Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка

Зверь лютый

Книга 19. Расстрижонка

Часть 73. "...а в конце дороги той плаха с..."

Глава 397

Помнишь, девочка, вспоминал я писание Даниила Заточника? Умный мужик был. Хитрый, злой. А уж какие словеса сплетал...!

"Въструбим, яко во златокованыя трубы, в разум ума своего и начнем бити в сребреныя арганы возвитие мудрости своеа. Въстани слава моя, въстани въ псалтыри и в гуслех. Востану рано, исповем ти ся. Да разверзу въ притчах гаданиа моя и про-вещаю въ языцех славу мою. Сердце бо смысленаго укрепляется въ телеси его красотою и мудростию.

Бысть язык мой трость книжника скорописца, и уветлива уста, аки речная быстрость. Сего ради покушахся написати всяк съуз сердца моего и разбих зле, аки древняя — младенца о камень".

Златоуст! Песнопевец! Словоблуд и блюдолиз. Пил много. А закусывал — мало. И не прожёвывал: "Уветлива уста, аки речная быстрость".

Не единожды говаривал Данила о жёнах. Ибо вельми женским полом озабочен бывал.

"Что есть жена зла? Гостинница неуповаема, кощунница бесовская. Что есть жена зла? Мирский мятежь, ослепление уму, началница всякой злобе, въ церкви бесовская мытница, поборница греху, засада от спасениа.

Аще который муж смотрить на красоту жены своеа и на я и ласковая словеса и льстива, а дел ея не испытаеть, то дай Бог ему трясцею болети, да будеть проклят.

...

Добра жена — венець мужу своему и безпечалие; а зла жена — лютая печаль, истощение дому. Червь древо тлить, а зла жена дом мужа своего теряеть. Лутче есть утли лодии ездети, нежели зле жене тайны поведати: утла лодиа порты помочит, а злая жена всю жизнь мужа своего погубить. Лепше есть камень долоти, нижели зла жена учити; железо уваришь, а злы жены не научишь.

...

Что лва злей в четвероногих, и что змии лютей в ползущих по земли? Всего того злей зла жена. Несть на земли лютей женской злобы... О злое, острое оружие диаволе и стрела, летящей с чемерем!".

Как же мне не скорбеть о князе Андрее? Коему не одна "зла жена" досталося, а две? И — "лва злей в четвероногих", и — "змии лютей в ползущих". "...дай Бог ему трясцею болети, да будеть проклят". Планида, видать, ему такая. Жребий стыдный да горький. Впору постриг принять, в заруб уйти.

"Яко же бо Соломон рече: "Ни богатества ми, ни убожества, Господи, не дай же ми: аще ли буду богат — гордость восприиму, аще ли буду убог — помышляю на татбу и на разбой", а жены на блядню".

Но не бросить князю землю Русскую, не спастись клобуком монашеским. Жить надобно. Вершить, казнить и править. В миру, в страстях, в грехах, делах. В ошибках своих да в их исправлениях. Чего ещё поправить можно.

* * *

Многие загадки связаны с князем Андреем. Оттого умножаются и домыслы вокруг него.

Ключевский о Боголюбском:

"В заговоре против него участвовала даже его вторая жена, родом из камской Болгарии, мстившая ему за зло, какое причинил Андрей её родине".

Я уже говорил, что "из Булгарии" — означает из гарема эмира булгарского, а не "родом". Она — "ясыня". Да и странно мстить через 11 лет после похода.

Проскакивала в литературе более поздних времён и идея сексуальной неудовлетворённости, как мотива убийства. В основе — фраза о том, что Андрей, в силу своего благочестия, часто вставал ночью, шёл в церковь и там молился в одиночестве, перед чудотворной иконой. Типа: "Богородицу возлюбил, а молодой женой пренебрёг".

Андрей старше Ану на сорок лет — понятно, что гормональный фон у них разный. Но... что-то мне не верится. Не были ли его ночные молитвы не причиной, а следствием? Следствием отвращения к женщине, не ставшей для него другом, "отдыхом души и тела". Вызывавшей презрение, брезгливость своим недостойным поведением? Как брезгует муж женой, ноющей, выпрашивающей разные цацки да тряпки, превращающей супружеское ложе в подобие публичного дома. Хоть бы и с одним клиентом.

Татищев говорит об участии в заговоре первой жены — Улиты. Звучит, в разных вариантах мотив мести за казнённого отца — Степана Кучку. Снова — недостоверно. Какая месть через 28 лет?! После семнадцати лет замужества и четырёх детей? После целого ряда совместно пережитых "острых" эпизодов? Хотела бы отомстить — ткнула бы спицей спящему мужу в ухо. В любой год, во всякую ночь.

Народные сказания утверждают, что кто-то из братьев Боголюбского (Михаил или Всеволод — есть варианты) сунул связанных Кучковичей и жену Боголюбского в лубяные короба и кинул в озеро возле Владимира. Которую из жён? — Предания дают оба имени.

Участие жены (какой-то) в убийстве Боголюбского обосновывается миниатюрой из "Радзивилловской летописи".

В центре композиции расположена чья-то голая задница. Видимо, самого князя Андрея. Символизируя, отсутствием штанов, предшествующее — "отошёл ко сну". Справа пара персонажей в коротких, типа курток, одеждах, занимаются гадостями с использованием острого и режущего. Слева — некто радостный в длинной одежде тащит центрального голозадого за накинутое на голову одеяло. Из-под которого видна целая левая рука Боголюбского. Вот в этой "радостной" фигуре и видят жену-убийцу.

Сразу возникают сомнения.

Прежде всего, миниатюра 15 в., а не 12. Режут на картинке не одного князя, а кучу народа — человек семь. Один из персонажей-резателей — в полном боевом облачении, в шлеме-шишаке с бармицей и в наручах. Осталось только плюмаж развесистый пришпандорить. Заявиться в таком виде в спальню государя... типа на танке приехать.

Тащить женщину в ножевой бой имеет смысл только в качестве "отмычки". Тогда вся картинка попадания заговорщиков в спальню князя рассыпается.

В аристократических домах супруги имеют раздельные спальни — жена не может своевольно явиться к мужу. Ежели у неё вдруг возникла такая нужда, то надлежит послать сперва служанку, дабы узнать мнение супруга. Всё это происходит на глазах караула. Который от такой суетни просыпается и взволновывается.

Отсутствие упоминания о внутренней охране у порога (у спальни князя), у лестницы (спальня на втором этаже), у крыльца ("взошли они на крыльцо"), внешней (у ворот замка) — давно вводит в расстройство исследователей.

Я нахожу здесь аналогию с убийством императора Павла в Михайловском замке. Когда граф Пален просто скомандовал караулу, кинувшемуся навстречу группе заговорщиков: "Смирно! Кругом! Марш!", и славные гвардейцы исполнили команду, покинув пост. Потому, что привыкли видеть в этом человеке — начальника, полкового командира. Хоть и не своего полка.

"Итак взошли они на крыльцо..." и отправились в погреба пьянствовать. Толпа в два десятка поддатых мужиков с железяками пол-ночи шляется по дому туда-сюда, а их никто не замечает?

Куда делась ночная стража Боголюбского, участвовала ли она в заговоре или была нейтрализована, каким образом... мы, вероятно, уже не узнаем. Однако очевидно, что присутствие в любом сходном "строевом" сценарии княгини — не только бесполезно, но и вредно.

Наконец, и прямые летописные сведения, и найденный в Переславле-Залесском камень с именами убийц, имени какой-либо княгини не содержит. Перечень интересен тем, что женских имён нет не только в начале его, но и в конце. То есть, гипотетически завершающая фраза: "... а кроме сих злодеев была ещё и княгиня" — не имеет места быть.

Сомнение возникает и при взгляде на причёски. Все стоящие персонажи (и "жена"), кроме чудака в шишаке, размахивающего железякой на заднем фоне, на летописной миниатюре — простоволосые, кудрявые, с довольно короткими волосами. Можно представить, что "кудрявость" — родовая черта Кучковичей, что в схватке убийцы потеряли шапки. Но женщин на "Святой Руси" без головного убора и с короткими волосами — не бывает. А вот разные категории мужчин длиннополые одежды носят.

Ещё странность: все убийцы — безбородые. Включая и двух стоящих справа персонажей, вполне зрелого мужского возраста. Наоборот, все зарезаемые персонажи, чьи головы не закрыты одеждой, стоят на коленях и имеют бороды.

Годится для иллюстрации типа: "Немецкие псы-рыцари режут пленных псковичей" — бритость духовенства у католиков противопоставляется бородатости православных. Такое графическое разделение "свой-чужой" характерно для позднего средневековья, для эпохи войн немцев и русских в Прибалтике.

Миниатюрист использовал графические стандарты из "информационных войн" своей эпохи? А бой Ахиллеса с Гектором под стенами Трои на ручных гранатомётах — рисовать не пробовали?

Ещё, чисто графически: такая прорисовка женских ног средневековой миниатюре не свойственна.

Следующее сомнение проистекает из некоторых упоминаний о событиях последних лет жизни Боголюбского. Князь Андрей отправляет своего младшего сына (из оставшихся к тому времени двоих) княжить в Городец Радилов.

Вообразите себе отправку Александром Вторым Александра Третьего (второго сына) в его детстве — наместником на Аляску. Есть некоторое сходство. Городец в эту эпоху — крайний, самый нижний, русский город на Волге. Даже не пограничье, а "заграничье" — ближайшие города — Кострома и Вологда. Вблизи Городца — русских городков нет. Юрию Андреевичу в это время — 7-8 лет.

Потом Андрей отправит его в Новгород. А вот в Городец, мальчик, учитывая его возраст, вероятно, поехал с матерью. Фактически — ссылка. Ну не ребёнка же!

Ни о её отъезде туда, пребывании там, возвращении оттуда — данных нет. Но есть авторитетные подозрения, что Боголюбский собирался развестись и жениться в третий раз.

Кстати, Татищев упорно говорит о трёх последовательных женах: русской, булгарке и ясыне. Не путает ли здесь он факты и намерения, порядок и количество браков?

Участие Улиты в убийстве Боголюбского исключается ссылкой на монастырскую запись о её смерти в конце мая 1175 г., за месяц до убийства Андрея. Если этой записи можно верить.

Надеюсь, что в моей АИ обойдёмся без таких загадок — Боголюбский мне... не скажу — нравится, но — интересен. Пусть живёт.

Сейчас происходит другой "тёмный" эпизод.

Историки говорят коротко: Андрей вернулся, женился на "ясыне", привезённой из похода.

А первая?! Улита-то где?! Отсутствие или сомнительность свидетельств позволяет строить очень... "изощрённые" версии.

Например (из дамской худлитры): Ольга Юрьевна, сестра Боголюбского, жена Остомысла Галицкого, выгнанная мужем, живёт у брата в Боголюбово и доводит до Улиты информацию о том, что та — Улита Степановна Кучковна, на самом деле — внебрачная дочь Юрия Долгорукого.

Бздынь... "Лиза изменившимся лицом бежит пруду".

Улита, осознав тяжесть ненароком свершённого греха — сожительства со единокровным братом, топится в Клязьме. Насмерть. Андрей, раздражённый обрушившимся на его голову позором само-утопления жены, тут же женится на первой попавшейся наложнице.

Для той части культурного человечества, которая сильно озабочено проблемой тайных детей-родителей — сюжетец очень даже.

Вершиной этого направления литературы является, естественно, Шекспир. Внимательный анализ текста "Ромео и Джульетты" позволяет утверждать, что Ромео — внебрачный сын отца Джульетты, а сама Джульетта — никакого отношения к своему семейству не имеет. Ибо является дочерью служанки-кормилицы, подкинутой ею в хозяйскую семью после гибели господской дочки в ходе землетрясения. О чём знает хозяйка дома. Отчего и строит лже-дочери всякие гадости.

— Выдать замуж! Хоть за кого! Лишь бы глаза мои её больше не видели!

А её муж, глава дома узнаёт правду только по ходу повествования, почему и резко меняет любовно-отеческое отношение к девочке на крайне негативное.

Мда... Шекспир писал для лондонского простонародья, но загибал красиво. Хоть и не матом.

Для точности замечу: Татищев, ссылаясь на недошедшую до других исследователей летопись, утверждает, что жена Степана Кучки была таки любовницей Долгорукого. Суть сюжета об основании Москвы при этом выглядит так.

Долгорукий куда-то, типа Торжка, ходил походом. По дороге домой решил навестить свою "пассию". Но Стёпушка, который — Кучка, про то узнал и решил сбежать. Однако Долгорукий оказался резвее, Кучку поймал и казнил.

Кто с кем спал — понять уже трудно. Но Москва от этого — основалась.

Есть очевидные доводы — не опровергающие! Опровергнуть утверждение: "он с ней спал" — практически невозможно. Но — ставящие под сомнение.

В ту весну в Москву съехалось 6 рюриковичей из разных мест. Для выяснения отношений в "любовном треугольнике" — многовато.

Ещё: вятичи на Москва-реке в эти и предшествующие годы — подданные Черниговских князей, а не Суздальских. Что даже Долгорукого несколько ограничивало в его... секс-туризме. Встреча князей была поминальной — "сороковины" сына Долгорукого Ивана, хорошо знакомого лично, союзника и соратника и муромско-рязанского Владимира, и Свояка, несколько месяцев назад отдавшего именно Ивану Курск.

Наконец, ежели бы Долгорукий был интимно знаком с женой Кучки, то, имея основания предположить происхождение Улиты от себя, никогда бы не позволил бы сыну Андрею на ней жениться. Ибо князь Юрий не только любил сладкое вино, жирную еду и мягких женщин во множестве, но и был человеком весьма богобоязненным, к нарушению "Закона Русскаго" и "Устава церковного" — вовсе не склонным.

Итак, если исключить столь приятные сентиментализму идеи типа: "И про отца родного своего, ты, как и все, не знаешь ничего", а также отбросить гипотезы техно-панка о нашествии инопланетян с межгалактическим контактом в форме похищения княгини, или спонтанное открытие меж-мирового портала, куда Улита и удалилась в поисках ини с яней, то остаётся "рутина повседневной жизни".

Попробуйте представить эту ситуацию "для себя".

Возвращается муж из командировки. С подружкой.

Жене:

— Привет. Собирай вещички. У меня — новая супруга завелась.

Представили? Звук, баллистику летающих предметов? Личико не болит? Уши не горят? Повестки в суд из почтового ящика веером...

А теперь — по конкретике.

Брак государя — государственное дело. Это отнюдь не — "Не сходить ли, девки, замуж...". Здесь — "до гробовой доски".

Андрей — жёсткий, даже — жестокий человек. Оригинален, своеволен, бесстрашен. Но — не самодур. О Руси — радетель. Не спермотозавр, постоянно озабоченный помещением своего "жезла вечной жизни" в очередное "кольцо бессмертия".

Почти все династические браки — государственные союзы. Ни личные свойства, симпатии или антипатии, ни, например, возраст или внешность — критического значения не имеют. Не важно: кривые ли у тебя ноги, или какой размер бюста, важно — сколько сотен гридней в дружине твоего папашки. Они только в кольчугах или уже и пластинчатый доспех есть? Косорота, кривобока? — Но пол-дружины на угорских жеребцах! — Берём!

Женихи — толпятся, пыжатся, расфуфыриваются и напрашиваются.

Даже размер приданого или наследуемый феод — на Руси не существенны. Что, кстати, отличает браки русских князей этой эпохи от браков их современников в Западной Европе.

В Европе какой-нибудь герцог может получить владения жены. Сразу — в приданое, или позднее — как её наследство. Может, при наличии других наследников, предъявлять претензии на феод от имени жены, поддерживать эти притязания вооружённой силой.

У нас этого нет. Женщины — не наследуют княжества. Да и сам князь (по "лествице") — не является владельцем удела. Князья — земли "держат", управляют, "сидят"... Не владеют. Вся Русь — общее владение дома Рюрика.

Вот именно сейчас "Святая Русь" разваливается — "феодальная раздробленность". Но снова, уже в отдельных землях воспроизводится прежняя "лествичная" схема. Эта земля — общая собственность Мстиславичей, эта — Ростиславичей, эта — Юрьевичей... А вот ты, конкретный "князь ваня" — своей земли не имеешь, дочери — завещать не можешь, и "богатой невестой" в части десятин и смердов — она не станет. Личное имущество — всякие цацки-пецки, "пояса золотые, вышитые", "паволоки шёлковые", "иноходцы угорские", "сёдла кованные, серебром изукрашенные"... сколько угодно. Не владения.

Единственная ценность в русском династическом браке в эту эпоху — союз с сильным правящим домом.

Так выдавал свою дочь Долгорукий за сына Свояка. Обеспечивая этим союзом себе прямую дорогу к Киеву, Так выдал, на горе всем, кроме русской литературы со "Словом о полку Игореве", другую дочь за Галицкого Остомысла, стремясь зажать Русь между Залесьем и Галичиной.

Никакой силы за "ясыней" Ану — не просматривается. Это настолько возмущает историков, что появляются ну очень фантастические гипотезы. Включая романтические. "Кризис преклонного возраста", "влюбился наповал", "потерял голову"... Кто?! Андрей Боголюбский?! Ему 53 года, он очень много чего в жизни повидал. А уж женщин разных... У его папочки по дому в Кидекше такие фемины шастали...!

Проще — его сердце занято. Он "женат на России", он "влюблён в Пресвятую Деву". Экзотические девки? Ну... разок. И пусть там... возле кухни... может — ещё когда...

Второй вопрос: зачем жениться? Даже если она так сильно очаровала своими... прелестями и изысками.

Большинство обеспеченных мужчин имеют в "Святой Руси" нескольких любовниц. Повсеместное легальное славянское многожёнство языческих времён с "ведомой" и "водимой" жёнами (юридические термины той эпохи) — чуть отодвинулось. Но не прекратилось. Это видно в статьях "Русской Правды" и "Устава Церковного". Хочешь — объяви эту холопку своей наложницей, приживи с ней сына, признай его. По "Правде" она получит после твоей смерти вольную и собственный дом.

Ты — в доме хозяин. Кто конкретно тебе постель греет — решать тебе. А недовольные... А — в морду? Или — плетьми ободрать?

Напомню: сюжет, приведший к Липецкому побоищу, начинается с того, что племяннику Боголюбского тесть выговаривает: твою жену и мою дочь — твои девки обижают.

Вина не в существовании гарема, а в том, что наложницы отбирают у законной и единственной жены (матери Александра Невского) её законные украшения. Да ещё по щекам бьют и за косы таскают.

Третья странность. Почему Улиту отправляют в монастырь?

Традиционная фраза: развёлся с первой женой, отправил её в монастырь, женился на другой.

Почему в 21 веке такая форма развода не практикуется? Процент разводов в Демократической России превысил половину. Почему я не вижу толп монашек на улицах российских городов?

Потому, что на Руси ещё со времён Ярослава Мудрого — развод и постриг — две большие разницы.

"Устав церковный" даёт исчерпывающий перечень оснований для обязательного развода:

"А теми винами разлучит мужа с женою:

1 вина. Аще услышите жона от иных людей, что думають на царя или князя, а она мужу своему не скажете, а опосле объяснится,— разлучити.

2 вина. Аще застанете мужь свою жону с прелюбодеем или како учинить на нее исправу с добрыми послухы,— разлучити. Аще думаете жона на своего мужа или зелием, или иными людми, или пакь иметь ведать, что хотят мужа ея убита, а она мужу своему не скажете, а опосле объяснится,— разлучить.

3 вина. Аще жена без своего мужа иметь ходити, или пити, или ясти, а опрочь своего дому иметь спати, а потом объясниться,— разлучити.

4 вина. Аще иметь жона ходити по игрищом или во дни, или в нощи, а мужь иметь усчювати, а она непослушаете,— разлучити.

5 вина. Аще ведет жона мужа своего покрасти клеть или товарь, или сама покрадет да иным подаете, или иметь ведати, што хотять церковь покрасти, а она мужу своему не скажете,— разлучити".

Здесь нигде нет "в домъ церковный" — заключения в монастырь для принудительных работ — наказание для женщин, которое часто применяется другими статьями этого закона.

Развод — в чистом виде. Чисто светское, мирское мероприятие. Как имущество делится — отдельная история. Но разойтись можно без монастыря. Вот в монастырь без развода — нельзя.

Ещё одна странность русского закона при сравнении с европейскими нормами:

"Аще муж и с женою по своей воли распустятся, митрополиту 12 гривень; а будут невенчалныи — митрополиту 6 гривень".

Закон допускает развод "по своей воле". Причём — и для венчанных, и для невенчанных. То есть, жить невенчанными — не блуд, не грех смертный. Плата за церковный развод после такого "блуда закоренелого" — льготная, половинная.

Тема настолько не экзотическая, настолько рутинная, что в языке есть специфический термин. Отношение к "пущенницам" (разведённым женщинам) в святорусском обществе — осуждающе-сострадательное, как к "порченным". Русские князья, начиная войны со своими тестями, неоднократно начинали их с развода. Что и самой женщиной, и её отцом воспринималось как тяжкое личное оскорбление.

Зуб выбил, бороду выдрал, мечом пугал, жену выгнал... "Тяжкое" в ряду других — известных, тяжких, обществом именно так понимаемых.

Ещё одно основание для развода:

"Аще ближний род поимется, митрополиту 8 гривень, а их разлучити, а опитемью да приимуть".

Здесь речь идёт, видимо, о двоюродных ("ближний род"), поскольку "родные" проходят по другим статьям. Но нет чёткого указания — "по четвёртое колено", которое действует в католичестве.

Сватовство французского королевского дома к Ярославу Мудрому, что привело к явлению "Анна Ярославна — королева Франции", есть результат маразма очередного Римского Папы, который "поднял планку" для "кошерности брачующихся" до 7 поколений. А на это рассчитано не было! Все правящие дома Западной Европы уже давно переженились! И пришлось бедному доверенному епископу топать в места дикие, незнаемые, в поисках христианской девушки с приличной родословной для французского принца. "Одному из принцев" — в том момент вовсе не наследнику королевства. Для наследника... можно было бы и на папину буллу наплевать.

Альтернативой Киеву была Эфиопия. Но тут-то хоть по суше!

Эта "статья" ("четыре раздельных колена") лежит в основе двух громких бракоразводных процессов текущей эпохи.

Католические священники проводят бракосочетание, принимают клятвы, произносят благословения, проливают благодать божью на брачующихся... Потом, через несколько лет вдруг вспоминают:

— Ё-моё! Так у вас же — общий предок в четвёртом колене!

— А вы чего? Не знали?!

— Дык... ну... Вам же ж очень сильно захотелось.

Только что, два года назад, в феврале 1163 года знать и духовенство Иерусалимского королевства потребовала от наследника трона, принца Амори, развестись с его женой, Агнес де Куртане, дочерью Жослена Второго Эдесского. Выбирая между троном и любимой женой, Амори выбрал трон.

Агнес, ставшая первой раз вдовой в 13 лет, отец которой был захвачен в плен и ослеплён, потерявшая родину — Эдессу, захваченную турками, некоторое время сопротивлялась. Но... А тут из турецкого плена вернулся её первый жених. И она вскоре вышла замуж за Гуго Ибелина. А вот дочь её отправили в монастырь. Формально — под крыло сестры её свекрови.

Видимо, это была такая изощрённая пытка, придуманная Высшим советом королевства. Типа: "выстрелить себе в ногу".

Садо-мазо гос.размера.

Потому что сама свекровь, именем Мелисинда, не только принимала активное участие в воспитании любимой внученьки, на чём и схлопотала инсульт, не только была предыдущей королевой Иерусалима, но и являлась весьма необычайной женщиной.

Всё руководство Второго Крестового похода от неё просто дурело.

— Нахрена нам тот Дамаск! Алеппо! Алеппо брать надо!

Орала она, не стесняясь в выражениях, на арабском, латыни, греческом прямо в лицо германскому императору и прочим предводителям. Потом переходила на родной армянский... И тут уши краснели даже у охраны.

Единственный сынок — ножками топотал, кипятком писал и свергал свою матушку с престола военной силой. А уж как они гонялись друг за другом по ночному Иерусалиму! А сколько крови она попила у всех "советников" — членов Высшего совета королевства...!

Отдачу от того монастырского воспитания в РИ — пришлось расхлёбывать Иерусалимскому королевству и всей Европе. Как христианнейшей католической, так и православной. Для многих государей, государств и народов — вкус оказался смертельным. Столетиями.

Мне же сиё было многие годы причиной и забот многих, и основанием для гордостей. Внучка Мелисинды оказалась... ну очень живым ребёнком. Но об том — в своё время скажу.

Однако дети от того "незаконного и кровосмесительного" брака были признаны вполне кошерными и, позднее, наследовали трон.

Не смотря на потоки грязи, которые были вылиты лично на Агнес сочинителями типа Вильгельма Трирского, утверждавшего, что она "не должна быть королевой такого святого города, как Иерусалим", причина развода выглядит довольно прозаически: после потери Эдессы и провала Второго Крестового похода, верховный совет королевства — сплошь ярые католики, преимущественно — орденские магистры, графья и епископы, почувствовали "запах жаренного". Не получая достаточной помощи с Запада, от Рима, они начали сближаться с Константинополем. А куда деваться, если Византия уже прибрала под себя Антиохию и купила остатки владений Эдессы?

Для закрепления политического тренда был устроен соответствующий брак. И племянница императора Византии Мануила Комнина стала королевой Иерусалимской. Легла на освободившееся в постели Амори место. Едва лишь простынку переменили.

Результат был... так себе. Но тут уж ничего не поделаешь: обе династии старательно вырождались.

В этой истории хорошо видно, что династический брак, как и развод, есть смесь трёх разных пластов: общественного (военно-политико-экономического), личностного (отношения между двумя людьми) и, обязательно(!), юридического. Правитель не может поступать незаконно. Ибо, тем самым, подрывает собственную легитимность.

Если Агнес была разведена, попав в жернова "большой политики", то история Алиеноры Аквитанской даёт пример превалирования личностной составляющей.

"Самая богатая невеста Запада" сначала стала, экономически и политически закономерно, королевой Франции.

"Женщина удивительной красоты, характера и нравов, выделяющих её не только в ряду женщин-правителей своего времени, но и всей истории".

"С самого начала она так покорила своей красотой разум молодого мужчины (своего мужа Людовика Седьмого — авт), что, готовясь к этому известнейшему походу, король решил взять её с собой на войну, поскольку горячо любил свою молодую жену".

Так, "в любви и согласии", они отправились на великие дела — во Второй Крестовый поход.

Однако возвращение в Париж сопровождалось неприличным хохотом "всей просвещённой Европы". После похождений Алиеноры в Антиохии, когда она почти открыто, на глазах всего христова воинства, жила с местным князем, весьма вольно вела себя с другими... разными участниками похода, Людовика не называли рогоносцем только в глаза. Свидетелей супружеских измен было великое множество. Но бракоразводный процесс по этому основанию был старательно развален. Ибо, по апостолу Павлу, блудливая жена, будучи разведённой, не может второй раз выйти замуж. Алиенору это категорически не устраивало.

Тут канонники прокричали своё "Ё!" и вдруг вспомнили королю и королеве их общего прадедушку.

21 марта 1152 года их развели. А 18 мая того же года Алиенора вышла замуж за графа Анжуйского. Который скоро стал королём Английским. Её земли — Аквитания — отошли к островному королевству. Историки говорят, что этим, вторым браком Алиеноры, был заложен фундамент Столетней войны.

На "Святой Руси" развод по основанию "близкие родственники" — не применяется. Хотя примеры такого родства имеются: Мстислав Великий, например, был женат на своей четвероюродной тётушке из Дании.

Здесь, в Залесье, для развода Андрея и Улиты не было никаких — экономических, политических, юридических — причин.

Ничего, кроме личностей двух людей, мужчины и женщины.

Однако, в делах государевых всегда должно быть "по закону". Без него — не кошерно.

Тема "правильного развода" звучит и на уровне простых людей в новогородских берестяных грамотах из Сместного суда:

"Меня (жену — авт.) выгнал, и даже приданое моё не отдаёт".

Выгнать жену — не преступление, преступление — сделать это не по закону. Например: не решив имущественных вопросов.

Вопрос: какова была юридическая форма развода Боголюбского?

Обычный ответ: а вот! Отож! Он захотел! И отправил первую жену в монастырь!

Эта манера: "старую жену — в монастырь, новую — в постель" станет популярной несколькими веками позже, в боярстве Московской Руси. Документы 15-17 веков дают массу примеров прошений аристократов к православным иерархам о пострижении жён. И, очень часто и очень скоро — информацию о новом браке "новоявленных бобылей".

В "Святой Руси" — таких случаев нет.

Глава 398

Княгини-вдовы часто уходят в монастырь. Но — после смерти мужа. Через пару десятилетий будет пример насильственного пострижения тёщи. Но — вместе с тестем. Кстати, "причёску делали" уже знакомому Рюрику Ростиславовичу — абсолютному рекордсмену "Святой Руси" по "великокняжескому вокняжению": он семь раз занимал киевский престол.

Когда через 4 года зять помрёт, Рюрик немедленно расстрижётся. А вот жена его, про свадьбу которой Ромочка Благочестник рассказывал мне и другим "княжьим прыщам" в Смоленске, так в монастыре и останется. Добровольно:

— А ну вас всех. Надоели со своими глупостями.

Опрокидывать в "Святую Русь" обычаи "Московской Руси" — занятие распространённое, "они там все...!". Но — неправильное. Анахронизм называется. В эту эпоху типично просто отправить надоевшую жену в отеческий дом. Да, это — оскорбление, это — нехорошо. Но — нормально.

А вот постриг...

Постриг пока — дело добровольное. Это — не голову срубить, где от жертвы требуется только присутствие.

Да, можно оказывать давление, можно угрожать предварительно. Но сама процедура — публична. Постригающийся сам, ясно, перед людьми и богом, должен сказать положенные слова. Как при венчании: "да" — должно быть произнесено и услышано.

"Горели венчальные свечи

Невеста стояла бледна

Священнику клятвены речи

Сказать не хотела она".

Бывает. Не хотела, не хотела, а потом раз — и захотела. Но — сама.

Тут двуручник к горлу не приставишь. Можно побить для вразумления, порычать для страху. Но — только "до того как". Не во время. Насильственное пострижение применяют в Византии, в Западной Европе. В "Святой Руси", в среде Рюриковичей в эту эпоху... примеров не знаю.

Причём реально — побоями или смертью — Андрей жене угрожать не может, он не настолько самовластен. Всё, что творится в княжеских палатах — становится известным окружающим. А рядом её родня. Весьма важная "партия" в княжеском окружении, Кучковичи.

И это вводит в рассмотрение ещё одну сущность, ещё круг вопросов.

Как отреагировали Кучковичи на оскорбление их родовой чести — отставку Улиты? Почему они не приняли её в "родительский дом"? Почему поддержали её постриг — заключение в монастыре? Почему сам Боголюбский не последовал стандарту поведения в отношении "партии" изгоняемой экс-супруги?

Напомню: при монархических дворах "партии" — группы людей, объединённые вокруг одного из лиц, приближенных к особе государя. В основе группы — родственники этого лица. Как в основе волчьей стаи — пара волков и их щенки.

Кучковичи — партия Улиты в Боголюбово. Их должны были подвергнуть опале — как минимум. Если учесть, что каждый государев двор — крысятник, где на любого "с Верху упавшего" сразу кидаются стаи "падальщиков"... Конфискация, заточения, плаха... Серьёзные основания и неопровержимые доказательства с достоверными свидетельствами — явятся во множестве неисчислимом. Только согласись слушать.

Так, в сходных ситуациях, более или менее кроваво, делается везде. "Семейственность" в управлении означает "семейственность" в наказании, "член семьи изменника родины" — это исконно-посконно.

Уже и в 17 в. в Московской Руси:

"бьют кнутьем, а иных казнят смертию, а у иных отымается честь, и поместья и вотчины, и ссылают в ссылку в Сибирь на вечное житье, з женою и з детми, в дети боярские, или в казаки, или в какую службу годятся".

Вариантов — много. Но обязательно: "з женою и з детми".

У древних хунну в один момент появился своеобразный закон: императрица, родившая наследника, должна быть казнена. Причина проста: мать государя сохраняет своё влияние на него и выводит на высшие государственные должности своих людей, свою родню. Не по критерию эффективности или, хотя бы, родовитости, знатности, но по критерию родства.

Иногда получается особенно скверно.

Через несколько десятилетий назначенный матерью хорезмшаха "свой человек" (брат) наместником в Отрар спровоцирует войну с Чингизханом:

"Когда послы и купцы прибыли в город Отрар, тамошним эмиром был некто, по имени Иналчук. Он принадлежал к родственникам Туркан-хатун, матери султана, и стал известен под прозвищем "Кайр-хан"... Кайр-хан... умертвил их, но [тем самым] он разорил целый мир и обездолил целый народ".

Частью этого разорения, "третьей производной", является "Погибель земли Русской" — "Батыево нашествие" и его последствия. Включая столетия "крайнего напряжения всех сил народных для непрерывных войн со степными хищниками", миллионы проданных русских рабов, десятки миллионов погибших.

Какая-то вздорная тётка, угробившая своего старшего сына, чтобы передать власть младшему — более любимому мальчику, по-родственному кинула братишке типа "приличное место на выселках". Тоже, видать, тот ещё фрукт был, раз его в столице поблизости не оставили.

У них там:

"Ну как не порадеть родному человечку".

А у нас:

треть населения — погибла, две трети городов — пепелищами стали.

Сходно, используя материнское влияние, существовала цепочка "султан-ханум" в Османской империи. Также опиравшихся на "партии"-группы своих родственников. Или — на "лично преданных людей" и их родню.

Что Кучковичи — "партия" — видно по истории заговора, в котором Боголюбского убьют.

Выгнать "надоевшую жонку", отправить "в родительский дом, к началу начал" — в "Святой Руси", в отличии от Московской — не проблема. Если родня готова её принять.

Больше того: заставить Улиту Кучковну уйти в монастырь можно только с явно выраженного согласия родни — Кучковичей.

Итак.

Нравится девка — тащи в постель. Не повод для брака.

Хочешь жениться — найди причину государственного уровня.

Хочешь жениться — разведись. Постриг предыдущей — не нужен.

Женился? — Выгони родню прежней жены.

Почему Кучковичи не приняли "сестрицу" в "отчий дом"? Почему Андрей, "репрессировав" жену, не "наехал" на её родню? Потому что они поддержали его решение?

А оно было — его решение?

"Полюбовная" сделка с Андреем Боголюбским по теме "любовные похождения жены"... исключена. Измена государыни — государственная измена. За это просто рубят головы. Боголюбский — особенно.

Кучковичи выбрали "независимое хранилище для своего маленького секрета"? Авторитетное, сертифицированное?

А оно — "хранилище" — правда независимое? Или все монастыри в епархии подчиняются епископу?

В Ростове женский монастырь уже есть. А вот историю женского Боголюбского монастыря в Боголюбово связывают с самыми последними годами жизни Андрея. Называя его "домашним женским монастырём Владимирских князей". Или относят его основание чуть позже, к правлению Всеволода Большое Гнездо.

Не была ли история пострижения и дальнейшая судьба инокини Софьи (Улиты) столь... своеобразной, что Юрьевичи посчитали необходимым завести монастырь для своих женщин прямо на своём дворе?

Напомню: в эту эпоху на "Святой Руси" уже есть два "авторитетных княгине-хранилища". Оба — национального, общерусского значения. Вышгородский монастырь под Киевом, основан Святой Ольгой. Второй — под Полоцком, основан Евфросинией Полоцкой.

Есть и другие места, куда уходят княгини-инокини. Но — по одной.

— Я тута жить буду. И от родительского дома недалече, и мирская суета мешать не будет.

Вдовая сестра Ростислава Смоленского (Ростика) живёт на подворье Святой Параскевы Пятницы в Смоленске. Я об этом монастыре уже... Я там Варвару потерял!

Но ветви Рюриковичей аналогичных центров не создают. Почему? Нет таких святых женщин как Ольга и Евфросиния? Или нет настоятельной нужды в собственном "хранилище" княгинь и княжон? А у Юрьевичей вдруг появилась?

Разницу между Малым Художественным и областным драматическим — понимаете? Где лучше "место последнего служения"? Чего стоит вытянуть обл.драм на уровень МХАТа? А вытягивать — надо. Иначе Юрьевичам — не кошерно, не по чести. Сколько это стоило? Что могло быть основательной причиной для таких расходов?

Уже в 21 в. этот монастырь не допустит запуска в Боголюбово завода презервативов.

Ассоциации у русских людей, знаете ли... "Одни — в рясах, другие — в упаковках. А суть одна — противники детей". И поселение в 4 тысячи жителей лишится пары сотен рабочих мест.

Вот честное слово! Ни Юрьевичей — что Боголюбского, что Большое Гнездо, ни меня, как попаданца в 12 век — эта тема не беспокоит. Потомки! Разбирайтесь с вашими презервативами... э-э-э... с вашими монахинями... виноват: с вашими заморочками — сами! Тут — свою бы голову сохранить.

Но и в 21 в. городок несёт существенные потери. Не на создании монастыря и его монастырской репутации, но лишь на поддержании её только по одному информационному поводу.

В эпизоде — "развод Андрея с Улитой" — имеется ряд несуразностей, нестыковок, отказ от обычных, традиционных решений, от действующих правовых норм...

Или — от нашего понимания ситуации?

Трио: Боголюбский, Улита, Кучковичи не могут в рамках известной информации, в рамках разумно реконструируемых интересов и возможностей сделать то, что записано в летописях.

Кучковичи могли не попасть под опалу только в одном случае: инициатива развода исходила от Улиты. И она — эта инициатива — была оформлена как нечто непреодолимое и внушающее уважение.

Пример: самоубийство. Улита пошла и утопилась. Бздынь. Мужу — позор. Кучковичи — на плаху.

Несчастный случай: упала, сломала шею. Бздынь. Мужу — позор. Небрежение к домашним своим.

Вообще: полная власть главы дома, "большака" — возлагает на него и полную ответственность. За всё, происходящее в доме. Поскольку муж в отъезде — найти виноватых и наказать. Кучковичи — на плаху.

Улита взяла и развелась. "На своей воле". Тут сразу целая серия — бздынь-бздынь-бздынь.

Эта ситуация не решается и при привлечении моей "АИ-шной" "пост-правды".

Если Андрей уверовал в сообщённую мною "нечестность" жены, то дальше просто: "тихий сыск по краям". При подтверждении — дыба, допрос, ряд казней. Двоих братьев-любовников-Кучковичей, известных мне по "морализаторскому сочинению" с псом-выжлятником, которое я цитировал князю Андрею в Янине — минимум.

Если мои слова для него — бред, то место Улиты — в княжьей постели, Ану — в ряду прочих наложниц.

А моей голове — на плахе.

Кажется, есть только один путь, который приводит к летописному результату. Путь, при котором трио преобразуется в квартет.

"А вы, друзья, как ни садитесь,

Всё в музыканты не годитесь".

В "музыканты" — нет. А вот в "святорусскую" элиту — вполне.

Четвёртый участник — епископ Ростовский Феодор, "бешеный Федя". Который находит каждому — его "правду":

— (Улите) Дела твои блудливые — вскрылись. Андрей вернётся — на дыбе сдохнешь. Единственный путь тебе — в монастырь. Андрей — человек богобоязненный, черницу, покаявшуюся, мирское отринувшую, защищаемую покровом святым — не тронет.

— (Кучковичам) Сестрица ваша, утомившись делами мирскими, поживши без супруга своего, очистила душу свою молитвами святыми и решила отряхнуть прах мира тварного с ног своих, закрыться в обители святой. И получило на то моё архипасторское благословление. С коим вы согласные и сердечно приветствуете. Или вам, кобелям паскудным, под топор охота?!

— (Андрею) Супруга твоя молилась за тебя и за победы твои и, просветлённая ангелами божьими, дала обет — коли воссияет мечами твоими слава Пресвятой Богородицы, то примет она постриг и удалится от мира дольнего. Дабы истово молить Заступницу о возвеличивании веры православной и спасении души твоей.

Да, публично принесённый обет Богородице, принятие которого к исполнению подтверждается победами русского оружия, возвращением живыми и невредимыми мужа и сына, удостоверенный "представителем божьим в земли сей" — это "необоримо".

А ещё: не — позорно, но — благолепно. Честь брошенного мужа не замарана, но, наоборот — изукрашена. Ибо из-под его руки, из его дома выходят такие праведницы, такие к божьему благу промысленницы. Стало быть, и сам, "хозяин" — к святому да доброму склонность имеет. Хотя, конечно, покамест в трудах и заботах, мирских и суетных, повседневно пребывает.

Это тебе не пункт из пятой "разводной статьи" — "... или сама покрадет...". Это — основательно, благопристойно и богоугодно.

Отношение верующего к его богу сравнимо с торговлей. "Ты мне — я тебе". Ты мне — блага, я тебе — веру, молитвы, посты, постриг...

— Я тебе — пообещала, ты мне — сделала, с меня — оплата.

Что есть "Ветхий Завет"? — История о заключении договора между богом и народом. Потом народ из этой договорной кабалы пытался выскочить, а ГБ — его наказывал. Что форма штрафов и пеней, типа "истреблю всякого, мочащегося к стене" — несколько не соответствуют нашему представлению о справедливости "в споре хозяйствующих субъектов"... — это чисто наши проблемы.

И учтите: все оттенки той, "ветхозаветной" истории, со всеми попытками двоякого толкования, неоднозначности понимания, мошенническими увёртками, "добросовестными заблуждениями", "обычным правом", "здравым смыслом", форс-мажорами и просто разгильдяйством — у всех на слуху. Этим долбят каждый день по три раза: утром, в обед и вечером. Чаще, чем Гимн Советского Союза по радио.

