Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка

Родит?! Она — родит — ему... Офигеть! Жизнь, почитай, прошла, много чего видал, а вот... Как-то до сих пор...

Да его сверстники через одного уже дедушки! Уже внуками хвастают! Уже сговариваются: кого на ком женить будут. А он... первый раз. Не в смысле постели! Этим-то он обижен никогда не был. Первый раз — жена... Не, там, бабёнка, подстилка, лахудра... На войне-то... определённый тип женщин присутствует. А — жена! Перед богом и людьми. С венчанием, с вождением вокруг аналоя, с клятвами... Это не в походном лагере: поймал, задрал, поимел. Или, если деньги есть — ещё и заплатил. Это — на всю жизнь. "До гробовой доски". Вот это? Тощенькое, беленькое... трясущееся от страха. От вида катящейся с плахи головы её отца — вчера, от вида брачного ложа — сегодня.

Она потрясла его. Своей абсолютной беззащитностью. Несоизмеримостью сил, власти, опыта — его и её. Своей отзывчивостью. На его ласки — неуклюжие ласки старого кавалериста. Для которого выражение добрых чувств — похлопать потного боевого жеребца по крупу:

— Славно мы их сегодня... в капусту.

Своей смелостью.

— Он же бешеный! Он же тебя как веточку поломает да наизнанку вывернет. Просто забавы для!

Андрей — воин. Из лучших мечников "Святой Руси". Он просто физически сильный человек. Другие в массовой конной рубке не выживают. Он, реально, может сломать ей шею одной левой. А хребет — одной правой. Или разорвать напополам. Не конями — руками.

Но он не делает этого. Он её бережёт. Он — осторожен.

— Дуры вы все! Он не бешеный, он... он ласковый!

Он уходит в поход. Голядь Угрянскую они там режут. Снова марши. Комарьё, дерьмо, едучий дым костров, резкий запах конского пота, сладковатый запах падали, скотской и человеческой, какое-то походное бабьё... Он сравнивает. И хочет домой. К своей. К законной. К единственной.

Возвращение — и новая потрясение: как она изменилась! Плачет, болезненно охает, кривится, круги под глазами... Не отталкивает, не отшатывается с ужасом и ненавистью к нему, к причине таких изменений. Наоборот, неуверенно, надеясь, пытается прижаться, ищет у него защиту. А он... А как?! Он владеет шестью вариантами клинковой защиты, но вот тут...

А вечером тихонько ему на ухо:

— Бабка одна приходила, смотрела... Говорит: мальчик будет. Сын.

Детское ещё почти, встревоженно-взволнованное лицо: доволен ли? Рад ли?

У меня будет сын? У меня?! Сын... Как это?! Вот — не было. А вот — будет. Откуда?! Нет, я понимаю откуда дети берутся. Но — мой! Наследник. Продолжатель. Перед Господом за меня свидетель. Человечек. Человек. Новый, невиданный. Не существовавший. Это — чудо. Чудо творения. Я — Творец?! Дар божий. Даваемый мне через неё. В ней. В этой затихшей, угревшейся под боком, девочке.

Цитированное выше чудо из числа чудес сотворённых Владимирской иконой Божьей Матери, о воде, облегчившей роды молоденькой княгини, свидетельствует не только о чудесах почитаемой святыни, но и о стремлении князя Андрея, даже и при исполнении церковных обрядов, помнить и заботится о роженице, об облегчении её мучений, теми средствами, пусть и необычными, которые ему доступны.

Брак, рождение детей, семейный образ жизни, столь контрастный с привычным бивачным, меняли Андрея. Не отсюда ли, частично, его нежелание оставаться на Юге? "Уйдём на север до холодов" — повторяет он отцу. Кстати, их взаимоотношения становятся мягче. Андрей не только возражает, но и появляется навык уговорить, убедить в своей правоте. Что приводит в бешенство старшего сына — Ростислава (Торца):

— А наш-то Китай — не только саблей махать горазд.

