Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка

Не поспеваю. Ночь — за полночь, а ещё куча дел. Это — не сделал, этого — не сказал. Резан, не наведёшь порядок во дворе... вот в той куче навоза и закопаю. И держать там буду! Пока сам в один цвет с тем дерьмом не станешь! И — в запах! Дик, деточка, угробишь лодочку — повешу на ноке. Или — на гике. И перестань туземцев рупором пугать! Они от этого какают. Хочешь чтобы тебя слушали — говори тихо. Не услышали — подойди и бей. Никакой злобы! Улыбайся и бей. Салман поможет. Салман, если с моими людьми... Матку наизнанку выверну! На маковку на тыковке натяну! Лазарь! Едрит-ангидрит! Рот закрой — муха влетит. Вы ещё всплакните на дорожку! Брысь с отсюдова! Вот и Цыба с тряпками пришла. Брысь все. Ну, показывай. А баское ты мне платьице построила. Только в плечах теснит. А пояс — не надобно. Не на мою задницу. Главное где? Два платка да два в запас. И мешок по всей фигуре. Ну, спасибо, голубушка. Береги себя. Я-то? Господь ведает. Как по делам своим вывернусь, так и во Всеволжск вернусь. Да не плачь ты, господи! "Плетью обуха не перешибёшь" — слышала? А уж Ванька-лысый — такой "обух"... "оббухнутый"? "обухаренный"?... что и вовсе ничем. Бывайте по доброму, а я пошёл.

И я пошёл. В женском платье и с торбой на плече.

Вот только не надо! Не надо шить мне сарафан! В смысле: любовь к женской одежде.

Всё просто: моя очевидная примета — плешь во всю голову. И чем её закрыть? Зимой хоть ушанку надеть можно. В других княжествах — парик бы сыскал. Но Андрей иудеев-иноверцев извёл — парика сыскать не у кого. Только платок бабский. А дальше — обязалово. Срачница, рубаха, панева, шушун — длинная, ниже задницы, телогрея без пояса. Юбку-то — деваться некуда — завязал. А верхнее... опоясаться — люди коситься будут — уж больно фигура у меня... не по одёжке. Я и так-то... ростом за метр семьдесят. При нормальном женском здесь — "рупь писдесят с кепкой".

Помниться, в одном фильме французские подпольщики так лохов-парижан на переодетого дамой английского лётчика ловили. Как показывает опыт: крупные дамы пользуются популярностью. У больших мужчин, потому что — "под стать", у плюгавеньких, потому что:

"Неужели это всё мое?! — Восторженно кричал муравей в первую брачную ночь, шустро семеня ножками по телу жены-слонихи".

Попалось дорогой несколько восторженных "муравьёв". С потным запахом и хмельными ручонками. Ребятки мои соискателям приключений — и запах подправили, на солёненький от кровушки, и ручки... переставили, откуда у таких и расти должно.

Откуда "ребятки"? — Я конечно, псих, но не дурак — гулять ночью по русскому городу в женском платье в одиночку...

Хотя Боголюбово из русских городов такого размера — из самых безопасных. Вообще, русские города уличной татьбой не славятся. На ночь улицы перегораживают рогатками — стража стоит. Городские концы имеют свои стены с воротами — закрывают. Ну и собаки в каждом дворе: чужой по улице идёт — такой лай стоит, что и мёртвого поднимет.

Мы, наверное, тоже штук несколько подняли. Воротников городских — точно. Вылезла пара таких... шалунов:

— Ути-ути... кака красавица идёт! Длинна-ая. На всех достанет.

Придурки. Я не только достану, я и — извлеку. Заколебали. Если и дальше так будет — в шаманы переоденусь. Лучше по епископскому городу волхвом ходить, чем по земле Русской — бабой.

Десятник, однако, "шалунов" унял, калиточку приоткрыл, наружу выпустил. Ребята домой пошли, а я — лодочку искать.

Как ни странно — всё путём. И лодочка на месте, и бабёнка какая-то под ворохом тряпок посапывает. Мужик на песочке сидит, думу думает. Палочку стругает.

Чем-то похож на Перемога. Был у меня в здешней жизни такой персонаж. Из Киева нас с Фатимой увозил. Чтобы пришибить дорогой. Вышло... несколько иначе.

