Poor men's judge

Приняв образ бойца, люди вынужденно подгоняют под него свою душу. Получается с кровью. В итоге, некоторые товарищи бормотали забытые еще в детстве молитвы. Кто-то каялся перед товарищами, очищаясь и возрождая душу. Бывало и так, что кто-то шел сводить счеты с жизнью в ближайшем овражке.

Пару дней спустя после митинга, Фролов неожиданно пришел к Виктору с бутылью вина. Не спрашивая разрешения, разлил. И сказал вместо тоста:

— Кто же, парень, теперь грехи твои отмолит, а? Сегодня — еще двое. И хоть знал я их как не самых хороших людей, но все же души живые. А ты им устроил как в детской сказке про падение Алисы в кроличью нору. Командир, ты хотя бы помяни их грешных.

Осушив стакан, Виктор поморщился, но ответил:

-Если не так, трупов будет больше. Помнишь, мы с тобой написали: 'Мы, русский народ, в целях образования более совершенного Союза, утверждения правосудия, обеспечения внутреннего спокойствия, организации совместной обороны, содействия общему благосостоянию и обеспечения нам и нашему потомству благ свободы, учреждаем и принимаем этот Основной Закон обновленного Союза Республик...'

— Не только мы, весь Совет!

— Речь о нас с тобой. С тех я потом... Подпись ставил?

-Да, — вдруг опустил глаза Фролов.

— Надо исполнить, Васильевич. Нам с тобой — особо.

Принесенное Фроловым вино и ночной разговор так разбередили душу, что даже самый свирепый аутотренинг не помог. Нет, сон-то пришел, но лучше бы так не засыпать никогда.

Сначала перед глазами Виктора вспышкой появилась старая хроника: истощенные, почти падающие от голода женщины, тянущие с Невы санки, где стоят полные воды бидоны. Их глаза, окруженные синеватыми тенями, казалось, вымораживали душу. Сделав попытку, схватить облепленную мерзлым льдом веревку, Виктор проснулся в первый раз.

Выпив воды, сделал дыхательную гимнастику, и снова заснул. На сей раз подсознание подкинуло еще более гадкий сюрприз. Причудливо путая виденное наяву и в кино, alter ego отрывалось по полной. Виктору вновь привиделась дорога, полная брошенных машин, одичавшие собаки на обочине, деловито обнюхивающие изуродованные, раздутые весенним теплом трупы. Взгляд заметался, и упал на торчащий из глубокого кювета багажник 'Жигулей', из разверстого нутра которого улыбалось обезображенное лицо той, которую он когда-то был готов назвать единственной.

После второго стакана вина Морфей слегка сжалился, и показал питерскую помойку и голодных стариков, стыдливо сжавшись, копающихся в мусорных контейнерах. И тут же, явно для контраста пошли кадры с жирными, обрюзгшими от обжорства попами, жадно лакающими вино из золоченых чаш.

Созерцание смертного греха сменил новый кошмар: разрушенные, как после бомбежки предприятия и стоящие на тротуарах кучки проституток. Кости русских воинов во всех уголках мира — среди обезображенных дефолиантами джунглей Вьетнама, в саваннах и редколесье Анголы.

Понемногу рыжая африканская почва сменилась ледяной пустыней и вмерзшей в лед собачьей упряжкой. Ее сменил вид на колышущиеся в зеленой бездне корпуса кораблей с обвитым водорослями такелажем. От облегчения, Виктор вновь проснулся, поняв: ничего страшного. Просто экранизация любимого им стихотворения Киплинга, 'The Song of Dead'. Мрачное величие чеканных строк воплотилось в странные видения под влиянием запредельной усталости и пары стаканов вина.

Впрочем в том, что 'If blood be the price of admiralty, Lord God, we ha` paid it in', сомневаться не приходилось.

Глава 16.

Доклад капитана Кузовлева о командировке в ближайший к Автономии областной центр, свелся к одной фразе:

— Товарищ лейтенант, ваше приказание выполнено.

