Матвеев сделал вид, что не обратил внимания на вырвавшуюся в сердцах реплику "теневого посла". Сейчас его больше заботило то, как он, в очередной раз, чуть не прокололся. И снова — из-за собственной беспечности или рассеянности. Ещё Степан задумался: как лучше и незаметнее покинуть эту деревушку? Пока внимание русских сконцентрировано на начавшемся наступлении...
"Русских? — недоумённо зафиксировал промелькнувшую мысль Матвеев. — А кто же тогда я? Британский аристократ и шпион, или русский профессор? Кто больше? Хрен его знает... Да и не до того сейчас. Главное — свалить отсюда как можно быстрее. Тем более что до точки рандеву — не более получаса езды. Лишь бы с машиной ничего не случилось. Кстати, раз товарищ Фридлянд так хочет попасть на фронт, отчего бы ему не помочь?"
— Михаил, неужели вас, сугубо штатского человека, должны волновать приказы каких-то солдафонов? Тем более что вы — журналист, а значит — по определению некомбатант, как, впрочем, и я. И почему бы двум благородным донам не помочь друг другу?
"М-мать, и кто за язык тянул? — видя недоумённый взгляд Кольцова, поздно спохватился Матвеев. — Само сорвалось, никто не заставлял. Впрочем, сойдёт за местную идиому... — и тут же мозг пробило. — Мля... Неужели похмелье всё-таки догнало? Стругацкие если и родились уже, то еще дети! М-да... "
Наконец, вслух пояснил:
— Я имею в виду, что у меня есть автомобиль, а у вас — возможность выбраться из этого гостеприимного дома. Не хотите соединить усилия? Создать, так сказать, товарищество на паях?
— Но как я могу помочь... — до Кольцова, раздосадованного, что его проигнорировали, столь простая мысль дошла не сразу.
— Очень просто, с вашей помощью мы садимся в мой автомобиль и едем к полевому командному пункту. Думаю, что вас никто не остановит здесь, да и оттуда не выгонит — раз уж приехали.
Что Кольцов говорил начальнику охраны, как аргументировал необходимость выпустить британского журналиста на автомобиле за пределы охраняемой территории, Степан не узнал. Минут через пятнадцать товарищ Михаил уже стоял во дворе перед "Фордом" Гринвуда. Раскрасневшийся, со сбитым набок узлом галстука и растрёпанной причёской, он тяжело дышал, но по его довольному виду можно было понять, что первая часть задуманного действия удалась.
— Разрешение получено, Майкл, можно ехать, — Кольцов нервно поправил очки.
— В смысле? — притворное недоумение Матвеева, естественно наслоилось на самое настоящее, непритворное удивление. — Так и поедем? Вдвоём и без охраны?
— Под мою ответственность. Бойцов не хватает, и выделить нам хоть одного сопровождающего не могут. Все на передовой, — жажда оказаться в центре происходящих событий и урвать свой кусок славы перевесила природную осторожность специального корреспондента "Правды".
— Тогда подождите ещё минут пять, — сказал Степан, подумав: "А здесь дополнительный штришок не помешает..." — я отнесу из машины свои вещи в комнату. Вчера как-то не с руки было, да и забыл в суматохе. Вашего терпения хватит на пять минут? — улыбка, с которой произносилась эта фраза, должна была рассеять последние подозрения.
— Но только пять минут! Не больше! — шутливо погрозил пальцем Кольцов. — А то знаю я вас, аристократов. Медленнее собираются только женщины. Засекаю время, — с этими словами он достал из внутреннего кармана серебряную "луковицу" часов и демонстративно щелкнул ногтем по крышке.
— Слушаюсь, товарищ комиссар! — с уморительной гримасой и ужасным акцентом сказал по-русски Матвеев, и трусцой припустил к дому, прихватив из машины чемоданы.
