Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка

Выскочили во двор — красота! Вид, звук, краски... Я — пироман? — Ну, как всякий нормальный человек — люблю смотреть на огонь. А тут...! Я уже говорил: боярский терем — как костёр поставленный. А тут "поставленный" — да ещё и запаленный! Опять же — "дом врагов моих"... Р-роскошно!

"Шумел, горел пожар московский,

Дым расстилался по реке.

На высоте стены кремлевской

Стоял Он в сером сюртуке.

...

"Судьба играет человеком;

Она, лукавая, всегда

То вознесет тебя над веком,

То бросит в пропасти стыда...".

Ни одного "она" в сером сюртуке. И "пропасть стыда" — не наблюдается. А так — всё правильно.

Кастусь — умница. Не стал ждать рассвета — "на свету они очухаются". Погнал сотню бойцов к Москворецкой пристани. Там посад закрылся. Частокол у них.

Можно, конечно... Но лодочки-то на берегу! Парочка даже с товаром. А вёсел мы и в здешних домах набрали. Посадские за Неглинной... они наплавной мост обрубили. Тоже решаемо. Но лезть туда... ночью, в воду... Ну их.

Я уходил из Москвы в одной из последних лодок. Светало. В предрассветном полусвете начинающегося жаркого майского дня горел Московский Кремль. Точнее: Кучковский кремник. Свежий ветерок от реки раздувал огонь, и по всей линии от Чешских ворот до Боровицкой башни стояла стена пламени. За ней тоже горело, подымались высокие столбы дыма из района боярской усадьбы и торговой площади. Лениво догорал "мокрый", левобережный по Неглинке, посад.

Над частоколом правобережного торчали головы тамошних жителей. Уныло наблюдавших за весёлыми литвинами, выпихивающими их лодочки в реку. Лодки лежали на берегу, и Кастусь, по моему совету, велел избавить местных жителей от этого вида движимого имущества. Часть взяли себе, в нескольких прорубили дно, остальные... "Плыла, качалась лодочка...".

Ценный опыт, полученный мною от новгородских ушкуйников, получил новую имплементацию: грабёж должен завершаться уничтожением транспортных средств. Чтобы ответка не прилетела.

Нижний посад, также... обезтранспортенный, попытался возражать — там лодейщиков больше. Но на вылазку они не пошли. А кричать да кидать с забора... Закинули им десяток факелов за частокол, они и перестали возражать — делом занялись. Пока их плав.средства... "Вниз да по речке...".

Интересно, а до моего Всеволжска донесёт? — Не думаю. Чтобы у нас, на "Святой Руси", что-нибудь полезное... У нас каждая речка — Тибр. А каждый городок — Пиза.

Я был расстроен. Как ни радовало меня исполнение мести, восстановление справедливости и наказание нехороших, как не грели мне душу возвратившиеся ко мне противозачаточный крестик, костяной палец, мисюрка с никабом, кафтанчик броненосный, "огрызки" и разные полезные мелочи, но Софьи я не нашёл. Ни — живой, ни — мёртвой. Вернее всего — сгорела. Или — задохнулась в каком-нибудь из погребов.

Вернее всего... Но уверенности — нет.

Мы встали лагерем на прежнем месте. Перетряхивали барахло для предстоящей делёжки. Перевязывали раненых. Вадовасов мучила жадность: часть лодок придётся бросить — гребцов на долгую дорогу не хватит. А майна-то взято...! — Не снести.

При лодейном набеге в добыче почти нет скота — тащить в лодках неудобно. Пара коньков приличных кровей с конюшни Кучковичей, вызывали восхищённое цыканье молодёжи.

