Poor men's judge

— Теперь я хочу услышать, что бы ты ответил замполиту, если бы вопрос был задан по-человечески?

— Что информацию, влияющую на боеспособность, необходимо доводить до личного состава в части их касающейся, максимально быстро, обеспечивая длительно действующие психологические эффекты. Что и было исполнено.

То, что этого не сделала служба офицеров — воспитателей, говорит лишь об их служебной халатности. Или тотальной некомпетентности. По закону этот момент — на исключительное усмотрение трибунала, поскольку последствия от некомпетентности и халатности при выполнении боевой задачи — сходны.

Генерал тяжело вздохнул, покатал желваки на скулах, и, будто на что-то решившись, спросил:

— Вспомни, кто ты по военно-учетной специальности?

— Артиллерист. Как и любой математик, закончивший в университете военную кафедру.

— А служишь?

— В батальоне охраны.

— Особо режимной части, — продолжил генерал. — Не наводит на размышления?

— Недостаточно информации, — тут же ответил Вояр. — Случайных людей здесь нет. Так или иначе, чтобы сюда кто-то попал служить, на человека должен быть составлен специальный запрос.

Потом — проверка, которую далеко не все проходят. Так что, как я здесь оказался, представления не имею. Хотя, теперь, пожалуй, понятно. Вы же и распорядились.

— Угадал, Витя.

— А то, что у меня могут быть какие-то свои планы, не думали?

— Не о том спрашиваешь, — отмахнулся Рябцов. — Как молодого и дикорастущего, да еще с идеями, назначаю тебя командиром сводной тактической группы. В соответствии с полученными из главка указаниями. Проще говоря, усилишь караул.

Что тут скоро устроят соседи, осознаешь?

— Отчетливо. Радует только то, что мохнатых на один рывок и хватит. Но он будет. Вы, случайно, не получили указаний тихонько уступить?

Крылья генеральского носа слегка дрогнули. Рябцов в упор, испытывающее посмотрел на лейтенанта, демонстрируя, что он сейчас вообще-то решает, как следует отнестись к запредельно наглым вопросам сидящего перед ним юнца.

То ли счесть вопрос оправданным в силу сложившейся ситуации, и ответить. То ли выставить наглеца вон. С соответствующими последствиями.

Виктор встал по стойке смирно, демонстрируя спокойную готовность принять любое решение, и в то же время, показывая упрямую уверенность, что вопрос — корректен.

Вздохнув, генерал жестом предложил Виктору сесть, и бесстрастно сказал:

— Нет. Не получал. Несколько не тот профиль у части, чтобы сюда кого-то пускать. Их сначала на мобсклады отведут попастись, потом... Ладно, это 'потом' тебе вообще ни к чему.

Запомни на будущее, надеюсь, пригодится: на запредельную мерзость чаще всего осторожно намекают. Дают, так сказать, возможность угадать зависшее в воздухе барское желание, которое просто неприлично озвучивать.

Однако, ты прав. Ситуацию создать руководство вполне может, поскольку замирение Автономии начнут ближе к осени. Почему так, понимаешь. Hе маленький!

Надеюсь, тебе не надо объяснять, что все сказанное должно остаться между нами?

— Понимаю — отчетливо. Разжевывать — не надо.

Генерал смотрел на Виктора, не поворачивая головы. А ведь он здорово пьет, подумал Вояр, разглядев воспаленные, с желтинкой белки. Так пьют, когда дерьмо подступает к глотке, а изменить ничего нельзя, можно только надеяться и пытаться создать ситуацию из ничего. Он же служака, он не видит простого и очевидного.

Но все-таки, силен мужик! Явно пил и ночью, и утром, а ведь трезв, и даже не пахнет от него.

Все кристально ясно. Рябцов уперся и категорически перестал понимать начальственные намеки. Ничего он не выполнит. И платить ему бесполезно, он не девка с панели, не перепродается. Генерал из касты... К тому же, пока не понял, что той касты уже не стало... Хорошо, что новые хозяева страны еще не поняли, что таких нельзя просить, ибо эти люди просто не понимают слов, окрашенных пастельными тонами детства. Да, пастельными, нежными такими. Хорошо все же Семенов писал, сочно.

