Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка

На мысовой площадке Боровицкого холма (двор Оружейной палаты) есть булыжная мостовая, сер. XII века. Такое мощение в древнерусских городах встречается редко, как правило, говорит об усадьбе человека высокого ранга — князя, именитого боярина.

Моим босым ножкам повезло. Встретились с такой редкостью — усадьба Кучковичей вымощена булыжником. Позже, когда Кучковичей казнят, часть этих камней пойдёт для устройства отмостки вдоль насыпи вала — для удобства передвижения воинов в сырое время года. Однако от сожжения Москвы в 1177 г. Глебом Рязанским (Калаузом) — не спасёт.

* * *

Петенька с Софочкой — цок-цок по камушкам — к высокому крыльцу теремному. Там куча народа стоит, важняк какой-то выпирает одеждой богатой.

— Якун Степанович! Хозяин! Большак!

Там — обнимашки с целовашками, поклоны с привечаниями. А меня куда-то в сторону. Барак, лестница вниз, мордой в стену, путы — долой, и сразу же — головой в яму.

Поруб.

Факеншит...

Ну здравствуй дом родной! Здравствуй мать сыра-земля! Хотя ты здесь... тьфу... суховата.

"Жив парубок моторний,

Мав рокiв тридцять три,

Любив вин дивчиноньку,

I з сиром пироги".

Парень в порубе — парубок? Тогда песня про меня. Осталось дожить до тридцати трёх. Что, по нынешним реалиям — весьма сомнительно. Ну и так, по мелочи. Найти тут себе — "дивчиноньку" и "з сиром пироги".

— Ты, эта, гадить будешь — в левый угол ходи. Тама, эта, яма как бы.

О! Так я не в одиночке?! Какая-то "дивчинонька" сыскалась. Судя по голосу — мужеска полу и преклонных лет. Наверняка — сильно "гарная". А "пироги", очевидно, вот в той яме по левому борту. "З сиром".

* * *

" — Люблю бутерброды с икрой. По-икрите мне посильнее.

— А я люблю с сыром. Мне — по-сирити".

* * *

— Спасибо на добром слове, мил человек. Звать-то тебя как?

— Меня-то? Колысь, Градятой кликали. Давно. Уж лет восемь.

Что-то охнуло, закхекало, зашевелилось, зашелестело в темноте, придвинулся запах давно скисшего, сгнившего. Пахнуло так, что у меня, даже уже принюхавшемуся к подземелью, резануло глаза. Что-то мягкое коснулось шеи...

Ой! А я и не думал! Что после дороги, где постоянно — в путах да вязках, смогу руками двигать! Но автоматизм сработал: жёсткий блок в кость, захват... чего-то... Бросок, фиксация...

Факеншит! В темноте, на ощупь! Где у него голова?! — Нет у него головы! А с другой стороны?

Под руками шевелилось что-то мягкое, липковатое, волосатое, вонючее... Перхало, пытаясь отплеваться, вздохнуть воздуху.

— Ай! Отпусти! Больно! Стражу кликну!

— Ой ли? Успеешь ли?! А вот землицы горсточка. Прямо в грызлице. Ну, что? Чем звать-то будешь?! Дур-рак. Лезешь без спроса. Ладно, живи.

Отпущенный мною Градята отплевывался, отхаркивался. Выразительно подвывая и ругаясь:

— Понаехали тута всякие! Даже и в порубе спокою нету!, — отполз куда-то в темноту.

Я же сделал то, чего был лишён все эти дни — вытянулся. Прямо на этой грязной, неровной, холодной земле. Во весь рост.

Завёл руки за голову, и стал проверять: а весь ли я цел, а всё ли у меня на месте? К моему удивлению — даже кое-что лишнее появилось. Слева под рёбрами болит чего-то. Поджелудочная железа? Ну здрасте! Рано мне ещё. Не по моим годам.

* * *

Точнее — не по годам моего тела.

О! А вдруг у него, у тела моего, это врождённое? Типа — наследственное. Или — следы тяжёлого детства, случившегося до моего вселения?

