В октябре Гейдрих попросил — именно попросил, а не приказал, что было не вполне обычно даже для их в некотором роде "доверительных" отношений — съездить в Испанию и "осмотреться на месте". Германию начинала тревожить неопределенность военно-политической ситуации в охваченной гражданской войной стране.
Съездите туда, Баст! — сказал Гейдрих. — Понюхайте воздух. Мы хотим знать, что там происходит на самом деле. А вашему мнению доверяю не один только я.
"Я вхожу в фавор? — удивился Олег. — Обо мне вспомнили старые товарищи?"
Ну, что ж, такое предположение, пожалуй, не лишено логики. Вступив в НСДАП еще в двадцатые годы, Шаунбург успел лично познакомиться со многими из тех, кто ныне превратился в полубогов Третьего Рейха. Во всяком случае, с Геббельсом Баст был знаком куда лучше, чем с Гейдрихом, а ведь шеф "Зипо" почти нарочито — на публике — называл Баста своим другом.
"Возможно", — пожал мысленно плечами Олег и отправился в Испанию.
Добираться — хоть и с оказией — пришлось окружным путем: через Италию, Ливию и Испанское Марокко. Так что устал Баст до такой степени, что, сойдя с военно-транспортного самолета на землю, на ногах держался только усилием воли. Однако времени на отдых предусмотрено не было. Организатор поездки — агент Гестапо в Кадисе Эрих Кнопф сразу же отправил Шаунбурга дальше. В Севилью, в штаб "W" или, вернее Sonderstab W, во главе которого стоял генерал-лейтенант Гельмут Вилберг, в Саламанку, в ставку генерала Санхурхо, и далее везде, включая Мадридский фронт, где действовал генерал Мола, стремившийся компенсировать урон, произведенный рассекающим ударом Экспедиционного Корпуса РККА.
В Севилью Олег вернулся накануне ночью. Добрался до отеля, поднялся в номер и не нашел в себе сил даже на то, чтобы принять душ. Выпил залпом полстакана рома, по случаю оказавшегося под рукой, и, не раздеваясь, рухнул в койку. Спал как убитый, без снов и сновидений. Проснулся в одиннадцать часов утра — не ровно, разумеется, а с минутами — полчаса принимал душ и брился, покуривая между делом и приканчивая так некстати подвернувшийся вчерашний ром. Потом вспомнил, что ничего не ел уже почти двадцать часов, но было поздно: в голове поплыло, и пришлось делать над собой немалое усилие, чтобы выбрать из не слишком богатого гардероба чистое белье и приличную рубашку, одеться и спуститься в ресторан. По дороге вниз Олег увидел себя в зеркале, чуть поморщился, оценивая состояние брюк и пиджака, но тут уж ничего не поделаешь, и Баст решил сначала все-таки позавтракать и заодно — впрок — пообедать, а внешним видом, включая посещение "севильского цирюльника", можно заняться и позже. Это же не "где-нибудь", а обычная буржуазная страна, и значит, в ней нормально работают и магазины готовой одежды, и прачечные при отелях.
"Все устроится! — утешил Ицкович Шаунбурга, разнервничавшегося при виде непорядка в своей одежде. — Ну, и что, что штаны мятые? Без штанов было бы еще хуже!"
В ресторане, как ни странно, нашлись знакомые, так что принимать пищу в одиночестве не пришлось. За боковым столиком угощались дарами земли Испанской — щедрыми, надо отметить, дарами — два аса только что начавшейся войны: немецкий и испанский. Полковник Эберхард Грабман, судя по последним сообщениям, сбил то ли три, то ли даже четыре республиканских самолета, а капитан Гарсиа Мурато — пока всего лишь один, но тоже ходил в героях.
— Здравствуйте, господин журналист! — по-немецки приветствовал Баста полковник. — Идите к нам, мы с капитаном только начали.
"Вопрос, когда закончите?" — желчно подумал Олег, оценивая стол "братьев пилотов", похожий на натюрморт в стиле любимых и Ицковичем, и Шаунбургом малых голландцев.
— Салют! — ответил Олег на приветствие летчика и изменил направление движения.
Делать нечего, придется "составлять компанию".
