По следам Алхимика.
Пролог.
Где-то в огромном замке, одиноко стоящем посреди бескрайнего зелёного леса.
Обрывки фраз на незнакомом языке, отдалённо напоминающие молитвенный речитатив. Шумы, шорохи, шаркающие шаги по каменной лестнице, ведущей куда-то далеко вниз.
В маленькую камеру с очень холодным воздухом, немного поёжившись, вошел статный черноголовый мужчина с окладистой бородой в белой одежде. Поёжившись ещё раз, брезгливо пнул ногой лежащего на покрытом прелой давно несменяемой соломой полу заросшего седыми всклоченными волосами старика. Несмотря на окружающий холод, замёрзшим тот явно не был, хотя вообще выглядел действительно неважно. Долгие годы пребывания в столь неуютном подземелье никого особо не украсят. От шеи пленника тянулась тонкая золотистая цепь к вбитому в каменную стену камеры тёмному железному кольцу.
— Зачем ты снова пришел, Усива? — старик поднял пустые глазницы в сторону посетителя. — Неужели вы сами до сих пор не чувствуете дыхания Его Воли?
— Так скажи нам, ничтожным, ты, Слышащий Глас, кто в этот раз восстанет против Вековой Традиции?
Мужчина в белом презрительно щурился на пленника, но внутри лишь пытался за этой маской скрыть леденящий душу страх. Страх поселился в его сердце с момента, когда он впервые реально почувствовал сущность, которой выбрался когда-то служить.
— Придёт новый Алхимик по следам первого, и в этот раз вы его не остановите... — губы старика растянулись в улыбке, а лицо мужчины в белом исказил больше ни чем не скрываемый ужас.
Попал, однако.
'Я умер и оказался в аду', — прорывая невыносимую боль, пробилась одинокая мысль. Точно в аду, и дышать невозможно из-за серной гари. Масло у чертей там, что ли на сковородке подгорело? И почему тогда боль идёт сразу со всех сторон моей тушки, ведь поджаривать-то должны только с одной? Или в котёл с кипящей смолой целиком бросили? Странные какие-то посмертные мысли, однако.
Попытка пошевелиться не дала ровным счётом ничего, а боль только усилилась. 'Что ж, если всё же ещё чуть-чуть жив, то хоть позвоночник цел', — пробилась в сознание редкая позитивная мысль. 'Блин, доигрались, доэкспериментировались, умники недобитые', — последнее, что помню из прижизненных переживаний — яркую беззвучную вспышку на месте четвёртой лаборатории, потом какая-то чрезвычайно холодная волна сшибла меня с ног и наступила темнота. Следом пришла боль, от которой можно сойти с ума, но, так как я уже мёртв, то и это совсем не важно. Говорят, и к адскому пламени можно постепенно привыкнуть, всё равно впереди целая вечность. Впрочем, мои мучения оказались совсем недолгими, снова и снова проваливался в спасительное забытьё, и адское пламя на какое-то время отступало, дабы вскоре вернуться вновь с новой силой.
Пульсирующая боль оказалась немного разбавлена ощущением чьего-то близкого присутствия. Черти? Если поверить остаткам прежних чувств — меня куда-то тащат за ноги и руки. И делают это, судя по всему, достаточно аккуратно. Неужели дождался спасателей? Как хорошо почувствовать себя снова живым. Может это всего лишь галлюцинация, но... слабый толчок и резкая волна сокрушающей боли опять опрокидывает меня в темноту беспамятства.
Голоса. Странные голоса, бла-бле-блу-блю... бу-бу-бу... ничего невозможно понять. Ни на один из известных мне языков они не похожи. И даже звуки этих голосов непривычны, нет ни рычащих ни шипящих, даже зудящих не слышно. Но вот горячая эмоциональность в голосах хорошо чувствуется. Двое о чём-то оживлённо спорят или вернее — ожесточённо торгуются, и им иногда в тон поддакивает третий голос. Боль уже вполне можно терпеть, только вот пошевелиться не получается. И здесь не воняет смрадной гарью, зато благоухает давно не чищенным отхожим местом. Явно совсем не городская больница, куда, по идее, меня должны были бы доставить спасатели. Интересно, куда же я попал?
