Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка

— Ну, румпель, форштевень, шкото-фало-грот...

Грото-фаллические эпитеты... я бы до этого не додумался. Какая молодёжь у нас на "Святой Руси" растёт! Талантливая, изобретательная! Им только дай в руки матюгальник — такое узнаешь!

К этому времени лодку подтянули к берегу. Скинули сходни, князь с частью свиты и совершенно одуревшим от происходящего и присутствия рядом со светлым и уже почти святым и благоверным, Лазарем, по досточке перебрались на борт. Хорошо, хоть коней на берегу оставили.

Пара гридней, не снимая рук с рукоятей мечей, заглядывала во все дырки и помещения. Как они взволновались обнаружив под палубой нашу "гороховую вдову"! Тут я сразу сказал:

— Руками не трогать! Корабельная принадлежность! У неё — особая судовая роль.

Ни слова не солгал! "Роль" у неё, и правда: и особая, и судовая.

Оружия на женщине не было. Как и почти всего остального. Поэтому "безопасники" облизнулись и отвалили.

Лазарь старательно изображал "лом проглотил". Одновременно с — "проглотил язык".

А посол-то у меня — того... прирождённый шпаго-глотатель. Сделаю нормальную шпагу и экспериментально проверю. На таком таланте — можно ж и денег заработать!

Андрей довольно уверенно, чуть раскачивающейся походкой кавалериста, перемещался по палубе, рассматривал высоченную мачту, пощупал парус, пропустил через руку шкот, потрогал, чуть даже потаскал гик. Чем немедленно вызвало шипение нашего капитана.

Поскольку шипел он в свой рупор, который из рук не выпускал, то многие вздрогнули и на берегу.

Откуда рупор? — Так сделали! Исключительно по нужде. Из-за береговой стенки этих Дятловых гор — не набегаешься. А совместная работа, когда одна бригада наверху, другая внизу — постоянно. Сигнальщиков у меня не хватает, жестикуляция... по всякому бывает. Вот сделал Прокуй несколько рупоров. Один на кораблик забрали.

Эффекта — никакого. Даже хуже: от первого звука народ или впадает в ступор, или разбегается. Команда типа "прими конец" — с первого раза не воспринимается никогда. Вот Дик и приспособил рупор людей пугать: "Ласточка" идёт тихо, подходим к кому-нибудь дремлющему рыбачку в лодочке на реке, тут он как гаркнет... Бывало, что слушателей отмывали вместе с плав.средствами.

Я, конечно, упрекал и выговаривал. Но тут, когда с берега в "Ласточку" полетели камни, Дик рупорно ответил поимёнными цитатами из такелажа и рангоута. Похоже, помогло. До дурноты некоторых участников с противной стороны.

— Ты зачем в боярина камнем метал? Мало что не убил. Ежели у него ребро сломано — вира будет.

Наш матрос с двумя вихрами, пойманный одним из свитских за ухо, перепугался страшно. Выкрутился из державшей его руки, толкнул боярина на натянутый шкот, отчего тот завалился, и спрятался ко мне за спину.

Мой человек — мне и отвечать.

— Будет суд — будет вира. Заплачу. Только попало бедняге — случайно. Малец в городских целил, не в княжеских. Наш стрелок и с десяти шагов не попадает.

— А вот и нет! А вот и неправда! Я с десяти шагов в палку попадал! Сам же вчера хвалил!

— Точно. Попал. Один раз. А все остальные разы?

Паренёк хмыкнул и, далеко, по другому борту обходя пытающегося выпутаться из шкотов и фалов поднимающегося обидчика, пошёл к носу.

— И откуда ж ты такое берёшь?

Андрей, подобрав полы одежды, присел на корточки и внимательно рассматривал "узел управления" на корме.

— Это — штурвал, по-русски — рулевое колесо. Тут крутишь — там руль поворачивается. Лодочка курс... э-э... направление движения меняет.

Андрей упёр палец в штурвал, чуть провернул его, заглядывая за корму, где в клязьменской воде двигалось смутно видимое полотно руля. Потом повернул в другую сторону. Снова посмотрел за корму.

