6. Из дневника Героя Советского Союза, майора Юрия Константиновича Некрасова. Журнал "Красноармеец", орган Народного комиссариата обороны СССР, N1, 1939 год.
... Нас провели в квартиру, в которой размещался штаб обороны дома. За столом, заваленным бумагами и оружием, сидел молоденький лейтенант, больше похожий на переодетого мальчишку, чем на командира Красной Армии.
— Лейтенант Петров, — важно представился он и недвусмысленно добавил, — я здесь старший.
Мы с Литвиновым представились по очереди. И я чтобы снять возможные недоразумения, сразу расставил все точки на "и".
— Товарищ лейтенант, мы в вашем полном распоряжении. Ждем приказаний.
— Хорошо, товарищ капитан. Тогда займите оборону на верхнем этаже. Там уже есть двое красноармейцев, принимайте в свое подчинение, — лейтенант деловито пригладил мальчишеский вихор и улыбнулся. — У вас пулемет, это очень хорошо.
— Жаль только патронов маловато, — огорченно вздохнул Литвинов...
* * *
— ... Товарищ капитан! Вас комбриг вызывает! — незнакомый мне сержант в обгорелом комбинезоне с трудом держался на ногах, левой рукой он постоянно вытирал шею.
— Что с вами, сержант? Ранены?
— Ерунда, товарищ капитан... слегка зацепи... — договорить сержант не смог и молча повалился на спину.
Мы с Литвиновым бросились на помощь, но было уже поздно, он скончался. Из пробитой осколком головы быстро натекла лужа густой крови.
— Литвинов остаешься за командира, — распорядился я. — Сержанта уберите в дом, потом будет возможность, похороним. Я к командиру бригады. Вопросы есть?
Механик-водитель покачал головой.
— Не-а... товарищ капитан, никак нет!
Литвинов проводил меня до подъезда и хотел прикрыть огнем из пулемета, но я запретил ему тратить патроны.
— Ни пуха, ни пера, товарищ капитан! — пожелал он мне напоследок.
— К черту! — как положено, ответил я.
Я выждал, когда стрельба утихнет и бросился вперед. Пробежав метров пятнадцать, я упал на дорогу и скатился в неглубокую воронку. Несколько очередей запоздало ударили поверх моей головы. Выждав секунд тридцать-сорок, я вскочил и пробежал еще десяток метров, укрывшись на этот раз за перевернутым грузовиком. Так перебежками я добрался до здания, в котором находился комбриг Павлов. Дом был сильно разрушен артиллерийским огнем, перекрытия верхних этажей и большая часть стен обвалились, но наши бойцы продолжали держать оборону. Комбрига я нашел возле одной из импровизированных бойниц полуподвального этажа. Павлов был ранен, один из танкистов, парень с внушительным торсом, аккуратно перебинтовывал его бритую голову нательной рубахой, разорванной на полосы. В помещении находились еще два пехотинца: старший лейтенант и политрук
Я доложил о прибытии. Командир махнул рукой, приглашая садиться, и начал без предисловий.
— Товарищи командиры, положение отчаянное. Националисты воспользовались системой подземных коммуникаций, и вышли в тыл. Нас выбили из шести домов. Во второй батальон отправлено трое посыльных, ни один не вернулся. Долго мы не продержимся... — Павлов замолчал, прислушиваясь к звукам вялой перестрелки. — Сейчас удобный момент, чтобы собрать все силы в кулак и вырваться из города. Товарищ Некрасов, я назначаю вас командиром группы прорыва. Соберите человек двадцать, самых боеспособных, и возьмите все пулеметы. Ваша задача — прорвать кольцо окружения... За вами пойдут все легкораненые, их поведет дивизионный комиссар Качелин.
— А вы, товарищ комбриг?! — не удержался я и перебил его речь.
— Я останусь здесь с ранеными, которые не могут самостоятельно передвигаться... — тоном, не допускающим возражений, заявил Павлов.
