Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка

Вероятнее, как обычно и бывает, на месте одного, очевидного, "сильного" обоснования — ряд мелких, второстепенных. "Слабых" — по одному, но "сильных" — вместе. Ну, например:

— Здрав будь, батяня. Дело срочное есть. Грамотку привезли. Надо мне на Москву сбегать. Нынче же. Тёща помирает, зовёт перед смертью проститься. Опять же, жонка там, от одра матушки своей не отходит. Поддержать бабу надо.

— Помирает, говоришь? Степушкина вдовушка. Да уж.... Какая женщина была, Андрюша! Вся при всём. Получше твоей. Э-эх... Годы-то идут, люди-то уходят... Ты-то ещё молодой — не понимаешь... Лады. Поспеешь к живой — поклон от меня передай, на могилку попадёшь — свечку за упокой поставь. И, да, вот ещё. Через Чернигов поедешь — глянь там. Изя, змея подколодная, опять воду мутит. Прикинь, как город приступом брать. В Новгород-Северском — Свояку кланяйся. Скажи, чтобы дружину не распускал. Да объясни ему, но чтоб без обид. Он в Киеве хороший хабар взял, я его против Изи — завсегда поддержу. Но дани с вятичей он нынче не получит. Хватит платить-то. Скажи ему... скажи, что вятичам московским — крепость нужна. Во! Потому и не платишь! Точно! А крепостицу там, в Кучково... ну, сооруди какую. И бабу свою... Так ты — "поддержать" собрался или "подержаться"? Хе-хе... Эх, молодо-зелено, я, бывалоча, в твои годы... Езжай сынок, езжай. Но — быстро! Она нога — здесь, другая — там. Остальное... везде.

Чисто для справки: Боголюбский 1111 года рождения, он — третий сын. Ему в момент этого гипотетического разговора — сорок пять. Вопрос о дате рождения Долгорукого — историками не решён.

Осенью и в начале зимы Андрей ставит Московский "кременец". Это — нонсенс. Крепости не ставят в это время года. Уже и Феодор Конь, вынужденный в зимнее время спешно вести каменную кладку части Смоленского кремля, понимает — плохо, слабое место. Через десятилетие именно в этом месте польские пушки пробьют стену.

Дерево-земляные укрепления иначе, но тоже отрицательно реагируют на сырость во время строительства. А уж что, под дождём да на холоде, говорят и делают мастера...

Что, помимо строительства, происходит в эти несколько тёмных, сырых и холодных месяцев в Кучково — неизвестно. Могу лишь предположить, что имели место быть... разговоры. Такого... аспирационного сорта. В смысле: зондирование с анализированием. Понятно, что не содержимого желудка или двенадцатиперсной кишки, а ощущений и намерений. Предполагаю, что в этих... зондажах принимали участие не только бояре Московские, но и Ростовские с Суздальскими. Которые отнюдь не рады оказаться под малолетними "гречниками". А, фактически, под властью прислужников "гречанки". Как и было установлено объявленным и отпразднованным завещанием Долгорукого.

Вносила ли свой вклад Улита, только что вырвавшаяся из Кидекши к одру матушки, пересказывая слухи и сплетни "женского поверха"?

Тут есть тонкость: вятичи — не подданные Суздальского князя. Часть, по Верхней Оке и Москва-реке — черниговские, часть, по средней Оке — рязанские. И люди из Ростова или Суздаля говорят "за границей" свободнее.

Кучковичи служат лично Андрею. "Шурьяки". Передача власти в Суздале "гречникам" — их тревожит. Возвращение под власть Чернигова — пугает. Свояк — князь Новгород-Северский, как "по старине", как было в момент "основания Москвы"... будут проблемы. Типа:

— А где дань за десять лет?

— Дык... ну... выплачена ж!

— Не-а! То Андрей от Долгорукого денежку передавал. За подмогу мою. А теперь давайте-ка вы сами!

Что произошло в Москве с князем Андреем в эти месяцы? — Неизвестно.

Одно понятно: он вернулся в Вышгород с женой и детьми.

Замечу: сам Долгорукий семейство в Киев не привозит, другой женатый сын Глеб-Перепёлка — князь Переяславский — живёт со своим семейством в своём дому в своём городе.

