Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка

Именно в Залесье князья наиболее чётко понимают безлюдство Руси. Владимир-на-Клязьме основан Владимиром Крестителем. Там и двор его найден. Укреплён Владимиром Мономахом. И его терем на новом княжеском дворе — там стоял. Но настоящим городом, в тысячу-две дворов, становится только при Боголюбском. Задержка — два века. Без княжеской руки, без заботы, без инвестиций государевых — городок не прирастает.

Очень хорошо это понимал Юрий Долгорукий. Совмещая строительство крепостей с привлечением переселенцев. Но русские люди упорно не хотят селиться на Волге. Для сравнения: от устья Москвы-реки до Стрелки по Оке к 21 в. раскопано около трёхсот городищ. А на Верхней Волге, от Тиверцы до Стрелки — и шести десятков нет.

Тринадцать лет назад Юрий Долгорукий побил булгар, поставил три крепостицы... и всё. Его интерес, деньги, люди — ушли на юг, в Киев.

Выжечь Стрелку русские князья могут. Удержать — нет. Они будут там ходить, устраивать место сбора войск, мешать жить там "Абрашкину городку". Но взять под себя... — через шестьдесят с лишним лет. Пока... никак.

* * *

И тут — я. С совершенно посторонним ресурсом, со смоленскими крестьянами откуда-то с Угры. С войсковыми отбросами, которым место только на церковной паперти да, может, в разбойном ватажке. С какими-то разноплемёнными лесными туземцами. Из ничего, из отбросов человеческих, из дерьма лепит Ванька-лысый "конфетку" — новый русский городок. Сберегая князю его самый главный, наиболее дефицитный ресурс — людей, насельников, трудников. То, без чего все княжеские походы, победы, геройничания, крепостей устроение — суета сует и всяческая суета.

Это даже не — "деньги из воздуха", это — "держава из мусора".

Баланс "кормильцев" и "защитников" будет отработан в Московской Руси. При создании и движении Черты — южного порубежья. Отработан немалой кровью. Разные там бывали эпизоды. Когда татары вырезали полностью городки, ибо не было в них людей воинских. Когда приходилось самим выжигать собственные крепости, ибо кроме воинских людей — иных не осталось.

Боголюбский "пошутил" — кинул "Зверю Лютому" "косточку сахарную" — Стрелку. И грызёт её "Зверь", урчит от радости. Отобрать? — Да без проблем! Только самому её — не сгрызть, чужие "волкодавы" придут. А тем не только эта "косточка" нужна, те и за горло взять не побрезгуют.

Ваньку — придушить? — Да запросто! Дальше что? Своих людей туда слать? А они есть? Вон Гороховец даже и не начат вовсе. И другие князья разом взвоют: не было уговора земли новые брать! Боголюбский против правды себе кусок тянет! Ванькины люди со Стрелки разбегутся, а эмировы — заявятся: нарушение договора.

Вот лет через 6-7, когда мир с эмиром закончится, городок — приподнимется, народу соберётся много, чтобы не все разбежались... Там видно будет.

Но что же делать с жёнами? И с сыновьями? Настоящие они или поддельные? Ведь сказано же:

Бог наказывает отцов, которые: "предались постыдному, и сами стали мерзкими, как те, которых возлюбили... А хотя бы они и воспитали детей своих, отниму их, ибо горе им, когда удалюсь от них!".

Господь, Иисус Христос — оставит князя Андрея?! "Удалится" от князя, "ставшего мерзким"?

Накажет "родовым проклятием" потомков:

"Дети прелюбодеев будут несовершенны, и семя беззаконного ложа исчезнет. Если и будут они долгожизненны, но будут почитаться за ничто, и поздняя старость их будет без почета. А если скоро умрут, не будут иметь надежды и утешения в день суда; ибо ужасен конец неправедного рода".

"...ужасен конец неправедного рода" — его, Андрея Боголюбского, рода?!

Андрей обладает удивительным свойством, отмечаемым и летописями: будучи весьма яр, беспощаден в бою, он, после боя, быстро становился разумен, всегда склонялся к миру, отнюдь не стремился продолжать усобицу. В чём противоречил, временами — резко, и отцу, и старшему брату Ростиславу (Торцу).

