Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка

Теперь-то понятно, почему про мои застенки люди только шёпотом рассказывают. А из учеников Ноготка, половина в первый же день — визгом визжит и по ночам писается. Он же каждого новенького — подвешивает. Чтобы тот сам прочувствовал и понимал. Ничего необратимого: нормальный человек без ожирения — минут 5-10 провисит. Но ощущения... запоминаются.

По счастью, мне не предложили "московские ворота" или "европейскую мебель", а просто, сорвав одежду и, малость, попинав, сунули в колоду. Две тесины с дырками. В выемки нижней вкладывают ноги, руки, голову. И сверху всё это накрывают второй.

Вы себе эту позу представляете? Когда все пять дырок — на одной линии. Как нужно раскорячиться, как зажимает в дырках косо вставленные лодыжки...

Похоже на Менору. Только не семи-, а пяти-, не из золота, а из живого человека, не иудейский, а наш, отечественный.

Тебя раскорячивают, зажимают и ты терпишь. Столь долго, сколь начальство пожелает. А за возражения — бьют по шапке. Ну, или по чему попало. Очень, знаете ли, исконно-посконно.

На торце — запорный клин вставили. Чтобы я не раздвинул эти здоровенные тесины. Щиколотки, кисти рук и шею замотали пеньковой верёвкой, чтобы назад не выскочили. Поза, я вам скажу... когда лобешник торчит на уровне пяток... что ж я раньше-то акробатикой с гимнастикой не занимался?!... и голой задницей — на голую землю... причём это — единственная точка опоры. Да фиг с ней, с задницей! Но "божьим даром" по холодной земле... Самое ж чувствительное место! То-то павианы его и рвут у леопардов.

Тут что-то зашелестело у меня за спиной, свистнуло и...

— А-а-а!

Ё-ё-ё... х-х-х...

"и потом сзади палач начнёт бити по спине кнутом изредка... и как ударит по которому месту по спине, и на спине станет так, слово в слово, будто болшой ремень вырезан ножом мало не до костей".

Мать... Итить... И слезу вышибло...

У меня уже есть здешний опыт. Но Савушка в Киеве вот так — не делал. Он много чего делал. Но — точнее, аккуратнее, палочкой тыкал. То, что я от его тычков волком выл и света белого не видел.... Причём — не фигурально.

А вот так.... Я уже видел такое. Ноготок у меня по этим делам — мастер. Но одно дело — смотреть со стороны... А когда так по твоей спине... и там сразу потекла кровь... А от неожиданности, от моего бессмысленного рывка из-под кнута, я чуть не порвал себе связки на руках и ногах. Кожу — точно. Чуть шею не свернул. Хорошо — смягчила пеньковая верёвка на шее.

Мда... нашёл чему порадоваться.

— Ну, рассказывай.

Из меня выбило дыхание. Вздохнуть я не мог, только судорожно заглатывал воздух. Откуда-то мгновенно взявшиеся сопли забили носоглотку. А из выпученных до предела от боли глаз — текли слёзы.

— Упорствуешь, значит? Запираешься? Добавь ему ещё разок.

Снова где-то сзади послышалось шелестение разворачивающегося кнута.

Ничто на Руси так не способствует развитию разговорного жанра, как свист приближающейся плети.

— Стойте!!! Не надо! Я всё скажу!

— Ну вот. А то время с тобой переводить. Сказывай.

Я не видел своих мучителей. Перед лицом, сантиметрах в двадцати, была полоска замусоренной земли. Если выкатить глаза на лоб, изо всех сил посмотреть вверх, то виден нижний венец деревянной стенки этого застенка, по которому ползал паучок. На стене, где-то в стороне, улавливаемые лишь краешком глаза, лениво двигались нечёткие тени каких-то людей.

Ярыжки, каты, стражники... Эти забьют просто по инструкции. Велено бить "для разговора" пока не начнёт сказывать правду — будут.

Какую "правду" они от меня ждут?! Не попал с ответом в "окно ожидания" — получил по спине.

И "на спине станет так... будто болшой ремень вырезан ножом мало не до костей".