А Андрей — привёз жену с детьми. И, следом, перевозят семьи сотни других "суздальских людей". Их и вырежут восставшие киевляне после убийства Долгорукого. В местечке за Днепром напротив Киева под милым названием "Рай". Я про это уже...

Андрей приезжает в Вышгород и через месяц совершает два тяжелейших преступления: измену и святотатство.

Андрей человек импульсивный, но рациональный. Он легко впадает в бешенство, но мгновенно из него выходит, сохраняет холодный рассудок. Эти преступления не могли быть результатом спонтанной вспышки, они готовились. И, безусловно, в их подготовке принимала участия Улита. Самое элементарное: чтобы увезти жену и детей, вместе с украденными мечом и иконой, нужно чтобы семейство собралось в дальнюю зимнюю дорогу.

Чего стоит собрать троих детей просто в школу и садик утром...

Попробуем представить себе состояние души Андрея Юрьевича Боголюбского.

Он третий сын. Ничего приличного в родовой системе не светит по определению. В Европе третий сын, обычно — странствующий рыцарь, вооружённый бродяга с гонором и без денег. При этом Андрей, сам по себе, по своим личным психо-физическим характеристикам — "бешеный". Он не хочет принимать правила этого мира, потому что они обрекают его на прозябание на вторых ролях. А он — лидер. Это "раздрай", в котором он существует с момента как себя помнит. Неразрешимый конфликт между "естественным" для него и "естественным" для мира. Причина, источник его "бешенства".

Он нарушает приказы отца и кидается в бой по своему хотению, он пренебрегает согласием между командирами войска и атакует, не предупредив другие отряды. Он постоянно лезет в сечу, пренебрегая разумными предосторожностями, потому что знает: рубиться у него получается. И он же — просто проспал налёт отряда Калауза в Рязани, бежал в одном сапоге. При том, что совершенно не лентяй, не бездельник. Спит мало, читает много, в трудах пребывает постоянно.

Отец посылает его в весьма рисковые тяжёлые дела. Но славу и похвалы отца получают другие. Над ним смеются. Из-за внешности, роста, осанки... Из-за его "третье-сынности" — "третье-сортности". И — боятся. Из-за бешенства, из-за боевых умений. Такой... прожжённый, заслуженный, вздорный... командир полка.

В совете его иногда слушают. Но чаще — просто посылают. Посылают в поход, в атаку. Пробить строй, совершить рейд, покрошить противника.

"Полковник! Рассуждай не выше кав.полка!".

Вот таким он попадает в Кучково, в эпизод "основание Москвы".

Он уже всё видел, всё надоело, ничего не светит. Тридцать три — возраст Христа. К этому времени нужно успеть сделать главное в жизни, сказать, построить... Чтобы с чистой душой взойти на Голгофу.

"Мне уже двадцать лет, а я ничего не сделал для бессмертия!" — Александр Македонский. Эта мысль звучит у множества честолюбивых юношей во все времена по всему миру.

Андрею — 36.

Напомню: здесь средний возраст смерти взрослых мужчин — 39.

Жизнь — прожита. Впустую. Победы, походы, схватки... Что в остатке? — Ничего. Ещё покоптить небо пару-тройку лет и... "Господи. Помилуй".

Тут происходят два события: умирает любимый брат Иван. Один из немногих людей, с которым Андрей был дружен. Не покровительственно, как с младшим, с Перепёлкой, а — равно. Потеря — огромная. Но... Теперь Андрей становится вторым. Ещё не наследником, продолжателем, но — чуть ближе. Не к землям, владениям, титулам — это ему неинтересно. К свободе. К власти. Которая нужна ему для личной свободы. Не исполнять приказы старших, не бежать куда-то по чьему-то приказу. Поступать по собственному разумению. Делать что должно. "Должно" — в своём понимании.

И тут же ему, взрослому, уже пожилому по здешним меркам, суровому мужчине-воину навязывают жену. Девочку лет четырнадцати. Сироту. Дочь только что казнённого Степана Кучки.

Это оскорбление, публичная пощёчина. "Знай своё место". "Твоё место — у параши".