Для искренне и истово верующего Боголюбского — даже мысли поломать такой "божественно ориентированный сговор" — не возникает. Воля господняя, благочестие, подвиг. Наоборот: хочется сподобиться и прикоснуться. К той, вдруг просветлённой и осиянной, душе.

— А где ж она?

— А тама. У меня в Ростове. Постится и молится. Царице Небесной, заступнице нашей.

Крыть — нечем. Можно, конечно, всё бросить, вскочить в лодку и ляп-ляп вёслами — побежать в Ростов. Но... а тут? А дела спешные государевы? А там? Поди, годовой карантин, монастырский Устав, местные свары-дрязги... Ни самому с экс поговорить, ни, тем более, оную к Манохе на беседу пригласить.

Вот был бы уже у Боголюбского свой женский монастырь под боком — сразу бы спросил:

— А почему не здесь? А ну-ка переведи сюда. Я тоже хочу... благочестия еёного восприять чуток.

Убежала бы она в Кучково — дружину бы послал. Это дела мирские, суетные.

— А! Итить ять! Злыдни! Воры! Изменники! Рубай их всех! В капусту.

Вынуть же инокиню из монастырского затвора против её и владыкиной воли... Нет, дружина, конечно, сбегает, Софочку притаранит. Правда, Владимирские гридни на такое дело... Но вокруг же полно половцев! Они ж — "поганые"! Кипчакам по женскому монастырю пройтись... Кто стоял — положат, кто лежал — растопырят. Прочих — закопают.

А вот что делать потом? Это ж грех, святотатство.

Помимо прямой ссоры с очень важным, сильным, близким по духу — "товарищ в борьбе", епископом Ростовским, помимо очевидного, потребного для того — личного отстранения от благодати и её носителя, от бога и его служителей, от матери-церкви и "царствия небесного", это ещё и дурной пример тем же ростовским боярам. Две узды — княжеская и епископская — едва удерживают их своеволие. Ослабнет одна — скинут и другую, боярство в разнос пойдёт. Тогда уже не десяток гридней посылать — войско на Ростов собирать придётся.

Да и с чего такой сыр-бор заводить?!

Явных улик "жонкиного нечестья" — нет. Скорее наоборот: постриг — свидетельство истинного о муже своём радения.

"Сменила платья дорогие парчовые — на рясу простую суконную, палаты княжеские — на келию убогую. Всё — веры православной нашей для, за ради исполнения обета своего, во спасение от мечей басурманских мужа, даденного. А ведь кабы не было жертвы сей, кабы не благочестие княгинино, так, поди, и нас всех — нечестивцы поганые побили бы, порезали".

Это уже точка зрения людей из вернувшегося войска.

Зачем эти заботы Феодору? — Ну вы спросили! Из самого простого — есть вклад в монастырь. При поступлении — само собой. И позднее по ряду поводов — подарки. Известны и методики по добровольному увеличению размера даримого.

"Слеза даже прошибла Патапа Максимыча.

— Сторублевой мало! — подумал он. — Игумен человек понимающий. По крайности сторублевую с двумя четвертными надо вкладу положить...

— Две сотенных надо, да к Христову празднику муки с маслом на братию послать.

Когда же наконец стал отец Михаил поминать усопших родителей Чапурина и перебрал их чуть не до седьмого колена, Патап Максимыч, как баба, расплакался и решил на обитель три сотни серебром дать и каждый год мукой с краснораменских мельниц снабжать ее. Таким раем, таким богоблагодатным жительством показался ему Красноярский скит, что, не будь жены да дочерей, так хоть век бы свековать у отца Михаила...

— Вот благочестие-то!.. Вот они, земные ангелы, небесные же человеки... А я-то, окаянный, еще выругал их непригожими словами!.. Прости, господи, мое согрешение!".

Речь в этом отрывке из Мельникова-Печерского идёт о "богоблагодатном" ските, где "земные ангелы" и "небесные человеки" печатают фальшивые ассигнации крайне низкого качества.

Опять же — дело благое. Помочь "старому другу" решить неназываемую проблему. От чего ещё более усилится государева благосклонность к делам епископовым.

И, об чём "ни-ни!" — "посадить его на крючок" — прибрать к себе в хозяйство самого главного свидетеля самой главной проблемы Залесья — "ублюдочности", "нечестия" сыновей Андрея.

Причём сама проблема не озвучивается. Феодор не говорит, даже — не намекает на свою информированность в части похождений Улиты. Иначе, при сказанных явно словах, Андрей будет действовать иначе. И даже епископская шапка не спасёт от "плахи с топорами".

— Княгиня, в волнении об тебе, княже, пребывая, восхотела к господу нашему душою устремиться. И я, раб божий Феодор, тому устремлению благому — не воспрепятствовал. Ибо хотение то — во благо. И её душе, и твоей, и земле нашей. И всей вере православной. Ибо есть ли в юдоли нашей, скорбно слёзной, иной путь для души человеческой, лучший, нежели монашество?

Сходные фрагменты, разной степени экспрессии, логичности, литературности и императивности — постоянно звучат в здешних церквах и в теремах. Эта идея — есть истина несомненная и необсуждаемая.

Напомню для знатоков: со следующего века и на столетия предсмертное пострижение в монашество станет нормой для всей русской аристократии. Александр Невский — из ближайших примеров. Хоть на полчаса, а в клобук. Ибо, по всеобщему убеждению, предсмертный постриг даёт гарантию спасения.

"Спасения" не от смерти — от посмертия.

Откуда Феодор мог узнать о "твой отец — не твой отец"? — Так все ж вокруг — православные! Истинно верующие и спасения душ своих грешных — непрестанно взыскующие. Для чего надобно покаяться.

Обрюхатить сестрицу и государыню, в очередь с братом... Грех зело страшен еси! Тут просто сотню Богородиц отчитать — не поможет. Тут надобно по святым местам пройтись, старцам поклониться, вклады богатые сделать, денег убогим да нищим раздать...

Мать Ивана Третьего, отравив свою невестку, немедленно покинула Москву и провела несколько последующих недель в достославных монастырях, замаливая грехи свои тяжкие. Получая отпущение и утешение. Отчего сии обители святые несколько... прибарахлились.

Согрешил — замарался. Покаялся — очистился. Покаяние, исповедь проводит священник. А уж тайна исповеди в нашей церкви... да ещё при таком архипастыре как "бешеный Федя".

Почему именно сейчас? — Не знаю. Есть детали, которых я не знаю, есть — которые знаю, но не понимаю. Например, оттенков отношений Софьи с её братьями-любовниками.

Но есть вещи очевидные.

"Два медведя в одной берлоге — не уживаются" — русское народное наблюдение. Многократно и разнообразно проверенное.

Залесье становится тесным для двоих "медведей" — для Андрея и Феодора.

Бряхимовский поход подвёл черту под одним периодом жизни Боголюбского и начал новый. По диалектике: переход количества в качество. Скачок.

Первые годы своего княжения Андрей обустраивал свою землю. Строил крепости, города, церкви. Во Владимире, Ростове, Ярославле... Строил свой город — Боголюбово.

Строил людей и систему управления ими. Именно здесь, в Боголюбово, впервые на Руси прозвучит, в эпизоде убийства Боголюбского, уже всем понятное слово — "дворянин".

Теперь множество проектов — "Золотые ворота", храм Покрова на Нерли... — заканчиваются. Вятшие — смирились с его властью, вера Христова — укрепилась и распространилась. Тишь, гладь, божья благодать... Рутина. Для кавалерийского командира, для "Бешеного Китая" — тоска. И тут такой подарок! Вылазка эмира Ибрагима. Не выравнивание, юстирование, оптимизация государственного механизма, а — бой, поход, атака! То, что он знает и умеет, чем и занимался большую часть своей жизни.

Дело, которое он понимает. Которое его возвеличивает. И собственно победой, и благоволением Богородицы. Он — "правильный", он — первый, он — избранный. "Избранный" — не электоратом, не собранием нотаблей — самой Царицей Небесной! Об этом, о разрешении души своей от давних, тяжких и смутных сомнений, пел и плясал князь Андрей перед иконой на Бряхимовском полчище.

А зачем ему тогда второй? Равный? Ведь "бешеный Федя" тоже абсолютно уверен, что он — "избранный", что на нём "благодать божья почиёт". Единожды сказанная фраза о двух солнцах над Русью — царе и патриархе — в 17 в. приведёт Никона в монастырское заточение. На "Святой Руси" нет пока самодержавия, нет абсолютизма. Но вот конкретно в Залесье...

Боголюбского часто по разным поводам вспоминают как "отца-основателя", как предтечу будущих самодержцев — русских царей.

Изменение внутренних самооценок Андрея и Феодора неизбежно должно менять и отношения между ними. Да и объективно — они рвут один и тот же ресурс, одну и ту же землю, одних и тех же людей. Прежде Феодор бил язычников и Андрей ему помогал, Андрей "нагибал" бояр, и Феодор его поддерживал. Оба достигли поставленных целей: бояре — "нагнуты", язычники — выбиты.

"Бойтесь желаний — они исполняются".

Исполнились. Что дальше?

Цели достигнуты — нужны новые. А они — разные.

Конфликт — неизбежен.

И Феодор, как более эмоционально чувствительный, или более хитрый, или более агрессивный, или более "безбашенный" — ловит момент длительного отсутствия князя Андрея и его людей в Боголюбово. Удостоверившись в победоносном исходе Бряхимовского похода, осознав неизбежные последствия, делает первый шаг в начинающейся новой игре, в новых взаимоотношениях князя и епископа.

Княгиня принимает постриг.

Дальше — храповик: уход из мира сего однозначно означает расторжение прежних, земных уз и обязательств. Андрей опять — холостой. И тут же — снова женатый. Год "отстоя"-вдовства требуется после физической смерти супруги. А тут... виртуальная. В смысле — духовная. С последующим возрождением, но уже в рясе и с короткой причёской.

Народ, правда, этой разницы между реалом и виртуалом — не понимает. И, промеж себя, оценивает и описывает:

— У нашего-то... старичок-то — не ветхий, стоит аж до звона.

И детально уточняет: что стоит и где звенит. Отнюдь не про колоколенку у церкви Покрова Богородицы.

Духовенство уточняет литературно:

— И обуяла его похоть ненасытная.

"Каждый судит в меру своей распущенности" — широко распространённая мудрость.

Сплетники жужжат, но — не криминал. Не типично, но на "Святой Руси" бывало: Мономах как-то женился через пару-тройку месяцев после похорон предыдущей жены.

Похоже, только Феодор мог сделать эту историю. Сыграв на опережение, он убрал из поля зрения Андрея "главный раздражитель" — Улиту. Стимулы для княжеского сыска — ослабели, возможности — уменьшились.

"С глаз долой — из сердца вон" — давняя народная мудрость про ограниченность фокуса интереса у мужчин.

Тогда Ану — просто затычка во внезапно образовавшемся пустом месте. Какая-то княгиня должна быть — ну, пусть эта будет.

Подозреваю, что Феодор и здесь руку приложил. Не-не-не! Не в том смысле, как вы подумали! Не к телу её, но к душе.

Окрестил владыко Ростовский юную черкешенку... э-э-э... Виноват — ясыню. И поучал её закону божьему, и обычаям православным, и образу благолепному, что для новоявленной княгини Суздальской — не знаемо, но весьма важно. А уж девчонке в чужой земле, среди гяуров рыкающих, "беспартийной", одинокой — наставник добрый, как глоток воды студёной в пустыне выжженной.

Так Феденька и ещё одну паутинку сплёл, ещё петельку на самовольство князя Андрея накинул.

"Ночная кукушка — всех перекукует" — русское, народное, многократно проверенное опытным путём, наблюдение.

Феденьке того и надобно: насосавшийся, как пиявка болотная, власти, денег, людей, епископ Ростовский алкает всё большего.

Через год будет он выгонять причт Успенского собора во Владимире, придёт и закроет ворота храма. Врата главного храма Суздальской земли. Которому, по давней воле князя Андрея, идёт десятая часть доходов князя. И чтобы такие деньжищи — да мимо епископского носа?!

Вот тогда князь Андрей, глядя на столь явное безобразие, под конвоем отправит Феодора в Киев, к ненавидящему буйного епископа митрополиту с присными. Где и случатся с Феодором разные неприятности. Включая отрубание руки и головы. О чём я уже докладывал, и чему сам лично — в части указанной формы казни, но не описанному своеволию его и непотребствам изрекаемым — не верю.

А ведь до той поры многие злодейства — епископу с рук сходили. Ведь и людей сжигал заживо, и к воротам домов гвоздями приколачивал, и глаза выкалывал. Отнимал имения, разорял семейства. Только не долетали до князя Андрея народные стоны да плачи, гасли да слабели, терялись да забалтывались они в княжьем тереме, в Боголюбово. Княжескими слугами да приближёнными. Следовавшим не нуждам народным, но воле епископа Ростовского.

* * *

Конфликт придворных партий есть для государя — из важнейших источников получения достоверной информации. Пока слуги гадят друг другу на головы, из этого... помёта можно и правду узнать. А вот коли они спелись...

Однажды, в Париже, на балу у министра иностранных дел, аристократа и фрондёра Талейрана, появился вдруг министр дел внутренних, плебей и бюрократ Фуше. Часть гостей, услышав о прибытии такого гостя, мгновенно ретировались. Вспомнив внезапно, что они пребывают в "национальном розыске". Хозяин же ласково принял гостя и имел с ним дружескую беседу тет-а-тет прямо посреди многолюдного собрания.

И — всё.

И беседа была чисто светской. Типа: "Здоров ли твой скот? А как с видами на удой, приплод и урожай?". И никаких особых действий министров не воспоследовало.

Но Наполеон, узнав об этом эпизоде, немедленно оставил армию и поскакал в Париж, загоняя лошадей. Если уж эта парочка осмелилась продемонстрировать "душевную приязнь", то никакое австрийское или прусское войско не сравнимо с возникшей опасностью — опасностью "согласия" в ближайшем окружении.

* * *

В Боголюбово одна "партия" давно уже была епископская. Кто — уверовавший, кто — прикормленный. Но прежде была то — одна сила. Теперь к ней и другие "партии" добавились. Коалиция, однако. Врут хором — синхронно и синфазно. Фиг просечёшь.

Вторая придворная партия — Кучковичи. Они епископову руку крепко держат. За то, что Улиту прибрал по-умному — в благодарность. За то, что Улита в Ростове живёт, как топор палаческий над их шеями висит — из опасения.

Третья партия, сперва — слабенькая, ничтожная, но быстро разросшаяся — княгинина. Тоже Феодору кланяется. Снова: за ласку да за наставления в первые дни, за венчание с князем — в благодарность. За силу властную, за страх свой пред главным шаманом православным — в опасение.

Хотя, как я подозреваю, у Ану есть ещё одно свойство. Видимое со стороны и важное для Андрея — она беременна. Была.

Вспомним Фамусова:

"Пиши в четверг, одно уж к одному,

А может в пятницу, а может и в субботу,

Я должен у вдовы, у докторши, крестить.

Она не родила, но по расчету

По моему: должна родить".

По расчёту — уже. В середине марта. Должна была родить мальчика. Переходила малость.

25 марта, за 9 месяцев до Рождества Христова — Благовещенье Богородицы.

"Взбра?нной Воево?д? поб?ди?тельная,

я?ко изба?вльшеся от злыхъ,

благода?рственная воспису?емъ Ти раби? Твои, Богоро?дице,

но яко иму?щая держа?ву непоб?ди?мую,

от вся?кихъ насъ б?дъ свободи?,

да зове?мъ Ти:

Ра?дуйся, Нев?сто Ненев?стная!".

Князь напевал кондак праздника, наблюдал за омыванием иконы, и, волнуясь об исходе родов у молоденькой княгини, послал ей воду от иконы:

"Она же вкуси воды тоя и роди детя здраво, и сама бысть здрава томъ часе молитвами Святыа Богородица"

После чего основное моё утверждение в Янине, чем я его и "сдвинул", выглядит для Андрея — "диавольским обманом". А сам я — "злодеем искушённым и закоренелым". Коего надобно... адекватно. Эпохе средневековой и винам воровским.

Э-эх, давненько не гуляли по телу моему белому — веники горящие!

Больше скажу — никогда. И начинать — не хочется. А у Манохи там ещё много чего есть...

Так. Стоп. Хватит умственным мазохизмом заниматься! Нефиг представлять себе... например — перебитие суставов конечностей. Моих, факеншит, рук и ног!

Спокойно. "Ещё не вечер".

А сбежать нельзя — "позади Москва". Тьфу, блин! Всеволжск.

* * *

Глава 399

Мы пришли к Боголюбову уже под утро. Ночка была... та ещё. Нет, с направлением ветра я угадал. За Ярополчем Клязьма развернулась прямо на север. И мы, так это лихо, перебрасывая гики, ловя ноки и крепя фалы, короткими галсами... Как большие!

Два раза сели на мель. Только снялись, в суетне и горячке некорректно выполнили поворот фордевинд. С полным ветром! Вместо нормальной двухшаговки! Поторопились... Чуть не поубивало. Капитан у нас стал после этого — "сильно отсендиным". Посылали его... Пришлось унять ребят — опыта у всех мало. Но у него — больше всех. Нечего ребёнка так лаять.

От устья Тезы река вернулась к преимущественно широтному направлению. Ветер нам вполне подходит. Луна светит. И мы огромным белым бесшумным призраком... в десять метров ростом... по ночной реке... Сколько влюблённых парней после той нашей ночной пробежки — на берегах штаны отстирывало...

В полной темноте проскочили устье Нерли. Умно князь Андрей храм поставил: самого устья и не видать в темноте. А храм Покрова — как огонь маячный — столбом белым.

Наконец, пришвартовались. Дальше, вроде бы, селение какое-то. Слободы Боголюбовские?

Прикол в том, что я не знаю — где тут что. Даже — где моего Лазаря подворье.

Команду — отдыхать.

С Салманом — иначе нельзя, запинают прохожие малолеток.

Николай с приказчиком — со мной. Войдём в город — пойдут искать Лазаря.

И мы с Суханом — князю кланяться.

О-ох... Как-то оно...

"Двум смертям — не бывать, а одной — не миновать" — верю. Но вот нынче... мне и одной-то... по ноздри.

* * *

Хорошее место Богородица князю Андрею указала: обрывистое плоскогорье на левом берегу Клязьмы в 10 верстах от Владимира. Река прижимается к одной стороне этой возвышенности. Ниже, до устья Нерли — низкие, мокрые луга, выше — аналогично. С третьей, напольной стороны — рвы метров в 5-7 глубины и валы такой же высоты. Поверху — пятиметровые дубовые стены.

Это — пока. После вокняжения в Киеве, "приняв шапку Мономаха", Великий Князь сильно перестроит свой город, ставший столицей "Святой Руси". Деревянные стены будут заменены белокаменными, как нынче стоит сам замок — детинец.

"Град белокаменный" — это не с Москвы, это — отсюда.

Хорошо Роман Бердов пишет, прям про меня:

"Вдоль по берегу быстрой реченьки

Буйну голову несли плеченьки.

Раззудись плечо, с силы тягостно,

Зная, что почём — жизнь безрадостна.

По течению или против ли

Паруса несли мимо отмели.

Вижу — град большой белокаменный.

Правил я хмельной, неприкаянный.

Правил я хмельной и доправился.

И с пустой сумой я направился

Погулять, попить, от безделия,

Хоть чуть-чуть продлить хмель, веселие.

И распятый мне указал перстом,

Убирайся, мол, отыщи свой дом.

И помчался я проулками тёмными

От душ с лицами искажёнными.

Ох, не помню я, как и добежал

И без сил почти в лодку я упал.

Толь под парусом, толь на вёслах ли

Я умчался прочь мимо отмели".

Я б... "умчался прочь". Быстренько и без всяких смущений. Тут и "распятый" придорожным указателем — ни к чему, тут "пальцы в растопырку" — без надобности. Но — нельзя.

Факеншит же уелбантуренный! Как же я сам себя в такую западню загнал?! Ведь всё хотел как лучше... а получилось — как всегда.

"Благими намерениями вымощена дорога в ад". В моём случае — под Манохин кнут.

* * *

И здоровый же городок это Боголюбово! Немногим меньше Владимира. Понятно же: где власть — там и деньги. А народ на денюжку — как мухи на...

Без приключений не обошлось: идя в темноте по реке, мы проскочили столицу. Мда. А что поделаешь? Подсветки нет, звёзды на башнях не сияют, стражники не тормозят. Хрень какая-то тёмная по краю холма чернеет. Пока разглядел да сообразил...

Не, "так жить нельзя", надо мне у себя какой-нибудь... "фарос" уелбантурить.

Не в смысле, где первый и он же — последний президент, а по Александрийски: 120-130 метров высотой. Чтобы вёрст на 50-80 видать было. Чтобы всякие... — мимо не проскакивали.

Причаливая выше города, впёрлись в какие-то кусты. Швербот с поднятыми шверцами и рулём может и на крыльцо въехать. Вода-то высоко стоит. Тут у них где-то... типа пристани должно быть. Рассветёт — погляжу. А пока скинули сходни на берег и выбрались на луг.

Мокрый тёмный луг. Ночь. Половодье. Чернеет что-то слева. Доброе село? Сунгирево селище? — Пригород какой-то. Ну и ладно. А мы вправо приняли. Так по лугу и потопали. "В общем направлении на...".

* * *

По китайски "Na" — завод, "Huj" — свет. Делегация из России приезжает на завод светотехнических приборов в Сычуани, все мужики немедленно выскакивают из автобуса и бегут фотографироваться к логотипу фирмы.

— Наконец-то! Мы добрались!

— Куда?!

— Туда! Куда нас всех всю жизнь посылали!

На Клязьме — не Китай. Но по моим ощущениям... "Правильным путём идёте, товарищи".

* * *

Хорошо — далеко обходить не пришлось. С луга полезли по дороге в горку и вышли к западным воротам. Другие — северные ворота — с середины напольной стороны. А сами стены — километра в полтора длиной. Для сравнения: у Суздаля деревянные стены — 1.4 км. Есть ещё и восточные — "пристанские". Но мы мимо них в темноте проскочили.

Ворота городские закрыты, но уже светает. У ворот народ толпится, поджидает-разговаривает: когда ж эти сони ленивые — пузень через ремезень чесать перестанут, народ христианский — в город пустят?

— Эй, воротники, люди добрые, а что ж вы честнОму народу воротцы-то не распахиваете?

— Не велено. Пока солнце не взошло — не положено.

Факеншит! Ворота — западные. Поставлены низко — в устье оврага, по которому дорога идёт. А солнце, как известно, встаёт на востоке.

— Эй, дядя, а сколь стоит сгонять вашего младшенького на верхотуру, на башенку? Чтобы глянул малец — взошло уже солнце ясное, аль ещё поспать можно?

— Э... ну...

— Двух ногат хватит? Тебе одну — за слово, другую ему — за ножками шевеление да на восток поглядение.

Пустили. Сделал народу русскому облегчение. И не дорого.

* * *

А городок-то не прост. В середине — два оврага, один — на юго-восток, другой — на юго-запад. По ним, в глубине — улицы идут. Интересно как сделано: в нижних концах оврагов — городская стена и ворота. Ворота в оврагах зовут "мокрыми". Восточные — "Пристанские" или "Волжские", западные — "Луговые" или "Владимирские".

За "Луговыми" — луг под стенкой возвышенности, на которой стоит город. За лугом — поселение и пристань. За "Пристанскими" — только пристань. В ограниченном береговыми обрывами пространстве. Пока половодье — подойти только с воды. Под стрелы со стен на обрывах. Да и когда вода спадёт — бегать под обрывом по узкому пляжику... Это мы в Янине проходили.

С севера — "Северные" или "Сухие". Там и рвы, и валы в полный профиль.

Посередине городка, где все три дороги от трёх ворот сходятся, деревянный мост через общий исток оврагов. Чуть что — поставил стражу или спалил. И три четверти горожан к последней четверти, где княжеское подворье — фиг доберутся.

Мы идём с запада вверх по оврагу до этого моста. Поднимаемся наверх, на главную улицу городка. Она ведёт прямо, от северных ворот, через мост, к детинцу, по биссектрисе четвертушки круга, которую и образует плоская возвышенность, на которой стоит Боголюбово. Но к княжескому двору по прямой — не пройти. В конце улицы — площадь и поворот под прямым углом.

Множество средневековых городов строится концентрически: главный — сидит в самой серёдке. Другой подход: самый главный — на самом защищённым краю. Так и у Андрея: двор посажен на локальный выступ берегового обрыва. С двух сторон — Клязьма. С третьей, прямо под стенами княжеского двора — юго-восточный овраг. В самом его глубоком месте. И только с запада — площадь, ворота, церковь.

"...стены дворца на значительном протяжении одновременно являлись и крепостными стенами княжеского двора, т.е. двор фактически представлял собой не огороженную территорию, а укрепленный комплекс зданий... Во времена Боголюбского по аналогичным принципам строились многие немецкие и североитальянские "бурги"...

Перебирая сочинения маститых историков о городах русских, о раскопанных 1300 селищах, раз за разом натыкался на фразы: "исключая Боголюбово", "если не считать Боголюбовский замок".

Уникально. Почему? Рельеф — типичен. А вот постройка... О масонах от Барбароссы — я уже... Их трудов здесь немало.

Масоны — да. Мастера, умельцы. Но должен быть человек, который захотел, сделал выбор в их пользу, а не своих, по византийскому канону выученных. Этих масонов притащил, кормил-обеспечивал, хотя — "еретики второго рода", одобрил их проект — уникальный, "нерусский". "Проект", который постоянно "исключая" из всего остального в те века на "Святой Руси" построенного. Принять вот такой результат, жить в нём.

Дело не только во власти, в деньгах, но и в решимости — "хочу сделать новое", прежде на "Святой Руси" невиданное.

Позвать масонов могли многие, а Боголюбово сделать — посмел только один — князь Андрей.

На площади слева — стена самого замка. Тут уже ворота открыты, пока дошли — солнышко встало.

Вот это да! Белокаменный город!

"Град обречённый". Грады. Белый, коричневые, серые, зелёные, красные... Две трети русских городов будут уничтожены в Бытыевом нашествии. Половину из них — более не отстроят. Боголюбову повезёт, жизнь, всё-таки, вернётся.

О! Вот же...! А эти ворота я когда-то видел! В 21 веке. Но не такими. А рядом, в стык с воротами — церковь. Храм Рождества Богородицы.

"И постави ей храм на реце Клязме, две церкви каменны во имя святыя Богородица".

Вот эта — первая. Кажется, вообще первая каменная постройка в этих местах. Ворота пристраивали уже позже, без связки стен. Арка с надвратным переходом "приложена" к стене церкви.

Второй храм из цитаты — свеженький, прошлого года освящения — Покрова на Нерли.

С другой стороны ворот — лестничная башня. Пока маленькая, в один ярус. Потом-то и второй поставят.

Уж не в этом ли помещении его и убьют? "Круглым в плане и имеющим спиралевидную систему сводов над винтовой лестницей". Это та самая лестница, под которой он прятался?

Боголюбского — убьют свои. Город сожгут монголы Батыя. Потом будут громить разные рязанцы и татары, перестраивать всякие епископы и наркомы. Будет женский Боголюбский монастырь Рождества Богородицы. А вот эта башенка сохранится. На неё посадят сверху высоченную звонницу с шатровой крышей.

Между церковью и башней поверху стен над воротами — каменный переход. По нему, не выходя во двор, будет приходить ночами князь Андрей в запертую церковь. Будет сам зажигать малые лампады и молиться в одиночестве перед своей чудотворной иконой.

— Смилуйся Царица Небесная! Сделай чудо — дай мне сил! Дабы унять русский народ, дабы погасить крамолы да неурядицы, дабы устроить "Святую Русь" разумно да праведно.

Ну, дядя, ты и сказанул! На такие чудеса и у Пресвятой Девы силов не достанет.

Интересно: и в башне, и в переходе, и в церкви — наружу, на запад — щелевые окна-бойницы. Говорят — стрельницы. А во двор, на восток — нормальные, "гражданские", трёхчастные.

Западный фасад храма входит в комплекс укреплений княжеского двора. Делать из церкви ДОТ — постоянная манера в Средневековье. И на Востоке, и на Западе. Про непробиваемую мечеть в Булгаре Великом я уже...

И — белые стены! С востока, с восходящего солнца — аж сияют!

Древние египтяне любили показывать иноземцам свои пирамиды. За десятки вёрст видели путешественники стоящие над пустыней вертикальные столбы света, отражаемого полированными плитами обшивки гробниц фараонов.

Но там-то — юг, там люди к яркому свету — привычные. А здесь, в мягком освещении Руси Залесской, где и ярких-то красок нет, где всё спокойное, приглушённое... Это сияние — как чудо небесное!

То-то Даниил Заточник говорит о Боголюбове, как о символе счастья:

"Зане, господине, кому Боголюбиво, а мне горе лютое".

А поковырять? Это "счастье"... Мне ж интересно...

"...стены Боголюбовского детинца сложены в полубутовой технике из крупных блоков белого камня на известковом растворе с примесью древесного угля. Блоки обработаны несколько более грубо, чем стеновые камни домонгольских храмов Северо-Восточной Руси, но все равно достаточно "чисто".

...сооружение белокаменных укреплений заняло три строительных сезона".

Мда... Шустро работали предки. И качественно. Восемь веков прошло, а не только археологам осталось поковырять, но и туристам — посмотреть.

Надо Альфу рассказать. Насчёт "примеси древесного угля". Уголь у меня "реакторы" дают — пусть попробуют. Фигня! Надо скорее на цемент переходить. Опять не так! Портланд делать — не потяну. Там такая энерговооружённость нужна! Роман-цемент? Глину с известью? Или с гипсом как-то замутить...?

Стоп. Прежде всего — надо вернуться. Отсюда. Живым.

Как у хоббита: "Туда и обратно". У меня — пока "туда". Не выйдешь, пока не войдёшь.

Сделай шаг, Ванюша. Первый шаг "туда", чтобы была хоть надежда на "обратно".

* * *

Все на меня смотрят: у ворот между церковью и башенкой — стража стоит. Ну что, прото-турист Ванечка, понесли головушку плешивую под топор занесённый?

"Тут на милость не надейся -

Стиснуть зубы, да терпеть!

Сколь веревочка ни вейся -

Все равно совьёшься в плеть!".

"Це ще треба подивитися".

Терпёж — не мой конёк. Посему — расцепляем зубы:

— Господин десятник княжьей дружины, мне надлежит быть к господину светлому князю Суждальскому, Андрею свет Юрьевичу. Спешно. Я — Иван сын Акимов, Воевода Всеволжский. Он меня ждёт.

Ни слова неправды. Ждёт. Аж от злобы трусится. Я так предполагаю.

Согласно "Указу о высылке со ссылкой..." мне на Русь являться нельзя. Кроме как по призыву Суждальского князя Андрея Юрьевича.

Призыв был? — Чувствую, что был. И — не простой, а — матерный. "Серденько моё так вещует".

Нет, гонцов, грамоток — не присылалось. Но это ж не единственно возможные способы передачи призывов! Как насчёт радиосвязи? Или — "мерцания светил"? У нас с Андреем — связь астральная. Или — ментальная? А может — эфирная? Как эфира нюхнул, так сразу и почувствовал. Призыв княжеский. Весенний-осенний, всесезонный-всепогодный. Как от военкома. И явился исключительно и незамедлительно прямо к источнику. Вопля призывного. Ментально-астрально-матерного. А не куда ещё, куда мне — нельзя. А ежели ошибся, ежели вы меня не звали, то... то "пробачьте, будь ласка". Сбой при передаче, ложное срабатывание. Позвольте откланяться и незамедлительно удалиться. К едрене фене. В смысле: к месту несения. И продолжению... несения, исполнения и пребывания.

Вот так бы стражники меня сразу к князю и пустили... Но — "с людьми жить — по волчьи выть". В смысле — иметь репутацию.

— О! Во! Ну них... Дык... "Княжья смерть"! Ну дела... И как же ты... эта вот?

— После. Сперва — пошли мальца к князю. А лучше — пусти-ка меня с ним вместе. Для — от долгого ожидания господина своего избавления.

Спутников моих пришлось на площади оставить, но самого — пустили за ворота.

* * *

Круто Андрей Юрьевич в своём дому обустроился.

Площадь в княжеском "бурге" вымощена каменными плитами с желобами-водостоками, на ней — восьмиколонный киворий над чашей.

По гречески — киворий, по мне — беседка. Специализированная — "кремлёвка" к Богородице. Она тут непрерывно приём ведёт. 24/7. Без выходных, праздничных и отпускных. В форме отдельно стоящего столпа, увенчанного "четырехликой капителью". Ею и в моё время можно полюбоваться в боголюбовской экспозиции Владимиро-Суздальского музея-заповедника.

На кой чёрт этой женщине четыре морды лица сделали? Ой, виноват! Врага рода человеческого помянул.

Но правда же! Не надо тут никакого Непала с брахманизмом! К чему нам в Боголюбово всякие... не-палки и не-пальцы? А то сразу начинают:

"Четырехликая рудракша является символом четырех Вед. Владелец этой рудракши никогда не потерпит поражения и будет твердым в своих словах; она нейтрализует склонность к лени и проблемы со снами (кошмары, бессонница и т.д.)... Отрубленная голова с четырьмя ликами, голова Брахмы, бога творения... Как атрибут в левой руке мудрости буддийских божеств символизирует развитие альтруизма через четыре безмерных — сострадание, любовь, сорадование и равность".

Не надо Марию Иоакимовну связывать с извращенцем и кровосмесителем Брахмой!

Причина четырёхликости проста. Матерь Божья — многостаночница. К ней прикладываются. Постоянно и многократно. Без отпусков для поправки здоровья и праздников по случаю взятия Бастилии. Что и объясняет плохую сохранность ликов, хоть и вырезанных из высококачественного камня, способного эффективно противостоять "обычному" выветриванию. Плохо сохранились все четыре лика — в течение нескольких столетий "прикладывались" со всех сторон. Я ж говорю: "станков" — много.

Залюбили люди православные Царицу Небесную. До полного истирания и потери человеческого вида.

Ещё бы: по местной легенде ещё и в XIX в. верующие "грызли" этот каменный блок в целях исцеления от зубной боли.

Отгрызть нос у Богородицы, укусить Пресвятую Деву за щёчку... Есть в христианстве что-то от каннибализма с элементами эротических игр...

А за спиной у меня сама церковка. И как оно изнутри? Хоть от дверей глянуть.

Мне после "божьего поля" в Мологе — от церквей освобождение на 18 лет.

Посыльный косится — я шапку не снимаю, "лба не перекрестил".

Малой, сделай морду проще, я ещё с Киева помню, как мы с Днепра на гору лезли. Юлька с возчиком на всё подряд крестились, а мне пришлось лошадку на себе тащить. А то б затоптали да кнутами застегали.

Церковка — хороша. Храм четырехстолпный, трехапсидный, вытянут с запада на восток (длина — 13 м, ширина — 10). Сторона подкупольного квадрата — 4.5. Столпы — не крестчатые, а круглые. Одноглавый, как на Нерли стоит. Цоколь — с аттическим профилем. Базы колонн тоже украшены аттическим профилем и имеют угловые "рога-грифы" ("когти"). Аналогичные "когти" — в романских и готических храмах Западной Европы. Про масонов я уже...

Внутри — хоры. "Полати" называются. Оттуда не-православные гости Боголюбского могли "видеть истинное христианство и креститься". Что они с испугу и делали непрерывно: высота хоров больше 7 метров. Как здешние равнинные люди на высоту реагируют — я уже... Такой... высотный элемент прозелитизма князя Андрея.

Вышгородский священник Микула писал о роскошном убранстве храма: о золотых полах, окованных золотом порталах и дверях. Ну, типа — да. Только не золото — медь. Как, кстати, стоит и медная крыша на самом здании дворца. Не такая уж редкость на "Святой Руси" — во Вщиже Магог для своей жены, дочери Андрея, тоже терем с медной крышей построил.

Церковка — хороша. Невелика, соразмерна и изукрашена умно. Элегантна. И сам дворик у Андрея небольшой и весьма, по-аристократически, сдержанный.

Церкви — "золото" медного типа, князю — белый "мрамор" известнякового состава. Чистенько, аккуратненько, без цыганщины. Размерчик скромненький: восемь соток — не больше. Советский огород с третью. У бояр в Новгороде — вдвое больше.

А на что государю самого большого русского княжества — велик двор? Перед гостями хвастаться? — Так они, пока сюда доехали, про размер Андреев — уже всё поняли.

На Руси — "размер имеет значение". А вот какое именно значение он имеет...? — Возможны варианты.

От ворот по левой стороне, за церковью — служебные постройки.

Оп-па... А вот и нет. Снова Андрей не по-русски сделал.

В любом нормальном подворье — бОльшую часть территории занимают скоты, а не люди. Коровки, лошадки, овечки, птички... навоз, помёт, корма, сенцо... Так — везде. Но не здесь.

Двухэтажные строения, образующие большую часть стен детинца, сделаны каменными. Двор — мощён белым камнем. Места просто мало. И почти все службы — и скотские, и ремесленные — вынесены в город, за стены самого замка. Внутри — только необходимая прислуга, которая на белокаменный двор гадить точно не будет, малая охрана и склады. Тут ещё подземелья должны быть — рельеф способствует. Да и ломились же убийцы Боголюбского в какие-то винные погреба.

По правой стороне — сам белокаменный дворец. Ни на что на "Святой Руси" не похожий. И из-за каменных блоков, которые его слагают — как же они его зимой-то протапливают? — и из-за этажности. Обычный русский терем — трёхэтажный, с башенками, с внешними переходами, с закрытыми и открытыми галереями, разной высоты, с разнообразием фактуры и раскраски стен и крыши. А этот — просто ровный двухэтажный.

* * *

Красота! Больше скажу — лепота. И где-то даже — благорастворение.

Раннее утро, солнышко встаёт, белые стены — душу радуют, над медной крышей — будто огонь стоит, на белом каменном, уже согретом со всех сторон, дворе — тепло, ветерок от реки свежий, чуть с примесью ладана из церковки, дерьмом не несёт, девки теремные со слугой на высоком крыльце болтают, пересмеиваются... Хорошо. Живи и радуйся.

А мне нынче с Боголюбским разговаривать... В такое славное утро... Может — и до смерти.

"Я коней напою, я куплет допою.

Хоть немного еще постою на краю..."

Как-то мне... торопиться не хочется.

А, фигня. "Перед смертью — не надышишься" — русское народное наблюдение. Многократно проверенное в нашем народе личным опытом.

"Ты об этом не жалей, не жалей,-

Что тебе отсрочка!

А на веревочке твоей

Нет ни узелочка".

Нет "узелочка"? — Поглядим. Не найдём — сделаем. Не зовут? — Сам пойду.

"Кто первым встал — того и тапки" — русская народная, многократно и повсеместно...

Тогда... Тогда — "Отдавайте мне мои сапоги-скороходы!". Ивашка-попадашка ни свет, ни заря явивши, не запыливши...

Стоп! Не "Ивашка" — "Зверь Лютый"! "Иванец — всем звиздец!". У крыльца княжеского стоит, в воротА стучит!

"Открывайте погреба!

Гуляет нынче голытьба!".

"Незваный гость хуже татарина". Ща сами увидите — насколько хуже!

— Эй, парень. Сбегай-ка к светлому князю, да спроси: не желает ли его милость с Воеводой Всеволжским об делах перемолвиться? Ныне немедля. Ну... или когда в иное удобное ему время.

Последняя фраза... Честно — труханул я немелко. Но поздно: парень открыл-закрыл рот. И убежал.

Вот прямо так и потрёхал. Что для слуги, ошивающемуся на крыльце — нетипично. Если только хозяин не дал заблаговременно инструкций. Или выразил мнение, позволяющее даже остолопу прикрылечному составить суждение однозначное.

Девки постояли с открытыми ртами. Потом резко покраснели и убежали.

— Их светло-княжеская милость... велел велеть... просить... звать немедля... со всемерным поспешанием... прямиком... ну... туда... где... вот...

* * *

Как я подозреваю, в княжеских апартаментах случился некий аналог известного диалога про Штирлица:

— Штирлиц идёт по коридору.

— По какому коридору?

— По нашему. Штирлиц идёт по нашему коридору.

— А куда он идёт?

Штатный ответ: "В наш туалет. У нас в гестапо — самый лучший туалет во всём Третьем Рейхе" — пропускаю.

* * *

Я нервно хихикал про себя, глядя как слуга пытается одновременно оказаться и спереди, чтобы указывать дорогу, и сзади, поскольку впереди ходить простолюдину не положено.

Андрей встретил меня сидя, в окружении трёх или четырёх советников. По виду бояр можно было предположить, что их только что выдернули... из разных мест. Отхожих, интимных, молитвенных, спальных, едальных... ряд эпитетов продолжите сами.

"Глаз не продрал" — русское народное описание.

Так и лупают на меня своими... не продранными. А вот присутствие, на заднем фоне, хана Асадука и ещё пары половцев с саблями, позволяет оценить меру обеспокоенности государя. Что-то светоч наш и, так сказать, столп всея всего — малость задёргавши.

— Княже! Чтоб тебе не хворать долгие лета! Испрашиваю твоего дозволения дабы рассказать о делах моих да просить помощи.

Несколько потрясённый Андрей непонимающе спросил:

— Помощи? В чём тебе помощь моя надобна?

Я вытащил из полевой сумки на поясе лист бумаги, откашлялся и громко провозгласил:

— А имеем мы великую нужду в тканях разных. А особливо в льняных, и посконных, и шерстяных. А надобно нам их всех в полотняных штуках по тысяче. А всего три тыщи штук.

Я могу запросить и десять тысяч. Если даст, то не по моей нужде, а по своим возможностям. Очень сильно скорректированным "уважением ко мне" и другими, отнюдь не ткацкими резонами. Если вообще даст. В смысле — тканей, а не топором по шее.