— Добрый день! — вежливо поздоровался щеголеватый испанский офицер, поднимаясь навстречу Ицковичу.
— Меня зовут Себастиан Шаунбург, — напомнил Олег, оценив выражение тревоги и сожаления, появившееся в глазах пилотов. Помнить имя какого-то немецкого репортера, они, разумеется, не обязаны, так что, как говаривали древние римляне, ad impossibila nemo tenetur...
— О! — ответил с улыбкой немец. — Точно. Фон Шаунбург... Вы ведь баварец? Мы перешли на "ты"?
— Нет, — покачал головой Олег и сел за стол. — Мы не перешли на "ты", но я баварец.
— Очень приятно, — как-то невпопад сказал испанец, возвращаясь на свое место. Похоже, он был уже прилично "подшофе".
— Мне тоже, — кивнул Олег.
— Выпьете? — спросил Грабман. Внешне он был типичным пруссаком. Во всяком случае, в воображении Олега, разбавленном памятью Шаунбурга, северные немцы представлялись именно такими.
"А куда я денусь?"
— Выпью.
И понеслось.
У летчиков продолжался пусть и кратковременный, но отпуск, и оба были не против расслабиться, а пьют немцы и испанцы, как выяснилось, одинаково хорошо. Если умеют, разумеется. Но эти двое умели.
— Вчера наши бомбили Гетафе, — сообщил полковник под ветчину и зелень, не уточнив даже, кого имеет в виду: немцев или авиацию националистов.
— Гетафе? — переспросил Олег, прожевав кусок сухого и солоноватого хамона. — Что это? Это место? Где оно?
— Это аэродром красных, — объяснил капитан. Он совсем неплохо владел немецким. Во всяком случае, Олег понимал его без затруднений. — В районе Мадрида.
— И? — Олег поднял рюмку салютуя своим сотрапезникам. — Мне будет, о чем написать?
— Мы потеряли два бомбардировщика, — построжел лицом оберст. — Вряд ли в "Эйер Ферлаг" будут рады таким новостям.
— Я не печатаюсь в "Фелькишер беобахтер", — покачал головой Олег.
— Так вы не из... — по-видимому, полковник хотел сказать "этих", но удержался. В 1936 году многие стали уже более осмотрительными, чем в тридцать третьем или тридцать четвертом.
— Я пишу для "Берлинер тагеблатт" и "Франкфуртер цайтунг", — не меняя выражения лица, объяснил Олег.
— Работаете на евреев? — усмехнулся — не без горечи, как заметил Баст — пруссак.
— Кто бы говорил о евреях, — парировал Шаунбург. — Ходят слухи, что этот ваш Вильберг сам мишлингер.
— Оставьте Гельмута в покое, — поморщился Грабман. — Он отличный командир.
— Это как-то связано? — заинтересованно прищурился Баст.
— Прозит! — предложил понятливый испанец, поспешивший вывести их беседу из опасного тупика.
— Прозит, — с явным облегчением поддержал тост полковник.
— Прозит, — не стал спорить Шаунбург.
Выпили. Закусили, в неловком молчании перемалывая челюстями нежную телятину, тушеную с мятой и пряностями.
— Как считаете, Себастиан, — спросил, наконец, испанец. — Снова начинается кризис?
Ну, конечно, он имел в виду череду девальваций, как раз прокатившихся по Европе. 2 октября Франция девальвирует франк, а сегодня с утра — если верить газете попавшейся на глаза Шаунбургу по дороге в ресторан — тот же финт проделала со своей лирой Италия. История обещала быть...
— А он разве уже закончился? — удивленно поднял бровь Баст.
* * *
Когда подали коньяк и кофе, собеседники уже порядком "разогрелись", но трое из троих умели держать и более крепкие удары природы. Внешне все выглядели вполне вменяемыми, но тема разговора стремительно скатывалась в бред.
— Я уверен, что это хитрый трюк коммунистов! — заявил испанский пилот, проглотив очередную порцию великолепного французского коньяка. — Где Троцкий, там революция. Москва пытается отвлечь наше внимание! В конце концов, мы-то знаем: здесь, в Испании, коммунисты и поумовцы входят в одно правительство...
