— Миха стой! Он из наших!
— Че-его?! — не отпуская Колю, удивился нападавший.
Первый молча подошёл к Коле и подозрительно покосившись на него скомандовал:
— Руки покажи!
Второй, которого явно звали Михаил, отпустил Колю, но стал так, чтобы при попытке к бегству можно было легко подсечь и повалить на землю. Уже по этим телодвижениям было видно, что парни опытные.
Первый, тем временем, схватил Колю за запястье и потянул рукав вверх, обнажая замотанные наручи.
— Я же говорил: кандалы на пацане. — С удовлетворением заметил он.
— И чё? Его не мог подговорить и послать Петюнчик? — фыркнул Миха.
— Вряд-ли. — посмотрев в глаза Коле, ответил первый. — С Петрилой никто из наших не водится. А то бы я знал.
— Ну... если нет, то... — протянул Михаил и рыкнул. — Всё равно колись чего тут делал!
— Гулял. — мрачно буркнул Коля. — Арматуру искал. Обрезки.
— Нафига?
— Бате нужно вот и искал.
— И с Петюней Ветровым не знаком?
— Вааще не знаю кто это.
Парни переглянулись.
— Не врёт. — отметил пока безымянный первый. В то время как Михаил оглядывался по сторонам.
— Во дворе больше никого нет. — отметил тот и заметно расслабившись продолжил. — Ты опоздал. Тут ещё в ноябре всё, что можно было, растащили.
— Да я на "а вдруг". Иногда везёт.
— Пфе! "Искатель", блин! — стал насмехаться Михаил. — Ты лучше скажи за что на тебя кандалы навесили. Ведь не "за просто так"!
— Ну... Одного придурка приложил. А он боднул дерево и... короче сейчас в больнице мозг лечит. От сотрясения.
Парни неожиданно заливисто рассмеялись.
— А чё такого я сказал? — удивился Коля.
— Ну ты могёшь... сказать! — аж согнулся первый. — Сказанул, так сказанул! Приколист... Ладно! Убедил. Айда с нами внутрь. А то какая падла будет тут пробегать — ещё увидит.
У дыры он ещё остановился, смерил скептическим взглядом Колю и добавил:
— Не боись: своих не трогаем. Айда, у нас интересно.
Коля слегка помялся, но любопытство пересилило. Тем более, что ребята никакой агрессии больше не выказывали, а то, что он их чем-то сильно заинтересовал по их физиономиям было видно отчётливо.
Внутри, как и ожидал Коля, было довольно темно. Чуть тормознув у лестничного марша, проморгавшись и привыкнув в темени, он поторопился вверх.
— Так говоришь, на какого-то придурка колданул так, что тот мозги растряс? — прыгая через ступеньку спросил первый, на вид более старший чем Михаил. — Чем же ты его приложил, если он так...
— "Силой Ветра". — коротко ответил Коля и тут же спросил в свою очередь. — Вы, кстати, не назвались.
— О-от же ж! — досадуя крутанулся на пятке первый, допрыгав до второго этажа.
— Меня Семёном кличут. А его Михаилом. Соколовы мы. — ответил первый, протягивая руку.
— А меня Коля. Змиев. — Ответил он пожимая протянутую руку.
Михаил же, пожимая руку, почему-то не спешил её отпускать и спросил.
— Случаем не из первой?
— Случаем...
— Ха! Теперь ясно и кто ты, и почему ты. — усмехнулся Михаил таки отпуская ладонь Коли.
— А что, такая громкая история?
— Ясен пень! Вы там просто люто отожгли! — Вклинился Семён, продолжая подниматься на третий этаж. — Нас родители проинструктировали и застращали. Никаких имён не называли, но говорили, что Невыразимцы чего-то там зело сердиты были на вас. Ведь ты не один был?
— Да была... ещё одна... Лиса.
— Так что гордись — знаменитым стал... С этой твоей Лисой.
Коля было, вскинулся, возразить, что, мол она "не его" и вообще, но вовремя сдержался. Понял, как это будет выглядеть. Как оправдания в предосудительных среди мальчиков действиях и мыслях. А оправдания, в их среде, всегда считались подтверждением вины.
