Шальной ветер

— С Региной тоже не всё ясно.

Девушка поняла, что все мысли Карея крутятся вокруг той идеи, которая пришла ему в голову, когда она косвенно предложила неповиновение родителям и напомнила о его странном даре. Кажется, он обдумывает эту идею со всех сторон и даже не против участия Алексы в ней. Для девушки пока проблема была в том, что она не знала, что именно пришло ему в голову, и отзывалась лишь на некоторые его размышления. А спросить побаивалась. А вдруг она его неправильно поняла?

— Надо выручать Ферди... — пробормотал Карей.

Алекса было хотела спросить, что он имеет в виду: выручать из ситуации, когда мать снова начнёт давить, или выручать прямо сейчас — из встречи с Региной? Последнее она как-то плохо представляла себе: а вдруг ворвутся в комнату, где сидит парочка, в самый неподходящий момент? А ещё стороной проходила странная, нехорошая мысль: "И почему я беспокоюсь о них? Они все в любом случае богатые, а деньги во всех их проблемах могут решить всё". Но ладонь Карея, которая продолжала сжимать её руку, мгновенно заставила устыдиться этой мыслишки и думать о другом.

Проблему, когда входить в закрытую для них комнату, решил, как ни странно, сам Ферди. Качнулся воздух. Во мраке словно появилась другая тьма — открывшегося пространства. Пауза — наверное, парень оглядывался в поисках. Голос Ферди сказал:

— Карей, проводи Регину. Мама знает, что ты привёз Алексу. Тебе придётся успеть проводить Регину, а потом вернуться, чтобы отвезти Алексу. Возвращаясь, скажи маме, что я просил Алексу подольше посидеть у меня — таким образом я получу полный сеанс. Алекса, я сейчас возьму тебя за руку, не бойся. Ты сядешь. А потом выведу Регину.

Он как-то быстро всё организовал, так что всем осталось только повиноваться. Впрочем, поговорка "в стране слепых зрячий — король" — для Ферди подходит идеально: он-то единственный среди них видит в темноте, пусть только ауру... Закрыв за ушедшими Региной и Кареем дверь, он вернулся к Алексе и сел на кушетку. Привычно положил свою руку ладонью кверху, привычно взялся за руку девушки, чтобы та сразу нашла, куда ставить пальцы, передавая магическую силу. И всё молча... Алекса тоже молчала. Хотя то и дело ловила себя на желании спросить его: "Ну как? Что у вас с Региной?" Пыталась даже определить по дыханию, взволнован ли он или нервничает. Но дыхание Ферди было таким бесшумным, что иногда казалось — он спит. Или он приходил в себя после встречи с Региной, или пытался привести свои мысли в порядок. Что, наверное, одно и то же.

Только через некоторое время он попросил её снова рассказать о своём доме, о любимых местах прогулки в саду, а также о своих сёстрах и брате. Девушка только пожала плечами и начала просто перечислять то, что дома делают каждый день. А вспоминая что-то интересное, останавливалась на нём и рассказывала подробно.

Наконец Ферди вздохнул и сказал:

— Всё. Мы добрали времени на сеанс. Я провожу тебя, Алекса.

— Подожди.

— Только не надо спрашивать...

— Ферди, не торопись. Я всего лишь хочу сказать, что успела сплести ещё один браслет для тебя, — улыбнулась Алекса.

Вставший было, парень снова сел рядом. Коснулся её руки и позволил ей самой надеть ему браслет. Когда она, посчитав, что теперь можно идти, встала, теперь Ферди поймал её за руку и удержал на месте, попросив:

— Алекса, подожди немного. Мне надо решиться... — И оборвал себя на полуслове.

Алекса послушно села на место, гадая, на что именно решается старший брат Карея. Но теперь он коротко выдохнул и нервной скороговоркой выпалил — видимо, боясь, что не сумеет сказать это спокойно:

— Алекса... Я признаю, что я... трус. А ещё эгоист. И поэтому прошу тебя сделать за меня то, на что я никогда бы не осмелился. Пожалуйста... Я не знаю, сможешь ли ты это сказать моей маме... Но... Я не хочу учиться дальше! Я хочу уехать к нашим родственникам в провинцию и спрятаться там! Чтобы меня никто не видел! Я не хочу, чтобы меня видели! Даже вылеченного!