Очередной раз прихожу в себя от того, что кто-то пытается влить мне в рот отвратительную по горькости и прочим вкусовым качествам жидкость. Считающийся эталоном горькости хинин по сравнению с этим пойлом, так — всего лишь малая лёгкая приправа к джину и тонику. Не в силах сопротивляться, проглатываю, и снова едва не проваливаюсь в темноту. Растекающаяся по телу боль продолжает часто пульсировать, но её уже можно постепенно вытеснить из сознания, как учили нас на тренировках. Так, сделаем боль холодной. Почти получилось. Теперь больно и холодно одновременно. А теперь должно стать ещё холоднее, как будто меня замораживают заживо в жидком азоте. Вот место боли занял лишь один промораживающий холод. Всё, наведённый холод можно постепенно убирать, представив, как будто меня бережно отогревают около растопленной печки. Холод постепенно ушел вместе с болью. Нужно только помнить — боль всегда может быстро вернуться и придётся повторять самовнушение. А пока стоит осмотреться.
Титаническим усилием воли открываю глаза и замечаю падающий откуда-то сбоку слабый луч света. Пару минут опять прихожу в себя, прежде чем пытаюсь осмотреться вновь. Шевелить головой даже и не пытаюсь, знаю — бесполезно, однако в поле зрения ничего примечательного не попадается. Судя по всему, нахожусь где-то на сеновале, рядом с тем самым благоухающим нужником. Или в устроенном на старом сеновале нужнике — по запаху хрен отличишь. Боже, ну за какие грехи мне выпали столь странные адские муки, ещё бы понял пляшущих чертей с вилами и котлы с кипящей смолой, а тут не жизнь и не смерть, как у сидящего в чёрном ящике в ожидании незнамо чего того самого кота Шредингера. Стоило заметить, усилия воли постепенно давали желанный результат — боль ушла окончательно, превратившись в тягучую слабость, и я, похоже, просто уснул, а не провалился в зыбкое небытиё как все прошлые разы.
Бу-бу-бу... — опять кто-то стоит рядом и что-то пытается говорить. Или он просто говорит себе под нос, что-то делая с моим многострадальным телом? Похоже — второе. Очередная попытка пошевелиться ни к чему положительному не привела, но и резких болевых вспышек тоже не последовало. Можно сказать — уверенно иду на поправку или медленно подыхаю, благополучно игнорируя постепенное отмирание множества болевых рецепторов. Время вскоре покажет. Снова в горло вливают гадостный отвар, который быстро погружает в сон.
Сон.
Небо. Удивительное звёздное небо с мириадами искрящихся огней в вышине. Яркие звёзды чарующе манят к себе, и стоит только легко оттолкнуться от земли и взлететь ввысь, приблизиться к этим далёким огням и обрести долгожданный вечный покой среди них... стоит лишь сделаться немного легче воздуха. Так просто — всего лишь оттолкнуть лишние молекулы газа вокруг себя, создав сильное разрежение за мембраной внимания. Это же сон, в нём всё можно, стоит лишь хорошо захотеть.
Слабый толчок, и вот я уже лечу к далёким звёздам, медленно устремляясь в ночную высь, поднимаясь всё выше и выше. Вокруг становится всё холоднее и холоднее, холод постепенно сковывает моё призрачное тело, но сознание продолжает стремиться дальше и выше. Ещё чуть-чуть поднажать, отталкиваясь живой волей от далёкой поверхности, стоит только набрать больше скорости и вырваться, наконец-то, из этого суетного мира, обретя последнее истинное желание. Но прозрачный купол небес не пропускает меня. Со всей силой ударяюсь об его призрачный свод и стремительно лечу вниз.