Интересно, а что делают попандопулы, когда вляпываются в тела инвалидов? Пара-попандопулизм... как-то не встречалось. Мы ж такие! Мы ж все исключительно здоровые. Как олимпийцы. Не в смысле движения — там тоже больные, а в смысле — боги Древней Греции. Хотя те тоже мучились. Гефест, к примеру, хромой, у Геры — фригидность, а Зевс вообще — головой рожал.

Вот, представьте, вляпались вы в тело с ярко выраженной метатесиофобией. И как тогда прогрессом заниматься? Чуть-что новенькое — сразу в обморок. "Заболевание несовместимое с жизнью". В смысле — с жизнью инноватора-прогрессора.

Или, к примеру, наследственная триметиламинурия. Это когда в организме накапливается триметиламин, который, выделяясь вместе с потом, создаёт характерный запах — пахнет тухлой рыбой, тухлыми яйцами, мусором или мочой. Аж глаза режет. Тут в обмороке — все окружающие. И как из такого тела ощастливливать всё человечество? — Только по переписке. С предварительным проветриванием и прополаскиванием каждого "ценного прогрессивного указания".

* * *

Резкий подъём перекатом... о-ох... позволили выявить у себя ещё и рёбра. В двух местах. Не считая свеже-ободранных коленей. После чего сел у стеночки в позу лотоса, представил себе бесконечное тёмное полотно — а чего его представлять? И так темно как у... мда. И стал доводить себя до душевного равновесия путём телесного закипания. В смысле: поднимая температуру тела до выступления пота. Да я ж рассказывал!

— Эй, а ты хто?

Факеншит! Кажется, я смогу закипеть и без физзарядки! Придурок! Человека на краю нирванной нельзя пугать — свалюся в тую ванную.

— Иван.

— Ага. Ну. А хто?!

Нет. Не дадут. Медитирование с пропотением и выпадением в транс — отменяются.

— Гонец. Князя Андрея.

— Хи-хи-хи... А я — строитель. Князя Андрея.

Во блин! А я думал по запаху — тот чудак, который в русской классике пирогами с тухлой зайчатиной торговал. А, да — того же потом большим начальником назначили. Хотя тоже — должны были посадить.

— И что ж ты такое Андрею построил, что тебя в поруб сунули?

— А ты не замай! Ты не знашь — так молчи!

Градята возмущенно запыхтел. Но желание потолковать со свежим человеком оказалось сильнее кратковременной обиды:

— Я ему вот эту крепость поставил. Понял?! Сам! Вот этими руками!

— Что, сам-один?! Всю крепость?!

— А? Не. Ну. Я, это, крепостником был. Городничим.

Кем-кем?! А я-то думал, что крепостники и городничие — совсем другие. Первые должны быть садистами, вторые — взяточниками. Хотя дядя вполне может быть и тем, и другим. Или — несколько некорректно термины применяет.

— Не городничим, а городником.

Не — огородником, не — городошником, не — городителем... Я уже так хорошо знаю здешний русский язык, что даже осмеливаюсь поправлять туземцев.

— А, один хрен.

— Богато, поди жил?

— А то! Что по "Правде" — Андрей всё дал. Да ещё серебра втрое. За спешность да за дожди.

* * *

Статья 96 "Русской Правды" задаёт нормы оплаты строителям городов:

"А се закладаюче городъ. А се уроци городнику: закладаюче городню, куну взяти, а кончавше ногата; а за кормъ, и за вологу, и за мяса, и за рыбы 7 кунъ на нед?лю, 7 хл?бовъ, 7 уборковъ пшена, 7 луконъ овса на 4 кони; имати же ему, донел? городъ срубять; а солоду одину дадять 10 луконъ".

Вот за каждую "городню" — звено крепостной стены, Андрей и платил серебром втрое. Компенсируя, тем самым, сокращение понедельной оплаты из-за спешки. И стимулируя работать в дождь: крепость поставлена "не в сезон": конец осени — начало зимы.

* * *

— А сюда за что?

— Дык... эта... Петьке морду спьяну подровнял. Пердиле Степановичу. Ой! Звиняте! Обуяный бесом винопития поднял руку свою предерзостную на светлый облик нашего пресветлого, пречистого и блаженнейшего Петра, дай ему господи, долгие лета, Степановича!