Так и здесь: "проведя атаку", попытавшись меня "нагнуть" угрозой смерти, он успокоился, стал говорить более размеренно.

— Ты, Иване, толкуешь о делах важных. Но — о мирских. Я же ныне о божественном, о душе своей, о грядущем суде господнем, горюю. Потому вопрос у меня прямой: можешь ли ты дать мне ясные доказательства? Мои сыны — мои или прелюбодейские? Можешь?

Да без проблем! Установление отцовства. "Чтобы знать наверняка — сдай анализ ДНК!". Срок: 1-2 дня, стоимость: от семнадцати т. руб. При цене 32 руб./г серебра, имеем... полкило. Десяток кунских гривен. Два десятка коров. Для Суждальского князя — не вопрос.

Ага. В Питере, в 21 веке.

— Нет, брат. Обманывать не хочу. Такого способа... Увы...Только — Марана. Но ты ей не поверишь.

— Так придумай! Ты — "ума палата""! Про тебя такие сказки сказывают! Ты, де, каждый день небывальщину с невидальщиной из рукава вытягиваешь! В Янине "бой-телегу" — сделал, стрелки у тебя — луками хитрыми постреливают. Думай! Придумаешь — выпущу. Нет — будешь здесь гнить.

Да уж, летописи верно говорят: ярость его быстро проходила, но от дела своего он не отступал.

Андрей несколько мгновений возбуждённо рассматривал меня. Потом успокоился, снова замкнулся в свою скорлупу "православного светлого князя", стряхнул песок, попавший ему на халат при неудачном ударе по потолку, встал со скамейки и, тяжело опираясь на посох, шагнул к выходу.

Что-то я такое думал-думал и забыл... Что-то такое локально-актуальное... А! "Радистка Кэт"!

— Постой, брат. Есть человек, который знает досконально. От тебя ли сыны или нет — тут может быть малая доля сомнений. Но было ли прелюбодейство и с кем — наверняка. Твоя экс... э-э-э... Улита твоя.

Андрей остановился и обернулся ко мне. Начал, было снова пыхтеть носом, но взял себя в руки, успокоился.

— Она не Улита ныне, а Софья. И не моя, а богова.

Я ж и говорю: не — "ваша, Штирлиц, русская", а — "наша, герр Мюллер, русская". В смысле — ГБешная.

— И чего? Она — обет молчания приняла? Или правду говорить — ей монастырским уставом заборонено?

Моя манера ставить вопросы в непривычной, воспринимаемой как обидная, форме, привела к новому пыхтению носом. Однако Андрей снова сдержался.

О, уже привыкает. Как я и подозревал — умный мужик. Адаптивный. Ещё раз двадцать ему нахамить, остаться при этом в живых, и можно будет уже по-человечески разговаривать. Без намёков, экивоков, закидонов и этикетов.

— Туповат ты, Ванюша. Инокиню Софью Манохе отдать — не можно.

— А просто спросить — нельзя?

Андрей дёрнул шеей, вытащил из-за воротника крупинки осыпавшейся земли и повторил мне — мои же слова:

— И её "да" — ничего не значит, и её "нет" — ничего не значит, и если она скажет "не знаю" — это тоже ничего не значит.

Точно: цитирование оппоненту его собственных утверждений... обоюдоострое оружие. Будто мне же моим же плевком — в лицо плюнул.

Для Андрея получить правдивые показания от бывшей жены означает подвергнуть её порке. Это — неприемлемо. И дело не только в статусе монахини и возможной ссоре с епископом. Насколько я понимаю, он её до сих пор... "...щадил честь женщины и хранил верность супруге".

Он мне этого не скажет, это считается здесь слабостью, недостатком. А для "православного, правосудного и победоносного" светлого князя, "витязя Богородицы", привязанность к женщине земной — особенно.

Без кнута — "не верю", с кнутом — "не велю". И чего с ним таким делать? Ду-у-май, Ваня, ду-у-умай...

— Вольно — она правды не скажет. А и скажет — ты не поверишь. Под кнутом у неё правды спрашивать — ты не велишь. Экую ты сам себе ловушку построил, братец. В свою же западню и попал. Да уж... О! Вот для чего и нужен тебе, Андрейша, братец Ванечка! Чтобы тебя, само-западнянского попаданца — отпопадировать! В смысле: вытащить. Своим "лютозверским" хитроумием! Всё ж просто!