Нужно им что-то такое... такую "правду"... чтобы их проняло, чтобы судьба моя перешла на тот уровень, где "инструкции пишут" — где решения принимают. А эти... велено дать "десяток горячих" — дадут. Им важнее процесс, а не результат.

"А там — хоть трава не расти" — русская народная...

В мозгах метался ужас, ожидание нового удара кнутом, предчувствие этого... огненного вала боли. Ещё: болела спина в месте удара, боль постепенно тупела, уменьшаясь по остроте и расширяясь по площади. Ныли руки, ноги, голова, шея. Остро пульсировало в затылке и разламывало холку. Текли слёзы и никак, в такой-то позе, не удавалось нормально вздохнуть. Хоть бы этого затхлого, вонючего воздуха.

— Я — Воевода Всеволжский. Иван, сын Акимов, по прозванию Рябина. Славного сотника храбрых смоленских стрельцов — отпрыск.

Ох, и давненько же я не вспоминал Аким Яныча. А вот как припёрло — сразу всплыло.

— Послан князем Андреем Юрьевичем из Боголюбово в Ростов Великий. Дабы привезти жену его бывшую, инокиню Софью, для разговора о делах семейных.

— Ха. Брешешь, сукин кот. Дай-ка ему ещё раза. Погодь.

Снова начал шуршать разворачивающийся в руках палача кнут, но движение было остановлено. Сзади послышался какой-то шёпот, какие-то междометия:

— Чего — вот так и сказал...? Промеж себя болтали...? А Градята чего...? А давай сюда... Как — сдох?! Чего, правда чёль? Вот же ж беда кака... Стока лет кормили, а как нужда в ём... А шею новопреставившегося смотрели? А ротельник? Да уж... вона чего... Да и хрен с ним... Лады, пущай так покамест побудет. Добавить? А, это... не, пусть так.

Похоже, нас с Градятой слушали. Разговор у нас был громкий, сокамерник мой увлёкся, я навыка улавливать скрытое движение сторожей по подземным коридорам — ещё не имею. Теперь этот подслушиватель сообщил начальству об использованном мною в беседе титуле. Вчерашний трёп и хвастовство, исполненные без внешнего принуждения, подтвердили сегодняшние искренние признательные показания под кнутом.

"Наши мёртвые нас не оставят в беде".

Глупый спор с покойником спас спину живому. Мне.

Сзади раздались шаги, скрипнула дверь. Начальство ушло. Это стало сразу ясно по поведению оставшихся: кто-то пересел, кто-то с кем-то перекинулся парой фраз, стукнул ковш об край бочки с водой в углу.

Из меня вытекала кровь — я чувствовал струйки по спине, затекли зажатые в колоде руки и ноги. Вдруг начало сводить шею. Какой-то камушек колол промежность, насекомое, наверное — тот самый паучок, лазил по моей голой лысине... Как-то сдвинуться, почесаться — невозможно. Да и сил нет: слишком много эмоций доставил мне первый удар. Неожиданный. Слишком много адреналина выбросили мои надпочечники в кровь.

Хорошая реакция здорового организма на опасность. Быстро и много. Но — в никуда. Разрядки нет, стресс остался, мышечной активностью не гасится. Всё тело измотано. До дряблости мускулов и звона в зубах. Как после тяжёлого боя. Самого с самим.

Ничего не происходило.

Только нарастало.

Ощущения неудобства в разных местах становились всё сильнее, разнообразнее и многочисленнее, превращались в боль.

Постепенно.

Долго.

Хотя я, наверное, объективно неправ — просто время в таком положении тянется медленно.

Наконец, послышались шаги людей, персонал застенка дисциплинировано разобрался по стеночкам, дверь скрипнула:

— Этот, что ли? Брешет. Дурни. Бредень бредни бредит, а вы языком щёлкаете. Вон пошли.

Обслуга торопливо вымелась из подземелья. Я слышал дыхание и движение нескольких человек за моей спиной. Один, судя по шелесту подола — женщина. Она вздохнула и уселась в сторонке.

— Не тяни, братец. Пироги стынут.