"Вещи? Да хрен с ними! Дело наживное. Блокноты распихаю по карманам, минимум необходимого положу в портфель. Он подозрения вызвать не должен... — Степан быстро перебирал содержимое чемоданов. — Главное, выбраться отсюда как можно быстрее, пока ориентировка из Мадрида не дошла до местных чекистов. Ну, вроде, всё. Если что и забыто, то значит, оно и не нужно. С Богом!"
Чувство лёгкой эйфории, подступившее от осознания близости развязки, не обманывало Матвеева. Контролировать такие проявления разума он умел ещё в той жизни — иначе результат мог стать противоположным задуманному. Не поддаваться иллюзии легкодостижимого успеха — залог успеха реального.
Ворота распахнулись, и вот уже "Форд", гремя подвеской по неровностям пыльного просёлка, удаляется от окраины Пелабраво. Сидящий рядом Кольцов что-то возбуждённо рассказывает, жестикулирует, смеётся. Эйфория захватила и его.
"Пусть. Сейчас он занят самим собой. Предвкушением будущего торжества, сладостью мелкой мести тупым солдафонам. По сторонам не смотрит — тем лучше", — Степан не вслушивался в бесконечный монолог звезды советской журналистики, лишь изредка вставляя интонированные междометия, подстёгивая бесконечный поток слов. Но и фонтану иногда стоит отдохнуть. Кольцов, похоже, выговорился, и устало замолчал.
"Всё. Нас уже не видно из деревни. Вот теперь — пора!"
Матвеев свернул на обочину, поставил машину на нейтральную передачу, и дёрнул рычаг стояночного тормоза. Его спутник удивлённо поднял брови. Предупреждая расспросы и выразив гримасой крайнюю озабоченность, Степан сказал:
— Михаил, будьте другом, взгляните на колёса со своей стороны! По-моему, одно спускает. Не хотелось бы, столь близко от цели, стереть покрышку до обода... Новой-то не найдёшь!
Кольцов с готовностью обернулся и открыл дверь, разглядывая состояние колёс. Резкий, но дозированный удар по затылку отправил его в бессознательное состояние. Ухватив журналиста за поясной ремень, Матвеев придержал обмякшее тело, не давая вывалиться на дорогу.
"Да, не видел ты этого фильма про шпионов, Михаил Ефимович, и, пожалуй, уже не увидишь... Даже если доживёшь... Что вряд ли..."
Обыскав, по внезапному наитию, бесчувственного коллегу, Степан с удивлением обнаружил во внутреннем кармане пиджака Михаила маленький "маузер" с вычурными перламутровыми накладками на рукояти.
"Ну, теперь ему и застрелиться будет не из чего, когда компетентные товарищи начнут расспрашивать, — подумал Степан, забирая компактный пистолет. Удивительно, но ни злорадства, ни удовлетворения от сделанного Матвеев не испытывал. Только холодное осознание необходимости. — Так, теперь аккуратно складываем тело на обочину. Связывать, думаю, не обязательно. Очнётся — дорогу найдёт".
Артиллерийская канонада между тем прекратилась, лишь редкие, приглушённые расстоянием выстрелы отдельных орудий, говорили о том, что где-то неподалёку идёт война. Но внимание Степана привлёк иной звук — басовитое гудение авиационных двигателей. Обернувшись, он разглядел высоко в небе десяток медленно увеличивающихся точек, шедших со стороны Саламанки.
Тональность звука вдруг изменилась. Точки, превратившись в различимые, пусть и с трудом, силуэты самолётов, перешли из горизонтального полёта в пологое пикирование на цель, невидимую за линией всхолмленного горизонта. Захлопали частые выстрелы зениток, смешиваясь с взрывами падающих бомб. Зрелище воздушного налёта притягивало внимание, практически завораживало...
Самолёты пошли на второй заход и только тогда, с трудом оторвавшись от развернувшегося в небе действа, Матвеев сел за руль, и, выжимая из старого двигателя максимальную мощность, рванул в сторону Кальварассо-де-Аррива.
Глава 4. Bloody Christmas in Salamanca
1. Ольга Ремизова, Торо, Испанская республика, 24 декабря 1936
На дорогах было неспокойно. Фронт все еще не установился, да и политическая ситуация в Испании, казалось, достигла высшей точки напряжения.