— Товарищ Трусов, — обратился комбриг к старшему лейтенанту, — сколько штыков осталось в батальоне?
— Со мной двенадцать... — просипел тот сорванным голосом и тут же обратился с просьбой — Товарищ комбриг разрешите остаться с ранеными?
— Нет, — коротко отрезал Павлов. — Вы со своими людьми пойдете в арьергарде.
— Товарищ Калинин, — дошла очередь до политрука. — Вы назначаетесь заместителем капитана Некрасова и лично отвечаете за спасение Боевого Знамени бригады... Товарищ сержант! — скомандовал он перевязывавшему его танкисту. Тот отложил самодельные бинты и, не спеша, расстегнул ворот комбинезона. И мне стало ясно, почему он казался такого неестественного сложения: на его груди под комбинезоном было спрятано знамя бригады.
— Товарищи, — обратился, уже к нам троим, Павлов, — приказываю... и даже в большей степени не приказываю, а прошу! Выведите из окружения людей и сохраните Боевое Знамя!
Было видно, что командиру группы из-за ранения нелегко давалось каждое слово, он побледнел, а на лбу выступил пот...
* * *
... Нам повезло, путь нашего прорыва пришелся на позиции, занимаемые батальоном националистов, укомплектованных большей частью новобранцами. Непривычные к ночному бою, они избегали прямого столкновения и стреляли больше для самоуспокоения, спрятавшись в укрытия.
Мы прорвались через оба ряда траншей, и я, отправив небольшую группу со знаменем к нашим позициям, приказал остальным бойцам занять оборону и прикрыть выход раненых.
Тем временем, заговорила наша артиллерия. Надо отдать должное артиллерийским командирам, они верно оценили причину переполоха во вражеском стане и поддержали наш прорыв действенным артогнем по всему фронту. Националистам стало не до нас. Мы дождались последних раненых и стали ожидать группу Трусова. Но больше никто не появился, и мы по звукам разгорающегося боя в тылу санхурхистских позиций догадались, что наши товарищи пожертвовали собой, приняв весь огонь на себя.
Скрепя сердце, я отдал приказ отступать. Мы перебежками, а где и ползком, направились в сторону наших войск. Впрочем, своим ходом мне туда добраться было не суждено. Шагов через пятьдесят-шестьдесят правую ногу обожгло резкой болью, и я повалился наземь. Тут же попытался вскочить, но снова упал, нога не слушалась. Ко мне подскочил Литвинов и подхватил меня, как мешок, на спину. Так на своей спине он и вынес меня к нашим..."
7. Олег Ицкович, Саламанка, Национальная зона, 25 декабря 1936
Ударило в грудь, под сердце. Резко и больно, но сразу же отпустило, так что, по-видимому, не инфаркт.
Олег поднял руку, заметив мимоходом, что пальцы дрожат, коснулся лба. Лоб оказался мокрым от пота, но это и так было ясно. Можно и не трогать: пробило так, словно в луже выкупался. Струйки липкой влаги стекали по вискам и лбу, "журчали" по ногам, и между лопаток...
"Ольга?!"
Боль ушла, как не было, но сердце колотилось, словно после заполошного бега, а в душе...
Что ему почудилось перед тем, как "ударило" в сердце? Ведь точно же что-то примерещилось. Тень женщины на фоне звездного неба... и отзвук далекого выстрела.
"Бред! Дичь!" — но душе не прикажешь. Зажало, как в тисках: что называется, не вздохнуть, не охнуть.
— Твою мать! — доставать сигарету дрожащими, как у алкоголика, пальцами, удовольствие ниже среднего. Закурить удалось с десятой — или еще какой — попытки и только третью или четвертую сигарету. Намусорил, кроша в дурных пальцах табак, как последняя свинья, но что есть, то есть.
— Твою мать! — разумеется, он сказал это не по-русски. Само собой, с языка сорвалось "Verdammte Scheisse", но язык этот, чертов, едва шевелился во рту, и губы пересохли, и брань вышла жалкая, едва слышная.
