"А вот хрен им во всю морду! — зло и весело подумал Степан, пытаясь удержать в повиновении "взбесившегося скакуна". — Ему бы только не пропустить сейчас нужный поворот на де-Арриву, а там..."
Что "там", Матвеев не задумывался. Главное — получилось. Он всё дальше и дальше уходил от возможного преследования. От засевшего глубоко в сознании кошмара республиканской Испании, от её хорошо организованного безумия. Уходил к свободе, словно всплывая со дна озера сквозь мутную воду к воздуху и свету, на волю...
Но образ вышел чужим, настолько, что казался цитатой из дешёвого романа.
"Какая, к едрене матери, воля? Какая, на хрен, свобода?"
Ничего ещё не кончилось, а загадывать — плохая примета.
"Хуже чем оглядываться".
И Матвеев гнал и гнал раздолбанный "Форд" вперёд, к точке рандеву, назначенной сэром Энтони. В запасе оставалось не более полусуток. Однако в Кальварассо-де-Аррива всё оказалось совсем не так хорошо, как хотелось бы. Нет, не так! В этой чёртовой деревне всё было просто отвратительно... Дом на окраине, где должны ждать бегущего из Мадрида британского подданного, всё ещё пах пороховым дымом и кровью, щерился провалами выбитых дверей и щурился веками полуоторванных ставен. Впрочем, как и большая часть домов в этой прифронтовой деревне.
Что здесь произошло? Этим вопросом Матвеев не задавался.
"А не всё ли равно? "
"Зачистка" республиканцев, диверсионный рейд "с той стороны", или просто набег одного из всё ещё не подчиняющихся центральной власти отрядов анархистов на небедное поселение? Один хрен — явка провалена. Чего там провалена — просто уничтожена! Похоже, вместе с теми, кто ждал баронета Майкла Мэтью Гринвуда — шпиона и журналиста.
Степан сел прямо на подножку "Форда", не заморачиваясь, что испачкает костюм, облокотился на пыльное крыло, отбросив носком ботинка несколько винтовочных гильз.
"И потускнеть не успели... Свежие".
Под подошвой противно хрустнули осколки стекла.
"Приехали, чтоб тебя... — подумал он, как-то сразу почувствовав себя "усталым и больным". — Стоило огород городить? Впрочем, наверное. Пока жив — борись, не так ли сэр Майкл?"
Матвеев достал портсигар, и хотел было закурить, но на периферии зрения что-то "колыхнулось" едва заметно, и его, Матвеева, взведенные нервы среагировали. Что-то некрупное и легкое в движениях, быстро перемещалось среди дымящихся остовов домов, от тени к тени, не появляясь на солнце.
Что-то или кто-то?
Степан выпрямился, стараясь не совершать резких движений, положил портсигар на порожек "Форда" и медленно потянул из внутреннего кармана пиджака трофейный "маузер". Снял с предохранителя и плавно потянул на себя затвор, но — увы — патрона в стволе не оказалось...
"Ур-роды штатские, одно слово — журналисты!" — злость Матвеева на себя и на бывшего владельца пистолета была непритворной, хотя из всей воинской премудрости, постигнутой Матвеевым на военной кафедре университета, если что и сохранилось в голове, так это правила поведения в зоне ядерного взрыва. Ну, и обращение с личным оружием, разумеется... Однако времени на воспоминания не было, следовало завершить начатое.
Патрон дослан в ствол, курок — на боевом взводе. Руки работали сами, помимо сознания, и это не удивляло — в экстремальной ситуации, как из дырявого мешка начинали сыпаться знания и умения ранее неизвестные Степану. Знания и умения Майкла Мэтью. Все-таки "маузер" не совсем "макаров"...
"Ну, Мишаня, не подведи..." — с этой мыслью Матвеев одним тягучим движением соскользнул с места — пистолет стволом вверх, в полуприсяде — вдоль автомобиля, в сторону обнаруженного "кого-то или чего-то".
Шаг, скольжение... ещё шаг...