— Начитались "Фелькишер Беобахтер"? — усмехнулся Олег.
— А кого читаете вы? — поинтересовался оберст, разливая коньяк по рюмкам.
— О, — улыбнулся Олег. — Во-первых, я пишу, а не читаю, а во-вторых, когда мне все-таки приходит охота узнать чужое мнение, я читаю и правых и левых. А один мой знакомый перевел мне полемику, возникшую по поводу процесса между двумя русскими эмигрантскими газетами. Одна, кажется, называется "Возрождение", а вторая — небезызвестный "Социалистический вестник".
Баст прервал на мгновение рассказ, чтобы закурить, и стал неспешно излагать суть конфликта, сводившегося к тому, что в "Возрождении" искренне злорадствовали, — ведь в Москве осудили бывших вождей революции и гражданской войны, а меньшевики из "Социалистического вестника" укоряли белогвардейцев за нехристианский образ мыслей, притом, что большевики были и их противниками. И не только идеологическими, если вспомнить недавнюю историю.
— Такова жизнь, — резюмировал свой рассказ Олег. — Таковы причуды истории.
— Что, серьезно? — почти трезво посмотрел на Ицковича немец.
— Я не шучу! — Олег несколько переигрывал свое опьянение, но здесь лучше пережать, чем недожать.
Однако, как оказалось, оберст "смотрел" на него не просто так. Не успел испанский капитан отлучиться из-за стола, чтобы "помыть руки", как разговор принял совсем другой оборот.
— А знаете, Баст, — на "ты" они еще не перешли, но определенной степени "доверительности" достигли. — Я вас все-таки вспомнил. Все время думал, где бы это я мог вас раньше видеть, а потом, раз, и вспомнил.
Судя по тону и легкой улыбке, тронувшей губы Грабмана, а еще потому, когда именно он затеял этот разговор, оберсту, и в самом деле, было что вспомнить.
— Поделитесь? — поинтересовался Олег, закуривая очередную сигарету. — Или так и будете интриговать?
— Поделюсь, — усмехнулся полковник и тоже взял сигарету.
— Я видел вас на приеме в министерстве пропаганды...
— Ну, я же журналист, — пожал плечами Ицкович.
— Журналист, — кивнул Грабман. — Я стоял у стола с закусками, когда вы "выдернули" из нашей компании Вальтера Шелленберга. Помните?
— Помню, — теперь Олег тоже вспомнил. Оставалось, впрочем, неясно, сколько и чего видел тогда оберст, и знал ли он всех тех людей в лицо.
— Я знаю, где служит Вальтер, — осторожно начал полковник. — И как мне показалось, вы разговаривали с ним не как журналист — не тот тон — но и не как подчиненный. Понимаете?
— Вы наблюдательны, — улыбнулся Олег.
— Я истребитель, — пожал плечами лётчик. — А до того, как подойти к нашей компании, вы вполне по-свойски беседовали едва ли не со всем руководством Службы Безопасности.
— Испугались? — прищурился Олег.
А что ему, собственно, еще оставалось делать? Ясно, что инкогнито благополучно пошло "по борозде", так хоть лицо не потерять.
— А чего мне бояться? — совершенно спокойно спросил полковник. — Я всегда голосовал за социалистов, но вы ведь тоже социалисты, не так ли?
— О, да! — расплылся в улыбке фон Шаунбург. — Мы — социалисты...
Хроника событий:
6 октября 1936 года — Конференция Лейбористской партии Великобритании отклоняет предложение об объединении с Коммунистической партией.
10 октября 1936 года — В Австрии канцлер Курт Шушниг включает структуры хаймвера (фашистская милиция) в состав Отечественного фронта, как отдельные боевые отряды.
12 октября 1936 года — В Великобритании лидер Британского союза фашистов Освальд Мосли возглавляет антиеврейский марш по Майл-Энд-роуд (район Лондона, в котором живут преимущественно евреи).
20 октября 1936 года — В Германии вышел на экраны фильм "Триумф воли" (Triumph des Willens), реж. Лени Рифеншталь.
