Poor men's judge

Через пару месяцев мы закономерно залезли в эту историю по самые уши. Тем временем, Вояр стал известен, приобрел статус. Стал живой легендой — в конце-то концов! Сначала — дело, когда он остановил колонну у Соленого.

Потом, армейцы, кто был в окружении Рохиным, такого присочинили, выйдя к своим, что только держись! Кто ж мог предполагать, что лейтенант — чистейший пассионарий? Кто мог увидеть Команданте в пиджаке-двухгодичнике? Кто, скажи мне, мог предположить, что он поднимет сводный полк и остатки ополчения в штыки?!

Тысячи, десятки тысяч фанатично преданных ему вооруженных сторонников — закономерный результат событий последних месяцев и грамотно организованной пиар-компании. Парень оказался очень предусмотрителен, и буквально в первые дни привлек в помощь лучшего из возможных специалиста. Не кого-нибудь, а Берни Роджерса, служившего до того специальным корреспондентом 'Таймс'! Берни неожиданно оказался совершенно безбашенным типом: репортаж о выводе Рохина из оперативного окружения Европа смотрела тем же вечером. Ну и Россия тоже, у кого спутниковые тарелки есть.

Кто мы после всего этого, милая? Люди из тени, не более того. Сподвижники, соратники — да, бесспорно. Но признанный лидер теперь один, и он уже известен всему миру.

Никто не протестовал, когда попытка Воронова перехватить лидерство закончилась у стенки. Парень был на все сто прав, и каждый из нас, приведших его к власти за руку, чувствовал его правоту. Потому против приговора из членов РВСР не возразил никто.

Точки над 'Ё' расставлены. Отныне и вовеки мы лишь реализуем его замыслы. Причем, с удовольствием, как это ни странно.

— Неужто недовольных нет?!

— Кто поумнее, тех все устраивает. Остальные — просто понимают, что в Столице нашей самодеятельности не простят никогда, ни при каких условиях. Хоть обрядись в рубище, посыпь голову пеплом и приползи к порогу на коленях. Все равно, не спасет.

Так что, все как в твоей любимой песенке. Помнишь, что ты мне однажды у костра спела?

— Связал нас черт с тобой, связал нас черт с тобой, связал нас черт с тобой веревочкой одной! — задорно откликнулся мелодичный голосок Нины.

— Так и есть, милая, связал. Крест-накрест веревочкой и бантик сверху!

— А если серьезно?

— Если совсем серьезно, то получилось вот что: у любого руководителя мирного времени, в погонах или без, привычка исполнять приказы, инструкции, ритуалы, давно утратившие смысл — неистребима.

За четкость, точность, решительность и слаженность действий в стандартных ситуация мы заплатили гибкостью мышления. В нестандартных ситуациях мы неповоротливы, инертны и способны иной раз с треском проиграть даже инициативному непрофессионалу. Не любой из нас, но по отношению к системе в целом это справедливо.

Главная причина состоит в том, что дрессированные службой и жизнью люди всегда готовы склониться перед чужой силой, если внутренне ее ощутят. Или топтать претендента на лидерство с особой жестокостью, если почувствуют, что он слаб или ошибается.

Только он не ошибается, дорогая! Ни по-крупному, ни в мелочах. И силу мы ощутили. Буквально кожей, тут уж тебе просто придется поверить. Виктор — человек, служащий не карману, не карьере, но Идее. И это — не просто слова! Чтобы сделать жизнь людей достойной, чтобы наш человек не боялся ни бандитов, ни произвола властей, он не задумываясь, отдаст жизнь.

— Или отберет! — нервно поджав губы, попыталась возразить Нина Николаевна.

-Или отберет, — спокойно согласился с женой Рябцов. — Если так надо будет. Такое дело, война идет, да еще и свои иной раз в спину целятся. Но знаешь, когда Вояр утверждал приговор Воронову, к него в глазах слезы стояли. Он человек, милая, не функция и не машина. Просто загрузился парень слишком сильно...

