— Хоть они и из преступного мира, но нуждаются в помощи, духовной поддержке, им надо снять напряжение, — с оптимизмом убеждал меня отец Николай. — Люди, которые здесь сидят, тонко чувствуют, видят, где правда, а где нет. Если почувствуют фальшь — не будут разговаривать. А это наша священническая обязанность — прийти, крестик дать, Евангелие, Библию, молитвенник, поговорить. Мы отучились за эти годы и помогать, и говорить с людьми, которые в беде... Надо всегда помнить: от тюрьмы и от сумы не зарекайся.
— В камерах смертников сидят люди, совершившие тяжкие преступления. Им тоже может быть прощение от церкви? — не удержался я от вопроса.
— Да, такие люди тоже могут рассчитывать на прощение. Мы знаем, когда Иисус Христос был распят на кресте, с двух сторон от него были распяты убийцы, бандиты. Римское право одного из таких миловало на Пасху. И один из бандитов на кресте покаялся. Господь принимает всех, кто, совершив грех, раскаялся. Другое дело, когда человек не кается, сам для себя определяет, то ли с богом ему быть, то ли без бога...
— У вас бывают долгие разговоры, в том числе и со смертниками. Что они спрашивают у вас?
— Интересуются, почему так много различных конфессий, где настоящий бог? Многие смертники хотят исповедоваться и причаститься христианским таинствам. В царской России человек, осужденный на смерть, имел право позвать священника, раскаяться и причаститься. Потом это было запрещено, но сейчас, во время демократии, смертники обратились ко мне, я написал Святейшему Патриарху прошение, и Патриарх разрешил совершать службы и литургии в местах, где находятся смертники.
— Что вы хотели бы пожелать обитателям Бутырской тюрьмы?
— Хотел пожелать, чтобы они сюда больше не попадали, — засмеявшись, ответил отец Николай. — Не дай бог, конечно, что человек должен такое пройти... Но и в царское время, и в советское время для многих узников — и писателей, и диссидентов — оголтелых атеистов тюрьма стала призванием к богу. Через тюремные испытания они стали глубоко верующими людьми.
— Люди, которые сидят в камерах смертников, ведь деяния их — это деяния сатанистов, хотя сейчас они якобы верующие...
— Я знаю киллеров, которые совершали убийства по заказу, и они стали глубоко верующими людьми, это точно и без всякого преувеличения, можете мне поверить. Они много знают, много читают религиозной, научной, художественной литературы, с ними интересно разговаривать, со смертниками. А вот те, которые выйдут скоро на свободу, которые снова вернутся в привычный круг, — вот за тех ручаться нельзя.
У тех же, кто все же получил президентское помилование и замену приговора на пожизненное заключение, дорога одна — на остров Огненный или еще в пару подобных тюрем с особым режимом. Там, где смерть в рассрочку.
Стенка
Сразу оговорюсь: всю правду сказать об этой стороне нашей жизни невозможно. Впрочем, нежизни, потому что тут нелепица получается — речь идет о смерти, точнее, о смертном приговоре, или же, по-казенному, применении исключительной меры наказания. Трудно рассказать не только потому, что она, эта правда, — с чужих слов и происходит э т о вдали от жадных на кровь посторонних глаз — так требует секретная инструкция за двумя нолями. Никогда не узнаем, что чувствует приговоренный в последние десять минут после объявления страшных, разрывающих сознание слов: "Ваше прошение о помиловании отклонено Президентом. Приговор привести в исполнение..." Не узнаем и о последней минуте, и о последнем мгновении...
А какие чувства испытывает исполнитель приговора?
Согласие на эту встречу я получил через полгода. До сих пор не знаю, почему этот человек решился-таки открыться. Может быть, грядущая отмена смертной казни и, как реакция на это, внутреннее несогласие, протест, необходимость, даже инкогнито, выговориться. Ведь это была его вторая тайная профессия, и выполнялась она им по убеждению. Или я не прав?