— Зато они умеют выполнять приказы, — возразил внутренний скептик. — И если прикажут, сделают все что угодно — не стоит идеализировать служак. Они же все ...деформированные.

— Но пока новая власть окончательно потеряет стыд, перестанет изъясняться намеками и надеяться на холуйскую инициативу, пока сформирует на местах надежный кадровый резерв, зазор по времени есть, — думал Вояр.

По спине лейтенанта пробежал тот особенный, знобяще-звонкий холодок, всегда сопровождающий момент, когда перед мысленным взором отъявленного авантюриста во всей своей многовариантной красе распускается, крылом жар-птицы расцветает веер сногсшибательных, захватывающих дух вероятностей.

Это вам не жалкая форточка Овертона, товарищи. Это — торная дорога в Новый Мир, открытая запредельной глупостью власть предержащих, если кто понимает. И что такого, что этот мир пока что существует только в воображении молодого авантюриста? Если он не сломает голову, вы тоже его обязательно увидите. Потом, когда вероятности обретут воплощение.

Как там говорилось: сегодня — рано, а завтра может быть поздно? Виктор чувствовал примерно то же самое, и был готов действовать немедленно.

— Вот и хорошо, — наконец, подвел итог беседы командир. — Проявишь себя нормально — получишь внеочередное звание и возможность активно поучаствовать в этом деле. Нет — на гражданку уходить придется с позором и через трибунал. Все понял? Готов рискнуть?

— Так точно!

Трибунал Вояра не интересовал от слова совсем. В отличии от собственного командира, он видел реально существующие вероятности. В их числе была и такая: сломать шею на взлете. Так что тогда трибунал? Правильно: мелочь, не заслуживающая упоминания.

— Задачу поставит начальник штаба. Свои соображения доложишь в письменном виде утром. Свободен.

— Есть!

Именно в этот момент описываемая в книге история начала раскручиваться по-настоящему. Художнику дали в руки кисть. Шахматист дорвался до доски.

Вояр получил в подчинение подразделение с широко, но неопределенно очерченным кругом задач.

Глава 4.

Для того, чтобы понять армию, следует понять тех, кто там служит. Начнем с рядовых и совсем уж младшего командного состава, то есть срочников.

В описываемые времена, стараниями вдруг ставшей крайне демократичной прессы, ореол 'школы жизни' мерцавший вокруг армии, сильно потемнел. В основном, служить пошли те, кто не смог или просто не захотел увернуться от загребущих ручонок военкомата.

Призывник был деморализован заранее, и, столкнувшись с дедовщиной, плохим питанием и уродами в офицерских погонах, принимал свалившееся на него, как стихийное бедствие, с которым бороться нереально. Пресса объяснила заранее, что ничего хорошего ждать не приходится. И люди видели: так оно и есть.

Умников, рассчитывающих на армию, как трамплин, стало существенно меньше. Престижные вузы в большинстве своем, просто-напросто коммерциализировались. Популярность военных учебных заведений также сильно упала, и в них стало возможно поступить и так. Если в голову вдруг вступит такая блажь...

Таким образом, в описываемой реальности типичный солдатик срочной службы — это несчастный, считающий дни до дембеля. Однако, ввиду молодости и присущей этому возрасту особенностям, замученный солдатик чаще всего смотрел на будущее с оптимизмом, был способен и на искреннее самопожертвование, и на любовь к Родине. И товарища ценою собственной жизни всегда был готов выручить. На чем власть в любые времена, собственно, и выезжала.

Военнослужащие срочной службы из всех описываемых категорий лично мне наиболее симпатичны. Несмотря на молодость и склонность к небезопасным шалостям, перманентное желание выпить, закусить и сбежать к девкам, это единственная, наиболее полно сохраняющая признаки человека разумного, категория военнослужащих.