Но что же такое наплели этим двоим родители? Колино любопытство всё больше разгоралось.
Тут вся троица поднялась на третий этаж вышла в длинный, сквозной коридор и свернула в комнату, из которой лился свет. Именно в ней, окно было приоткрыто.
— Во! Наша временная база. — с гордостью заявил Семён, широким жестом обводя комнату и пояснил. — Пока строители не вернулись и нас не выгнали.
— ...Или Петюнчик не пронюхал. Который Ветров. — добавил Михаил.
— А это кто?
— Да есть тут один хмырь... Запарились ему морду бить.
— Ага. Всё никак не успокоится — как настучим ему в пятак, он собирает новую команду и снова идёт с нами "разбираться"... — насмешливо пояснил Семён.
— И вас до сих пор не повязали?! — изумился Коля.
— А то! — с гордостью ответил Михаил, усаживаясь на два ящика, сложенные один на другой и прислонённые к стене.
— Садись на тот. — махнул Коле Семён на ящик напротив усаживаясь рядом с братом.
— ...Нас не поймать!
— Так вы чо, не ворожите?!
— Ворожим! И ещё как! Тока ловят нашего брата на том, когда мы на кого-то что-то колданём. И на нём следы остаются от ворожбы. — Заявил Семён, за что удостоился осуждающего взгляда Михаила.
— Ерунда! — отмахнулся Семён, заметив этот косой взгляд. — Если "Силу ветра" уже пользует, то сам скоро догадается.
— ?!
— Надо не на хмыря колдовать, а на себя! — с апломбом заявил Семён. — Понял?
— На себя?!!
— Ну, да! Ты же видел, как мы сиганули с третьего, чтобы тебя поймать... Когда подумали, что ты из петюновых.
— Научите?!! — немедленно загорелся Коля. — А то меня тока-тока учить начали... и... мало.
На последних словах он насупился вспомнив, что не только мало учат. Но ещё и вот ЭТО. Он со злостью покосился на наручи. С хитрыми замочками.
— Э-э, друган! — тут же прищурился Семён. — На то, чтобы научить тебя, тебе надо в нашу команду прописаться. Усёк?
— А это как?
— А что бы прописаться, тебе надо нас убедить, что ты не хиляк и не трус. И ещё словам своим хозяин. Держать данное можешь. Сечёшь? — ответил уже Михаил.
— Ну... так!... — попытался выпятить грудь Коля. Его съедало лютое любопытство, да ещё раненое самолюбие. Ведь новые друзья, вот так просто взяли и усомнились в его несомненно высоких качествах. Хотелось доказать.
И не ясно кому больше хотелось доказать — вот этим малознакомым пацанам, или самому себе.
— Мы не неволим! — тоном гуру вещающего истину в последней инстанции начал Семён. — Захочешь, покажешь что ты не чмо**. Не захочешь — твоё дело. Также как и присоединяться к команде.
(**чмо (жарг.) — бытует мнение, что слово произошло от аббревиатуры — Человек Морально Опустившийся. Собственно то и обозначает.**)
— И что я должен сделать? — помрачнев ещё больше лицом, осторожно спросил Коля.
— Иди сюда. — нехотя слезая со своего насеста молвил Семён и подходя к полуоткрытому окну.
Удостоверившись что Коля тоже смотрит в ту же сторону, что и он, продолжил.
— Видишь во-он ту халабуду? С этакой луковкой наверху и крестиком.
— Церковь, что-ли?
— Верно глаголешь. Тебе что-нибудь родители говорили про этих, которые внутри?
— Про тех, что попы? Что там мёртвому богу поклоняются?
— Ага. Можешь зайти туда и пробыть там...
Семён нахмурился и скептически посмотрел на Колю.
— Ну... предположим, минут пять!
— Пусть уж лучше пятнадцать. — насмешливо предложил брат, с каким-то неясным, хохмаческим подтекстом.
— И всё? — удивился Коля, но на этот "риторический" вопрос заработал встречный.
— Часы есть?
— Есть.
— Ну и молоток! Как видишь задание простое. — пожал плечами Михаил.