Сначала я узнал его имя и отчество, обыкновенное, русское... Мой знакомый из системы исправительно-трудовых учреждений при мне позвонил ему по телефону, долго выслушивал собеседника, кивал, потом попрощался и замедленно положил трубку.
— Ничего не получится! — вздохнул он. — Зачем это ему на старости лет, посудите сами? Он же среди людей живет, а вдруг соседи узнают... А там и до уголовников дойдет. А они отомстят, как же, "кровушки нашей сколько пролил!". Что им стоит старика порешить? Все эти беседы журналистские для него просто смертельно опасны.
Я смирился и больше не предпринимал никаких попыток. Да и тема эта вскоре перестала меня интересовать.
Через полгода вдруг позвонил тот же самый знакомый из исправительной системы.
— Приходите к двенадцати... Только без вопросов, — сразу предупредил он.
На проходной я показал документы, ответил на привычные вопросы, имею ли при себе оружие и прочее, аккуратно защелкнул за собой последнюю дверь и вошел во двор следственного изолятора. Кабинет находился в административной части. Увидев меня на пороге, знакомый приветливо кивнул и показал на свободный стул. Здесь же сидели еще два офицера званием помладше и грузный старик с багровым лицом и остатками седых волос на крупной лысине. Закончив разговор, хозяин кабинета отпустил офицеров и внимательно глянул на меня. В глазах его прыгали веселые бесенята.
— Как жизнь? — спросил он меня.
— Помаленьку.
— Хочу предложить тебе футурологическую тему из реалий нашей жизни: что будет, когда заключенным нечего будет кушать. Исходные данные я тебе дам: сколько миллионов рублей мы задолжали хлебозаводу, сколько за воду, электричество. И что будет, если нас перестанут финансировать — а дело к этому идет, отключат воду, свет... Каково?
— Да об этом уже писано-переписано. Вот если бы представить, что отчаявшиеся от безденежья контролеры за плату стали оптом выпускать в город зэков, скажем, на заработки — вот это было бы уже поинтересней.
Старик, сидевший напротив меня, усмехнулся.
А я, чтобы прощупать его, аккуратно перевел разговор в плоскость всеобщего бардака, который начался с приходом демократов. Захотелось выяснить, что это за человек.
Он же, непослушными пальцами вытащив из пачки "Примы" сигарету, заметил хрипловатым голосом:
— Это не бардак, молодой человек! Это величайшее преступление! Когда половину страны разворовали, а другую продали — это не просто беспорядок, это организованное уничтожение нашей Родины.
— Вот только судить их никто уже не сможет! — поддержал я его строгую не мысль — формулу.
— Кого судить? Верхушка воры, а остальные внизу подворовывают. Их-то и сажают. Вон, Петрович говорит, скоро зэков кормить будет нечем. А они говорят, мы голодовки не объявляли! И я не объявлял! А мне пенсию такую платят, что впору на паперть идти. А у меня мать парализованная, в маразме, жена... И скажи, журналист, как мне их кормить? Вот такие дела!
Петрович, не вмешиваясь, слушал наш разговор, поглядывая то на меня, то на старика.
Старик потушил окурок, это удалось ему с третьей или четвертой попытки, бросил взгляд из-под кустистых бровей.
— Значит, интерес у вас есть к исполнению исключительной меры наказания? — неожиданно спросил он.
А я и думать забыл о своей старой задумке. Значит, щупали меня.
— Есть, — ответил я, стараясь сдержать поспешные вопросы.
— А зачем? Жареная тема?
И действительно — зачем? В попытках узнать запретное я так и не задавался вопросом: для чего вообще нужно говорить о запредельном — о том, как "убивает государство".
Ответил примерно так:
— Чтоб знали, что все это с преступниками происходит на самом деле, что казнь не заменяют на урановые рудники, чтоб знали, что от наказания не уйти...
— Ну, что, вас оставить? — спросил Петрович.
— Зачем? — Старик поднялся и оказался еще выше ростом, чем я предполагал. — Мы пойдем на волю. Прогуляемся. Весна на дворе... Вы не против, молодой человек?