Порыв воздуха — и Алекса поняла, что он закрыл ладонями лицо.

Некоторое время она собиралась с силами и мыслями.

— Если твоё лицо изуродовано — это не страшно, — медленно сказала она. — Есть целители, которые скажут, можно ли вылечить кожу на лице, или придётся сделать операцию по пересадке кожи. Если у тебя страх перед мамой... Тебе нужно только понять, что за твои желания-нежелания тебя никто не убьёт. Ты Тиарнак. Ты человек, за судьбой которого с сочувствием следят многие.

— Ты не понимаешь... — чуть приглушённо ответил Ферди. — Я сотни раз пытался сказать это матери — и не сумел. Я не могу себя заставить это сказать. Ты думаешь, я не пробовал себя убеждать такими аргументами? Да я нашёл аргументов гораздо больше, чем ты сейчас. У меня было время на это — целых три года... Но я постоянно думаю о том, как мама взглянет на меня, когда я выйду из своего убежища... Она думает, что готова увидеть меня. Но я твёрдо знаю... Она уверена, что увидит того Ферди, которого знает. И то, что я увижу в её глазах... Мне хочется умереть, когда я думаю об этом её взгляде... Она столько вложила в меня, в мою жизнь...

— ... Ферди, а нужно ли говорить об этом мадам Тиарнак? — после лихорадочных раздумий спросила девушка. — Может, дождаться, пока ты полностью окрепнешь, а потом Карей увезёт тебя к родственникам в провинции? Он вернётся и поставит родителей перед фактом. А потом...

— Та же трусость, — тяжело сказал Ферди. — Ладно. Пойдём. Я провожу тебя.

Но не двигался ещё некоторое время, будто забывшись, погружённый в тяжёлые мысли. Алекса, притихнув, сидела рядом, слушала и почти не слышала его тихое дыхание пойманного в ловушку. Ей хотелось обнять Ферди, как она обнимала, утешая, заболевшего Люка или простуженную Дэйзи; как обнимала перепуганную Джесмин, когда та однажды вместе с мальчишками спрыгнула из окна второго этажа школы и разорвала школьное платье. Эта дурёха плакала, боясь получить взбучку за порванное, а Алекса плакала от ужаса, что платье разорвано о верх низкого газонного заборчика под окнами, о который могла пораниться или вообще убиться смелая, но дурная девчонка...

Когда в конце коридора он отпустил её руку, Алекса сказала:

— Я скажу.

— ... Спасибо.

Тихие шаги уходящего. Минуты в темноте — и, наконец, появился свет. Алекса вышла из коридора Ферди во второй коридор, чувствуя, как зачастил пульс. Мда... Если даже ей сказать мадам Тиарнак такое тяжело, как сейчас выясняется, то каково Ферди? С каждым шагом к женщине, которая вырастила послушного, задавленного её личными желаниями и амбициями сына-куклу, собственная решимость высказаться давалась с большим напряжением.

Поэтому, едва мать Тиарнаков появилась в маленькой гостиной, где, как обычно, дожидалась Алексу для чаепития, а в дальнем углу девушка увидела Карея, решимость почти улетучилась. Вспомнив, как это сделал Ферди, Алекса вдохнула и выговорила:

— Ферди просил передать. Лично вам. Потому что боится, что не сможет сказать это сам. Он не хочет учиться дальше. Он хочет закончить магический корпус и уехать жить к родственникам в провинцию. Всё.

Женщина остолбенело уставилась на Алексу. Девушка виновато опустила глаза (и почему она себя чувствовала виноватой?!) и, вполголоса буркнув: "До свидания!", почти бегом направилась к двери.

И, только промчавшись мимо удивлённого Карея, только оказавшись вне поля зрения мадам Тиарнак, Алекса остановилась, чувствуя, как колотится сердце. Как после длительной пробежки. Когда рядом очутился Карей, она уже достаточно пришла в себя, чтобы задаться вопросами: "Почему мне так тяжело было всего лишь передать просьбу Ферди его собственной матери? Я ведь думала — это так легко? Почему? Потому что мадам Тиарнак могущественна и богата? А я, в сравнении с нею, всего лишь мелкая сошка? Нет... Если у меня такая уникальная способность, я уже в чём-то ровня этой женщине! Но почему?! Почему так сложно сказать вслух то, что, я знаю, ей не понравится? Что в ней такого, что говорить такие вещи, глядя ей в лицо, тяжело?"