Едва открыв глаза, понимаю, что действительно упал откуда-то сверху. Всюду разбросан какой-то мусор, палки, рваные тряпки, гнилое сено, а сверху, в проломе бывшего потолка, сияет то далёкое звёздное небо, к которому я так стремился в странном сне. Вокруг царит пронизывающий холод, прямо как там, в недоступной небесной вышине. Даже белая искрящаяся изморозь вокруг высыпала. Ого, да у меня, оказывается, получается пошевелиться! Преодолевая сковывающий холод и парализующую слабость, ощущаю движение пальцев рук и ног, сдвигая вбок голову, чтобы лучше осмотреться. В этот момент меня окружают какие-то люди в тёмной одежде со светящимися в руках предметами. Пытаюсь разглядеть их и с удивлением понимаю, что это один и тот же бородатый мужчина с каким-то странным фонарём в руке во множестве иллюзорных копий. Он протягивает в мою сторону свободную руку, и я опять резко проваливаюсь в забытьё, как от удара чем-то тяжелым по голове.
Последующее возвращение к реальности, по сравнению со всеми предыдущими, оказалось на редкость приятным. По крайней мере, тянущей боли уже не было, разве только её далёкие фантомные отголоски. Да и сама атмосфера окружающего места оказалась заметно лучше предыдущей. Сортирного смрада не ощущалось, моё тело лежало на низкой деревянной лавке, а голова покоилась на плотно набитой какой-то приятно пахнущей травой самой настоящей подушке. Однако и поводов для оптимизма тоже совсем маловато — руки и ноги крепко связаны, а тело притянуто к лежаку парой ремней. То есть при всём желании я никак отсюда не сбегу и даже не улечу, разве только вместе с лавкой. Интуиция подсказывала — это никак не получится, причём, не получится именно тут, а не вообще.
Странные такие ощущения, новые и непонятные. Сон не сон, явь не явь, мура какая-то. Хоть я и изначально 'рождённый ползать', но полёты во снах преследовали меня с раннего детства. В отличие от некоторых других, я не мог в полной мере насладиться ими, всегда сильно пугался, просыпаясь в холодном поту. Врожденный страх высоты — примерно так говорили специалисты. А сейчас вообще не разобраться где тут сон, а где явь. После пережитой боли крыша могла и протечь. И почему мне вдруг так сильно захотелось улететь в звёздное небо и остаться там навсегда? Вопросы, вопросы...
Делать было абсолютно нечего, а потому занялся неспешной ревизией организма, полагаясь на доступные чувства. Если отбросить творящиеся с головой странности, можно уверенно сказать — здоровье удовлетворительно, могу уже нормально передвигаться, если меня согласятся милостиво развязать. Силёнок, понятное дело, ещё маловато, но это дело поправимое. Кстати, желудком изнутри вспоминаю — последний раз что-то ел ещё до 'смерти'. А в этом 'аду', похоже, пища явно не в моде. Не принято тут кормить грешников. Хотя нет, чем-то ведь меня поили. Гадость знатная, помню. Да и организм говорит, что в нём присутствует некоторое количество излишней жидкости, от которой стоит при первой возможности избавиться. Пока ещё терпеть можно, всё же лежать в мокроте не самое приятное дело. Итогом — записываю себя в условно-выздоравливающие, правда, пока не определяя однозначно, хорошо это или не очень. Судя по тому, как меня надёжно связали, есть что-то такое, о чём непременно узнаю через некоторое время. Совсем не факт, что это мне понравится. Но если бы хотели убить — могли бы давно убить, а так есть надежда на лучший исход. Мало ли какой подарок приготовила мне судьба-злодейка.
Когда уже порядком поднадоело копаться в своих ощущениях, тихо скрипнула петлями дверь. Надо мной склонился пожилой мужчина с длинной седой бородой и совершенно лысым черепом, внимательно рассматривая мою многострадальную тушку. Заметив моё пребывание в сознании, он явно что-то спросил, судя по тону его голоса. Я абсолютно ничего не понял из его бубнения. Он повторил вопрос ещё раз. Попытался лишь пожать плечами, показывая глубину искреннего непонимания, даже не рассчитывая на правильное ответное понимание поданного знака. Однако знак был воспринят относительно верно, так как бородач повторил вопрос на немного другом языке, хотя и очень похожем на первый. И снова обломался. Другой язык мне так же не был знаком. Но и это его не смутило, так как он начал перебирать подряд другие языки, сильно похожие друг на друга. Конечный результат же от этого ничуть не изменился.