Пять лет прошло — всего ничего. А сколько поменялось. Во мне, мир-то — как был, так и остался. А ножик Перемогов я до сей поры с собой таскаю. Память, однако. О чуде — живой остался.

— Здрав будь, человек добрый, не меня ли ждёшь-поджидаешь?

— Хыр-пыр. Плат сними. Ага. Тебя. Лезь в лодию. На нос! Хр-р-р... пошла, родимая. Весла возьми, дура.

— А в морду?

Мужик и язык проглотил. Не жуя. После чуток прокашлялся:

— Э-э... Х-хыр. Ну, лезь сюды. Кормило-то удержишь? Оглоблища.

— Ещё мявкнешь — зубы выкрошу.

— Х-ха. Здорова ёлка, а ума ни на сколько. В бабское платье влез, а говорить по-бабски не разумеешь. Меня Хрипуном кличут. Тебя звать Щепетуха, её (он кивнул в сторону глупо моргавшей со сна, выбравшейся из-под овчины, женщины) — Сторожея. Она мне сеструха. Троюродная, вроде. Ты при ей — служанка. Отливать будешь — только сидя. И подол подбирай. Мокрохвостка. Идём в Ростов по делу. Торговому. Тебе — невнятно. Ну, и ей — святым местам поклониться. По болячкам. По бабским. Будешь бухтеть — в реку вышибу.

Как-то я спец.задание гос.уровня несколько иначе представлял. Хотя, если подумать... Вспомни, Ваня, свой Деснянский поход. Какие бы славы, слова и деньги не воздвигались в начале, дело всегда сводится к простейшим вещам: что ел, как спал, хорош ли стул... у конкретного человека. А что этот человек попутно решает судьбы государств и народов... ваши личные проблемы. Микрофлору толстого кишечника — это не волнует.

Хрипун соответствовал своему прозвищу: хрипел, сопел, ругался и сплёвывал. Как вошли в Нерль Клязьменскую, в её низовых петлях я разок лажанулся с управлением. Обругал меня витиевато и пересадил на вёсла. Можно, конечно, и возразить. Но кормщик он лучше. Пришлось грести — дело пошло быстрее.

До чего ж неудобно в таком одеянии греблей заниматься! Платки на лицо съезжают, подол в ногах путается... Это ещё хорошо — на мне всякого нижнего нет. В затянутом корсете 18 в. я бы тут... или, к примеру, стрингами в потной заднице по лодейной банке...

* * *

"Даааа..., — сказала бабка, рассматривая стринги на рынке, — Случись чё и обосраться некуда!!".

Слава тебе, боже — не моя проблема. У меня тут... ежели "чё" — целая лодка.

* * *

Ванька-оптимист. Хоронить понесут — и там повод найду сказать: "могло быть хуже". Греби-греби. "Зверь лютый" в юбке-трёхполке.

Бабёнка проснулась, согрелась под лучами вставшего солнца, уселась на носу лодки, бездумно уставилась в текущую навстречу воду. Хрипун поглядывал мне за спину, изредка сдвигая кормило в ту или другую сторону. А я впал в транс. Вполне по совету от Мономаха:

"Если и на коне едучи не будет у вас никакого дела и если других молитв не умеете сказать, то "господи помилуй" взывайте беспрестанно втайне, ибо эта молитва всех лучше, — нежели думать безлепицу, ездя".

Это — совет наезднику. А что делать коню? — Шагать. Или, в моём случае — вгрёбывать.

Год назад мы проходили этим же путём в обратном направлении. Шли с Лазарем и его хоругвью. Два десятка молодых, здоровых парней. Азартных, весёлых, полных надежд. Большинство осталось на Бряхимовском полчище. Кто-то разошёлся по домам. Лазарь стал... "деревянным" послом, Резан — ленивым безопасником. Была команда, со-дружество. Осталось... А всего-то год прошёл. Хочется сказать что-то умное. Или чужое вспомнить:

"Несправедливо жизнь устроена — близкие люди — далеко, далёкие — близко, а недалёкие — сплошь и рядом".

Кстати о недалёких:

— Слышь, Хрипун. Давай-ка вёслами поменяемся. Русло — прямое, тут и я порулю.