Мало было и полона. Я обратил на это внимание ещё во время боя: литвины спокойно разбивали головы даже тем, кто сам сдавался. Не гонялись за людьми, а кидали им в спины копья или топоры. Такое бесхозяйственное отношение к "двуногому товару" сперва удивило. Однако нашло очевидное объяснение:

— А куда их? Продать? А кому? Раб — сбежать может. Тут вокруг — недалеко. Расскажет про тропы наши, селища, святилища. Бабы... баба другое дело. Брюхо ей надуешь — она и не побежит. А там... куда ей бечь? На остывшее пепелище? А, ежели мужик её выжил, там уже новая хозяйка. Но нынче нам и баб не надо — свои есть. Поубивало много народу за войну. Овдовели, осиротели... Опять же, по христианству — одна жена. Оно, конечно не у всех, но... кормить-то надо.

Разница между мотыжным и пашенным земледелием. Пять мотыг в доме — пять работниц. Один плуг — пять нахлебниц. Московская Литва, подобно своим соседям — вятичам, кривичам — хлебопашцы, не хлебомотыжцы.

Воины стаскивали добычу в одну кучу, вожди делили на три. Всё это сопровождалось спорами, бранью. То и дело кто-нибудь, самый горячий, хватался за нож или за топор. Кастусь вмешивался, уговаривал, успокаивал.

Особый оттенок бессмысленности происходящему придавало то, что никто не знал — какая кучу кому достанется. Споры о сравнительной ценности несравнимых вещей имели чисто умозрительный смысл. "А вот я сказал — дороже!". Чисто статусы равняют. Что, собственно говоря, и есть самое главное в дележе добычи.

Очевидцы, описывая угон крымчаками русского полона, отмечают, что достигнув безопасного места:

"Татары перерезали горло всем старикам свыше шестидесяти лет, по возрасту неспособным к работе. Сорокалетние сохранены для галер, молодые мальчики — для их наслаждений, девушки и женщины — для продолжения их рода и продажи затем. Раздел пленных между ними был произведён поровну, и они бросали жребий при различиях возраста, чтобы никто не имел права жаловаться, что ему достались существа старые вместо молодых".

"...приступали к дележу ясыря, предварительно помечая каждого невольника раскалённым железом. Получив в неотъемлемую собственность невольника или невольницу, каждый татарин мог обращаться с ними, как с собственною вещью".

"Они... тут же насиловали невольниц, часто перед глазами их родных".

Литвины — не степняки. Такой, накатанной столетиями "охоты на русских", технологии — у них нет. Вообще, захват рабов для них не типичен. Поэтому, пока старшие, мудрые, славные и вятшие делают дело — делят захваченное имущество, молодёжь растащила по кустам пару десятков пойманных баб и девок и занялась отдыхом: "разгрузкой чресел молодеческих", снятием стресса после боя.

Я несколько завозился с переодеванием: сапоги из-за повязок шли туго. Влез в своё, кафтанчик, "огрызки" нацепил, глянул в реку — красавец! Почти и не видать, как мне досталось. Ничего — заживёт.

Как тот лекарь говорил: "пёс смердячий"? Кстати — тоже покойник.

Из кустов выскочил Авундий с ошалелыми глазами и без штанов. Заскочил в реку и стал плескаться.

— Авундий, ты чего? Обделался в бою с перепугу?

— А? Не. Там баба одна... Ну, такая! Так даёт! В смысле — берёт! В смысле — сразу двоих! С двух сторон! Но, вишь ты, я несколько... ну... глубоко. А она и сблеванула. Сщас помоюсь и...

Меня, скажем прямо, после моих... тряпично-деревянных в некоторых местах... на подвиги не тянуло. Да и что там может быть такого? Или я и не такое видывал? Но Авундий был весь в энтузиазме. Он так рвался похвастать обнаруженной небывальщиной. Отказать — обидеть. А слушать споры старших из-за дележа материальных ценностей... Что я, Стокгольмский арбитражный?

Глава 416

В кустах на поляночке стояла на четвереньках зрелая дама, близкая к местным стандартам красоты: немелкие рост и размер, объёмные ляжки и ягодицы, висящий живот и крупные груди, видимый слой жира на боках и на довольно широкой спине. Всё это — очень белое. И колышется. При каждом толчке соучастников. Исполняется "тяни-толкай" в коленно-локтевой позе. Квалификация исполнителей невысока: синхронизация не выдерживается. Однако зрители в восторге. Который выражают громкими, радостными криками. Зрители — пара десятков молодых литвинов. Сидят, стоят, лежат на полянке.