Унизительный мезальянс — рюриковичи не женятся на русских боярышнях. И уж тем более — на дочерях ими же казнённых преступников.

Ещё оттенок.

Вятичи — подданные Черниговских князей. Это следствие "первого раздела Руси" — "разделы" бывали не только в Польше.

Ярослав Мудрый (Хромец), третий из сыновей Владимира Крестителя, разделил Русь со своим братом Мстиславом Тьмутараканским, (который "зарезал Редедю перед полками касожскими") перебравшимся с берегов Азовского моря в Чернигов. Мстислав неоднократно громил войска Хромца, но сам же сделал брату предложение, от которого тот не смог отказаться:

"Садись в своем Киеве, ты — старший брат, а мне пусть будет эта сторона".

Ярослав предложение принял. Но десять лет, до смерти брата, сидел в Новгороде: уж больно лих братец, уж больно близок Чернигов к Киеву.

Черниговские князья "оседлали" южный поток движения славянских племён. На огромном пространстве от устья Десны до устья Оки одна Черниговская епархия. А вот княжество потихоньку делится. Становятся самостоятельными Рязань и Муром. В этот процесс вмешиваются оседлавшие северный поток движения племён Ростовские князья, где, в детские свои годы, княжил Ярослав: подгребают под себя Муром, приучают к подчинению Рязань, "приголубливают" Курск. Теперь вот нацеливаются на Москву. Но пока всё в "этой стороне", чья принадлежность явно не указана — Черниговской династии.

Один из семейства законных сюзеренов — Свояк, князь Святослав Ольгович, стоит посреди двора своих вассалов. Ему — Свояку — и принадлежит право суда. Только его решение законно. Иное — не казнь, а убийство. Но летописцы упорно повторяют: Кучку казнил Долгорукий.

Как это возможно?

Только в одном варианте: "выдать головой". Вина столь тяжела и очевидна, что судье и возиться лень: "забирай и не в чём себе не отказывай". По сути: объявление вне закона. Отброс.

Ещё: несколько десятилетий назад сам Мономах дважды "ходил на вятичей, на Ходогу". Означает ли это слово имя собственное или титул — неизвестно. Ходога оказался серьёзным противником — потребовался второй поход. Очевидно, что при повторном, карательном походе, сторонники Ходоги были уничтожены. Т.е. отец или дед Степана Кучки — изменили своему племенному вождю, перешли на сторону Мономаха.

А теперь сын Мономаха рубит голову Степану. За что? За "воровство"? Кучковичи — род наследственных предателей?

Андрея женят на чём? На девке из многократно "ссучившегося" рода? На "тени кривого дерева"? И что будет в результате? — "Они там все такие, из колена в колено, спокон веку...".

Такое... многослойное оскорбление.

* * *

Вокруг люди. Которые смотрят и высказываются.

Папашка, вечно поддатый, с умильно-сальным выражением на лице. Свояк, ещё не отошедший от лютой зимовки в глухих лесных вятских деревушках, от боя под Карачевым трёхмесячной давности, где он "разметал по лесу" черниговские и волынские дружины, берендеев и торков, от "ледяного исхода" с обозами беженцев по льду Десны из Новгород-Северского. Почерневший, дёрганный, готовый отдать хоть что, хоть этого Кучку, хоть Курск, хоть Великое Княжение. Лишь бы добраться до убийц его брата, до двоюродных братьев, объявивших награду за его голову.

Его сын Олег. Сопляк, хвастун. Хвастает своей эквилибристикой с мечом. Перед кем хвастает?! Перед ним, Андреем?! Деточка, ты хоть раз в атаку ходил? Ты хоть представляешь — что такое конная свалка?! Это даже страшнее пешего "кошкодрания". Куда ты годен со своим фехтованием, когда со всех сторон упавшие кони бьют копытами, а ты сам лежишь придавленный крупом...

А папашка — умиляется, восхищается и обещает выдать одну из сестёр за этого... ферта.

Скучает постоянно больной князь Владимир. Прошедший осенью он пришёл на помощь Свояку. Но оба были биты. Теперь ему пришлось бежать из своего муромско-рязанского княжества — Изя Давайдович выгнал.

