Poor men's judge

Никто не забыл, сколько после крушения Союза осталось членов партии? Комсомольцев? Фактически, приверженцев религиозного культа, пусть и не слишком ревностных.

На глазах старых коммунистов, их коллективное детище было прикрыто как забегаловка, где слишком сильно расплодились тараканы, по чисто социальным соображениям. Власть решила вернуть на место Церковь. А зря.

Нет, мы все понимаем, что религия усиливалась ровно в той же мере, в которой слабела партия. Мы помним, что сила культа личности Вождей и культ партии были сильны ровно в той мере, в которой ими оказывалось давление на конкурирующие культы. Стоило ослабить давление, и все рухнуло. 'Красная церковь' пала не в смертельном бою с врагами, покрыв себя неувядаемой славой, но сгнила изнутри, оказавшись сборищем казнокрадов и карьеристов. Оказалось, что сражаться за нее не стоит. И словам, сколь бы они ни были красивы, веры не стало.

Бывшие коммунисты, когда-то составлявшие наиболее активное ядро социума, замерли в смертельном оцепенении. 'Что воля, что неволя..' Вылезшая, аки гад из-под коряги, КПРФ, воспринималась как утонченное издевательство над еще живыми коммунистами и памятью о тех, кто ушел. Коммунистическая партия без культа, без ритуала, без претензии на сакральность. Одна из ряда сборищ парламентских говорунов, всего лишь. Коммунистами, верными идее, демонстративно пренебрегли, отказав в репрессиях и последней, отчаянной схватке. Так было получено пассивное согласие общества на самоубийственные перемены.

Предположить, что кто-то способен разорвать порочный круг, было невозможно. Такой расклад никак не вписывался в расчеты политологов и их милые, детальные, но безнадежно-линейные модели развития.

Предположить, что найдется лидер, готовый бестрепетно взвалить на себя груз единоличной ответственности за все, они не могли. Молодой человек в выцветшей полевой форме, способный не только повести за собой людей в яростную штыковую атаку, но и выйти из нее победителем, оказался неучтенным фактором, сломавшим игру.

Тупая подстановка православия, опорочившего себя еще перед Революцией на место значительно более гуманной и чистой идеи коммунизма, оказалось не только идеологически ничтожной. Идеологи не учли самого главного: подобного рода рокировки, по определению, ОБРАТИМЫ. Ибо числятся по категории автоколебательных процессов с внешним побуждением.

И маятник качнулся назад, будто секира, калеча подвесивших его недоумков. Оказалось, что в стране слишком много 'святых мест', память и дух которых не уничтожить и через столетие.

Памятники Ленину, наименования городов, улиц и площадей, бывшие ленинские комнаты в каждой части, само понятие 'партийная совесть' и религиозное преклонение перед идеей Справедливости — такое выкорчевывается десятилетиями... Без гарантии на успех.

В обществе оказалось слишком много мистиков. Появление лидера, на практике, демонстративно руководствующегося постановлениями РВСР и не стесняющегося практически применять знаменитую 58 статью, дало множеству людей надежду на чудо. Бескомпромиссность нового Вождя, его привычка питаться из солдатского котла и спать, накрывшись шинелью, закономерно поднимала огромные пласты ассоциаций, прочно сидящих в народном сознании. Не успев умереть, старые легенды о Вожде, Отце и Учители порождали новые.

Самым восторженным, Виктор напоминал лидеров старообрядчества. И по стране пошли гулять слегка перефразированные строфы Клюева

Есть в Вояре Керженский дух,

Игуменский окрик в декретах,

Как будто истоки разрух

Он ищет в Поморских ответах.

Стремительно складывающийся новый культ уже имел Вождя. За пророками, апостолами, подвижниками и мучениками дело не стало. Такая уж у нас земля...

Коммунистам, не выбросившим партбилетов, оставшихся верными идеям, за которые их отцы готовы были ложиться под танки, накрывать пулеметные дула собственным телом и идти на таран, был дан еще один шанс проявить себя. Большинство этим шансом воспользовалось. Возвращая себе гордость и осознание силы, члены партии занимали место в строю территориальных формирований Реввоенсовета, берущих под контроль транспорт, связь, производство, предприятия добывающей промышленности.

На визг так недолго пировавших 'хозяев жизни' и их прихлебателей никто внимания не обращал. Так что же делали органы безопасности, спросите вы? Писал уже, и повторю еще раз: ну не может охранка ничего противопоставить численно ее превосходящему и лучше организованному противнику. Это если судить просто по раскладу сил. Но нельзя забывать еще и о том, что люди в погонах тоже способны понимать, насколько справедливо или несправедливо происходящее.

В России ни одна когда-либо существовавшая спецслужба не смогла ничего противопоставить силовым изменениям общественного устройства. Ни царская охранка, ни КГБ, ни ФСБ, в конце-то концов. 'Рыцари' плаща и кинжала с замашками воришек хороши разве что для подлых и бессудных расправ в тайных узилищах и подворотнях...

