— Vous le saviez! Vous le saviez! — "Ты знал! Ты знал, сукин сын!"
Настроенеие поднялось, невольная шутка водителя удалась.
Напряженное ожидание превратилось в предпраздничное.
"Скоро я увижу Ольгу!"
* * *
Из дверей особняка навстречу Татьяне вышли двое.
"Век бы их всех не видела!"
— Доктор Хосе Антонио Берганса, к вашим услугам, — представился высокий седой мужчина в круглых очках, учтиво — на старорежимный лад — поклонившись Татьяне. Похоже, французским языком он владел "совсем немного", так что услуги переводчика лишними не оказались.
— Профессор Берганса — главный врач госпиталя, — объяснил переводчик.
— А это мой заместитель по хозяйственной части дон Энрике Бестейро, — продолжил главврач, представив спутника.
"Дон, а не товарищ", — отметила Таня, улыбаясь встречающим и выискивая глазами знакомую головку Кайзерины — бронза, густое красное вино и темный горный мед.
— Очень приятно, Виктория Фар, — вежливо сказала она вслух.
"А вдруг ее остригли? Вот ужас-то!"
Между тем, оба мужчины улыбнулись — кто же не знает диву Викторию. Кинопередвижка от фронтовой агитбригады приезжает в госпиталь каждую неделю.
Переговариваясь между собой и вообще производя, на взгляд Тани, слишком много шума, подтянулись оркестранты из остановившегося в отдалении автобуса.
— Вы как раз после обеда, начал хозяйственник, — не хотите ли перекусить?
— О нет, — откликнулась Татьяна, — если можно, воды и кофе и что-нибудь сладкое, но легкое: печенье или бисквиты. Музыканты, знаете ли, как животные в цирке: хорошо работают только на пустой желудок!
Все засмеялись.
— Сделаем, — сказал дон Энрике.
"Или мне следует называть его товарищем?"
— — А где вы предполагаете, состоится мое выступление? — спросила Татьяна.
— На втором дворе, — "компаньеро" Бестейро сделал неопределённый жест рукой куда-то назад и в сторону. — Мы там устроили помост и подготовили... эээ... сидячие места для пациентов, то есть для зрителей, разумеется...
Он смешался.
— Хорошо, — кивнула Татьяна и, повернувшись к Виктору, сделала "страшные глаза":
— Месье Поль посмотрите, пожалуйста, что там и как. А мне бы умыться с дороги, — улыбнулась она главврачу и его заместителю.
— Пройдемте со мной, сеньорита, — предложил Берганса, сопроводив слова приглашающим жестом. — И, господа оркестранты, прошу вас.
* * *
Между тем, Федорчук с "хозяйственником" прошли во внутренний двор — уже третий, если считать еще и хозяйственный, но богатые люди везде — и в Испании тоже — живут на широкую ногу. И эта просторная, как дворец каких-нибудь французских герцогов, асьенда исключением не являлась. Виктор окинул взглядом патио, окруженный двумя уровнями галерей, удовлетворенно кивнул, и повернулся к сеньору Бестейро:
— Ну, что ж, неплохо.
И в самом деле, все оказалось исполнено просто, но с умом. Невысокую сцену сложили из плотно сдвинутых, поставленных друг на друга — в два слоя — ящиков. Судя по размеру, окраске и маркировке, ящики были из-под артиллерийских снарядов крупного калибра. "Сидячие места" — тоже устроили из ящиков, причем в передних рядах использовали небольшие, а в дальних — побольше. Ну, и стулья на галереях второго этажа, — для тех, кто не может спуститься вниз...
— Гм... — начал Федорчук, — а куда мы посадим оркестр?
— Карамба! — выругался хозяйственник. — Совершенно не подумал! Сейчас принесем из столовой стулья. Сколько человек в оркестре? Я, простите сеньор, не запомнил, двенадцать или тринадцать?
— Двенадцать, — ответил Федорчук. — И еще, в нижней галерее, за "сценой", — поставьте, если можно, какую-нибудь ширму, что ли, столик и два-три стула... И попросите принести сюда кофе, и, если можно, сока — это для Виктории.
