Мысли его, как и действо по исполнению высшей меры революционной справедливости, самым драматическим образом прервал гул автомобильных моторов. Звук, едва различимый из-за возбуждённых криков республиканских солдат, стремительно превратился в рёв. Степан обернулся и в подкатывающей автоколонне разглядел легковые "эмки", грузовики с солдатами, и несколько бронеавтомобилей: лёгких — пулемётных, и тяжёлых — пушечных.
"А, вот и кавалерия из-за холмов! Будем считать, что шансы на благополучный исход растут. Только бы они остановились... Только бы не проехали мимо!"
Повезло. Из притормозившей у обочины "эмки", придержав фуражку с чёрным околышем, сверкнув рубинами "шпал" и перекрещенными якорем с топором в петлицах, не дожидаясь полной остановки, выскочил молодой командир с напряжённым, злым, но отчего-то показавшимся прекрасным, лицом. "Русский, советский..." — Матвеев, внезапно накрытый откатом волны уходящего животного страха, обмяк в цепких руках анархистов, и позволил себе потерять сознание.
"Будем жить!.."
Очнувшись, Степан обнаружил себя в собственном автомобиле. За рулём сидел капитан, тот самый, которого он увидел перед тем как "вырубиться". А на заднем сиденье два сержанта в советской форме ("пилы" треугольников в чёрных петлицах), — зажав между колен приклады пистолет-пулемётов (дырчатый кожух ствола, коробчатый магазин), — подпирали Матвеева справа и слева.
— Товарищ капитан, англичанин очнулся, — подал голос правый сержант, напряжённо косясь на оживающего Степана, шевельнувшегося и заморгавшего. — Может, руки ему связать?
— Отставить связывать, Никонов. Никуда этот хлюпик от нас не денется. Испанцы его не били даже, а он глазки закатил и сомлел как институтка, — капитан даже головы не повернул, но иронические, слегка презрительные нотки в голосе были явственно различимы.
— Беда с этими интеллигентами, Никонов: болтать, да бумагу пачкать все горазды, а как до крови доходит, хуже кисейных барышень. Ну, ничего, мы почти приехали. Сейчас сдадим его в Особый отдел бригады — пусть там разбираются, что за птичку мы из силков достали.
"Со сковордки, да на огонь... — подумал Степан. — Для полноты картины ещё армейских особистов не хватает. Ладно, с моим паспортом как-нибудь отбрешусь. Лишь бы не возникло у особо прытких "товарищей" соблазна вербануть по-быстрому попавшего в затруднительное положение иностранца. Интересно, кого мне напоминает этот капитан?"
Совершенно ясно, это было что-то из прошлого... Причем, не из гринвудовского, а из матвеевского, дальнего-далекого. Что-то этакое вертелось в голове, но — увы — никак не вытанцовывалось. И эмблема в петлицах у командира какая-то совершенно незнакомая.
"Технарь вроде. Попробовать прощупать, что ли, пока не приехали?"
Громко застонав, Матвеев потряс головой, пытаясь максимально естественно изобразить человека приходящего в сознание, к тому же только что избежавшего самосудного расстрела.
— Do you speak English, officer? — Степан обратился напрямую к капитану, игнорируя охранников.
Сидевший за рулём командир явственно дёрнулся и, не оборачиваясь, сказал:
— Это он, наверно, спрашивает, не знаю ли я английского. Придётся огорчить буржуя. Нет! — последнее слово, произнесённое вполоборота, было чётко артикулировано и подкреплено однозначно трактуемым покачиванием головой.
— Sprechen Sie Deutch? — Матвеев в зеркало заднего вида заметил, как капитан усмехнулся.
— Habla usted Espanol? — без результата.
— Parla catalana? — об этом вообще не стоило спрашивать...
"А вот как ты на такой заход отреагируешь? — подумал Степан, изрядно разозлённый тем, что ему явно, по выражению начала двадцать первого века, "включили тупого".