Ткань мерят в штуках. Штуки для разного материала — разной длины. Штука полотна — 48 локтей. Почему локтями, а не аршинами? — Потому что "аршин" — пока только в Персии, на "Святой Руси" такой зверь — ещё не завёлся. У нас нынче есть "Николина мера" — её и прикладываем.

Моя манера начинать знакомство с "народными массами" усиленной санобработкой, приводит к закономерному результату — дефициту тканей. Своих мы ещё не делаем, взятое на туземцах... Часть — просто гнильё, часть — никогда в стирке и прожарке не бывала — такую усадку даёт!

Вот почему я битых "унжамерен" после "Ледового побоища" из подштанников вытряхивал. Но не каждый же день такое удовольствие бывает — богачество порточное приваливает!

— Т-а-ак... А пойдём-ка мы с тобой, мил дружок Ванечка, прогуляемся. Дело-то серьёзное, штук-то у тебя множество... Надобно в тишине обговорить-обдумать.

Когда Бешеный Китай вдруг называет вас "мил дружок" — это... бечь надо немедленно!

Но я же зачем-то сюда пришёл?!

Насчёт "штук у тебя"... Это он пошутил? Или — подколол? Похоже — съязвил. Многозначно.

Естественно, я выразил полную, безграничную и абсолютную готовность. Прогуляться со светлым князем хоть — куда. Хоть — зачем, хоть — в... хоть — на... Хоть — из-за-по-над... А так же — "с" и "от". Или — into. Ежели — вдруг.

Андрей, не оглядываясь на меня, двинулся куда-то вглубь комнаты. Там открылась низенькая, даже для него дверца, и мы, с парой половцев за мной следом, стараясь не расшибить головы об эти... факеншит! — притолоки и своды, двинулись какими-то неосвещёнными переходами на прогулку.

Такой, знаете ли, секретно-подземный плезир. Без бульвара, но с дефиляжем. И променадом в три погибели. Причём они думают, что все три — мои.

Ха-ха. Предки, блин. Попытаться заелдырить — можете. А вот уелбантурить — вряд ли.

Андрей шёл впереди, следом за слугой с огарком свечи, сзади мне дышал в шею луком хан Асадук.

Почему-то мне не нравилось происходящее. Почему Андрей не вышел на двор, не повёл меня поверху? И эта его походка... Шарк-шарк... Это знаменитая кавалерийская походка как у Понтия Пилата перед казнью его собеседника, или уже просто старческое?

Как же он, бедненький, в этих... катакомбах? Я-то вообще — не разгибаясь. Но ведь и ему приходится, а с его больными позвонками...

Глава 400

Тут мы вышли в какой-то, худо освещённый коптилкой, закуток. В котором была деревянная дверь. Даже на вид она внушала душевное уважение и интуитивное опасение.

Общий пейзаж настоятельно требовал слогана: "Оставь надежду всяк сюда входящий". А так же — впихиваемый, всовываемый и вносимый.

Андрей стукнул в дверь, открылась окошечко, высунулась морда.

Ну и морда...! Где они такие берут? Или — боже мой! — сами делают?!!

Типа как на конкурсе в начале "Собора Парижской богоматери". На первое место... не уверен. Но в числе призёров — был бы обязательно.

Андрей повернулся ко мне и приказал:

— Пояс с мечами сними. Дальше с оружием нельзя. Вон лавка — оставь. Не боись — не украдут. У меня — воры долго не живут.

Злобный его вид, прозвучавшая многозначность в слове "вор" — меня несколько встряхнули.

— С превеликим удовольствием, распресветлый князь Андрей Юрьевич. Только — после вас.

Опять из меня русская классика выпирает. Но, как Манилов с Чичиковым, пихаясь животами и истекая деликатностью, мы с Андреем в эту дверь точно не полезем. Хотя бы потому, что её шире распахнуть можно.

Моя глупость — жалкая попытка трепыхаться, ерепениться, артачиться, кобениться и гонориться в такой ситуации... вызвала у него кривую усмешку. Он развязал пояс с мечом и положил на скамью. Под его насмешливо-злым взглядом я скинул с плеч портупею с "огрызками" и пристроил рядом с "мечом Святого Бориса".

— А хорошо они рядом смотрятся. Как родные.

Сдерзил я. Нервничаю.

Андрей хмыкнул, за спиной успокоенно выдохнули луком ухватившиеся, было, за рукояти саблей кипчаки.

Дверь противно заскрипела, приоткрылась, и, призывно махнув мне рукой, Андрей шагнул внутрь. Я — последовал.

"Веди, Будённый, нас смелее в бой!

Пусть гром гремит,

Пускай пожар кругом, пожар кругом.

Мы беззаветные герои все,

И вся-то наша жизнь есть борьба.

Будённый — наш братишка,

С нами весь народ.

Приказ — голов не вешать

И глядеть вперёд!".

Голов — не вешаю. Все одну. Ибо — не на что. Пока. Вперёд — гляжу. Хотя — темно.

По хорошему, мне надо было бы уже визжать на три голоса, заниматься энурезом и плакать от страха. Ползать на коленях, целоваться в засос с его сапогами и просить о милости.

Точнее — по хорошему мне вообще не следовало сюда, в Боголюбово — являться. И в Русь Залесскую — совсем. А ещё лучше — во всю "Святую Русь" — не попадать. Не попадировать, не попандопулировать и не вляпываться. Однозначно, абсолютно и... и аксиоматично.

Вот же закон жизни: блуданул неподумавши, ступил по кривой дорожке, прокатился мимо Кащенки "утром раненько" и... "и меня два красивых охранника...".

Виноват: и ступаю теперь след в след за князем Андреем Боголюбским. Причём не по "кривой дорожке" — это-то фигня! Топаю по подземелью самого известного палача русского средневековья — Манохи.

Единственный сравнимый персонаж — Малюта Скуратов. Его, кстати, тоже послом посылали. Тоже из Залесья на Юг. И тоже... "не преуспел".

"Там некогда гулял и я

Но север вреден для меня".

А для "малют" — вреден юг? Так, может, собрать вместе всех таких... мастеров заплечных дел и декламаторов расстрельных статей... в одну стаю... вслед гусям-лебедям? И пусть их там... болотная лихорадка с таковой же малярией... без нашего участия в качестве демонстрационного материала? А? Мы ж и сами себя вполне...

"Пусть жизнь сама таких как мы накажет строго.

Тут мы согласны, скажи Серёга".

Лучше — "сама". А не разными... "малютами".

Увы-увы, здесь как с динозаврами на Бродвее — фифти-фифти — или встретишь "малюту", или — нет. Мне... не в ту половину попал.

В довольно широком подземном проходе, по которому мы шли, из какого-то отнорка появился и сам хозяин здешних мест. В неподпоясанной рубахе на выпуск, с блестящим от пота лбом, то ли — чаи гоняет, то ли — терпил пытает, с густой чёрной бородой, он производил... яркое впечатление. Спокойно, отнюдь не подобострастно, поклонился князю. Поздоровался и поинтересовался. Без притопов-прихлопов сразу — конкретикой:

— Железо калить?

— Кали, кали.

Я... честно признаюсь — "дал петуха". Как-то горло... Сухо здесь. Пыльно. Оба владетеля тутошних мест, мира земного и мира подземного, внимательно на меня посмотрели. Пришлось откашливаться и отплёвываться.

— Ты б не прошибся. Андрейша.

Боголюбского аж передёрнуло. Он чуть слышно зашипел. Как рассерженный кот. Потом, кажется раздражённый более именно своим прорвавшимся раздражением, а не употреблением мною его имени в столь интимной форме, обратился к Манохе:

— У тебя есть место? Где спокойно поговорить можно?

Маноха кивнул, вытащил из рукава мою давнишнюю зажигалку, вдумчиво потряс над ухом, потёр в ладонях, пощёлкал крышкой. Раза с третьего появился голубенький огонёк. Андрей, несмотря на напряжённую обстановку, обратил внимание на исполненный ритуал и удивился:

— Это у тебя что?

— А... Евоная. Взял как-то. Забавная. Тока тухнуть чегой-то начала...

И пошёл дальше в глубь этого, едва освещённого, туннеля. Распахнул полуоткрытую дверь, свистнул куда-то в темноту, откуда мгновенно появился парень с двумя коротенькими лавками в руках, свечкой в зубах и следами прирождённого дебилизма на лице. Лавки поставили по сторонам небольшого квадратного помещения, свечку запалили и прилепили к выступу стены.

За сим заплечных дел мастер пристойно поклонился и, вежливо прикрыв за собой скрипучую — прямо по нервам! — дверь, удалился со слугой своим восвояси. Видимо, готовить там, в тех своясях, подобающее для неспешной беседы со мной, место. С надлежащими атрибутами, ингредиентами и приспособами.

— Сядь, не торчи. Ну. В чём я ошибся?

Как-то мне... не то чтобы смешно. Совсем даже отнюдь! Трясёт-то не шуточно. Но схожесть с... с допросом Штирлица партайгеноссом Мюллером в подземельях гестапо по "17 мгновений весны"... Эта сдача оружия при входе...

Полная туфта! Совсем непохоже!

У Андрея в руках — его посох. Разновидность известной оружейной марки: "Этим — Иван Грозный убивает своего сына". Я ему совсем не сын, но... Там был сходный инструмент. Да и под меховым халатом — у него много чего может быть. У меня-то есть! Другое дело, что завалить его будет... очень непросто. А уж выбраться отсюда потом... только на танке.

Сначала построить танк. А уж после, если повезёт...

Фигня. Он — не "папаша Мюллер". А я, уж тем более — не Штирлиц. И малышки Кэт в природе не существует. Разговоров насчёт пользы массажа индийских йогов против головной боли — не будет. Не потому, что йогов здесь нет. Где-то они тут должны быть. Но голова у Суждальского князя — не болит. Не потому что — "кость болеть не может", а совсем наоборот — потому что в шапке. Никаких вмешательств со стороны, никакого "бога из машины", телефонного звонка — не будет. Нет вводящих, подводящих, предварительных, прощупывающих... разговоров. Я в этой разновидности разговорного жанра... по средневековым меркам — просто профан. И Андрей — отнюдь не высокопоставленный гос.чиновник. Хоть бы и Третьего Рейха. Он — государь. С замашками кавалериста. Для него привычно — в атаку. И — рубить.

В атаку он уже... Теперь моя... контратака.

— Анна родила мальчика. Крестили Юрием. Так?

— Так. Х-хм. Здесь сказали?

— Нет. Я только что, ночью пришёл лодкой. Никого не видал, ни с кем не толковал.

— Подсылы прежде донесли? Далековато ты дотянуться вздумал.

— Зачем подсылы? Я же просто знаю. Не отсюда — из пророчеств.

— Иезекиля...

Сколько злобы, презрения прозвучало в этом древнееврейском имени в устах православного князя...

— Из пророчеств... Ты — ложный пророк. Волк в овечьей шкуре. Язва, гноем текущая. Слова твои — яд разъедающий. Из-за тебя я отпустил Улиту, позволил ей принять постриг. Из-за тебя сыны мои смотрят на меня со злобой лютой, из-за тебя соратники мои веры мне не имеют, из-за тебя неисчислимые укоры от духовников, от людей праведных — пали на главу мою. Не о победах моих над басурманами да погаными люди толкуют, а о похоти беззаконной, старца обуявшей. Будто я — не слуга верный достославной Пречистой Девы, а — кобель старый, на молодых сучек падкий. Ты — лжец. Вот, послушал я, старый, словес твоих сладких, прельстился знаниями невиданными и сокрушён ныне. В унижении и поношении пребываю. То — твоя вина. И ты мне за это ответишь. Вынет из тебя Маноха душу. А заодно и расспросит: сам ли ты до такого злодейства додумался, аль подсказал кто?

— Красиво сказал, Андрейша. Как по "Писанию". Только... Ты бы помахивал. Неча все свои негоразды на меня складывать. Что ты — как баба бессмысленная? Та тоже во всех своих бедах мужа винит. Да только ты мне не жена, и я тебе не муж. Изволь за дела свои сам ответ держать. Я тебя с ясыней под венец за ручку не тянул. Улиту из заруба не звать — не мой совет. Как на тебя сыны твои смотрят — как воспитал, так и глядят. Или что у них животики пучило — тоже я виноват? Теперь — давай по делу. Я лжец? Где? Скажи мне прямо, в лицо — в чём я тебе солгал?

Андрей снова закидывал голову. Будто разглядывал меня ноздрями. Хорошо, что здесь оружейных стволов нет. Двуствольных. Сальная свечка на стенке застенка — чадила и воняла. В полутьме её огонька я видел ненависть князя.

Он не рычал, почти не скалился. Почти... просто смотрел. Лишь минимальные движения мимических мышц. Субмиллиметровые.

Достаточные, чтобы захлебнуться.

В океане презрения.

Достаточные, чтобы сгореть.

В огненном торнадо ненависти.

— Не о чем с тобой толковать. Ты — гад ползучий, искушавший душу мою. И в том — преуспевший. Но покаялся я и очистился. И развеялся морок лживый. А тебя, тварь сатанинскую, каблуком раздавлю. Как тарантула.

Это — катастрофа.

Это — смерть. Моя. И всего недопрогресснутого человечества.

Да фиг с ним, с человечеством! Но самому умирать...

Если он не будет со мной говорить — он не будет меня слушать. Он будет действовать так, как сочтёт нужным. На основании тех знаний, тех оценок, которые у него в мозгу. А они — неверны! Но он не узнает правду. Потому что не даст мне сказать. Защититься, оправдаться, просветить и убедить.

"Раздавить каблуком. Как тарантула".

Бздынь — полный.

А и — плевать.

Я равнодушно пожал плечами.

"Равнодушно" — это не пижонство, не игра на публику. Отгорело. От длительного осознания.

Много раз, ещё со времён Бряхимовского похода, потом — на Стрелке, сейчас вот, под "бермудским парусом" — я представлял возможность этого разговора. "Будет — не будет. Родит — не родит. Мальчика — девочку. Ану — не Ану". В десятке разных декораций, с сотнями вариантов поворотов, реплик, реакций. Я уже пережил эту смерть в своём воображении. Эти смерти. Много раз. Я уже устал от этого. Как он меня убивает. И так, и так, и эдак... Надоело.

У меня нынче — просто смена приоритетов. Временная, я надеюсь. "Меняю свою жизнь на свою правду". Довольно широко распространённый в истории человечества бартер. Глупость, наверное. Но собственная смерть... как-то не очень важна. Ну, повизжу на дыбе. С горящим веничком, с калёным железом. Может — час, может — день. Потом-то... "дальше — тишина".

"На том стою и не могу иначе, и да поможет мне Бог!".

Лютеру, произнёсшему эти слова в судилище, было тревожнее: поможет Бог или нет, как Он на это посмотрит, правильно ли Его понял... Я в бога не верю. Поэтому неопределённости не имею: мне никто не поможет. Кроме меня самого. "На том стою...". И так — до самой моей смерти.

Что-то многовато я стал на этой "Святой Руси" о смерти думать. Как-то она... постоянно рядом. Всё время — затылком чувствую. И уже перестаю судорожно пугаться. По Карлсону: "Обычное дело".

— Что ж, брат Андрей, жизнь — болезнь неизлечимая. Всегда заканчивается смертью. И моя, и твоя. "Раздавить каблуком..." — можно. Но ты не ответил. В чём лжа?

Ему... было противно. Омерзительно и отвратительно. Ему было тяжело открыть рот, шевелить языком, издавать звуки. Формулировать мысль. А не фонтан отвращения в мой адрес. Взять себя в руки, собраться, построить и бросить в меня связную, осмысленную фразу. Подлежащее, сказуемое, дополнение... А не поток слюней, которые сопровождают проявление шквала негативных эмоций.

* * *

Пока человек говорит — он не кусается.

"Поговори со мною мама.

О чём-нибудь поговори".

Сделай хоть какой-нибудь перерыв в изгрызании, понадкусывании, проедании...

Какое огромное счастье, что у хомнутых сапиенсов пищевой вход совмещён с аудио-выходом! Хотя конечно, есть мастера, которые и "польку-бабочку" сыграть могут. Пищевым выходом. Сохраняя, при этом, другие акустические возможности.

* * *

— Ты сказывал, что от меня детей быть не может. Что... лишай на берёзе. Что видывал в своих... видениях-пророчествах, про измены жены моей, Улиты. Сиё есть лжа. Лжа злокозненная, сатанинская. И сам ты — слуга Проклятого.

— Стоп. Чётче. Что здесь лжа? Что я слуга Князя Тьмы? — Да, это ложь. Что ты отпустил Улиту Кучковну в монастырь? — Сиё правда. Что я видел записи об изменах её в... в моих пророчествах — правда. Однако — ни ты, ни я — ни подтвердить, ни опровергнуть это ныне не можем. Что мы с тобой во многом схожи, что от меня детей не народится? — Сиё — правда. По нашему сходству, и от тебя детей может не быть — вот что я сказал. В чём лжа?

— Ты...! Ты сказал, что мои сыны — не мои!

— Нет! Я это — спросил! А решил так — ты сам!

Ничто так не раздражает человека в споре, как цитирование ему — его же. Ибо это аргумент не из серии — "про истину", но — про самого оппонента. "Я — дурак?! — Нет! Дурак — не я!". Очень опасное оружие в дискуссии.

Андрей был в ярости. У него плясали и кривились губы, бешено тискали посох пальцы. Подобно тому, как мяли рукоять и наглаживали клинок "меча Святого Бориса" в нашей беседе под Янином. Но — ни одного резкого движения, ни одного громкого звука. Бешеный Катай умеет держать в себе своё бешенство.

— Ты обманул меня. Хоть бы и не прямо, словами, но введя меня — твоего господина — в заблуждение. Сиё есть грех. За что и будешь казнён.

— Э-эх... в пятый раз. В пятый раз нашёл ты, брат, причину меня казнить. Зря ты это...

— Анна родила! От меня! Значит и другие дети мои — мои! Значит — я зря, попусту, по глупости свою жену венчанную...! Я об ней худо думал! Я ей казни страшные замысливал! Без вины — виноватил! Грех страшный! От тебя, от наушничества твоего! Сволота ты распоследняя! Сдохнешь, гадина!

* * *

"Вот эти пальчики — сказал Мюллер, — мы обнаружили на чемодане, в котором русская радистка хранила своё хозяйство...

— Ошибка исключена? — спросил Штирлиц... — А случайность?

— Возможна. Только доказательная случайность.

— Это объяснить очень трудно. Почти невозможно. Я бы на вашем месте не поверил бы ни одному моему объяснению — сочувствуя Мюллеру произнёс Штирлиц. — Я понимаю вас, группенфюрер. Я вас отлично понимаю. — Мюллер растерянно сморгнул.

— Я бы очень хотел получить от вас доказательный ответ, Штирлиц. Честное слово: я отношусь к вам с симпатией.

— Я верю вам, группенфюрер.

...

— Постарайтесь вспомнить, Штирлиц".

* * *

Я — не Штирлиц, мне вспоминать не надо. А вот одна русская женщина, хоть и не радистка Кэт, очень бы нам тут помогла. Развеять сомнения этого... "не-группенфюрера". Простого святого и благоверного русского князя. Который совсем не "папаша Мюллер". И давать время на размышления — "постарайтесь вспомнить" — он не будет.

И не надо — у меня время было. Что давать мне время на подготовку — я уже...

— Я высказал в Янине своё предположение. О твоём свойстве. Ты рассмеялся в ответ и привёл в опровержение моих слов — не утверждений, но предположений — своих детей. Я снова сделал предположение о... о неверности твоей жены. Сославшись на виденное как-то во сне писание. Которое есть поучительное, для душ юных, сочинение. Без твоего имени! Ты же взвился и уверовал. Ты! Сам! Узнал себя! Ты посчитал мои предположения — истиной! И уверовавшись в то, что моё "возможно" — правда еси — стал думать и действовать. Погоди! Дай досказать! Улита пошла в монастырь — ты не воспрепятствовал. Увидел наложницу в тягости — потащил к алтарю. Ты — потащил! Ты — не выждал время приличное! От спешки твоей — и суждения народные о твоей похотливости. Ты! Сам! Дал повод! Для таких слухов и сплетен. Теперь Анна родила сына. Ты предположил, что дитя от тебя, и снова, не по истине, не по знанию, но лишь по предположению твоему — собрался суд судить и казни казнить. Голову мне рубить, на дыбу вздёргивать. Ты! Не знаешь! Но уже — рубишь! По мысли своей, по воображению своему — не по сути! Хорошо ли это, Андрей? Ты ж — не девка красная на выданье. Для государя жить в мечтаниях, в выдумках — смерти подобно.

— Мечтания?! Какие мечтания?! Я — знаю! Я знаю, что эта... Анна — ни с кем, кроме меня, не была! Ты! "Мне Богородицей лжа заборонена"! Лжа! Образом светлым прикрываешься! Из преисподней выползень мерзостный!

— Факеншит уелбантуренный! В три христа бога мать...! Оставь Сатану в покое! У Анны ребёнок мог быть ещё от эмира! Что на это скажешь?!

Поломал. Я поломал поток бессмысленных препирательств. Хоть и с визгами, но перешёл к конкретным фактам. "Ты!... Ты!..." — пустое дело. Криком перекрикивать... Ну, предположим, перекричу я его. Андрей устанет. И негромко скажет:

— Взять. На дыбу.

Нет уж, лучше я первым... Не в смысле: "на дыбу", а в смысле перехода от акустики к семантике.

Успел. Едва-едва. Я тут не один такой умный.

Андрей шумно выдохнул. Чуть расправил плечи, чуть переступил сапогами и уже негромко, с немалой долей демонстративного сострадания к умственно отсталому, пожалел меня:

— Эх, Ваня. Что ж ты ко мне так... за дурака почитаешь? Ведь и расспрос проведён был. Анну с другими там... привезли в Бряхимов за три дня до боя. Эмир к ней не входил. Занят был сильно. И тому многие подтвердители есть. Барку ихнию сожгли, ты её нашёл, мне подарил. После — люди мои верные за нею хорошо присматривали. Вот и получается, Ванечка, что или дитё — моё. И ты — лжец. Или ты с Анной был, и дитё — от тебя. А ты — снова лжец. Падаль гадская! Покровом Богородицы прикрываться надумал!

Последние фразы он, вдруг остервенясь, прорычал мне в лицо, наклонившись ко мне всем корпусом. Брызги его слюны долетели до моего лица. Пришлось утираться. Демонстративно — одним пальчиком.

— Ну и здоров ты. Брызгаться. Все очи мне заплевал. Что, братец, прочихался злобой своей? Грозен ты, грозен. Мозгов бы ещё — цены б не было. Ты всё верно рассудил. Был Ибрагим, потом ты. Между вами — я. Спокойно! Я ей брюхо не надувал! И — не мог. Как тебе и сказывал прежде. Только вот представь: вот сели они в барку, вот барка поплыла, вот она горит, вот Анна по бережку бежит, вот я её нахожу и к тебе отвожу. Ничего не пропустил? А? Кто барку сжёг? От кого она по берегу бегала?

Я сделал паузу, внимательно вглядываясь в это чуть татарское, чуждое, средневековое, бородатое лицо. Постоянно высокомерно-презрительно запрокинутое. Становящееся с каждой прогулкой по краю моей смерти с его участием — всё более знакомым и родным. Скоро, поди, и облобызать в умилении потянет. Ещё подрасту немножко — в лобик целовать буду.

Я повторил, последовательно рубя для наглядности ребром одной ладони по другой:

— Вот — они от Бряхимова отчалили. Вот — я её на берегу нашёл и к тебе повёл. Что между?

Андрей напряжённо смотрел на меня. Пристально, изучающе. Ему сейчас совсем не интересно — вот зуб даю! — растут у меня в носу усы или нет. Он прокручивает виденные и воображаемые картинки того, годовой почти давности, эпизода. "Прокручивает" — перед мысленным взором. А нормальный, "физический взор"... ему нынче — хоть стенка, хоть иконка, хоть моя плешивая головёнка — всё едино.

— Сказывай.

О! Ух. Фу. Пробил.

Он велел мне говорить. Чтобы услышать. Сам. До сей поры я говорил против его воли. Насильно впихивал ему в уши мою правду. Теперь он готов услышать. Очень не факт, что — принять и поверить. Но — готов слушать!

В приёмнике и передатчике — важны обе стороны. А если приёмник слюнями брызжет... какая уж тут передача информации?

Канал связи — открылся. Теперь — инфу. Исключительно разборчиво и абсолютно достоверно.

— Выбравшись из Волги, после утопления нашей лодейки, я обсыхал на берегу. Услышал крики и пошёл. Там были две женщины и трое мужчин. Одна, служанка, была только что, перед приходом моим, зарублена. Вторую — Анну — насиловали. При мне — один кончил. В неё. Другой — на неё забрался. Мы повздорили, я тех троих мужей — зарезал. Как я подозреваю — не хватай меня за язык! Не знаю — предполагаю! Семя она получила от всех троих. Я её малость сполоснул в реке, пошёл к своим, по дороге встретил тебя. Ты захотел — я её тебе подарил. Всё.

— Лжа!

— Фу, Андрейша, ты повторяться начал. Долбишь... как дятел сухую осину. Опровергни или прими. Мы не дети, чтобы горлом брать.

— Трое... Что за мужи были?

— Ушкуйники. Их ушкуй в походе за нами полдороги шёл.

— Ладно. Сыщу. Проверю.

— Вряд ли. Два ушкуя — этот и второй, прозываемый "Рыжий", при возвращении из похода отстали и, как всё войско прошло, напали ночью на Стрелку. Пожгли-пограбили. Пришлось сбегать за ними вдогонку. И находников — истребить. Ушкуи — у Стрелки стоят, можно глянуть. Насильники, мною порубленные, в земле за год сгнили, сотоварищей их — раки в Волге съели.

— Хвосты рубишь?!

— Отнюдь. Своё майно оберегаю. Да и по Указу — по твоему Указу! — мне велено на Волге шишей и татей выбить. Волю твою сполняю, светлый князь Суждальский.

— Та-ак... Тех первых трёх... говоришь, зарезал? Почему сразу не сказал?

— Про что?! Про то, что трём... собратьям по оружию, боевым товарищам, воинам православным — хрипы перервал? Так ты б меня сразу, там же, на полчище Бряхимовском и — под топор!

— Лжа! Анна про такое не сказывала!

— Тю! Ну ты... Для неё такое сказать — проще сразу в омут. С камнем на шее и с ребёночком на руках.

— Лжа... Всё едино — лжа...

Мне что, опять Штирлица цитировать?!

"Как вы могли... на полном серьёзе... после стольких лет в СД... при моём опыте работы в разведке... отпечатки на рации... русский резидент...".

Слово "резидент" — Андрей Боголюбский точно не поймёт. Поэтому — чуть иначе. Но тоже... "Не — ваша, Штирлиц, русская, а — наша, герр Мюллер, русская".

— Я говорю правду. Но доказать — не могу. Ты мне не веришь. Но доказать — тоже не можешь. Давай подумаем: какие могут быть в этом деле надёжные свидетельства? К примеру... Оставь у себя нашу ясыню. В смысле: Анну. Если ты будешь её так... плотно пасти, и она родит второго ребёнка — я неправ. В своих предположениях о тебе.

Ну, соглашайся! Тогда я "на коне" — если летописи не врут, то детей у Анны больше не будет!

Фиг. Облом:

— Это ж сколько ждать! А ты, покудова...

Факеншит! Ну и плевать. Формулировать варианты — основа для анализа поведения сложных систем. И — не очень сложных. Типа благоверного русского князя.

— Другой путь: заведи себе гарем. И трахай их по три раза на день. Только надзор обеспечь. Через 2-3 месяца — уже ясно станет. Как бабы блевать стаей пошли — всё. Ты — отец-молодец, Ванька — гад-подлец. Тащите плаху.

Ну это... ещё надо посмотреть. Я ж — не утверждаю, я — только предполагаю. В Янине из-под топора — выскочил, выскочу и сейчас, уговорив Андрея на "осеменительный эксперимент". А там, глядишь, и...

"Бог троицу любит" — русское народное наблюдение. Сегодня он меня пятый раз пытается послать на плаху. Следующее "народное число" — семь. Есть кое-какой запасец.

Пока же — продолжим. Предлагая варианты и аргументы.

— Третий путь... Ты жонкиных слуг проверил? Не верю я, что в такие игры можно вовсе без звона играть.

Андрей недовольно фыркнул. Мотнул головой, отставил к стенке посох. Расстегнул ворот своего кипчакского халата с широкой меховой опушкой, слазил за пазуху, что-то там поправляя, звякнул. Точно: "меч Святого Бориса" — не единственная его... штучка. Попытался занять "позу ямщика". Не понравилось — откинулся на стену.

— Когда ушёл я, противу воли отца моего, из Вышгорода, то многие слуги — и из моих, и из её — испугавшись гнева Великого Князя, от нас убежали. А иных мы и сами прогнали. Вокруг Улиты — всё люди новые, не более 5-6 лет служат. Потрогали мы кое-кого... Бестолку. Прежних сыскать... сыскали. Но не всех. Да и померли иные. А кто попал... Кто?!! Кто у неё в полюбовниках был?!! Говори сучий потрох!!!

Я... извиняюсь за подробности — чуть не обделался. Мгновенный переход от спокойного, пусть и напряжённого, но — рассудительного тона к вспышке бешенства, к яростному замаху посохом...

Мда...

Посох — не меч. Габариты другие — за потолок цепляет. Но само намерение нашего "святого и благоверного"... динамика с моторикой... длина радиуса вкупе с центробежностью массы... — впечатляют.

А у меня — реакция хорошая. Только он удивился — почему у меня голова ещё целая, а у меня уже — опля! — на голове скамейка.

Как-то это всё... не героически. Один из лучших мечников "Святой Руси" — в цель не попал, за потолок зацепился, самая светлая голова всего средневековья — на полу сидит, лавкой принакрывши.

— Ха... А ты шустёр прятаться. С перепугу-то.

— А ты, Адрейша, здоров землю копать. Вона сколь с потолка вывалил.

Оба, стряхивая пыль, в крайнем смущении снова расселись по своим местам.

— Ты жену-то расспросил? Неужто Улита у Манохи всех не назвала?

— Не спросил. Дурак! Не понимаешь ничего! Как я могу супругу свою венчанную на пытки отдать?!

— Да ну?! А если я прав и измена была?

— А если нет?! Язва ты... душу мою сомнениями разъедающая... Да и не просто взять её было — я с похода пришёл, а она уж схиму приняла. Епископ на пристани молебен за победу отвёл и сразу поведал: "Жонка твоя к благодати божьей устремилася. Просветила её Царица небесная. Принесла, раскаявшись и очистившись, обеты нерушимые, приняла и власяницу на тело белое, и клобук на главу скорбную". Поклон мне да сыну благословение от неё передал. А она уже, за неделю до того, удалилася в лодии епископской в келию свою, в монастырь, что в Ростове Великом.

— И что ж, ты так это и спустил?! Позволил, чтобы жену твою...

— Что позволил?! Противу Богородицы восставать?! Противу души человеческой очищения и к царству божьему приуготовления?! Да и не до того было... С похода пришёл — великое множество дел спешных собралося. Думал чуть уляжется — тогда уж... А тут Анна говорит: в тягости она. Ну, думаю — хоть этот-то мой. Бог с ней, с Улитой. Она ныне крёстным именем прозывается — Софья. А, всё едино дознаюсь. А пока жениться надо. Чтобы сынок не на стороне нагуленным родился — у супругов законных, венчанных. Не было у неё никого, кроме меня! Окромя того часа... Вот же как господь судил... Иная — годами и с мужем, и с соседом, и с прохожим-проезжим, а понести не может. А эта... Слышь, Ванька, а может ты врёшь? Ты уж признайся, не томи душу скорбную.

— В чём, Андрейша? В том, что третьего ушкуйника — прям на ней зарезал, из между ляжек её — дурня выдернул, а у того — с горла кровища хлестала, с конца — семя капало?

— С-с-с-сволочи...

— Да ладно тебе. Не мною сказано: "И про отца родного своего, ты, как и все, не знаешь ничего".

Конечно, можно притащить в Боголюбово мою Марану. Чтобы она провела эксперимент своими колдовскими средствами. Но, во-первых, я её методику не знаю. И совершенно не уверен в достоверности. Для меня, похоже, её выводы верны, но насколько это применимо к другим людям?

Нажал одну кнопку — лампочка загорелась, нажал другую — "хрен с ней, с Америкой". Действия — схожие, результаты — разные.

Во-вторых, Андрей Маре не поверит. Просто потому, что она — "мой человек". Помимо — чертовщины, волшбы и отсутствия у неё души христианской в форме регулярных исповедей с причастиями.

Глава 401

А как нам, коллеги, такая мудрость: "Единственным критерием истины является опыт"? — Это кто? — А, Леонардо да Винчи.

"Да-винченно" — не "да-винченно", а дуй, Ванятка, быстренько в аптеку за виагрой, и будем посмотреть, как у Андрея встанет его "опыт", на... на множество подходящих "критериев".

— Получается, Андрейша, гарем. Лишь бы — с контролем. В смысле — без посторонних контактов. И, через несколько месяцев, ты точно будешь знать.

— Нет. Это для жены моей — бесчестье.

Для какой жены?! Для этой... "ясыни"?! Которая... которую... Эмир Ибрагим тогда смеялся: "русские на обноски падки". Да тут, на "Святой Руси" у каждого всякого вятшего...!

— Ты ж сам про отца своего Юрия Долгорукого, сказывал, что у него по паре ублюдков в каждом селе! От Старой Ладоги до Канева! Да ты ж сам по-молоду...!

— То было прежде. То я не женат был. А ныне... грех. Паскудство и непристойность.

Та-ак. Облом. Я, конечно, знал, что Боголюбский — человек твёрдых принципов. Но чтобы и в этом поле...

* * *

Чему есть подтверждение в показаниях рентгенолога. Понятно — не нынешнего, не 12 века. Но профи и по костям может и из 21 века кое-что сказать о моральных ценностях человека.

"По состоянию скелета следует признать, что он принадлежал человеку темпераментному, легко возбудимому, с живой фантазией, склонному быстро впадать в расстройство и бурно откликаться на самое незначительное раздражение. Несколько покатый лоб сообщал лицу выражение жестокости, а в минуты гнева сверкающие белки создавали впечатление свирепости. Этому человеку было за шестьдесят, но выглядел он моложе своих лет. Окружающие считали его заносчивым и спесивым. Он не избегал драк и в пылу схваток обнаруживал недюжинную силу и храбрость. Нравственный облик этого человека не был омрачен распутством. Надо полагать, что он щадил честь женщины и хранил верность супруге.

Его предательски убили. Только один удар был нанесен противником спереди, остальные наносились сбоку и сзади по лежащему телу различным оружием: рубящим — саблей или мечом, колющим — вероятно, копьем. Роковой удар последовал сзади. Рубила опытная рука: она срезала часть лопатки, головку и большой бугор левой плечевой кости. Обильное кровотечение лишило жертву сил сопротивляться, но нападавшим этого, видимо, было недостаточно: целью нападения было не ранить, а во что бы то ни стало убить. На беззащитную жертву сыпались ошеломляющие удары сзади. Человека, лежащего на левом боку, рубили мечом и саблей...".

У каждого человека — не только у турок — в голове есть костяное "турецкое седло". По форме которого можно судить о состоянии "наездника". Который, в немалой степени, управляет поведением человека.

Здесь есть деталь, противоречащая летописи: судя по костям, Андрею отрубили левую руку, а не правую.

Это описание по скелету, соответствует моменту убийства, когда ему было 64 года.

"Нравственный облик этого человека не был омрачен распутством. Надо полагать, что он щадил честь женщины и хранил верность супруге".

Я же предполагал сохранение у него юношеского отношения к сексу, так, как оно описано в его "Житии", а оно вона как...

Мда... люди с годами — меняются. Очень не оригинальная мысль. Гарем — отпадает. Жаль.

* * *

— Тэ-кс. Проверять на других... самочках — ты не хочешь. Слова Ану... И её "да" — ничего не значит, и её "нет" — ничего не значит, и если она скажет "не знаю" — это тоже ничего не значит. Улиту... м-м-м... Софью — ты отпустил в Ростов. Расспросить её — ты не можешь.

— Зато я смогу расспросить её... блудодеев! Имена которых ты видел в своих... в своём "свитке кожаном"! Иезикиля плешивая! Кто?! Кто там назван?!

Я задумчиво смотрел на снова входящего в бешенство князя. Сегодняшняя ситуация отличается от нашей беседы в Янине. Но — незначительно. Прежние аргументы, как и тогдашние отмазки — сохраняют актуальность. Я могу назвать имена только один раз. И только в состоянии гарантированной личной безопасности.

— Разговор пустой. Не скажу. Сам не уверен. А дела нынешние показали, что ты мои предположения принимаешь на веру бездумно. И начинаешь сразу... крушить что не попадя. Я такой грех на душу — не возьму.

— Х-ха... А ежели я тебя тут... прикопаю? А? Пожить-то не хочется? Ты ж там, на Стрелке, такие дела начал. Неужто не жалко? Всё это прахом пойдёт.

Злорадство на этой татарской морде... выглядит особенно отвратительно.

— "Неужто?" — Ужто. Жалко. Но я потерплю. Ты меня о смерти и прежде спрашивал. Ты уж запомни наперёд, брат — я смерти не ищу. Но сапоги тебе, или хоть кому, и под топором — лизать не буду. Крепко запомни. А то у нас — что ни встреча — всё одно. Давай, Ванечка, на дыбу да на плаху. Повторяешься, братец. Утомляешь однообразием. И ещё: твои потери будут больше. Вспомни наш разговор в Янине. А теперь, ко всем тогдашним моим словам, которые тебя тогда от казни моей удержали, они ведь никуда не делись, добавь Всеволжск. Он есть, он растёт. Русский город на Стрелке. Меня нет — и его нет. "Всё — прахом пойдёт". И ты — это знаешь. Как и то, что поставить там свой городок — тебе не по зубам. Гороховец на Клязьме — вот твой нынешний предел. Не твой — всей земли Залесской.

Я играю очень опасную игру без чётких правил: сталкиваю разные варианты его логик.

Точнее — его эмоциональных оценок противоречивых логических построений.

Как муж-рогоносец он должен отправить меня на дыбу. Но если бы он был только мужем, он бы не был Боголюбским. Как нормальный русский князь, он должен отрубить голову дерзкому слуге. Только я ему — не слуга. И нормальный князь не додумался бы до такой новой сущности — "Воевода Всеволжский", до проистекающего от этого "пограничного явления" — "вольный город Всеволжск" — выгод. А вот Боголюбский, который не вообще, где-то там, князь чего-то, а князь Суждальский, светоч православия в дебрях лесных, столп закона Рускаго средь племён диких, распространитель границ земли нашей, витязь святой Царицы Небесной...

Кто ты, Андрей? Муж, князь, светоч? Кого в тебе больше? Какая часть твоей сущности — верх возьмёт? Я, несколько идеалистически, делаю ставку на государя, "отца-основателя", столб фонарный — в смысле: столп со светочем.

Ставка — моя голова.

Азартное, должен вам сказать, занятие — играть собственной головушкой.

"Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю...".

На краю бездны человеческой души... очень даже.

Три разных последовательности логических построений завиваются в одну плеть, расцвечиваются полным спектром эмоциональных переживаний, гасят, давят, мешают друг другу. Сбивают оценки рисков и туманят ожидаемые множества последствий.

Теперь к прежнему, из Янина, набору возможных потерь и выгод добавилась цена Всеволжска.

* * *

Постоянная беда не только здешних земель — всего Русского порубежья. И здесь, на Восточной окраине, и на Юге, и в литовских землях — нет людей.

Я об этом довольно красочно толковал применительно к моему Всеволжску. Но это не чисто моя беда — это постоянная забота всякого городка, всякого поселения в любом русском порубежьи.

Нет достаточного количества людей, которые могли бы придти в новые земли, освоить, заселить и, одновременно, оборонить их от врагов. Русская община-"мир" — прекрасный инструмент освоения новых территорий. Самодостаточный, многофункциональный, адаптивный. Но не для их обороны.

В следующих десятилетиях русские князья начнут двигаться. На юг, как Игорь-Полковник к Донцу, уловив ослабление половецких орд, на северо-запад, по Даугаве, как полоцкие князья, здесь, на северо-востоке, создавая и перестраивая Нижний Новгород и Китеж-град. Совмещая боевые победы и основания новых крепостей, покорение местных племён и переселение русских "миров".

Для освоения новых земель необходимо сочетание движения народа и княжеских дружин. Пример неудачности — Муром. Дружины, князья — были. Но не было русского народа. Наконец, плотность русского и обрусевшего населения стала достаточной, но тут княжество поделилось надвое — Рязань в гору пошла. Снова — сил не хватает. И Муром, из первейших, древнейших русских княжеств, не растёт. Нечем.

Именно в Залесье князья наиболее чётко понимают безлюдство Руси. Владимир-на-Клязьме основан Владимиром Крестителем. Там и двор его найден. Укреплён Владимиром Мономахом. И его терем на новом княжеском дворе — там стоял. Но настоящим городом, в тысячу-две дворов, становится только при Боголюбском. Задержка — два века. Без княжеской руки, без заботы, без инвестиций государевых — городок не прирастает.

Очень хорошо это понимал Юрий Долгорукий. Совмещая строительство крепостей с привлечением переселенцев. Но русские люди упорно не хотят селиться на Волге. Для сравнения: от устья Москвы-реки до Стрелки по Оке к 21 в. раскопано около трёхсот городищ. А на Верхней Волге, от Тиверцы до Стрелки — и шести десятков нет.

Тринадцать лет назад Юрий Долгорукий побил булгар, поставил три крепостицы... и всё. Его интерес, деньги, люди — ушли на юг, в Киев.

