Что это за легионы, Том понял по-своему и лишний раз подумал, что дядя Джеймс, пожалуй, прав на счет тайных вождей, что поднимаются из своих подземелий после захода солнца.
С напутственной речью обратился к Тому и служитель с мечом:
— Позволь поздравить тебя со вступлением в ряды нашего древнего и почтенного Ордена, долг которого — изучение сокрытых наук. Запомни этот день и не забывай о должном почтении Владыки Вселенной, ибо мы всего лишь искры его сокрытого нестерпимого света. Полами своих пламенеющих одежд он касается пределов Вселенной. Все сущее возвращается к нему. Все склоняется пред ним. Пусть не устрашат тебя препятствия на пути постижения сокрытых наук. Помни, настойчивость преодолевает любую преграду, но и не забывай о принесенном тобой обете хранить молчание о тайнах Ордена.
К Томасу приблизился служитель со светильником в руке и протянул ему склянку с бесцветной жидкостью, подав знак, перелить раствор в стоящее напротив блюдо с водой. Как только Том исполнил поручение, вода в блюде вмиг побагровела, а служитель со светильником принялся наущать:
— Как эта жидкость, прозрачная и чистая, превращается в кровь, так и ты погибнешь, если нарушишь словом или деянием свою присягу держать в тайне секреты Ордена.
Когда то ли напутствие, то ли угроза была произнесена, бородатый служитель в алом призвал присутствующих к "мистическому обходу на пути света". Все участники церемонии три раза обошли зал, следуя за человеком со светильником, а после он объявил:
— Обратный мистический обход завершен. Это символ угасающего света. А теперь поклонимся Владыке Вселенной!
Все присутствующие обратили взор к занавеси за двумя колонами, и женщина с чашей подала Тому знак, сделать то же самое.
— Ты свят, Владыка Вселенной, — раздалось со всех сторон, — не сотворенный природой, необъятный и могучий, ты свят, Владыка света и тьмы!
Занавесь качнулась, будто Владыка и вправду скрывался за ней и подавал знак своим адептам, что они услышаны.
Подойдя к импровизированному алтарю, где стояла чаша с вином и зажженная красная свеча, а рядом лежала роза с кусом хлеба, служитель в алом объявил:
— Нам остается лишь причаститься в безмолвии мистической трапезы четырех стихий. — Взяв со стола розу, он сказал, — Приглашаю вас вдохнуть аромат этой розы, символ Воздуха. — После он простер ладонь над красной свечой и произнес, — Ощутите тепло священного Огня. — Затем он обмакнул кусок хлеба в плошке и изрёк, — Вкусите хлеб и соль, формы Земли. И, наконец, испейте вина, освещенного стихией воды. — Вытянув в руках чашу, он начертил ею в воздухе крест, после чего сделал глоток и опустил чашу на стол.
А после к алтарю по очереди подходили прочие служители и в точности повторяли все его действия с розой, свечой, хлебом и вином. Когда Том взял чашу, то невольно подумал, что участвует в театрализованной пародии на таинство, от чего дыхание перехватило, но ненадолго. Приняв из его рук чашу с вином, служитель со светильником осушил её одним глотком и провозгласил:
— Свершилось!
— Да обретем мы в этом причастии, — подхватил служитель в алом, — опору в наших поисках камня философов — истинной мудрости и совершенного счастья.
На этом церемония посвящения для Томаса Фрэнсиса Вильерса, брата Cognosce te Ipsum, была закончена. Его вывели за дверь и перепоручили тому, кто всё это время охранял зал — мужчине в черной мантии с эмблемой глаза на груди. Он встречал Тома перед началом церемонии, он же и выпроводил его одного из квартиры.
Бредя по ночному городу, Том все не мог перестать думать о Флоренс. Почему она осталась с остальными служителями? Неужели у церемонии посвящения есть и тайная часть, и она сейчас в ней участвует?