Люди взрослеют не годами — годами они стареют. Люди взрослеют событиями. Испытаниями, которые им удалось пережить. Ответственностью, которая обрушивается на них. И которую они оказываются в состоянии снести.

"Господь не посылает человеку креста, который тот не может снести" — об этом?

Андрей, став мужем и отцом — взрослеет. На грани своего сорокалетия, когда нормальные здешние мужчины уже в гроб ложатся, получает новый, огромный, потрясающий опыт — опыт главы семейства. Обнаруживает, что отвечать за полк готовых разбежаться в любой момент кипчаков, за прорыв строя вражеских ратников, за сотню молодых здоровых гридней — это не вся ответственность, какая бывает в жизни.

Вот у сына болит живот и... можно приказать, рявкнуть, запороть... все забегают, но... Те методы, которые он применял в боевой работе, где он видел на три шага вперёд, автоматом обходил ловушки и находил решения — здесь не работают. И он, князь и воин, взрослый, сильный, умелый мужчина может только молиться. И надеяться.

И тут они приехали в Вышгород. Расселились в княжеском тереме. Съездили в монастырь поклониться святыням.

"Стали жить-поживать да добра наживать".

Каждый день муж и жена общались. Каждый день, множеством мелочей — словами, взглядами, оценками, эмоциями — она влияла на него. Просто просила совета по каким-то хозяйственным делам:

— Хорошо бы горку ледяную во дворе залить — сынам кататься.

Или:

— А давай ты в Киев без меня съездишь? Тошно мне там.

Было ли это "воздействие" — её собственным, личным, внутренним чувством? Или она была "транслятором" идей своих братцев или более "обширной группы лиц"? Летописец возмущенно отмечает, что Кучковичи этот уход, с предательством отца, всячески поддерживали.

И следующий эпизод тоже не решается без участия Улиты.

Вышгородский монастырь — женский. Князь может и обязан посетить обитель. Но не может бывать там регулярно.

Кажется, у Пушкина есть пассаж:

"Родители начали вывозить её на балы в тринадцать лет, выдавая за семнадцатилетнюю. Десять лет спустя она так и не вышла замуж. Что давало определённую свободу — знакомые могли посещать её теперь без боязни. Посещать же дом, в котором есть шестнадцатилетняя девица, более двух раз, означает компрометировать её".

Сходно отношение и к визитам светских мужчин в женские монастыри.

"Не останавливайся завязать шнурки на бахче своего соседа" — старинная китайская мудрость.

А ведь подготовка к краже иконы и меча требовала интенсивных контактов. Если рассказы о том, что икона сама со стены снимается и летает по храму, ища себе место — можно придумать и пересказать, то вербовка священника — занятие более трудоёмкое. Пути отхода, система охраны, выбор времени...

"Князю же Андрею хотящу княжити на Ростовскую землю и нача беседовати о иконах, поведаша ему икону в Вышгороде в женьском монастыри, Пресвятыя Владычицы нашея Богородицы, яко трижды ступила с места. Первое внидоша в церковь и поставиша ю на ином месте, второе видевшее ю ко олтареви лицем обратившуся и рекоша яко во олтареви хощет стояти, и поставиша ю за трапезою. Третие видеша ю кроме трапезы о себе стоящу и иных чудес множество. Се слышав князь рад бысть, и прииде в церковь и нача смотрити по иконам. Сия же икона яко прешла бе всех образов. Видев ю и припаде на земли моляся глаголя: "О Пречистыя Богородице, Мати Христа Бога нашего. Аще хощеши ми заступница быти на Ростовскую землю, посетити новопросвещенныя люди, да по Твоей воли вся си будут". И тогда взем икону поеха на Ростовскую землю, поим клир с собою".

Это написано позднее. Людьми, которые, почему-то, уверены, что они знают — чего "Князю же Андрею хотящу...". Он им это лично сказал в ту зиму?

А тогда...

Ночь, полутьма опочивальни княжеского терема, мужчина и женщина утомлённо лежат в постели. Жена пересказывает мужу городские и дворовые новости, делится своими заботами:

— Была нынче в обители. Игуменья опять солода просила. Едят они его, что ли?