Выжечь Стрелку русские князья могут. Удержать — нет. Они будут там ходить, устраивать место сбора войск, мешать жить там "Абрашкину городку". Но взять под себя... — через шестьдесят с лишним лет. Пока... никак.

* * *

И тут — я. С совершенно посторонним ресурсом, со смоленскими крестьянами откуда-то с Угры. С войсковыми отбросами, которым место только на церковной паперти да, может, в разбойном ватажке. С какими-то разноплемёнными лесными туземцами. Из ничего, из отбросов человеческих, из дерьма лепит Ванька-лысый "конфетку" — новый русский городок. Сберегая князю его самый главный, наиболее дефицитный ресурс — людей, насельников, трудников. То, без чего все княжеские походы, победы, геройничания, крепостей устроение — суета сует и всяческая суета.

Это даже не — "деньги из воздуха", это — "держава из мусора".

Баланс "кормильцев" и "защитников" будет отработан в Московской Руси. При создании и движении Черты — южного порубежья. Отработан немалой кровью. Разные там бывали эпизоды. Когда татары вырезали полностью городки, ибо не было в них людей воинских. Когда приходилось самим выжигать собственные крепости, ибо кроме воинских людей — иных не осталось.

Боголюбский "пошутил" — кинул "Зверю Лютому" "косточку сахарную" — Стрелку. И грызёт её "Зверь", урчит от радости. Отобрать? — Да без проблем! Только самому её — не сгрызть, чужие "волкодавы" придут. А тем не только эта "косточка" нужна, те и за горло взять не побрезгуют.

Ваньку — придушить? — Да запросто! Дальше что? Своих людей туда слать? А они есть? Вон Гороховец даже и не начат вовсе. И другие князья разом взвоют: не было уговора земли новые брать! Боголюбский против правды себе кусок тянет! Ванькины люди со Стрелки разбегутся, а эмировы — заявятся: нарушение договора.

Вот лет через 6-7, когда мир с эмиром закончится, городок — приподнимется, народу соберётся много, чтобы не все разбежались... Там видно будет.

Но что же делать с жёнами? И с сыновьями? Настоящие они или поддельные? Ведь сказано же:

Бог наказывает отцов, которые: "предались постыдному, и сами стали мерзкими, как те, которых возлюбили... А хотя бы они и воспитали детей своих, отниму их, ибо горе им, когда удалюсь от них!".

Господь, Иисус Христос — оставит князя Андрея?! "Удалится" от князя, "ставшего мерзким"?

Накажет "родовым проклятием" потомков:

"Дети прелюбодеев будут несовершенны, и семя беззаконного ложа исчезнет. Если и будут они долгожизненны, но будут почитаться за ничто, и поздняя старость их будет без почета. А если скоро умрут, не будут иметь надежды и утешения в день суда; ибо ужасен конец неправедного рода".

"...ужасен конец неправедного рода" — его, Андрея Боголюбского, рода?!

Андрей обладает удивительным свойством, отмечаемым и летописями: будучи весьма яр, беспощаден в бою, он, после боя, быстро становился разумен, всегда склонялся к миру, отнюдь не стремился продолжать усобицу. В чём противоречил, временами — резко, и отцу, и старшему брату Ростиславу (Торцу).

Так и здесь: "проведя атаку", попытавшись меня "нагнуть" угрозой смерти, он успокоился, стал говорить более размеренно.

— Ты, Иване, толкуешь о делах важных. Но — о мирских. Я же ныне о божественном, о душе своей, о грядущем суде господнем, горюю. Потому вопрос у меня прямой: можешь ли ты дать мне ясные доказательства? Мои сыны — мои или прелюбодейские? Можешь?

Да без проблем! Установление отцовства. "Чтобы знать наверняка — сдай анализ ДНК!". Срок: 1-2 дня, стоимость: от семнадцати т. руб. При цене 32 руб./г серебра, имеем... полкило. Десяток кунских гривен. Два десятка коров. Для Суждальского князя — не вопрос.

Ага. В Питере, в 21 веке.

— Нет, брат. Обманывать не хочу. Такого способа... Увы...Только — Марана. Но ты ей не поверишь.

— Так придумай! Ты — "ума палата""! Про тебя такие сказки сказывают! Ты, де, каждый день небывальщину с невидальщиной из рукава вытягиваешь! В Янине "бой-телегу" — сделал, стрелки у тебя — луками хитрыми постреливают. Думай! Придумаешь — выпущу. Нет — будешь здесь гнить.

Да уж, летописи верно говорят: ярость его быстро проходила, но от дела своего он не отступал.

Андрей несколько мгновений возбуждённо рассматривал меня. Потом успокоился, снова замкнулся в свою скорлупу "православного светлого князя", стряхнул песок, попавший ему на халат при неудачном ударе по потолку, встал со скамейки и, тяжело опираясь на посох, шагнул к выходу.

Что-то я такое думал-думал и забыл... Что-то такое локально-актуальное... А! "Радистка Кэт"!

— Постой, брат. Есть человек, который знает досконально. От тебя ли сыны или нет — тут может быть малая доля сомнений. Но было ли прелюбодейство и с кем — наверняка. Твоя экс... э-э-э... Улита твоя.

Андрей остановился и обернулся ко мне. Начал, было снова пыхтеть носом, но взял себя в руки, успокоился.

— Она не Улита ныне, а Софья. И не моя, а богова.

Я ж и говорю: не — "ваша, Штирлиц, русская", а — "наша, герр Мюллер, русская". В смысле — ГБешная.

— И чего? Она — обет молчания приняла? Или правду говорить — ей монастырским уставом заборонено?

Моя манера ставить вопросы в непривычной, воспринимаемой как обидная, форме, привела к новому пыхтению носом. Однако Андрей снова сдержался.

О, уже привыкает. Как я и подозревал — умный мужик. Адаптивный. Ещё раз двадцать ему нахамить, остаться при этом в живых, и можно будет уже по-человечески разговаривать. Без намёков, экивоков, закидонов и этикетов.

— Туповат ты, Ванюша. Инокиню Софью Манохе отдать — не можно.

— А просто спросить — нельзя?

Андрей дёрнул шеей, вытащил из-за воротника крупинки осыпавшейся земли и повторил мне — мои же слова:

— И её "да" — ничего не значит, и её "нет" — ничего не значит, и если она скажет "не знаю" — это тоже ничего не значит.

Точно: цитирование оппоненту его собственных утверждений... обоюдоострое оружие. Будто мне же моим же плевком — в лицо плюнул.

Для Андрея получить правдивые показания от бывшей жены означает подвергнуть её порке. Это — неприемлемо. И дело не только в статусе монахини и возможной ссоре с епископом. Насколько я понимаю, он её до сих пор... "...щадил честь женщины и хранил верность супруге".

Он мне этого не скажет, это считается здесь слабостью, недостатком. А для "православного, правосудного и победоносного" светлого князя, "витязя Богородицы", привязанность к женщине земной — особенно.

Без кнута — "не верю", с кнутом — "не велю". И чего с ним таким делать? Ду-у-май, Ваня, ду-у-умай...

— Вольно — она правды не скажет. А и скажет — ты не поверишь. Под кнутом у неё правды спрашивать — ты не велишь. Экую ты сам себе ловушку построил, братец. В свою же западню и попал. Да уж... О! Вот для чего и нужен тебе, Андрейша, братец Ванечка! Чтобы тебя, само-западнянского попаданца — отпопадировать! В смысле: вытащить. Своим "лютозверским" хитроумием! Всё ж просто!

Андрей, уловив мою внезапную радость от проклюнувшегося решения нерешаемой проблемы, снова обернулся ко мне, подёргал посох в руке, вздохнул и вернулся к своей скамейке. Уселся, подобрал полы халата.

— Ну. Люто-зверский хитро-мудрец. Сказывай.

Как бы не лажануться. Всё ли я продумал? А то ведь и вправду в темнице запечатает.

* * *

Конечно, у нас на Руси и круче примеры есть. Илью Муромца вообще на три года в подземелье замуровали, землёй засыпали, брёвнами завалили. А как нужда в богатыре случилась — вылез он оттуда прямо... "на пике формы". Поскольку мир — не без добрых людей. Включая даже одну княжну. Она-то и таскала богатырю — и еду, и блинчики, и питьё, и... прочие расходные материалы. Я — про тренажёры богатырские, а не про лопушки пачками, как вы подумали.

* * *

У моих на Стрелке программа действий, как пятилетний план в поздней сесесерии: за четыре года, в три смены, двумя руками, за одну зарплату. А там, глядишь, и ко мне... досрочное придёт. Или ещё что приятное. Я про — амнистию, а не про — поллюцию, как вы подумали.

Но, может быть, удастся так вывернуться, чтобы вообще не "присаживаться"?

— Андрей, у тебя толковый да верный поп есть?

— Странно спрашиваешь. Есть. У меня сам епископ — толковый да верный. В делах — помощник испытанный. Ни разумом, ни словом — не обделён. Духом — крепок, яр и праведен.

— Не годен. Есть у меня такое подозрение, что он... в теме. Ну... про дела Софьи... наслышан.

— Лжа! Он — верный! Он — в вере, в законе божьем...!

— Он — вор. Противу тебя.

Андрей снова вскинулся, снова... буквально — озверел. Метал "огнь пылающий" — очами, и "дым разъедающий" — ноздрями.

"Несколько покатый лоб сообщал лицу выражение жестокости, а в минуты гнева сверкающие белки создавали впечатление свирепости".

Таки — да: выражение — сообщено, впечатление — создано. Но — поздно: я уже как-то обжился в этих... застенках.

"Гром гремит, земля трясётся,

Наш Андрюша счас взорвётся".

Детская народная дразнилка. Не про Боголюбского — имя можно подставить любое.

— Андрей, напомню: я — за базар отвечаю. Феодор — ворует противу тебя, и тому имею подтверждение. Осенью, перед ледоставом, пришёл в Балахну, что у Городца Радилова на Волге, разбойный ватажок. Местных — побили-порезали. Встали на зимовку. Мне, по "Указу об основании", велено Волгу от татей чистить — я и послал людей, они тот ватажок вырезали. Среди прочих шишей речных, убит там был и попец один. На нём была взята грамотка епископа Ростовского, писанная перед Успением Богородицы. Вскоре после твоего возвращения сюда. В которой тому попу велено набирать вольных людей, идти к Балахне и ставить там епископский двор. Грамотка у меня с собой. Есть и довидки от тех разбойничков, что живыми взяли.

Был у меня зимой такой эпизод. С привлечением онов из черемисов. На том месте теперь моё селеньице, там тиун по имени Колотило вколачивает. Закон и порядок — в головы туземцев, сваи — в землю, под пристань и склады.

— По воле твоей, как в "Указе" сказано, мне даны все земли от Стрелки до граней селений русских. Епископ же шлёт своих людей ставить своё владение на моей земле. Это воровство. Против меня, как владетеля. Против тебя, как "Указа" — создателя.

— К-какое... К чему это ты?! Где твоя... эта... Балахна, а где моя... Софья?!

— К тому. Феодор на волю твою, в "Указе" изложенную — наплевал. Наплевал на волю — наплюёт и на честь. "Единожды солгавший — кто тебе поверит?".

Классика жанра. Дискредитация противника по посторонним, не относящимся к конкретному делу, эпизодам. Я бы ещё и утопление Новожеи вспомнил. Но Андрей той истории не оценит. А тут просто — спор хозяйствующих субъектов. Откусил Федя землицы, да не по чину.

— Не верю!

Это "не верю" к чему? Оно ж всё проверяется! У меня и грамотка с епископской печатью есть, и из разбойничков кто-то ещё живой — сам сможет расспросить. Выше по Волге можно свидетелей найти...

А! Дошло! Андрей не верит знаниям епископа о делах Софьи. Так это тоже ловится!

— Проверь. Прикажи ему доставить Софью сюда, в Боголюбово. Не сделает — значит наслышан о её грехах. Значит — грех был. Значит — он про то знает и молчит. И греховодников — покрывает. Или ещё чего задумал.

— "Ещё чего" — чего?!

— Ох, Андрей... Мы все не вечны. Придёт день, и ты землёй накроешься. Лет-то тебе... Брат твой, Глеб Перепёлка сидит в Переяславле Южном. Крепко сидит и никуда переходить не хочет. Младших братьев — "гречников", как и племянников "торцеватых" — сынов старшего брата Ростислава, ты с Руси выгнал. По смерти твоей Залесье твоим сынам достанется. Тут Феодор сынкам твоим и скажет: ты не есть честной русский князь, ты есть дитя греха, отрыжка похоти и смрад прелюбодеяния. Сыны-то твои и призадумаются. Сделают чего епископ попросит. По его слову — жить да править будут. Так и уйдёт из рук их власть, песком меж пальцев высыпется.

Для средневековой родовой аристократии вопрос законности рождения есть вопрос жизни и смерти, вопрос самого существования. Возникающие сомнения — решаются беспощадно и кроваво.

Вынужденный участвовать в делах Андрея, я оказался втянут и в истории о незаконности детей. Перебирая и обдумывая возможные ситуации, выучился разбираться "в материале". И, естественно, стал видеть возможные сходные сюжеты в других владетельных домах. Или — создавать их.

— Не верю.

— По второму кругу воду толчём. Проверь — прикажи Феодору привезти Софью. Немедля. По лицу его... ты ж его давно знаешь? — Сам поймёшь.

— А дальше её куда? В застенок? Не позволю!

— Зачем? С чего я начал: у тебя есть толковый верный поп? Пусть он её исповедует.

— Исповедь человеческая есть тайна божеская! Ни попу — мне пересказать, ни мне — слушать такое...

— А ты за занавеской постоишь. Тайно. Пересказа и не будет. И опять же — ты Софью знаешь. По ответам её, по голосу поймёшь — правду ли она говорит. А уж если она Господу солгала... Чтобы она словами не сказала...

Андрей снова зарычал. В бешенстве. И застонал. В тоске. Два этих оттенка чувств, смешивающиеся, слившиеся в одном звуке...

Впрочем, он быстро овладел собой.

— Индо ладно. Поглядим.

И пошёл к двери.

— Стой! А я? Мне тут сидеть — не с руки. Я к Лазарю на подворье пойду. Мне тут с приказчиками надо... Насчёт просьб моих... полотна — аж пищит... не забудь — списочек вот... мне ещё во Владимир сбегать, торг тамошний глянуть, мастеров разных надобно...

Мгновение он с недоумением смотрел на меня. Какое-то полотно... Тут, факеншит уелбантуренный! — мир рушится! Вся жизнь его! И царство земное, и царство небесное... Мастеров каких-то... зачем?!

Потом лицо его приняло особенно злобное выражение:

— Сбежать надумал?! Опять задурил, обошёл, пыли напускал, словес назаплетал...

— Тю! Ты мозгу-то пошевели! Князь, факеншит! От тебя сбежать — не велик труд. Вон (я похлопал по сухой стенке застенка) — сыра земля. Мне — мать родна. Но куда я от Всеволжска своего сбегу?! В карман сунуть да унести? Да уж, Андрей свет Юрьевич, накинул ты мне верёвку пеньковую на шею, набил кандалы тяжкие на ноженьки резвые. И не в том дело, что на Стрелке самоцветы-яхонты на кустах растут, а в том, что там дела мои, там жизни моей кусок вбит-вкопан. Куда я от него сбегу?

Андрей недоверчиво рассматривал меня. Потом вздохнул:

— Поклянись.

— Блин! Да сколько ж можно?! Я не клянусь! "И пусть будет ваше да — "да", а ваше нет — "нет". Неужели трудно слова Христовы запомнить?!

Он ещё несколько мгновений рассматривал меня в темноте нашего подземелья. Я старательно делал лицом "вид, внушающий доверие". С мощным оттенком простодушного недоумения: как же так?! Мне, всегда и везде такому честному и правдивому — и не верить?!

Стоп. Я не прав. "Доверие" из самых последних вещей, которые можно выпросить у Боголюбского. После — "снега зимой". Тогда от "чуйств" переходим к конкретике.

— У меня там лодочка стоит. Особая. Выше города, ниже посадов. Прямо на лугу. Сам делал, другой такой нету. Как бы не попортили.

— Переставь. К нижним воротам. Там есть кому присмотреть. Ладно. Пошли. Сам из Боголюбово — ни на шаг. Иначе... Ладно, пошли.

Он двинулся вперёд. Чуть сильнее шаркая подошвами, чем когда мы шли сюда. Не согнувшись, не сгорбившись. Но и по его прямой спине я уже мог определить груз раздумий, занимавших ум государя.

Из туннеля появился Маноха, внимательно осмотрел нас, тяжко вздохнул, видимо, расстроенный напрасно переведённым топливом для разогрева инструментов и приспособлений.

Интересно, а чем здешние палачи делают "кали"? Углём или дровами? Ноготок предпочитает дрова, говорит — грязи меньше. Температура, правда, ниже, но в этом конкретном — даже и хорошо.

— Маноха, ты пришли кого-нибудь со своей зажигалкой к Лазарю на подворье. Мы там много разного чего привезли. Твою щёлкалку — или заправят, чтоб горела нормально, или новую дадут.

— Хм. И почём?

— Ну... Тебе — бесплатно. С княжеского палача ещё и денег брать... Не обеднею.

Андрей задумчиво разглядывал меня. Видимо, удивлённый столь быстрым переходом от "предсмертного" состояния к разговорно-торговому.

А меня трясло. Хотелось прыгать и бегать, кричать и смеяться.

Сегодняшний разговор — куда большая победа, чем моё "Ледовое побоище" на льду Волги! Сотня каких-то туземных придурков... да хоть афро-каннибалов! Против Боголюбского — тьфу и растереть!

Я — живой!

Я — живой, целый и на свободе!

Я ещё тут много чего... уелбантурю! И — зафигачу!

Ур-ра, товарищи!

Не уверен, что я чётко соображал в тот момент. Автоматом отметил изумление половцев-охранников при нашем, совместном с Андреем, появлением в предбаннике.

"Ванька-лысый — живой и без конвоя" — да, это изумляет.

Чуть не забыл забрать свою портупею с мечами на лавке. Там где — "оставь всяк входящий". Охранник вывел меня через какой-то другой выход во двор, провёл через ворота и сдал на руки моим спутникам.

Николай сразу кинулся выяснять подробности, но я только тряс головой и глупо лыбился. Постоянно тянуло ощупать себя. Руки, ноги, рёбра... всё на месте. Пальцы? Ух ты! Все пять! Ой! А на левой?! — И здесь пять! Чудеса! Как они красиво, гармонически сгибаются... В правильную сторону... естественно... А после Манохи могли... и неестественно. Глаза... Один закрыл — вижу, другой — тоже вижу! Удивительно!

Солнышко! Небушко! Воздушко! Хорошо-то как... И не болит нигде... Ходить, дышать, смотреть, слышать... Есть чем!

Как-то исторически-риторический русский вопрос: "Что я, об двух головах, чтобы с государем разговаривать?" — потерял риторичность. И приобрёл дополнительную историчность — так не только про московских царей говаривали.

Николай уже сыскал подворье Лазаря. Топать туда оказалось довольно далеко. Но при моей текущей адреналиново-допаминовой интоксикации... даже не заметил.

Конец семьдесят третьей части

Часть 74. "Гуляй, рванина, от рубля и..."

Глава 402

Лазарь сразу кинулся целоваться. Пришлось несколько притормозить юношу:

— Водки, баню, снова водки. Потом поговорим.

Впрочем, удержаться он не смог: едва по моей спине заходили веники, как начался "отчёт о проделанной работе". Отчёт — посла, "работу" банщика — на спине чувствую.

Лазарь очень переживал. Оттого, что потратил на своё обустройство кучу моих денег, влез в долги, а ничего серьёзного не сделал.

Забавно. Для меня главное, что он не сделал серьёзных глупостей. Обустроился, познакомился с туземцами, дорожки протоптал, связи завёл. Голову свою сохранил.

Конечно, бывали у него и ситуации... конфликтные. Но Боголюбский — благоволил, в городе про то знали и воздерживались. По мере соображалки.

Цыба потусторонне улыбалась, накрывая нам стол после бани, вежливо пропускала мимо ушей хвастливую болтовню Николая, и поглядывала на меня доброжелательно.

Среди множества забот, одолевавших меня в эту зиму, было и опасение за Цыбу. Из-за возможного появления здесь Рады — тверской боярыни-вдовицы, матери Лазаря. Рада — женщина энергичная, могла, узнав о назначении старшего сына ко двору Боголюбского, подхватить младших детей и заявиться сюда. И попытаться построить всех по своему усмотрению.

Ух, как они бы тут с Цыбой дали жару и шороху! Классика жанра: свекровь с невесткой. Да ещё в здешних сословных декорациях: боярыня против простолюдинки, вчерашней рабыни. Вблизи сурово православного и правосудного князя Андрея, при статусе посла такой невидали, как Воевода Всеволжский...

Всё Боголюбово сбежалось бы на такой цирк посмотреть!

Нутром чую — были бы жертвы в личном составе. Но пронесло — судя по показанному Лазарем письму от Рады, в Твери, после похорон там убиенного мною князя Володши, заварилась новая каша с прежними персонажами.

На одной реке, на Волге живём...

"У моей соседки сверху протекает половая щель. Когда у неё течёт — у меня капает" — юмор эпохи застоя.

В моём случае "сверху" означает — на Верхней Волге. Боюсь, будет и у меня "капать". Кровь с клинков.

Только принял после баньки стопочку — тук-стук-грюк. Влетает во двор отрок княжеский на коне вороном — оба в мыле — и орёт с коня неразборчиво:

— Светлый князь... велел Воеводе Всеволжскому... бегом бежать... быстро... на княжий двор...

Мои все подхватились, засуетились, кинулись коней седлать...

Факеншит! "Ни сна, ни отдыха измученной душе".

И заднице — тоже. Опять на коня лезть. Почитай, два года этой забавой не забавлялся. Опять же — я пока чистый. А с коня буду — уже нет.

Отрок невелик, глуп, нагл, конёк у него... такой же. Да ещё и старый. Взял я скотину божью за узду да и дёрнул. Так они оба-два на мягкое и полетели. Ну, что там, на дворе, мягкое было.

— Ты, бестолочь бестолковая, от княжьей гоньбы — хвост репейный, ты почто господина своего слова перевираешь?! Не мог князь Суждальский Воеводе Всеволжскому — велеть. Я ни ему, ни эмиру Булгарскому, никому другому во всём мире, окромя Пресвятой Богородицы, не подручник. Так что ж ты, сучий сын, промежду государями непонятности да вражду рассаживаешь? А ну брысь с отседова!

Паренёк поднялся, лошадку свою вытащил, роняя сопли с лица и навоз с кафтана — со двора выскочил. Лазарь — сам рядом стоит, сам и пятнами красными идёт.

— Что ж это ты, Лазарь, друг мой сердешный, чести моей не держишь? Я с князь Андреем всё утро с глазу на глаз разговаривал, думами-заботами делился-обменивался, а ты челядь чужую, бессмысленную-бездельную да на своём дворе — разговаривать не по вежеству пускаешь. Ты ж мой посол! И слух мой, и глас, и зрение. Лица моего представление пред очами самого Андрея Юрьевича. А ну, Резан, собери людей. Погляжу, что вы тут за народ собрали.

Полный двор челяди. Все на гонца — повыскочили, уши — повыставили. Ворота в усадьбе настежь, на улице — ещё зевак рой роится. Безобразие, разруха и непорядок.

У Цыбы в тереме... пристойно. А во дворе... Надо подровнять... это всё.

— Резан, почему у ворот навоз кучей лежит? Твоим скотам более гадить места нет? Это у тебя что? Истопник? На кой ляд нам истопник летом? Это на нём что? Лапти? Ты почто меня позоришь? Челядь вся в сапогах быть должна. Ты кто? Конюх? Так кого ты хрена конюх — коней не засёдлываешь?! Иль не слыхал — к князю ехать надобно! Бегом!

В первой жизни я так с людьми не разговаривал. Так там же люди были! А здесь-то — челядь. Привычная к вятшести, статусу, гонору. Э-эх, набрал Лазарь... челядинцев.

Нормальный боярин тянет себе слуг из вотчины. Там у них и родня, и имение кое-какое. А тут-то... набродь городская. Люди случайные, толком не проверенные. Надо будет слуг Лазарю из Всеволжска прислать. Своих марийцев. Они, конечно, по городским делам — пни лесные. Но зато — мои. А этих — туда. На трудовые подвиги. Там и поглядим.

— Ваня, а князь... ну... что ты его гонца...

После сегодняшнего разговора с Андреем... мне надо сильно гадкую гадость сделать, чтобы его отношение ко мне ещё больше переменилось.

— Ты про князя Андрея главное помни: "Он всегда к расправе и распорядку готов, для того мало спит, но много книг читает, и в советах и в расправе земской с вельможи упражняется, и детей своих прилежно тому учит, сказуя им, что честь и польза государева состоит в правосудии, расправе и храбрости".

Эти слова Татищева о Боголюбском я сегодня с утра кожей ощутил. В части близости расправы. Теперь понадеюсь на его правосудие.

Надежда — оправдалась. Едва заседлали коней, как в закрытые, было, ворота — сильно, но уместно постучали: "Княжий гонец! Отворяй".

Гонец был... качественный. И в смысле возраста, и по одежде, и конь добрый. А в глубине улицы виден десяток гридней в боевом прикиде. Типа: на всякий случай. Ежели вдруг не просто дурак, а — с замыслом.

— Князь Суждальский Андрей Юрьевич изволит поджидать Воеводу Всеволжского Ивана Акимовича у городской пристани. Нынче.

Во блин! А у меня и из ума вон! Как пришли на двор, я велел послать сказать, чтобы ребятки лодочку переставили к пристанским воротам. И пошла моя "Белая ласточка" мимо всего города, мимо всех стрельниц замковых. Весь город на нашу "каланчу плавающую" подивился. Теперь у "Клязьменских" ворот народу...!

— По коням!

Выскочили к "перекрёстку трёх дорог от трёх ворот" и под мост. Хорошо, что у Лазаря только один приличный жеребец в хозяйстве — вот пусть сам на нём... вольтижирует. Потому что в овраге спускаться среди толп телег и дурней с разинутыми ртами...

Только сунулись в ворота городские на выход, а оттуда...

Звуки неслыханные! Львы рыкают! Откуда на Клязьме львы?! Их же ещё 15 тысяч лет назад последним обледенением...! Лошади чуть на дыбы не встали. С той стороны ворот — суетня и крики испуганные. А я никак не могу тезаурус с компендиумом к консенсусу привести: похоже на рычание большого зверя. Почему-то мне в том рыке слышатся не дикая злоба голодного крупного хищника, а родные матерные нотки...

Ещё один "Зверь Лютый" нарисовался? Или у нас и львы африканские ненормативной лексикой пользуются? "Святая Русь" навеяла?

Тут снаружи вопли раздались громче и народ густо повалил внутрь. Я — коньку по рёбрам пятками и, толкая, топча людей — наружу.

Мда... Я уже говорил, что Ивашка-попадашка — глаз урагана и ядро циклона? И что это — заразно? Во-от...

В двадцати шагах от уреза воды стоит моя "Белая ласточка" с неубранными парусами. Перед её носом в воде боком на мелководье лежит какая-то полузатопленная лодчёнка. Чуть левее на берегу — толпа возбуждённого народа с разными рубящими, колющими... и просто — под руку попавшимися предметами ударного действия.

На носу швертбота стоит абсолютно голый Салман, крутит по сторонам своей характерной черепушкой типа "луковка теремная", и, глядя в береговую толпу, старательно произносит "Чи-и-из!", неестественно оттопыривая губы для полноты восприятия всех его девяносто шести... хотя реально — там меньше, и не все в ряд. Потом быстренько так хлопает себя по щекам несколько раз, приседает в растопырку и нежно-многозначительно говорит: "Ку-у-у".

Народ бледнеет, некоторые — роняют, кое-кто — линяет. И с лица, и с берега. Тут с кокпита высовывается маленькая фигурка и орёт. Басом. По-львиному. Матерно. Но слов не разобрать. Отчего ещё... выразительнее. Чувствуется, что посылают. Со всей твоей подробной автобиографией. Но вот куда именно... — направление не идентифицируется.

От этого зверского рёва кони группки всадников справа от ворот, осаживают задом, прядают ушами и вообще — ведут себя непристойно. Конская группа чуть сдаёт назад, к стене речного обрыва, и я вижу: впереди, на соловом жеребце сидит князь Андрей. Сидит — как влитой. Конь под ним — даже копытами не переступает.

* * *

О кавалерийском таланте Боголюбского — редкий случай чтобы про кого из князей об этом писали — в летописи есть упоминания. В одной из битв за Киев с Изей Блескучим, Андрей, во главе своих половцев, первым ворвался в строй противника. Конь его был ранен в ноздри, отчего начал сильно метаться. Однако Андрей коня успокоил и продолжил рубку.

Ещё смолоду, в бою под Полоцком, Андрей кинулся на здоровенного немчина, чуть не погиб, но верный конь из боя вынес. И тут же пал бездыханный.

С конями Боголюбский ладил, любили они его.

* * *

— Салман! Дик! Кончай скоморошничать! Князь смотрит! Приведите себя в приличный вид!

Я загнал коняшку по колено в воду и проорал своим подчинённым приказ. Но малость опоздал: из-за раскрытого паруса высунулась двух-вихрастая голова нашего матроса с крайне шкодливым выражением на мордашке, который, глядя на толпу горожан на берегу, произнёс себе под нос, что-то типа:

— А вот тебе ля-ля-ля...

После чего раскрутил и отпустил пращу.

Боярин, сидевший на коне недалеко от Боголюбского, приняв снаряд пращи на грудь, всхрапнул, как конь на водопое, и съехал с седла. Боголюбский проводил спутника задумчивым взглядом. Потом посмотрел на меня.

— Ну и...?

— Ща-ща-ща... Один момент... всё поправим, всё восстановим... Эй, на "Ласточке"! Что за дела?! Кончай бить боголюбовских! Их же ж надолго не хватит! А потом что? Давай потихоньку к берегу. И сходни князю.

Команда на "Ласточке" засуетилась, зашвырнула в меня концом каната, от чего уже я сам чуть не слетел в воду. Потом пришлось тянуть их в сторону, потому что прямо под носом у швертбота торчала полузатонувшая чья-то лодка, которую они, собственно говоря, и протаранили.

— Вы зачем лоханку потопили?

— Так ты ж сам говорил: "когда суда идут разными галсами, то судно, идущее левым галсом, должно уступить дорогу другому судну"! А мы шли правым галсом! А оно не уступило! А они думают: кто с бородой — тот и прав! А мы по правилам!

— Понятно. Салман, а ты что такое говорил?

— Э... сахиби. Я говорил твой волшебный слов. Ты сам учил. Да. Ты говорил: Салман, скажи — "чиииз". И показывал "куу". Да. Когда мы унжамерен резали. Я подумал — зачем резать? Пусть живут. Нет? Да?

— Дик, деточка, я понимаю, что корабельный рупор тебе очень нравится. Но зачем же в него — такие слова? И так громко.

— Господине... Ой! Ты не понял! Я туда... это ж корабельный рупор! Я туда только корабельные слова кричал! Для просвещения населения.

— ???

— Ну, румпель, форштевень, шкото-фало-грот...

Грото-фаллические эпитеты... я бы до этого не додумался. Какая молодёжь у нас на "Святой Руси" растёт! Талантливая, изобретательная! Им только дай в руки матюгальник — такое узнаешь!

К этому времени лодку подтянули к берегу. Скинули сходни, князь с частью свиты и совершенно одуревшим от происходящего и присутствия рядом со светлым и уже почти святым и благоверным, Лазарем, по досточке перебрались на борт. Хорошо, хоть коней на берегу оставили.

Пара гридней, не снимая рук с рукоятей мечей, заглядывала во все дырки и помещения. Как они взволновались обнаружив под палубой нашу "гороховую вдову"! Тут я сразу сказал:

— Руками не трогать! Корабельная принадлежность! У неё — особая судовая роль.

Ни слова не солгал! "Роль" у неё, и правда: и особая, и судовая.

Оружия на женщине не было. Как и почти всего остального. Поэтому "безопасники" облизнулись и отвалили.

Лазарь старательно изображал "лом проглотил". Одновременно с — "проглотил язык".

А посол-то у меня — того... прирождённый шпаго-глотатель. Сделаю нормальную шпагу и экспериментально проверю. На таком таланте — можно ж и денег заработать!

Андрей довольно уверенно, чуть раскачивающейся походкой кавалериста, перемещался по палубе, рассматривал высоченную мачту, пощупал парус, пропустил через руку шкот, потрогал, чуть даже потаскал гик. Чем немедленно вызвало шипение нашего капитана.

Поскольку шипел он в свой рупор, который из рук не выпускал, то многие вздрогнули и на берегу.

Откуда рупор? — Так сделали! Исключительно по нужде. Из-за береговой стенки этих Дятловых гор — не набегаешься. А совместная работа, когда одна бригада наверху, другая внизу — постоянно. Сигнальщиков у меня не хватает, жестикуляция... по всякому бывает. Вот сделал Прокуй несколько рупоров. Один на кораблик забрали.

Эффекта — никакого. Даже хуже: от первого звука народ или впадает в ступор, или разбегается. Команда типа "прими конец" — с первого раза не воспринимается никогда. Вот Дик и приспособил рупор людей пугать: "Ласточка" идёт тихо, подходим к кому-нибудь дремлющему рыбачку в лодочке на реке, тут он как гаркнет... Бывало, что слушателей отмывали вместе с плав.средствами.

Я, конечно, упрекал и выговаривал. Но тут, когда с берега в "Ласточку" полетели камни, Дик рупорно ответил поимёнными цитатами из такелажа и рангоута. Похоже, помогло. До дурноты некоторых участников с противной стороны.

— Ты зачем в боярина камнем метал? Мало что не убил. Ежели у него ребро сломано — вира будет.

Наш матрос с двумя вихрами, пойманный одним из свитских за ухо, перепугался страшно. Выкрутился из державшей его руки, толкнул боярина на натянутый шкот, отчего тот завалился, и спрятался ко мне за спину.

Мой человек — мне и отвечать.

— Будет суд — будет вира. Заплачу. Только попало бедняге — случайно. Малец в городских целил, не в княжеских. Наш стрелок и с десяти шагов не попадает.

— А вот и нет! А вот и неправда! Я с десяти шагов в палку попадал! Сам же вчера хвалил!

— Точно. Попал. Один раз. А все остальные разы?

Паренёк хмыкнул и, далеко, по другому борту обходя пытающегося выпутаться из шкотов и фалов поднимающегося обидчика, пошёл к носу.

— И откуда ж ты такое берёшь?

Андрей, подобрав полы одежды, присел на корточки и внимательно рассматривал "узел управления" на корме.

— Это — штурвал, по-русски — рулевое колесо. Тут крутишь — там руль поворачивается. Лодочка курс... э-э... направление движения меняет.

Андрей упёр палец в штурвал, чуть провернул его, заглядывая за корму, где в клязьменской воде двигалось смутно видимое полотно руля. Потом повернул в другую сторону. Снова посмотрел за корму.

Рядом страдальчески вздохнул мой капитан: чужой — рулевое трогает... И сказать ничего нельзя — князь.

Андрей медленно перевёл взгляд на меня. Он сидел на корточках, его обычная несколько высокомерная постановка головы в таком ракурсе — вовсе не выглядела высокомерной или презрительной. Скорее — очень изумлённой.

— Вот я и спрашиваю: откуда ты взял? Этот... штурвал.

Я немедленно напыжился. Ещё бы: моё рукоделие самому Боголюбскому интересно!

— Сам сделал. Эту лодочку мы всю сами сделали. У меня, на Стрелке. Тут дощечки сосновые, тут смола этой зимой топленная, там посконь, внутри — дубовые шпангоуты...

— Это-то понятно. А где видал?

— Э... что?

— Колесо.

— Придумал.

— Сам?!

Теперь уже я непонимающе смотрел на Андрея. Потом до меня дошло. Две вещи сразу.

* * *

Первая — простая, философская, общеизвестная. Никто ничего не может придумать нового. Просто по закону божьему.

"Что было — то и будет".

Адам с Евой вкусили от древа познания. Познали — всё. Одномоментно. Потом что-то забыли или потомкам не передали. Но всё в мире сотворено богом. Всегда. Изначально. "Акт творения" — называется. Одноразовый. Исполняется Творцом.

Человек не может изобрести чего-то нового. Человек может быть открывателем, но не изобретателем. Можно найти, более-менее случайно, открыть, откопать временно сокрытую истину. Но не создать новую.

Обычный путь — подглядеть у соседей. Может быть — у далёких соседей. Скоммуниздить. Не — сам.

И второе. Я по-прежнему воспринимаю Андрея Боголюбского... как бы это сказать... В рамках школьной программы, как персонажа из учебника. В общем ряду развития производительных сил, политических событий, классовой борьбы, демографического взрыва, глобального потепления и основных общественно-социальных тенденций. А он — живой человек. Не только с татарским лицом, "турецким седлом" и больными позвонками, но и с личной жизнью, большая часть которой не попала в летописи.

Но мне-то лично, расхлёбывая всё это барахло которое — "Святая Русь", приходится иметь дело не с символом и основоположником, а с живым человеком. С его конкретными закидонами, заморочками и тараканами. И его личным опытом.

* * *

— Княже, ты же ходил в Царьград? На корабле?! Ты ходил в Иерусалим. Тоже — на корабле? Так?

— Не так. В Иерусалим идут на ослах и лошадях. На мулах. А вот в Яффу... Ни на одном корабле — такого нет. Откуда ты взял? Из... из "свитка кожаного"?

Мда... Из Иисуса, даже бесконтрольно, помимо его воли, проистекала божья благодать. И излечивала геморрой у прикоснувшихся. Из попандопулы проистекают инновации. Тоже... не вполне обдуманно и целенаправленно. Геморроя не лечат, но по глазам шибают.

Я молча смотрел на него. Андрей напрочь не хочет верить в мой "пророческий дар". Не хочет, боится. Потому что прозревать грядущее возможно лишь господу вседержителю. Потому что иметь рядом с собой пророка — страшно. И — унизительно, обидно.

Он истово верит в "Чудеса Богородицы". Есть целый ряд примеров как его чудотворная икона спасала людей. Как сохранила, например, двенадцать работников, на которых рухнули дубовые плахи Владимирских "Золотых ворот". Да вот же, счастливо завершившиеся проблемные роды Анны — свежее доказательство!

Но живой чудотворец, в человеческом виде... Тут, рядом, с голосом, с запахом... Человек не может придумать новое! Но если я подглядел где-то, в каком-то божественном "свитке кожаном", "сокрытую тайну" — вот это рулевое колесо, вот такие невиданные косые паруса... если это не бред болезненный — вот же оно — сделанное!... торчит, проворачивается, то... то и история о псе-выжлятнике... из того же источника? Может быть правдой? И что теперь делать? С сыновьями. С жёнами. С епископом. С этим... Ванькой? Какие ещё "сокрытые истины" он может вытащить из рукава? Что ещё он может сделать? И особенно — что он может сделать со мной? И что я могу сделать с ним? Эти слова в застенке: "сыра земля — мне мать родна" — шутка? Или — проболтался? Голем? Бес? Нежить? "Воевода Всеволжский", "Лютый Зверь", "Княжья Смерть", "Немой Убийца"... что ещё этот говорящий лысый бурдюк с глазами — несёт в себе?

— Экую глупость ты, воевода построил. Сколь доброго полотна на паруса эти кривые загубил. По нашей-то речке веслами — куда как удобнее. Предки-то наши не глупее нас были, а таких страхо... дуро... лодей не делали. И куды на такой-то... корявине плавать?

Один из бояр, влезших на палубу, уронил шапку в реку, разглядывая нашу мачту, разозлился и высказался.

Выловивший шапку Дик, от боярской сентенции так обиделся, что даже не хотел отдавать шапку владельцу. Так и прижал её, с капающей водой — к груди. Дик — аж кипит. От невысказанного. Но вежество — разумеет. Поэтому отвечать мне:

— Наша "Белая Ласточка" и по Клязьме хорошо идёт. Будто летает. От Стрелки досюда в два дня дошли. Попробуй-ка так вёслами пробежаться. Да и белый свет на Клязьме не кончается.

— Ишь ты. И где ж твоё... эта вот... ещё плавать будет?

— Плавает, мил человек, дерьмо в проруби. А мои люди на моих лодиях ходят. Всеволжск, коли кто забыл, стоит на Волге. А Волга, кому невдомёк, впадает в Каспийское море. Э... В море Хазарское. И ещё есть тут, возле Руси, моря. Чёрное, которое Греческое. Белое, которое Студёное. Балтийское, которое Варяжское. И вот такие, как ты сказал от великого ума, кривые паруса будут там очень даже к пользе.

— Тю, гдей-то?! У нас туда и дорог не ведают.

— Ты всех-то по себе не ровняй. Купцы — ведают. И я — сведаю. Нет — новые найду. Дорога — это направление, по которому русский человек собирается проехать. Слыхал такое, дядя? А направление и по солнышку видать.

Андрей махнул рукой, боярин пошёл к сходням. Князь выпрямляясь, ухватился за больную спину и, едва я протянул ему руку, злым рывком притянул меня к своему лицу:

— Думаешь дороги новые торить? В страны чужедальные? А зачем?

Ну и что ему сказать? Вот так вдруг сразу? Про разные варианты прибыли? В деньгах, знаниях, людях, скотах и корнеплодах?

— Думаю. Торить. Чтобы нескучно было.

* * *

"Святая Русь" — страна ещё более сухопутная, нежели Русь Московская при рождении Петра Великого. Один город — Олешье — стоит в Днепровском лимане у выхода в Чёрное море. И это — всё. Всё, что, хоть с натяжкой, можно назвать "русский приморский город". Ни Архангельска, ни Астрахани, которые были у Петра сразу — ещё нет.