Потом капитан перевел дух, и уже нормальным голосом добавил.

— Все, как ты говорил. Даже как-то страшно. Мандат за твоей подписью приняли без звука.

— Садись.

Кузовлев обессилено плюхнулся на стул. Виктор с иронической улыбкой посмотрел на своего бывшего командира, и приступил к чуть более подробным расспросам.

— Транспорт?

— Восемьдесят 'Уралов 4320' с водителями. Но мальчишки числятся командированными, должны вернуться.

— Оружие?

— По списку. И даже немного сверху.

— Продовольствие?

— Сколько влезло в транспорт. Все продукты — длительного хранения, так что...

— С зеленью уже решили, — не обратил внимания на жалобу Вояр. Выглядел Виктор не лучшим образом. Голубые круги под глазами, бледное лицо, слегка замедленные движения. Однако, судя по очереди в приемной, поддаваться слабости не собирался.

— Теперь рассказывай, кого попросили придавить.

— Цыган и местный криминал, как ты и предсказывал. На все про все потратили шесть часов. Криминал нейтрализовали адресно, по списку. Цыган — вместе с застройкой. Взяли с Рудгормаша тяжелые бульдозеры, поставили оцепление, и через пару часов там никого и ничего не было. Подросткам наркоту больше никто не навяжет и на иглу не посадит.

-Свободен, капитан.

-Есть! — ответил Кузовлев, и его буквально выбросило со стула. Но уже выходя, в дверях, капитан остановился, сделал четкий поворот налево-кругом, и осведомился:

— Командир, почему у нас все получилось?!

— Потому как, Гена. По хорошему, это не твой уровень компетенции, но если хочешь знать, придется задержаться, — глядя капитану в глаза, тихо ответил Вояр.

От непрерывного голосового напряжения сели связки, и теперь лейтенант изъяснялся медленно, словно нанизывая слова на длинную нить. — Понимаешь, сейчас в стране проживают две основных категории граждан: шибко умные и полностью бесхребетные.

Перехватив недоуменный взгляд Кузовлева, Виктор добавил:

— Жителям бывшей Страны Советов остро, срочно, практически по жизненным показаниям, необходима тотальная позитивная реморализация. По Стругацким, если читал. Только вот, спутников с гипноизлучателями у меня нет, потому придется по старинке.

Нажав одну из кнопок на допотопном селекторном пульте, Виктор попросил пригласить Берни.

— Ты, я так понимаю, приехал сюда клеветать на старого знакомого? — с порога спросил Вояр.

-А то! — совершенно не смутился военный корреспондент Таймс. — Редакция считает, что по причине личного знакомства, ты будешь откровенен с корреспондентом Роджерсом более, чем с кем-нибудь другим.

— Берни! — расплылся в улыбке Виктор. — Ты как нельзя вовремя. У меня как раз открылась вакансия руководителя пресс-службы. Это не уронит твое драное лордское достоинство?

— Я могу надеяться, что на твоей службе мне не придется голодать, собирать окурки у мусорных баков и питаться картофельной шелухой? — вернул улыбку Роджерс.

— Можешь! — жирным голосом бывалого работорговца пообещал Виктор. — По стаканчику в знак того, что договорились?

И приводя присутствующего при сем капитана в состояние крайнего смущения, оба собеседника искренне расхохотались, после чего приступили к наполнению стаканов. Отсутствие льда никого не взволновало, так же как и то, что пить было решено совершенно левый кизлярский коньяк.

Между делом, Виктор попросил:

— Берни, я ныне могу только шипеть. Можешь объяснить капитану про то, почему мы обречены на успех? Тем более, ты же теперь руководитель пресс-службы. Вот и разъясняй.

— Так я и сам толком не знаю, — попытался пошутить Берни, напоролся на разъяренный взгляд синих глаз Виктора, и сдался. — Ну чего сразу так-то? Расскажу, конечно. Хотя, капитанам и не положено.

