Великого князя уже не удивляло, что каждый день приносит сюрпризы. Видимо, у Мердера вошло в привычку, каждое утро менять порядок дня воспитанника, вежливо предлагая, согласится с изменениями. Это вносило своё разнообразие в жизнь, но способ изменения порядка дня настораживал. Вечером, в десять часов, Мердер ложился спасть, не делая ни единого намёка на грядущие изменения. А утром, в семь часов, совершенно внезапно оказывалось, что министр народного просвещения, выразил желание придти именно сегодня. Очевидно, оно возникло у него где-то в полночь. И этим утром наследник престола утвердил аудиенцию министру Шишкову и согласился ещё раз побеседовать с законоучителем Сперанским. Во время завтрака, Саша раздумывал над происходящим:

"...Шишков придёт примерно через час. Живёт он не в Зимнем. Я дал согласие полчаса назад. По всему выходит, что Шишиков уже собирался на аудиенцию, когда Мердер предлагал мне принять его. А если бы я оказался?

А почему вообще об изменениях в распорядке становится известно с утра? Даже если моё согласие формальность, почему изменения утверждаются с утра? А вдруг я упрусь, что тогда они делать будут? А если они специально ждут, когда я упрусь? Почему "если". Они пытаются спровоцировать меня, это очевидно. Непонятно только, зачем им это надо. Точнее, ясно, что идёт проверка, недаром, они так резко заинтересовались мной, в последнее время. Но непонятно, что именно они считают нормальным. Возможно, это правильно, если великий князь и наследник взбрыкнёт за такое отношение к нему, как к мебели. Или маленький мальчик должен послушно кивать на всё, что ему говорят старшие. Не будь я наследником престола и будущим самодержцем, точно выбрал бы второе. Но я пешка, проходящая в ферзи. Причём мальчик, претендующий на взрослость. А чувство своего достоинства для будущего ферзя это важное качество. У меня, пусть чисто формально, собственная канцелярия есть, а я позволяю решать мои дела за меня.

Так быть или не быть..."

Александр Семёнович Шишков, несмотря на седины, являл собой пример человека деятельного. Был он высок и худощав. Когда говорил, то руки его беспрерывно совершали замысловатые пассы, будто он хотел не только произнести слова, но и, собрав их в комок, затолкнуть внутрь собеседника руками. Его морщинистое лицо было весьма подвижно, разнообразной мимикой беззастенчиво указывая отношение министра к произносимым словам.

— Ваше высочество, я с великим удовольствием слушал Вашу речь на вступлении в почётные члены, возглавляемой мной академии, — лицо, с высоко поднятыми бровями, источало наигранную восторженность, свойственную многим взрослым, слушающим откровения о великих познаниях от малышей. — Ваша идея о необходимости отменить обращение на "Вы" восхитила меня, своей обоснованностью и правильностью. В моём лице Вы приобрели преданного сторонника, но я просил принять меня не только затем, чтобы выказать своё восхищение. Меня несколько смущает Ваше предложение по исключению букв и русского письма.

— И что же именно смущает Вас?

— Ваше предложение упразднить обращение на "Вы" возвращает нашу речь к исконному состоянию, сближает людей в общении и придаёт словам их настоящий смысл. В то время как другое Ваше начинание превращает наш великий язык: опору русского мироощущения, помощника в обращении к Господу и основу истинного просвещения в нечто непонятное и непотребное.

— Александр Семёнович, я не совсем понимаю Вас. Я допускаю, что моё предложение об исключении некоторых букв из алфавита ошибочно. Я всецело доверяю Вашему опыту, но я не понимаю, почему новая орфография является непонятной и непотребной.

Шишков был явно смущён. Взгляд его растерянно перебегал с великого князя на его воспитателя и обратно. Мердер молчал, едва заметная улыбка запечатала его губы. Наконец, министр нашёл слова:

— Ваше высочество, русский язык есть великое творение нашего народа, достойное того, чтобы на нём было изъяснено слово Божье. Язык наш древний и славный, и относиться к нему надлежит как к святости, тщательно оберегая его. Многие образованные люди не понимают этого и стремятся внести в него чужеродные слова, изменить его грамматику и всячески уподобить его языкам иностранным, прежде всего европейским. Но забывают, что эти языки: английский, французский, немецкий, итальянский и другие не что иное, как языки варварские, искажающие святую латынь. Вспоминая историю возникновения лютеранства, должно помнить, что реформаторство в языке, неизбежно влечёт за собой оное в отношении веры. А реформаторство в церкви источник всех революционных идей и неурядиц.