— Что случилось? — вполголоса спросил Карей, закрывая за собой дверь в гостиную. — Ты так бежала, будто мать тебе сказала какую-то гадость.

— Нет. Боюсь, что гадость ей сказала я. — Алекса машинально взяла его под руку и чуть не сама повела его к выходу. Бегом...Бегом отсюда.

— Не поделишься? Гадостью?

Девушка помялась, но коротко проговорила слова Ферди. Они уже выходили на крыльцо, так что негромкий присвист Карея: "Ого!" заставил её лишь нехотя усмехнуться. А когда он сажал её в машину, Алекса решилась спросить:

— Почему я, посторонний человек, так струсила, всего лишь передавая слова Ферди? Прости, Карей... Я знаю, что она ваша мать, но... — Девушка беспомощно пожала плечами. — Я не понимаю!

— Подспудный страх перед ядовитой змеёй, — ответил Карей так сразу, словно давно обдумывал испуганное изумление девушки. — Забудь. Не думай об этом. Передала — и передала. Не зацикливайся.

— Хорошо. Только... Когда вернёшься, скажи Ферди, что я выполнила его просьбу. Для него это важно.

— А то сам не знаю, — буркнул Карей.

Странные интонации заставили Алексу взглянуть на него, но Карей уже закрыл дверцу и обошёл машину, чтобы сесть рядом. Прислонившись к спинке сиденья, он некоторое время смотрел в ветровое стекло, а потом положил руки на руль.

... У калитки парень спросил:

— Ты очень торопишься домой?

— Нет, не очень, — насторожённо сказала Алекса.

Он, наверное, хочет поговорить о старшем брате? Но Карей сказал другое, несколько неожиданное:

— Алекса, если время терпит, посидим в твоей беседке?

Девушка хотела ответить, что беседка не её, но сообразила — только затянет ситуацию. А если Карей хочет ей что-то сказать? Но, когда спустились вниз, в овраг, в беседке Карей как сел на скамью, так и замолчал — намертво, по впечатлению Алексы. Посидев немного в неловком молчании (Карей, кстати, явно неловкости не ощущал), Алекса нерешительно спросила:

— Ты говорил с Региной?

— Нет.

— Но...

— Алекса, мне их разговоры неинтересны. Это их жизнь, их отношения.

— А что тебе интересно? Твой баскетбол?

— В данный момент, — сухо сказал он, — мне интересно посидеть рядом с тобой.

Она озадаченно посмотрела на него, а затем чуть слышно фыркнула.

— Что?

— Знала бы, принесла бы сюда термос с горячим кофе и мамины пирожки.

— Ты можешь быть серьёзной? Хоть иногда!

— Хм... Вообще-то, я на полном серьёзе. Но если хочешь, могу серьёзно помолчать.

Он сердито посопел. Кажется, и серьёзное молчание ему не понравилось. Но Алекса заупрямилась: если ему что-то нужно, пусть выскажет словами, а не сопением. Кстати, не простыл бы... Наверное, в расчёте на машину, он вышел из дома в слишком лёгкой для позднего вечера курточке. Не-ет, всё-таки не зря она подумала о термосе... И снова улыбнулась. А вот интересно... Алекса прикусила губу. Интересно, каким бы мужем был Карей? Он бы, наверное, не захотел бы питаться дома. Домашняя еда ведь простая, а он привык... Нет. Её кексы ему, кажется, понравились. А уж мамины пирожки — точно.

Хорошо, что о нём можно думать легкомысленно, не рассчитывая на будущее. Вот закончит она с Ферди... Перестанет ходить — нет, приезжать... Нет, перестанет Карей... Нет, не так. Карея рядом больше не будет. Улыбка медленно исчезала... Карея рядом не будет. Говорят, когда сомневаешься в чём, надо поиграть в одну игру — попробовать представить нужность сомнительного на уровне: а что, если оно пропадёт?

... Ему-то хорошо. Если Ферди и в самом деле добьётся своего и сбежит к родственникам, родители будут надеяться на второго сына... Господи, о чём она думает...

— О чём ты думаешь?