Какая-то рубаха из мешковины закрывает женщине голову, оттуда доносится пыхтение, урчание, мычание. "Кормовой" исполнитель с азартно-шкодливым выражением лица поднимает вверх правую руку и с оттяжкой хлопает по покачивающейся белой ягодице. Женщина резко взмыкивает, дёргается вперёд и начинает активнее поступательно-вращательно работать тазом. На физиономии "щелкунчика" появляется выражение неземного блаженства.

Как мало надо человеку для счастья! Всего-навсего: остался живой и целый, позади — вражье пепелище, впереди — родной дом, вокруг — свои ребята. Да ещё и дырка с подкруткой попалась.

Странно ли, что ребятишки пренебрегли более юными полонянками, а покусились на даму в возрасте, но с умениями?

Интересно: "русский поцелуй" — их собственный технологический приём? Тогда следует ли его правильно называть "литовским поцелуем"? Или это достижение средневековой Москвы? Какую дефиницию следует считать более правильной: "Московский"? "Кучковский"? "Вятический"? Котлеты — по-киевски. А губки? — По-московски?

А может, всё-таки, заимствование? Всё-таки, год после бенефиса Новожеи уже прошёл. Но — далековато. Какая-то глушь, самая окраина княжества, дебри лесные.

В средневековье это постоянная проблема: проследить распространение технологических приёмов — крайне сложно. Картинка получается всегда пятнистая: тут — умеют, отойди на десяток вёрст — уже нет. Московской хоругви в походе не было — подданные Черниговских князей. А охотники были: всяк хочет чужого добра домой привезть. Может, кто и распространил... необщее уменье.

Стоп. Где-то я недавно сходную манеру крутить задом... Правда, ракурс... Но если представить в 3D... и виртуально взглянуть с той стороны и снизу...

У меня сразу активизировалось... тряпично-деревянное. Этого не может быть! Но... габариты, контуры, цветность... В таком ракурсе я её не видел. Голос... в такой мычащей тональности я её не слышал. Она год провела в Ростове, откуда было в Бряхимовском походе много народу. Новожею там утопили, но позже... в войске и другие девки появлялись, кому показать — было. Она ж жила в монастыре! Но вспомним пересуды староверов уже и 19 века о женских скитах. Она говорила, что у неё год никого не было! Но следует ли знание такой техники считать "у неё было"?

Как же сложно понять пути распространения технологий в "Тёмном средневековье"!

Одно скажу точно: хоть чуть-чуть познав такую удивительную женщину, как Софья Степановна — я просто не могу поверить, чтобы она позволила себя банально убить. Чтобы её угробить — одной сожжённой Москвы мало. Тут и десятка едва ли хватит. Как говаривал покойный Хрипун: "Куды вы, боровы деревенские, лезете...!".

Литвины удивлённо косились на меня в новом, боевом облачении. Мечи, шлем, пояс... атрибуты воина, хоть и необычные для здешних мест, или наоборот — именно потому, что необычные, сразу подняли мой статус. Не битый, драный, босой, в грязных порточках-рубашоночке, а... фиг его знает кто, но что-то серьёзное.

Я подошёл к голове женщины, присел на корточки. Посмотрел, как молодой литвин, запустив руку под тряпку на голове женщины, таскает её за волосы, дружелюбно поулыбался ему. И откинул тряпку с её глаз.

Волосы у неё обгорели. С правой стороны осталось пальца на два, с левой — на шесть. Как раз, чтобы парню уверенно ухватиться. Лицо — целое, хотя и битое, с синяком. Мочки ушей целые. Умница: успела снять серьги, а то могли и с ушами оторвать. Зубы... если оттянуть ей губы... передние — на месте. Ещё и везучая — здесь редко кто в её возрасте может похвастаться полным гарнитуром во рту. А уж при конфликтах... вылетают первыми. Глаза — оба, нос — не свёрнут, щёки — не резаны. Ссадины — не в счёт.