Действующие по всей стране комиссары и агитаторы, пользуясь неожиданным оцепенением потерявших волю к сопротивлению властей, открыто переформатировали местные Советы, противопоставляя попыткам им помешать веру в торжество правого дела, доброе слово, горящие сердца и холодное железо. Настоящие революции у нас выглядят именно так.

Что интересно, действующую власть лишили какой бы то ни было надежды на будущее обыкновенные учителя, среди которых оказалось множество мистиков и идеалистов, о которых я писал. А кто у нас еще, скажите на милость, способен учить деток за такую зарплату. Только мистики и идеалисты...

Так вот, эти странные российские педагоги явочным порядком ввели в школах новый предмет. Выглядело это примерно так: на урок приходил учитель словесности или истории, и говорил примерно следующее:

— Дети, у этого предмета еще нет названия, более того я не владею материалом в той мере, которую можно было бы счесть достаточной для преподавания. Поэтому учиться мы будем вместе. Условное, рабочее название дисциплины: "Обман и манипуляция". Оценок тоже не будет — их поставит нам сама жизнь.

Нашему поколению она поставило твердую двойку. Какую оценку заработаете вы, узнаем лет через двадцать.

Итак, с чего начинается любой обман? С подстройки и присоединения. Что цыганка на вокзале, что диктор на телевидении — ведут себя одинаково. Их цель — проникнуть к вам в душу, заявив как киплинговский Маугли: "Мы одной крови — ты и я!"

Один умный человек, умевший внушать миллионам условно здравомыслящих людей все, что приходило ему в голову, как-то написал: 'В подавляющем большинстве простые люди имеют настолько женскую природу, что рассуждение возбуждает их мысли и их действия в гораздо меньшей степени, чем чувства и эмоции. Их чувства несложны, они очень просты и ограниченны. В них нет оттенков, все для них — любовь или ненависть, правильное или ошибочное, правда или ложь' Г. Блумер в книге 'Коллективное поведение' пишет: 'Функционирование пропаганды в первую очередь выражается в игре на эмоциях и предрассудках, которыми люди уже обладают'. Любой из нас помнит, как 'раскачивали' в советском человеке уязвленное чувство справедливости

Вывод, который мы обязаны сделать, прост: нас постоянно провоцируют жить не разумом, а чувствами. Чувства годятся любые — просто потому что любое сильное чувство надежно отключает здравый смысл. Не зря, ох, не зря индийские мудрецы просили богов о бесстрастии...

Присоединение — первый шаг манипулятора по этому пути, первый шаг к тому, чтобы заставить любого из вас реагировать предсказуемо, рефлекторно, будто амеба, которую ткнули иголкой.

Потом мы будем говорить и о более сложных методах управления вашей психикой, о том, как политтехнологи добиваются желательных им реакций подпороговыми методами воздействий, но это случится чуть позже.

Итак, присоединение. Мы назвали его первым шагом, но на самом деле, сначала манипулятору необходим интерес. Адресованное вам сообщение должно быть намертво связано с чем-то интересным вроде футбольного матча, хорошего фильма, весточки о родных и так далее. Присоединение следует потом.

Манипуляторы используют только присоединение к чему-либо, хотя известно и присоединение по языку, этнической принадлежности или любимому занятию. Но злодеям важнее всего именно присоединение к каким-либо навязываемым им лозунгам, ценностям, действиям или идеям.

Проходя между рядами, преподаватель негромко, внятно, под запись излагал:

— О первом шаге я вам уже говорил. Крик Маугли может выглядеть так: мужики, православные, коллеги, братья и сестры, пацаны, братва и так далее. Если в дальнейшем выявляется, что оратор собственную позицию излагает уклончиво, слова и метафоры его туманны, то перед вами явный манипулятор.

Немедленно следовал вопрос:

— А почему?

— Потому, что ясное изложение своих интересов и идеалов немедленно включает психологическую защиту у тех, кто в навязываемые установки не верит.

Наполеон однажды сказал: 'Представившись католиком, я мог окончить вандейскую войну; представившись мусульманином, я укрепился в Египте, а представившись иезуитом, я привлек на свою сторону итальянских патеров. Если бы мне нужно было управлять еврейским народом, то я восстановил бы храм Соломона'.

Вот еще один, древний, испытанный еще в Великой французской революции прием захвата — представление вредоносных сообщений в виде 'запретного плода'. Именно тогда возник 'самиздат' — изготовление и распространение нелегальной и полулегальной литературы.

Но каждый раз — отметьте это особо, манипулятор действует как ваша беспокойная, тревожащая тень, а вовсе не как учитель или сторона спора.

Наличие сторон, каждая из которых имеет свое мнение, может спровоцировать дискуссию, а тогда скрытое внушение невозможно. Потому всегда следует просить собеседника ясно изложить свою точку зрения, — так или примерно так объясняли учителя в тысячах российских школ.

Власть ничего не могла с этим поделать — от вирусного проникновения в заранее ослабленное культурное ядро общества защиты пока не придумано. Органы народного образования от творящегося повсеместно безобразия демонстративно дистанцировались, ибо не горели желанием вступать в конфликт с разъяренными родителями.

Глава 21.