Придя домой, он долго не мог уснуть, прокручивая в голове все, что произошло с ним за последние несколько часов. Внутри разливалось ликование и странное волнение. Стать членом тайного общества, да ещё изучающего тайные науки — такой шанс выпадает редкому человеку на Земле. Когда служители скрестили над его головой меч и два скипетра, он явственно ощутил нечто небывалое и непостижимое — энергию не этого мира. После такого невозможно не поверить, что Орден не обладает сокрытыми знаниями, которым обещает обучить.
24
Сама того не подозревая, Семпрония вновь завладела мыслями полковника. Он с любопытством взирал, как она вышла из кэба и принялась петлять по закоулкам Ист-Энда, совсем не замечая, что за ней уже следят. Полковник терялся в догадках, что же заставило блистательную Семпронию посетить этот район бедняков, самое дно города. Наблюдая за маршрутом женщины издалека, он незаметно шёл следом, пока изысканно одетая дама не юркнула в мрачный и на вид заброшенный дом.
Гадая, кому в этом районе могла нанести визит Семпрония, полковник принялся обходить фасад здания, поочередно заглядывая в каждое окно. Делал он это не таясь, но малочисленных прохожих его занятие мало интересовало.
В первой осмотренной квартире оказалось пусто во всех смыслах — ни людей, ни мебели. В следующем окне полковник увидел пятерых разновозрастных детей, что ютились в небольшой комнатке, а в третьей квартире полковник встретился взглядом с хмурым и явно не совсем трезвым типом. Поспешив отпрянуть от окна, через считанные секунды полковник услышал за спиной лязг открывающейся рамы.
— Чего вам надо, мистер? — недовольно поинтересовался мужчина, высунувшись из окна.
— Извините, моя младшая сестра недавно поселилась в этом доме, — принялся сочинять правдоподобную историю полковник, — Я приехал её навестить, но, вот незадача, понятие не имею, в какую квартиру она вселилась. Может вам известно?
— Ничего такого не знаю. Идите-ка отсюда!
И полковник пошел. Завернув за угол, он принялся за своё занятие дальше, и удача улыбнулась ему через три окна. Семпрония стояла посреди полупустой комнаты и выглядела крайне растерянной и полной нерешимости, что было крайне не характерно для такой самоуверенной и дерзкой женщины.
Украдкой посматривая на происходящее в комнате через угол окна, полковник то и дело оглядывался по сторонам, но на его счастье прохожих в этом полузаброшенном месте не было вовсе.
В комнату вошел молодой человек, и Семпрония тут же повернулась навстречу к нему. Он был худ и выглядел уставшим, но при этом не забыл гладко выбриться, явно только из-за визита своей гостьи. Это был один из тех бедняков, что обитают только в Ист-Энде, но что-то в его виде подсказывало, таким этот парень был не всегда.
Его подобострастный взгляд застыл на Семпронии. Словно завороженный, он принялся расстегивать рубашку, а женщина, не менее очарованная его взором, в нетерпении провела ладонью по обнаженной юношеской груди. Когда Семпрония увлекла его на продавленную тахту, а в руке её блеснула опасная бритва, полковник сразу же понял что произойдет дальше.
Струйка крови норовила стечь по коже меж выпирающих ребер и испачкать постель, но губы Семпронии не упустили беглянку. Молодой человек закрыл глаза и откинулся на подушку, отдавая себя во власть нависшей над ним женщины, что насыщала свои растраченные силы.
От увиденного у полковника защемило в сердце, и он отпрянул от окна. Слишком явственно он представил, что сейчас испытывает Семпрония, и слишком отчетливо припомнил, сколько времени лишен подобного. Уже много лет полковник принимал кровь только под присмотром штатного медика Общества, а всё потому, что предусмотрительные карьеристы решили, что служащему Общества не пристало скрываться от чужих глаз с полными сил молоденькими барышнями и пить их кровь, пока по ночному городу разгуливают десятки белых кровопийц, что хватают за горло первого попавшегося прохожего. Почему-то некоторым служащим казалось, что однажды полковник может начать делать то же самое, но умело скроет свои преступления, злоупотребив своим служебным положением. Сколько бы полковник не возражал и не объяснял, что он не душегуб, а путь был один — к аппарату для переливания крови в доме Джона Рассела.