Целая, здоровая. Везучая? — Умная.

Рубаха... явно — не её. И по размеру, и по ткани. С какой-то холопки сняла. Замаскировалась. Смелая женщина: таких, "в расцвете сил", баб, они же — "возраста последнего пути" (средний возраст умерших взрослых женщин в эту эпоху в Залесье — 32 года) — литвины убивали на месте не глядя, походя.

* * *

"Смелая" — потому что есть разница между феодальными и племенными войнами. Феодалы все, так или иначе — родственники. Простые воины штатно, с удовольствием и азартом режут равных, простолюдинов. Но к правителям отношение более "рыцарское". Хотя про то, как киевский пешец старательно убивал Изю Блескучего — я уже...

Вятших предпочитают брать в плен — можно выкуп получить. Сходно отношение к пленным семьям: Мономах выговаривал в письме к Гориславичу за задержание невестки. Классовый подход при феодализме преобладает над национальным. И массу французских рыцарей английские рыцари держат в довольно приличных условиях в плену, отпускают за выкуп.

Не является ли гумнонизм, дерьмократия и либерастия следствием девальвации аристократизма? Когда нормы общения, свойственные высшим феодалам, распространились постепенно на средних, мелких, домашнюю прислугу, деловых партнёров... хомнутых сапиенсов вообще.

Один барон может быть равным другому. Вождь одного племени не может быть равен вождю другого племени. Один — предводитель народа людей. Другой... "стада обезьян", в лучшем случае.

Не имея общности происхождения, веры, языка враждующие люди смотрят друг на друга... в лучшем случае — утилитарно.

— Порты стирать можешь? За скотиной ходить? Жрать — в поварне, спать — в чулане. За лень — порка, за побег — смерть. Пшла!

Аристократка, основное назначение которой по жизни — производство законных наследников правителю, ценности в доме не имеет. Разве что типа кабаньей головы на стенке — похвастать. Прикраса для гонору. Но — товар скоропортящийся. Эффективнее снять скальп или прямо, как тому кабану — отрубить голову, замариновать и повесить туда же. В лесных племенах таксидермисты — все. Но возможностей для такого выпендрёжа простые воины не имеют. Были бы здесь Якун или Петенька — можно было бы пальцы отрубить. На сувениры:

— Слышь, а чегой-то у тебя на шее рядом с медвежьим клыком болтается?

— А эт мы Москву сожгли. Вышел я, те поры, на старшего Кучковича с рогатиной...

А с бабы что взять? Только... Вот именно.

— Сожгли мы как-то раз Москву. И попалась нам старшая Кучковна. Ну, ты слыхал, она у Суздальского князя женой была. Вот мы, стал быть, её разложили, и я ей ка-ак...

— Ну и..?!

— Да так себе. Три раза залазил. Не. Моя лучше.

Три сотни бойцов. Ни один бы не пропустил. Просто для галочки. Учитывая душевное состояние этих людей после боя, вообще не свойственную им аккуратность при обращении с полонянками... Смерть. Неизбежная, долгая, мучительная. "Наступила в результате множественных поверхностных и внутренних повреждений".

Будут "портить" просто для забавы, чтобы покорячилась, чтобы визжала и просила. Как символ давнего и злобного врага. Доведение до состояния жертвы. В ходе общенародного жертвоприношения.

* * *

Софья это понимала и рискнула. Лучше один раз получить топор в голову как немолодой простолюдинке, чем неделю умирать "по-госпожански", "ублажая" и веселя воплями сотни воинов.

А вот в платье служанки она смогла использовать свои "необщие умения", отодвигая, таким образом, типичный в её возрасте в такой ситуации, "секир башка".

Не сомневаюсь, что она пережила бы нынешнюю "ограниченную вспышку юношеского сексуального энтузиазма", попала бы в дом какого-нибудь вадоваса, сумела бы подмять его под себя. В психологическом смысле. Стала бы им манипулировать. И зажила бы припеваючи. Или вернулась бы на Русь.