отличие от проблемы злоупотребления опиатами.
— Так вы сказали, — подал голос полковник, — Буллан умер. От чего?
— От атрофии совести, — бросил профессор Книпхоф.
— Ночью задохнулся во сне и впал в беспамятство, — ответил Эйтон. — А умер только днем.
— Достойная смерть, не быстрая, — и тут вставил слово профессор, и полковник был с ним согласен.
— Надеюсь, ваш Орден далек от подобных магических операций? — спросил он.
— Ну, разумеется, — тут же ответил Эйтон. — Хотя, бывали и неприятные истории.
Полковник обратился в слух, надеясь услышать хоть что-то, что может помочь расследованию, или хотя бы Томасу Вильерсу, но Эйтон поведал ему об основателе Ордена якобите Матерсе:
— Глава лондонского храма, конечно, выдающийся каббалист и маг, но порой его помыслы не могут не поражать. Юлиус, ты помнишь доктора Кингсфорд?
— Ещё бы не помнить, — проворчал профессор. — Не многие женщины отваживаются обучаться медицине в анатомичках. Она, кажется, умерла семь лет назад.
— Да, туберкулез, — вздохнул Эйтон, — а ведь каких выдающихся взглядов была женщина... Так о чем это я? Да, Матерс был знаком с доктором Кингсфорд. В то время она конфликтовала с Луи Пастером из-за того, что тот проводил эксперименты над собаками. Она ведь была ревностной противницей вивисекции. Так Матерс подсказал ей совершить магическую атаку на Пастера.
— И как, получилось? — с нескрываемым скепсисом в голосе вопросил полковник.
— Что у неё могло получиться? — начал бушевать профессор. — Пастер пережил её на семь лет. Жалко ей было зверюшек... А на ком ставить опыты? Сразу на людях? Этого она хотела?! Нет, я категорически отказываюсь понимать всех этих защитников животных. По мне, так они самые чудовищные мизантропы. Может они искренне любят природу, но людей они явно ненавидят. А Матерс? Он что, тоже защитник животных? Ему-то что нужно было от Пастера?
— Я же сказал, Юлиус, он просто хотел помочь Кингсфорд.
— Помочь сгубить человека только за то, что тот держит в лаборатории собак? Что-то мелковато для страшной магической мести.
— Что поделать, — пожал плечами Эйтон, — Матерс порой ведёт себя крайне эксцентрично. Я слышал, что сейчас, живя в парижской квартире, он представляется графом Макгрегором де Гленстрэ и одевается в горский костюм. Можете себе это представить?
— Может так он скучает по Шотландии? — высказал предположение полковник.
— Не думаю, что он когда-либо вообще там бывал. Матерс ведь родился в Восточном Лондоне. Если бы не его прелестная супруга, трудно было бы сказать, в какие дебри бы его завели собственные фантазии. Они очень гармоничная пара. Знаете, а ведь я сочетал их браком.
— Вы?
— Да, пять лет назад. Мина очень переживала. Она так тянулась к Матерсу, но её родители были категорически против такой партии.
— Почему же? Они знали об увлечении Матерса оккультизмом?
— Да нет, что вы. Всё куда проще. Они богобоязненные иудеи, и брак дочери с каким-никаким христианином для них... ну вы понимает. Поэтому церемонию пришлось проводить тайно от родителей Мины, в музее отца её подруги по колледжу искусств.
— Музее Хорнимана?
— Да-да, в нём самом. Мина, то есть, Мойна, на редкость талантливая особа и не только в магии и предсказательстве. Она ещё и замечательная художница.
Полковник понял, что Эйтон его окончательно запутал и потому спросил:
— Так как её настоящее имя?
— Мина Бергсон. Фамилию Матерс она приняла после замужества, а имя она сменила по просьбе мужа, дабы оно звучало по-кельтски.
— Бергсон... что-то знакомое.
— Конечно, знакомое, ведь Мина — родная сестра Анри Бергсона, французского философа, который написал труд "Непосредственные данные сознания". — И Эйтон обратился к Книпхофу с вопросом. — Юлиус, ты же помнишь Якова Левинсона?
— Стоматолога? Конечно, помню, он был и неплохим хирургом.
— А Мина и Анри — это его внуки.
— Я смотрю, — заметил полковник, — вы, профессор, знаете чуть ли не всех медиков Европы поименно.
— Не всех, конечно. С кем-то я вместе учился, кого-то уже учил сам. А есть и такие, кто учился у моих учеников.
— И с коронером Весткоттом вы знакомы. Вы ведь почти коллеги.