Его сын Юрий, мальчишка ещё, оставить не на кого. Не дай бог братец Калауз доберётся до ребёнка — придавит сразу. Вот и приходиться таскать с собой.

Малёк крутит головой, крутится сам, ловит взрослые разговоры. Живенько так. Будущий князь Муромский, Живчик.

А вокруг толпа народа. Важный боярин из северских ближников Свояка — Пётр Ильич. Это он мне кто теперь будет? Будущий муж оттрахнутой батюшкой малолетней сестры будущей жены — свояк?

Непрерывной зудёж свитских:

— Андрюшка-то? Да бестолочь! До седых волос дожил, а ни семьи, ни удела... Долгорукий и не даёт места — мозгов-то нет. Может, что и смолоду было, да саблями всё повыбило.

— А чё ж он с молодой-то делать будет?

— Дык известно чё, как ему и обычно: взнуздает, оседлает и аля-улю по опочивальне в атаку. Гы-гы-гы...

В лицо ему — такое сказать никто не посмеет. А вот в толпе, за спиной...

И вот...

"Вывели ему,

Ой, вывели ему,

Ой, вывели ему

Свет Степановну.

Это вот твоё,

Ой, это вот твоё

Ой, это вот твоё.

Твоё суженоё...".

Невеста. Жгучая плеть позора.

Живое воплощение собственного стыда, унижения.

— Ты, Андрюшка — псих бешеный. Тебе и этой — много. Ну, да уж ладно, забьёшь до смерти — не велика потеря. Из воровской семьи воровка.

Какой нормальный человек может полюбить плеть, которой его хлещут? Палку, которой его бьют, собственные кандалы, пятно грязи на одежде...

Андрей никогда не был нормальным.

Да любой-всякий-каждый мужик такую "прикрасу на шею" мордовал бы с утра до ночи и с ночи до утра! Через год — вдовец, при желании — вторая попытка.

Андрей — не каждый.

Он — знает. Знает — чего ждёт от него всё "прогрессивное человечество" святорусского розлива. Как они все будут чесать языками, передавать или придумывать слухи и сплетни, перемывать косточки, изобретать гадости о подробностях его семейной жизни...

Хрен вам. Я — не ребёнок. Вы всю жизнь меня гнали, язвили и гнобили. Вы все. Рюриковичи и не-рюриковичи. Вы — научили. Научили стойкости не только среди врагов, но и среди своих. Свои — язвят сильнее. В бой на ворога без доспеха на теле — не ходят. А уж тем более не ходят без доспеха на душе — среди своих. Время было, годы мои не детские — вырос и на душе панцирь. Так что — хрен вам всем. Дважды. С кисточкой.

Тотальное "отрицалово", свойственное Андрею, выросшее из несоответствия его личных свойств и его места (третьего сына) в этом феодальном обществе, в "Святой Руси", заставляет изначально, априорно, назло всем, изменить отношение к навязанной ему жене, к этой девочке. К дочери "отброса", которого даже его законный князь судить побрезговал.

"Влюбиться назло всем"? — Бывает.

Он ещё не видит её, но уже обещает себе не обижать, защищать, "чтоб у неё всё было", "чтоб ей все завидовали", "чтоб ни одна сука из этих... пасть свою гадскую на неё...". И он, тридцатишестилетний мужчина, умудрённый опытом... Да ещё таким, какой мало у кого в этом мире есть, начинает интересоваться этой четырнадцатилетней девочкой, которая дальше десяти вёрст от Кучкова никогда не бывала.

Пытается найти, разглядеть в ней не "жгучую плеть позора", а... что-то хорошее, достойное. Его самого — возвышающее.

А она так... ничего. Не уродина. Могли ведь и крокодила под венец привести. Беленькая. Глазастая. Наплаканная. Может — от свадьбы. Бабы так хотят замуж, а перед свадьбой всегда плачут. Хотя... может и по отцу убивается. Тощенькая. Ничего — откормим. Коней — овсом. А — баб? У служанок спрошу. Зубки... ничего. Целые, беленькие. Возраст, правда... ах, да, привычка. Четырнадцать — это для коня много... Тут у неё... Блин! Под этими тряпками не видать, а пощупать — только после свадьбы. Задница... узкая. Ничего, родит — располнеет.