Рядом страдальчески вздохнул мой капитан: чужой — рулевое трогает... И сказать ничего нельзя — князь.

Андрей медленно перевёл взгляд на меня. Он сидел на корточках, его обычная несколько высокомерная постановка головы в таком ракурсе — вовсе не выглядела высокомерной или презрительной. Скорее — очень изумлённой.

— Вот я и спрашиваю: откуда ты взял? Этот... штурвал.

Я немедленно напыжился. Ещё бы: моё рукоделие самому Боголюбскому интересно!

— Сам сделал. Эту лодочку мы всю сами сделали. У меня, на Стрелке. Тут дощечки сосновые, тут смола этой зимой топленная, там посконь, внутри — дубовые шпангоуты...

— Это-то понятно. А где видал?

— Э... что?

— Колесо.

— Придумал.

— Сам?!

Теперь уже я непонимающе смотрел на Андрея. Потом до меня дошло. Две вещи сразу.

* * *

Первая — простая, философская, общеизвестная. Никто ничего не может придумать нового. Просто по закону божьему.

"Что было — то и будет".

Адам с Евой вкусили от древа познания. Познали — всё. Одномоментно. Потом что-то забыли или потомкам не передали. Но всё в мире сотворено богом. Всегда. Изначально. "Акт творения" — называется. Одноразовый. Исполняется Творцом.

Человек не может изобрести чего-то нового. Человек может быть открывателем, но не изобретателем. Можно найти, более-менее случайно, открыть, откопать временно сокрытую истину. Но не создать новую.

Обычный путь — подглядеть у соседей. Может быть — у далёких соседей. Скоммуниздить. Не — сам.

И второе. Я по-прежнему воспринимаю Андрея Боголюбского... как бы это сказать... В рамках школьной программы, как персонажа из учебника. В общем ряду развития производительных сил, политических событий, классовой борьбы, демографического взрыва, глобального потепления и основных общественно-социальных тенденций. А он — живой человек. Не только с татарским лицом, "турецким седлом" и больными позвонками, но и с личной жизнью, большая часть которой не попала в летописи.

Но мне-то лично, расхлёбывая всё это барахло которое — "Святая Русь", приходится иметь дело не с символом и основоположником, а с живым человеком. С его конкретными закидонами, заморочками и тараканами. И его личным опытом.

* * *

— Княже, ты же ходил в Царьград? На корабле?! Ты ходил в Иерусалим. Тоже — на корабле? Так?

— Не так. В Иерусалим идут на ослах и лошадях. На мулах. А вот в Яффу... Ни на одном корабле — такого нет. Откуда ты взял? Из... из "свитка кожаного"?

Мда... Из Иисуса, даже бесконтрольно, помимо его воли, проистекала божья благодать. И излечивала геморрой у прикоснувшихся. Из попандопулы проистекают инновации. Тоже... не вполне обдуманно и целенаправленно. Геморроя не лечат, но по глазам шибают.

Я молча смотрел на него. Андрей напрочь не хочет верить в мой "пророческий дар". Не хочет, боится. Потому что прозревать грядущее возможно лишь господу вседержителю. Потому что иметь рядом с собой пророка — страшно. И — унизительно, обидно.

Он истово верит в "Чудеса Богородицы". Есть целый ряд примеров как его чудотворная икона спасала людей. Как сохранила, например, двенадцать работников, на которых рухнули дубовые плахи Владимирских "Золотых ворот". Да вот же, счастливо завершившиеся проблемные роды Анны — свежее доказательство!

Но живой чудотворец, в человеческом виде... Тут, рядом, с голосом, с запахом... Человек не может придумать новое! Но если я подглядел где-то, в каком-то божественном "свитке кожаном", "сокрытую тайну" — вот это рулевое колесо, вот такие невиданные косые паруса... если это не бред болезненный — вот же оно — сделанное!... торчит, проворачивается, то... то и история о псе-выжлятнике... из того же источника? Может быть правдой? И что теперь делать? С сыновьями. С жёнами. С епископом. С этим... Ванькой? Какие ещё "сокрытые истины" он может вытащить из рукава? Что ещё он может сделать? И особенно — что он может сделать со мной? И что я могу сделать с ним? Эти слова в застенке: "сыра земля — мне мать родна" — шутка? Или — проболтался? Голем? Бес? Нежить? "Воевода Всеволжский", "Лютый Зверь", "Княжья Смерть", "Немой Убийца"... что ещё этот говорящий лысый бурдюк с глазами — несёт в себе?