Ствол пистолета — горизонтально: "ну и где ты?". Степан не мешал своему телу, фиксировал только окружающее, — уловить момент, когда будет пора...
"Что пора?"
Пора нажать на спуск?
"Сто-оп!"
Фигурка, выглянувшая из отбрасываемой домом тени, на коварного врага не тянула. Совсем. Никак. Мальчуган — чумазый, лохматый, в штанах не по росту, в обвисшей на плечах куртке с подвёрнутыми рукавами, шаркающий подошвами грубых башмаков. Смотрел без испуга, вроде и не замечая направленного на него пистолета, но и детского любопытства в глазах не было. Мальчишка оценивал взрослого, взвешивал его и измерял не по-детски внимательным взглядом.
Степан опустил пистолет, поставив на предохранитель. Только после этого ребёнок — "А лет-то ему не больше десяти-двенадцати!" — сделал шаг навстречу.
— ђSeЯor extranjero, no disparen! Por favor, seЯor extranjero... — детские руки поднялись в универсальном примирительном жесте — открытыми ладонями вперёд.
— Не бойся, малыш, не буду... Взрослые в деревне есть? Может, солдаты? — Матвеев говорил по-испански медленно, старательно проговаривая каждый звук, но не слишком надеялся на свои лингвистические способности.
— Нет. Солдаты ушли, ещё утром, сеньор иностранец. А я вот вас жду, думал уже не приедете...
Матвеева как пыльным мешком из-за угла стукнули. От неожиданности он чуть не присел прямо там, где стоял.
"Это и есть контакт сэра Энтони? — мелькнула шальная мысль — Они, что здесь с ума все посходили?"
Замешательство, по-видимому, настолько ясно и недвусмысленно отразилось на его лице, что мальчишка засмеялся, негромко и хрипловато. Потом закашлялся, сплюнул что-то вязкое и белесое в уличную пыль и, шмыгнув носом, начал расстёгивать куртку.
Провозившись некоторое время с непослушными пуговицами, мальчишка распахнул полы куртки и потащил рубаху из штанов. Степан следил за его манипуляциями с недоумением и интересом, не забывая посматривать по сторонам.
Кто знает, что на уме у односельчан этого смышлёного мальчугана? А вдруг они как раз сейчас подбираются: ползком, по крышам, "огородами", сжимая в потных ладонях косы и топоры? Почему он подумал именно про мирные "серпы и молоты", и даже не предположил наличия здесь и сейчас разнообразного огнестрельного оружия? Бог знает, но нарисованная буйной журналистской фантазией картинка показалась настолько натуральной, что Матвеев даже тепло нагретой за день крыши ощутил и острый запах пота... Пальцы сильнее сжались на рукояти "маузера".
"Бред какой-то! Нервы расшалились, лечится пора... Ага! Как только, так сразу... Всего и осталось: через линию фронта перебраться, — а потом сразу прямиком к лучшему психиатру в этих богом спасаемых местах".
Между тем, из-под подола рубахи показался конверт, когда-то, наверное, белый, но теперь изрядно помятый, в пятнах пота и сажи.
— Вот, — с серьёзным лицом сказал мальчик, протягивая "письмо" Степану. — Сеньоры, что останавливались в нашем доме, — кивнул он на дымящиеся развалины, — просили передать это иностранцу, что приедет на "ужасной фордовской развалюхе". То есть, получается, — вам!
— А если бы я пришёл пешком? — странный вопрос, но закономерный. Ощущение странности происходящего, внезапно возникшее у Степана, крепло с каждым словом мальчишки.
— Так мне вас подробно описали, а отец заставил повторить несколько раз, прежде чем отправил прятаться к тётке...
— Отец? — Матвеев вертел в руках конверт, казалось, не зная, что с ним делать.
— Это наш дом, сеньор иностранец. Был... А мой отец успел уйти с теми сеньорами, что ждали вас два дня, пока не пришли какие-то солдаты и не начали грабить деревню... — сказав это, мальчик вдруг снова шмыгнул носом, часто заморгал, повернулся и быстро пошёл вдоль по улице. Не оборачиваясь. Его худенькие плечи, укрытые большой курткой, мелко вздрагивали, а руки — то и дело что-то размазывали по лицу. Степан не стал его окликать.