— Сделаем! — живо откликнулся Бестейро.
"Похоже это его любимое словечко. Хороший завхоз!" — решил Виктор и поощряющее улыбнулся.
— И, да... — добавил он, увидев на противоположной стороне двора, в тени галереи знакомое лицо, — еще пепельницу, пожалуйста.
— Пепельницу? — поднял брови сеньор Бестейро.
— Да, — кивнул Федорчук, сердце которого, "сорвавшись с цепи", уже летело к покуривающей в теньке женщине. — Вообще-то, — сказал он, преодолевая нетерпение, — певицам курить вредно, но мадемуазель Фар иногда... Ну, вы понимаете? — улыбнулся он через силу. — А я, — и вовсе не певица... Извините!
И он опрометью бросился через двор.
7. Кайзерина Альбедиль-Николова, Эль-Эспинар, Испанская республика, 21 января 1937 года, 12.50
"Райк! О, господи!" — она так и не научилась называть этого человека Виктором. Виктор — это какой-то незнакомый ей украинский мужик, родом то ли из Питера, то ли из Киева... А Раймонд, Райк, Мундль, как сказали бы в ее родной Австрии, это был более чем друг. Как ни странно, его она понимала и принимала даже с большей легкостью, чем новую "инкарнацию" старой подруги.
— Мундль! — выдохнула она, оказавшись в его объятиях. И хрен бы с ней, с болью, ударившей в плечо от неосторожного движения сильных мужских рук.
— Мундль!
— Кисси! Золотко!
— Сеньор! Сеньорита! — дон Энрике явно чувствовал себя не в своей тарелке, и, разумеется, он был потрясен, обнаружив, что одна из пациенток госпиталя так бурно "здоровается" со спутником дивы Виктории и, вроде, не просто спутником.
"Провались ты к дьяволу в пекло!"
Но если уж пошла "непруха", так по полной программе.
— У вас необычайно широкий круг знакомств, товарищ Николова.
Военврач 2-го ранга Володин решительно не понравился Кейт еще до того, как она услышала его "приватную беседу" с техником-интендатом Вересовым. Но вот же гнида — ходит за ней, как привязанный!
"Подозревает?"
Но она ведь по-русски, как будто, и не разговаривает. Или кто-то из русских танкистов "стукнул", что она по-болгарски "шпрехает"? А Володин, сука энкавэдэшная, вежлив до невозможности, и по-французски эдак трогательно пытается говорить.
— Мундль! — она с трудом оторвалась от Федорчука и посмотрела ему в глаза, пытаясь сказать взглядом то, что не могла произнести при свидетелях вслух. — Боже мой, ты даже не представляешь, как я рада тебя видеть!
Говорила она по-французски, смотрела только на Райка, и всех прочих "присутствующих" игнорировала как несуществующих. Виктор, впрочем, тоже.
— А я-то как рад! — всплеснул он руками, отпуская Кайзерину, и "строго" посмотрел на нее поверх дужек, услужливо сползших на кончик носа круглых очков с синими стеклами. — Кисси, золотко! Мы же чуть не поубивались там все с горя! Ты бы аккуратней была, что ли! А то баварская баронесса при внезапном известии чуть инфаркт не получила, да и у певуньи "крыша" едва не "поехала". Впрочем, почему "едва"? — меланхолично пожал он плечами.
"Поняла или нет?"
— Где "блондинка"? — спросила вслух Кисси.
— Вероятно, гримируется. Пойдем, проверим? — предложил Виктор, взгляд которого явно потяжелел.
— Ну, конечно же, пойдем! — рассмеялась Кайзерина. — Веди меня, Мундль, мне не терпится пощупать чью-то упругую попку!
8. Себастиан фон Шаунбург, шоссе "Де Пинарес" севернее Сеговии, Испанская республика, 21 января 1937, 12.55
Теперь на Эль-Эспинару они двигались с севера. Головоломный маршрут, если подумать. Но, с другой стороны, какими вывихнутыми мозгами надо обладать, чтобы предположить, что те, кого ищут к югу от Мадрида, забрались так далеко на север?