Через двадцать минут Семпрония покинула убогое здание, и полковник не мог не обратить к ней едкое замечание:
— Я слышал, что римляне предпочитали кровь гладиаторов. Ваш дражайший избранник не очень-то на него похож.
— Бог мой! — обернувшись, воскликнула женщина и тут же задохнулась от негодования, — вы шпионите за мной?! Какая мерзость. Никогда бы не подумала, что дворянин позволит себе опуститься до такого.
Укор прозвучал подобно приговору, и полковнику это крайне не понравилось.
— Семпрония, — продолжил он, сменив тон на более серьезный и суровый, — мне очень жаль, что наше с вами положение постоянно толкает нас на конфликт. Поверьте, будь я свободен от служебных обязательств, я бы вам и слова не сказал.
— Не надо прикрываться вашим Обществом с дурацким названием! Никакая забота о спокойствии тысяч горожан не дает вам право унижать меня одну. Кто я, по-вашему, злодейка и мучительница?!
— Может мне стоит зайти в дом и спросить об этом вашего гладиатора?
— Не смейте! Это вас совершенно не касается!
Вокруг всё было спокойно — никто не кинулся к окнам смотреть на намечающийся скандал, а редкие прохожие продолжали идти своей дорогой. Для Ист-Энда крики и публичные ссоры издавна были слишком будничными и привычными событиями, чтобы обращать на них внимание. И чтобы намечающаяся перепалка не переросла в нечто исключительное, полковник поспешил отвести Семпронию в сторону Сити, подальше от неблагополучного места. Легкая прогулка действительно успокоила женщину, остудив её пыл.
— Простите, Семпрония, я вовсе не намеревался вас обидеть.
— Но обидели, — капризно заметила она.
— Поймите и вы меня. За годы службы я повидал немало кровожадных тварей, позорящих весь наш вечноживущий род. Все они поначалу тоже казались приличными леди и джентльменами.
— А я, значит, тоже кажусь? — оскорбилась Семпрония.
— Все зависит от того, как вы обходитесь с тем юношей.
Женщина остановилась, чтобы посмотреть полковнику в глаза, и, кажется, увиденное смягчило её нрав.
— Хорошо, я расскажу вам все, — сдалась Семпрония. — месяц назад я случайно забрела в это место.
— Совсем случайно?
— Я ещё плохо знала город, — с нажимом произнесла Семпрония, — потому и заплутала в этих жутких закоулках. Когда я проходила мимо того самого дома, что-то заставило меня остановиться — наверное, шестое чувство. Оно-то и велело меня зайти в то убогое здание, просто втянуло внутрь. Пока я шла по пустому затхлому коридору, то всё время глупо оглядывалась по сторонам, а когда опомнилась, то захотела бежать прочь из грязной развалины, но не смогла пройти мимо одной из дверей. Я словно впала в ступор, не в силах двинуться с места, и только стояла и бестолково смотрела на неё. Клянусь, я не знаю, зачем решила постучать — рука будто сама, не повинуясь моему разуму, толкнула дверь. И она отворилась, представляете? Какой был жуткий скрип, словно тебе выскребают всё нутро! И вот, дверь полностью распахнулась, и я увидела прелестного юношу. Он лежал на продавленной койке с закрытыми глазами, бледный и худой, трогательный в своей изможденности и такой красивый. Его правая рука безвольно свешивалась, а из запястья струилась кровь...
— Кровь? Стало быть, вы увидели самоубийцу?
— Да, я, сама того не осознавая, почувствовала его живую кровь и пришла на её зов. Ещё никогда моя чувствительность так не обострялась. Когда я переступила через порог навстречу умирающему юноше, то его кровь, словно ощутила моё присутствие и ручейком потекла к двери и чуть не запачкала подол моего платья. Я обошла пятно и приблизилась к кровати, а потом долго, словно в отупении, смотрела на юношу, на его рану и не могла сообразить, что же делать. Но идея всё же пришла мне в голову, и я стянула с шеи шарфик и перетянула им руку выше раны, туго, как только смогла.