Мы поменялись местами и продолжили. Длина Нерли под триста вёрст. Нам столько не надо. Нам — полтораста вёрст до Ухтомы, потом ещё сорок до Суходы, а там — волок и вниз, в Ростовское озеро, в Неро.

Здешний путь активно используется корабельщиками, но такой жёсткой системы, как на смоленском "греко-варяжском" куске — нету. Тех порядков, что у Вержавска видал — здесь не сделано. У Ростика — проходящая лодейка к берегу не пристанет, лодейщики — лагерем, где хотят, не встанут.

Здесь мягче — по деньгам. Не жалко серебра — становись под крышу, нечем платить — ищи место на болоте. "На болоте", потому что берега рек на больших пространствах — низкие. В половодье — болото.

Ладно, встали в селище. Куча чисто бытовых проблем. В дом — последним, за стол — последним, кусок — последним. Взял хлеба краюху — получил от Хрипуна в лоб ложкой — поперёд "большака" не лезь.

Кончится поход — набью мужику морду. Просто чтобы не радовался.

Похлебали хлёбово, в очередь с одной мисы, вышел во двор. В нужник — не зайти: не только вонько, но и гадко. В смысле: гадят они тут.

Нашёл закуток возле забора, только достал, типа как древней иудей — мимо сопливка какая-то бежит. Разъедрить и уелбантурить! Вспоминай, Ваня, конспирацию с богословием: "...всякого мочащегося к стене".

Одно радует: мусульмане постоянно на корточки присаживаются. По всякой нужде.

Когда кому-то ещё хуже, чем тебе — это успокаивает.

"Все тихо: рощи спят; в окрестности покой;

Присевши на траве под ивой наклоненной,

Внимаю, как журчит, сливаяся с рекой,

Поток, кустами осененный".

Почти Жуковский. И поток у меня... хорошо журчит — целый день к берегу не приставали, вгрёбывали без остановок.

Ну вот, полегчало. Хотя раздражает чрезвычайно.

"Раздражает" — всё. Одежда, манеры, постой, навязанный образ... Дорога, задание, попутчики, комарьё... Всё! И я сам — больше всего. Собственная глупость. Ведь знал же, что ходить "бабой по Руси"... — непросто. Ведь все эти... притопы-прихлопы... так — не смотри, так — не ходи... всё знаю, всё пробовал. Нельзя было бабой одеваться. А кем?! Кто на "Святой Руси", входя в дом, не обнажает голову?! Волхвы? — Ага. И в таком костюмчике в епископский город...

И ведь знал же! Но... забыл.

* * *

Сходно с автомобилизмом. Вот вы едете-едете, о делах своих думаете, вдруг из кустов... гиббодидировавший там персонаж: "Иди сюда!".

И лыбится... аж до ушей.

— Знака ограничения скорости не видели? Или внимания не обратили? Или дорожных знаков не знаете?

— Да знаю я всё!

— Тогда — "внимания". Ну и как будем... расплачиваться?

Что характерно: правила знают все, очень немногие целенаправленно стремятся к их нарушению. Но "длань народная — не скудеет".

Оно всё — мне последний год — ну совсем ни к чему было.

"Переходя улицу — посмотри налево, потом — направо" — до автоматизма. В городе. Но если вы год ходили по лесным тропам... Вы и их так же переходить будете? А которые с городу приехавшие — первое время пытаются. Потом отпадает за ненадобностью.

Вот я и задвинул эти знания в "чердак сознания". И вытаскивать оттуда — очень не хочется. Противно, знаете ли.

Умственно говоря: деактуализировал отдельные элементы святорусского исконно-посконного жизненного уклада. "Умственно" — потому что ежели говорить душевно, то... то такие слова на бумаге складывать — не по правилам.

* * *

Только начали укладываться — опять проблема: Сторожея — ушла в отказ. С криком:

— Чтобы я...! Честная девушка...! С чужим мужиком...! Я с ним рядом не лягу!

Интересно: до какого уровня импотенции нужно довести местное население, чтобы стали возможны "унисекс-казармы" как в норвежской армии?

Хрипун — матерно хрипит, хозяин подворья — удивляется:

— Чего встали? Бабы — на поварню, мужики — в сени. Давай-давай, завтра вставать затемно.