"Точки кипения она достигла, вот чего!"
Гражданская война на то и гражданская, что ненависть ослепляет разум и отменяет культурную традицию, домашнее воспитание и свойственную людям — по мнению некоторых гуманистов — доброту нравов. Так или иначе, — будь это правдой или ложью — но здесь и сейчас, как, впрочем, всегда и везде во времена бедствий и смут торжествовали смерть и жестокость, жестокость и смерть. Третьего не дано, и поэтому в обеих частях страны: и у республиканцев, и у националистов — людей расстреливали, а иногда не только, или не сразу... И зачастую по таким пустяшным поводам, что об истинной виновности речь уже никоим образом не шла. Мотивы другие. Месть, ненависть, страх. Отомстить или запугать, или просто исторгнуть в окружающий мир сжигающий душу яд ужаса и гнева. Впрочем, неважно. Все это лишь праздные рассуждения "на заданную тему", а по факту остерегаться следовало всех: и своих, и чужих. Поэтому ехали с охраной, следовавшей на грузовике за их старым тяжелым "Паккардом", и почему-то не прямо на Саламанку, как следовало бы ожидать, а забирая все больше на север. Возможно, на то имелись и другие веские причины, помимо безопасности, но Кайзерина их не знала и вынужденно полагалась на начальника "конвоя" капитана Роберто и на своего "старого" знакомого — русского майора Пабло. Испанец сидел рядом с водителем грузовичка, а русский ехал в потрепанной легковушке метрах в пятидесяти перед "Паккардом" и показывал путь их маленькой колонне.
Погода уже несколько дней стояла холодная, но сухая. И это хорошо и даже замечательно, в наглухо закрытой легковушке впятером было бы не только тесно, но и душно. А так открыли форточки, и — с ветерком. Даже курили время от времени. Да и старый — двадцать девятого года — "Паккард" по праву считался достаточно вместительной машиной.
Неожиданно где-то впереди грохнуло так, что слышно стало даже сквозь шум работающего восьмицилиндрового двигателя.
Бу-ух!
Кейт вздрогнула и глянула в окно. Показалось, что не только грохнуло, но и над далекой купой деревьев — сад, роща? — что-то этакое проплыло. Клочья дыма или это "тень" дальнего разрыва?
И снова: Бу-уххх!
— Похоже на тяжелую артиллерию, — встревожено сказал Эренбург, вынимая изо рта трубку. — Слышите?
Бу-ухххх!
— Черт! — нервно выругался Боря Макасеев.
"Проклятая война!" — Кейт достала из кармана портсигар и закурила, невольно прислушиваясь к "звукам войны", но больше разрывов не случилось.
А еще через полчаса и к счастью, без приключений — они въезжали в пыльный городишко, носивший на вкус Кейт весьма многозначительное название — Торо.
"Торо..."
Но в Торо никому до них дела не было. На улицах оказалось неожиданно многолюдно, но "люд" этот, весь без исключения, состоял из тех кто в форме. Сплошные "человеки с ружьями", из гражданских — одни только разнопартийные товарищи. Население города, попряталось, по-видимому, еще, вчера или позавчера — от греха подальше. И неважно, военные тому виной или нет, — бардак в Торо наблюдался просто классический, так что колонну остановили только на главной площади, где в здании мэрии располагался штаб 14-й интербригады. Да и то, не столько "остановили", сколько ехать вдруг стало некуда. Улочка, которую они миновали, была узкая — грузовик едва прошел — а на площади, куда она вливалась, царила "суета сует и всяческая суета".
— Ничего себе! — по-русски сказал Кармен.
— Е-мое... — откликнулся Макасеев.
"Запорожцы пишут..." — усмехнулась Кайзерина, игнорируя реплики на "незнакомом" ей языке.
Не запорожцы это были, конечно, а бойцы-интернационалисты, и не писали они никому, а выясняли отношения.
Что это было? Кто виноват? И что делать?
"Ну, где-то так..."