— Pan znasz Polsky?
Последний вопрос, похоже, всерьёз вывел капитана из себя.
— Полиглот, мать твою, королеву вперехлёст... — в сердцах вырвалось у него, но продолжения не последовало. Сержанты никак не отреагировали на вспышку командира. Снизив скорость, колонна втянулась в небольшое селение. Перед взглядом Матвеева неспешно проплыл десяток улиц, настолько узких, что, казалось, высунь руку из окна — и достанешь до стены ближайшего дома или высокого каменного забора. Непременная iglesia parroquial — местная церквушка — на центральной площади, почти не разрушена, — лишь с легкими следами копоти над входной дверью, да оспинами пулевых отметин по режуще-яркой побелке стен, — но оставила ощущение опустошённости, брошенности.
"Бог здесь больше не живёт, он покинул Испанию..." — мысль эта простая, родилась сама по себе, без всякой связи с предыдущими, и настолько поразила Степана, что он оставил попытки ещё как-то расшевелить сопровождающих. Или всё-таки конвоирующих?
"Сначала Барселона, теперь вот эта деревня... Похоже, я всё-таки прав. Если Бог уходит, его место занимает дьявол".
Улицы городка можно было бы назвать пустынными, если бы не патрули в красноармейской и республиканской форме то тут, то там открыто стоящие на перекрёстках и низких крышах домов. И ни одного местного жителя...
Почти у самой окраины, где улица неощутимо и сразу переходила в просёлочную дорогу, — такие Степан не раз и не два видел и на Украине, "ещё той, советской" или, скажем, где-нибудь под Краснодаром, — колонна остановилась. Броневики, сразу рассредоточились по площади, куда сходились несколько улиц, и перекрыли подъезды к группе домов, резко выделявшихся из однообразного — бело-соломенного с вкраплениями терракоты — окружения.
"Как гранд заметен на сельской свадьбе..."
Двухэтажные, с бледно-розовыми и светло-жёлтыми оштукатуренными стенами, с крышами крытыми ярко-оранжевой, новой на вид, черепицей, — на слегка отстранённый взгляд Матвеева, — домики напоминали странный муравейник, вокруг которого деловито сновали сосредоточенные люди-муравьи в одинаковой одежде-форме, то и дело приветствуя друг друга взмахами рук к головным уборам.
"Ага! Похоже на штаб бригады, — Степан фиксировал детали привычно, не подавая вида, что заинтересовался происходящим. — Конечно, выбрали себе самые богатые дома. Хозяев, местных буржуев — на улицу, если те ещё живы после перехода деревни под контроль республиканцев, а сами с комфортом разместились в "барских хоромах".
"Форд", в котором везли Матвеева, — "интересно, кому он достанется?" — остановился чуть поодаль от основной группы машин, у самого большого дома с фасадом, украшенным высокими стрельчатыми окнами-арками и цветными стёклами в частом переплёте рам.
Заглушив мотор и отдав сержантам приказ "не выводить задержанного до особого распоряжения" — от такой казённо-привычной формулировки у Степана чуть не свело скулы, так повеяло "родиной" — капитан направился прямо к парадному входу в дом. Быстро переговорив о чём-то с часовым, он скрылся за высокими резными дверями. Матвееву, стиснутому охранниками, казалось, ещё крепче, чем прежде, оставалось только покорно ждать и по возможности — наблюдать. И думать, разумеется, выстраивая непротиворечивую линию поведения с "железобетонной" легендой, которая могла бы устроить местных чекистов. Не правду же им рассказывать, каким ветром занесло в эти неспокойные края, к самой линии фронта, респектабельного британского джентльмена с корреспондентской карточкой "Дэйли мейл".
"Хотя, если они каким-то образом узнают об истинной цели моей поездки, — да хоть святым духом! — не выбраться мне отсюда, пожалуй, никогда. Будь проклят сэр Энтони с его не вовремя проснувшейся подозрительностью и желанием перестраховаться!"
