— Месье Поль, — крикнул испанец, — здесь Лешаков!
"Лешаков?!"
... В тот день Таня пела в "Лидо". Не первое выступление, но и не сто первое... Так что нервы играют, и Тане — для полного душевного комфорта — хотелось и желалось, чтобы Виктор был где-нибудь рядом, то есть — за спиной, за кулисами... Но ему ведь тоже нужно было когда-то и со стороны на "Диву Викторию" посмотреть. Мало ли что? Может быть из зала что-то такое видно, чего из-за сцены ни в жизнь не заметишь?
В результате, Федорчук сел слева от сцены за крайним во втором ряду столиком, — первый ряд по традиции резервировался для "богатеньких буратин", но Виктор и не претендовал, тем более, что ни одного пустого столика перед сценой не оставалось, а это много о чем говорило. И дорого стоило. В прямом и переносном смысле дорогого: деньги-то ведь тоже на дороге не валяются, а жизнь в Париже — особенно для людей их нынешнего с Таней круга — отнюдь не дешева. Дорогая, одним словом, жизнь. А "диву", между прочим, еще раскручивать и раскручивать, и все денег стоит. На одни платья никаких франков, марок и прочих фунтов стерлингов не напасешься. А есть ведь еще и вещи, о которых и думать, вроде, не думаешь, а вынь да положь, если хочешь, разумеется, получить желаемый результат. Куафер да косметичка, которую много позже станут звать визажистом, и маникюр с педикюром изволь обеспечить по высшему разряду. И такси бесчисленные, и номер в отеле подстать "социальному статусу", и "скромный" ужин "с шампанским и устрицами" после выступления... Впрочем, ужины в последнее время оплачивали в основном меценаты. За право поболтать со звездой под русскую икру и французское вино следует платить. Они и платили...
Итак, вечер. Почти ночь. Таня поет, а "Месье Поль" сидит за столиком во втором ряду и работает: наблюдает за выступлением Виктории, отмечая в блокнотике нюансы и нюаньсики: как поет, куда идет, и как бедрами "колышет". А еще, что и как там с кордебалетом... Не мельтешат ли, мешая восприятию, не шумят ли излишне? Ну, и оркестр, само собой, и реакции зала, и акцентировка произношения. Да мало ли наберется этих мелких, но "архиважных" вещей, что способны испортить любое, даже самое замечательное исполнение? Вот Виктор и бдил, "поверяя алгеброй гармонию" — единственный озабоченный человек в предающемся "веселию и питию" зале. Рутинное в общем-то занятие для режиссера-постановщика, который заодно — так уж вышло — и импресарио, и автор песен, и даже аккомпаниатор (под настроение) в одном своем строгом лице. А ведь Федорчук ко всему был еще и влюблен, как мальчишка, и любовь эта, их с Таней любовь, находилась как раз в острой, выражаясь медицинским языком, фазе, когда все как в тумане, а в крови "буря" и "нега" борются и никак не могут решить, "кто первей". И вот, возможно, из-за всех этих обстоятельств, Виктор был в тот вечер несколько рассеян и не следил со своей обычной паранойей и дотошностью за "периметром". Не на войне, чай...
И вопрос, заданный достаточно громким голосом откуда-то из-за спины, не сразу дошел до сознания, а дойдя наконец, мягко говоря, удивил.
— Месье Поль, — спросил чуть хрипловатый и, вроде бы даже знакомый баритон, — не могли бы вы дать автограф?
Ну, что тут скажешь? "Месье Поль" никогда еще автографов не давал, разве что подписи ставил на счетах и проектах афиш. Потому, возможно, "очнувшись от грез", Виктор несколько излишне резко обернулся к "коллекционеру", так что даже чуть не выронил из дрогнувших от неожиданности пальцев большой красный "Паркер" — Степин подарок, которым Федорчук очень дорожил.
— Разрешите присесть? — спросил "незнакомец", и, не ожидая разрешения, обошел Виктора и отодвинул стул, стоявший слева. Скромно усевшись на краешек и изображая всей фигурой "душевную просьбу", немолодой уже мужчина с жестким сухим лицом и волосами цвета "перец с солью" протянул листок бумаги, вырванный, похоже, из записной книжки:
— Не могли бы вы дать автограф, месье Поль? — повторил он свою просьбу.