Машины встали, и народ повылазил "на холодок". Вышла из автомобиля и Кейт. Закуривая очередную сигарету — пахитоски кончились, и достать их в нынешней Испании не представлялось возможным, — осмотрела площадь, и с удивлением обнаружила в "клубящейся", словно дым над пожарищем, гомонливой толпе пару знакомых лиц. На ступенях высокого крыльца мэрии стояли грузный и как бы "набычившийся" Андре Марти — известный Кайзерине, хоть и издалека, еще по Парижу, и невысокий, но крепкий и сухощавый генерал Вальтер — его она встречала в Мадриде. Говорили эти двое, похоже, на повышенных тонах, что интересно само по себе. Генерал ведь только числился интернационалистом, поскольку поляк, но на самом-то деле, насколько знали Кейт и Ольга, являлся командиром Красной Армии. А товарищ Марти представлял здесь Исполком Коминтерна, и сталиниста круче, чем он, не было, вероятно, не только во всей Испанской республике, но и во Франции тоже. Соответственно, возникал вопрос...
"И что же такое вы не поделили, голуби?"
Очевидно, что-то все-таки они не поделили.
— О, мой бог! Кого я вижу! Баронесса?! — говоривший отличался изумительно узнаваемым аристократическим "прононсом", да и сам выглядел настолько импозантно, что надо было знать его настоящую историю, чтобы оценить по достоинству и то (произношение), и другое (внешний лоск).
— Леди Кайзерина, я счастлив, — к ней сквозь толпу интернационалистов шел капитан Натан.
Несмотря на общую сумятицу и только что закончившийся бой — а то, что бой имел место быть, Кейт уже нисколько не сомневалась — капитан выглядел великолепно в отутюженной до невероятности офицерской форме, начищенных до зеркального блеска сапогах, и с украшенным золотым набалдашником стеком подмышкой. Ну, ни дать ни взять — английский офицер и джентльмен.
— Рада вас видеть, Джордж! — улыбнулась Кайзерина.
На капитана, и в самом деле, приятно было посмотреть. Высокий, худой, лощеный... И взгляд водянистых прозрачных глаз узнаваем до безумия. Но вот какое дело, Джордж Натан не являлся джентльменом в том смысле, который вкладывали в это слово настоящие английские джентльмены. Он был евреем, хотя и стал гвардейским офицером еще в Великую Войну. Теперь он командовал англо-ирландской ротой Ноль в батальоне "Марсельеза".
— Что здесь происходит? — спросила она, подавая капитану руку для поцелуя.
— Содом и Гоморра, баронесса, — усмехнулся капитан. — Война, мор и глад...
— А если быть не столь поэтичным? — подняла бровь Кейт.
— Мы атаковали Замору, это, разумеется, настолько очевидно, что не может являться военной тайной, — объяснил капитан Натан с кислой миной на узком, несколько лошадином, но, тем не менее, мужественном и даже интересном лице. — С некоторых пор все ищут шпионов и предателей... Не хотелось бы встать к стенке из-за неосторожного слова.
— К стенке? — переспросила Кейт, пытаясь понять, о чем, собственно, речь.
— Только что расстреляли капитана Ласаля, — судя по всему, сообщение это не доставило Джорджу Натану никакого удовольствия. Скорее, наоборот.
— Это тоже военная тайна? — поинтересовалась Кейт, обратив внимание на то, что Эренбург остался стоять рядом и внимательно прислушивается к разговору. Понимал ли он английский, Кейт не знала, но и в любом случае, никакой тайны содержание ее беседы с англичанином не составляло.
— Нет, это не тайна, — покачал головой Натан. — Атака захлебнулась. Французский батальон побежал... Мы потеряли Френка Райана. Вы помните, Кайзерина, ирландца Райана? Не то, чтобы я одобрял политику ИРА, но Френк был мужественным человеком и хорошим солдатом. Он, Ральф Фокс — наш комиссар, и молодой Джон Корнфорд... Мне кажется, вы говорили с ним о поэзии...