Шишков замолчал, переводя дыхание. Воспользовавшись этой заминкой, великий князь предпринял попытку перевести разговор со святынь к более практичным вещам:

— Я рад видеть Александр Семёнович, в Вашем лице, столь ревностного защитника русского языка от вредного чужеродного влияния. Я сам разделяю многое из сказанного Вами. Но позволю себе заметить, что даже не просвещённый народ не говорит уже на языке времён крещения Руси. Народ — источник святости нашего языка, его силы и величия. Народ сам изменяет свой язык, не спрашивая дозволения ни у царя, ни у церкви, ни у нас с Вами. Это изменение не вызвано ни излишней образованностью, ни желанием реформаторства, а только насущной необходимостью. Русский народ, в отличие от образованных людей высшего общества, не рассуждает о святости языка. Он лишь осознаёт необходимость изменений в языке, связанную с течением самой жизни вокруг, ибо невозможно жить в девятнадцатом веке говоря языком времён крещения Руси. Вы согласны с этим?

— Ваше высочество, я не считаю, что эти изменения приносят пользу... — министр с трудом подбирал слова, невольно растягивая фразу. А под конец и вовсе многозначительно замолчал.

— Я готов согласиться с Вами, но не в наших силах изменить обстоятельства. Мы можем попробовать остановить все новшества в России, но не сможем мы запретить Англии строить пароходы и Франции писать кодексы. Весь мир меняет свою жизнь, и если мы ничего не будем менять в России, нас ждёт поражение. Нам тоже нужно менять свою жизнь, чтобы не отстать. А вместе с ней придётся меняться и языку. А дело людей образованных как раз и заключается в том, чтоб помогать тем изменениям, что идут на благо и противостоять тем, что во вред. Мы с Вами должны понимать, что изменения нужны, но нам должно осмотрительно содействовать им, как Вы считаете?

— Я уверен, государству, победившему Бонапарта, стоит опасаться поражения. Однако, вы точно определили роль образованных слоёв общества, ваше высочество. Вот именно, это опасение вреда от нововведения и привело меня сюда.

— Ах, Александр Семёнович, Россия победила в тогда. Её эскадроны гнали врага. Её батареи стреляли по нему. Её редуты, сдерживали контратаки, а офицеры вели в бой батальоны. И победили мы потому, что у нас это всё было. Это плоды полезных нововведений, и исключение букв из алфавита, я тоже полагаю полезным. В чём вы видите вред?

— Ваше высочество, вред я вижу уже в том, что данное нововведение не даёт существенной пользы, но приучает к мысли о возможности и желательности реформировать наш язык и всю жизнь. Какая разница сколько букв в русском алфавите? В чём надобность убирать некоторые из них?

— Вы не так задаёте вопросы, Александр Семёнович, поэтому и не находите ответов на них. Не наличие букв в алфавите важно, а порядок употребления их. Чем проще отражается слово произнесённое, словом написанным, тем легче человеку освоить русский письменный язык. Вы согласны со мной?

Шишков весьма неопределённо мотнул головой. Это движение одновременно напоминало и согласное кивание, и отрицающее покачивание. Великий князь продолжил:

— Любое малое дитё, начиная говорить, воспринимает речь устную. Оно естественным образом осваивает тот язык, на котором говорят люди вокруг. И лишь потом, пройдя через наученье, человек получает навык чтения и письма. Он может излагать звуки языка на бумаге и превращать написанное в устную речь. Для большего буквы не предназначены. Плохи те правила, что путают человека, мешая изложить устную речь на бумаге.

— Но путаницы нет, — вставил своё возражение Шишков. — Образованный человек, потому и считается таковым, что может без стесненья разбирать какую букву проставлять.

— Тогда, напишите мне слово "мир", — великий князь жестом остановил министра, пытающегося высказаться, и продолжил: — образованный человек, конечно разберётся. Но сколь труда бессмысленного и бесполезного потратил он, чтоб научиться разбираться. А ведь он мог своё старание приложить к иному. Ведь грамота не цель для человека, а лишь инструмент для постижения других знаний. Она должна даваться человеку настолько легко насколько это вообще возможно, чтобы силы все свои он направить мог на более важное наученье. Любой мастер Вам скажет, что инструмент должен быть удобен и прост, насколько это возможно... и дёшев. Вы видели два текста, что дал я за образцы?

Министр просвещения кивнул.

— Какой из них будет дешевле напечатать в газете? Или издать в книге? Я не жду ответа. Я знаю его. Моё новшество превращает письменное изложение великого русского языка в более удобный, простой и дешёвый инструмент. И это есть несомненная польза. А в чём же вред увидели Вы? — великий князь просящее протянул к Шишкову руку, предлагая высказаться.

— Мне представляется, — министр говорил с трудом, — что польза эта, скорее вред. Удобное и простое написание слов приведёт излишнему распространению грамоты. А в просвещении народном надлежит знать меру. Смута, внесённая в головы людей просвещением, может дать весьма горькие плоды. Вам стоит только припомнить о событиях, произошедших при восшествии государя... — рука Мердера пробила по столу дробь костяшками пальцев, и министр осёкся, не закончив мысли.

— Значит, Вы согласны с тем, что моё предложение, будучи введённым, усилит просвещение в народе? — ухватился за паузу наследник престола.

— Да, — Шишков был сдержан в ответе. Ему явно хотелось развить его, но покосившись на Мердера, он ограничился произнесённым словом.