Я согласился. В тюрьме не надышишься...
— Я люблю гулять по городу просто так, ничего не делая и никуда не спеша, — заметил мой новый собеседник, когда мы вышли за железные ворота. — Когда служил в СИЗО, всегда после работы хоть полчаса, но бродил на воздухе.
— И часто приходилось выполнять эту миссию? — не удержался я от вопроса.
— Ну, не каждый же день... Иной раз на несколько месяцев перерыв, а потом сразу двоих подряд. Раньше ведь много статей было под вышку...
— И за экономические преступления, — заметил я. — Сейчас "теневики" в миллиардерах ходят, уважаемые граждане, в депутаты их выдвигают. Скажите, вы не сожалеете, что были расстреляны люди, которые обвинялись только лишь в расхищении социалистической собственности?
Я задал вопрос и спохватился.
Но мой собеседник и не думал замыкаться или сердиться.
— Я тогда считал и сейчас так считаю, что очищал наше общество от подонков. Санитаром работал, ясно? И мне все равно было, кто он — убийца, насильник или вор, который грабил народ. Рука не дрожала.
— Ну вы хоть знали, кого расстреливали?
— Конечно. По закону я имел право на предварительное ознакомление с делом.
— А потом лоб — зеленкой?..
— Да не лоб... Как было: приходила правительственная телеграмма, там, значит, выписка. Такому-то отказано в прошении о помиловании. Тогда, кажется, Президиум Верховного Совета этим занимался. И приходили в камеру и сообщали... Просто, без всяких церемоний: "Собирайся, гад, в расход тебя пускаем!" Шучу, конечно... Надевали наручники за спину, иногда брили.
— И они как — вырывались, кричали?
— Это общее заблуждение... Из сотни, насколько я знаю и от других слышал, — один-два человека что-то там из себя строят. Блатной "король" какой-нибудь, авторитет, мог повыпендриваться. А так — идут как бараны под нож. Кто-то блюет, кто в штаны обмочится или похуже... Бывает, под руки приходится тащить — ноги отказывают. Многие плачут...
— Пощады просят?
— Все молча... Это шок. Представь, утром встал, съел завтрак. Каждый ведь надеется, что его помилуют. И в постоянном напряжении. А тут приходят без предупреждения, обыскивают, заламывают руки, и вот жить тебе осталось всего несколько минут. Ноги ватные, двое по бокам, тащат по коридору, потом через башню, ступени вниз. Черным цветом были выкрашены, как помню. И кафель по стене — тоже черный с темно-красной полосой. Грамотно сделано, чтоб настраивало на траурный лад. Наш начальник тюрьмы — мой собеседник назвал фамилию — называл это траурной эстетикой. И на ступеньках, помню, тоже заставил две красные каемки нанести... А дальше дверь черная, железная. За ней три помещения. Третье без окон — глухое. Там короб стоял — пулеулавливатель. Все входим туда — я, начальник тюрьмы, как положено, прокурор по надзору, врач, ну и конвой... Ставим его на колени — он даже не сопротивляется. Выстрел производится в затылок — из штатного оружия — пистолета Макарова. Потом врач констатирует смерть, пишут акт. Труп пакуют в целлофановый мешок и выносят. Тут же в соседнем помещении гараж на одну машину — микроавтобус, "УАЗ" с синим спецсигналом. Без права досмотра в пути. Сделает пару ложных кругов по территории, чтоб никто из любопытствующих не прознал про "спецгруз", — и в городской крематорий. Тело выдавать запрещено.
— А потом?
— Как положено, кто-то из конвоя смоет из шланга кровь, там сток в центре помещения. Сам помоешься в душе, там же, в первой комнате. От гадости всей этой отделаться... Потом наверху стол накрывают. Обедаем вчетвером — начальник тюрьмы, врач, я и прокурор. Естественно, водка стоит. Пей сколько душа просит.
— Ваши коллеги не знали, что вы исполняете приговоры?