— Твою мать! — хрипло выдохнул фон Шаунбург и жадно затянулся.
"Кейт!" — бессмысленная мольба! Как к ней дотянешься через неведомые пространства, ведь он даже не знал, где она сейчас.
Вот и приручай кого-то, вот и приручайся... Любовь — тяжкая ноша, а страх за любимого страшнее физической боли. Оставалось надеяться, что это был всего лишь "заскок физиологический, простой", вызванный усталостью, нервным истощением и злоупотреблением алкоголем, никотином и кофеином. Но здравое это предположение не утешало и не "утоляло печалей".
"Дьявол!" — новая сигарета далась ему легче, и оставалось лишь сожалеть, что бренди закончился еще час назад.
— Ага! Вот вы где! — сказал очень вовремя вернувшийся из "рекогносцировки" полковник фон Тома.
Баст и сам не заметил, как переместился из фойе штабного здания сначала на высокое крыльцо, где он был явно лишним в компании солдат, охранявших двери, а затем на улицу, под сень растущих вдоль проезжей части деревьев.
— Ну, что там? — спросил он через силу.
— Вы водку пьете? — вопросом на вопрос ответил Тома.
— Пью, а что? — Баст пытался закурить очередную сигарету.
— Тогда, выпьем!
Шаунбург, наконец, обратил внимание, что полковник необычайно мрачен. Между тем, Тома извлек из кармана своего кожаного реглана бутылку и выдернул пробку.
— Виноградная водка, — сказал он, протягивая бутылку Шаунбургу. — Дерьмо, конечно. Но всяко лучше, нашего картофельного самогона.
Водка, и в самом деле, оказалась никудышная, но спирта в ней содержалось, сколько надо — ему, Себастиану фон Шаунбургу, — надо, и это была хорошая новость.
— Рассказывайте, — предложил он полковнику, — "продолжаем разговор".
Судя по тому, как Вильгельм Тома хмурился, теперь следовало ожидать какой-нибудь гадости. И Баст в своих предположениях не ошибся.
— Мы отбились, — сказал Тома, принимая бутылку. — Русские потеряли три десятка танков, а может быть и больше...
— Что-то не похоже на плохие новости, — возразил Баст, наблюдая за тем, как полковник пьет водку.
— Марокканцы захватили русских раненых...
— И что?
— Русские защищались, пока у них были патроны...
Все стало ясно. Такое уже случалось в прошлом: испанцы и вообще-то не церемонились со своими классовыми врагами, но марокканцы... У этих были свои представления о военной и всякой прочей этике.
— Но разве здесь не действует Женевская конвенция? — спросил Баст вслух, преодолевая позывы к рвоте.
— По-видимому, нет, — покачал головой Тома и протянул Басту бутылку. — Выпейте, Себастиан, и учтите, я вам ничего не говорил. Нашим хозяевам оглашение всех этих мерзостей не понравится, да и в Берлине вряд ли одобрят...
"В Берлине тоже... И это ведь только начало..."
Жестокая реальность войны обрушилась на Баста с новой силой, но он уже взял себя в руки, и вполне контролировал эмоции. Плакать и причитать было бы глупо, а главное бессмысленно. Если он хотел — если все они хотели — остановить это грозящее катастрофой безумие, им следовало действовать, что они, собственно, и делали последние полгода. Однако было очевидно и другое — быстро такие перемены не вершатся, и значит до катарсиса как до луны раком... и все время через кровь.
"Но на войне, как на войне, не правда ли? — Баст принял бутылку и сделал длинный глоток, заставив желудок взорваться огнем и жаром. — Ничего, пободаемся!"
Документы
1. Сообщение агентства "Рейтер": 24-25 декабря 1936 года — "Рождественская бойня" в Саламанке. Попытка штурма города советскими танками без пехотного прикрытия. Взять город не удалось, наступление республиканцев остановлено. Погиб в бою командир танковой бригады, комбриг Дмитрий Павлов...