По словам начальствующего состава, любой солдатик обладает уникальным видовым признаком: куда его ни целуй, везде окажется задница. Таким образом, оные начальники пытаются оправдать свой садизм и полное неумение работать с личным составом.

На самом деле, в любые времена и в любой реальности, русский солдат — Главная Опора Державы. Не более, но и не менее.

Категория сверхсрочников в веках и реальностях неизменна, как их ни называй. Хоть старшинами, хоть прапорщиками. Хоть лычки на них вешай, хоть звездочки на погон без просвета.

Как оно исстари повелось, сверхсрочниками становятся несчастные, просто не видящие себя в гражданской жизни, не способные и не желающие работать. Зато привыкшие сытно кушать и при любом случае стянуть все, что не прибито гвоздями. Отдельные высококлассные специалисты, встречающиеся у связистов, саперов, военных строителей были настолько малочисленны, что лишь подтверждало правило.

Типичный прапор в описываемой реальности — это никчемная, плохо образованная, вороватая скотина. Собой рисковать способен только под дулами пулеметов заградотряда, циничен, склонен к наушничеству и предательству. Подлости и воровство оправдывает тем, что жить как-то надо, а оклад маленький. Лукавит, стервец. У старых прапоров получается со всеми надбавками на уровне ротного...

Рядовые ласково называют своих бывших товарищей, развившихся в сверхсрочников, 'кусками', 'сундуками' и другими, значительно более неблагозвучными, но вполне оправданными прозвищами.

По большей части, прапорщики тайно ненавидит молодых офицеров. Особенно, пришедших с гражданки, так как считает, что им вообще погоны достались незаслуженно. Кстати говоря, здесь они очень близки к истине.

Мечтают, но бессильны стать офицерами сами, поскольку тупы и к обучению малопригодны. Немногочисленные исключения, как мы уже говорили, лишь подтверждают.

Общий вывод: сия категория вояк в мирное время бесполезна или вредна, в военное подлежит профилактическому расстрелу и замене на толковых сержантов-срочников.

Офицеры, категория особая, потому как там — всякой твари по паре. Кто у нас только не становится офицером... Попробуем начать рассказ о них так: Дорогой читатель! Если вдруг тебе случалось "стоять под знаменами", то ты, наверное, помнишь, о чем говорят офицеры в курилке. Особенно, кадровые. Ничто так не помогает понять людей, как разговоры в курилке!

Если кому служить не пришлось, то, пожалуй, раскрою страшную военную тайну: офицеры в курилке любят говорить о пенсии. Тема эта раскрывается перед неподготовленным слушателем в полном объеме и огромном многообразии деталей. Регулярно отравляя легкие никотином, начинаешь понимать правила пенсионного летоисчисления. Забивая бронхи смолой, учишься различать календарную выслугу от льготной. Выхаркивая в утреннем кашле отмершие альвеолы, заодно изучаешь положения о надбавках.

Принимаешь активное участие в решении животрепещущей проблемы: стоит ли становиться старшим офицером? Младшие-то уходят на пенсию в сорок лет!

Сочувствуешь носителям папах, что невозможно добиться правды, и получить по выходу в запас гектар пахотной земли строго там где призывался в ряды, а также коня и шашку, как это написано в никем не отмененном постановлении РВСР. Правда, обидно? Особенно тем, кто призывался, например, из Москвы. Аллах с ним, с конем. И шашкой, скрепя сердце, тоже пожертвовать можно... Черт с ним, шашка — это всего лишь скверно заточенная кривая железка. Но вот гектар пахотной земли где-нибудь на проспекте Вернадского — от такого подарка судьбы ни один полковник бы не отказался!

Самое ужасное в том, что в обсуждениях неминуемой пенсии особенно активно участвуют безусые лейтенанты. Им бы подметки из-под Фортуны на ходу рвать надо, стремиться овладеть профессией, карьеру сделать.