* * *
Курьер из британского посольства, — точнее тех несчастных нескольких комнат, что остались нетронутыми после погрома, устроенного разъярённой толпой в начале октября, — оторвал Степана в баре гостиницы от утренней чашки кофе и большого сэндвича с хамоном — роскоши по военному времени.
— Сеньор Гринвуд! Сеньор Гринвуд! Хефе просить вас прийти быстро к телефону. Вас искают родственники из Уэльса, — парень запыхался, мешая испанские и английские слова. — Вашей тёте стать плохо, совсем плохо!
От понимания истинного смысла этих слов поплохело уже самому Матвееву. "Родственник из Уэльса" в несложном шифре это не кто иной, как сэр Энтони, а фраза об ухудшении здоровья "тётушки" означала требование выхода на связь в чрезвычайной ситуации. Нет, не так — в экстремальной ситуации, когда летели к чёрту все планы, и возникала настоятельная необходимость срочно покидать место пребывания.
Через полчаса, сидя в душной клетушке комнаты связи, — бронированную дверь толпа погромщиков так и не смогла сломать, — Степан внимательно слушал "голос из Лондона". Сэр Энтони был непривычно, да что там "непривычно", попросту неприлично взволнован.
— Майкл, мальчик мой! Надеюсь, у тебя не осталось неоплаченных счетов и неудовлетворённых женщин? — речь сэра Энтони была вполне разборчива, хотя и пробивалась сквозь "пургу" помех.
— Да, даже если и остались, забудь о них. Из посольства до особого распоряжения не выходи. Соответствующие инструкции де Рензи-Мартину я уже передал. Тебе предстоит покинуть Мадрид как можно скорее.
— В чём причина такой поспешности?
Но "невинный" вопрос Степана был отметен самым решительным образом.
— Не перебивай! — отрезало начальство. — Мне от тебя сейчас нужно слышать только три слова: "Будет исполнено, сэр!" — и не более того. Все расспросы и мелкие подробности — потом, когда перейдёшь португальскую границу. Пока могу сказать только одно: тебе, как и некоторым другим нашим людям в Испании, угрожает серьёзная опасность. Я хотел бы оказаться старым паникёром, но, похоже, у нас текут трубы, если ты понял, о чём я говорю.
Матвеев понял. Даже слишком хорошо. Значит, как считает его лондонское руководство, произошла утечка информации о действующих в республиканской Испании агентах. Это действительно повод "рвать когти", и именно таким экзотическим способом. В морских портах, и на немногих аэровокзалах, его, скорее всего, уже ждут. Не важно кто конкретно: местные "красные", "товарищи из Москвы", или, скажем, "приятели Шаунбурга" — разница невелика.
Не прошло и двух часов после телефонного разговора, как аккуратно упакованные вещи Степана были доставлены из гостиницы в посольство, а сам он, в компании Мигеля, уже выезжал из Мадрида на стареньком "Форде" с намертво заклиненным в поднятом положении откидным верхом.
До Кальварассо-де-Аррива, где его должны были ждать люди "с той стороны", чуть больше двух сотен километров по не самой лучшей даже на испанский взгляд дороге. Их Матвеев надеялся преодолеть часов за пять-шесть, если, конечно, не случится ничего непредвиденного.
Накаркал. Случилось. Да еще как...
* * *
Теперь Степан, в одном нижнем белье — "Как же холодно... И угораздило дурака надеть шёлковое... Пижон..." — сидел на заднем сиденье всё того же "Форда", в окружении напряжённо-неподвижных "конвоиров", и беспрепятственно предавался воспоминаниям и размышлениям на тему: "что же пошло не так?"
Суета перед штабом, как-то неощутимо и сразу, замедлилась и даже, словно бы, упорядочилась. Из самого большого легкового автомобиля, без сомнения он был главным в колонне, вышли несколько командиров в больших чинах. Матвеев автоматически отметил, что один из них, судя по трём ромбам в петлицах, — комкор, а второй — мама дорогая! — целый командарм второго ранга. Командарм, при внимательном рассмотрении, оказался обладателем длинного носа, густейшей бороды и усов.