Ни один из языков я так и не смог опознать. Даже их звучание отличалось от всех известных мне. А ведь я легко отличу китайский от японского и даже от корейского. Доводилось бывать в тех странах на научных конференциях, а память у меня отличная. Отсутствие нескольких привычных согласных букв уж очень сильно выделялось. Да и формирование слов из отдельных звуков отдалёно не походило даже на языки малочисленных северных народов. Единственно понятными моментами речи были очень хорошо сочетавшиеся с проскакивающими на лице мужчины эмоциями интонации. Немного подумав над тем, о чём вообще можно в подобной ситуации спрашивать, решил просто назвать своё имя:
— Виктор... — тихо прошептал одними губами, немного покивав головой.
— Блу бую люб си? — встрепенулся седобородый мужчина, повторяя первый вопрос.
— Виктор, я Виктор, так меня зовут, — попробовал показать пальцем руки на себя, хотя и связывающие руки ремни сильно мешали это сделать.
Бородач меня определённо понял, хоть и сильно удивился.
— Вииктолс, Виюктис... — попытался произнести он моё имя, но звук 'Р' для него был явно совершенно непроизносимым. — Юб сю ам, тим ти си? — снова он о чём-то меня спрашивал.
Но тут я уже не мог понять, чего ему от меня нужно, и опять недоумённо пожал плечами. Безрезультатно позадавав мне ещё несколько вопросов, мужчина протянул ко мне руки, от манипуляций которых возникло лёгкое жжение в голове, а в комнате отчётливо потянуло холодком. Больше вроде как ничего не произошло. Бородач был явно чем-то озадачен, и принялся ходить по комнате взад-вперёд, периодически теребя бороду, потом тихо буркнул себе под нос какое-то короткое ругательство, и оставил меня в одиночестве.
Через некоторое время снова скрипнула дверь, и ко мне склонился совсем молодой подросток с грубо пересекшим юношеское лицо длинным красным шрамом. Он немного ослабил удерживающие ремни, стягивая с меня штаны и подкладывая под меня нечто, явно служащее медицинским судном. Намёк понятен, значит, не будем строить из себя неизвестно кого, крепясь из последних сил. После того, как 'медбрат' унес результаты облегчения, зашла совсем маленькая девчушка, взявшаяся кормить меня деревянной ложкой. Еду опознать мне не удалось, ни по вкусу, ни по запаху — немного сладковатая, немного солоноватая жидкая каша с какими-то незнакомыми приправами. Однако желудок отнёсся к ней весьма благосклонно, принимая её как ту самую 'манну небесную'. Ну да, сколько ж дней-то не ел-то, собственно. Каши оказалось немного, впрочем, после нескольких дней болезненной голодовки много и нельзя, а потом в меня силой опять влили ту горькую гадость, от которой быстро провалился в сон с явно позитивной мыслью — 'несмотря на все странности и непонятности, жизнь, кажется, постепенно налаживается'.
Следующее возвращение в реальность совсем не доставило особо приятных переживаний. Боли не было, но буквально вся поверхность кожи нестерпимо чесалась, отчего я и проснулся. Приподняв голову и оглядевшись, увидел и причину этой злостной чесотки. Одежду с меня как-то стянули, а всё тело обмазали какой-то серо-зелёной склизкой дрянью. Да, от лавки так и не отвязали, хотя пут стало меньше. Скованными оставались лишь руки и ноги, да два ремня притягивали тело к жесткому ложу. И связывали меня с явным знанием дела, ни руки, ни ноги не затекли от пережима кровеносных сосудов, однако стоило пошевелиться в рефлекторной попытке почесаться, как путы затягивались тугими узлами, доставляя большие неудобства.