1 ноября 1936 года — После визита итальянского министра иностранных дел Чиано в Берлин, премьер-министр Италии Бенито Муссолини объявляет о создании оси Рим-Берлин.
11 ноября 1936 года — Германия и Италия объявляют о признании правительства генерала Санхурхо единственным законным в Испании. В Мадриде разгромлены германское и итальянское посольства.
15 ноября 1936 года — Австрийский канцлер Курт Шушниг встречается в Венеции с итальянским премьер-министром Бенито Муссолини.
16 ноября 1936 года — В Великобритании король Эдуард VIII официально объявляет о своем намерении жениться на Уоллис Симпсон, гражданке США, разведенной. Премьер-министр Болдуин предостерегает короля о том, что этот брак будет вызовом общественному мнению и ляжет пятном на престиж правящей династии.
25 ноября 1936 года — Подписание представителями Германии и Японии "Антикоминтерновского пакта".
Конец ноября 1936 года — формирование первой бригады "Дер Нойе фрайкор" (немецкого добровольческого корпуса) и итальянского добровольческого корпуса, который состоял из четырех дивизий: "Отважная", "Темное пламя", "Черные стрелы" и "Божья воля", и их отправка в Испанию.
2. Ольга, Париж, Французская республика, 26 ноября 1936
"Сны о России" перестали ей сниться почти сразу. Дней сколько-то после "перехода" — так она называла то, что произошло с ней в новогоднюю ночь 2010 года, — они к ней приходили: сны, в которых она снова была Ольгой Ремизовой. Снились, заставляя Кайзерину Альбедиль-Николову просыпаться в холодном поту, а потом перестали. Как отрезало. И вот уже почти год они не тревожили ее успокоившуюся, наконец, душу. Прошлое выцвело и поблекло, став похожим на старые черно-белые фотографии, и отступило прочь. Память осталась, эмоции выдохлись. Однако сегодня.... Пожалуй, это был Биариц... Набережная, пляж, океанский прибой... Оркестр. Играли Штрауса сына... Веранда... Столики под белоснежными, до хруста накрахмаленными скатертями... Ресторан? Хрустальный бокал с шампанским в руке, и курящий сигару Баст напротив... А потом в этот нормальный сон вошел Алик Затуранский в вельветовых обвисших на заднице штанах и фланелевой ковбойке... Алик здесь? Зачем?
Ольга проснулась оттого, что стул под ней вдруг исчез, и она полетела в пропасть. Проснулась. Сердце колотилось в груди, как ополоумевшее, и пот выступил на висках.
"Зачем...?"
Зачем что? Но она и сама не знала, о чем спрашивала. Посидела в постели, хватая ртом воздух, потом встала и, как пьяная — ее попросту качало из стороны в сторону, — пошла искать сигареты. Нашла наконец, но это оказались английские с опиумом, впрочем, в тот момент ей было все равно. Может быть, даже и лучше, что с опиумом. Она потом еще и рюмку кальвадоса выпила, чтобы окончательно прийти в себя.
Вернуться, вернуть себе душевное равновесие, снова стать самой собой.
В конце концов, ей это удалось. В голове плыл приятный "кальянный" туман, смягчавший очертания предметов и силу разыгравшихся было чувств, но сердце больше не колотило в грудь, словно узник в двери темницы, и мысли выровнялись, приняв несколько философский, размеренный характер.
"Алик..."
Но ей никак не удавалось понять, зачем во сне появился неблизкий приятель ее студенческих лет. Не любовник, даже не друг... В общем-то никто, и вдруг спустя столько лет... Затуранский... Зату... За... З...
"Зборовский!" — вспомнила она, и словно бы холодным ветром дунуло в лицо. — Зборовский... Вот же, фокус! Как я могла забыть?! Марэк Зборовский... Нет! Не Марэк, а Марк. Точно Марк, и он здесь чуть ли не с начала тридцатых..."
А сон, выходит, оказался не просто так. Это память дурила, а подстегнуло ее заявление Льва Львовича, которое он сделал несколькими днями раньше в газете "Confession". "Я хотел бы заявить здесь во всеуслышание, что обладаю отменным здоровьем и не склонен к депрессии и суициду..."