— А... если меня там милиция застукает? Что мне говорить?
— Какая милиция?!! Там храм мёртвого бога! Открытый. Все кто хочет — могут зайти. Вот и зайди... Если не струсишь ещё на подходе.
— А если всё-таки будет? Чё им сказать?
— Чего-чего?! Да скажи гулял и заглянул ради любопытства! Типа там красиво.
— А там чё, так страшно?
— А вот зайди и увидишь. — пожал плечами Михаил.
— Да и всегда убежать можно. — как аргумент добавил он.
Коля с подозрением оглядел обоих Соколовых. Те сохраняли твердокаменно-серьёзные мины.
Коля ещё раз посмотрел в сторону храма.
Он чувствовал подвох. Но никак не мог сообразить в чём.
Но так как ему самому стало любопытно что там внутри такого — он решил рискнуть.
"Если и обманули, — подумал Коля, — так хоть своё любопытство потешу. Да и родители мне ничего про эти храмы не говорили и запретов заходить в них как-то не припоминается".
Соколовы проводили Колю до края площади, где стояла церковь. Вблизи она производила впечатление: большая, красивая... и загадочная. Двери были открыты и иногда туда входили и выходили люди. Редко. И в основном весьма преклонного возраста. Лишь один раз мелькнул какой-то странный мужик в коричневом платье, сильно похожем на женское.
Коля оглянулся на всё ещё сохраняющих абсолютную серьёзность Соколовых, пожал плечами и двинул вперёд. По направлению к дверям.
"Во прид-дурок! — меж тем "тихой речью" обратился Семён к своему брату. — Он ничего не знает! Прикинь! Прикинь какой пентюх!".
"А то! Я и не знал, что среди наших такие идиоты встречаются. И ведь согласился! Легко! Я думал он будет ржать, над твоей шуткой. А он на полном серьёзе!!!".
"Ну всё! Приготовились! Цирк начался! — оборвал его Семён. — Во ща буде-ет!".
А Коля уже дошёл до порога и заглядывал внутрь. Вблизи храм уже не производил такого впечатления как раньше. Что-то не так. Как будто реально кто-то здесь умер и по нему скорбят. Вечно. И эта скорбь разливалась вокруг как нечто вязкое, давящее.
Коля поёжился. Но раз решил пройти это испытание, то надо! Ведь не зря же они сейчас стоят там, в ста метрах за спиной и сверлят его спину взглядами. Аж между лопатками чешется.
Откуда-то из-за колонны вывернулась сухонькая старушка, замотанная в белый платок, с добрейшим личиком, в скромном до пят сарафане.
— Деточка! Ты заходи, не мнись на пороге. Господь всех нас любит и ждёт. Не бойся!
Коля отлип от каменных ступенек и сделал робкий шаг внутрь.
Он и не подозревал, какие последствия для него и вообще для города будет иметь этот шаг.
— Глава третья
Где Коля знакомится со странными людьми
С порога шибанул в нос запах чего-то пряного. Двигаться стало тяжелее. Вся обстановка храма давила. Как будто вся его громада легла на плечи Коли. Да ещё вдобавок ощущение скорби и печали резко усилилось.
Он огляделся.
Стены были покрашены какой-то зелёной краской, прибавлявшей мрачности, и выше примерно полутора-двух метров от пола были изукрашены даже на вид древними фресками.
Почему древними?
Слишком уж они примитивно смотрелись по сравнению с теми картинами, что Коля однажды видел в краевом музее. Да и выполнены фрески были потускневшими от времени красками.
Сплошь какие-то карапузы и взрослые мужики с крылышками, старики и тётки с измождёнными лицами. Причём настолько измождёнными, что, казалось, всю их жизнь над ними издевались, причём весьма изощрённо. Такими же выглядели и лики на больших и малых иконах. Но верх мучений тут олицетворяла полутораметровая картина в узорной рамке — явный новодел: полуголый мужик распятый на кресте в окружении каких-то непонятных людей в платьях. Вот же кому пришлось помучиться! Ведь не просто был к тому кресту привязан, а именно прибит толстенными гвоздями торчащими из запястий.