Когда и анализ и обыкновенные предчувствия приводят к одним и тем же выводам, дело плохо. Виктор буквально кожей чувствовал, что события пойдут точно так же, как они шли во время любой из Великих Революций.

— Ты принял на себя роль Мирабо? Так будь готов к тому, что от гильотины, с легкостью заменяемой петлей или пулей, тебя спасет разве что безвременная смерть от сердечного приступа, — в который раз ехидничал внутренний скептик.

— Не понравились уродства и общее несовершенство окружающего мира, и ты решил сделать его чуточку добрее и лучше? Что ж, неплохо. Только вот к лучшему ты бредешь по пояс в крови, и придет день, когда эта кровь подступит к ноздрям. Понимаешь?

Виктор понимал. Только вчера Трибуналу пришлось поставить к стенке начальника штаба и двух комбатов. Генерал Воронов решил, что справится с руководством Ополчением лучше и станет лучшим символом Возрождения, чем непонятно откуда взявшийся мальчишка, только вчера таскавший лейтенантские погоны. Приговор он утвердил.

Тем же вечером, придя на казнь, он встал так, чтобы на лицо не попадал свет фар. Комендантский взвод, члены Ревтрибунала и немногочисленные зрители видели только неподвижный черный силуэт. Виктор стоял, мечтая, чтобы никто не увидел, как вздрогнули плечи. Но никто не решился подойти и потому не увидел, как, оставляя на щеках влажные дорожки, по лицу человека, которого уже давно начали называть Команданте, текут слезы.

Стремительно разворачивающиеся события все чаще оказывались похожи на иллюстрации к учебнику по прикладной культурологии и психологии массового сознания. Чем большей властью обладал РВСР, тем свирепее пытались его отдельные члены изменить расклад в свою пользу. Написанная однажды в школьном сочинении фраза: 'Стрела из-за портьеры и яд в бокале, поданном лучшим другом, всегда оказываются страшнее пуль на Аркольском мосту' уже не казалась поэтическим преувеличением, а выглядела просто как унылая констатация факта.

— Я действительно никогда и никому не смогу объяснить, что власть мне без надобности, — обреченно думал Вояр. — А ведь она мне, действительно, без надобности, гильбертовы пространства куда как интереснее, но увы... Особенно — теперь.

Здесь, как и везде: вход-рупь, а выход — кило бриллиантов. Ни уходить, ни погибать теперь нельзя. Соратники тут же вцепятся друг другу в глотки, они же все — доминанты, они по-другому не смогут... Их надо держать в кулаке, и держать жестко, иначе все пойдет вразнос. Они же талантливы, они лишены страха и уже разучились отступать. Если выпустить из рук вожжи, такого наворотят...

Перспективы, при ближайшем рассмотрении, были вполне очевидными. Максимум через полгода Реввоенсовет станет в стране верховной властью и примется по одной возвращать бывшие республики. Это было очевидно и не вызывало сомнений.

Столь же очевидно было, что обкатанные сценарии Великой Французской Ревоюции и Великой Октябрьской Революции повторятся с незначительными поправками на местные условия.

Анекдоты о штурме Бастилии и Зимнего в любой момент готовы к пересказу с поправкой на местную специфику. Сколько во Франции вылезло претендентов на памятный знак для участников штурма Бастилии? Несколько тысяч. А сколько человек рассказывало о своем участии в отчаянном штурме Зимнего и ведрах пролитой крови? Еще больше! Из них, наверное, с легкостью можно было бы сформировать полнокровную дивизию.

— Если не корпус, — проворчал внутренний скептик.

— Ложь и легенды, выпячивающие роль одних и преуменьшающие — других? Да уже, причем, сколько угодно! — раздраженно отмечал Виктор, просматривая прессу.

— И дальше будет еще больше, — каждый раз уныло констатировал вечный внутренний оппонент. — Ты же знаешь, много раз говорилось: революции пожирают своих детей.

Сначала потому, что самыми активными были те, кто умеет только разрушать. И закономерно настает момент, когда пыл их надо несколько поумерить. А они — не хотят! Они — яркие, веселые, смелые люди. У них много сторонников. Таких же любителей бесконтрольного насилия и абсолютной власти над чужой жизнью, которые рано или поздно срываются с катушек. И всех этих веселых и храбрых людей приходится зачищать, ибо они просто мешают жить всем остальным. Короче говоря, первыми в распыл пойдут самые 'пламенные'. Что будет потом, тоже понимаешь?

— Да как не понимать, — скривился, словно от горького, Виктор. — Читано, писано. 'Веселые люди, смелые люди, вспарывающие друг другу животы в смертельной схватке за обладание пулеметом'.

— Ага, — согласился внутренний скептик. — После твоей, 'безусловно насильственной смерти'. И, как в старые времена, в ход пойдет все: 'стрела, свистнувшая из-за портьеры', стилет под пятое ребро, яд в чаше вина, поданной лучшим другом. Если ты, Витя, от всего этого увернешься, то непременно станешь параноиком. Вот и выходит, что Большой Террор — прямо таки непременная принадлежность любой серьезной Революции. И погрязшая во взяточничестве и казнокрадстве Директория в конце. Как закономерный итог.