— Нет. С этим очень строго. Может, кто и догадывался. Я обычным контролером был.
— А жена?
— Однажды я рассказал ей об этом. Как восприняла? Нормально. Старая закалка.
— А деньги за это платили?
— Премии выплачивали. А то кто бы согласился? Иногда на исполнение из других мест приезжали. Но я в лицо никого не видел...
— Тяжело стрелять в человека?
— В преступника... — сразу поправил он. После паузы добавил: — Первый раз было не по себе. Но я сказал себе: "Это убийца и мразь. А ты ему должен отомстить за тех, кого он убил..."
— А было кого-то жаль убивать?
— Не было. И больше об этом лучше не спрашивайте... Меня зэки в тюрьме боялись и уважали. Я любого мог обломать. Это сейчас у меня не то здоровье... Один, помню, решил донять. Повесился на ручке, точнее, сам на коленях, в сторону откинулся. Я взял за эту веревку, приподнял его над полом, он потрепыхался, я опустил. "Следы есть на шее, — говорю, — вот это по-настоящему вешался. Еще хочешь?" — "Нет!"
— А вы за отмену смертной казни?
— Какая может быть отмена? Ты спроси у самих осужденных — они все тебе скажут, что нужна смертная казнь — как сдерживающая мера для всяких отмороженных, как сейчас говорят. Вон, в Италии отменили смертную казнь, сколько у них следователей, прокуроров после этого постреляли. И этого, Альдо Моро... На Западе, может, и созрели, а у нас, в России, еще рано. Я вон нынешнему начальнику тюрьмы сказал: поторопились там склад сделать. По нашим лихим временам еще все вернется...
Мы распрощались. Я ощутил крепкое рукопожатие, представив на мгновение, как мой собеседник поднимал ствол пистолета, верша приговор "от лица государства". Через несколько шагов оглянулся. Он уходил неторопливой грузной походкой, ничем не выделяясь среди весенней толпы. А у меня осталось ощущение, что он еще о чем-то не сказал.
Остров Огненный: геенна для помилованных
Тюрьма для пожизненных заключенных в Вологодской области — своеобразная примета времени. Наша пенитенциарная система с трудом приобщается к западному опыту и традициям, демократы празднуют очередную победу гуманизма, а для приговоренных к пуле и помилованных злодеев-преступников время в этих стенах сжимается в бесконечный и беспросветный нуль.
И раньше здесь, в бывших кельях монахов Белозерского монастыря, содержались особо опасные рецидивисты. Учреждение ОЕ-256/5 УВД Вологодской области специализировалось по статусу как колония для инвалидов первой и второй групп. Известна тюрьма и тем, что находится она на острове с красноречивым названием Огненный. Именно с этого острова бодро, размашистым шагом шел по деревянным мосткам на волю бывший авторитетный вор — Егор Прокудин — герой шукшинской "Калины красной". Здесь и снимался этот фильм.
Одно время сюда стали переводить и здоровых зэков, и начались распри. А тут, с 1992 года, новые веяния — косяком пошли указы о помиловании. Появились дополнения в законодательстве о пожизненном заключении как мере наказания. А в колонии — свои местные проблемы. Пять лет, с 1985 по 1990 год, она была как бы в подвешенном состоянии: шли упорные разговоры о закрытии колонии. С каким тут настроением работать сотрудникам? Все растаскивалось, а нового ничего не строилось.
Спасло тюрьму решение о создании здесь места отбытия наказания для пожизненных. Первый этап прибыл сюда в марте 1994 года.
В этой тюрьме, в зэковском обиходе "пятачке", — 130 заключенных, 300 сотрудников и еще около 90 осужденных общего режима — так называемая "хозобслуга". Так что получается на одного помилованного по три человека обслуживающего персонала. Удовольствие дорогое. Содержат их, как на строгом режиме в тюрьме. По два человека в камере — стандарты, как и за рубежом. Осуждены в основном по расстрельным статьям, есть также — по 77-й за бандитизм и за убийство сотрудника милиции.