Всё это, — в сочетании с довольно красивыми изразцами, узорчатым полом, золочёными окладами икон, — производило дикое впечатление. Коля даже не сразу и сформулировал для себя его суть. Но больше всего для этого подходила фраза "торжественные похороны".
Говорят, что первое впечатление — самое сильное и... часто самое правильное. Тётенька, что сопровождала Колю, поспешила подтвердить в его глазах эту истину. Проследив за его взглядом, заметив, что он пристально рассматривает картину с распятием, она слащавым голоском пояснила.
— Это господь наш — Иисус Христос! Сын божий! Он добровольно принял смерть мученическую, чтобы жертвою своей взять на себя все грехи людей, очистить от первородного греха.
"Он что, был из тех, которых называют мазохистами? Что боль любят и от неё балдеют?" — подумал Коля, но вслух сказал другое. Более, как он считал, важное.
— А он как, за наших? — спросил он простодушно у тётеньки, смотря на неё ясным, незамутнённым ничем, взором.
Ну а что Коля мог спросить? Для него эта дихотомия — за_наших — против_наших — определяла почти всё. И определяла главное — враг или друг. Да и время потянуть надо было. Ведь обещал проторчать в этом душном и, что тут греха таить, страшноватеньком здании, аж пятнадцать минут. Коля не знал почему, но и от самой церкви, и от её убранства, он чувствовал какую-то неясную угрозу. Будто сама смерть обступает его примериваясь как в него вцепиться когтями и утащить в свои мрачные чертоги.
Так или иначе, но простой и бесхитростный вопрос вбил тётеньку, старающуюся выглядеть добрейшей, в мимолётную растерянность.
— Т... т... так как же это?!!! — наконец выговорила она в изумлении разводя руками и хлопая глазами.
— Ну... так это... — сам в свою очередь удивился Коля. — Если на нас снова нападут, какие-нибудь там немцы... или американцы... он за нас сражаться будет или против нас?
Для него вопрос казался совершенно очевидным. Также как и ответ.
— Так... так ведь это Бог! Создатель всего сущего! — наконец нашлась тётенька.
— Ну и что? — не понял Коля. Причём не понял он гораздо больше, чем высказал. В частности он просто не знал значения древнего слова "сущий". И понял его как существо, занимающееся мочеиспусканием. Но так как сие действо, по его мнению, было срамным, он списал это чисто на невоспитанность тётеньки или её оговорку. Поэтому он решил уточнить:
— Ну... как же... Вот он нас защищать будет? Вот Матушка — нас защищает всегда. Мы её дети. А этот... Бог... Он нас защищать будет?
Тут надо отметить, что под словом "Матушка", он имел в виду совсем не свою маму, а Великую Макоши — Матерь Подательницу Жизни. Но тётенька поняла... как поняла.
— Если мы не будем грешить в земной жизни, будем слушаться его заветов, верить в него, то за гробом он нас всех возьмёт на небеса, в Рай.
Коля покосился на изображение гроба на фреске из которого вылезал какой-то сильно измождённый дед, весь наряд которого состоял из полотенца, слегка прикрывавшего его ниже поясницы. За гробом, из которого тот вылезал, ничего видно не было кроме облаков. Как-то весь процесс взятия в Рай выглядел... странно!
— Или тебе иное говорили... — с подозрением сказала тётенька. — Паписты они такия... всяку чушь городить горазды! Ты случаем не из тех самых? Не из папистов?
— А это кто? — вопросил сбитый с толку Коля. И увидев, что тётенька явно недопонимает его вопроса добавил: — Ну... Эти... которые "паписты"?
— Паписты, это те, что поклоняются Папе Римскому и почитают его превыше Господа нашего, Иисуса Христа! Или вообще матери христовой поклоняются, признавая её главнее сына божьего!
Последнего пассажа Коля явно не понял: причём тут матерь, как тут говорят, бога, и почему такая путаница — то ли некоему римскому папе (это у него много детей да? Ну тогда он блудник, как таких бабушка называла), то ли самому этому... как его... Христу! Да! Или... матери этого самого...