На всю Русь едва ли наберётся тысяча-другая людей, которые знают вкус "солёной воды". Пару веков назад, при древних князьях, с Руси уходил ежегодный караван от полутысячи до тысячи тяжёлых морских лодий-скедий. Выйдя из устья Днепра, шёл княжеский караван на запад вдоль Черноморского побережья, пока его не останавливали за полсотни вёрст от входа в Боспор. Потом шёл назад. Было это в те времена, когда через все три альпийских перевала за год не перетаскивали и трёх сотен тонн груза. А тут за раз — как бы не на порядок больше.

Прошло двести лет. Русское мореплавание скисло и захирело. Русские купцы всё больше ходят на чужих кораблях. Как отзывается на русской торговле отсутствие собственных корабелов...

"Предки-то наши не глупее нас были...". — Какие предки?! Папашка твой, который дальше своего болота — в жизни нигде не бывавший? Или Вещий Олег, прибивший щит на врата Царьградские?! Он-то в "за моря" — хаживал!

Нынче Русь этот навык, эти возможности — утрачивает. "По нашей-то речке веслами" — можно. А — дальше? Уже и интереса нет?

Расползается, слабеет "становой хребет Святой Руси" — "путь из варяг в греки". Половцы наполнили южно-русские степи, постоянно перекрывают пути к Черноморью. Там, на тропе вокруг Несыти — главного порога — 6 тысяч шагов, которые проходят корабельщики, перетаскивая грузы на спине. На каждом шагу — человеческие черепа да кости.

Раз за разом Киевским князьям приходится вести дружины к Днепровским порогам, чтобы обеспечить безопасность проводки торговых караванов. Так не единожды хаживал нынешний Великий Князь Киевский Ростислав (Ростик). Туда же, к Порогам, поведёт свой первый поход из Киева его племянник и наследник Мстислав Изяславич (Жиздор).

Немцы и датчане продвигаются на Балтике. Вот прямо сейчас, в этом десятилетии, бодричи — примут власть саксонского герцога, руяне — датского короля, поморяне — короля польского. И везде, перед проповедью христовой, ещё до вооружённой силы, до рыцарей, идут купцы. В Любеке — растёт своя "Немецкая слобода", до серьёзных немецких поселений-факторий в устье Даугавы (Западной Двины) — одно поколение.

"Идут" — своими кораблями.

Но самая главная беда для "станового хребта Святой Руси" — "торжество христианства", создание Иерусалимского королевства.

Католики, подчинив тамошние земли, развернули основной трафик из Леванта на запад. В Северную Италию, где растут на этой торговле города Ломбардии. Во Францию, где путь Луара-Сена поднимает королевский домен потомков Гуго Капета. Через Альпы на Рейн, где растёт сила германских земель.

Это губит торговлю Византии, загоняет в нищету греков. До такой степени, что в Константинополе происходят массовые народные избиения католиков с десятками тысяч жертв. Увы, Византия слабеет, даёт всё новые привилегии иностранцам, пытаясь сегодня наполнить казну, не имея возможности думать о последствиях. Уже генуэзцы добиваются разрешения императора открыть свои фактории в городах Крыма. С правами судебной, военной, налоговой... автономии.

Через столетия, во времена расцвета Османской империи, сходные соглашения Сулеймана Великолепного будут официально называть: "Великие капитуляции".

Через несколько лет мне придётся расхлёбывать последствия очередного, для Византии, и первого, для конкретно Крыма, такого указа Мануила Комнина.

Через столетие от моего "сейчас" там, в Крыму, возникнет Генуэзская Хазария. С собственными властями, войсками и судами. Именно применительно к армянам-наёмникам этой Хазарии впервые прозвучит слово "казак". Именно выходцев из этих городов будут позже упорно называть русские источники — "генуэзской пехотой в войске Мамая" на Куликовом поле.

Можно с точностью до дня и часа указать момент ошибки греков. Когда будущий король Иерусалимский Болдуин сумел в ночном разговоре испугать представителя императора в лагере крестоносцев. Империя, из-за личной трусости конкретного чиновника, самоустранилась, вышла из управления этим огромным мероприятием — Первым Крестовым походом. И католические вожди, начинавшие поход как помощники, "подручники" греков, оказались самостоятельной силой. С собственными целями, с собственными представлениями о допустимом.

Поход, начавшийся как освобождение "Святой Земли" для всех христиан, как возвращение этих земель под власть Константинопольского басилевса, превратился в захват Иерусалима для Римского первосвященника. Король Иерусалима приносит присягу папе, не императорам. Ни — восточному, ни — западному.

Вслед за нищающими греками начинает рассыпаться "Святая Русь" — слабеет "становой хребет". И вот уже у высокопоставленного государственного чиновника, боярина, уровень понимания флота — "по речке лодочкой".

Цепочка очевидна: нет товаров — нет прибыли — нет людей — нет умений. И обратно: нет умений... — нет товаров. Такая закономерная, само— поддерживающаяся, само-затягивающая спираль — понятна. Понятно и как её разрушить: поменять условия функционирования в ключевой точке, в узле товарных и денежных потоков. Только точка эта далеко — в Иерусалиме, в Антиохии. Или ещё дальше: Рей, Багдад, Басра... Дотянуться отсюда, из Залесья, чтобы там "тумблер перещёлкнуть"... невозможно.

Да? Так уж совсем? А если подумать? А я что делаю?

Разницу между талассократией и теллурократией понимаете?

Первая — государство, вся экономическая, политическая и культурная жизнь которого, сосредотачивается на деятельности, связанной с морским судоходством и контролем морских пространств и/или прибрежных регионов.

Пример: минойский Крит, мощи флота которого было достаточно, чтобы обеспечивать Минотавра свежим греческим мясом. Или древние греки, которые "расселись вокруг Средиземноморья, как лягушки вокруг болота". Позже на этих принципах строились Генуэзская и Венецианская Республики, Великая Ганза на Балтике. Потом на сходной основе начинались колониальные империи: Португальская, Испанская, Британская...

Основа: город на берегу, маленький анклав вокруг. Дальше: мрак, темнота, дикари. Так построен крымский Херсонес: сельскохозяйственные угодья внутри стен, отгораживающих мыс, на котором стоял собственно город, от всемирной дикости.

Говорят, что эта концепция лежит в основании "атлантизма" 21 в. Следует ли из этого, что игры с бермудскими парусами неизбежно приведут меня в объятия НАТО?

Антиподом является теллурократия: государства, связанные с освоением материковых пространств, стремлением к присоединению сопредельных государств, колонизации обширных сухопутных регионов, последовательным проникновением вглубь материкового пространства.

Теллурократии имеют обширную территорию и живущее на ней государствообразующее этническое большинство, вокруг которого и происходит дальнейшая экспансия.

Теллурократиям приписывают: оседлый образ жизни, консерватизм, постоянство юридических норм, наличие мощного бюрократического аппарата и центральной власти, сильная пехота, слабый флот. Россия допетровских времён — типичное теллурократическое государство. После Петра I наблюдалось постепенное увеличение доли талассократических характеристик Российской империи.

Круто теоретики заелдыривают...

Типа: талласократии сплошь миролюбы, либерасты, дерьмократы, унисексы и равноправы. Без пехоты. Генуэзская пехота столетиями — фефект фикции.

Мда... Это, конечно — всё правда. Но не вся.

Попробуем наложить три термина — талассократия, теллурократия, империя — на историю Руси.

"Святая Русь" в до-княжеский период — талассократия. Ересь? — А подумать? Основа — города (варяжские фактории, племенные центры, хазарские поселения от Киева до Мурома...) на водных путях с контролем маленьких окружающих территорий. Как у греков вокруг Средиземного моря. Именно так и существовала "Святая Русь": все города стоят на реках, почти всё население — живёт в речных долинах. Сходно с локальными анклавами греков, финикийцев. Разница — вода не солёная, а пресная. В Старой Ладоге, в Саровском Городище, в Гнёздово...

Потом приходят князья и создаётся империя. Так и называют: "империя Рюриковичей". Это одно из обычных направлений развития талассократий. Так, из разных племён вокруг анклавов на бережку, строились Британская или Португальская империи.

Следует походы Вещего Олега и Святослава-Барса рассматривать не как проявление исконно-посконной славянской любви к Родине и свободе, а как проявление обычного германского "Дренг нах остен" в форме торговых войн двух чуждых духу туземцев талассократий: скандинавской и хазарской?

Скандинавы "перебританили" хазар, отобрали у тех колонии и фактории, как англичане у голландцев на Гудзоне. И нарвались на "Декларацию независимости". В форме перерождения и абсорбции во времена Ярослава Хромца.

Тут с "атлантизмом" начинаются перебои — без нас начали обходиться. Денюжек — не хватат, империя — кирдык. Классика 19-20 веков. Всякие местные "канадцы","новозеландцы" и "зимбабвийцы" требует самостийности. И страна, с обрубленными на севере и на юге торговыми путями медленно вползает в теллурократию.

Изменение способа расселения, освоение "теллура" — "взлёт на холмы" — массовый выход русского крестьянства на водоразделы — вторая половина следующего, 13-го века.

Две "ударных" причины: окончание "климатического оптимума", сопровождавшееся парой десятилетий "переходного периода", когда размах отклонений климатических характеристик от нормы (хоть какой) резко увеличился, и жить в долинах рек стало просто опасно — снесёт нафиг!

Вторая: татаро-монгольское нашествие с их манерой приходить зимой по рекам и выжигать всё подряд.

Вот прямо сейчас, по мере ослабления "Пути из варяг в греки", мы собираемся переползти в теллурократию. С, как говорят теоретики, консерватизмом, бюрократией и сильной пехотой.

Может не надо, а? Может лучше с сильной конницей? И вообще, мне как исконно-посконному либерасту и дерьмократу... Может, давайте сделаем на Руси нормальные пути-дороги и будем себе спокойненько заниматься либерастией и дерьмократией в талассократическом стиле? Вон, Господин Великий Новгород, хоть и самый большой по территории русский теллурократ, а как республицирует и дерьмократит! Не хуже Венеции с Генуей.

* * *

В "Святой Руси" есть возможности реализовать любой из трёх вариантов. Или — наиболее адекватную текущему моменту смесь. Хотя... тот боярин уже обеспамятел. Про "русскую талассократию" и "империю" — только сказки и мифы.

Рано, Ванюша, рано. Не по зубам, "не по Сеньке шапка". Но ввиду — иметь. А дальше — как получиться.

"И вскоре, силою вещей,

Мы очутилися в Париже...".

Ваня! Нахрена нам тот Париж? Грязный, вонючий город. В смысле: и в эту эпоху тоже. Не хочу. Дай бог — со своими колдоё... мда... с буераками разобраться.

Ныне, в силу моего положения на Стрелке, на краю, даже — за краем "Святой Руси", мне общерусские тенденции — не указ. Мои корабли будут возить мои товары от Всеволжска до портовых городов Табаристана за Каспием.

Каждый год между устьем Волги и южным Каспием в эту эпоху проходит 400 кораблей. И — ни одного русского. А мои — будут!

"Ванька-талассакрат"? — Да хоть горшком назови!

"Мои" — потому что платить перекупщикам и чужим корабельщикам — накладно. Зависеть — опасно.

Проще: не оптимально. Я — эксперт или где?! — Будет повод — оптимизнём.

А как же чужие обычаи, люди, народы, земли, власти? "Чужая сторона"?

"Разлука, ты, разлука,

Чужая сторона.

Никто нас не разлучит,

Лишь мать-сыра земля.

Все пташки-канарейки

Так жалобно поют,

А нам с тобой, мой милый,

Забыться не дают".

— А какая мне разница? Мне здесь "забыться" — нигде нельзя. Я здесь, во всяком дому — чуженин. Нелюдь я, попандопуло. Мне здесь всё чужое. И народ у меня такой же — "десять тысяч всякой сволочи". Нам любая земля — "чужая сторонка". Где — добром поговорим, где — морды своротим, а где — и огнём пройдём. "Мы — пскопские, мы — прорвёмся". Ну, или там — "стрелочные".

Это был первый раз. Впервые я говорил и думал не о конкретном куске земли у меня под ногами, даже не о Святой Руси, как о единой сущности, но и об окружении её. О морях. О путях-дорогах дальних, незнаемых.

Всё это было в те поры — вовсе не "забота наипервейшая". Поливы Горшени или варка стекла — куда более интересные и насущные занятия. Но часто, решая мелкую задачу, вроде: "сбегать к Боголюбскому по-быстрому", я продумывал, а иной раз — просто предчувствовал, другие, более объёмные и важные применения полученной возможности. Потому как в первой моей жизни сходные мелочи бывали частицами больших, даже и на весь мир, дел.

Глава 403

— Завтра приходи к заутрене. Поговорим о нуждах твоих.

Андрей сошёл с лодки, забрался на подведённого коня, утвердился в седле, приказал поставить стражу к "Ласточке". И велит мне явиться утром. Я — не против. Наоборот — очень даже: списочек "сильно потребного" надо внимательно обсудить. Но есть деталька...

— Прости, княже, на заутреню — не приду.

Оп-па. Говорить Боголюбскому "нет"... Ропот немалого количества присутствующего народа вокруг — стих мгновенно. Андрей, не отрывая взгляда от моих глаз, дёрнул туда-сюда рукоять нагайки в кулаке.

— А что ж так? Или церковка моя не хороша?

— То-то и оно, что поставлена тобой — раскрасавица белокаменная. Смотрю и плачу. Текут слёзы горючие по лицу моему. От красоты несказанной. И от невозможности внутрь войти, порадоваться. Ибо запрещено мне, после боя в Мологе на "божьем поле", к церкви христовой приобщение.

— Ишь ты... Так тебя и отпевать нельзя? На освящённом кладбище — не похоронить? И как же ты?

— Верно говоришь, княже. Нельзя. Придётся мне, хошь — не хошь, а ещё семнадцать годков по свету белому походить, землю божию потоптать. Как бы кому — иного не хотелось. А уж потом... По милости Пресвятой Девы Марии свет Иоакимовны.

Князь кивнул каким-то своим мыслям и поехал в сторону ворот.

Решил, что именно из-за этого запрета ему никак не получается меня на плаху уложить? Пять "подходов к снаряду" — и всё попусту. Богородица для кошерного отпевания бережёт? — Хорошее обоснование, православное.

Следом потянулась и свита. У ворот он на меня внимательно оглянулся.

Что-то у него в мозгу происходит. Как бы в сатанизме не обвинил. Тут никакой логикой не прошибёшь, Андрей — человек истинно верующий. Вот он увидел несколько странных вещей моего производства. Не одну-две-три — много. Завтра надо будет подарки отнести. Там тоже... небывальщины-невидальщины. И что он подумает?

* * *

Как известно, отличить изделие Сатаны от изделия Господа — по результату невозможно.

"И все-же, отче, как понять границу, грань между чудом Божьим и сатанинским? Если бы в дом Лазаря допрежь Иисуса пришел жрец халдейский, и сказал бы: "Встань и иди!" и встал бы Лазарь, и пошел, — как мы расценили бы чудо сие?

— Как бесовское наваждение.

— Наваждение рассеиваться должно в свой срок — не от крика петушиного, так от молитвы искренней... А если бы не рассеялось? Если Лазарь так бы живым и остался?

— Значит, случилось бы чудо — не знак Божий, но искушение диавольское. Ибо каждому человеку свой срок на земле положен, а мертвых подымать лишь Сыну Божьему дозволено...

— То есть, глядя на результат чуда: встретив на дороге Лазаря, коего вчера мертвым видели, — не можем мы сказать, от Бога или Сатаны оно? Не важно, ЧТО сотворено — важно КЕМ и ЧЬИМ ИМЕНЕМ?".

Научное: "эксперимент — критерий истины" — прямая ересь. Ибо утверждает, что любой человек, любого имени, пола, веры, национальности..., повторив существенные условия эксперимента, получит тот же результат. Важно — "Что". А не "Кем", и "Чьим именем".

Приняв веру в бога, человек переходит в режим ожидания чуда, чудотворца. И выбрасывает науку. С её производными — научно-техническим, социально-общественным... Верующий попаданец — возможен. Верующий прогрессор — нет. "Что было — то и будет".

Мои новизны сотворены моими людьми, моим именем. А уж считать их чудом, каким — божьим или сатанинским — вопрос к зрителю. Корабельный руль с пером и штурвалом, когда все вокруг вёслами рулят — это уже чудо или как?

* * *

По возвращению в усадьбу... Бардак, однако. Резан несколько... оплыл, обленился за год после похода. Теперь начал сразу, в один час всю дисциплину вкладывать.

"Когда господь раздавал дисциплину — авиация улетела, а стройбат зарылся в землю" — давнее армейское наблюдение.

По двору перья летают, на подвесе мужик поротый висит, у корыта водопойного — другой лежит. Нехорошо лежит, неподвижно, голова в крови. У половины челяди синяки наливаются. А навоз от ворот — так и не убрали.

Снова и как всегда. Как в каждом селении, в каждой группе здешних людей. Туземцев святорусских. Люди, попавшие под мою власть, хоть бы и косвенно, хоть бы через Лазаря или Резана, должны соответствовать моим критериям. Они должны быть чистыми.

Не гуманизм, не хай-тек, не "аполлоны" с "венерами". Не духовность с соборностью и сакральностью. Всё это — потом. Если будет кому. Пока — просто чистые.

Это — мой обычай.

Новые обычаи, изменения образа жизни с одного начальственного окрика не устанавливаются. Ни от чьего визга — ни зубы чистить, ни задницы подмывать они не начнут. Это всё придётся вбивать годами ежедневных проверок с обязательным и неотвратимым наказанием.

"Ежевечерне кричащими ягодицами".

Или — ждать столетиями. Пока невнявшие — вымрут. Вместе с поколениями своих потомков.

По-хорошему, надо было бы уже сегодня устроить полномасштабную поверку. С выворачиванием подштанников в строю. И прогнать всё население через поголовную стрижку и тотальное проваривание барахла. Но чуть прижму — пойдёт "всенародное возмущение". Грязнуль и нерях. И кого-то придётся убивать. Чтобы выжившие начали блох давить.

Чего-то мне не хочется.

Честно: я сачкую. Вместо того, чтобы взять вот этих конкретных... челядь и сделать из них людей... хоть бы попытаться... я прячусь за какие-то "бумажные" дела, за "государственные нужды". Взваливаю эту работу — важнейшую работу по превращению двуногого скота в подобие — нет, не бога! — в подобие чистого человека — на Резана. А он — не умеет! Он умеет своё: делать из пентюха деревенского — салобона воинского. Это очень большие разницы.

А вокруг город. И это создаёт проблемы. Двоих слуг уже найти не могут — сбежали. Ещё троих пришлось запереть в погреб. Прямо по присловью: и "авиация" — улетела, и "стройбат" — зарылся.

Вернее всего — ночью их выпустят и они сбегут. Перейдут в "авиацию". Хорошо, если просто растворятся в окружающем пространстве. "Подпустить петуха" — давняя русская забава. И как реакция на принудительное наведение чистоты — тоже.

Однако забавы на Руси наличествуют разные. Включая не только "петушиные".

От лежащего у деревянного корыта тела орёт какой-то хмырь:

— А! Убили! Гады! Душегубы! Сволочи!

Дальше — матом. По всякому. Вспоминая матушку Лазаря, в числе прочих.

Зря. Я Раду — помню. При всех наших... недопониманиях — отношусь к ней с уважением. И к Лазарю. При всех наших с ним... недопониманиях. Поворачиваюсь к крикуну:

— Хайло смрадное прикрой, быдло вонючее.

Это — не оскорбление, это — констатация факта наличия запаха.

Собеседник, внезапно остервенясь от моего конспективного одорологического описания его сущности, хватает попавшуюся под руку палку — сечка какая-то для измельчения кормов — и, дико вопя, кидается на меня.

Господи, как скучно. Штатная ситуация, накатывалась ещё в самом начале обучения каждой группы бойцов, многократно, нудно... По сути — я так и князя Володшу завалил. Здесь, для разнообразия, перехватываю и отвожу в сторону летящий мне в голову дрын с железякой на конце — правым "огрызком". А левый — втыкаю в брюшко наискосок. Снова чуть приподнимаю в конце. Мужичок ойкает и обмякает — клинок до сердца достал.

А рядом слышится — "ш-ш-ш". И — "ляп". Одного челядина Салман поймал саблей. Поперёк живота. Когда-то давно Ивашка поймал так в Рябиновке "дядюшку Хо". Как давно это было, как я тогда переживал... Чуть не умер. От собственных страхов и волнений. А вот второго... Когда Сухан ляпает своими топорами — приходиться утираться. От чужих мозгов. Прошлый раз — в Усть-Ветлуге так было.

Надоедает это всё.

Четверо мужиков, выскочивших с другой стороны двора с топорами и ножами, не успели добежать до места "общего веселья". Мгновение растерянно смотрят на нас, потом один вдруг набрасывается на стоящего рядом с ними, возле конюшни, куда увели наших лошадей, Лазаря. Страшно кривя морду орёт:

— Не подходи! Зарежу!

— Не подхожу, зарежь.

Равнодушно смотрю на татей, вытираю клинок о тряпьё убитого, развалившегося на земле у моих ног.

— Не подходи! Отойди от ворот! Дай уйти! Уйдём — отпустим! Нет — в куски порежем!

Резан и ещё один человек с топором стоят в воротах. С Резаном от Стрелки прошлым летом уходило двое из той тверской хоругви. Один умер зимой, другой отпросился домой. Новеньким веры у меня нет. И тому, что сейчас рядом с Резаном стоит — тоже.

— Выбирай, дядя. Отпускаешь боярина целым — и сами целыми будете, его в куски — и вас на сковородку. Со двора вы не уйдёте. Смерти себе ищете — режьте. Но потом — не взыщите. Прозвище-то моё слышали? "Зверь Лютый".

И это — попадизм?! Это прогрессирование всего человечества?! Это спасение сотен тысяч детей, дохнущих в здешних душегубках?! Возвеличивание Руси?! Рост благосостояния и в человецах благорастворения?! Что это, коллеги?! — Это жизнь, Ванечка. Это жизнь в той куче дерьма, которое красиво и эпически называют "Святая Русь".

Польсти себе, попандопуло: только что эта восьмимиллионноголовая куча уменьшилась на три воньких катышка. Сейчас, наверное, ещё на четыре уменьшится. Трудовые подвиги ассенизатора.

"По весне, в прекрасный тёплый день.

Проскакал по городу олень".

Нет, олень по Боголюбово — не скакАл. Но кое-кто из присутствующих — скАкал.

Правильная кредитная история... в смысле: "лютозверская" репутация — очень полезная вещь. Некоторым дурням — и жизнь может спасти. Тати перебурчали между собой. Державший нож у горла стоявшего на коленях с закрытыми глазами Лазаря, что-то заорал в раздражении, направил нож в лицо одному из подельников, убрав его от Лазаря. И получил в печень убедительно широкий клинок другого "товарища по скоку". После чего Лазарь, потеряв сознание, свалился в одну сторону, а его обидчик — в другую. Но оба — в одну и ту же навозную лужу.

Лужа, знаете ли, неширокая, неглубокая, но длинная — на пол-конюшни. Есть место и двоим поплескаться.

После чего остальные покидали туда же свои железки и стали на колени. Теперь ножи придётся доставать и отмывать. И моего посла — тоже.

Коллеги, отмывать своего верного сподвижника от конской мочи слабой концентрации — это как? Уже прогрессорство?

— Николай, тащи наручники. Со страдальцев лишнее барахло долой. Пристёгивай их. Э... правую руку — к левой лодыжке. Через задницу. И пусть у забора посидят — погребов свободных больше нет.

Пристёжка типичная, британская. "Бобби" любят так демонстрантов, особенно — из числа либерастов и дерьмократов, успокаивать. Хотя у меня модификация: британцы используют одноимённо-сторонние конечности. По некоторым наблюдениям, королевский вариант "поставить раком" — позволяет довольно далеко убежать. Мой — обеспечивает большую стабильность субъекта в пространстве.

Надо заметить, в произошедшем я нахожу немалую выгоду. Вооружённое нападение на господина, боярина, позволяет списать все предшествующие жертвы на необходимую самооборону и наведение законного порядка. Мы же в городе — необходимо учитывать точку зрения правосудия в формате "Русской Правды" — все убитые свободные люди. Виры там должны быть. А так... Тать, убитый на твоём дворе — не основание для суда.

Вот если ты его повязал, а уж потом прирезал — нехорошо. Я это ещё в Рябиновке проходил.

— Резан, как так вышло, что вы целый разбойный ватажок в челядь взяли?

— Дык... ну... ну я вас, злыдней! Эта... Боярин велел. Сосед один ему посоветовал. Тоже боярин, из здешних. Люди, де, добрые, верные. А Лазарю, де, челяди мало, не по чести. Сосед-то через день здесь бывал, ласковые разговоры разговаривал. Другие-то всё больше волком глядели, сюда-то и не заглядывали. В разных делах мелких помочь давал. У нас-то по первости... Опять же... дочка у него на выданье. Чуть не сговорились, да Цыба упёрлась. Ну... типа... без матушкиного благословения — никак.

Дети. Два ребёнка: старый да малый. Пеньки лесные. Неужто не понятно, что "группу лиц" можно брать в службу только в конкретных, довольно экзотических ситуациях, что её обязательно надо прокачивать? Что рекомендации соседей в наших условиях...

Не греши, Ванюша. То, что к любому представителю любой здешней элиты нужно применять двойную норму презумпции виновности, именно что без "не-", в отличие от одинарной для всех остальных, ты сам дошёл только путём мучительных размышлений над грядущей судьбой мордовского народа.

Лазарь с Резаном — нормальные русские люди. С ощущением общности, солидарности, с уважением к вятшим, с авторитетом старших, братством всех православных во христе. Они не могут, не воспитано в них — ожидать подлянки от каждого. От каждого "своего" — особенно.

"Мы ж среди своих!".

То-то и страшно.

— Ты, кудлатый. Поднимай задницу, ковыляй сюда.

Затащил приглянувшегося мне разбойничка в дровяной склад, закрыл двери, поставил скрюченного чудака поудобнее и... Нет, не то, что вы подумали, представили и вообразили. Просто спросил.

Да, людишки — "лихие". Причём дальние — Волжские. Такого... диверсифицированного типа. Чуток разбоя, чуток торговли, чуток охоты. Лазали за Волгой, вели кое-какие дела с упомянутом соседом Лазаря. Прошлый год для многих на Волге был неудачен — война. Попросились к своему контрагенту на постой. А тот подкинул им службу. У Лазаря.

Дальше начинаются непонятки невнятные: мужик явно врёт, говорить о конкретных делах не хочет. Эх, нет со мной Ноготка! Самому поковыряться...? — Я у Ноготка, как-то между прочим, кое-чего поднабрался. Но — невместно. Не должен "вятший" — смерду самолично шкуру драть да кости щепить. И опять же: у меня прогрессорство стынет! Этногенез выкипает! Надо, надо всегда брать Ноготка с собой. В русских землях без палача — как без рук.

Вечерком засиделись допоздна: с Николаем по списочку — ещё разок, по подаркам — ещё разок, с Лазарем, чуть оклемавшимся — по делам кое-каким его подробненько.

Однако, дело к полуночи, пора и честь знать. Завтра — день будет, завтра — докуём.

— Господине, тебе девку посветить в опочивальне — какую слать? Толстую или тощую?

— Не надо Цыба, сама проводи. Заодно и расскажешь — как вам тут живётся.

Она свечку несёт. Показывает, где в тереме чего. Привела, лампадку перед иконой запалила, свечку прилепила, покрывало с постели откинула и к двери. Замерла и стоит, глаз не поднимает.

— Цыба, я гляжу у вас свечки-то восковые, да воск худой. Почём берёте-то?

— Это... берём... да...

И начинает раздёргивать платок. Потом вздёргивает подол и снимает платье. Так это... все три одёжки — рывком ворохом. Глянула по сторонам, кинула комом на лавку.

— Господине. Ванечка. Заскучала я по тебе, истомилася...

Я как-то... на этот счёт... не задумывался. Денёк сегодня... из запредельных. Я, конечно, парнишечка крепенький, "мышь белая, генномодифицированная". Но у такой же "мышки" под топором походить... Однако ж — хороша! За последний год — чуть пополнела, налилась. И ведь знает, забавница, как встать, как глянуть. Так и замерла.

Ну что сказать — зрелище приятное. Свечка, и вправду — дрянь. Огонёк пляшет. Но от этого даже лучше: динамика игры света на обнажённом красивом женском теле... И ножки очень даже...

— Дозволь, господине, тебя ублажить-порадовать. А вот кафтанчик твой сюда положим, чтобы не смялся, не испачкался, а сапожки твои... э-эх!... снялся... а другой... а вот поставим аккуратненько... а поясочек твой... где ж тут?... А вона... И рубашечку уберём-снимем, потом политую, солнцем гретую, пылью припорошенную... О! Вижу-чувствую, не забыл мил дружочек своей подруженьки... о как разгорелося да затвердилося... А давай окошечко приоткроем да воздуха свежего впустим... а давай я сюда на лавочку — коленочками... тебе как? Вот и славненько... Я тут пошумлю-покричу малость... Тебе — не в упрек, себе — в удовольствие... О! А! О-о-о! Хорошо! Хорошо-то как! За весь год — первый мужик нормальный! Хоть один — от души пашет, не кривым сучком ковыряется! ...бёт, а не дразнится! Ох, глубоко! Ох, достал! Ещё! Ещё, Ванечка! Ещё миленький! Ой, славно! Ой хорош уд мужа доброго, не огрызок недовыросший! Сильнее! Лишь с тобой с одним — по-настоящему! Не детва сопливая да гоноровая, муж могучий да искусный! Ох и мастер же ты Ваня! Мастер-мастерище — здорово ...ище! Ай! Ой! У-у-у! Ещё-ещё-ещё! Ай! Ай! У-ё-ё-ё-й...! Уф.

Ну и текст она гонит! Несколько... просветительский. Мне, конечно, лестно, но как-то...

— Цыба, я чего-то не понял: кто тут кого...?

— Сейчас, господине. Только окошко закрою. Ну вот, теперь хоть режь, хоть бей — во дворе не услышат. Коль ты меня поял — мне бесчестия нет.

Так. Что-то я от "Святой Руси" отвык. Как-то мне... другая связка между этими понятиями казалась...

— Господине, ты велел мне в опочивальне посветить. Ну и вот... по обычаю... как с дедов-прадедов заведено...

* * *

Быстренько закапываюсь в дебри местного и сиюминутного "эжоповского языка" и вспоминаю. Наш, великий, могучий, всепогодный и вездесуйный. Именно его: русский язык.

"Ублажить" — в смысле оказания сексуальной услуги — понятно. "Греть постель" — слышал. Есть и ещё ряд иносказательных выражений близкого смысла. Типа: "взбить перину", "потереть спинку" или "посветить в опочивальне".

* * *

То-то Лазарь с лица свалился, в смысле: спал, когда я велел Цыбе мне посветить.

— Так ты б не ходила.

— Как это?! Это ж хозяину дома — прямое бесчестие! Что у него — служанки своевольничают. А уж после сегодняшнего... Он же не возразил! Стало быть — согласен. Стало быть — его воля.

Во, блин. Скажи — бесчестие, промолчи — аналогично. После сегодняшнего инцидента, когда я ему публично жизнь спас... Хотя, чисто между нами — я же сам конфликт и спровоцировал. Можно ж было мягче всё сделать.

Лазарю нынче отказать мне хоть в чём — прямая и явная неблагодарность. А это — точно "потеря лица". Бесчестие. Помимо яркого осознания собственной глупости, никчёмности и к делу непригодности.

Опять же — святорусский обычай. Лазарь — за старину держится. По "Закону Рускаму" жить стремится.

* * *

По традиции хозяин обязан предоставить гостю "постельную грелку". Причём, статус гостя в глазах хозяина сложным образом накладывается на иерархию женщин в усадьбе. Личные предпочтения гостя, всякие там внешности, физические, моральные, возрастные подробности "грелки"... учитываются, конечно. Но очень вторично. И срабатывают — нелинейно.

Типа: в одном доме нашёл в постели "квашню расползшуюся" — честь великая: "самая у нас толстая баба!". Толстая — значит красивая. В другом доме такое же — оскорбление: старуху корявую, никому ненадобную, бросили. "На — и утрись".

Отказываться нельзя — позор. "Не стоит". Слаб гость, не годен.

По сути: обязаловка. Изволь, гостюшка дорогой, делом доказать своё жеребячество. Оно же — мужество, оно же — правоспособность и боеготовность.

— Доктор! У меня беда: не встаёт.

— (Доктор в панике): А кого вы здесь, в моём кабинете, собрались...?!

Здесь — паники не возникает, здесь все "с младых ногтей" знают — "всех!". Однозначно. "Как с дедов прадедов заведено бысть есть".

Допускается освобождение по возрасту. Но здесь столько не живут. По ранению, по болезни, по пьянству до состояния общей неподвижности. Усталость от похода воспринимается как отговорка и сопровождается немедленным встречным вопросом:

— А в баньку?

Ссылки на церковные запреты и каноны воспринимаются как странность, манерничанье и приводят к отчуждению — "не наш человек". А уж указание на моральные устои, типа: у меня своя законная есть — как оскорбление.

— Ты чего, считаешь, что у нас ничего приличного не найдётся?! Возгордился немерено! Смотри — за гордыню-то господь наказует!

* * *

Цыба шустро влезла в своё трёхслойное платье и принялась заматывать платок.

— Ты бы сказала. Ну, типа: не в настроении, устала, голова болит или просто...

— Ежели бы ты меня отсюда так выпустил, не огуленую — мне бесчестие. Побрезговал, де.

* * *

Это обязалово с другой стороны.

Выбранная хозяином или хозяйкой, в больших домах — старшим слугой, женщина должна качественно обслужить клиента. Не — "абы как", а с восторгом и удовольствием. Отсутствие в русском боярском доме качественной шлюхи воспринимается как бедность, запустение боярского рода. Не многим менее, чем отсутствие породистых жеребцов на конюшне или изукрашенного оружия на стенах парадных комнат.

Особая тема в "русском гостеприимстве": из каких пришлют?

Времена, когда в постель гостя, более-менее добровольно, отправляли всех подряд, начиная с хозяйки дома, с приходом христианства... несколько отодвинулись. Не прекратились, конечно. Эпизоды из похождений Григория Распутина, например, тому свидетельства.

В русской поздней классике есть милый рассказ о переживаниях молодого столичного ревизора-карьериста, которого совратила губернаторша. И он, как честный человек, смущённо закрыл глаза на наблюдаемое в губернии воровство и казнокрадство её супруга. Ломая, таким понятием "чести" — собственный, столь желанный ему, карьерный рост. Вопросы измены государевой присяге и службе, торжества беззакония, как и мысли об обнищании соотечественников в данной губернии — даже не возникают.

Но оттенок массовости, обычности, даже — обязательности осеменения хозяйки каждым гостем — утрачен. В отличие от, например, нынешних обычаев моих лесных племён от Стрелки до Чукотки.

Однако не-члены семьи хозяина, не — "чады", но — "домочадцы", как вольные, так и невольные — вполне в группе "подстилаемых".

Если же к отношениям гость-хозяин добавляются отношения начальник-подчинённый, то ограничений и вовсе нет. Тут уж "ублажить" — общественный подвиг.

Кстати, и в 19 в. — сходно:

"Что гусей было перерезано, что кур да баранов приедено, яичниц-глазуний настряпано, что девок да молодок к лекарю да к стряпчему было посылано, что исправнику денег было переплачено!".

Исконно-посконный русский обычай: дача взятки женским телом. Неоднократно, группой, по предварительному сговору, с целью оказания давления на исполнение правосудия. В общем ряду кур, баранов, яишниц, но — дешевле денег.

* * *

— Понял. Ты пошла — потому что он ничего не сказал. Ты дала — потому что сюда пришла. Так. А зачем ты этот... представление с криками в окошко устроила?

— Позлить миленького захотелось. А то он много об себе понимать начал. К просьбам моим невнимателен. А теперь... вся дворня наслышана. Что у меня и получше мужички бывают. Я ж для тебя все кусты свои сбрила. Мой-то так этого не любит! Колко ему, вишь ты! А теперь... хоть зубами скрипи, а выше головы не прыгнешь.

Связочка интимной брижки с "выше головы"... Образно у нас народ разговаривает. Так и отмахивается. То — образАми, то — Образами.

— Цыба, ты и говорить стала по иному, прежде-то помалкивала, а ныне так это напевно.

— Лазарю нравится. Когда с приговором.

С чем?! А, факеншит, это мне "приговор" — вердикт, а им — присказка.

— Ну, коли уж так, то вот тебе мой приговор: снимай платье, да ложись в постель.

Вот теперь узнаю свою давнюю наложницу: молчит и смотрит. Смотрит насторожено.

— Что глядишь? Сама раздразнила, само покричала. Давай-давай. А то я с устатку — не распробовал. Серия вторая — крики страсти и вопли восторга. Те же, но от души и без расчёта. Или тебе со мной... "ничего личного — только бизнес"?

Вторая серия прошла несколько спокойнее. Хотя душник мы открыли, и зрители... виноват — слушатели восприняли. Увы, без аплодисментов и криков "бис!".

Через несколько лет другая женщина в другом городе сходно стояла на коленках на лавке перед открытом душником. И старательно оглашала окрестности страстными воплями. Я подсказывал её уместные, по моему мнению, реплики, вспоминая и крики страсти Аннушки в Смоленске, и вот эти откровения Цыбы. Дополняя и расцвечивая текст оборотами, особенно актуальными для конкретных места, времени и персонажей.

Не скажу, чтобы амплуа "суфлёр-любовник" манило меня. Хотя аудитория той светлой снежной ночью — была многочисленная, мужская и благодарная. Чего не сделаешь для нашего народа русского: пара тысяч мужей добрых сохранили, от сих криков, стонов и воплей женских, здоровье и жизни свои. Ибо, малость в разум вошли.

Потом Цыба, несколько утомлённо, рассказывала об их житье-бытье в Боголюбово.

Разница с отчётом самого Лазаря... выразительная.

Досталось ребятам немелко. Вся здешняя "комьюнити" поделилась на две части: просто враждебных и враждебных приторно. Лазарь прежнего опыта выживания в условиях всеобщего отвращения с презрением и завистью не имел. Старший сын в боярском доме... кто на такого толпой плевать осмелится?!

Цыба... у неё сначала были кое-какие иллюзии. Насчёт порядочности боярства, попов, купцов... Чудом жива осталась. Всякий выход за ворота в город превращался в "боевую вылазку". Самого Лазаря цеплять грубо, "в лоб" опасались — князь Андрей благоволит, Резан — мог и ответ дать. Хоть — кулаком, хоть — мечом. Цыбе доставалось хуже всех. Как не крути, а на рынок хозяйке надо ходить регулярно. Тем более — дом пустой, всё надо.

Каждая покупка — обман с оскорблениями. Как в лицо плевали, грязью кидали, щипали да утащить пытались, обсчитывали, вырывали из рук деньги и товары, лаяли и материли...

Общине нужна "омега". Для самоутверждения. Сообщество хомнутых сапиенсов — очень гадкое место. И в форме "святорусской" городской общины — тоже.

Прямые её просьбы к Лазарю:

— Скажи князь Андрею, чтобы наказал обидчиков.

Вызывали крайнее раздражение, обиду:

— Вот ещё чего! Суждальскому князю делать нечего, кроме как в бабских дрязгах разбираться!

Или:

— Кем я перед князем выставлюсь, коли об заляпанной юбке служанки дворовой — челом бить заявлюсь?! Честь мою загубить хочешь?!

Цыбе приходилось выворачиваться самой. Как оказалось, девочка "умеет держать удар".

Ей прежде доставалось в родном семействе. Но здесь... Чужие люди, вроде — городские, "культурные", а — "как собаки бешеные". В Пердуновке она несколько расслабилась: у меня чудаки, которые "моим людям" жить мешали — резво бежали трудиться "на кирпичики". Здесь "чудаки" — были массой, народом. Городские люмпены, которые после смерти Боголюбского будут три дня жечь и грабить слободы его мастеров.

Пришлось Цыбе вспомнить и свой злой дом, и новому злу выучиться. Лазарь на торг не пойдёт — не по чести боярину. Резан... у него своих дел выше крыши. А людей — мало, да и те, которые есть...

Многие недостатки, которые я видел в хозяйстве Лазаря, теперь стали объяснимы. Не невнимательностью да бездельностью, а тем мощным, повседневным давлением, прессингом, которое оказывало здешнее общество. "Худые соседи" — со всех сторон.

"Да, фрукты тут очень душистые,

На пляжах вода бирюзовая,

Песок золотой, небо чистое,

И только соседи — ху...вые".

Губерман, применительно к нашей ситуации в Боголюбово, неправ везде. Кроме последней строчки.

Что, однако, приводит к логическому выводу в очень российской традиции и в моём личном ощущении правильности:

"И что обещаю единственно,

Участки земли двух-метровые,

К чему так стремятся воинственно,

Получат соседи ху...вые".

Мне это была ещё одна наука. До той поры я строил приходящих людей вокруг себя. В Пердуновке, на Стрелке. Ко мне пришедших мыл, брил, лечил, уму-разуму учил. Теперь же стало видно, что и в других местах, куда люди мои пришли, надобно местных промывать да клизмовать. Телесно и душевно. Так от "фильтрации на входе" пришлось переходить к "фильтрации на месте". "Мобильная вошебойка комплексного типа". Стало понятно, что методы, уже очевидно необходимые ниже Стрелки, не менее, хоть и чуть иначе, необходимы и выше Стрелки. И вообще везде, где обретаются популяции хомнутых сапиенсов.

Глава 404

Особенно худо ребятам стало, когда сюда дошла весть о моём "пощипывании" булгарского каравана.