Последняя фраза была произнесена громко, почти криком, куда-то вверх. Там что-то скрипнуло, стукнуло и зашуршало. После паузы снова раздался голос моего визави. Почти шёпот:

— Ушли. Придурки. Ироды-каины. Ползи ко мне. Вдоль стеночки ползи. Покалякаем.

Сползаться с собеседником... прежде доводилось. После ударных доз алкоголя. А вот "на сухую"... Сколь же многому научила меня "Святая Русь"! И продолжает.

Чисто для коллег, мало ли что, вдруг кому так же ползать придётся: важно в конце подползания не наступить на оппонента. Не надо втаптывать его в грязь. Он же, вместо связного оппонирования и дискутирования — просто бессвязно материться начинает! Оно-то и в моё время не все понимают... И здесь с первого раза — не удалось.

Градята повизжал, я поизвинялся. Нудно и долго. Но мы в порубе — спешить некуда. И деваться нам друг от друга... и от его "триметиламинурии"...

Хорошо Жванецкому советы давать: "Не нравится запах? Отойди, не стой!". А если я — уже? В смысле — не стою, а сижу? В обоих смыслах этого слова. — Тогда — "дышите ротом"?

Подышал. Потом пошёл задушевный разговор. Он рассказывал про баб, и как хорошо у него с ними получалось лет десять назад, а я дышал ртом и интересовался подробностями нынешней кормёжки и прежней фортификации.

* * *

Боголюбский построил здесь, на холме в устье Неглинной, деревянную крепость. Она объединила существовавшее старое мысовое укрепление и огороженное предградие — разделявший их ров был засыпан. Для укрепления поречных косогоров Неглинной были применены "крюковые конструкции". На поперечных покладках с крюками на концах были уложены дубовые бревна. Крюк держал бревно и не позволял ему смещаться под напором грунта.

Сходно, на еловых "курицах" — ставят крыши на русских избах. Похожий конструктивный элемент в основе разновидности русских прялок-"корневух".

На крюковых конструкциях строительство стен можно было вести по прямой, не считаясь с микрорельефом, чувствительным для рубки стен из венцов. Сама стена крепости середины XII века представляла собой разгороженные продольными и поперечными стенами клети-"городни" (их найдут при рытье котлована Дворца Съездов).

Эта крепость именуется в источниках еще не "кремлем", а "кремником"; слово "кремль" впервые встречается в Тверской летописи под 1315 г.

Позже, при Иване Третьем, Алоизио да Карезано, строивший западную сторону новых, кирпичных уже, стен, снова, ещё дальше, вынесенных к Неглинной, перебросил арочные перемычки вдоль обрывистого берега, которые сравняли неровности почвы и лишь затем стал возводить стены. Он спрямил стены этого фасада, вывел их на одинаковую высоту, а длинные прясла "облокотил" на прямоугольные башни.

* * *

Уже устраиваясь у стены и отходя ко сну, вспомнил вдруг рассказ одного советского классика-фантаста.

Сюжет начинается с того, что здоровый мужик из разинских атаманов попадает в подземелья Московского Кремля. Где его и мордуют. Потом палачи делают перерыв и кидают атамана в камеру. А там дедок какой-то, уже совсем не самоходный. У казака было редкое имя — Алмаз. А дедок...

— Слышь, Градята, ты часом не инопланетянин?

— Чего?!

— Ничего, проехали.

— Куды?!

В той истории казак на себе таскал энелошника по подземельям Кремля. Потому как космо-пришелец, попав в руки московским катам — ходить уже не мог. Но видел в темноте. И сквозь стены. И видел он...

— Туды. Где тут у вас потайной ход наружу?

А в ответ...

В полной темноте наступила полная тишина.

Ещё не абзац, но уже близко: собеседник перестал дышать. А также — пыхтеть, шелестеть и чесаться.

Помер? — Грустно будет, поговорить не с кем.

Нет, живой. Ползёт. Факеншит! Да что ж ты так пахнешь?! Триметиламинурист. Только не наследственный, а благо-приобретённый. Точнее: порубо-...

— Откеля прознав?

— Откеля-откеля... оттеля.