"Эквилибристика... — подумал Баст, заметив дорожный указатель на Сеговию, — ...на оголенном электрическом проводе".
Образ показался несколько гиперболизированным и излишне прямолинейным, что называется, " в лоб" — но газета не книга, а журнализм не беллетристика, и образ можно использовать в какой-нибудь статье. Но только не в письмах к Кейт. Кайзерина такой пошлости не пропустит.
— Могу я вас о чем-то спросить? — Мигель заерзал на пассажирском сидении, устраиваясь удобнее, и достал из-под ног термос с кофе.
Кофе им сварили в Кабезасе, в маленьком кабачке или кофейне. А может, это была таверна, да и сонный, богом забытый городок назывался как-то длинно и величественно — Что-то-там-де-Кабезас, или нечто в этом роде, но Шаунбург не помнил, "что" именно.
— Спрашивайте, Мигель, — разрешил Баст. — И плесните мне кофе, если вас не затруднит.
— Не затруднит... Что мы теперь будем делать?
Вопрос давно напрашивался.
— Это вопрос доверия, — ответил Баст. — Вы пару раз спасли мою задницу... Михель, и я думаю, что это достаточный повод для перехода наших отношений в иное качество.
Михаэль налил немного кофе в алюминиевую крышечку от термоса и протянул Басту. На мгновение дохнуло крепким ароматом, но сухой пыльный ветер тут же унес чудный запах куда-то назад.
— Значит, вы знаете, кто я на самом деле, — Михаэль не удивился.
Впрочем, Баст не питал иллюзий и на свой счет. Чем дальше, тем больше ему казалось, что его спутник знает, с кем именно путешествует по Испании.
— Спасибо, — Баст отхлебнул кофе, не отрывая взгляда от дороги.
Одно название, что шоссе...
— Знаю, — сказал он. — А вы?
— Я вас видел, — просто ответил Михаэль, — в Бонне, в тридцать первом.
— Надеюсь, вы понимаете, как все сложно, — Баст сделал еще глоток, и кофе кончился. — Спасибо! — он протянул пустую крышечку спутнику. — Что скажете?
— Скажу, что вы меня по-хорошему удивили, а это не просто. "Огненную воду" будете?
— Да, спасибо, — откликнулся Шаунбург. — Один глоток для тепла и куража.
— Держите, — Михаэль протянул ему бутылку темного стекла. — Разумеется, все ваши тайны,... товарищ Верховен... это ваши тайны. Вы можете быть абсолютно спокойны. Я дворянин... даже если бы не был членом "Философского кружка".
— Да, мы философы такие, — Баст сделал не один, а целых три глотка.
Водку они по случаю купили там же, где им сварили кофе. И удача сопутствовала им: это была по-настоящему хорошая пятидесятиградусная "орухо" с севера. Пахла она спиртом и сивушными маслами, но вкус имела удивительно виноградный.
— Я надеюсь на вашу сдержанность, — сказал он, возвращая бутылку. — Как я и сказал, все упирается в вопрос доверия. Я вам доверяю, а вы мне?
— Я вам доверяю, — ответил Михаэль.
"Слова, слова... Ты меня уважаешь?"
Но, — иронизируй или нет, а интуиция подсказывала, что Михаэлю Абту можно доверять. Именно такому, какой он есть, "грязному наемнику" и "хладнокровному убийце".
"Он пошел с нами против Гитлера, когда вся нация во всю глотку вопит "хайль" и тянет руку в нацистском приветствии".
— Значит, вопрос снят, — сказал он вслух и попросил. — Вы можете прикурить для меня сигарету?
"Сеговия..."
Они уже въезжали в город.
9. Виктория Фар и Раймон Поль, Эль-Эспинар, Испанская республика, 21 января 1937 года 13.00
За сценой, в той части галереи первого этажа, что находилась по другую сторону подиума из ящиков, поставили две медицинские ширмы. За ними спрятался изящный ломберный столик, дополненный парой венских стульев, вешалкой на высокой стойке и пёстрым диванчиком в стиле модерн. Несколько платьев и шалей на дорожных "плечиках", две шляпки, да пара туфель на смену, дополняли картину импровизированной гримерной дивы. На столике примостился горячий кофейник, вазочка с порезанным на куски баскским вишневым пирогом и бутылка красного вина.