Маленький фонтанчик еле слышно звенел перед ними, и Алекса раздумывала и в самом деле всерьёз: а что будет, если сказать это вслух?

— Только не подумай, что я смеюсь.

— Постараюсь.

— В этом году ты заканчиваешь учиться. Найдёшь работу. Втянешься в неё. Когда-нибудь задумаешься о семье. (Вроде он ничего не жевал. Откуда впечатление, что он поперхнулся?) Ага... Не забудь, что я говорю серьёзно. Вот представь — ты женился. Что для тебя будет важней? Дом или работа?

— Не знаю. Тебе не кажется, что этот вопрос слишком несвоевременный?

— Значит, работа. Впрочем, для женщин вопрос стоит всегда...

— Давай помолчим.

Алекса промычала согласно и вздохнула. Почему-то рядом с Кареем ей хотелось быть легкомысленной. Нет, умом она понимала, что в определённом смысле он сильней Ферди. Не физически. Если старшего брата Карея хотелось обнять и, покачивая, утешать, как маленького, то рядом с Кареем Алекса себя чувствовала так, будто её саму вот-вот обнимут, чтобы успокоить. Но это ощущение временно — грустно подумалось. Вот сплетёт она ещё пару браслетов для Ферди, вот станет он выходить на свет...

— О чём ты думаешь?

— О Ферди. О браслетах. О том, что он скоро начнёт...

— Алекса, проводи меня.

Он как-то так поднялся и пошёл чуть вперёд, что она не сумела привычно ухватить его под руку. Пришлось идти за Кареем, удивляясь, что он не заметил этого. Наверное, она своими словами напомнила о брате — вот и переживает, забыв о ней. Это — простительно. Это Алекса понимает.

А потом его машина отъехала от калитки, и Алекса некоторое время следила, как моросящий дождь (что с Региной?) мелко дробит чёрно-жёлтые лужицы под фонарём. А потом пошла домой, потому что времени только и оставалось сделать задания к завтрашнему дню, а потом лечь спать.

... Она просунула руки под подушку, сцепила пальцы. Закрыла глаза. От полураскрытой форточки веяло осторожной волной прохладного, по-весеннему влажного воздуха, и сон пришёл сразу.

... Она решительно надела спортивные штаны, застегнула лёгкую куртку. Затем завязала шнурки на кроссовках. Лёгкая спортивная шапка давно была спрятана на верхней полке антресолей, чтобы никто не спросил, почему у неё прорезаны два отверстия для глаз, как у человека, который собирается совершить бандитский налёт. Потом проверила наличие двух браслетов на руках. И накинула длинную плотную куртку с глубоким капюшоном. Кажется, всё.

... Она вздохнула во сне и будто шагнула глубже, в темноту.

... Во сне она осторожно вышла из комнаты и оглядела пустой неосвещённый коридор. И пошла — не к дверям из коридора, а к плотно закрытому окну в тупике. Постояла перед ним, частя дыханием, а потом решилась. Раздвинула шторы, нашла щеколду и открыла задвижку. Выпрыгнув на каменистую часть двора, еле дыша от старания всё выполнить бесшумно, она плотно закрыла оконные рамы. Огляделась. Сторожа обходят поместье часто, и их расписания она не знает. Но помнит одно местечко, которое в детстве позволяло сбегать, ощущая восторг беглеца, приговорённого к казни.

Она, пригнувшись, быстро побежала через каменистое покрытие двора и ворвалась в редкие по весне кустарники, миновав которые, очутилась на лужайке. Сюда свет доходил плохо, и его отсутствие показалось хорошим предзнаменованием. Она пересекла ещё пару кустарниковых рядов и оказалась в естественных кущах деревьев и кустов. Нашла старое дерево. Быстро, хоть и оскальзываясь на его мокрой от мелкого дождя коре, поднялась наверх и с интересом оглядела трухлявые доски, наскоро прибитые когда-то давным-давно. Крепкие сучья возвышались как над землёй семейного владения, так и над частью улицы за решетчатым забором. Она вытянула из дупла верёвку, подёргала её, оценивая. Всё ещё крепкая. Быстро сделала петлю и закинула на сук, выводящий на улицу. Соскользнула с верёвки на землю, после чего, хваля себя за предусмотрительность, зашвырнула верёвку назад, в мальчишеское гнездо.