— Экую глупость ты, воевода построил. Сколь доброго полотна на паруса эти кривые загубил. По нашей-то речке веслами — куда как удобнее. Предки-то наши не глупее нас были, а таких страхо... дуро... лодей не делали. И куды на такой-то... корявине плавать?

Один из бояр, влезших на палубу, уронил шапку в реку, разглядывая нашу мачту, разозлился и высказался.

Выловивший шапку Дик, от боярской сентенции так обиделся, что даже не хотел отдавать шапку владельцу. Так и прижал её, с капающей водой — к груди. Дик — аж кипит. От невысказанного. Но вежество — разумеет. Поэтому отвечать мне:

— Наша "Белая Ласточка" и по Клязьме хорошо идёт. Будто летает. От Стрелки досюда в два дня дошли. Попробуй-ка так вёслами пробежаться. Да и белый свет на Клязьме не кончается.

— Ишь ты. И где ж твоё... эта вот... ещё плавать будет?

— Плавает, мил человек, дерьмо в проруби. А мои люди на моих лодиях ходят. Всеволжск, коли кто забыл, стоит на Волге. А Волга, кому невдомёк, впадает в Каспийское море. Э... В море Хазарское. И ещё есть тут, возле Руси, моря. Чёрное, которое Греческое. Белое, которое Студёное. Балтийское, которое Варяжское. И вот такие, как ты сказал от великого ума, кривые паруса будут там очень даже к пользе.

— Тю, гдей-то?! У нас туда и дорог не ведают.

— Ты всех-то по себе не ровняй. Купцы — ведают. И я — сведаю. Нет — новые найду. Дорога — это направление, по которому русский человек собирается проехать. Слыхал такое, дядя? А направление и по солнышку видать.

Андрей махнул рукой, боярин пошёл к сходням. Князь выпрямляясь, ухватился за больную спину и, едва я протянул ему руку, злым рывком притянул меня к своему лицу:

— Думаешь дороги новые торить? В страны чужедальные? А зачем?

Ну и что ему сказать? Вот так вдруг сразу? Про разные варианты прибыли? В деньгах, знаниях, людях, скотах и корнеплодах?

— Думаю. Торить. Чтобы нескучно было.

* * *

"Святая Русь" — страна ещё более сухопутная, нежели Русь Московская при рождении Петра Великого. Один город — Олешье — стоит в Днепровском лимане у выхода в Чёрное море. И это — всё. Всё, что, хоть с натяжкой, можно назвать "русский приморский город". Ни Архангельска, ни Астрахани, которые были у Петра сразу — ещё нет.

На всю Русь едва ли наберётся тысяча-другая людей, которые знают вкус "солёной воды". Пару веков назад, при древних князьях, с Руси уходил ежегодный караван от полутысячи до тысячи тяжёлых морских лодий-скедий. Выйдя из устья Днепра, шёл княжеский караван на запад вдоль Черноморского побережья, пока его не останавливали за полсотни вёрст от входа в Боспор. Потом шёл назад. Было это в те времена, когда через все три альпийских перевала за год не перетаскивали и трёх сотен тонн груза. А тут за раз — как бы не на порядок больше.

Прошло двести лет. Русское мореплавание скисло и захирело. Русские купцы всё больше ходят на чужих кораблях. Как отзывается на русской торговле отсутствие собственных корабелов...

"Предки-то наши не глупее нас были...". — Какие предки?! Папашка твой, который дальше своего болота — в жизни нигде не бывавший? Или Вещий Олег, прибивший щит на врата Царьградские?! Он-то в "за моря" — хаживал!

Нынче Русь этот навык, эти возможности — утрачивает. "По нашей-то речке веслами" — можно. А — дальше? Уже и интереса нет?