Разорвав конверт, Матвеев достал листок, явно второпях вырванный из блокнота. Кривые строчки, с буквами, лезущими одна на другую, подтверждали мысль, что записка написана в спешке, практически — на коленке.
"Поле за станцией Арапилес. Каждый день перед заходом солнца. В течение недели".
* * *
Машину пришлось бросить у железнодорожной насыпи, в паре сотен метров от станции Арапилес. Бывшей станции бывшей железной дороги.
Насыпь оказалась местами чудовищно разворочена, словно подверглась нападению гигантского крота. Повсюду валялись куски расщепленных шпал, разорванные и скрученные в причудливые загогулины рельсы. Из гравия и песка торчали разнообразные железяки, неопознаваемые даже при внимательном рассмотрении. На одну из таких металлических штуковин и напоролся "Форд", когда Матвеев в азарте попытался сходу преодолеть насыпь, не надеясь уже найти переезд.
Машина бодренько вкатилась на подъём, Степан дожал педаль газа... И... — удар, снизу — несильный, но волна по всему телу до макушки; скрежет металла о металл, "Форд", напоследок жалобно скрипнув какой-то деталью встал как вкопанный. Двигатель заглох, попытки завести его из кабины — успехом не увенчались. Пришлось ставить машину на ручник и, переключив рычаг скоростей в нейтральное положение, лезть в багажник за "кривым стартером".
"Ключ" не понадобился. Заглянув под днище со стороны капота, Матвеев грязно выругался: по-русски, вслух, длинно, давненько он так не отводил душу, — и присел на валявшийся рядом обломок шпалы. Намечался, очередной повод опустить руки, — и буквально в двух шагах от цели!
"ђNo pasarАn! my lord, твою же мать..."
Из пробитого картера масло уже не текло, ибо дыра не уступала по размерам самому картеру, а меж передних колёс торчал кусок то ли трубы, то ли ещё какой железной хрени, насмерть вставшей на пути автомобиля.
"Н-да..."
Несколько раз глубоко вдохнув и резко выдохнув, Степан решительно поднялся с воняющей креозотом колоды и зашагал к полю, раскинувшемуся за развалинами станции.
* * *
Кто сказал, что полёт на антикварном биплане романтичен? Этого бы романтика по плечи засунуть в узкий, щелястый фанерный ящик и протащить со скоростью не самого быстрого автомобиля в сотне футов над землёй.
Матвеев почти не открывал глаза с того момента, как скрипя сочленениями и хлопая отстающей полотняной обшивкой, изрядно пожёванный и выплюнутый жизнью "Мотылёк" оторвался от выгоревшего поля в Арапилесе. Хорошо ещё, что почти не было ветра, иначе...
"Иначе меня стошнило бы прямо сейчас..."
А так — без ветра — его лишь укачивало. Но зато как укачивало!
Жёсткая чашка сиденья, слишком тугие привязные ремни, — удивительно, но Степана раздражало буквально всё, и особенно — какие-то мелкие детали, врезающиеся в тело при малейшей попытке изменить позу или просто повернуться. Для радости от поистине чудесного и своевременного спасения места в его сознании уже не оставалось. Только усталость и раздражение. Раздражение на эту сумасшедшую страну; на обезумевших от крови и вседозволенности людей её населяющих; на чёртову этажерку, трясущуюся в воздухе, как телега на ухабах деревенского просёлка. И, в итоге, — на себя самого...
"Оправдание экстремальностью ситуации, как говорится — мимо кассы..."
Может и существовал какой-то другой выход, стоило всего лишь подождать. День-два, и отъезд из Пелабраво стал бы вполне легальным, без этих джеймсбондовских эскапад. Какому испанцу в голову придет искать британского агента в штабе советского экспедиционного корпуса? Это с одной стороны.