По-французски мужчина — Александр Юрьевич Лешаков — говорил свободно, и акцент имел совершенно не русский, а какой-то центральноевропейский, если так можно выразиться. Да и внешность имел весьма к такому акценту подходящую.
Федорчук посмотрел на Лешакова и перевел взгляд на листок.
"Митя, я тебя узналъ", — было написано там по-русски мелким, но разборчивым почерком и с твердым знаком в слове "узнал".
Митя, я тебя узналъ
Ну что ж, в подобном спектакле Федорчук уже однажды — пару месяцев назад — участвовал, и своего визави узнал сразу: Лешаков был старым знакомым деда "покойного" Мити Вощинина, можно сказать даже другом, еще по Сербии, куда Александр Юрьевич попал отнюдь не из Крыма, "как все", а приехал то ли из Америки, то ли вообще из Японии. Митя, тогда еще подросток, много разговаривал с ним о Великой войне, и рассказы Лешакова сыграли, если уж быть откровенным, не малую роль в "политическом становлении" Дмитрия. Александр Юрьевич человек был непростой и образованный, но отнюдь не дворянских кровей, и жизнь знал не понаслышке, а что называется, на собственной шкуре. И на войну пошел добровольцем, став офицером военного времени, что тоже кое о чем говорит, если разбираешься в таких вещах. Но это же объясняло, между прочим, отчего оценки, данные Лешаковым русской армии, ходу войны и политике царского правительства были далеки от благосклонных. А правда, она ведь не всегда красивая, но этим-то приятель деда и подкупал Дмитрия, этим-то и был интересен...
Позже, уже во Франции, они снова, но уже мимолетно пересеклись в начале тридцатых, но потом Митя потерял Лешакова из вида, и вот теперь...
Митя, я тебя узналъ
"Н-да... узнаю брата Колю..."
В этом был весь Лешаков. Увидел где-то, узнал, и полез выяснять отношения. И вроде бы тонко, с подходцем, но, с другой стороны... Если даже ты прав, разве не ясно, что тебя никто не ждет, иначе зачем весь этот цирк? И вроде бы битый жизнью волк, ан, нет, романтик, твою мать! Ну, как же, как же, все-таки внук старого друга! И ведь не отошьешь, как Корсакова. Этот упорный, и свое понимание имеет по любому поводу...
"Вот же..."
Голова работала удивительно быстро. Можно сказать, стремительно. Люди так не думают, просто не успевают. Ну, может быть все-таки и думают, но не часто и не все, и только в исключительных обстоятельствах. Но Виктор и был "не все", и случай, бесспорно, вышел исключительный.
"Ну, и что с тобой делать, дядя Саша?"
Для сантиментов места не оставалось — ну, кто Лешаков Федорчуку? Никто, и звать его никак. Источник проблем, не более...
"Но, с другой стороны..."
Федорчуку вдруг пришло в голову, что на городских партизанах Валуа свет клином не сошелся. А Лешаков, мало что войну прошел, ещё и в Иностранном легионе служил.
— Кому посвящать? — спросил он по-французски Лешакова.
— Спасибо! — выпалил тот, ловя глазами взгляд Виктора. — Это для дочки...
— Как зовут вашу дочь, месье? — терпеливо уточнил Федорчук.
— Женевьева, — неуверенно ответил Лешаков.
— Женевьева... — Федорчук скомкал листок, что положил перед ним нежданный знакомец, кинул в пепельницу, подпалив "ненароком" небрежным движением спички, взглянул пытливо на визави, как бы спрашивая, "вы ВСЁ поняли, месье?", и, вырвав из своего собственного блокнота лист, стал писать по-французски "наилучшие пожелания" мадемуазель Женевьеве.
— Вот, — сказал он, закончив, и снова посмотрел на Лешакова. — А что, месье, не выпьете ли вы со мной рюмочку коньяка? Попозже... вечером, а? Вы ведь первый человек, попросивший у меня автограф. Были бы девушкой, тогда ладно, но...
— Да, — кивнул Лешаков, сообразив наконец, о чем идет речь. — С удовольствием. А где?