* * *

Всякая нормальная крепость должна иметь системы подземных коммуникаций. Слуховые галереи выносятся в предполье для обнаружения вражеских подкопов. Дальше — минная война. По сапёрному: "тихой сапой". Порох — не обязателен. Кажется, древние вавилоняне поймали как-то своих противников: прокопались в их туннель и запалили там битум. Газовая атака. Большая часть отборного атакующего отряда так и осталась в туннеле. Традиции сохранились в регионе, активно применяются в 21 в. в секторе Газа и пригородах Дамаска.

Мы не на Востоке, а в Москве. Но здесь тоже копают. Внезапное острое желание Ивана Грозного — "вот прям сразу!" — жениться на королеве Елизавете было выражено среди ночи английскому послу, приведённому в царские покои в Кремле по подземному ходу.

Я уже говорил, что в человеческих поселениях единожды принятые решения по размещению чего-нибудь где-нибудь — часто воспроизводятся веками. Проходят войны, пожары, смены формаций и государств, но топология воспроизводится раз за разом.

"И до нас люди жили. Нас — не глупее".

И на месте мелочной лавки Рабиновича конца позапрошлого века стоит трёхэтажный универмаг пана Гетьмана, а на месте кузницы "шановного" Федорченко побывала и "Сельхозтехника", и механический завод "Мак, Дак энд Гузь".

Через двести лет после Боголюбского, Иван Калита поставит новую дубовую крепость. Более чем втрое удлинив линию стен. Менее чем через тридцать лет после Калиты — Дмитрий Донской построит "белокаменную". Почти полностью соответствующую Кремлю 21 в. по площади. На месте Спасской башни находились Фроловские ворота, на которых, во время осады Москвы Тохтамышем, дрался и ругался знаменитый Адам-суконник.

Ещё через столетие Иван III построит последний, кирпичный Кремль в 2.5 км длиной.

Вот этот "уголок" — стрелка Москва-реки и Неглинной — самый старый. Решения первых строителей, вернее всего, в этом месте воспроизводились последующими. В России строения очень интенсивно горят или ветшают — восстановление случается куда чаще, чем — "... до основанья. А затем...". — А зачем?

Арсенальная, Тайницкая, Боровицкая, Водовзводная... да с какой из башен Кремля не связаны слухи о подземном ходе?!

* * *

— Или даром меня люди "Зверем Лютым" зовут? Ежели сути не знать, то всякая "лютость" — в глупость превращается. Колись, Градята. Где ходы копали? Из Боровицкой — к Неглинной, а из Тайницкой — к Москва-реке?

Тут мы малость поспорили. Тайницкой башни в Кремле ещё нет. На том месте стоят Чешские ворота. Почему "Чешские" — не знаю. Но башня над ними есть. Впрочем, обилие башен с воротами — постоянное свойство Московского Кремля. Отражение склонности к активной обороне, к проведению вылазок.

Градята то шипел, то плевался. Пытался уличить меня в невежестве в части крепосте-строительства. А чего уличать? — Я и так про свой дилетантизм в этой области знаю. Но у меня есть Фриц, мы с ним общались много. Опять же — опыт кое-каких построек на Стрелке.

— На какой такой стрелке?! Дурень! У Неглинной вся стрелка мокрая! Тама ничего построить нельзя!

— Сам дурак! У меня своя Стрелка — Окская! Где я, как Воевода Всеволжский, что хочу — то и ворочу.

— Э... дык... Врёшь! Сказывал — гонец! А ныне хвастаешь — воевода, де!

— А что, одно другому — помеха?! Князь Андрей воеводой поставил — воевода. Князь Андрей упросил по делам его сбегать — гонец. Что непонятного? Ты лучше обскажи — куда тот ход выходит.

Всё-таки он несколько свихнулся. Восемь лет заточения сильно изменили психику бывшего городничего мастера. Он — то шептал, и брызги слюней летели в моё ухо, то — начинал орать. И брызги летели мне в лицо. Пытался пихаться. И получил... больно. Наругался сильно и уполз в свой угол. Возвратился и попытался меня... подкузьмить. За что получил... по сусалам. Долго вонял. В прямом и переносном смысле. Снова плакал, ругался, плевался и ползал. По горячке заполз в левый угол. Ну, где отхожее место. И долго там ковырялся, матерился и плакал. Расцвечивая моё порубное пребывание — разными... "запахами и звуками". Которые доходили до меня — "стайкою наискосок".