Андрей, уловив мою внезапную радость от проклюнувшегося решения нерешаемой проблемы, снова обернулся ко мне, подёргал посох в руке, вздохнул и вернулся к своей скамейке. Уселся, подобрал полы халата.

— Ну. Люто-зверский хитро-мудрец. Сказывай.

Как бы не лажануться. Всё ли я продумал? А то ведь и вправду в темнице запечатает.

* * *

Конечно, у нас на Руси и круче примеры есть. Илью Муромца вообще на три года в подземелье замуровали, землёй засыпали, брёвнами завалили. А как нужда в богатыре случилась — вылез он оттуда прямо... "на пике формы". Поскольку мир — не без добрых людей. Включая даже одну княжну. Она-то и таскала богатырю — и еду, и блинчики, и питьё, и... прочие расходные материалы. Я — про тренажёры богатырские, а не про лопушки пачками, как вы подумали.

* * *

У моих на Стрелке программа действий, как пятилетний план в поздней сесесерии: за четыре года, в три смены, двумя руками, за одну зарплату. А там, глядишь, и ко мне... досрочное придёт. Или ещё что приятное. Я про — амнистию, а не про — поллюцию, как вы подумали.

Но, может быть, удастся так вывернуться, чтобы вообще не "присаживаться"?

— Андрей, у тебя толковый да верный поп есть?

— Странно спрашиваешь. Есть. У меня сам епископ — толковый да верный. В делах — помощник испытанный. Ни разумом, ни словом — не обделён. Духом — крепок, яр и праведен.

— Не годен. Есть у меня такое подозрение, что он... в теме. Ну... про дела Софьи... наслышан.

— Лжа! Он — верный! Он — в вере, в законе божьем...!

— Он — вор. Противу тебя.

Андрей снова вскинулся, снова... буквально — озверел. Метал "огнь пылающий" — очами, и "дым разъедающий" — ноздрями.

"Несколько покатый лоб сообщал лицу выражение жестокости, а в минуты гнева сверкающие белки создавали впечатление свирепости".

Таки — да: выражение — сообщено, впечатление — создано. Но — поздно: я уже как-то обжился в этих... застенках.

"Гром гремит, земля трясётся,

Наш Андрюша счас взорвётся".

Детская народная дразнилка. Не про Боголюбского — имя можно подставить любое.

— Андрей, напомню: я — за базар отвечаю. Феодор — ворует противу тебя, и тому имею подтверждение. Осенью, перед ледоставом, пришёл в Балахну, что у Городца Радилова на Волге, разбойный ватажок. Местных — побили-порезали. Встали на зимовку. Мне, по "Указу об основании", велено Волгу от татей чистить — я и послал людей, они тот ватажок вырезали. Среди прочих шишей речных, убит там был и попец один. На нём была взята грамотка епископа Ростовского, писанная перед Успением Богородицы. Вскоре после твоего возвращения сюда. В которой тому попу велено набирать вольных людей, идти к Балахне и ставить там епископский двор. Грамотка у меня с собой. Есть и довидки от тех разбойничков, что живыми взяли.

Был у меня зимой такой эпизод. С привлечением онов из черемисов. На том месте теперь моё селеньице, там тиун по имени Колотило вколачивает. Закон и порядок — в головы туземцев, сваи — в землю, под пристань и склады.

— По воле твоей, как в "Указе" сказано, мне даны все земли от Стрелки до граней селений русских. Епископ же шлёт своих людей ставить своё владение на моей земле. Это воровство. Против меня, как владетеля. Против тебя, как "Указа" — создателя.

— К-какое... К чему это ты?! Где твоя... эта... Балахна, а где моя... Софья?!

— К тому. Феодор на волю твою, в "Указе" изложенную — наплевал. Наплевал на волю — наплюёт и на честь. "Единожды солгавший — кто тебе поверит?".