— А давайте, сразу после окончания выступления мадемуазель Виктории... Я ей только скажу, что вот, мол, автограф попросили... Ну и зайдем куда-нибудь поблизости. Не возражаете?
— Не возражаю, — оторопело выпалил Лешаков и, поспешно встав, пошел прочь.
"Стремное дело..." — но все-таки сейчас Виктор склонялся к тому, что убивать "Дядю Сашу" не придется. И, как вскоре выяснилось, так оно и получилось. Не пришлось.
Они встретились почти в полночь в маленьком баре недалеко от варьете. Виктор заказал коньяк и они сели за столик в углу.
— Видите ли, месье... э? — сказал Виктор, закуривая.
— Лешаков, — с лёгкой ухмылкой ответил собеседник, уже вполне освоившись, по-видимому, с ситуацией.
— Так вот, месье Лешаков, — кивнул Федорчук. — Проблема в том, что Дмитрия Вощинина, царствие ему небесное, убили еще в феврале, а позже, вы ведь читаете газеты? Позже его останки нашли и похоронили по православному обряду. Я ясно излагаю?
— Вполне, — сухо откликнулся Лешаков.
— Тогда, возникает вопрос, а надо ли нам тревожить прах усопшего?
— А вы... вам он живой ни к чему?
— Очень метко замечено! — продолжая улыбаться Федорчук пригубил коньяк. — Никому он, дядя Саша, не нужен, и более того, живой он крайне опасен... для вас, месье Лешаков, да и для меня... Так что, пусть покоится с миром. Вы как к этому относитесь?
— Да я, в принципе... Ты только скажи... Скажите... Это как-то связано с ГэПэУ?
— ГэПэУ? — нахмурился Федорчук. — Вот от этих господ, Александр Юрьевич, если прослышат про вашу ошибку, могут проистечь очень большие неприятности. Просто даже боюсь себе вообразить...
— Так может, тогда, и для меня дело найдется? — прищурился вдруг Лешаков. — Дмитрий... покойник... был мне, как родной, и если не ГэПэУ... так хоть поезда почтовые грабить.
— Вы серьезно? — честно говоря, Виктор сильно удивился. Предполагал, что придется долго ходить вокруг да около, завлекая и вербуя, а вышло...
"А что, собственно, вышло?"
— А если политика? — спросил он осторожно.
— Так если не эти и... Покойный Дима брезглив был, — сказал Лешаков задумчиво. — К Родзаевскому я бы не пошел...
— Экий, вы разборчивый! — разулыбался Виктор, довольный, что не ошибся в выборе. — Но бог с вами! Не к Родзаевскому, и не к Вонсяцкому.
— Тогда, ладно, — удовлетворенно кивнул Лешаков.
— И подробностей узнать не желаете? — поинтересовался Федорчук.
— Ну... — пожал плечами Лешаков. — Митенька мне бы, наверное, намекнул...
— Я вам тоже намекну, но с условием.
— Валяйте.
— Перестаньте упоминать имя покойного. Меня это раздражает.
— Извините, — серьезно ответил Лешаков. — Больше не повторится.
И не обманул: за все время ни разу не заговорил по-русски и не вспомнил Митеньку Вощинина. Ни разу. Только однажды, да и то по-французски рассказал любопытную историю, пролившую, как говорят литераторы, свет на его фантастически быстрое согласие на вербовку.
— А все началось с того, — сказал как-то "под настроение", проистекавшее из плотного обеда с не слишком обильной, но пропорциональной выпивкой, Лешаков, — что увидел я как-то знакомое лицо... на Rue Maitre Albert увидел.
— Где, где? — поинтересовался Федорчук, чуя недоброе.