Но нет, не тут-то было. Типичный выпускник военного училища уже успел изучить систему изнутри, а потому спокоен, хладнокровен и совершенно не намерен рвать задницу за тень морковки. Он твердо знает, что даже при самом плохом раскладе майором его сделают просто из вредности. По стандарту — уйдет подполковником. Причем вполне возможно, что вторую звезду дадут под увольнение из рядов.

Для того, чтобы расти выше, знает любой лейтенант, нужна соответствующая поддержка. Причем, когда эта самая поддержка есть, можно особо не рваться в облака, и не являть миру чудеса распорядительности, компетентности и героизма. Достаточно воздерживаться от особо гнусных проступков, и получишь все, что причитается.

Вот и выходит, что офицер мирного времени — это неплохо оплачиваемый (не иначе как в расчете на будущие подвиги), патологический лентяй. Боевой офицер, особенно из тех счастливчиков, кто уцелел в переплетах, по большей части становится отчаянным перестраховщиком. Ибо, до него наконец доходит: ради чего рваться-то?

Инициативные офицеры — великая редкость. Шанс сделать карьеру, обойдя чьих-то протеже, реально мал.

Но все-таки, есть и такие чудаки, кто думает: если ничего не делать, ничего и не получишь. Живется таким ребятам ох, как несладко. Многие не выдерживают многолетнего бесплодного напряжения, и становятся как все. Единицы пашут с первого до последнего дня службы.

На этих немногих и солдатах, которым повезло с ними служить — держится армия.

Каждый раз, как только начинается война, страна и армия вновь и вновь оказываются к ней не готовы. Кадровую армию выбивают. Потом приходят высокомотивированные, средних лет мужички самых что ни на есть мирных профессий. И вновь спасают страну.

Иного, собственно, ожидать и не приходится. Все эксперименты с пересаживанием на нашу почву германского, швейцарского и иного опыта, заканчивались плачевно. Созданные после революции территориальные формирования (как же, вооруженный народ!) на поверку оказались рассадником злостного разгильдяйства и невежества. Кадровая армия оказалась тем самым меньшим злом.

Почему это так, общеизвестно, на азбуке мы внимание заострять не будем.

Просто заметим, что отношение среднестатистического офицера к делу и отношение начальства к офицеру, порождают омерзительный парадокс: при изобилии карьеристов, высшее начальство жестко страдает от кадрового голода. Тотальный непотизм не отменяет необходимости делать дело.

О высшем командовании мы пока говорить не будем, поскольку это — существа иного биологического вида, и повседневная деятельность войск протекает без их прямого вмешательства.

Теперь, вкратце познакомившись с людьми, составляющими вооруженные силы, попробуйте охарактеризовать армию мирного времени максимально кратко. Желательно одним словом. Что получилось?

Фи, как грубо...

Зато теперь понятно, почему что при малейших отклонениях от установившегося порядка, ЧП неминуемо. Что и произошло.

... Паша Веревочкин, розовощекий мальчик с тонкой шеей и наивными голубыми глазами выглядел сущим ребенком даже после учебки. Как все ласковые домашние детки, был слегка трусоват. Потому на пост в автопарк ставить его не стоило. Более того, это было категорически запрещено. Потому как молодых в автопарк ставить вообще нельзя.

Почему? А хотя бы потому, что тонкое железо, остывая к вечеру, может издавать столько разных звуков... Приличный автопарк просто под завязку набит жестяными коробочками из металла различной толщины. Грузовики, боевые машины, полевые кухни, водомаслогрейки, инженерно-саперная техника — много чего может храниться в боксах и стоять на улице. Все это нагревается на солнце, остывает в тени, вымораживается на холоде, изгибается ветром. Потом вновь нагревается, и так далее. Тонкий металл на открытом воздухе живет своей загадочной жестяной жизнью. Хлопает, потрескивает, шелестит. Иногда настолько выразительно, что человек, до того не имевший дело с техникой, плотно сконцентрированной в одном месте, просто в такое не поверит.