Расползается, слабеет "становой хребет Святой Руси" — "путь из варяг в греки". Половцы наполнили южно-русские степи, постоянно перекрывают пути к Черноморью. Там, на тропе вокруг Несыти — главного порога — 6 тысяч шагов, которые проходят корабельщики, перетаскивая грузы на спине. На каждом шагу — человеческие черепа да кости.

Раз за разом Киевским князьям приходится вести дружины к Днепровским порогам, чтобы обеспечить безопасность проводки торговых караванов. Так не единожды хаживал нынешний Великий Князь Киевский Ростислав (Ростик). Туда же, к Порогам, поведёт свой первый поход из Киева его племянник и наследник Мстислав Изяславич (Жиздор).

Немцы и датчане продвигаются на Балтике. Вот прямо сейчас, в этом десятилетии, бодричи — примут власть саксонского герцога, руяне — датского короля, поморяне — короля польского. И везде, перед проповедью христовой, ещё до вооружённой силы, до рыцарей, идут купцы. В Любеке — растёт своя "Немецкая слобода", до серьёзных немецких поселений-факторий в устье Даугавы (Западной Двины) — одно поколение.

"Идут" — своими кораблями.

Но самая главная беда для "станового хребта Святой Руси" — "торжество христианства", создание Иерусалимского королевства.

Католики, подчинив тамошние земли, развернули основной трафик из Леванта на запад. В Северную Италию, где растут на этой торговле города Ломбардии. Во Францию, где путь Луара-Сена поднимает королевский домен потомков Гуго Капета. Через Альпы на Рейн, где растёт сила германских земель.

Это губит торговлю Византии, загоняет в нищету греков. До такой степени, что в Константинополе происходят массовые народные избиения католиков с десятками тысяч жертв. Увы, Византия слабеет, даёт всё новые привилегии иностранцам, пытаясь сегодня наполнить казну, не имея возможности думать о последствиях. Уже генуэзцы добиваются разрешения императора открыть свои фактории в городах Крыма. С правами судебной, военной, налоговой... автономии.

Через столетия, во времена расцвета Османской империи, сходные соглашения Сулеймана Великолепного будут официально называть: "Великие капитуляции".

Через несколько лет мне придётся расхлёбывать последствия очередного, для Византии, и первого, для конкретно Крыма, такого указа Мануила Комнина.

Через столетие от моего "сейчас" там, в Крыму, возникнет Генуэзская Хазария. С собственными властями, войсками и судами. Именно применительно к армянам-наёмникам этой Хазарии впервые прозвучит слово "казак". Именно выходцев из этих городов будут позже упорно называть русские источники — "генуэзской пехотой в войске Мамая" на Куликовом поле.

Можно с точностью до дня и часа указать момент ошибки греков. Когда будущий король Иерусалимский Болдуин сумел в ночном разговоре испугать представителя императора в лагере крестоносцев. Империя, из-за личной трусости конкретного чиновника, самоустранилась, вышла из управления этим огромным мероприятием — Первым Крестовым походом. И католические вожди, начинавшие поход как помощники, "подручники" греков, оказались самостоятельной силой. С собственными целями, с собственными представлениями о допустимом.

Поход, начавшийся как освобождение "Святой Земли" для всех христиан, как возвращение этих земель под власть Константинопольского басилевса, превратился в захват Иерусалима для Римского первосвященника. Король Иерусалима приносит присягу папе, не императорам. Ни — восточному, ни — западному.

Вслед за нищающими греками начинает рассыпаться "Святая Русь" — слабеет "становой хребет". И вот уже у высокопоставленного государственного чиновника, боярина, уровень понимания флота — "по речке лодочкой".

Цепочка очевидна: нет товаров — нет прибыли — нет людей — нет умений. И обратно: нет умений... — нет товаров. Такая закономерная, само— поддерживающаяся, само-затягивающая спираль — понятна. Понятно и как её разрушить: поменять условия функционирования в ключевой точке, в узле товарных и денежных потоков. Только точка эта далеко — в Иерусалиме, в Антиохии. Или ещё дальше: Рей, Багдад, Басра... Дотянуться отсюда, из Залесья, чтобы там "тумблер перещёлкнуть"... невозможно.