— На Rue Maitre Albert, — повторил Лешаков. — Я работал шофером на грузовике у "Папаши Гильбэ", ну может, знаете, месье Поль: "Перевезем все что хотите. Спросите папашу Гильбэ". И вот однажды вез я пиво... Как раз в пивную на Rue Maitre Albert. Уже разгрузился и еду потихоньку обратно — уж больно много в этот день машин там скопилось, как вдруг мне чуть не на радиатор какой-то псих бросается. Ну я по тормозам, и в сторону. Только хотел выйти, объяснить недоумку кто он есть, как из авто напротив человек со "шмайсером" выскочил. Видел я "шмайсеры", месье Поль, но не в Париже! Я и так на взводе после того блаженного, что чуть под колеса не попал, а тут еще такое... Представляете, зрение вдруг резким стало, как через лупу: все детали вижу. Даже подумать ничего не успел: нога сама на педаль газа нажала, перегазовка и... и третья скорость, разумеется.. Под пули в Париже попадать — никакого интереса... Отъехал уже с квартал — слышу перестрелка, потом взрыв. Поставил я свой Ситроен в гараж и домой, а утром во всех газетах... Ну думаю — пронесло. А потом соображаю — вычислят мой грузовичок, не ажаны, так Гепеу. Узнают, кто за рулем был, и за соучастника пойду. А еще потом вдруг мысль засвербила: тот, со "шмайсером", знакомым мне показался, закрыл я глаза и... как в кино картинка крутится... Разглядел я лицо, но...
— Что же за "но" вы обнаружили, месье Лешаков? — спросил Виктор.
— Обознался я, — развел руками Лешаков. — И... и все. А меня и не вычислил никто, да и кому я сдался на своем треханом грузовичке? Там таких в три раза больше было, чем у меня монет в кармане, а они у меня есть. — И он "звякнул" мелочью, встряхнув полу пиджака...
"Лешаков?!"
Федорчук не вздрогнул, — он был уже "на боевом взводе" и внешне на "вызовы эпохи" никак не реагировал, — только задержал руку с зажигалкой, идущую к зажатой в зубах сигарете, и, медленно обернувшись на голос, попросил сержанта пропустить посетителя.
"Вот ведь... Замысловато..."
— Ты как здесь?.. — спросил Виктор, задаваясь нелепым вопросом: действительно ли греки были так наивны, изобретя "бога из машины", как думают некоторые?
— А... Длинная история, — пожал плечами Лешаков и скосил глаза на ногу. То, что он прихрамывает при ходьбе, как и то, что обряжен в форму офицера-интернационалиста, Федорчук уже заметил. Оставалось понять, каким бесом его затащило в Испанию, и что он делает именно в этом госпитале.
"Таких совпадений не бывает... Или все-таки случаются?"
— Ты как здесь? — спросил Виктор, рассматривая старого знакомого сразу же сузившимися глазами.
— Долгая история, — отмахнулся тот. — После концерта, если будет время, расскажу. Я, собственно, к Виктории... — с извиняющейся улыбкой объяснил Лешаков.
— Автограф понадобился!? — "изумленно" всплеснула руками Татьяна, не удержавшись, чтобы не поддеть "Легионера".
— Ну, в общем-то, да.
— Ты, серьезно? — удивился Виктор, однако не забыл полуобнять Лешакова за плечи, ненавязчиво подводя гостя к ломберному столику и разворачивая спиной к возможным "читателям с губ".
— Да-а... У меня сосед по палате... парнишка, русский ... — заторопился Лешаков. — Митька... Не встает... Автограф просит...
— А может ему "La soupe de poisson"? — мрачно спросила Татьяна.
Говорили они по-французски, но смысл ее черного юмора до собеседника все-таки дошел.
— Э-э-э... — поперхнулся Лешаков. — А-а! — засмеялся. — Нет, нет! Он не умирает, нога у него. — И добавил по-русски:
— ... Ухи не надо! — "Чапаева" они тоже смотрели. — В Викторию он влюблен... заочно...
Но на этот раз Виктор его остановил.
— Слушай сюда, Легионер! — сказал он, и Лешаков тут же подобрался: раз в ход пошли боевые псевдонимы, значит дело серьезное.
— На Викторию готовится покушение, — Виктор говорил тихо, но разборчиво. "Пиликающий" оркестр заглушал звуки речи, а губ его никто теперь видеть не мог. — ГэПэУ. Будут стрелять с галерей. У тебя оружие есть?
— Найду, — коротко ответил Лешаков, и Виктор почувствовал, как напряглись плечи собеседника. — Один вопрос... До меня здесь была баронесса...