Софья — её голос. А вот голос мужчины мне незнаком. Якун Степанович? И кто это там кнутом шуршит?! Не надо! Не надо с этой штукой играть! Положите на место! Как вас там...!

— Так ты, сказываешь, Воевода Всеволжский? Так ли?

— Да ну. Видать же — брешет! Как сивый мерин.

И этот голос мне знаком — Петенька. Сволота! Это он кнут жмакает!

— Я — Иван, Акимов сын, Воевода Всеволжский, по прозванию "Лютый Зверь"...

— Да брешет же!

Опять Петенька. Орёт нервно. Оправдывается, что сразу такой подробности не выяснил?

— Замолчь. И что ж ты, воевода, тута делаешь?

Ну ты, Якун, и спросил!

— В застенке твоём, Иоаким Степанович, в дыбе сижу.

За спиной что-то тихо и бурно начали обсуждать. Петенька снова возвысил голос:

— А я знал?! А он-то не сказал!

И щёлкнул. Кнутом по голенищу сапога?! Он, факеншит, просто так, просто с раздражения, с глупости своей сейчас ка-ак...!

Усталый вопрос Софьи:

— А какая теперь разница?

Она подошла сзади, провела пальцем по краю кровоточащей раны на спине, по напряжённо дрожащим трицепсам сведённых судорогой моих, зажатых в колоде, рук. Удивилась:

— Нут-ка посвети. Точно — будто серебро под кожей мерцает.

Поковыряла ногтем, сковырнула прыщик, подумала. Выпрямилась и решительно вынесла вердикт:

— Вынуть, отмыть, подлечить, покормить. Воли не давать. А там — подумаем.

Последующие несколько минут были самые мучительные. От ожидания возможной свободы. От надежды. Вот-вот, сейчас... хотя бы распрямиться, хотя бы руки-ноги вытянуть... Меня сводило всего. До потемнения в глазах. А они о чём-то препирались между собой. Потом позвали обслуживающий персонал, потом давали им команды.

Умом я ожидал обманки — внезапного удара кнутом, дикого хохота, каких-то пинков, издевательств... Панически боялся такого. И надеялся. Что всё это кончится.

Когда брёвна разъединили — разогнуться не смог. Каждое прикосновение, просто движение — причиняло боль. Когда стали снимать верёвки с запястьев, пропитавшиеся уже кровью — заорал. И чуть не вырубился.

Так меня, почти бесчувственного, и потащили куда-то по подземным коридорам.

Туман в голове, туман вокруг — в какой-то мыльне. Полное расслабление всех мышц, впервые за неделю пути.

Горячая вода и я в ней. Острое ощущение пламени на спине, когда вода со щёлоком попала на рану. Какой-то дядька странного вида и одежды, обрабатывающий мои раны, от чего я рычу и скриплю зубами, обильный жирный несолёный мясной бульон, широкая чистая постель... Я вырубился мгновенно.

Пробуждение... по нужде. Звал-звал... думал уж... осрамиться. Но пришёл какой-то урод.

Вы себе процедуру подсовывания "утки" под больного, лежащего на животе — спина-то разорвана, привязанного широким кожаным ошейником на цепь, уходящую куда-то под постель, с руками, примотанными к ложу — представляете?

— Задницу подними, ноги раздвинь.

Как-то остро вспомнились мне мои похождения в стольном граде Киеве. Тогдашние лечебные процедуры в исполнении Юльки-лекарки, её то — нежные, то — крепкие ручонки... Упокой, господи, душу грешную. Как-то мне повторение пройденного... не в кайф. Опять же — морда совершенно уродская, нос набок, зубов только пару и видать, бородёнка репейником... Не, не привлекает.

А тебя, Ванюша, тут никто не спрашивает. "Как начальник скажет — так и будет".

Тут пришёл лекарь делать перевязку. И я понял, что бородёнка репейником — прекрасно и мило. Что у меня не только нет "хочу — не хочу", но и "могу — не могу". Потому как я могу только орать. И покрываться холодным липким потом. И чувствовать как меленько дрожат мышцы. Отходя от остроты ощущений. В полной слабости и прострации после... лечебных процедур.