2. Из спецсообщения ИНО ГУГБ НКВД СССР И.В. Сталину по теме "Саламанкская наступательная операция".
Спецсообщение НКВД СССР
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
Тт. Вышинскому
Агранову
Слуцкому
НКВД — СССР
ГУГБ
7-й (ИНОСТРАННЫЙ) ОТДЕЛ
11 февраля 1937 г.
...В частности, источник Паладин сообщает, что действия т.н. "Маневренной группы Павлова" осенью 1936 года тщательно изучаются Германским Генеральным Штабом. Так, например, командир 2-й танковой дивизии вермахта (Вюрцбург) генерал Гудериан отметил в разговоре с командующим 8-м армейским корпусом генералом Клейстом, что, "возможно, русские создали настоящий меч Зигфрида". Описывая действия "группы Павлова", генерал Гудериан не жалел "суперлативов" (так в тексте сообщения) и всячески восхвалял ее структуру и оперативные возможности подобных маневренных групп в современной войне, называя их "инструментом блицкрига". На возражение генерала Клейста, что Павлов убит при попытке овладеть Саламанкой, а его группа практически уничтожена, генерал Гудериан возразил, что напротив, опыт Саламанки указывает на его правоту. В оправдание своих слов, генерал сказал, что "группа Павлова" потому и была разгромлена, что вопреки прежнему модус операнди пошла в атаку без достаточного пехотного сопровождения и артиллерийской поддержки. Отдельно генерал Гудериан остановился на значение согласованных действий моторизованных сил и авиации...
... Следует так же отметить, что хотя источник Паладин по-прежнему остается анонимным, он является весьма надежным (ни одного ложного или недостоверного сообщения за 13 месяцев сотрудничества) и ценным. Последнее сообщение, в котором Паладин излагает результаты анализа действий подвижных сил в Испанском конфликте, позволяют предположить, что сам Паладин или кто-то из лиц, скрывающихся под этим псевдонимом, является старшим офицером Германской армии (военная разведка АБВЕР или Генеральный Штаб)...
3. Указ Президиума Верховного Совета СССР
УКАЗ
ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР
О НАГРАЖДЕНИИ ВОЕННОСЛУЖАЩИХ РККА...
18 марта 1937 г.
Москва, Кремль
... постановляет наградить... Орденом Ленина: комкора Урицкого Семена Петровича... комбрига Павлова Дмитрия Георгиевича (посмертно)... майора Некрасова Юрия Константиновича...
Глава 6. Журналист и джентльмен
Хроника предшествующих событий:
24 декабря 1936 года — После непродолжительного пребывания в Турции и в Париже видный коммунистический деятель Троцкий приезжает в Мексику.
27 декабря 1936 года — Австрийские газеты сообщают о гибели в Испании баронессы Альбедиль-Николовой, работавшей в Испанской республике репортером нескольких европейских газет и журналов.
1. Степан Матвеев. Кальварассо-де-Аррива, Испанская республика — Лиссабон, Португальская республика, 26-27 декабря 1936 года
Десяток километров от поворота на Пелабраво до Кальварассо-де-Аррива Степан пролетел буквально за пятнадцать минут, что, учитывая возможности машины и состояние грунтовой дороги, могло сойти за успешную сдачу экзамена на курсах высшего водительского мастерства. Оглядываться смысла не было. Во-первых, "зазор" времени составлял как минимум полчаса, даже если оглушённый Кольцов придёт в себя раньше, чем рассчитывал Матвеев. И, во-вторых, пока ещё тот очухается и доберётся до окраины Пелабраво, пока там разберутся, что к чему, и объявят тревогу, немало, должно быть, пройдет драгоценного — во всех смыслах — времени. Да и кому ловить проявившего неожиданную прыть агента мирового империализма? Кашеварам да писарям?