Кузовлев густо покраснел и едва не подавился коньяком. Даже разговаривая на русском, Берни демонстрировал мастерское владение голосом, интонацией и позой. Несчастный Кузовлев неожиданно для себя стал готов исполнить все, что потребует странный знакомый командира, противоречить которому вдруг стало немыслимо.

Но тот вдруг отвел глаза в сторону, и извинился:

-Простите, Геннадий, я, кажется, слегка переборщил.

И наваждение прошло. Не дожидаясь нежелательных выводов, или оскорбления действием, Берни сказал:

-То, что вы видели Геннадий — всего лишь иллюстрация к тому, что вы сделали на практике. Явившись с мандатом от ополчения, Вы стали в глазах местных руководителей представителем непреодолимой силы, своего рода стихийным бедствием. Возрождающейся Советской властью. Нечто подобное я только что вам демонстрировал, имитируя присоединение к авторитету вашего командира.

Ты и вправду извини, Гена, — прохрипел Виктор. И Кузовлев понял, что холодное спокойствие, отрешенность, точность в словах и интонациях, которые он с гордостью демонстрировал во время командировки — все суть данное взаймы, на время. Или вообще — результат внушения. Не его. Чужое. Стало до слез обидно.

— Отвлекись от обид и послушай, — сказал Берни. — Если бы тебе не помог Виктор, из командировки бы ты не вернулся. Понятно?

— Понятно, — в голове капитана с хрустом встали на место все части головоломки.

-Дальше слушать будешь? — чуть слышно прохрипел Виктор.

-Да.

-Давай, говори, Берни, — с облегчением произнес Вояр, и откинул голову на высокую спинку кресла.

— Вам это действительно пригодится, Геннадий, — мягко произнес Барни. — Крушение СССР уникально тем, что в этой истории главную роль сыграло предательство.

История давно управляема, но до сей поры предательство никогда не становилось фактором эвоюционного общественного процесса.

Следовало бы начать с анализа русских реалий 19 века, когда окончательно перестала существовать тайна исповеди, а доносительство — объявлено добродетелью. О милых русских традициях общения с людьми как со скотом, можно рассказывать долго, но это был всего лищь фундамент, на котором ростили поколения государственных рабов.

— А как же революция? — возразил капитан.

— Да сколько угодно! — искренне улыбнулся Берни. — Все революционеры мира либо хладнокровные негодяи и авантюристы, готовые на все ради власти и наживы, либо идеалисты со взором горящим, либо сугубые прагматики, присоединяющиеся к движению ради сведения счетов, грабежа и так далее.

Вот к примеру, Геннадий, как вы думаете, Ленин и его гоп-компания знали, скольких жизней будет стоить их приход к власти, насколько упадет уровень жизни обывателя, какие огромные территории потеряет Империя?

— Думаю, что точно знать они не могли.

— Но догадываться были обязаны, не так ли?

— Да.

-Идем дальше. За неимением времени, на предыстории останавливаться не будем. Уже в двадцатых руководство партии с ужасом поняло, что опереться на патриотизм, чувство долга, элементарную порядочность исполнителей не получается. Рука будто уходит в жидкую грязь, не находя опоры. Пар улетает в свисток. Со строек коммунизма в грандиозных объемах воруется цемент, кирпич, металл. Пролетарии не желают работать, крестьянин утаивает хлеб. Кто может, убегает из России к чертовой матери. Я не сгущаю, Геннадий. Дело усугубляется тем, что слишком многих потенциально полезных людей власть либо изгнала сама, либо репрессировала, либо позволила уехать.

— Да вроде нет, было такое.

— Ситуация отчаянная, и потому большевики прибегают к той же практике, которая завела в могилу царизм. Не получается с высокими идеалами, и черт с ними, есть и другие способы. Главнейшими инструментами управления сделались принуждение и донос.