— Так вы решили вернуть его с того света? Надо же...
— Вы издеваетесь?! — вспыхнула Семпрония. — Или в правду думаете, будто я не знаю, что делать, если человек истекает кровью, которая мне совсем не нужна? Я всегда пугаюсь в такие моменты. Смерть близка, а я не хочу с неё встречаться, пусть и идет она не за мной.
— Значит, вы бескорыстно принялись спасать юного самоубийцу?
— Не совсем, — тихо произнесла она. — Вы должны понять, я не так давно в вашем городе и у меня слишком мало связей...
— Я понимаю, Семпрония, прекрасно понимаю.
— Я не знала, чем обработать рану. А кровь все сочилась и сочилась. Я не удержалась и приникла к порезу, сначала губами, а потом... А он чувственно застонал, как от сладкой боли. Я слишком безрассудно увлеклась и не заметила, что мой нежный мальчик уже открыл глаза и наблюдает за мной. Его взгляд был так пуст, а голос слишком бесстрастен. Он думал, что уже мертв, а я падший ангел, что пришел за ним, и будет отныне терзать его тело и лелеять взор своей красотой. — Семпрония мечтательно улыбнулась, вспоминая пережитый момент, и продолжила свой рассказ. — Он нес такой вздор, но меня это только растрогало. Я не хотела его обманывать, и сказала, что он жив, и я никакой не ангел, но готова им стать, только если мой юноша захочет жить дальше.
— И что же он решил? Зачем он вообще перерезал себе вены?
— О, это печальная история, как и все подобные истории. Энгус — непризнанный художник. Три года, что он живет в Лондоне, вынудили Энгуса окончательно пасть духом и разувериться в своем таланте. В Белфасте ему пророчили великое будущее, но здесь он стал никому не нужным ирландцем. Галереи и перекупщики его игнорируют. Но его картины божественны — красивый человек не может рисовать посредственно. Прерафаэлитство меркнет рядом с его полотнами. Знаете, он хочет нарисовать и меня.
— Будьте осторожны, Семпрония, — предостерег полковник. — Вдруг через двести лет критики признают живопись вашего Энгуса, а ваше лицо подобно Джоконде будет неустанно взирать на посетителей галереи Тейт. А потом люди на улицах будут на вас странно поглядывать, а особо смелые станут спрашивать, не праправнучка ли вы той натурщицы, что позировала великому Энгусу.
— Сколько желчи, граф. Вам не идет.
— Но признайте, отчасти такая опасность может стать реальной. И все же, что Энгус сказал на ваше увлечение его кровью? Вернее, что вы ему наплели в ответ?
— Какой же вы... — Женщина хотела было возмутиться, но тут же ответила, — Я сказала ему, что неизлечимо больна и, чтобы вернуть силы, подточенные недугом, вынуждена время от времени пить кровь. Услышав его грустную историю, я предложила ему помощь, если и он дальше готов помогать мне.
— И он, конечно же, согласился.
— Согласился, но не так охотно. Энгус не хотел принимать от меня денег, говоря, что он и сам готов отдать всё, лишь бы я просто была рядом, чтобы любоваться на меня и писать мои портреты. Ему было стыдно признаться, но я ведь явственно это почувствовала — он ничего не ел уже несколько дней. Я сломила его упрямство, пригрозив, что больше не приду к нему, если он и дальше будет отказываться от моей помощи. Теперь я оставляю ему достаточно денег, чтобы он смог заплатить за ту, с позволения сказать, квартиру и отложить на пропитание. Но он всё тратит на холсты и краски — жажда прекрасного в нём сильнее инстинкта самосохранения. Я знаю, у таких людей не получается жить долго, их слишком рано призывает к себе провидение. Но перед этим, словно слыша её поступь, они успевают создать свои главные шедевры, что обессмертят их имена в вечности.