"Интересно, кто это? Вот незадача, не помню я тогдашний "цвет" Красной Армии в лицо, разве что покойного Тухачевского, троих лысых и одного усатого. Впрочем, и тех — смутно. Так... Невысокий, лицо круглое, смуглая кожа, прямой нос, усы щёточкой, будто приклеенны над тонкими губами. Конечно! Тем более что комкор здесь может находиться только один — командир Отдельного Экспедиционного корпуса, Урицкий Семён Петрович, а вот командарм... Кого же он мне так напоминает? "
Странно, но больше всего командарм был похож на Бармалея. Нет, не того, что сыгран Быковым в "Айболите-66", а мультяшного, озвученного когда-то в будущем Семеном Фарадой. Было в этом военном что-то этакое, "кровожадно-беспощадное", в повороте головы, позе, зычном голосе. И сама собой, зазвучала в сознании Степана незатейливая песенка из еще не нарисованного мультфильма.
"Маленькие дети, ни за что на свете, не ходите в Африку гулять..."
Однако долго ломать голову над загадкой личности красного генерала Матвееву не пришлось. Помощь пришла, как обычно, "откуда не ждали". Неподалёку от матвеевского "Форда", кто-то невидимый, но судя по тону — командир, запыхавшись, шёпотом отчитывал подчинённого. Но таким шёпотом, что не услышать его мог только глухой. К тому же — крепко спящий.
— Пасынков, лось слеподырый, ты видишь, куда несешься? Стоять! Смирно! Ты что, совсем с нарезки слетел, через площадь с помойным бачком прёшься? Там, сам товарищ командарм Дыбенко приехал, а тут, нате вам: "Здравствуйте, я красноармеец Пасынков, дежурный по кухне, очистки с объедками несу..." Тьфу! — говоривший смачно сплюнул. — Ослоп ненадобный! Вдоль заборчика давай, в обход, задами-огородами. Да смотри, бачок не урони, дятел шестипалый! Рысью, пшёл!
В ответ прозвучало лишь сдавленное подобие испуганного писка: "Есть, товарищ старшина! Виноват, товарищ старшина!"
И удаляющийся топот с вплетающимся цоканьем металлических набоек по брусчатке, как финальный аккорд сценки: "Общение старшего по званию с рядовым составом". Степану стоило больших усилий не улыбнуться, и не дать повода заподозрить, что русская речь ему знакома. Хотя, конечно, по мимике, интонациям и жестам — сцена вполне интернациональна.
Сохраняя идеально отстранённый вид, он продолжал наблюдать за ритуалом приветствия, раскручивающимся словно сложный средневековый танец, в исполнении как минимум десятка мужчин в военной форме. Со стороны могло показаться, что интерес Матвеева к происходящему — чисто этнографический.
"Как же, как же, знаем! Большой белый джентльмен смотрит на пляски дикарей, желающих выглядеть похожими на настоящих людей, — самообладание, полностью вернувшееся к Степану вместе с чувством юмора, заставило мир заиграть новыми красками. Обморок на дороге представлялся уже чем-то далёким, случившимся в другой жизни, и, возможно даже, не с ним. — Ни у кого вокруг не должно возникнуть и тени сомнения в моем аристократизме и врождённой "английскости". О, наш бравый командир возвращается, и в каком темпе — только что фуражку на бегу не теряет!"
Вернувшийся к машине — и в самом деле чуть не рысью — капитан быстро сел за руль, и только тогда достал из кармана галифе носовой платок, снял фуражку и, со вздохом облегчения, отёр пот со лба.
— Так, — сказал он сержантам. — Сейчас подъедем к воротам, машину загоним во двор, и передадим британского писаку здешним особистам. Еле договорился. Пусть теперь у них голова болит за этого обморочного.