Гендерная сегрегация, факеншит! Надо общие спальни с таковыми же сортирами прогрессировать. Или какие-то лежбища, трансгендерно-бисексуального типа? Дикие люди. Не норвежцы. И как в этих условиях нормальному спец.агенту под прикрытием — исполнять гос.обязанности?

Выдали подушку с овчинкой, отправили в дровяник. Только расстелил — чего-то в ягодицу кольнуло. Комарик, что ли? Его — хлоп. А там ручка. Мозолистая. А выше — бородёнка. С улыбкой в полтора десятка зубов — от остальных только паузы остались.

— Гы-гы-гы...

Я и подумать не успел — чисто автоматом. И ручка выподвывернулась, и зубки пересчиталися, и бородёнка во дворе валяется, криком истошным изливается.

Собаки — взвыли, народишко — повыскочил.

— А! Сука! Орясина гадская! Пахома покалечила!

И — в атаку.

Ну что за народ! "Встречают по одёжке". Как провожать-то будут? — Не знаю. Если будет кому платочком вслед помахать.

Они видят женское платье и прут как на бабу. Один кулак вперёд выставил и аля-улю — как носорог.

Сделал. На носу рог: за кисть и с доворотом в стену у меня за спиной.

Ещё бывают в природе двурогие носороги. Я даже картинку видел! Хотел чудака малость подрихтовать. У меня, после дня гребли в этом во всём — острое, знаете ли, стремление к рихтованию. Всего, чего ни попадя. Хочу, чтобы как по Брему — второй рог.

Не дали.

Другой подскакивает — руку для оплеухи замахивает. Тот же вариант, только дуга пробежки больше — вокруг меня. И, из-за уже лежащего тела, споткнулся в конце — так мордасами по стенке и проехался.

Я уже говорил, что стеновые брёвна со временем растрескиваются? И у этих трещин очень неприятные края получается: острые и занозистые? Во-от... У Брема на картинках таких раскрашенных морд нет. Даже у близкородственных нам павианов.

Третий летит. Уже серьёзно — с дубьём в руках. Замах — богатырский. Три витязя с лошадьми в одном флаконе. Кабы через ту еловину мировая энергия Ки поступать могла — из его голых пяток искры бы сыпались.

Я чуть внутрь, за порог сарая отшагнул. Тут он и ударил. В стену.

Моща...! Нахрена нам на Руси паровозы?! При таких-то людях?! Весь дровяник, как колокол церковный — звоном звенит. Дверные проёмы-то низкие. Он пригнулся и смотрит внутрь. Попал — не попал? Дур-рак. А руки с оглоблей выше притолоки. Ну и "на" — основанием ладони в носопырку. Улетел. Скуля и стеная.

Тут Хрипун проснулся и проскрипел:

— Ещё озоровать будете или спать пойдём? Еёное прозвание — Щепетуха. Потому как она из любого вашего мужичка-петушка запросто может щепы понаделать.

Потом были, с час примерно, дипломатические разговоры, по поводу намерений, повреждений и примирений. Чтобы — без обид. Звучали яркие образные комплименты из арсенала животновода:

— Куды вы, боровы деревенские, лезете? Иль не видать сразу, что на такую кобылищу даже и хряк не вскочит? Тут только жеребцу впору. Да и то — не всякому.

Я скромно стоял рядом с сидящими и выпивающими "кружку мира" мужиками, надвинув на глаза платки, смиренно сложив на животе ручки, и согласно кивал, подтверждая лестную характеристику своего "кобылизма" от "большака". А получив от него по уху — наука бабе за невежество, за побои мужей добрых, жалостливо заплакал и заскулил. Положено бабе честь хозяина блюсть. Хоть бы — на людях. А вот закончим поход — тогда я его... Так, об этом я уже...

Пол-ночи перевели на разговоры, потом я забрался в дровяник, подпёр дверь брёвнышком, но всё равно — сон в пол-глаза. Как бы эти озорники снова "озоровать" не надумали.

Почему я живой остался? Ну что сказать, девочка... Попущение Богородицы. И в тот раз, и вообще.

Я не знаю, что Андрей спросил у Феодора. Я не знаю, что епископ ответил князю. Вообще, слова, которые ты буковками пишешь — здесь значения не имели. Важны интонации, мимика, микропаузы... На вербальном уровне — Андрей не узнал ничего нового. На невербальном... Достаточно, чтобы сделать для себя выводы.