Отметил, доносительство есть везде, оно присуще христианству всех разновидностей. В конце концов христианство и начиналось-то с доноса Иуды. Но в Стране Советов донос чуть ли не краеугольным камнем, на котором стояло государство. Донос и страх. Доносили на родных, близких, любимых. Стоит ли говорить про коллег и недоброжелателей.

— Не стоит, — отозвался Кузовлев. — Я сейчас вспомнил, у нас пионерская дружина была имени Павлика Морозова. Если немного подумать, имени твари, заложившей родного отца. Теперь понимаю, что правильно Пашу дед удавил.

— Об этом потом, ибо частность. Ладно? — спросил Берни. И, не дожидаясь ответа, добавил:

— Эти бесконечные собрания, заседания, разборы персональных дел, критика и самокритика, это ведь школа, Геннадий. Постоянно, в масштабах страны действующая школа. Только те, кто заканчивал ее на 'отлично', имели возможность делать карьеру. Понимаете?

Костлявые кулаки Геннадия медленно сжались. На костяшках проступили белые пятна мозолей.

— Суки, — выдохнул он. — Школа предателей во всесоюзном масштабе, блин.

— Примерно так, — согласился Виктор. — Старинный трюк. Коллективом легко предать и осудить что угодно и кого угодно. У нас на Руси люди предпочитают делать подлости и пакости 'всем миром'. Грех, разложенный на всех, уже не так велик. В конечном итоге, думают люди, нам ведь велело начальство. А у начальства — свое руководство. Вот уходит чувство вины в заоблачную высь, оставляя на грешной земле народ зараженный предательством. Как индивидуальным, так и коллективным. Матрешка по-русски: предательство в предательстве.

Вся деятельность советской власти по укреплению себя, одновременно ковала будущих предателей Родины. Воспитание закрепляла это морально-когнитивное уродство у будущих поколений.

Высокопоставленные предатели (Ельцин, Горбачев) были просто самыми хорошими учениками в школе негодяев, раскинувшейся по всей стране. От Москвы до самых до окраин. Они добросовестно прошли по всем этапам пионерскй, комсомольской и партийной учебы.

На одного сироту и хулигана Матросова приходилось до тысячи благовоспитанных Морозовых. Войско воевало лишь поставленное в условия, когда отступление равно смерти. Уроки 41-42 годов, когда немцам сдавались вполне боеспособные части с оружием и знаменами, многое дали сталинскому руководству. По крайней мере, Иосиф Виссарионович своих подданных не идеализировал.

— Не соглашусь. Никогда! — упрямо мотнул головой Кузовлев.

— Твое дело, — заметил Берни. — Но в нашем зоопарке полы бетонные, голову в песок не сунешь.

— То, что вы говорите, требует доказательств!

— У нас еще пара минут, — посмотрел на часы Виктор. — Но Берни успеет.

— Сам давай, — недовольно скривился Роджерс, протягивая руку за бутылкой. — Мне твой янычар за такие слова голову отгрызет без наркоза.

— Хорошо, — согласился Виктор. — С тем, что средний призывник откровенно плох, кто-то спорить будет?

-Нет, — согласился с командиром капитан, — с этим не поспоришь.

— Так вот, Гена, наше святорусское холопство подразумевает целый букет свойств: покорность, безгласность, стукачество, холуйство, угодничество. Видел такое?

-Всегда хватало, — неохотно подтвердил ротный.

— Все, что я перечислил, при соответствующих условиях переходит в предательство. В войне мы победили лишь потому, что Сталин умел учитывать сильные и слабые стороны подданных. Но стоило ему уйти от нас в лучшие миры...

-Я понимаю, командир, что ты сказать хочешь, — угрюмо буркнул Кузовлев. — Прямо по Библии, там типа, есть про такое. Не успел петух прокричать трижды, как Сталина, любимого учителя и вождя дружно предали, из Мавзолея выкинули, обвинили во всех смертных грехах, обваляли в смоле и перьях, после чего тихо прикопали у стенки, под плинтусом.