С другой — кто знает, не был ли отправлен запрос в Мадрид, тамошней советской агентуре? И тогда могли возникнуть интересные вопросы. Например, с какого, мол, перепуга некий журналист буржуазной газеты полез в самое пекло, да ещё в такой сомнительной компании?
Так что, может статься, не было у него этих двух дней на поиск адекватного и безболезненного для всех выхода из ситуации. И всё, что случилось — сложилось очень удачно и вовремя.
"Удачно? — Матвеев хмыкнул, покачав головой. Но тут же ударился обо что-то затылком и зашипел от боли. Кожаный шлем, выданный пилотом, слабо смягчил удар. — Везение моё всё больше напоминает поговорку про покойника. Я окончательно расшифровал себя, оглушив и выбросив на сельской дороге самого товарища Кольцова, что в свете утечки данных о сети сэра Энтони в Испании обернётся для меня как минимум "волчьим билетом" в журналистике.
Или нет? Предавать огласке эту историю вряд ли будут... Ни Михаил Ефимович, ни местные особисты и разведчики не такие уж идиоты... По крайней мере, таковыми не кажутся. Если только меня не захотят сделать разменной фигурой в очередной антибританской пропагандистской кампании".
"Не льсти себе, Стёпа, подойди поближе!" — фиксация на собственной персоне — это Матвеев знал определённо — первый признак неконструктивности мышления, неправильного выбора точки отсчёта для анализа ситуации.
Всё равно, встать на место советских товарищей ему было не суждено. Так что думай за них, не думай, — это будут мысли профессора математики... пусть и подкреплённые гринвудовскими знаниями.
К ровному стрекоту мотора и свисту ветра в проволоке растяжек, поддерживающих хрупкую на вид полотняно-фанерную конструкцию, добавился новый звук — дробное, поначалу медленное, а вскоре участившееся постукивание по металлу.
Степан открыл глаза. Даже сквозь изрядно поцарапанные стекла очков-консервов и сгустившиеся сумерки, хорошо было видно, как самолёт влетает в темную полосу дождя, глухо забарабанившего крупными каплями по обшивке крыльев и фюзеляжа, и звонко по металлу топливного бака, — где-то там, в верхнем крыле, почти над самой головой Матвеева.
"Блин, вот же засада! Это, получается, случись что — весь бензин мой? И гореть мне как спичке на ветру... Бр-р-р!" — Степан поморщился от неприятной мысли, в этот момент пилот обернулся и энергичными жестами показал, что придётся снижаться, хотя, куда уж ниже, — они и так почти "стригли" верхушки редких деревьев!
"А может быть, он собирается приземляться?"
Лётчик, — имени его Матвеев так и не запомнил, хотя сам факт представления их друг другу в памяти присутствовал, — несколько раз махнул в сторону редкой россыпи огней на земле и что-то прокричал.
"... Сьюдад-Родриго... посадка... ждут..."
"Ну, садимся, так садимся, — подумал Степан, жестами дав понять пилоту, что услышал его. — Всё одно лучше, чем лететь в дождь на этой кофемолке... К тому же ночь на носу, а стать участником ночного перелёта в такую погоду, честно говоря, не тянет".
Постепенно над линией горизонта проявились силуэты зданий, крепостных башен, высокой городской стены — явно средневековой, шпили и купола соборов и церквей, — неярко, но всё же освещённые. Все это так выпадало из ощущения настоящего, что казалось, будто перелёт поглотил не только километры пространства, но и несколько веков времени.
"Удивительно, всего в сотне километров отсюда идёт война, а здесь даже светомаскировки нет... Обычная испанская беспечность, или уверенность, что уж гражданские объекты республиканцы бомбить точно не будут? Чёрт его знает!"
Матвеев смотрел на открывшуюся перед ним панораму во все глаза и не заметил, как горизонтальный полёт перешёл в плавное снижение. И вот уже колёса коснулись земли маленького аэродрома на окраине Сьюдад-Родриго. Подпрыгнув несколько раз на невидимых в сумерках кочках, биплан покатился по полю, в сторону нескольких невысоких построек, рядом с которыми стояли два больших легковых автомобиля.