— Не, пьют.

— А, да. И правда. Меч Борисов доставали, перекладывали. Хорош. Загляденье. Тебе бы пошёл.

— Не, это ж святого.

Женщина вдруг рывком переворачивается к мужу на грудь, прижимается, наваливается на него своей большой белой грудью, чуть прикрытой сбившейся сорочкой, жарко шепчет в лицо:

— Андрюша, миленький, да кому ж кроме тебя тот меч в руках держать?! Ты ж на всю нашу Русь Святую — лучший мечник, ты ж защитник истинной веры христовой! Кроме тебя — некому!

Откидывается на спину, ухватив мужа за шею, заставляя наклонится к ней, негромко шепчет:

— Беда, Андрюша. Инокини сказывали: нынче ночью снова с место своего ушла, всю ночь по храму ходила, места себе найти не может. Мучается. Тошно ей здесь. Плачет, говорят, стенания слышали. Худо Богородице. Сходил бы ты, сам на Пречистую Деву глянул. Защитить-то её некому.

Она ахает. Когда в неё входит. Совсем не меч Святого Бориса. Закатывает глаза и, прежде чем полностью отдаться движению, добавляет:

— Кроме тебя, единственного.

Двое слуг. Старый и молодой, собравшиеся отойти ко сну этажом ниже, оглядываются на потолок, откуда доносится ритмическое поскрипывание.

— А наш-то... как молодой. Аж завидки берут.

— Э, ты его в бою не видал. Вот там — да. А тута... тута ума не надо. А вот тама...

Карамзин:

"Андрей... уехал из Вышегорода (не предуведомив отца о сем намерении)... Феатр алчного властолюбия, злодейств, грабительств, междоусобного кровопролития, Россия южная, в течение двух веков опустошаемая огнем и мечом, иноплеменниками и своими, казалась ему обителию скорби и предметом гнева Небесного. Недовольный, может быть, правлением Георгия и с горестию видя народную к нему ненависть, Андрей, по совету шурьев своих, Кучковичей, удалился в землю Суздальскую, менее образованную, но гораздо спокойнейшую других. Там он родился и был воспитан; там народ еще не изъявлял мятежного духа, не судил и не менял государей, но повиновался им усердно и сражался за них мужественно.

Сей Князь набожный вместо иных сокровищ взял с собою Греческий образ Марии, украшенный, как говорят Летописцы, пятнадцатью фунтами золота, кроме серебра, жемчуга и камней драгоценных; избрал место на берегу Клязьмы, в прежнем своем Уделе: заложил каменный город Боголюбов, распространил основанный Мономахом Владимир, украсил зданиями каменными, Златыми и Серебряными вратами.

Как нежный сын оплакав кончину родителя, он воздал ему последний долг торжественными молитвами, строением новых церквей, Обителей в честь умершему, или для спасения его души; и между тем, как народ Киевский злословил память Георгия, священный Клирос благословлял оную в Владимире. Суздаль, Ростов, дотоле управляемые Наместниками Долгорукого, единодушно признали Андрея Государем.

Любимый, уважаемый подданными, сей Князь, славнейший добродетелями, мог бы тогда же завоевать древнюю столицу; но хотел единственно тишины долговременной, благоустройства в своем наследственном Уделе; основал новое Великое Княжение Суздальское, или Владимирское, и приготовил Россию северо-восточную быть, так сказать, истинным сердцем Государства нашего, оставив полуденную в жертву бедствиям и раздорам кровопролитным".

Карамзин — ярый монархист. Иного тона в отношении "отца-основателя", предтечи Государства Российского — от него и ожидать невозможно.

А вот уточнить кое-что — надо.

1. "избрал место на берегу Клязьмы, в прежнем своем Уделе".

У Андрея никогда не было "своего удела". Ибо Долгорукий, за единственным краткосрочным исключением, никогда не давал никому из сыновей уделов в Залесье. Никому. Что и служило, например, обоснованием для перехода Торца к противнику Долгорукого — Изе Блескучему.