Классика жанра. Дискредитация противника по посторонним, не относящимся к конкретному делу, эпизодам. Я бы ещё и утопление Новожеи вспомнил. Но Андрей той истории не оценит. А тут просто — спор хозяйствующих субъектов. Откусил Федя землицы, да не по чину.

— Не верю!

Это "не верю" к чему? Оно ж всё проверяется! У меня и грамотка с епископской печатью есть, и из разбойничков кто-то ещё живой — сам сможет расспросить. Выше по Волге можно свидетелей найти...

А! Дошло! Андрей не верит знаниям епископа о делах Софьи. Так это тоже ловится!

— Проверь. Прикажи ему доставить Софью сюда, в Боголюбово. Не сделает — значит наслышан о её грехах. Значит — грех был. Значит — он про то знает и молчит. И греховодников — покрывает. Или ещё чего задумал.

— "Ещё чего" — чего?!

— Ох, Андрей... Мы все не вечны. Придёт день, и ты землёй накроешься. Лет-то тебе... Брат твой, Глеб Перепёлка сидит в Переяславле Южном. Крепко сидит и никуда переходить не хочет. Младших братьев — "гречников", как и племянников "торцеватых" — сынов старшего брата Ростислава, ты с Руси выгнал. По смерти твоей Залесье твоим сынам достанется. Тут Феодор сынкам твоим и скажет: ты не есть честной русский князь, ты есть дитя греха, отрыжка похоти и смрад прелюбодеяния. Сыны-то твои и призадумаются. Сделают чего епископ попросит. По его слову — жить да править будут. Так и уйдёт из рук их власть, песком меж пальцев высыпется.

Для средневековой родовой аристократии вопрос законности рождения есть вопрос жизни и смерти, вопрос самого существования. Возникающие сомнения — решаются беспощадно и кроваво.

Вынужденный участвовать в делах Андрея, я оказался втянут и в истории о незаконности детей. Перебирая и обдумывая возможные ситуации, выучился разбираться "в материале". И, естественно, стал видеть возможные сходные сюжеты в других владетельных домах. Или — создавать их.

— Не верю.

— По второму кругу воду толчём. Проверь — прикажи Феодору привезти Софью. Немедля. По лицу его... ты ж его давно знаешь? — Сам поймёшь.

— А дальше её куда? В застенок? Не позволю!

— Зачем? С чего я начал: у тебя есть толковый верный поп? Пусть он её исповедует.

— Исповедь человеческая есть тайна божеская! Ни попу — мне пересказать, ни мне — слушать такое...

— А ты за занавеской постоишь. Тайно. Пересказа и не будет. И опять же — ты Софью знаешь. По ответам её, по голосу поймёшь — правду ли она говорит. А уж если она Господу солгала... Чтобы она словами не сказала...

Андрей снова зарычал. В бешенстве. И застонал. В тоске. Два этих оттенка чувств, смешивающиеся, слившиеся в одном звуке...

Впрочем, он быстро овладел собой.

— Индо ладно. Поглядим.

И пошёл к двери.

— Стой! А я? Мне тут сидеть — не с руки. Я к Лазарю на подворье пойду. Мне тут с приказчиками надо... Насчёт просьб моих... полотна — аж пищит... не забудь — списочек вот... мне ещё во Владимир сбегать, торг тамошний глянуть, мастеров разных надобно...

Мгновение он с недоумением смотрел на меня. Какое-то полотно... Тут, факеншит уелбантуренный! — мир рушится! Вся жизнь его! И царство земное, и царство небесное... Мастеров каких-то... зачем?!

Потом лицо его приняло особенно злобное выражение:

— Сбежать надумал?! Опять задурил, обошёл, пыли напускал, словес назаплетал...

— Тю! Ты мозгу-то пошевели! Князь, факеншит! От тебя сбежать — не велик труд. Вон (я похлопал по сухой стенке застенка) — сыра земля. Мне — мать родна. Но куда я от Всеволжска своего сбегу?! В карман сунуть да унести? Да уж, Андрей свет Юрьевич, накинул ты мне верёвку пеньковую на шею, набил кандалы тяжкие на ноженьки резвые. И не в том дело, что на Стрелке самоцветы-яхонты на кустах растут, а в том, что там дела мои, там жизни моей кусок вбит-вкопан. Куда я от него сбегу?