... Когда Вояр закончил перечислять, что следовало сделать в связи с возникшей угрозой, генерал вспомнил об этом разговоре, и устало подумал:

— "Веревочкой одной..."

То же, пусть и иными словами, сформулировали все присутствовавшие в оперативном зале. Для этих людей жизнь четко разделилась на два периода: "до" и "после".

Ни ополченцы, ни строевые командиры подобными вопросами себя не терзали. Для них было главным исполнить поставленные задачи. Как можно лучше.

Гудели от напряжения антенные поля, уходили в ночь люди с оружием, нетерпеливо, на грани истерики взвизгивая турбинами, выруливали на взлетные полосы самолеты. С тяжелым гудением рубили винтами воздух вертолеты, летящие исполнить волю Командующего.

Не оставили без внимания и средства массовой информации, особенно неподконтрольные или вовсе независимые от Столицы. Доверенные журналисты, как гончие на сворке, буквально дрожали и повизгивали от предвкушения сенсаций, славы и жирных гонораров.

Разумеется, не обошлось и без досадных накладок, ну куда же без них? Воспользовавшись суматохой и некоторым ослаблением бдительности, совершили побег два больных на голову смертника, подготовленных в лагерях саудитов.

Боевики, обретшие за последние месяцы буквально сверхъестественную осторожность, всунулись в приготовленную для них засаду лишь частично. Их преследовали остаток дня и всю ночь, но несколько человек все-таки умудрились унести ноги из западни на разъезде.

На исходе отпущенных автономии трех суток, оперативный дежурный в/ч 00000 доложил оперативному Главка, что погрузка техники сорвана, так как колонна была атакована силами нескольких бандформирований.

Ввиду безусловной опасности для груза и сопровождающих, колонна отведена обратно в часть, изделия вернули в хранилища. Безвозвратно утрачено два учебных специзделия, перевозивший их грузовик. Имеется трое легкораненых.

— Откуда среди груза вообще взялись макеты?! — недоуменно поинтересовались из Столицы.

— Так в все в соответствии с "Руководством службы", — ответил оперативный части. — УН64-cc1 рекомендует. Забыли? При полном возврате изделий на завод-изготовитель, вместе с ними отправляется и учебная техника.

На том конце провода некоторое время помолчали, а потом зловеще осведомились:

— Значит, приказ об отгрузке не выполнен?

— Так точно. — не стали отрицать в части. — Виду объективных обстоятельств.

— Пригласите к телефону командира! — мембрана телефона неожиданно зазвучала голосом начальника главка, генерал-полковника Карасина.

— Есть!

Оперативный переключил разговор на кабинет Рябцова.

— Рябцов, — повторили в Столице. — Ты почему, сукин кот, приказов не исполняешь? Погоны жмут?!

— По объективным причинам, товарищ генерал-полковник.

— Какие объективные причины?! Не мог совладать с кучкой заросших грязью бандитов?! Не мог задержить погрузку до завершения зачистки местности?! — бесновалось начальство на том конце провода.

— Нападающие действовали силами до батальона, товарищ генерал-полковник. Имели тяжелое вооружение. Это в вашем понимании кучка? — возразил Рябцов.

— Почему не выполнен приказ?!

— Потому что не было уверенности, что по пути следования не случится повторного нападения. Пленные показали, что о месте и времени погрузки были осведомлены заранее. Потому я счел отправку чрезмерно опасной. В Главке совершенно определенно есть изменники, координировавшие действия боевиков.

— А вот это уже не твоего ума дела! — заорал, теряя самообладание, начальник главка. — Об этом есть кому подумать! Твое дело было — отправить и доложить!

— Так точно. Отправить и доложить изменникам Родины, что их приказ исполнен. Так вот, не вышло у вас, товарищ генерал полковник. Кстати говоря, верните домой семью полковника Степанова. Честью прошу, не позорьтесь. Человек волнуется, третий день жене и дочкам дозвониться не может.