Нет, обиженность иноземцев-иноверцев — людей русских порадовала. "Так им, гололобым, и надо!". Но моя фраза:

— Рабов через Стрелку не пущу.

Вызвала у местных рабовладельцев крайнее и неподдельное недоумение. До такой степени, что "инициативная группа" кинулась к князю Андрею искать на Ваньку-лысого укороту.

Мы с Лазарем эту тему прежде не обсуждали, позже — связи у нас не было, выкручиваться — он не умеет. Так и стоял столбом перед князем, глазами хлопал да повторял:

— Иван Акимович против воли княжеской... никогда! Мамой божьей клянусь!

Но одну вещь я в него перед расставанием вдолбил. По Иосифу, свет, знаете ли нашему, Виссарионовичу.

В протоколах Потсдамской конференции меня когда-то поразил рефрен. Каждый раз, когда позиции сторон упирались в неразрешимое противоречие, Сталин говорил:

— Пэрэнесём на завтра. Пусть пока экспэрты...

Лазарь потребовал изложения претензий в письменном виде. Притащил ворох этой бересты в дом, и, скуля от страха и испытанных унижений в княжьем совете, вывалил всё перед Цыбой:

— Ты своего хрена плешивого — лучше знаешь, что он задумал — сообразишь. Спасай!

Молодец. Не всяк мужик свою голову в зависимость от бабского совета поставит. Лазарь — рискнул. И они "проиграли" типовые ситуации, вопросы и ответы. Домашние заготовки, как в КВН. Хорошо — Лазарь склерозом не страдает.

А Цыба... Я ж объяснял — я с людьми разговариваю. И в наложницах у меня... просто "подстилки с дыркой" — не держатся. Скучно с такими, знаете ли.

Через два дня Лазарь, вновь "представ пред грозны государевы очи", уверенно тыкал пальчиком в свитки.

— Стрелка отдана Воеводе Всеволжскому. Какой закон он на своей земле установил... никаких запретов нет.

— Дык как же такое?! Дык мы ж с отцов-прадедов... Дык "Правда Русская"...

— Погодь. Ты в Царьград придёшь — по "Русской Правде" там жить будешь? Или по законам цесарским? Чья земля — того и закон. Земля — "Зверя Лютого". По указу князя Андрея Юрьевича. Ты против князя? Воевода Иван указал — всяк человек на его земле — вольный. Это — тамошний закон. У него — такой, у кесаря — иной. Но законы — равные.

— Дык воровство же! Ведь всяк холоп к нему побежит! А с отудова выдачи нет!

— Твой холоп — твоя забота. Сторожи рабов крепче. Или — корми лучше. Забота воеводы Ивана — его земля. Или как? У тебя корова сдохла — Воеводу Всеволжского виноватить будешь?

— Не, не по обычаю, не по правде... Ён же и с прохожих кораблей рабов снял! Не на своей земле! Купецких!

— Врёшь, боярин. Не снимал воевода рабов с кораблей. По указу князеву воеводе велено выбить шишей речных. Для того повелел Воевода Всеволжский вести досмотр кораблей торговых. И нашёл крамольников, которые от князя муромского убежать тщились. Ты, боярин, против князева указа? Или тебе шиши речные да воры поганские — любы? Стало быть, досмотр — правильно? А уж как то дело делать — воеводе на месте виднее.

— А рабы?!

— А что рабы? Они, как и все другие караванщики, на Воеводовой земле стояли. Не на кораблях. На его земле — его закон. И ведь наперёд сказано про то было. И князь Муромский купцам загодя говорил — не возите невольников через Стрелку. Бессермены бессмысленные не поверили, вознамерились владетеля православного обмануть. Поплатилися. Так об чём спор-грусть? Об законном ущемлении обманщикам магометанским? Ворьё чужое наказано, а вам печаль? Вот и выходит, что вы тут даром лаятесь, другой день время княжеское на пустую болтовню переводите. А сделал-то Воевода Всеволжский — всё по чести, по добру сказал заблаговременно, по закону своему на своей земле, по Указу князя ему даденной. Ну, мужи добрые? Кто противу воли князя нашего, Андрея свет Юрьевича, слова похабные выскажет?

Хоть и не сразу, но до некоторых бородатых голов дошло. Что есть какой-то странный, никогда не виданный, ни на что не похожий запрет. Который просто так, с полпинка — не завалится.

Разговоров было множество. Горячие головы уже и хоругви подымать собирались:

— Пойдём, вышибем Ваньку-лысого! И духа его не останется!

— Ага. Эка невидаль! Да мы и не таких...! Но... Тебе голова твоя как — шею не жмёт? Боголюбский-то за своеволие... взыскивает.

"За своеволие" — само собой. Но то, что Андрей не будет поддерживать экспорт рабов из своих земель — всякому понятно. Ростовско-Суздальские князья прекрасно понимают недостаточность населения на своих землях. Они специально привлекают переселенцев и с Юга, и с Севера, дают им земли, строят для их защиты крепости, предоставляют кредиты на обустройство.

Андрей не может запретить вывоз рабов — незаконно, но если это сделает кто-то другой, "псих лысый" — "флаг ему в руки". "В русле общегосударственной политики".

Вот был бы здесь не Суздаль, а Рязань, не Андрей, а Калауз — картинка была бы другой: в Рязанское княжество последние десятилетия идёт куда более мощный поток переселенцев с Юга. Людей пришлых много больше, "и лишние есть". Но верховодит в Залесье Суздаль. Конкретно — Боголюбский. Мораль: работорговцам — облом.

По слухам, были планы натравить на меня разные лесные племена, эмира, половцев, Муромского и Рязанского князей, новгородских ушкуйников и пиратов Каспийского моря.

Здесь про Карибское — не в курсе. А то и тамошних флибустьеров, буканьеров и корсаров запланировали бы.

Маразм групповой обиды местных работорговцев из числа "узорчья земли Русской" — побулькал и растёкся. Одни начали обхаживать "гречников". Купцы, ведущие торг невольниками на юг — в Сурож, Кафу — присутствуют в Залесье. Они-то и стали главными выгодополучателями моей невидальщины: закупочные цены на их "товар" снизились.

Другие "страдальцы" двинулись обычным русским путём.

"Закон как телеграфный столб: его нельзя перепрыгнуть. Но можно обойти" — исконно-посконная мудрость. Куда старше самих телеграфных столбов.

— А скажи-ка ты, славный боярин Лазарь, а сколь возьмёт твой э... Воевода Всеволжский, чтобы э... приподзакрыть глаза на лодейку с моим "белым деревом"? С таким, знаешь ли, двуного-двухсисным?

Лазарь краснел и бледнел. Брызгал соплями и фыркал. Пытался вытолкать иных, из особенно прилипчивых гостей, со двора. И очень удивлялся, когда на другой день обиженный боярин или купец весело ему кланялся при встрече и улыбался приязненно.

Цыба, медленно поглаживавшая свой голенький животик мечтательно смотрела в потолок. Мельком глянула в мою сторону и, с затаённым волнением, произнесла:

— Пять сотен гривен кунских без двух десятков. В горшках в подклете закопаны.

М-ый-ёк. Ну них... Это как это???!

— Э... голубушка... а поподробнее?

— Приходит... такой. А их таких — издаля видать. Начинает с Лазарем разговоры разговаривать. Слуг-то у нас в тереме мало, деваться мне некуда: на стол накрываю, подаю, убираю. Ну, как Лазарь взбеленится да гостя выгонит, я того на крылечке, или, там, в переходе, за рукавочек дёрну да на ушко нашепчу: есть, де, способ, но денег стоит. Мужики-то всё больше — толстые, из-за стола — красные, от беседы — злые. Худое слово... в семь загибов. А что ж господину важному — служанке теремной да не сказать сгоряча? На другой день шлёт слугу: а расскажи-ка, растолкуй хозяюшка, что ты за слова вчерась говаривала?

Цыба задумчиво посмотрела на затрепетавший фитилёк свечи. Улыбнулась. Тот подёргался и погас. Сгорела свечка. Дрянной воск. Надо свой свечной заводик скорее запускать. А вот лампадка под иконой мерцает ещё.

— А ты чего?

— А чего я? — Ты ж сам велел: Устав церковный — честь, знать и блюсть. Во избежание и для процветания. Отвечаю тому подсылу тихо: "Я вчера твоему хозяину добрые слова говорила. Он мне худыми ответствовал. Хочет доброе слово иной раз послушати — за худое пусть заплатит. По Уставу Ярославову — шесть гривен. Три — мне, три — митрополиту. Но можно — все мне. Чтоб хозяину твоему позора не было".

* * *

Дословно формула "Устава" выглядит так:

"Аще кто зоветь чюжюю жону блядью: великых бояр — за сором ее 5 гривень золота, а митрополиту 5 гривень, а князь казнит; а будеть менших бояр — за сором ее 3 гривны золота, а митрополиту 3 гривны золота; а будеть городскых людий — за сором ее 3 гривны серебра, а митрополиту Ъ гривны серебра; а сельскых людий — за сором ее гривна серебра, а митрополиту гривна серебра".

Всё законно: Цыба — вольная женщина, живёт в городе. А что митрополита из раздачи серебра выкинули — так досудебные соглашения сторон местными законами не запрещены.

* * *

— И что ж — вот все так серебра и притащили?

— Не, не все. Один замуж звал, другой завалить хотел. Этого Лазарь чуть не убил — углядел как тот меня... Ещё одного Резан на кулаках со двора вынес. А двое — слуг вовсе не прислали.

— А кто прислал — ты с ними как?

— Помнишь, у меня панева такая красная была? Хороша была да сносилася. Я её на полосочки порезала да и продала. По десяти гривен за ленточку. Совет покупальщикам давала: который повяжет купец такую ленточку на нос лодейки своей — на Стрелке того и трясти не будут.

Русская классика, 19 в. Щедрин, Гоголь описывают манеру российского чиновничества в моменты вскипания общенациональной борьбы со взяточничеством, передавать функцию приёма подношений на нижние уровни бюрократической иерархии. Когда писарю следовало давать не "красненькую" (ассигнацию в 5 рублей), а "беленькую" (25 рублей). Зато столоначальник — ни-ни! Не берёт. Абсолютно неподкупен, непредвзят и незапятнан.

Изощрённость русской взятко-брательно-дательной мысли и в среднем средневековье позволила туземцам воспринять эту технологическую идею без подробных объяснений и разжевываний. Одним лёгким женским намёком и подмигом.

— Зачем?

— Так... мы тут, было время, вовсе без денег сидели. А в дому-то... того нет, сего нет. Думала Лазарю помочь. Ему в церковь идти — кафтана приличного не сыскать. По ночам плакала. Да уж... А — не вышло: он же скотницу у себя держит, серебра тайком не досыпать. А начни объяснять... он и убить может — честь его, вроде, замарала. Ну... посулы да подношения взяла.

Цыба вдруг перевернулась, навалилась и, яростно вкручиваясь в меня грудями, страстно зашептала в лицо:

— Ванечка! Миленький! Возьми денежку! Возьми себе, не побрезгуй, пожалуйста! Отдай серебро моё Лазарю. Ведь пропадёт же парнишечка! Ведь и вотчину свою тверскую заложил! Ведь с шести пар сапог ни одних гожих нет к Боголюбскому идти!

* * *

Забавно. Бывало, что при столь явно выражаемом женщиной экстазе, в мозгу инстинктивно возникал вопрос:

— И сколько же за это придётся ей отдать?

Могу представить ситуацию с движением финансов в обратную сторону:

— И сколько же за это можно получить? Если уж она так разогрелась?

Но вот такой вариант уговаривания:

— Возьми меня, чтобы тайно взять у меня, чтобы, как своё, отдать моему...

Как, всё-таки, богата, разнообразна и изощрённа сексуальная жизнь на "Святой Руси"! Сколь примитивно, упрощённо мы оцениваем технологические изыски наших предков в этом поле! Надо учиться, Ваня.

И мы продолжили. Третью серию.

* * *

В душнике ещё темным-темно, а под дверью уже Салман скребётся:

— Сахиби, Лазарь пришёл. Говорит: к князю собираться пора.

Куда она вчера мои порты закинула?

"Две любви: к труду и к бабам в нем живут неразделимо,

А граница между ними — порт, порт".

Очень точно Антонов сказал. Приставать к женщинам, будучи в штанах — разновидность мазохизма. Но куда же она эту "границу" вчера зашпындорила?

А, нашёл. Натянул, вышел в прихожую.

Это помещение, перед входом в господскую спальню, в княжеских и боярских теремах часто "гридницей" зовут: здесь на полу спит стража господская. Когда сенные девки-служанки по зову госпожи туда-сюда бегают — воды, там, принести, или наоборот, то молодые парни-гридни пробегающих девок по ножкам поглаживают. Девки повизгивают, но не сильно — господа от шума злиться начинают.

Сухан с Салманом — не отроки безусые, да и Лазарь на юную служанку не тянет. Он и сам по себе — чуть не повизгивает. Без поглаживания. От волнения. Всё пытается в опочивальню через приоткрытую дверь заглянуть. Через порог шагнуть — не рискует, из-за косяка дверного тянется.

— Интересуешься? На.

Дверь перед ним распахнул, смотрю, как он алеет и маковеет. В смысле: как "мак аленький" становится.

— Нравится? И мне — тоже.

Лампадка едва теплиться, в опочивальне темновато. Но видна постель, в ней — обнажённая молодая женщина, чуть простынкой прикрыта. Раскрылась, девочка.

Со мной под одним одеялом спать — жарко. Мне это многие говаривали.

— Нагляделся? На сокровище? А ты её чуть не погубил. Глупостью своей. К ней всякое... приставало, а ты защитить не сумел. Тебе честь дороже. "Не дело боярину во всякие бабские дрязги да сплетни да страхи...". Дур-рак. Словами высокими — свою гордыню питаешь, а жизни смысл — упускаешь. Ладно, пойдём — от неё подарок тебе искать. Резана, Николая, бересты — сюда...

Слазили в подклет, выкопали горшки, вывернули их на рядно. Кучка такая. Пуда на полтора.

Мужи мои несколько охуе... Как же это без мата сказать? — Удивились?

Николай, непроснувшийся ещё, рядом на землю сел, за голову схватился, качается туда-сюда. Не то — зубы болят, не то — еврей перед Стеной Плача молится.

— Ванька! Змей лысый! Научи! Ведь помру ж с тоски, с зависти! Ведь всю жизнь — денежку искал да считал! А ты, паскуда плешивая, куда ни придёшь — тебе само в руки валится! Ведь сотнями же гривен падает! Ведь ни за что! Ведь ни из чего! Серебро — кучами...

— Проснись, Николашка. Слова глупые — придержи. А насчёт "из ничего"... Это тебе — "ничего". А мне — "мои люди". И разум, и душа, и сердце мои — в них. То — жизнь моя. И боль, и радость. Я в людях — серебра не ищу. Оно само приходит. "Сила вещей" такая. Только это — не мне, это вон ему подарок.

Пересказываю Цыбину хитрость. Лазарь снова — пятнами. По лицу, по шее, Дальше не видать, но, похоже — аж до пяток в леопарда играет. Аллергия у парня какая-то?

— Как...?! Как она посмела?!!

— "Посмела" — что? Взуть дурней на ровном месте? А что, запрет был?

— Она...! Она в моём дому живёт! Мне за неё ответ держать! Ты ж... ты ведь купцов этих хитромудрых — через Стрелку не пустишь? Они ж ко мне придут!

— Как придут, так и уйдут. Лазарь, факеншит! Ну нельзя же быть всё время таким желторотым! Ума нет — читай закон! Прочитай "Русскую правду"! В конце-то концов! Хозяин не несёт ответственности по денежным делам слуг. По долгам рабов — есть варианты. По долгам членов семьи — однозначно. Но не слуг вольных! Она ленточку от панёвы своей продала — в чём тут злодейство?! На торгу два дурака: один — продаёт, другой — покупает. Девочка очень правильно всё сделала: ты про то не знал, никаких обязательств на тебе нет. А дурням — наука.

— Они — не поверят! Они меня уважать перестанут! Они решат, что я знал! Что я их обманул!

— Итить тебя и уелбантуривать! Тебе чьё уважение дорого?! Этого барахла с отребьем?! Они ж меня, мой закон обмануть собралися! И тварей этих — не придавить?! Побойся бога! Или ты забыл, как я за неисполнение моего слова наказываю?! Погоди, мил друг Лазарь, вот заявятся обманщики ко мне, с куском красной юбки на носу, вот уж я взыщу в удовольствие! Визг по рекам стоять будет аж до родников, до истоков!

Глупость и наивность моих людей — обижают. Ревности к чужому успеху, к удаче, к выдумке и находке — у меня нет. Может быть потому, что своя голова сходным забита. А вот когда подручник-напарник не догоняет... Обидно. Виноватым себя чувствую — не доучил, не подсказал.

Тут Николай спросонок представил себе картинку грядущего разгрома Клязьменского каравана.

В подробностях.

На Стрелке.

В моём исполнении.

С красными ленточками на носах лодий, где контрафакт тащат. А таковые будут — все...

Даже его безразмерная "жаба" такое проглотить безболезненно не смогла.

Он окончательно проснулся и стал выражаться велеречиво-дипломатически. Типа: "с одной стороны нельзя не признать, а с другой стороны нельзя не согласиться".

Я, конечно, на Стрелке — хозяин. Что хочу — то и ворочу. В рамках князь-эмирова соглашения и "Указа об основании". Но вони... будет много. Так много, что и не продохнуть.

"Проклятие размерности": по закону — я прав, но "правоприменение" в таких объёмах... опасно для жизни.

Цыба продала штук тридцать ленточек. Три десятка лоханок с красными бантами на форштевнях... Революционные солдаты Петроградского гарнизона на демонстрации в феврале семнадцатого. Не учаны, конечно, но тоже... Полные товаров и дураков.

Клязьменский караван — не единственный. Есть ещё Окский и Верхне-Волжский. Бывают и другие. Но взять... да хоть бы десятую часть всего... Не-не-не! Не "Святорусского" — только Залесского! Не товарооборота — только экспорта!

Как говаривал один генерал от РЖД:

"Дайте мне в аренду один метр рельса магистрального пути. И я никогда ни в чём не буду себе отказывать. И внуки мои — тоже".

Но чувству опасности своего купца-невидимки — я верю. Многократно проверено: нюх на мордобой у него уникальный. Наследственность, однако. Остальные — не выжили.

Пришлось несколько успокоиться. Снизить напор и остудить азарт.

Вот же, факеншит, всех порву! Как тузик — грелку!

Но — постепенно. Как минимум — повторить как с Живчиком — предупредить Боголюбского. Власть должна знать больше граждан. Что бы выглядеть... умно. Да и, не дай бог, его собственные, князь Андрея, люди и товары под раздачу попадут.

Люди хорезмшаха как-то грохнули в Отраре караван с вещичками Чингисхана. А мы потом всей Русью триста лет иго расхлёбывали. Нафиг-нафиг.

Напоследок, чисто для душевного равновесия, обругал Резана за проколы в обеспечении безопасности "главного добытчика в доме". В смысле: "добытчицы". Проехал пару раз по ушам Лазарю, исключительно для закрепления ранее изложенного материала. "Повторение", сами знаете, чья-то "мать".

И мы начали выдвигаться в сторону встречи с князем Андреем.

Именно так: "начали выдвигаться...". Дурдом.

Когда людей больше, чем ноль — нестыковки гарантированы. Ничего забывать не доводилось? Вспоминать и возвращаться? Деньги, билеты, документы? Нижнее бельё? Своё и чужое? Подарок имениннику? Личное оружие на скамеечке в парке? Откровенную СМС-ску? Мейлы, линки и картинки в гаджетах? За порогом или вообще — "после того как"? А кричать в умолкнувшую уже телефонную трубку самые главные слова, из-за которых, собственно, весь разговор и был затеян?

Когда в деле пара десятков людей и десяток коней... Главное — сохранять благостность. Потому что когда я начинаю скалить зубы... шипеть по-змеиному, рычать по-звериному и куковать по-орлиному... то... То скорость — увеличивается, а результативность — нет.

Каким умным парнем был тот Роберт Броун, имени которого движение! А ведь просто разглядывал цветочную пыльцу в стакане чая! Чай был, естественно, английским, пыльца... пыльная. Но как похоже! Как известно из физики по этому поводу, важно не поднимать температуру. А то — закипит. И не давать им слипнуться. А то — седиментируют.

Или здесь правильнее возвратная форма — седиментируют-ся?

Всё как обычно в стае особей, не сильно хомнутых сапиенсом. Влезли на коней. Слезли с коней. Фиксирую для памяти: старшего конюха — на лесоповал при первой же возможности. А его подручного? — А, факеншит, угрёбище же! Туда же!

Выехали за ворота. И — вернулись. Удивительно: сколько выехало — столько и назад въехало. Верх организованности, компетентности и целеустремлённости!

Доехали до "моста трёх дорог от трёх ворот". И послали гонца за невзятым.

Доехали до ворот перед детинцем. И послали второго гонца. Для объяснений первому.

Спешились, привязали коней к коновязи, дошли до ворот.

И вернулись. Чтобы взять забытое в торбах, чтобы дождаться гонцов, чтобы надавать им по шее — не то привезли.

Коллеги! Только безотчётная детская вера в победу Мирового Разума, сходная с верой в Деда Мороза, может уберечь вас от дакномании, иными словами, от навязчивого стремления покусать окружающих. Ну, или "впитанный с молоком матери" стоицизм. Он же — пофигизм. В форме привычки к непознаваемости общества и мира.

Как говаривал наш бровеносец: "Коля, логики — не ищи".

"Полюби меня такой, полюби меня такой,

Полюби меня такой, какая я есть".

Припев исполняется от имени всего нашего, знаете ли, человечества.

В древности послы зашивали рты своим сопровождающим. Чтобы те не спёрли драгоценности, подносимые принимающей стороне. Голый раб прячет спёртое во рту.

В "Святой Руси" манера использовать ротовую полость в качества кошелька — весьма распространена. У меня, вроде, предметов подходящих размеров нет. Но служебные хавалки могут очень сильно растягиваться. Это я и в 21 веке наблюдал.

Вернусь в усадьбу — дам всем слабительного. А потом заставлю выгребную яму — выкачать и профильтровать.

Во дворец с оружием нельзя. Но нам — можно. Но не всем. Но не со всяким. И не в любом порядке. Дядя, ты кто? Мажордом, капельмейстер, камердинер? А, факеншит, куропалат! Какой ты куропалат, если на весь детинец — ни одного курятника?! Какие тут палаты для кур?! Куда ты лезешь?! Это подарки для князя! Не пустишь? — Ну и не надо. Сам будешь с Андреем разговаривать!

Всё, парни поворачиваем оглобли. Нет оглобель?! Факеншит уелбантуренный! Вы что, все разом поглупели?! Поворачивайте стопы ваши к... к едрене фене! Вы и Феню не знаете?!! Отсюдова и до не видать вовсе!

Ты кто? Третий помощник старшего стольника? На кой мне стольник, коли меня к столу не пускают?! Скока-скока? Шагов? И поклонов столько же? А шапку где...? — Слышь, стольник, а закрыл бы ты хлебальник. Меня князь Андрей в гости позвал! Для разговора, а не для шаги с поклонами считать!

Развели здесь, понимаешь, византийщину с китайщиной! Или я иду сам, или ты идёшь вместо меня. Не хочешь? Правильно понимаешь — своя голова дороже.

Короче: разговаривал я громко. Такой хай поднял, что... что уже базар получается. Не виноватый я. С утра свои завели, а тут эти ещё остолопы добавили. Наконец, на мои крики, прибежал изнутри какой-то серенький дяденька и шипанул чего-то этому... куропалату раззолоченному на ухо.

И мы вошли. Пристойно, как в музей, пока китайские группы не приехали.

Я ожидал, что нас поведут в тронный зал. Я ж, типа, иностранный государь, Воевода Всеволжский. Но нас привели в малую трапезную.

Небольшое проходное помещение, с окнами-бойницами по одной торцевой стене и трехчастными "гражданскими" — по другой. Что постройка анфиладой — понятно. И в силу военного назначения, и, в ещё большей степени, из-за дороговизны и неудобства нынешнего искусственного освещения. Тот же принцип пришлось реализовывать и в Лувре, и в Зимнем. Наличие закрытого прохода-коридора сразу уменьшает световой день в комнатах.

Окна застеклены. Небольшие стеклянные кругляши бутылочного оттенка в густом переплёте. Две стрельницы за спиной князя Андрея, сидящего во главе стола, распахнуты. Оттуда и свет, и свежий воздух, и крики птиц с речного берега. Там же, в левом углу — икона с лампадкой.

Стены белые, украшений почти нет. Только справа посреди стены висит вышитое тёмно-коричневое полотно с белым Георгием Победоносцем.

Виноват, вру. Это всадник с мечом, а не с копьём. И змея поражаемого нет.

Георгия (Егория, Юрия) на Руси почитают издавна. Ещё Ярослав Мудрый основывал в Киеве и в Новгороде монастыри его имени. Но до 18 в. на печатях и хоругвях изображают не Святого Георгия, а православного государя — символ победителя, а не святого воина из Каппадокии.

Забавно: в христианстве Георгия почитают за его мученическую смерть по воле Диоклетиана. А на Руси — за победу над пресмыкающимся.

На противоположной стене ещё одна вышивка. Светло-зелёная мешковина с тёмно-красным... это у них... Зачем же птичку божью так мучить! Ведь это ж был "атакующий сокол", рарог! А получилась рахитичная рюмка с отростком в левую сторону на ножке. Бедненькая птаха.

Я уже говорил: трезубец, приписываемый Рюрику, не был ни соколом, ни викинговским символом. Дву— и трезубцы — символы Боспорского царства. Как они на Русь попали? Возможно — через готов. К рюриковичам — через Святую Ольгу. Может быть. Или — через хазар. Первые князья, включая Владимира Крестителя, использовали в своём титуловании высшее степное звание — "каган". Ближайший "каган" — хазарский. Могли с титулом и герб спереть.

Забавно: бандеровцы, использующие трезубец в символике, поклоняются гербу иудеев-хазар?

Дальше рюриковичи принялись проявлять фантазию: на основе общего сюжета каждый рисовал своё собственное. Добавляя хвостики, зубцы, изгибы и символы по краям. У каждого рюриковича — свой мутант. До такой степени измутировали, что и не сразу узнаешь.

В малой княжеской трапезной — непривычно низкие потолки. Мне казалось, что в княжеских палатах должно быть как в Екатерининском в Царском Селе — 7-8 метров. А здесь... похоже на вполне советские два сорок.

Ближе к дальней от прохода части залы — стол на 12 персон. Все места заняты. Стульев нет — лавки. Одно кресло тронообразного типа в дальнем торце. Там, естественно, князь Андрей. Свет из-за спины — лицо видно плохо.

За спиной каждого из сидящих — слуга-стольник. По правую руку от князя — брат Ярослав и три сына: Изяслав, Мстислав, Глеб. Самый младший — Юрочка — только родился, за стол не зовут. И княгини нет.

Вообще — женщин в трапезной нет. Посиделки хоть и семейные, но деловые — с утра не пьём, не гуляем. Рядом с младшими сынами — наставники. У Глеба — что-то духовное, ребёнку в маковку шипит, морду скосоротив типа незаметно, у среднего Мстислава, судя по красной обветренной морде и висячим усам — пестун из воинских.

Два последних места по другой стороне — мужи в летах. Одного я видел в Янине, пол-головы в фигурной седине — Вратибор. Он у Андрея в ближниках. Вроде начштаба с функциями армейской разведки. Чем он в мирное время занимается...?

Мда... А у Андрея бывает мирное время? Краем уха слышал от Лазаря: в Новгороде опять негоразды.

Святослав (Ропак), второй сын Великого Князя Ростислава (Ростика) сидит в Новгороде по обоюдному согласию двух главных государей Святой Руси. Только их совместное решение "перекрыло кислород" новгородцам до такой степени, что они перестали резать друг друга и приняли в князья Ропака.

Княжит не худо: прошлым летом устроил шведам под Старой Ладогой кровавую баню.

Карамзин:

"В сие же лето Новогородцы одержали победу над Шведами, которые, овладев тогда Финляндиею, хотели завоевать Ладогу и пришли на судах к устью Волхова. Жители сами выжгли загородные домы свои, ждали Князя и под начальством храброго Посадника, Нежаты, оборонялись мужественно, так, что неприятель отступил к реке Вороной, или Салме. В пятый день приспел Святослав с Новогородским Посадником Захариею, напал на Шведов и взял множество пленников; из пятидесяти пяти судов их спаслись только двенадцать".

Нежата и Захария — оба новгородские посадники. Один — бывший, другой — действующий. Относятся к враждебным партиям. "Партия" в Новгороде — десяток-другой боярских родов. В два ближайших года эти группы исконно-посконных "лучших людей русских" доругаются до того, что смертельно больному Ростику придётся ехать зимой из Киева в Великие Луки, чтобы увещевать их, умирять и утишивать. На обратном пути он умрёт в дороге. Ещё через два года его преемник Мстислав (Жиздор), не обладающий талантами дядюшки-миротворца, пошлёт на Новгород торков. Что будет существенным элементом изгнания его самого из Киева Боголюбским.

Ещё через год уже Боголюбский пошлёт сына Мстислава с суздальским войском приводить Новгород в чувство. Архиепископ Новгородский пройдётся с иконами по стенам, суздальских разгромят. Новогородцы будут продавать пленных суздальцев, "славных витязей земли русской" — "по ногате за голову".

Впереди — несколько столетий непрерывной "веселухи" новгородских бояр. От которой по всей остальной "Святой Руси" — понос с сукровицей. Но пока союз Ростика и Боголюбского притормаживает "забавников".

Что Ропаку удалось Нежату и Захарию свести на поле боя на одной стороне — уже чудо. Большее, чем конная атака шведской флотилии. После победы новгородцы поделили хабар, полон и славу. Все остались недовольны. Когда это недовольство рванёт...? — "Аллах акбар".

Кроме таких крупных, летописных событий, происходит непрерывная "малая война". Которая вдруг прорывается в наше время найденной берестяной грамоткой.

Оформление — специфическое. Военные донесения, как и любовные письма, не содержат в начале текста обычного "от кого кому". Какой-то неизвестный "муж добрый" докладывает, тоже — "доброму" и неизвестному, что два человека ночью сбежали из его отряда. И увели коней. Куда, почему? Что делал этот отряд, кем послан...?

Место события — окрестности Мологи. Там Новгородская земля выходит на Волгу и граничит с Суздальскими владениями. Донесение найдено на дворе Сместного суда. В котором председательствует князь. А ведёт процесс — тысяцкий. Кому-то из них?

Это только то, что нашли археологи.

В Новгородско-Суздальском пограничье всегда... неспокойно.

Поэтому начштаба — к завтраку.

Глава 405

По той же стороне стола, по левую руку от князя... что-то сильно блестящее.

Сверху... наверное, это называют "клобук". Вот это — нахлобучивают. Таких, конкретно, прежде здесь не видал. Довольно высокий белый цилиндр без полей с трёх-хвостой накидкой. Два хвоста перекинуты на грудь, средний висит по спине. Некоторые русские святители древности носили белые клобуки: святые митрополиты Петр, Алексий, Иона, Филипп...

Но здесь вижу знакомое... знакомую морду. Отнюдь — не святого митрополита. Но — претендует стать. Федя Ростовский.

Факеншит! Братец Андрейша подстроил мне подлянку. Блестящую.

На выпущенных вперёд концах куколи сверкают золотом вшитые эмали: Рождества и Вознесения Иисуса. Эти же сюжеты будут на "Наплечниках Боголюбского" — подарочных плечевых браслетах, присланных Боголюбскому Барбароссой.

Чуть ниже, на самих концах — шитые золотом изображения шестикрылых серафимов. Над лбом епископа на белом маковеце клобука горит синим огнём бриллиантовый крест.

Хорошо Феденька ободрал Залесье: почти догнал шапку Московского патриарха из 21 в.

Ниже простенько: белый подрясник. Длинное, до пят, с наглухо застёгнутым воротом одеяние с узкими рукавами.

Епископ совершает все богослужения в подряснике, на который надевают святительские ризы. Риз нет — всё скромненько. Чисто на "пати" с утра зашёл. Если не считать золотого шитья по узкому воротничку и, куда более широкого, по рукавам. И не замечать белого шелка самого одеяния.

Подрясник — нижнее одеяние. У монашествующих он должен быть чёрного цвета. Но Федя... он же архипастырь! Причём — внесистемный: на Киевского митрополита наплевал всеобъемлюще. В том числе, наплевал и на уставную форму одежды.

В руках — чётки. Несколько непривычной древней формы: замкнутая лесенка, состоящая не из "зерен", а из янтарных брусочков. Называется "лествица" или "лестовка". Духовно означает лестницу спасения, "меч духовный", являет собой образ непрестанной вечной молитвы.

Должна быть из деревянных брусочков, обшитых кожей, или материей. "Должна" — кому? Федя в долгу — только перед ГБ. ГБ — не возражает, долгов — не взыскивает. Какие вопросы, православные?

Дальше висит наперсный крест. Для священников в Русской Православной Церкви — нетипично. До ХVIII в. только епископы имели право носить наперсные кресты. Что Федя и делает. Крест прямой ("крыж") золотой, толстый. Похож на два, сбитых вместе поперёк, казначейских бруска золота, только тоньше. С рельефным изображением распятого Спасителя на лицевой стороне и надписями в верхней части: "Гдь, Црь, Слвы" ("Господь — Царь Славы") и в концах широкой перекладины "IС, ХC" ("Иисус Христос"). Что писано по-еврейски — одними согласными... А шо ви хочите?

Чуть выше — панагия. Отличительный знак епископа. Тут — в золотом окладе, изукрашенная рубинами и сапфирами, маленькая икона Богоматери с младенцем, округлой формы.

В 21 в. епископы носят две панагии. При надевании первой диакон говорит:

"Сердце чисто созиждет в тебе Бог, и дух прав обновит во утробе твоей, всегда, ныне, и присно, и во веки веков".

При надевании второй:

"Да отрыгнет сердце твое слово благо, глаголеши дела твоя Царевы, всегда, ныне, и присно, и во веки веков".

Уж не знаю, что дух обновил в утробе Фединой, но он сыто рыгнул. Хорошо, что желудком, а не сердцем.

Снаружи не видать, но к таким декорациям вполне уместен и реквизит типа гребень архипастырский. Например:

"Гребень для волос (арт.26844) Бивень мамонта, натуральные камни, деревянный футляр. Ручная работа. 245 000 руб"

Пересчитаем в серебро по 32 р./г. Мда...

А вон у стенки служка монастырский стоит, посох епископский держит. В ценах 21 в. — миллиона полтора деревянных. Годовой гос.бюджет Суздальского княжества. Забрал палочку, продал пристойно и всем податным — на год освобождение от налогов.

А ежели Феденьку раздеть — можно и на три года. А ежели выселить с конфискацией...? Факеншит! Как бы не тридцать лет! Всему Залесью, а не отдельным слободам на пустошах да в неудобьях...

* * *

Коллеги! Знакомо ли вам слово "секуляризация"? — Не-не-не! Я ж чисто спросить! Я ж понимаю, это ж святое! Нашенское! Русское, православное, исконно-посконное! Родненькое! Панагия с рубинами, чётки с тысячей янтарных "ступенек"... Как же без этого на "Святой Руси"?! Молитв же не посчитаешь!

Только зачем Господу тысяча одинаковых, монотонно повторённых молитв? Он настолько тупой? С одного раз не понимает?

"...монетизировать или узурпировать веру — абсолютное зло. Использовать веру в политических играх — абсолютное зло, обесценивание веры и надругательство над людьми и человечеством".

Вот именно этим "абсолютным злом" (по оценке священника 21 в.), занимается вся "Святая Русь", всё средневековое человечество.

Приведённая цитата — смертный приговор. Сказавшему такое здесь. Ересь с гос.изменой пополам. Смертельный исход гарантирован: русские иерархи "выписывают" за такие мысли сотни ударов кнутом. Хотя для смерти достаточно и десятков. Но — чтобы с гарантией. А государи рубят головы. Или жгут живьём на кострах.

"Надругательство над людьми и человечеством" — суть большей части истории. Почти всех конфессий, почти во все времена. Всякий попаданец, вляпавшийся чуть глубже отдельных веков в отдельных местностях, становится, по факту вляпа, соучастником этого "надругательства", одним из творцов того или иного варианта "абсолютного зла". Просто потому, что "все так живут". Ввиду отсутствия "здесь и сейчас" пресловутых атеизмов, гумнонизмов, либерастий и дерьмократий.

Янтарные чётки "лествицей" — красиво, богоугодно. А голодовки каждые 8-10 лет, когда неубираемые трупы лежат на улицах русских городов — некрасиво. Но тоже — богоугодно. Ибо покарал Господь грешников за грехи их. Кара Господня... она ж завсегда правильная! Кем-то, где-то, когда-то, за что-то... заслужена. Главное: жрать надо меньше! Смердам. Тогда золотое шитьё — и по подолу епископского подрясника образуется.

* * *

Между Федей, увлечённо перебирающим что-то в блюде с рыбой пальцами с драгоценными камнями так, что от той щуки запечённой — солнечные зайчики по стенам в семь цветов, и боярами с моего края — ещё два персонажа.

Один из духовных. Поскромнее: одежонка белая, но из шерсти.

На голове скуфейка скромненькая. Деталь одежды для попа или дьякона — обязательная, снимается только при отходе ко сну и перед богослужением. Назначение — прикрывать гуменцо. После рукоположения в священный сан ставленники немедленно выбривают волосы на голове в виде круга (гуменцС), что означает знамение тернового венца.

Феденька — рыбку ковыряет, а сосед на него взгляды кидает. Кабы взглядом можно было дырку сделать — Федя уже давно насквозь бы просвечивал. Как решето.

С другой стороны, с обычным своим выражением лица степной каменной бабы, Феденьку рассматривает Боголюбский.

Последний в этом ряду, географически — в середине... Портоса с бородой представляете? — Ну, типа, да. "Во на во" и шерсть лопатой. Сидит — будто лом проглотил. В отличие от остальных — чувствует себя не в своей тарелке. А также — не на своей лавке, не за своим столом, не в том месте и не в то время. Какое-то... попандопуло приблудное.

На столе... не густо. Вижу студень с чесночной заправкой, две миски с квашеной капустой, кислые щи, миска каши гречневой и миска — пшёнки, рыба печёная на блюде. У детей — молоко в кружках, у взрослых — квас. Спиртного... и не видать, и не слыхать. И на столе, и на запах.

Запах... есть. У окон и дверей стоят половцы. Охрана княжеская? От них пахнет... факеншит! Чем может пахнуть от степняка?! — Конём, конечно. А совсем не степью, как вы подумали.

Кроме сидящих за столом, ещё куча народа стоит. Стольники у каждого едока за спиной. Пара чашников — квас наливать, пара старших слуг — стольник с кравчим — со стороны надзирают и обозревают. У стенки пара... ярыжек жмутся, ещё трое в монашеских одеяниях — служки. Ну и мы тоже... место занимаем.

Ну что, Ванюша, огляделся? Теперь давай песни играть да мозги завивать.

— Здоровья тебе, княже, и долгих лет. И всей честной госпОде.

Поклон сдержанный, кивок головой глубокий, спина прямая, но плечами поклон обозначил, шапка снята, рука к сердцу. Поклон не сильно младшего, но — старшему. Уважение с почтением без подчинения. Почти равный, но без претензий. Низкопоклонство — чисто ну очень тонким намёком.

Я бы ещё, для выражения приязни, кудрями тряхнул, да нечем.

О-хо-хо.... Эти средневековые этикеты... Я в них — как свинья в апельсинах. Против Андрея, который все эти... манёвры повидал и в греческом варианте, и в половецком, и в святорусском, и в... Одна надежда, что он мои промахи простит, сделает вид, что не заметил. А не сделает вид — так я сам пошлю. Я дело делать пришёл, а не коленца выкаблучивать.

— И тебе здоровья. Воевода Всеволжский. По добру ли дошли?

Снова куча оттенков, которых я не понимаю, куда смотреть, что думать — неизвестно.

Да, факеншит же! Мне по пытошным застенкам гулять — привычнее, чем на государевом приёме речь держать!

Застолье пребывает в полной нейтралке. Зацепление мозговых шестерёнок... Наверняка — полным ходом. Но без внешних признаков. Никто не рискует не только высказать своё мнение — хоть бы обозначить отношение к происходящему.

Хозяин к гостю как? Дружественно или враждебно? Гостю улыбаться надо или скалиться?

Приём идёт в малой трапезной. Значит: Ванька — не государь, даже не посол серьёзной державы типа княжества Рязанского. Приём идёт утром, что есть указание на низкий, мелкий статус встречи — серьёзные люди приходят к обеду. Нету кучи атрибутов, слуг, вещей, словесных оборотов, свидетельствующих о важности гостя.

Но за столом — все мужчины княжеской семьи. Что уже само по себе... Но нет женщин и детей — не по-родственному. За столом епископ и важные воеводы. Но далеко не все. Окольничих, к примеру — ни одного.

Всем известно уже и про вчерашний наш с Андреем визит к Манохе, и на пристань с невиданной лодочкой, и про мои разборки у Лазаря на дворе. Да за одно последнее — за убийство людей вольных! — любой должен уже в кандалах перед судом стоять! А я стою вольно и в трапезной.

За стол не зовут. Но и собак не спускают.

У меня такое чувство, что я здесь для Андрея так, повод для чего-то. Что он играет какую-то свою, ко мне мало относящуюся игру. Игры. Несколько сразу. И понять это я смогу, если смогу — только частично и сильно потом.

Ну и фиг с ним. Наше дело — откатать обязаловку, и хай воно горит.

— Благодарствую, Андрей Юрьевич, дошли — добре. Дозволь подарить тебе наши подарки скромные.