"Мужики! Твою мать..." — выругалась Татьяна мысленно, но по-русски, принимая "кабинет":
- Месье Поль! Зеркало!
Виктор беспомощно обернулся на хозяйственника.
— Сделаем! — ответил тот и умчался...
Через пять минут на столике появилось приличных размеров настольное зеркало в резной деревянной оправе.
Виктор задерживался — но у него всегда дел по горло — и Татьяна присела к столику, налила вина в высокий стакан и закурила. Правильнее всего было бы отправиться на поиски Ольги, но начальник охраны не пустил. Сказал, "найдем, а вы тут пока подождите", и тоже куда-то подевался. Он ушел, Виктор ушел...
"Все ушли, одна я бедная..."
— Викки! — завопила, внезапно появляясь из-за ширмы, Кайзерина. — Ну, иди ко мне, моя радость!
Таня вскочила как ошпаренная, и бросилась навстречу Кисси, одетой как-то непривычно скромно, если не сказать бедно.
— Мужчины, стоять! — потребовала Кайзерина, властным взмахом руки останавливая Виктора и каких-то незнакомых Татьяне мужиков, один из которых был даже в форме советского командира. — Имейте совесть! Дайте двум подругам потискать друг друга без посторонних глаз.
Мужчины затормозили и отступили за ширмы, а баронесса обняла Таню и вдруг быстро зашептала на ухо.
— Молчи! Слушай. Времени нет! — она отстранилась, держа подругу за плечи вытянутыми руками.
— Красавица! — сказала она громко. — Не плачь, а то я сама разрыдаюсь.
Но глаза ее были сухи.
— Покушение, — прошептала Кайзерина, снова прижимая Татьяну к груди. — На тебя. Будут стрелять. Сразу после перерыва, но могут и раньше.
Текста было слишком много, но, по-видимому, короче не получалось, а слева прямо над ширмой — с галереи второго этажа — на них смотрели несколько мужчин.
— На нас смотрят, — шепнула она, гладя Кайзерину по спине.
— Плевать! — ответила та, еще плотнее прижимая Таню к себе. — Стрелки на галереях. НКВД. Видимо, провокация...
Но больше поговорить им не дали. Набежали какие-то увечные, залопотали по-испански, вмешалась охрана, в общем, все было как всегда, но Татьяне от этого легче не стало. И с Ольгой не пообщались, и сказанное подругой, не переваренное и неусвоенное, билось лихорадочно в висках...
"Покушение... стрелки... НКВД... зачем?!"
Но время концерта приближалось, оркестр занимал свои места, и ей предстояло петь. А Ольга, которой Виктор предложил остаться "за кулисами", улыбнулась в своей обычной манере, покачала головой и "растворилась в толпе".
— Рей! — позвала Татьяна и, когда он подошел к ней, указала глазами на галерею, с которой пялились на них несколько мужчин. — Попроси, пожалуйста, чтобы охрана убрала этих... с галерки.
А потом, когда охрана выполнила "маленький каприз" дивы, Таня закурила новую сигарету, но вино пить не стала, налила себе кофе. Дождалась, пока оркестр начнет настраивать инструменты, заглушая тихий разговор, и, присев к столу, коротко и по существу пересказала Виктору предупреждение Ольги.
* * *
"Паскуды!" — у Виктора от гнева сжало виски.
Впрочем, всего лишь на мгновение. Физиологию не переспоришь, разумеется, но уже в следующую секунду Федорчук перешёл в состояние "товсь" и "ату его". Мгновенная мобилизация. Но он и раньше умел держать удар и реагировал быстро или очень быстро, а в нынешние времена так и вообще, черт знает в кого превратился. Только свистни! Однако вместо свистка его окликнул из-за ширмы сержант охраны.