— Ты на что рассчитываешь, генерал?! — с нескрываемой угрозой прошипели на том конце провода. — Может, у тебя еще и доказательства есть?

— Так точно, товарищ генерал полковник, есть. Показания пленных, полковника Степанова и целый рюкзак принесенных им документов. Ну и так, еще кое-что по мелочи...

— И кому же ты это все предъявишь? — голосом, способным заморозить птицу в полете , спросил генерал-полковник Карасин.

— Министру обороны, Президенту, депутатам.

— Тебя. Никто. Слушать. Не. Станет, — тяжелым от ненависти голосом произнес начальник главка.

И уже не в силах сдержаться, добавил:

— Ты долго будешь завидовать мертвым, Рябцов. Очень долго...

— Это вряд ли, — отозвался Владимир Иванович, безукоризненно копируя интонацию бойца Сухова из "Белого солнца пустыни".

Затем, неопределенно хмыкнув, генерал-майор Рябцов добавил:

— Вы бы сказали напоследок что-нибудь доброе, жизнеутверждающее. Не мне, так хоть тем, кто сейчас приник к своим радиоприемникам и телевизорам.

Их же явно тошнит от вас, право слово...

Глава 23

Егор Васильевич был бесцеремонен, как старый доктор. Люди, прожившие долгую, активную и успешную во всех отношениях жизнь, обыкновенно так себя и ведут. К тому же, Егоров почему-то чувствовал к так резко ворвавшемуся в его жизнь парню, совершенно необъяснимую симпатию. Действительно необъяснимую, чего уж там. По факту, этот человек повел дело так, что фактически поставил массу уважаемых людей рядом с расстрельным рвом. И останавливаться, судя по всему, не собирался.

— Командир, ты себе бабу завел бы, что ли, — заявил он однажды вечером, внимательно присмотревшись к выражению лица Виктора.

— Ты что, Васильевич? — Вояр поднял глаза от блокнота, в котором только что была нарисована очередная абстракция. В глазах Командира плавала горькая обреченность

— Я — ничего. Вот ты — что?! По лицу же видно — вот-вот кого-то сгрызешь. Тебе, конечно же, сообщать не стали, но люди уже на доклад заходить боятся.

Виктор заинтересованно посмотрел на Фролова. Егор Васильевич тут же почувствовал себя в роли неприкосновенного королевского шута, которому дозволено многое в обмен на меткое замечание и хорошую шутку. Но мнение которого, при всей его справедливости, вроде как и не существует. Не успев толком обидеться, Фролов услышал:

— Понимаешь, Васильевич, они врут. Почти все. Даже те, кто раньше такого себе не позволял. Но я же вижу, понимаешь?!

На сей раз в глазах Виктора просматривалось неподдельное страдание. Командир не просил сочувствия, не жаловался на жизнь, не пытался давить на эмоции. Он просто констатировал факт. Врут, понимаешь?! — говорили его глаза. Даже не каждый второй, и почти каждый первый, — объяснял молодой человек пожилому, битому людьми и жизнью руководителю. И что теперь делать с этим бардаком? — спрашивали глаза.

Фролову стало страшно. Примерно таким он видел Виктора перед тем, как отвернули голову начальнику штаба сотоварищи. И он сказал просто чтобы что-нибудь сказать:

— Может, не все так страшно, может, ты все же ошибаешься?

— Да нет, — с какой-тот замороженной, почти бесцветной безнадежностью в голосе отмахнулся Вояр. — Я вижу, Васильевич. Понимаешь, вижу. Почти всегда, потому что меня в свое время этому научили. Знаешь, это очень больно, оказывается — видеть ложь.

Человек может лгать ртом, но дыхание, кожа, глаза, мимические и скелетные мышцы не врут. Надо только уметь читать то, что они рассказывают.

-Как так?