— Бросьте, — отмахнулся старик, — какие мы коллеги? Он занимается полицейскими расследованиями, а я изучаю анатомию.
— Но работаете вы с одним и тем же материалом.
— Мясники на бойнях тоже занимаются чем-то подобным, — мрачно пошутил Книпхоф.
— А доктор Весткотт, ко всему прочему увлечен магией. Вам это не кажется подозрительным?
— На что это вы намекаете? — нахмурился он.
— Например, на злоупотребление служебным положением. Я уже слышал, как одна из сестер Ордена Золотой Зари завязала астральную переписку с духом, вызванным ею из мертвого тела, вернее, мумии. Почему бы доктору Весткотту не устроить подобное в своём морге? Например, попытаться оживить покойника?
— Помилуйте полковник, — начал причитать Эйтон, — Орден Золотой Зари ведь не сборище черных магов и сатанистов...
— Правда? — флегматично вопросил тот. — А то, что замыслил Матерс против Пастера, как называется?
— Мне очень жаль, что вам все видится в таких красках.
— Но ведь Матерс глава Ордена и император лондонского храма. Какого мнения я должен быть об остальных?
— Увы, неприятные инциденты имеют место быть. Но люди примыкают к Ордену Золотой Зари вовсе не для того, чтобы навредить своим противникам. Главная цель Ордена — это исследование скрытых разумных сил, управляющих природой.
— И кто же открыл эти запредельные тайны Ордену? Неужто сам Матерс?
— Что вы, Матерс, конечно, выдающийся маг, а его супруга — прекрасная ясновидящая. Но они лишь посредники в передаче знаний.
— Так кто же их передает? Пресловутые тайные вожди?
Эйтон со страхом воззрился на полковника, от чего тому тоже стало не по себе.
— От кого вы о них слышали? — полушепотом спросил он.
— Кажется, от одного из ваших братьев по Ордену, но, по-моему, он сомневается в реальности их существования.
— Кто бы это ни был, он глубоко заблуждается, — поспешил заверить полковник Эйтон и с придыханием добавил, — Тайные вожди действительно существуют, но только Матерсу они доверяют свои послания к Ордену Золотой Зари. Только он видел их лица и знает, как их найти, — и Эйтон хитро сощурился. — Если бы не существовало тайных вождей, откуда бы Орден получил своё учение?
Полковник понял, что спорить со стариком бесполезно, ибо для него существование тайных вождей было вопросом веры, а он в них верил безоговорочно.
Взглянув на часы, полковник понял, что настало время покинуть компанию двух старцев, тем более, всё, что он хотел услышать, уже услышал. Поблагодарив хозяина дома и профессора за приятную компанию, он удалился, но старики и не думали расходиться, всё продолжая своё чаепитие.
— Ты, обратил внимание, Юлиус? — вопросил Эйтон.
— Конечно, — коварно, протянул Книпхоф, оскалившись в довольной улыбке. — А для чего, ты думал, я его к тебе привёл?
Взоры обоих были устремлены на нетронутую чашку полковника.
— Как только я его увидел, — восхищенно поведал Эйтон, — то ощутил неиссякаемый источник жизненных сил, а как заметил отблески ауры... Это просто невероятно, непостижимо! Ничего подобного раньше среди простых смертных я не встречал!
— А ты мне не верил, что такие люди есть и ходят с нами под одним небом, — пожурил его профессор. — Вот, пожалуйста, собственной персоной — не ест, не пьет, и похоже, живет уже не одну сотню лет.
— А какой профиль! — продолжал восторгаться Эйтон. — Сейчас с такими не рождаются. Есть в нем что-то от Великой Степи...
— Какая степь, Вильям, опомнись! Типичный карпатский горец. А он так убедительно изображал передо мной, что ничего не смыслит в алхимии, что я почти было поверил.
— И что же тебя переубедило? — поинтересовался Эйтон.
— Орден Золотой Зари, — веско произнёс профессор, — он так его и назвал. А раз он не из ваших магов, стало быть, он посвященный куда более высокого порядка, не иначе как самый настоящий розенкройцер.
— Ты в этом так уверен?
— С первого же дня, как только его увидел. И я убежден, он знает рецепт эликсира жизни и камня философов. Будь ты с ним более откровенен, может он и с тобой бы поделился секретом.
— Что ты, Юлиус, я ведь и так рассказал полковнику слишком многое об Ордене, чего непосвященному знать категорически нельзя.
— Но мне-то ты и так всё рассказываешь.
— Но мы же друзья. К тому же, ты и из покойника душу вынешь, но всё вызнаешь до последнего слова