2. Суздаль и Ростов управлялись не "Наместниками Долгорукого", а провозглашёнными по завещанию княжичами — Михаилом и Всеволодом.

3. "там народ еще не изъявлял мятежного духа, не судил и не менял государей". В Ростове, Суздале, Ярославле... существовали веча. Которые вполне проявляли "мятежного духа", которые не только князей — епископов меняли.

4. "...мог бы тогда же завоевать древнюю столицу... основал новое Великое Княжение Суздальское, или Владимирское".

Не мог. Летописи говорят о жестокой борьбе Андрея с местным боярством, об изгнаниях и казнях прежних вятших — соратников и сподвижников Долгорукого.

Когда смог — именно "завоевал древнюю столицу". И только после этого, став Великим Князем, явно отделил Киевское княжение от Великого, вернулся в Боголюбово.

Он не основывал "новое Великое Княжение". В эту эпоху оно — одно, оно — вся "Святая Русь". Боголюбский лишь показал, что Великий Князь может жить там, где он хочет. А не там, где он должен быть по мнению киевлян. Так и Ярослав Мудрый десятилетие сидел в Новгороде. Будучи при том — Великим Князем.

Я нахожу в Вышгородском эпизоде несколько странностей.

1. "Андрей... уехал из Вышегорода (не предуведомив отца о сем намерении)..."

Чётче. Наплевав на волю родителя. За это — изгоняют. С родительским проклятием вдогонку. Измена роду.

2. Андрей не принц, где-то в "серале" стенки обтирающий — он действующий государственный чиновник. Сбежал со своего места в государственной службе. Государственная измена.

3. Андрей — воинский начальник над частью войска на стратегически важном направлении в условиях "накануне войны". Сбежав, он предал не только отца и службу, но и сотни воинов, своих боевых соратников. Которые вскоре погибли в резне после смерти Долгорукого. Воинская измена.

4. "Сей Князь набожный вместо иных сокровищ взял с собою Греческий образ Марии...".

Чётче. Украл. Святыню. Две. Сформировав для этого преступную группу, подкупив, т.е. "совратив с пути истинного" монастырского священника. Который и вынес икону и меч.

5. Объявил себя князем Суздальским. Т.е. совершил преступление перед памятью отца, не исполнив его завещание.

6. Отобрал у мачехи и братьев, у сирой вдовицы с малолетними сиротками — их законное имение.

7. Не берусь утверждать, но предполагаю, что Андрей, ещё во время "основания Москвы" вступил в контакт с группами "заговорщиков противу законного государя" из числа Залесских бояр. Что и позволило ему через полгода вокняжиться в Залессье.

Прикинем по календарю.

1. Сентябрь 1156 года. Андрей выезжает из Вышгорода строить Московский Кремник.

2. Октябрь-декабрь — стройка.

3. Конец января — Андрей возвращается с семейством в Вышгород.

4. Конец февраля — Андрей бежит из Вышгорода. Как? Куда? Вероятнее всего — санями по Десне. В Москву?

5. Апрель — ледоход. Всем — стоп.

6. Конец мая — спускаясь по Клязьме (по дороге из Москвы, через Яузский волок, по пути в Суздаль, в Кидекшу?) вдруг, послушав совета зятя местного священника, выбирает место для постройки Боголюбова.

Понятно, что моя датировка — сомнительна. Мартовское и ультромартовское летоисчисления в русских летописях, разница между григорианским и юлианским календарями... О части событий вообще нет информации ни в летописях, ни в житиях. Ледоход 1157 года, например, вообще не упомянут. Так, может, его и не было?

О побеге Андрея из Вышгорода Долгорукому донесли через час-два. Там расстояние 11 вёрст. Почему "букет" столь вопиющих преступлений не вызвал немедленной реакции?

Андрей уходит из Вышгорода малыми силами, несколькими санями. Пошли отряд — вернут изменников. Пошли гонца к Свояку — мимо Новгород-Северского не пройти — давний союзник задержит предателя. Пошли гонца в Залессье, чтобы готовились, чтобы встретили мятежника...