— Этого достаточно. Прошу Вас, давая отзыв на моё предложение, доложить это Ваше мнение государю. А уж ему, суждено решать, что более предпочтительно: боясь смуты, приглашать из-за границы знающих людей, которые привозят с собой помимо знаний вольтерьянство и распространяют его по России; или же просвещать свой народ, находящийся в почтении к Богу и Государю, дабы можно было обходиться в науках без иностранцев. Истинное просвещение, опирающееся на русские традиции и православную веру, а не на западные идейки, лишь укрепит государство. Я уверен, что может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать, — остановив жестом готовившегося возразить министра, великий князь поинтересовался. — Я полагаю, мы поняли друг друга?

Несколько минут спустя, проводив Шишкова, Мердер обратился к воспитаннику:

— Я полагаю, мой милый друг, что Вы ещё довольно молоды.

Наследник престола выжидающе посмотрел на воспитателя. Мердер улыбался. Однако было в его лице что-то говорящее о недовольстве. Возможно, брови были слишком сдвинуты к переносице или глаза чрезмерно пристально следили за воспитанником. Подождав некоторое время, Мердер продолжил:

— Вы достаточно повзрослели, чтобы уверенно утверждать свою правду, но слишком молоды, чтобы почтительно выслушивать старших... Семён Алексеевич и Паткуль уже ожидают Вас на класс фехтования, прошу, — воспитатель указал рукой в сторону двери.

Юрьевич начал свой класс с доклада:

— Ваше высочество, выполняя возложенное на меня поручение по подготовке данных о Вашем имении в Батово, я посчитал полезным, обратиться за помощью к Константину Ивановичу Арсеньеву. Он, по просьбе моей, подготовил для Вас цифры и может доложить их, если Вы соблаговолите принять его завтра.

— Непременно. Просите его придти, и обговорите время удобное для него.

— Ещё одно дело, ваше высочество. Поступило сообщение от лейб-медика Виллие: он и доктор Арендт согласны оперировать.

— Прекрасно! Просите Якова Васильевича собрать всех медиков, которые будут участвовать, я хочу познакомиться с ними и обсудить ход операции. Пусть он соберёт их завтра вечером в медико-хирургической академии. Время и место обговорите с ним. Если это всё, то можем приступить к фехтованию.

— Прошу вас, — Юрьевич жестам пригласил учеников занять места, — стоит поторопиться. Ведь скоро придёт Михаил Михайлович. Ангард!

— Семён Алексеевич, узгоднилы, на своих заенцях мувиць в ензыку польским, — напомнил великий князь, приняв стойку.

— Przepraszam, zapomnia?em si?.

Сперанский появился в приёмной наследника точно в назначенное время. Своей улыбкой он демонстрировал весьма приподнятое настроение и закончив обмен приветственными фразами немедля взял быка за рога:

— Вчера мы остановились на том, что государственные силы должны быть из соображений гармонии частью едины и создавать державную власть, а частью разобщены создавая права подданных. Правление в такой гармонии будет благоудобным и благодетельным. Продолжая эту мысль, надлежит отметить, что права поданных можно разделить на политические, определяющие степень их участия в силах государственных, и гражданские, определяющие степень их свободы в лице и имуществе. И бытиё вторых не может быть твёрдо без первых.

Законоучитель сделал паузу, позволяя наследнику осмыслить сказанное, который незамедлительно воспользовался ею:

— Михаил Михайлович, мне помнится, что мы закончили вчера не этим. Мы говорили, что в законы положительные лишь дополняют нравственные и, обладая прочными и благостными нравственными законами, подданные не в пользу обретают права. Как не в пользу они сыну, находящемуся под опекой любящего отца. Мы утвердили, что законы нравственные не в наших силах, но не определили каковы они в России, и нужны ли права российским подданным, находящимся под опекой государя.

Сперанский, нисколько не смутившись, принял поправку от ученика.

— Припоминаю. Однако надлежит нам различать семью, в которой каждый человек знает другого, и государство, в котором правитель зачастую ни разу не видел своих подданных. Потому и невозможно прилагать нравственные законы семьи к государству.

— Подождите, Михаил Михайлович. Вы хотите сказать, что поскольку подданные не знают лично государя, то они не могут относиться к нему как к заботливому отцу, а он не может относиться к ним как к собственным детям. А отношения между ними суть отношения чуждых друг другу людей, и потому они должны быть упорядочены положительными, а не нравственными законами. Я верно понял?

— О, Вы точно ухватили суть, ваше высочество, — Сперанский был полон энтузиазма.

— Но тогда у меня есть другой вопрос. Если государь чужд подданным своим, то к чему он будет проявлять заботу о них. Не лучше ли государю держать своих подданных в рабстве столь долго сколь это возможно. А подданные, коль чужд им государь, и не достойны лучшего к ним обращения. Ведь движимые своею корыстью они будут стремиться уничтожить государя вовсе. Именно поэтому так важна гармония в соединении государственных сил?

123 ... 515253

↓ Содержание ↓