Вот в таком состоянии я пребывал дня два. В меня заливали какие-то травяные отвары, смазывали всякой разноцветной дрянью непристойного вида — раны и ссадины, подставляли "утку". Скармливали пустые, но наваристые, щи и набивали такой же кашей. И я снова впадал в дремоту.

Только к концу третьих суток мозги начали шевелиться, я попытался понять ситуацию.

Дело — дрянь. Что не ново.

Нападение на княжеского гонца — преступление. Из категории гос.измена. Но я одет не по форме. Нет ряда атрибутов, нет подорожной грамоты, поведение — не гонцовое, пуговица от княжеского кафтана — не подтверждение. Кучковичи скажут:

— Брехун, обманщик, самозванец. Мы давай его пытать. А он, волей божьей, помре.

"Воевода Всеволжский"? — Аналогично и ещё хуже. Аргументы — веером, по народным мудростям: "Так врет, что ни себе, ни людям передышки не дает", "Кто врет, тому камень в рот".

В смысле: волей божьей помре...

Всё упирается в доверие. Точнее: в уверенность в доверии.

Если Кучковичи уверены, что Андрей им верит, то они уверены, что их отмазки сработают. Даже и смерти верного слуги Хрипуна и княгининой служанки Сторожеи — найдётся способ объяснить.

Если Андрей им верит — всё можно свалить на "непонятки" и излишне ретивых слуг.

"Все под богом ходим", "и на старуху бывает проруха". Извини, мил человек — обмишулились.

И — спокойно тихо прирезать. Меня!

Ещё легче весь набор отмазок проходит у епископа Феодора:

— А меня там и не было! А вот слуги мои... у, какие они нехорошие... у, как я им пальчиком погрожу.

Весь вопрос — в доверии. Точнее: в уверенности в доверии.

Андрей не верит Феодору. И оба об этом знают. Для вынесения окончательного решения об "утрате доверии" Андрей и послал меня за Софьей. Чтобы — "удостовериться". Задача — чисто информационная. Но как же больно за информацию бьют! Вся спина горит.

Всё зависит от Софьи. Пока она не даст явного подтверждения — Андрей не тронет ни епископа, ни бояр. Вне зависимости от моей судьбы. Меня здесь можно прирезать, отравить, придушить, забить кнутом... Пока он об этом явно и достоверно не знает — он всерьёз не сдвинется, сыска не начнёт.

"Разве я сторож брату своему?". Тем более, если этот брат — Ванька.

Да и вообще — сыск идёт не обо мне, а по делам Улиты. Я, моя судьба в этом... Я уже разбирал мотивацию Андрея. Моя смерть для него — возможно, даже и желательна.

Вот если Якун бросит мою отрезанную голову Андрею в лицо с криком и диким хохотом:

— Вот, от чудачка твоего тыковка!

Тогда — "да". Явное и наглое преступление противу власти государя. А до тех пор — "нет".

"Всякое сомнение толкуется в пользу обвиняемого". Да и как можно обвинять "уважаемых людей"?

Я уже рассказывал, что судопроизводство в "Святой Руси" предусматривает специальную категорию свидетелей. Не свидетелей рассматриваемого события, а вообще — жизни истца и ответчика. Их репутации.

Развалить репутацию Кучковичей в глазах Андрея — возможно только прямыми и однозначными фактами. Которые он сам искать не будет. А я ему — отсюда! — притащить их не могу.

С Софьей — иначе. Пока она жива — он будет её искать. Её смерть — будет подтверждением их вины. Они что — этого не понимают?!

Одно исключение: если смерть Софьи будет обставлена так, что её невозможно будет связать с Кучковичами и/или Феодором. И/или Суздальскому князю будет невозможно провести тщательное расследование.

Как они это могут сделать? Нужно понять их планы. Потому что от этого зависит моя жизнь.

Ну, и конечно, светлое будущее всего, пока ещё — недо-прогресснутого, человечества.

Хотя, честно говоря, целостность моей собственной шкуры волнует меня куда больше, чем сотни миллионов шкур потенциальных потомков нынешних стад хомом сапнутых. Вот такая я эгоистическая сволочь. Извините.