Прокол! Блин! Ответ на вопрос о дороге должен содержать отсылку к божественному. Типа: с божьей помощь, вашими молитвами, Царицы Небесной попущением... Проспал.

А вот имя-отчество без титула... тут "проверка на прогиб". Он-то ко мне — чисто официально, без имени, "товарищ лейтенант".

Вообще, вот прямо сейчас идёт позиционирование статусов. Официальных. Человеческие между мной и Андреем — уже есть и дальше ровняться будут отдельно. А вот показуха... Причём не только — между нами на людях, но и отношение его людей ко мне. И, соответственно, к моим людям.

"Жалует царь, да не жалует псарь" — русская народная мудрость.

Мне это "не жалует" обеспечено изначально. Просто фактом существования. Но важно, чтобы здешние "псари" своё "не жалует" выражали только шёпотом жене под одеялом.

В голове крутятся всякие... расчёты с предположениями, а язык лепит текст как задумано:

— Как ты знаешь, сам видал, мы люди бедные, новосельные, прибыткам большим взяться неоткуда. Ты уж извини-прости нищету нашу. Подарков дорогих — не сыскать, не выкупить. Зато — от чистого сердца. От него, от самого — вот тебе три блюда больших золотых деревянных.

Поныл, поскулил, "сиротой казанской" прикинулся. И, естественно, последнее слово несколько проглотил. Пока из рук Лазаря вырывал стопку наших блюдов, завёрнутых в платки.

Его ж просто клинит в собрании! Может, ему спиртяшки перед высочайшим присутствием прописывать?

Был у меня знакомый из комсомольских лидеров. Ему врач перед каждым выступлением по 30 граммов медицинского выдавал. Речь по теме: "любовь, комсомол и весна" — только под дозой.

Как же я ухитрился себе такого... "деревянного посла" подобрать? — А что, у меня выбор был?! Боярин — одна штука. Из того и выбирал. Зато — честный. "Зато" — за что? — А за всё! Средневековое сословное общество.

Общество, не всё средневековое, а чисто застольное — лязгнуло челюстями. Возвращая выпавшее — в исходное. Слова: "три блюда больших золотых" — распахивает рты туземцам не хуже, чем динамитная шашка — дверцы простенького сейфа.

Вы что, думаете — я тут понты кидаю? — Отнюдь. В подарках князю не должно быть никаких традиционных товаров. И — ничего в товарных объёмах. В словах — никаких "блюдом кланяемся", "прими подношение". Чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что здесь — именно подарки, выражение личного уважения и доброй воли. Дарение. А не, не дай бог, дань. Или иная форма подчинённости Всеволжска Суздалю.

Это в 21 в. этикетки клепают: это — налог, это — благотворительность, это — кредит на развитие и реформирование, трансферт из федерального центра... В Средневековье просто: раз даёт — значит обязан. Гунны думали, что греки им дань платят, а греки рассуждали о доброте и благосклонности басилевса, выразившейся в помощи диким степнякам в трудном деле приобщения к высотам греко-римской многовековой культуры.

Что такое "золотое блюдо" на "Святой Руси" — я уже рассказывал. Типа... порше в Мухозасиженске. На него можно только смотреть, плакать от увиденной красоты и предполагать, что где-то там, далеко по ту сторону телеэкрана, есть места, где живут люди, которые используют это... эту хрень. По её хреновому назначению.

Все молчат. Но по-разному.

Андрей... — он и настоящие золотые блюда, явно, видал. А после ряда эпизодов общения со мной, после "Ласточки" вчера, он готов к тому, что... что у меня бывают небывальщины.

Народ у Андрея за столом — выученный. Рты открывают-закрывают, но ни слова. Будто караси на воздухе.

Один Глеб, младшенький, не выдержал. Глаза в распашку, голос тоненький, аж дрожит:

— Они чего... они вправду... из золота?!

— Да ну что ты, княжич. Были бы из золота — мы б их не снесли, тяжело. Возьми рукой, полёгай. Они из дерева. Однако и на стене висят красиво, и рыбу не горячую на них положить можно. Только ложкой сильно скребсти не надо.

Народ выдохнул. И обиделся. На себя, что поверили. На меня, что поверили мне.

Ну, на всякий чих не наздравствуешь, гоню дальше:

— Зима была снежная, делать было нечего, вот умельцы мои и сварганили. Красоту такую. Ещё делаем миски, чашки, ложки. Все — вот такого образа. Думаем продавать по городам и весям Руси Святой. Для людям радость да жизни украшение. Ежели надумаешь себе, в дом свой — скажи сколько чего. Тебе, светлый князь Андрей Юрьевич — завсегда в первую голову. И — недорого.

То, что я делаю... За такое бьют. А то — и убивают.

Я пришёл просить милости. Какой-то мутный туземный князёк, пусть и в важном месте, но нищий, может только умолять о благосклонном внимании государя к его нуждишкам мелким. Вместо того, чтобы, помня о своём месте, низко кланяться, просить соблаговолить принять подношения бедные, шкурки пушные, медок лесной... — прими, благодетель ты наш, не побрезгуй отец родной... а уж мы-то тебе!... мы ж за тебя!... мы ж всех-всех затебее!... я выложил на стол невидальщину. Которая их всех потрясла.

Всё, дяденьки, теперь нос передо мной задирать... можно. Только это уже смешно будет. Я вас умнее, искуснее. И вы моё превосходство — уже ощутили.

Важный оттенок: монополия. У меня, не — у вас. Этот товар — я буду делать и продавать. И не только вам. Вы не купить — не можете. Бедность, не по чести. У других — есть, а тебя в дому — дырка. И другим запретить купить не можете.

Начинается гонка визуального выражения вятшизма и гоноризма. У кого какого размера, раскраски, рисунка, формы... Надо не просто иметь — надо иметь первым. Раньше всех других. Которые там где-то обретаются, за границей вашего "Садового кольца", людишки второго сорта.

Я эту стратегию форсированного потребления, обосновываемую не функциональностью, а сравнением социальных статусов, многократно проходил в своё время, те же ай-фоны, к примеру. Важно оказаться максимально близко к началу цепочки продаж. Откуда — "проистекать будет". Цена ставится не от себестоимости, не "по Марксу" — от "затрат общественного труда", а от ёмкости. Ёмкости карманов гоноровых.

* * *

Снова — не ново.

И дело не только в фокусах рыночных игр 21 в., в брендах, трендах и дизайнах. Дело в том, что именно так, на гоноре, строится почти вся средневековая торговля. Потому что, из-за убойных транспортных расходов, основной товар здесь — предметы роскоши. Почти весь средневековый товарооборот — способ почесать эго одного процента населения: аристократии, духовенства, высшего купечества. Обозначить их, внутри-одно-процентный, относительно друг друга, социальный статус. Помассировать их вятшизм, претенциозность, гордыню.

"Почесывание ЧСВ" — не такое новое выражение, как кажется.

"БЩдетъ бо врИмя, егдА здрАваго учИнiя не послЩшаютъ, но по свои?хъ пСхотехъ изберЩтъ себ?? учи?тели, чИшеми слЩхомъ". 2 Тим. 4:3, Елизаветинская Библия.

Фразу: "изберЩтъ себ?? учи?тели, чИшеми слЩхомъ" можно перевести так: "изберут себе учителей таких, что они чесали (расчесывали) бы им слух".

В 21 в., даже и без средневековой проблемы транспортных расходов, это называется "концепции демонстративного потребления".

"Эффект Веблена": чем выше стоимость товаров, тем больше уровень спроса на них. Богатеющих китайских потребителей характеризовали, как "абсолютно не сдержанных" в демонстрации атрибутов своего состояния.

Здесь, в средневековье, такая "несдержанность" — постоянный элемент существования правящих социальных групп.

Ради этого "почёсывания" с "демонстрированием" — всё остальное население, которого 99%, загоняется в нищету. Изымается не только прибавочный продукт, не только необходимое для расширенного воспроизводства, но и просто необходимое.

Следствием существования вот тех миленьких, высокохудожественных и сильно-блескучих цацок, которые я сегодня вижу на светских и церковных вельможах, являются регулярные русские голодовки.

Неубранные трупы на улицах русских городов — не по воле божьей, не в результате стихийного неодолимого бедствия. Да, бывают климатические флуктуации, засухи, заморзки... Для их преодоления создают запасы. Я уже рассказывал как ссыпают зерно в хлебные ямы. Где оно сохраняет всхожесть три года. А само может храниться — десятилетиями.

Созданное, сохранённое — изымается. Отбирается этими... "золочёными крысами", превращается в то, что им ценнее, в великолепно выполненные эмалированные картинки, в бриллианты с рубинами и изумрудами. А потом приходит зима. И менее ценное — люди русские — дохнут от голода по канавам. По воле Господа. За грехи свои.

По воле какого "Господа"?! За какие "свои" грехи?!

* * *

Я не могу изменить восемь миллионов людей, что нынче живут на "Святой Руси". Не откусить, не прожевать. Пока.

Я могу лишь чуть-чуть пошевелить этот... крысятник. Это... "узорчье русское", "лутших и вятших" людей. Дав им возможность чуть сильнее себя подгонять. Чуть быстрее бегать, чуть выше подпрыгивать, чуть сильнее крысятничать. Ради очередной скребницы для их "гонореи" — ублажению собственного гонора. Путём демонстрации моей инновации — "золотых блюд из дерева".

Конечно, "крысятник" зашевелится. Из податных начнут выжимать ещё чуть-чуть больше. Не сильно. Сильно — неоткуда, не из чего, ума — не хватает, "с дедов-прадедов, отродясь.." — не думали, не умеют.

Всем русским людям податным, преждевременно умершим от голода, холода, болезней, нищеты... мои соболезнования.

Каждая из моих крашенных деревяшек обернётся чьей-то смертью. И — не одной. Сожалею. Только...

"Лишь тот достоин счастья и свободы

Кто каждый день за них идёт на бой".

Никогда не слыхали? А вы даже не на бой — ко мне на Стрелку задницы поднять не осмеливаетесь. Теперь — спите спокойно.

"Вы жертвою пали в борьбе роковой.

Любви беззаветной к народу,

Вы отдали всё, что могли, за него,

За честь его, жизнь и свободу!".

Только не за "жизнь, честь и свободу", а за чесалку для статусности очередной "золочёной крысы".

Что ж, мы люди взрослые — "за базар отвечаем". Это ваш выбор.

А вот у "крыс" выбора нет. Они в системе, им нужно позиционироваться, им нужно постоянно доказывать и демонстрировать. Что они не хуже других. "Других" — "крыс". Гонка в колесе серых зверьков, увешанных цацками и блестяшками, продолжается.

Теперь добавляется ещё один, отнюдь не самый важный параметр: получить первым "деревянное золото". Оказаться в начале цепочки продаж. А начало цепи — у меня. Потому и говорить со мной будете ласково.

Чтобы я соизволил принять у вас, конкретно, вашу денюжку побольше и пораньше, чем у других.

Можете, конечно, попробовать сдвинуть меня "наехалом". Только...

Да поздно, блин, предки!

Это в Киеве меня пугать можно было, в Рябиновке по первости. А теперь, после Бряхимова и Янина, после "Ледового побоища" и Усть-Ветлуги, после дел моих с ушкуйниками, марийцами, мордовцами и мещеряками... Пугать — не получится. А всерьёз побить... Опасаются. Пока — Боголюбского. Но и обо мне... Бренд "Лютый Зверь" — уже заставляет задуматься. Не всех, не всегда. Остальные...

"Не спрашивай: по ком звонит колокол? — Он звонит и по тебе". Если ты — дурень.

"Бьют не слабого — бьют трусливого" — русская народная мудрость. Меня побить... теперь — вряд ли.

— Сии вещицы, княже, сделаны из дерева да красок. Сделаны трудами да умениями людей моих. Ныне, за цену разумную, буду продавать людям добрым. Ещё дозволь, княже, подарить тебе и изделие кузнецов моих. Сии браслеты сделаны из железа. Дабы показать их пользу надобен мне охотник один. А, вот, боярин — ростом велик и силушкой не обижен. Дозволь, княже, на твоём сотрапезнике испытать.

Сидевший с мрачным каменным лицом "Портос" растерянно задёргался. На равнодушном лице Андрея появился слабый интерес.

Конечно, работать с добровольцами из публики — "особ статья". Вообще, активная работа с залом... За всю Демо Россию могу вспомнить едва ли одного-двух. Не считая нашего главного вербовщика. Но у него — принципиально другой жанр, текст и аксессуары.

— Ты, боярин, не волнуйся, это не страшно, не больно, совсем даже просто, сам же видишь — простые, тонкие, железки гладенькие. Тебе-то, при твоей-то силище и смотреть не на что... ты ж, поди, и подковы в пальцах разгибаешь... а тут-то... ручки-то давай вот сюда, опусти чуток, согнуться придётся малость... вот и хорошо... экая у тебя лапища могучая... ещё чуток пониже... вот и всё.

Я поднялся с колена, на которое пришлось опуститься возле "Портоса". Он сидел, криво согнувшись на лавке, опустив, по моей просьбе, кисти рук по обе стороны, спереди, между колен, и сзади, за спиной, сбоку. Под лавкой я и застегнул браслеты. Довольно неудобное положение. Руки у мужика длинные, но всё равно — пришлось ему изгибаться, браслеты сошлись в натяг.

Не очень зрелищный вариант. Но больше его пристегнуть не к чему. А реализовывать "британский" вариант, как я сделал вчера у Лазаря на подворье — не пройдёт. У мужика сапоги такого размера, что на щиколотку просто не налезет. Даже самые большие "браслеты".

В Боголюбово мы привезли с десяток наручников и пяток ошейников. Чисто на показ. Как оно на рынке пойдёт — непонятно. Николай сомневался и по конструкции — у нас есть три варианта, и по размеру — тут тоже три.

Откуда образцы? — Когда Прокуй меня сильно доставал от своего безделья, я частенько посылал к нему Христодула. А тот, естественно, заказывал именно такие изделия. Часть, в самом деле, нужна. Но контингент у Христодула стабилизировался. В смысле: сколько прислали — столько и закопали. А личные... гигиенические принадлежности — переходят к следующему "терпиле". Вот и образовался некоторый запас на складах.

— И чего теперь?

— А — всё.

Застольные члены рассматривали меня с недоумением. Феодор громко фыркнул и весело посмотрел на Андрея. Андрей, как ему свойственно при любых непонятках, собрался рассердиться. И — остановился. Он очень внимательно меня рассматривал, явно подозревая продолжение. Я тянул паузу, ожидая его прямого вопроса. Вот тогда, с чувством глубокого превосходства и с позиции недосягаемой компетентности, я, пожалуй, объясню этим всем... так это, особо доходчиво. Для ещё недоразвитых и уже затормозивших.

Ваня, понтов — меньше. Забыл, что в кругу дети? А у них реакция быстрее и непосредственнее.

— А "всё" — это что? Что теперь должно случиться?

Глеб, почувствовав мой дружественный тон при обсуждении предыдущего подарка, не удержался. И задал тот риторический вопрос, который я хотел бы получить от самого князя.

Значит — не судьба. Не в этот раз.

— Главное, княжич, что теперь должно НЕ случиться. Вот тот добрый человек, боярин, большой и очень сильный, теперь не сможет свободно двигаться. Был бы на его месте какой-нибудь плохой человек, я бы его так пристегнул. И ушёл по делам. Стражу, там позвать, или кваску попить, а он бы...

Й-ё-ё! Мать моя женщина! Гос-с-поди! Ну нельзя же так!

"Портосу" было очень неудобно сидеть. Он успел чуток подёргаться, ощутил свою беспомощность, ограниченность.

В смысле: перемещения, распрямления и рукоположения.

В смысле: рук — на стол.

Положение рук его не устраивало — он дёрнул.

Безрезультатно: руки — под лавкой, лавка — под попой. Под его, массивной такой, знаете ли, кормовой... Перепугался, взбесился, заревел, рванул и встал.

Вместе с лавкой. И всеми на ней седоками.

Вратибора я поймал в последний момент.

Просто инстинкт сработал — как у хамелеона на пролетающее. Только не языком.

Остальные "седоки" ловили сами. Пол. Кто спиной, кто затылком, кто... другими частями тела.

Все кричат, слуги орут, охрана визжит.

Половцы — что возьмёшь, у них боевой клич такой... визгливый.

"Портос"... бедняга. Выпрямится не может, стоит, над столом согнувшись. Поскольку руки — в ж... э... в между ног. И орёт прямо в лицо сидящей, по другой стороне стола, княжеской семье.

Старшенького, Изяслава, которому этот ор со слюнями прямо в лицо, от неожиданного акустического удара — с лавки снесло, только сапоги над столом воздвиглись.

Соседа его, братика Мстислава, пестун с лавки сдёрнул. Очень корректно. С точки зрения безопасности. А вот по критерию: соприкосновение тыковки княжической с полами каменными... не очень. Ещё одна пара красных сапог над столом торчит — пятками болтают.

Сам пестун — бывалый, видать, мужичина — ножичек нулевого размера вытащил, в сторону "Портоса" — потыкивает, голоском матерным — порыкивает. Хорошо — не достаёт. В смысле: ножиком. Так-то по ушам... всем.

Тут "Портос" меняет тональность рёва из чисто удивлённой на более целенаправленно озлобленную. И начинает этой дубовой лавкой, освободившейся от всех задниц, кроме его собственной, изображать... хвост райской птицы в период добрачных игр.

Не в смысле: свернуть-развернуть, а в смысле: поверни налево — поверни направо. И — покрасоваться. Во я какой! Краше меня в мире нету! А хто бачил краще — хай повылазит!

Я уже говорил, что "нахлобучивать" от слова "клобук"? Во-от...

Как "Портос" скамейку из-под всех выдернул, так Федя с неё и слетел. Хорошо слетел: стук затылка епископского об полы белокаменные — я и в общей суматохе расслышал.

Такой... внятно дубовый стучок был. Со нежным звоном от эмалей, херувимов, бриллиантов и панагии.

Ну и оставался бы там! Так нет же! Он же епископ, ему же больше всех надо!

Второй-то духовный с первого раза лёг по-покойницки. Вытянулся вдоль стеночки, ручки на груди сложил, пятки — вместе, носки — врозь, и молится втихаря. А Федя вставать вздумал.

Высунулся. Весь в этой своей... панагии. На клобук нахлобученной. А тут навстречу... "хвост райской птицы" на развороте. При выходе из виража типа "плоская бабочка". Сверхзвука ещё нет, но уже жужжит. Тесина дубовая в хайло мерзопакостное.

Ёйк... И, с обоснованной паузой на долетание — юкк-гхх-кха!

Снова: характерный деревянный стук человеческого черепа об полы белокаменные. И индустриальное шипение от проездки обильной плоти человеческой — по оным же.

Помните ли вы, как с помощью наждачной бумаги отучить кота вытирать задницу об ковёр? — "...До батареи только глаза доехали". Тут центрального отопления нет, а так-то...

И — стихло. Жаль — не покатилось.

Куколь на голове — хорошо. Но — мало. Надо и в голове хоть чуток иметь. А то — отвалится. Вместе с выхухолью.

Ой, виноват! — С куколью!

Глава 406

Это — на том конце стола. А на этом — сидит одинокий девятилетний ребёнок. С выпученными глазами, распахнутыми зубами и растопыренными руками... Потому что надо спасаться.

Куда-то.

Наверное.

Но старшие ничего умного не говорят.

Глебушка, дитятко. В такой момент взрослых лучше не слушать. Они такого наговорят... матом. Потом всем стыдно будет. Иди ко мне, деточка. А то наставник твой, сука обряснутая, под стол спрятался, оставил ребёнка одного-одиношенького. "На поле битвы роковой".

"По полю лавки грохотали

Прислуга шла в последний бой...".

Иди-иди, не бойся. Ментор твой теперь не скоро выть перестанет. Нефиг было гениталии свои менторские по сторонам разбрасывать, когда я мимо гуляю.

"Портоса" слуги сбили, вшестером на него залезли, прижали к столу. Из прочих человек пять-шесть — кто плашмя лежит, кто в раскорячку по государевым палатам ползает.

Как же там, в былине, про Илью Муромца? — Махнёт, будет — улочка, отмахнётся — переулочек? Так у Ильи по тексту — булава! А здесь-то просто лавка! В крайне неудобном захвате руками между ног.

Я — в восторге! И — в умилении! Какие могучие люди живут у нас на "Святой Руси"!

"Богатыри! Не вы!".

Вот теперь — "да", вот теперь верю! Про Добрыню Никитича. Что смог лыжной купальной шапочкой с песком речным — Змею Горынычу три головы отшибить. Или — девять?

У нас ведь всегда так: вроде и нет ничего в руках, а зашибём насмерть. И своих, и чужих. Типа как ушуйные сенсеи. Или правильно — ушуёвые?

Как-то приутихло малость. Пауза в боевых действиях. В смысле — все выдохлись.

Только мы с Глебом — я его на руки от этой возни подхватил — друг на дружку перемигнулись-улыбнулись, как слышу язвительный голос князя Андрея:

— Что ты резов — я и прежде знал. Дальше-то чего?

Вот же, факеншит уелбантуренный! Государь природный. Эз из. Такому хоть кол на голове теши, а он всё государничает! Или правильнее — государит?

У всех — морды перекошены, волосья — дыбом, кафтаны — вперекосяк, сапоги — всмятку, а этот — будто и не было ничего. Только ноздри глубже видать. Ракурс у них, знаете ли... улучшился. С панорамностью.

Кистей его рук из-за стола не вижу, предполагаю, что он ими чего-нибудь железное жмакает. Не то — меч святомученический, не то — посох сыноубийственный. Но на морде лица — ничего. Кроме лёгкого раздражения от всеобщей бестолковости, безалаберности и, где-то даже, халатности. Но — ещё не преступной.

— Так... Это... У нас же ещё подарки есть! Сща-сща! Сейчас дальше вручать будем. Что положено — откатаем, а там — хай воно горит... Только этого... медведя с дубовым хвостом отстегну. От хвоста. Ой... Оп-па... Парни, никто ключика от наручников не видал? А? Эй, отроки, вы такого ключика маленького плоского не находили? Может, выронили, пока сюда по дворцу шли? Или во дворе? На крыльце? А у коновязи смотрели? Беда, княже, расстегнуть-то и нечем.

Андрей мне просто не поверил.

Зря. Нет, мне, конечно, лестно, что Суздальский князь — сам Боголюбский! — абсолютно уверен в моей организованности, предусмотрительности и перфекционизме. Что я ничего забыть, упустить, потерять — не могу физически по определению. Но...

"И на старуху — бывает проруха" — русская народная мудрость.

Мне, однако, больше нравится чуть другая формулировка:

"И на Машку бывает промашка".

Поскольку была у меня одна знакомая... Вот именно с таким прозвищем. У которой случались "промашки". Которые доставляли нам "краткие мгновения взаимного удовольствия". Ну, вы поняли.

Тут промашка — чисто моя собственная. Удовольствия — не доставляет. Я, и правда, так закрутился за последние дни, что не помню — брал от наручников ключик, или нет. Вроде — был. Может, и выронил где по дороге. В этом бардаке — в усадьбе Лазаря — не только ключ — голову потерять можно. Кстати — вчера так чуть и не случилось.

Непринципиально: в усадьбе ещё есть. Я ж рассказывал: у меня всё хорошее делают сериями. По два, по четыре, по шесть, по восемь... А ключи на серию — одинаковые. С учётом, конечно, той степени отсутствия стандартов одинаковости, которая свойственна средневековью вообще и "Святой Руси"...

Так. Про это я уже много...

Тут до "райской птицы с дубовым хвостом" дошло, что "хвост" — это надолго. Как бы не навсегда.

Честно скажу: я не знаю, почему никто не сообразил, что ножки у лавки можно сбить, а саму доску просто продёрнуть между скованных рук. Понятно, что "Портос" так бы и остался с руками в паховой области. В полусогнутом состоянии, как тот либераст после общения с английским "бобби". Что, безусловно, немедленно вызвало бы в городе массу домыслов и слухов. По теме: а что это он там ручонками своими шаловливыми...?

Но было бы уже легче.

Тут "хвостатый медведь", отдыхавший в руках шести дюжих стольников мордой в квашенной капусте, взволновался. И встал. Не с колен, как вся наша Родина, а чисто со стола. Но остальные — сразу легли. Под стол. И он пошёл на нас в атаку. В смысле: поискать свой отпиральный ключик. Крутя своим деревянным хвостом, как Ту-95 Bear пропеллером на взлёте.

Вспомнил! Я вспомнил, что мне срочно нужно сделать во Всеволжске! К следующей зиме обязательно надо построить аэросани! Реки у нас — широкие, лёд — ровный. Обязательно! Вот с таким пропеллером в хвостовой части!

К этому моменту Сухан, в рамках моих негромких, но весьма эмоциональных инструкций: "кидай нафиг! фигачь в морду...!" — поставил на пол ящик с ещё не вручёнными подарками, подошёл к "медведю" — хотя скорее наоборот. В смысле кто к кому подошёл. И сделал антрекот.

Ой, виноват! — Апперкот! Как Ноготок в бытность нашу в Пердуновке учил и показывал неоднократно.

Матерный рёв "райской птицы", близкий по мощности к звучанию четырёх, парных, четырёхлопасных, соосных, противонаправленных, с переменным шагом, фиксируемому акустиками подводных лодок в погружённом положении... резко оборвался лязгом челюстей. И продолжился грохотом сносимой в полёте мебели. Заключительный аккорд состоял в знакомом уже деревянном стуке не вовремя поднявшейся головы Ростовского епископа. Звук был редкостный — тройной. Но не эхо.

Я уже про Змея Горыныча вспоминал. Так там же — три головы! Каждая издаёт свою ноту. При ударе. А былины фиксируют и много-клавиатурные модификации с девятью и двенадцатью. Как ксилофон.

Отнюдь — здесь стукальный инструмент был один. Сначала прилетело дубом сверху, потом поймало камнем снизу. И жизнеутверждающий финал в форме "ляп" — седалищем "райской птицы". На три тона.

В наступившей тишине, мы с Глебом, сидевшим у меня на руках, посмотрели друг другу в глаза и радостно улыбнулись.

Да уж. Погуляли. Забавно.

Андрей задумчиво осматривал свою, недавно столь уютную, чистенькую, а теперь частично разрушенную и тотально забрызганную разным и разноцветным, малую княжескую трапезную.

В его глазах я прочитал перефразированный куплет из советской эстрады в задушевном исполнении Марка Бернеса:

"Мне б тебя убить бы надо,

Гадское создание.

Что одним своим приходом

Разрушает здание".

А князь-то у нас — того... Очень выдержанный человек, просто джентльмен. Чувствуется половецкое воспитание маман. Невыдержанные не-джентльмены — в степных шатрах не выживают. Вместо советских стихов он просто приказал:

— Приберите тут. Тысяцкого... освободите.

Встал и пошёл мимо всех к дверям. Своей обычной шаркающей кавалерийской походкой.

— Э... Княже! Андрей Юрьевич! А как же... а другие подарки? У нас же вот ещё! Вот ещё два ящика всякого разного...

Андрей внимательно посмотрел на моё взволнованное, дышащее пионерским энтузиазмом, лицо.

Братишка! Я ж такой! Я ж могу "Дедом Морозом" в любое время года! Отморозить...

Он задумчиво перевёл взгляд на потолки. Что?! Здание не застраховано?! Как же можно?! Звать Ваньку-лысого в гости и предварительно не застрахериться?! Или правильнее — застрахуяриться? Вопиющая безалаберность и преступная непредусмотрительность!

— Позже.

— Э... Постой. Как же... А списочек надобного? У меня ж — аж горит! Не, мне никак... Государь! Всеволжску надобна помощь князя Суздальского. Очень. Нынче.

Суетня в моём голосе пропала, как только я понял, что "назад дороги нет": мне нужно решение князя по нескольким материально-техническим и организационно-политическим позициям. И я отсюда без этого не уйду. Разнесу эту белокаменную халабуду пополам, но не уйду. Потому что, если я, всё-таки, уйду отсюда с пустыми руками, то я найду другое место. Чтобы нагрузить ручки свои — разным всяким надобным моему городу. И это будет уже совсем другая история. Не в смысле АИ, а в смысле меня лично. Хотя и АИ... тоже достанется.

Андрей, уже дошедший до дверей, тяжело, всем корпусом повернулся ко мне. Потом медленно оглядел пейзаж в трапезной.

"Там, в княжеских палатах,

Как в поле боевом,

Лежит живой на мёртвом

И мёртвый на живом".

Летальных исходов, вроде бы, нет, но "павшие" — имеются. И некоторые — вставать не хотят, "павшими" им лучше.

— Ключника, скотника, писаря — ко мне.

И пошёл. Даже не оглянулся. А куда я денусь? Сам на цыпочках следом прибегу.

Чуть дальше прошли — другое помещение, меньше, темнее, в одно окно. Тоже стол и лавки. Андрей под божницу сел, халат свой, тёмной парчи с меховой опушкой, запахнул, смотрит куда-то в стену.

У него чего, болит чего-нибудь? Критические дни пришли? — А, блин, это ж князь! Тогда — зубы.

Заявились вспотевшие от пробежки по призыву княжескому, названные вельможи.

Говорят, что вид бегущего пузатого генерала внушает окружающим панику. Не здесь. Здесь — бегают все. Вне зависимости от длины поясного ремня. Не удивлюсь, если Боголюбский устраивает такие беговые состязания постоянно: кто запаниковал — к его службе не годен.

Я с собой Николая и Лазаря притащил. Николай наши "повилы на четыре ноги" развернул, высморкался в два пальца и провозгласил.

* * *

Тут надо понимать особенности местного материально-технического обеспечения.

Есть земли княжеские (личные), вотчинные (боярские, наследственные или данные за службу), монастырские (со смердами и без), городские (общинные), чёрносошные (вольные смерды, веси, деревни и селища), промысловые (смолокуренные, бортные...), ловитные (рыбные, бобровые ловы). Есть племена-данники.

Прежде всего: князь живёт со своих земель, а не с княжества вообще. Довольно распространённая картинка в эту эпоху.

"Новгородская революция" первой половины 12 в. ввела ограничение: князь, княгиня и их люди не имеют права приобретать земли на Новгородчине. Земли дают "в кормление" — налог с конкретной местности идёт на содержание князя, его семейства и дружины. Налог, который новгородцы сами же и собирают. А вот Новгородская казна — совсем другое дело и другие деньги. И лежит в другом месте.

Нормандские короли Англии, судя по "Книге Судного дня", имели в собственности своей семьи едва ли не треть королевства. В Европе для обозначения подобных владений часто используют слово "домен".

В Российской империи "удельные земли" и "удельные крестьяне" — собственность императорской семьи — существовали и в середине 19 века. Путешественники первой половины 18 в. отмечали, что Пётр I использовал на личные нужды только доходы с собственных земель, в отличии от его дочери Елизаветы, которая активно "путала свою шерсть с государственной".

В 16 в. Иван Грозный в один момент способствует развитию голода в стране, рассчитывая продать "свой хлеб" — урожай из своих поместий — с особенной выгодой.

Это к тому, что есть собственные доходы Андрея, прежде всего — судебные штрафы, виры, подати со своих крестьян, доходы от собственной торговли... которые он может тратить сам, учитывая лишь мнение брата и сыновей. И есть доходы княжества: пошлины на торговлю, доходы от лицензирования видов деятельности (солеварение...), прямые налоги — "с дыма", с "рала" со свободных смердов и городов, дань с подчинённых племён...

Их он тоже может тратить сам. Но — учитывая мнение вятших. Понятно, что никакого "голосования по бюджетному вопросу" не будет. Но надлежит следовать исконной традиции, явной целесообразности и истинному благочестию.

В Ростове, Суздале, Ярославле, последние годы — во Владимире и в Костроме — есть вече. Сталкиваться с народом "лоб в лоб" по денежным вопросам из-за Ваньки-лысого... Андрей — реальный политик.

"В России — абсолютное самодержавие. Ограниченное удавкой".

Это острое словцо иностранца по поводу убийства Павла I надо засчитать исконно-посконной русской мудростью. Первым русским государем, явно стремившимся к абсолютизму, был Андрей Юрьевич Боголюбский. Вот его и ограничили. Только не удавкой, а ножами.

Ещё деталь: масса налогов собирается в эту эпоху не в денежной (серебро), а в натуральной форме.

Лисицу, которую должен платить Смоленским князьям городок Елно по "Уставной грамоте"" князя Ростика, я уже вспоминал. Оплата налогов мехами сохранится в русской традиции до начала 20 века в форме ясака. Часть податей взыскивается льном, пенькой, хлебом, железом, мёдом, воском, солью, рыбой...

Добавлю, что если даже Андрей вдруг сыпанёт серебром без ограничений, то узость здешнего рынка мгновенно вздует цены на любой потребный товар не в разы — на порядки. Такое, в мягкой форме, я видел в Смоленске на торгу, когда вздумал серьёзно прибарахлиться для подъёма своей Пердуновки. Владимир-на-Клязьме — много меньше.

Короче: я не знаю, чего и сколько лежит в личной казне Андрея, чего и сколько он сможет взять для меня из казны княжества — потратить на государственную нужду по имени: "вольный город психа лысого". В смысле: граду Всеволжску — от щедрот княжеских.

Не имея данных о его возможностях, я не могу обоснованно требовать исполнения моих заявок.

Те, кто помнят весь текст со словами:

-Это склад?

— Склад...

— Пятерёнки шестерёночные — есть? Диски скисления?

— Ставь псису...

— меня поймут.

* * *

— Уж прости, светлый князь, меня, слугу старого, умом немощного, но сего сделать не можно. Никак. Хоть руби мою голову бестолковую с плеч долой, а сему — не бывать.

Лазарь, Николай и пара бояр с писарем уселись за стол, растянули наши "портянки" и стали их перематывать. Фаза общения, хорошо знакомая всякому совейскому человеку:

— Песчаный карьер. Два человека.

— Огласите, пожалуйста, весь список.

Андрей, глубоко задумавшись, смотрел в стенку напротив. Нам с ним — сам процесс не интересен. "Пусть экспэрты обсудят". Потом, когда специалисты договорятся, можно будет глянуть: что за хрень они там сварганили. Пока — осваиваюсь.

По правой стороне комнаты — ларь с интересной полосой резьбы по краю под крышкой. Смотрю и глазам не верю: подсолнечник! Их там, в биологии, больше сотни разновидностей, но родина-то — Южная Америка! Откуда оно здесь?! — А фиг его знает. Может — просто стилизованное изображение солнца?

Ковыряю пальчиком лепесточки этого деревянного не-подсолнечника и слышу вот такие боярские слова. На слова-то мне плевать, но глубокая убеждённость и готовность за это умереть... внушает доверие.

Мужчина, седобородый, выше среднего, сутуловатый, с умным лицом, в тёмной, дорогой материи однорядке. Скотник. В смысле — казначей. Чего он лезет? Его дело деньги давать. Или — не давать. Я серебра не прошу.

Пришлось вставать с корточек у ларя (не путать с ларьком, особенно — пивным). Заглянул Николаю через плечо. Тот тычет пальчиком в восьмую позицию:

" 8. Железа простого крестьянского в шеломах, тысячу пудов".

"В шеломах" — это полуфабрикат. Позже, века с 15 на Руси железо-полуфабрикат будут расковывать в пруты (бруски квадратного или прямоугольного сечения) и лемехи (полосы). В эту эпоху в Западной Европе так полуфабрикат уже делают. А на "Святой Руси" продукция металлургов имеет диско-сферическую форму. Говорят "шелом", хотя больше похоже на НЛО. Потом эта блямба попадает к кузнецам. Которые и превращают её в что-нибудь полезное. Я про это уже...

То, что у меня много чего тысячами меряется — понятно. Больше — десять тысяч, "тьма". Запрашивать у светлого князя тьму... как-то страшновато. А меньше... а почему меньше?

— Голову срубить — не велика забота. Объясни — почему.

Андрей из задумчивости вынырнул. Какой-то он сегодня... не в себе. Что-то такое думает. Или вправду — стоматолог нужен?

— Потому, вьюноша, что столь много железа у нас во всей Суждальской земле и за целый год — не делается.

Хамит дедушка-скотник. Не уважает. "Вьюношей" называет. А по смыслу? — А по смыслу... Факеншит уелбантуренный! Он прав — я дурак. Об одном-другом-третьем подумал, а об этом — нет.

* * *

Цифирь проста: в Залесье живёт чуть меньше миллиона человек. Примерно две трети — Суждальское княжество. Остальное — Рязанское да Муромское. Шесть сотен тысяч человек. В моё время столько же — в одном Ярославле.

Норма потребления железа на человека в эту эпоху: от половины фунта до фунта. На жизнь!

Берём верхнюю оценку — полкило, получаем 300 тонн. Это всё железо, существующее в Суздальском княжестве.

Вот прямо сейчас на этом огромном пространстве от Зубца до Стрелки и от Стрелки до Кучково (Москвы), на территориях Тверской, Ярославской, Костромской, Ивановской, Нижегородской, Владимирской, Московской... областей, крутится пять железнодорожных вагонов всяких... поковок. От иголок мастериц-белошвеек до многопудовых навесов крепостных ворот.

Средняя продолжительность жизни здесь меньше 20 лет. Жизнь кончилась — и железо ржа съела. Надо новое добавлять. Примерно 5% в год. Т.е. 15 тонн. Это годовая выплавка железа в княжестве. Вся! А я нагло прошу тысячу пудов. Т.е. — 16 тонн.

Чисто для знатоков: производство железа в России имело свои взлёты и падения.

Для сравнения: в 2013 году выплавлено 50.1 млн.т. чугуна и 68.7 — стали. На 144 млн.чел. Суммировать не надо — почти весь чугун идёт в сталь. Примерно 0.5 т./чел.

1913 — в России произведено чугуна 4,8 млн. т., стали 4,2. На 180 млн. чел. Примерно: 28 кг./чел.

1800 — 10.3 млн.пуд (в Англии 11-12). На, примерно, 50 млн. населения. 0.2 п/чел. Или — 3.2 кг. на душу

1718 — 1.6 млн.пуд. При 15 млн. населения. 1.7 кг железа — живой душе в год.

Сразу уточню: есть мнение, что всё было не так, что населения было на треть меньше, а чугуна плавили в 4 раза больше.

Возможно, историкам нужно просто разнести данные начала и конца правления Петра Великого. Потому что за время его царствования был создан новый промышленный район — Урал. И Россия уже в 1767 выплавляла 5 млн.пуд на 120 заводах, из них 76 на Урале — 2/3 национального производства; ещё были заводы в Туле, Муроме, Гжатске, Питере...

Россия, в ходе Северной войны, не только прекратила импорт "свейского" железа, но и в 1716 году впервые продала партию в 20 тыс. пудов на лондонском рынке.

Между Петром Алексеевичем и Владимиром Владимировичем разница — раз в 300. В смысле: по железу на душу. За триста лет. Я сижу глубже. Много глубже. От ВВП на 8 с половиной веков. Урала — нет, Тулы — нет. Хотя сам город уже есть — через Тулу Гориславич от Мономаха бегал. Муромских заводов — нет. Хотя речка Выкса — на своём месте.

В Тулу не пойдёшь — земли Рязанского княжества. Калауз так нагадит... На Выксу — тоже. Уже и в 18 в. эти места будут называть землями новоокрещённой мордвы. И строительство металлургических заводов, дававших удивительный по качеству чугун, начнётся только после личного "подарочного" рескрипта Екатерины Великой.

Что и как у меня сложится с предполагаемыми "марийскими полями болотной руды", найденных этой зимой Самородом... время уходит!

* * *

— А скажи мне, господин скотник, а сколько железа у вас есть? Только по-простому, без вывертов.

Скотник, ясное дело, сперва обиделся. Что я предположил, что он будет меня обманывать. Что есть, безусловно, правда. От чего ещё обиднее. Потом поймал согласное моргание князя Андрея, огладил седую бороду и дал реалистичную оценку:

— С полста пудов — подати железом за год. Столько же — мужички по весям нашим плавят. Но это трогать нельзя! Оно тама надобно! Ещё с полста... На дворе обретается. Барахло. Ломанное, порченное, из добычи взятое негодное. Всё. Верх. И то — едва ли. Да и самим — жить же.

* * *

В Смоленской оружейной, будучи в прыщах княжеских под рукой мудрого, как я теперь понимаю, Будды, я чуток разобрался в круговороте железа в природе. В смысле: в княжеском хозяйстве.

Самое главное: хозяйство — натуральное. Не в смысле отсутствия однополых, имитационных, межвидовых... и прочих противоестественных, а в смысле совершенно противоестественных, для человека постиндустриальной эпохи, производственных отношений.

Почти всё почти везде производится в конкретном хозяйстве по полному циклу. От выковыривания из земли до окончательного закапывания туда же.

Всё остальное — "лёгкий трепет волосинок по краям". И эта "пудра сахарная", "вишенка на куче дерьма" — единственное, что удерживает нынешние народы от состояния полной "феодальной раздробленности".

Вот сейчас слабеет становой хребет "Святой Руси" — "путь из варяг в греки". И вся система, сидящая на этой "трубе с трафиком", из которой капает серебришко — разбегается. И ни какие штучки, типа единства языка, веры, родословной... Даже общая опасность в форме монгол и татар — не объединяет. Одни земли уйдут под Москву, другие — под Литву. Собрать Русь — можно и мечом. Как делали Владимир Креститель и Владимир Мономах. Удержать — только общей "трубой". Как пытается сейчас сделать Великий Князь Ростислав (Ростик).

"Штыками можно сделать все что угодно, только нельзя на них сидеть" — Наполеон прав.

Здесь штыков нет. Но с мечами и рожнами — аналогично.

В средневековье есть два стратегических товара — железо и соль. Это, по сути, единственное, что нужно всем, их нужно везти издалека. Это не предметы роскоши, не средства демонстрации гонора или "удобрения" особо выдающихся особей. Это — едят, этим работают — предметы первой необходимости, товары массового спроса.