— А так. Ни височная, ни подбородочная, ни щечная мышца лгать не могут. Они умеют только сокращаться. Команды отдает по большей части подсознание. Потому если на тебя смотрит человек, который видит, потому как знает, куда смотреть, врать — бесполезно. Смешно даже врать понимающему человеку. Люди — врать — не способны, если по большому-то счету. Теперь понял?

-Понял.

-Тогда пойми и то, что в итоге, я всегда оказываюсь один. Кто-нибудь докладывает, а я вижу, что он пытается скрыть, и как меня ненавидит, как боится и бессильно, подло завидует. Девушка улыбается, а я вижу, что она думает, как оценивает шансы, как прикидывает: сейчас или еще подождать. Подсечь, или дать золотой рыбке потаскать поплавок. Как же я устал от этого вранья, Васильевич, ты бы знал. Ведь почти все...

— Что, и я?! — попытался состроить невинно обиженного Фролов.

Виктор нашарил в столе фляжку коньяка. Подумал немного, покачал головой, и решительно разлил искрящуюся влагу прямо по стоящим рядом с графином гранеными стаканам.

— И ты, конечно же, врешь, товарищ Фролов, — блекло отозвался Виктор, пряча флягу обратно, — Но у тебя хватает ума не врать мне. Потому ты пока жив и я тебя терплю.

Военного корреспондента Роджерса, прибывшего накануне из Автономии с неким сенсационным материалом, господин Брешковский принял без промедления.

Во-первых, всем было известно, из какой семьи происходит Берни, и с этим следовало считаться.

Во-вторых, парень заслуженно считался настоящим профессионалом. Репортажи Роджерса всегда становились событием. Талант, кристальная честность и внимание Берни к деталям позволяли твердо рассчитывать , что получив эксклюзивный ролик, телеканал только выиграет.

Когда на экране возник крупный план пожелтевшего от времени постановления РВСР, Брешковский насторожился. Когда по экрану поплыли машинописные строки: "На случай измены и предательства высшим руководством интересов народа, гибели или отсутствия комиссаров на местах, предусмотреть нижеследующий порядок действий...", настороженность сменилась беспокойством. По мере просмотра, беспокойство плавно переросло в панику.

— Вы же понимаете, Берни, это я в эфир выпустить не могу. Меня просто растерзают, и это еще слабо сказано.

— А вы посмотрите вторую часть, мистер Брешковский, — меланхолично ответил журналист, и в пару глотков осушил дежурную бутылку с "Боржоми". Он волновался не меньше своего визави, но тщательно старался удерживать poker-face. Традиции старой доброй Англии и все такое...

Просмотр отснятого материала занял всего несколько минут, после чего, Брешковский непонимающе уставился на собеседника. Удивление распорядителя первой кнопки было настолько велико, что хватило его лишь на сакраментальное:

— И ты, Брут...

— Да, Вы все правильно поняли, — облегченно рассмеялся Роджерс. — Я действительно выполняю просьбу господина Вояра ознакомить вас с текущей ситуацией. В силу моей к вам симпатии и нашей давней дружбы, я уговорил Командующего дать вам возможность выбора.

— Ценю, — прохрипел Брешковский мгновенно севшим голосом. Рука его слепо шарила по столу в поисках минералки. В беззаботное, радостное утро неожиданно пришло горестное понимание ближайших перспектив и неизбежности перемен.

— Вот, — Берни всунул в руку Якова Самуиловича высокий стакан с пузырящийся водой.

Брешковский, стуча зубами о стекло, сделал пару жадных глотков. Перевел дыхание. Закурил, предварительно тщательно размяв сигарету. Это дало мгновения, необходимые для принятия решения. Впрочем, что там было выбирать, выбора как раз и не было.

— Я с вами.

— Рад за Вас, Яков. — очень серьезно произнес Роджерс.

— Меня беспокоит только возможность чрезмерно нервной реакции спецслужб, — окутавшись клубами дыма, неуверенно высказался Брешковский.