Они же, соответственно — "тема для контрольной" — для контроля властей. Места производства, пути караванов очень удобно обложить налогами. "Крысы" жиреют, поднимаются, грызутся между собой, самая удачливая подминает под себя остальных. Создавая, тем самым, государства и народы. Отчизны. Маршруты, связывающие места добычи и рынки потребления, становятся "скрепами нации".

На "Святой Руси" этих "связующих скреп" нету. Болотная руда и лес для древесного угля есть почти повсеместно. Плавят — везде. Соответственно: скреплять — нечем.

Сходно и с солью. Про ряд соляных источников от Переяславля-Залесского до Печоры — я уже... Есть и другие места, от Сиваша до Полесья.

Русское правительство в разные эпохи пыталось "присосаться" и к этому товару первой необходимости. Бывали и "соляные бунты". Но до маразма французской габели, сравниваемой крестьянами Нижней Бретани со смертью и чумой, до столетий непрерывной малой войны с собственным народом на границе между провинциями с высокой габелью и с освобождением от неё — в России дойти не удавалось: солонцов много — "скрепа" слабовата.

Рудосборщики в землях Боголюбского собирают руду, углежоги — выжигают уголь, металлурги — там же её и плавят. Металлургический промысел значительно более привязан к земле, чем металлообработка. Затем эти "железные НЛО" попадают к кузнецам. Которые сидят, преимущественно, в городках и боярских усадьбах.

По разнообразию примесей в изделиях видно, что варницы в Залесье, как и, вероятно, везде в лесной полосе от Стрелки до Ирландского моря, стояли через 30-50 км.

Так было лет триста назад. Теперь в Европе, кроме некоторых, преимущественно славянских, земель, идёт железо из каменной, а не из болотной руды. На смену равномерно разбросанной сети, типа китайских домниц времён "Большого скачка", пришли немногочисленные локальные центры.

Там — сырьё более стабильного состава, там большие общины профессионалов, в которых возможно накопление и обмен технологическими секретами, там концентрируются людские и финансовые ресурсы, которые позволяют решать в свою пользу политические вопросы.

Ваза стали королями, освободили Швецию от датского владычества именно на следовании интересам такой специфической металлургической общности в районе Стокгольма.

"Не знаю где, но не у нас". У нас — как с дедов-прадедов.

Расстояние от Серпухова до Ржева — около 300 км, от Серпухова до Стрелки — 500, от Стрелки до Ржева — 600. Вот внутри этой неправильной фигуры треугольной, где-то, общей территории трёх Залесских княжеств, расположено примерно 60 варниц. Треть — вне собственно Суздальского.

Тысяча пудов на 40 "труб"... По четвертаку с печки! Копейки! Мелочи!

Тем более, что трудоёмкость выплавки пуда железа — 2 человеко-дня.

Довольно устойчивый показатель. Потому что сама плавка в нём — малая часть. Основные трудозатраты — лесоповал. И пережигание угля. Уже к началу 19 в. трудоёмкость уменьшится только наполовину. В варницах, в сыродутном процессе. Не было бы в Российской империи железа, но на Урале, на каменной качественной руде начали ставить домны в 4 метра диаметром и 10-13 м высоты. А в них и 90 тыс.пуд/год получали.

Коллеги! Оцените бешенство профессионального оптимизатора. Когда я в этой... в этом... чуток разобрался.

Вес древнерусской крицы 2-6 кг. Хотя при обычном объёме печки (0.3-0.5 м.куб.) можно делать и в 12, и в 70-80 кг. Почему печи не загружают полностью? Ведь всё есть! И руда, и уголь, и воздух. — Потому, что крицу нужно обжать молотом. Крицы от 15 кг и выше — нужны молоты на водяной или конной тяге. А ещё — нет навыка. Уже и в 17 в. в Устюжине делали крицы в 4.3 и 12.3 кг. Не больше. Хотя поземельные реестры дают в Заволжье сотни водяных мельниц.

Ладно. Не умеют, не имеют... Но обеспечить относительную непрерывность процесса? Продолжительность плавки — от сильного прогрева пустой печки сухими дровами (в начале) до надрубания полученной крицы топором для проверки качества (в конце) — 2.5 часа работы мужчины и мальчика. Результат — крица в 20 фунтов очень хорошего качества.

Пусть 3 часа. Пол-пуда за раз, 8 раз в день, 300 дней в году (двунадесятые надо исключить, аварии, именины, ещё всякие случаи бывают...) — 1200 пудов. С одной установки! А они имеют 1000 с 40!

А в Старой Рязани — я точно знаю — своя такая прямо в черте города в землянке построена. А в Новгороде — сдвоенная печка есть. А уж сколько археологи не нашли...

Почему?! Почему имея успешно действующую установку, имея накатанные технологии, эти "узкие места" не использовались максимально? "На всю катушку"? Или сама выплавка железа, тех.процесс, установка для его реализации — не были "узким местом"? А что? Неуёмное желание погулять за грибами? Половить рыбку? Накосить сенца, перевернуть огород, поорать на вече, причаститься и помолится? А взять второго-третьего работника? Закон не велит?

Это называется — "натуральное хозяйство", "древнерусское общество". Который состоит из конкретных людей. Которые вот так живут. И ничего всерьёз, типа — плавка ежедневная, непрерывная — внедрять-менять не хотят. Потому что так — правильно. "Как с дедов прадедов".

Это — их личное мнение, часть их души. Социум "Святой Руси". Мечта "просриота".

Масса попадёвого народа исходит соками души и организма, рассуждая о подробностях дутья, литья и поковки. "Как бы нам обустроить всю Россию". В смысле: обжелезить. А дело-то не в подробностях технологии! Вот то, что уже повсеместно есть, просто используй правильно! Просто в три смены, с обеспечением непрерывной подачи сырья... "Святая Русь" — завалится, захлебнётся железом! Без всяких рацухерачеств!

Но — нет. И тогда через восемьдесят лет придёт Батый. Города будут уничтожены, наиболее населённые местности — речные долины — выжжены. Всё станет ещё более натуральным. В смысле: глубже в дремучий лес.

"Умом Россию не понять...

Железной гирею — не взвесить.

Обнять, прижать и зарыдать.

Или — на стеночку повесить".

Раз "понять" нельзя — то и не будем.

* * *

Тем более — мне сейчас и не надо. Вот есть такое... странно организованное производство, с вот такими внешними характеристиками. "Чёрный ящик" — знакомо?

Я не могу попросить князя Андрея:

— А повелей-ка ты, мил дружок Андрюшенька, смердам своим копчёным, сварить мне железишка, по 25 пудов на трубу. Да столько ж — тебе самому. Ты ж в Суздальской земле — самый главный. Как скажешь — так и будет.

И всем будет хорошо. Металлурги утроят производство. Разовьют свои профессиональные навыки. Оптимизируют тех.процессы. Под это дело дадут в обычный, внутрикняжеский оборот ещё железа, кузнецы доведут до ума и продадут на экспорт, товарооборот увеличится, налоговые поступления возрастут, производительность труда, урожайность и удойность, окотность и приплодность, уровень потребления жиров и углеводов... воинство княжеское приумножится...

Фиг.

Андрей — князь, но не самодержец. Серьёзные изменения в налогах — только с общественного согласия. Ростик в Смоленске тридцать лет пробивал свою "Уставную грамоту", которая всего только упорядочила налоги. Через коллективное согласие земства, епископа. А иначе — "вигвам". В смысле — по старине.

"Общественное согласие" — это хорошо или плохо? — Хорошо! Прекрасно, прогрессивно, гуманно, демократично, патриотично, исконно, посконно и либерально! Я сам, как законченный дерьмократ, либераст и гумнонист, всеми фибрами и рёбрами — "за"!

Результат: отрасль "металлургия" — в Суздальском княжестве использует 2-3% своих производственных мощностей.

Для сравнения: загрузка мощностей мировой сталелитейной промышленности в конце 90-х годов оценивалась в 68%. Это называют — "глубокий затяжной кризис".

Конец семьдесят четвёртой части

Часть 75. "Ах, какая женщина..."

Глава 407

— Небогато живёте. Славный князь Андрей Юрьевич. Да уж... Мне у соседа последнее отбирать — нехорошо, не по чести.

Ну-ну! Ты ещё на меня зубами лязгни! Или ноздрями — огнём пыхни. Змей Горыныч возле-клязьменский. Ты, брат Андрейша, помни место своё. Ты — князь Суждальский. Всего-то. Такие — были и будут. А я — "Зверь Лютый". Другого такого нет. Потому что с мозгами. Иногда.

— Будь любезен, светлый князь, прикажи плавильщикам, да доменщикам, да кузнецам в земле твоей проживающим, собрать сор, что из печек да горнов их вываливается, от земли очистить да ко мне на Стрелку привезти. Не менее полста пудов с варницы да по десятку пудов с горна. А кто похочет больше, чтобы двор свой чище сделать — и больше пусть везёт.

— З-зачем?!

О! Прежде было у Андрея Боголюбского два взгляда. Прищуренный. Когда ему всё надоело. И высасывающий. Когда он душу из человека вынимает, прежде чем тело на плаху послать. А ныне и третий появился — изумлённый. Думал — вчера на "Ласточке" померещилось. Ан нет. Красивые у Суздальского князя глаза. И чего он ими то — сверкает, то — прячет? На них же просто любоваться можно! "Южная ночь" глубокого чёрного бархата. Агат? Нет, лучше.

— Как зачем, княже? Буду, по обычаю своему, делать из дерьма конфетку. Из железоделательного дерьма... ну, наверное, железный пряник получится.

— С кузнецов железо брать... Взбунтуются народ от новой подати.

Скотник проявляет глубокое знание реакции народных масс на введение нового налога. Молодец. Не задарма хлеб свой ест.

— Об каком железе речь, уважаемый? Я толкую об чистоте, об порядке вокруг мест кузнечных. Об шлаках железоделательных. Возле каждого такого места собирается множество гадости. Которую доменщики из печек выпускают да на землю сливают. Поскольку оно — железу сделаться мешает. Хрень такая, чёрная, вонючая, дырчатая. Кусками вокруг каждого кузнечного места валяется. Варницы многие по многу лет работают. Прям по уши зарастают этим дерьмом. Вот я и говорю, княже, вели почистить да и вывезти ко мне.

* * *

Чисто для знатоков. Сыродутный процесс даёт очень железистый шлак. В цифрах: в болотной руде железа около 50%. И в шлаке русских варниц — столько же. Бывает до 65%. Только Райковецкая домна даёт в шлаках меньше 20%. Но это — следующее столетие, и ростом она — под три метра.

Как же так?! Откуда?! — Оттуда. Между выкопанной рудой и рудой перед печкой есть тех.процесс. Называется "обогащение". Делается весьма примитивными, деревянными инструментами (колотушка, корыто, сетка из прутьев, костерок в яме...), но повышает содержание железа до 80-90%. Разница в минеральном составе исходной руды и шлака — в доле кремнезёма. В шлаке в полтора — два раза больше. Не проблема: вариации состава болотных руд столь велики, что захватывают и этот диапазон. Просто надо учитывать при повторном обогащении и выборе режима плавки.

Почему святорусские металлурги не использовали собственные шлаки в качестве исходного сырья — не знаю. Как не знаю, почему "пустая порода" оловянных рудников Корнуэлла, формировавшаяся в виде цепей невысоких холмов со времён древних кельтов и расцвета финикийцев, назвавших эти места Оловянными островами, пошли в переработку только в 19 в. В 20 в. уже и тридцати лет достаточно, чтобы отвалы переработки полиметаллических руд — снова стали исходным сырьём. На новом уровне технологии.

Человечество давно усвоило, что продукты собственной жизнедеятельности могут быть полезны. Но это удивляет и раздражает. "Знали бы вы из какого дерьма растут эти прекрасные розы" — не знают и не хотят знать.

Это забито в человеческие инстинкты со времён обезьян. Когда отходы любой макаки представляли бактериологическую опасность для всех остальных. Понятия "замкнутый цикл", "безотходное производство", "углублённая переработка сырья", "получение энергии из отходов" — из 20 века. Идеи-то известны. Где-то, когда-то, кому-то... Но мыслить этими категориями здесь не принято. Более того — неприлично.

Выращивать себе пищу, используя содержимое выгребной ямы — противно, но нормально. "Все так живут". А заново раздробить куски шлака — извращение.

* * *

— Я так гляжу, вьюноша, ты по дерьму — большой мастер.

Во! Нам попался казначей с юмором! Дядя, засунь свой юмор в... в своё среднее средневековье. Где ему и место.

— Это ты точно заметил, боярин. Я по дерьму — самый главный рудознатец. Вот, к примеру, ты воду колодезную пьёшь? Во-от. А не знаешь, что всю воду, которая на свете белом плещется, люди да звери, прежде нас жившие, уже два раза выпили. И — выписали.

— К-как это?!

— Что, прям здесь показать? Как это делается? В палатах княжеских? Или до нужника потерпишь? Я тебе там такую струю покажу... радугой любоваться будешь!

Скотник — обиделся. Налился багрянцем. В сочетании с белой бородой это даёт интересную цветовую гамму. Но долго полюбоваться не довелось.

У Лазаря — богатое воображение, глубокое восприятие и тонкое пищеварение. Наслушавшись моих измышлизмов по теме "круговорот воды в природе и организмах", он перевёл взгляд на кружку кваса, которую держал в руке.

Длины его пищевода хватило только до ближайшей стены. Дальше мы, всей честнОй компанией, прослушали арию Рыголетто в его исполнении. Как раз из-за того ларя с гравировкой из не-подсолнечника.

Ну, что сказать? У парня хорошие вокальные данные. Совершенно свободно берёт верхнее "ля". И выдаёт нижнее "до".

Вот стану я старым и толстым — построю на Стрелке оперный театр. Может даже — и Большой. А Лазаря возьму на амплуа "первого любовника". Хотя вряд ли: он же тоже таким станет. Да ещё и лысым. Мне-то уже всё равно, а ему — плешь петь мешать будет.

— Разберитесь тут. Дать всё. Сколь можно. Пошли.

Андрею надоела вся эта... оперетта с желудочно-кишечным и материально-техническим либретто. Он встал, осторожно обошёл дёргающиеся в ходе вулканической деятельности, в смысле — в пароксизме извержения, пятки Лазаря, и направился к следующим дверям. Я, естественно, следом.

Ну и планировочка! Мы так и будем ходить по этим анфиладам, загаживая одну комнату за другой? Чем-то напоминает Безумное чаепитие в "Алиса в стране чудес".

Там они тоже всё время пересаживаются, и никто не моет посуду. Ну и кто здесь будет Болванщиком? Я — лучше Мартовским Зайцем. У зайцев в марте в их трёхчастных желудках идёт такая ферментация...! Домашнему самогонному аппарату — не сравниться! Почему их косыми и называют. Если уж гадить, то хоть под кайфом — всё веселее.

Третье помещение было ещё меньше, ещё темнее. И отгорожено от общего прохода приличной стенкой.

Андрей махнул рукой, проследил, чтобы я плотно закрыл дверь, подошёл к единственному закрытому окну, уставился в бутылочного цвета стеклянный кругляш и замолчал. В смысле: продолжил молчать. Как-то... глубоко.

Весёлое возбуждение предыдущей сцены постепенно оставляло меня. По материально-техническому, после слов Андрея, Николай возьмёт всё возможное. И даже немного сверху. Остальное, типа киновари, серного масла, образцов замков, весов... Там объёмы небольшие — можно докупить. И из Всеволжска не с пустой мошной вышли, и дорогой... несколько разбогатели. Есть ещё пара-тройка моментов, где мне нужно просто его решение.

— Ты — прав. Она — курва.

Ё...! Погоди-погоди... Не понял я. Так я прав?!

— С чего ты решил?

— Я — спросил. Он — соврал.

Факеншит! Мозги кипят! Как-то сходу переключиться со способов сбора и транспортировки отходов железоделательных производств на... на способы объективизации внебрачных связей экс-супруги светлого князя...

Имён — не названо. Деталей — ноль. Зачем он мне это сказал? Душу облегчил? Ищет сочувствия? — Не верю.

Собрался прирезать ввиду ненужности после подтверждения из независимого источника? Я ж тут вообще... После подтверждения — избыточный фактор возникновения возможных проблем. — Нет, антураж и реквизит — неподходящи.

— Маноха с ним уже работает?

Кажется, зубы скрипнули. Не вижу — не поворачивается лицом. А спина у него... кавалерийская как всегда.

— Я... я не могу. С ним. Так.

Понятно. Препятствия на двух уровнях, как минимум.

"Он — соврал" — это о епископе Ростовском. Что Андрей спросил, о чём "он" соврал — несущественно. Главное: князь посчитал ответ епископа лживым и отнёс эту лживость к ситуации с Улитой. Насколько обосновано — неважно. Теперь, по логике, должны были последовать конкретные оперативно-розыскные... С использованием дыбы, калёного железа и горящих веников. Но...

Андрей и Феодор — давние соратники. Сподвижники, единомышленники. Они вместе, бок о бок, рука об руку, прикрывая друг другу спины, помогая, поддерживая, вытаскивая и выручая... несколько последних лет создавали эту землю. Федя не стал бы епископом, просто — не добрался бы до Константинополя, если бы не помощь Андрея. Андрей не одолел бы ростовское и суздальское боярство, если бы не яростная проповедь Феодора.

Боголюбский не только предал отца, самовольно уйдя из Вышгорода, но и не исполнил его "духовную". Преступление не только перед законами мирскими, земными, но и перед божьими, небесными. Даровать ему прощение в этой части может лишь слуга божий. "Даровать" — Андрею. Убедить всех остальных в "кошерности амнистии" — только авторитетный, уважаемый пастырь.

* * *

Юрий Долгорукий, отправляясь в последний раз в своей жизни в Киев, написал завещание. По которому Залесье оставалось самым младшим его сыновьям, "гречникам". Старшие должны были сесть в княжествах на Юге. Глебу-Перепёлке предназначался любимый им Переяславль-Южный. Ещё один сын сел князем в Поросье. Андрею отдали Вышгород.

Сходно поступил Мономах, переведя, в последние годы своей жизни, своего старшего сына и наследника Мстислава Великого, из второго по важности на "Святой Руси", но далёкого Великого Новгорода — в Белгород Киевский.

Андрей — следующий Великий Князь? — Это против "лествицы", но её уже столько раз "насиловали" в предыдущие десятилетия, во время войн между Изей Блескучим и Юрием Долгоруким... Могло получиться. Если бы не личные свойства Андрея и Юрия.

Долгорукий не ограничился одним лишь завещанием, разовым "оглашением" своей воли в церкви. Он организовал пышные торжества по случаю "крестоцелования" на верность его детям. Присягнули вся дружина и население.

Колокольный звон пышной церемонии в Суздальской земле услышали все на "Святой Руси". И — не только.

Долгорукий, муж принцессы византийской, передал её детям (а не детям от первой жены — половчанки) княжество, устроил богатый праздник, сходный, по торжественности и пышности, с церемонией восшествия монарха на престол.

Но Андрей... Он не любил Юг. Он исполнял приказы отца, участвовал в южных походах. И раз за разом советовал, при каждом удобном случае: уйдём домой, уйдём в Суздаль. В одном из эпизодов бесконечной войны за "шапку Мономаха", он поссорился с отцом и "ушёл домой до холодов". А Долгорукий остался в Остре на Десне. Изя блокировал его в этом маленьком городке, они обменивались письмами, обзывали друг друга ругательным словом "царь". Об этом я уже...

Ни Долгорукий, ни Боголюбский не были "простыми", одномерными людьми. А уж взаимоотношения между этими двумя великими князьями, отцом и сыном, "греком" и "кыпчаком", сибаритом и "бешеным" — всегда были... разнообразны и многоплановы.

Достаточно сравнить ситуацию Мономаха и его сына с ситуацией Долгорукого и Андрея.

Внешне — похоже. Но детали...

Мономаха киевляне любили, они сами призвали его, в нарушение "лествичного" права.

Долгорукого — ненавидели, постоянно призывали его противников, сражались на их стороне. Кровь свою проливали, лишь бы не отдать город под власть Юрия.

"Я — князь твой!" — на поле боя кричит неузнанный, сбитый на землю, Изя Блескучий киевскому ратнику.

"Вот тебя-то мне и надо!" — отвечает киевлянин и ударом вминает шлем на голове князя. Полагая, что перед ним Долгорукий или кто-то из его сыновей. Это — ненависть, стремление уничтожить, а не просто победить.

Мономах пережил всех своих противников. Сын его Мстислав, после вокняжения, воюет против полоцких князей и половецких ханов. Он сам является нападающей стороной. Ибо на Руси — мир и согласие.

Долгорукий, вокняжившись в Киеве, имеет перед собой непримиримых противников — Волынских князей, и ненадёжных союзников — князей Смоленских и Черниговских. Которые, явно, переметнутся к противнику. Это "наследство", в случае вокняжения Андрея, будет годами "висеть" на нём.

Мономах сажает сына в Белгороде. Это богатый, большой город — треть Киева.

Андрея ставят в Вышгороде. Древнем, славном, но — маленьком поселении. Разница в площади городов, и, соответственно, в доступных ресурсах — раз в двадцать-тридцать.

Фактически Долгорукий загоняет сына в ловушку.

Вышгород — это честь, это древнее, славное, святое место. Это "Северные ворота столицы". Это доверие — с этого направления наиболее велика внешняя угроза.

А по сути — конура цепного пса. Оттуда можно только гавкать да рвать проходящих. Подняться самому, набрать и умножить дружину — не с чего.

А дальше? Вот Долгорукий умрёт и... Андрей, ломая "закон", полезет "на стол" в Киеве? С чем? С той сотней гридней, которую можно прокормить в Вышгороде? Против резко враждебного киевского населения? Против тысяч непрерывно скалящихся на него — кыпчака, "Бешеного Китая" — "чёрных клобуков"?

"Киевская тренога" Мономаха — система баланса политических сил: "чёрные клобуки", "киевляне", "княжья дружина". Две "ноги треноги" — против, третьей — нет.

Долгорукий не дал Андрею ресурсов — большого богатого города — на Юге. И отобрал, своим завещанием, доступ к ресурсам на Севере, в Залесье.

Впереди у Андрея — позор, нищета, заклание. Преступление против "Закона Русскаго" — вокняжение не по "лествице", избиение гражданского населения — враждебных киевлян, собственный неизбежный разгром многократно превосходящими силами торков и княжеских дружин. Безудельность, жизнь "из милости за печкой" у кого-то из младших братьев.

Вот такую судьбу готовит своему сыну Юрий Долгорукий.

* * *

Они все видели его несколько покатый лоб, блистающие, в моменты ярости, глаза, высокомерную осанку. Они все над ним посмеивались:

— До седых волос дожил, а своего удела не сыскал. Только и годен, чтоб головёнку под вражий удар подставлять. Шелом-то — в куски, а лобешник — меч не берёт. В мозге, видать, одна чугунина. Годен только у князь Юрия на посылках бегать. В подручниках.

Не в подручниках — в противниках. Не из-за власти, земель, доходов... По своим характерам.

По своим ценностям и допустимостям, по образу жизни, по социальным ролям... они — враги. Но этого не видно. Как и не видно со стороны того, что за этим чуть покатым лбом трудится очень неплохой ум. С весьма нетривиальными, для святорусской господы, мыслями. С постепенно меняющимися "границами допустимого".

Снаружи: типичный пожилой кавалерист-рубака. "Как одену портупею — всё тупею и тупею". Внутри — мятущаяся, пребывающая в напряженном борении сама с собой и с миром, душа. И острый, последовательный интеллект.

Все нормальные русские князья стремились в Киев, к высшему "столу", к высшей должности в княжеской иерархии. Андрей никогда не был "нормальным". Это его свойство прорывалось во множестве дел.

"Ежели стол не идёт к человеку, то человек идёт к столу" — писал некогда Изя Блескучий, оправдывая свой захват Киева.

Андрей, "сходив к столу", утащил "стол" за собой. Даже и став Великим Князем Киевским, он остался во Владимире.

То, что Залесье, не смотря на "духовную" Долгорукого, не смотря на присутствие в Суздале вдовы и младших сыновей, признало Андрея князем, пережило высылку "гречников" и "торцеватых" племянников Андрея, что, фактически, ликвидировало саму основу для введения в Залесье удельщины, что есть основной тренд, основное стремление боярства во всех русских землях — есть, в немалой степени, результат страстной проповеди, поддержки Феодора.

Насколько это было непросто — видно из Никоновской летописи:

"И тако изгна братию свою, хотя един быти властель во всей Ростовской и Суждальской земле, сице же и прежних мужей отца своего овех изгна, овех же в темницах затвори; и бысть брань люта в Ростовьской и в Суждальской земли".

"Бешеный Федя" в этой "брань люта" был "Бешеному Китаю" — важнейшим соратником. Пожалуй, более близким и важным, чем Сергий Радонежский — Дмитрию Донскому.

"Неблагодарность — из числа самых тяжких грехов". Андрею — несвойственна.

Другая причина невозможности отправки Феодора к Манохе — общая "святорусская".

Русские князья не казнят русских иерархов. Русская церковь отделена от государства. В том смысле, что церковные — неподсудны светскому суду. "Да не вступает владетель в то". В "то" — что творится в монастырях, церквях, епископских дворах. Я уже цитировал "Устав церковный". Даже изгнание или пожизненное заключение может быть применено рюриковичами друг к другу. Но не к епископам. Им — только церковный суд. Высший суд — митрополичий. Именно так будет в РИ решена судьба зарвавшегося "бешеного Феди".

Давнее соратничество, благодарность за оказанную помощь и юридическая, освящённая верой и традицией, неприкосновенность епископа — не позволяют князю Андрею применить к Феодору "силовые меры воздействия".

Итого: "допрос третьей степени" — невозможен дважды.

Вот и стоит перед окном этот невысокий, крепкого телосложения, с ярко выраженным сколиозом, человек. Смотрит, не видя, в темноватое стекло и рвёт себе душу:

— Друг?

— Нет, враг!

— Врага — казнить!

— Нет, нельзя.

"Рука не поднимается" — старинное русское выражение.

Интересно: а если ногой? Не в смысле: "приподнять ножку и пометить", а — пяткой? В лоб. Или, там, коленом по почкам? — Ах, да — капоэйры с карате здесь не знают.

— Тебе виднее, но уверен ли ты? Может, понял неправильно или, там, у него зубы болели.

— Поэтому, Иване, ты пойдёшь в Ростов. И привезёшь её сюда.

Что?! А... э... ё!

Где найти мне слов не затёртых, чтобы выразить, хоть бы и лишь частично, всю меру своего недоумения, удивления и изумления...? А так же — раздражения, возмущения и посылания.

Смысл приказа понятен. Как в частушке:

"А я пошла с другим. Ему не верится.

Он подошёл ко мне удостовериться".

Андрею охота "удостовериться". Путём личного общения со своей экс.

Но я-то здесь причём?!

Первая реакция — чисто инстинктивная: мужик, ты с какого дуба-ясеня упал?! У меня своих дел... в гору глянуть неколи! У меня там этногенез выкипает! А стекло ещё и варить не начали!

И я ещё много всяких умных слов сказать могу. И аргументов с доводами — просто охапками навалять.

Можно понять причины решения Андрея: он не уверен в своём окружении в ситуации конфликта с епископом, не хочет расширять круг посвящённых в "это дело", у меня — репутация человека ловкого...

Все мои "мозговые шевеления" — значения не имеют: он — решил. Он — начальник.

* * *

"У всякой женщины должно быть пять мужчин. Муж, друг, любовник, гинеколог. Мужу — ничего не рассказывает, и ничего не показывает. Другу — всё рассказывает, ничего не показывает... И пятый — начальник. Как он скажет — так и будет".

* * *

Так на кой — воздух переводить и сотрясать?!

— Когда?

Вот тут он оторвался от бесконечного разглядывания кругляша бутылочного стекла в окошке. Повернулся всем корпусом, посмотрел испытующе.

— Завтра. Утром. Затемно.

— Как?

— Лодочкой. От пристани. Один. С моим слугой и её служанкой.

— Баба в лодии...

— Она её знает. Иначе... не пойдёт. Силком... крайний случай. Слуга — верный. Тебя — мало здесь знают. Но... Уж больно приметлив. Пойдёшь тайно. Переоденься. Цацки свои возьми. Которыми ты сегодня тысяцкого... Денег...

— Не надо. Свои есть.

Ё-моё! Вот сейчас мне это всё...! Как серпом по...

Ваня, эмоции позже. Есть позиции, которые надо закрыть нынче же. Как бы оно потом не...

— Есть забота. Калауз на меня вызверился. За то, что я — твой человек. Пытался прошлой осенью прихватить мой караван, который из вотчины Акима Рябины к Стрелке по Оке шёл. Сейчас, как лёд сошёл, пойдёт второй. Пошли человека в Коломну или, лучше, Серпейск, который бы присмотрел. И проводил до Стрелки.

— Ладно. Нынче же пошлю.

— Другое дело. Я вокруг Стрелки ставлю вышки сигнальные. Для бережения от разных... находников. Вниз по Волге — до устья Ветлуги. Надо и вверх. Прикажи воеводе Радилу в Городце на Волге, мне в том помочь.

— А смысл? В тех вышках?

— От Стрелки сюда верховой гонец довезёт грамотку... дня за два. Если повезёт сильно. По вышкам слово дойдёт... часа за два.

Тут я несколько... осторожничаю. Передача 45 условных сигналов из Петербурга в Варшаву при ясной погоде занимала 22 минуты. Через 1200 вёрст и полторы сотни станций. Здесь — втрое-вчетверо меньшое расстояние. Но... лишнего обещать не буду — не проверено ещё. Да и азбука у меня другая — битовая.

— Хм... Тогда ставить надо и досюда. И до Мурома. Живчик — как?

— Об этом разговора не было. Между нами — мордва на Оке живёт. Сперва с ними разберусь.

— А к Городцу зачем?

— Жду с Верху воров. Э... новгородцев. Хочу знать наперёд. Ежели позволишь — хочу и с Костромы вести быстро получать.

— Широко берёшь. Надо смотреть. Твой Лазарь в этом понимает?

— Лазарь — нет. Николай, купчина мой — видал, знает. Я ему нынче ночью распишу...

— Лады. Послушаю.

— Третье дело. Сосед подставил посла моего, Лазаря. Присоветовал взять людей в челядь. Люди — дрянь. Шиши заволжские оказались. Соседу в делах разбойных — сотоварищи. Прикажи того соседа-боярина... прижать.

— Наслышан. Из татей живые остались? Отдай Манохе.

— Ещё одно. Служанка Лазаря порезала свою юбку красную на ленточки, да ленточки продавала дурням местным за серебро. Пропуски, де, для провоза рабов через Стрелку. Много продала. На ней вины нет: кто десяток гривен за ленточку отдал — сам дурак. Каки при том слова сказаны были, глазки подмигнуты, плечики пожаты.... Рукобития — не было. Плательщики — противу тебя воры. По вашему с эмиром уговору, христианам в басурманских землях более 40 дней быть нельзя. А раб — себе не хозяин. Я от слова твоего — не отступлю. Опять же: для досмотра лодей мне надобно корабельщиков ссадить на берег. На моей земле встал — вольный человек. И от своего слова — я не отступлюсь. Хай будет... сильный. Возьми дурней в... в казни. Перепись им есть. Или скажи им, чтобы на лоскуты от юбки не уповали. Наперёд скажи, чтобы после не злобились.

— Умна у тебя служаночка. Помню её. За весь поход — ни разу голоса не слыхал. Не подаришь?

— Э-эх... Андрейша, тебе одного раза мало? Анна...

Это был мой прокол. Ошибка из самых тяжёлых. Огромнейшие "упущенные возможности".

Кабы подарил бы я Цыбу князю — стала бы она моей ниточкой к его душе. Цыба — девушка неглупая и внимательная. Могла бы занять достойное место. И в постели Андрея, и в душе его. Хоть и сказано о нём: "не давал воли женщинам над разумом своим", а народ говорит: "ночная кукушка — всех перекукует", "капля — камень точит". Капала бы ему на мозги потихонечку — он бы и отзывчивее к нуждам моим был. Да хоть просто смотрела, да слушала, да мне пересказывала — что там, в княжьем тереме, побулькивает, какие там кашки да супчики завариваются — уже выгода огромная.

Из вятших многие и мечтать не могли, чтобы свою жену или дочь — государю в постель сунуть. А мне вот предложено было! А я отказался. И ведь наперёд, ещё после Божедара, продумывал как бы к какому государю "лезвие с верёвочкой" подвести. А как сложилося — не сыграл. Стереотипы мои давние, инстинкты "правильности" — воспрепятствовали. Умом выгоду понимаю. Но — потом. А тогда, вот в то мгновение, "чуйка" сказала — нет. "Баба — тоже человек", люди — не вещи, чтобы дарить их. Моих людей — никому не отдам.

Упустил возможность.

Ей-то? — И ей лучше было бы. Ну, поплакала бы недельку-другую да и привыкла. А в Боголюбово на княжьем верху жить... редко кому такое счастье. И мне — немалая выгода была бы. Прямой ход к государеву уху — дорогого стоит. Можно цену посчитать. В деньгах, в городах, в жизнях человеческих...

Но вот же, по прежним своим привычкам — гуманистнулся и общечеловекнулся. Не готов оказался, прошляпил.

А может и нет, может, придавили бы Цыбу в тереме по-тихому. Или "забота о чести жонкиной" у Андрея сработала бы. А то — подставили бы теремные — девку под гнев княжеский. Да и меня с ней вместе.

Жалею? — Нет, девочка, не жалею. Манеры такой — о содеянном жалеть — у меня нету. Вышло б иначе — об другом бы печалился. История сослагательного наклонения не имеет. И моя личная — тоже.

— Да. Досыть. Подарки твои... как наш тысяцкий с лавкой. Прицепится и не отвяжешься.

Хмыкнул, вспоминая разорение своей малой трапезной "райским медведем с дубовым хвостом". Посерьёзнел, возвращаясь мыслями к купцам:

— Дурни... пусть идут. Перепись — мне пришли. Поинтересуюсь. Мне воров — не жалко. Закон они знают. Делай с ними что хочешь. Только... девку убери с отсюдова. Не убережёшь, придавят.

— Спасибо за совет. Ещё прошу: отмени холопство в земле Суздальской. Рабство — вредно. Владельцу раба — в первую голову.

Андрей снова отвернулся от меня к окну. Постоял, молча разглядывая густой свинцовый переплёт, сцепил руки за спиной, сжал, так что побелели костяшки пальцев, приподнялся на носках, раз-другой...

— Ты что, думаешь, я сам этого не знаю? Не может человек быть добрым слугой двум господам сразу. Не может человек быть рабом — и божьим, и человечьим. Сей обычай — противу самой сути христианской, противу духа божьего, коий в человека вдохнут еси. Не может сотворённое по образу и подобию божьему в скотском состоянии пребывать. Не должно. Но... Ваня, есть закон русский. И всяк князь — тому закону — слуга истовый. И аз грешный, меж прочими. Суть моя — в господу служении и закона исполнении. В "Русской Правде" — рабы есть. Стало быть, есть они и в землях моих. И покудава "Правду" не изменить — так оно и будет. Тебе, брат, хорошо. Ты — Нерусь, как хотишь — так и воротишь. А мне так... не можно. Как бы сердце моё к тому ни лежало. Вот и кручусь. Будто в тенетах ловчих.

Вот уж не думал, что тот же образ — образ сети, опутавшего, не дающего шевельнуться, сделать, как хочется — кокона паучьей паутины, паутины святорусского общества — образ, мучивший меня в Пердуновке, в моих первых делах и глупых планах — услышу от святорусского князя, от одного из ярчайших представителей, символов этой эпохи! Хотя, если подумать...

Андрей Боголюбский и стал таким символом потому, что рвал эту паутину, менял её. Почему и остался в истории куда более заметной величиной, чем множество "нормальных" русских князей.

Для меня эта личная позиция Андрея — была чрезвычайно важна. Суздальские князья, активно привлекавшие и поддерживающие переселенцев, всегда были враждебны к экспорту рабов. А вот укрывательство беглых, "со Стрелки — выдачи нету", обеспечивалось именно этой, христианской нормой: "не может быть подобие божие — скотом двуногим". Не резонами экономическими, а верой души.

Через несколько лет, добиваясь запрета на вывоз людей русских из "Святой Руси", ограничения и отмены рабства, я был уверен в поддержке Боголюбского, в его "душевном согласии", приводил доводы, ему понятные, часто — от него же услышанные. Совмещая аргументы как мирские, так и божеские.

Князь, по-прежнему не оборачиваясь ко мне, выдал ещё пару деловых фраз. Как найти лодочку с сопровождающими, как выйти из города затемно, пуговица от княжеского кафтана в качестве мандата — подтверждение для Софьи моей миссии.

— Скажешь: послан привезти ко мне. Тайно. Для разговора о делах семейных. Ты ж только правду говоришь? — Вот правду и скажешь.

— А если откажется?

— Тогда... как нынче тысяцкого. Цепками своими. Служанка обиходит.

Андрей вёл разговоры отрывисто, малословно. Отнюдь не объясняя и не разжёвывая. Причина — в его государничании. Всякому... чудаку каждую мысль свою растолковывать — на дела времени не хватит. Привычный к бою, к конной атаке, он и в жизни разговаривал приказами.

Такое малословие, глубоко в нём укоренившееся, давало место недоговорённостям. Что создавало для меня простор свободы. Не произнося лжи, не являя неповиновения, на одних лишь недомолвках и недосказанностях, находил я возможности делать вроде бы и по его приказу, а и по своей воле. И являть ему уже дело сделанное, а не помыслы сомнительные.

Такая же манера — говорить кратко — насаждалась мною на Стрелке, среди людей моих. Видя Андрея со стороны, я лучше понимал: где одного слова достаточно, а где нужно человеку в душу влезть да наизнанку вывернуть.

Глава 408

Только с комнатушки вышел — моих искать не надобно: крик на весь дворец слыхать. Николай орёт. Так это... заковыристо. С приговором. Но — без вердикта. Заглядываю: они со скотником за грудки уже сцепились.

— Николай, оставь боярина. На сегодня всё, завтра докуёте.

Мужи добрые расцепились, пофыркали. Скотник рукав полуоторванный пошевелил, хмыкнул удивлённо:

— А и добрый у тебя, воевода, купчик в приказчиках. За выгоду твою бьётся яро, торг ведёт хитро. Славно поразговаривали. Как в годы молодые. Э-эх, было времечко... Ты, слышь, Николка, ты завтра после ранней заутрени приходи. Да в княжеские палаты не ходи, ходи прям ко мне, вона, напротив, по лесенке на второй поверх, в мою каморку. Там и договорим. Оно быстрее будет.

Выбрались во двор — Лазарь на крылечке сидит, с камнем дворовым — в один цвет.

— Ну что, бледнолицый посланник мой? Живой? Тогда пошли домой. Давай-давай, подымайся. Смотреть — выше, дышать — глубже.

И завертелось. Цыба плакала, что ей уезжать велено. Лазарь в испуге хлопал глазами и поджимал губы — решил, что я его наказываю за... за пищеварение и прочие негоразды.

Пару раз являлись на двор разные... депутации. Типа:

— А вот здрав будь соседушка, а вот как живешь-можешь?

Живу — хорошо, могу, в основном — матерно. Для знакомств-разговоров — не время.

Наглые такие, прилипчивые. Слов не понимают. Ты ему, как из сортира: "Занято!", а он прёт будто президентский кортеж брюхом по осевой. Он — боярин, он — в гости пришёл.

По русскому обычаю, хозяин свои дела — в сторонку, гостя принимает. Солнце ясное заявилося.

Это хорошо, когда в дому делать нечего, или к своим делам душа не лежит. "Гость в дом — бог в дом" — правильно. Если в дому от безделья мухи дохнут.

"Сначала все к нему езжали;

Но так как с заднего крыльца

Обыкновенно подавали

Ему донского жеребца...".

Я — не Онегин. И дончаков здесь пока нет. Поэтому — словами.

Сказал раз, сказал другой — не доходит. Благо — у меня мужики здоровые. Не жеребцы, но близко. Резан, после пары моих реплик — как наскипидаренный, пар из ушей — аж свистит.

Гости как приехали, так и отъехали. Не, "отъехали" — значительно быстрее. Кое-кто и шапку оставил. В спешке "отъезжания".

Время. Пока суетня — ни сделать, ни подумать. А надо много.

"Ласточку" с Цыбой, "гороховой вдовой" и кое-какими вещицами — послезавтра, чуть светанок — домой, во Всеволжск.

С Салманом. Без бойца — никак. Такая невидаль многим — как кусок лакомый. То, что они с ней мало чего сделать смогут, только на дрова порубить, да паруса на штаны перешить — после дойдёт. Сперва будет "ё!", потом "моё!", а уж потом-то и мозги включаться.

Пристрастие русских людей к вещам чужим редкостным имеет характер острого мозгового заболевания. Сходное явление наблюдалось на реке Тибре и в городе Пизе... Так. Про это я уже...

"Чёрный ужас" одним своим видом — многих распугает. Да и в драчке у пристани они с отсендиным Диком сработались.

Терентию и Чарджи — срочно сочинить инструкцию. Как встречать караван "подъюбочников". В смысле: под ленточками из старой юбки. Суть инструкции — "жёстко". "Вор должен сидеть". Здесь, в "Святой Руси", "вор" — государственный преступник. Для меня — всякий, не исполняющий мои законы.

"Государство — это я".

С Николаем снова прошлись по "повилам на четыре ноги". Что-то закрывается полностью, что-то — частично. Но серное масло придётся покупать. И не только во Владимире. "Серная кислота — хлеб химической промышленности". У меня — нет промышленности. Да и "масло" — не кислота. Но из доступного сегодня — наиболее похожее.

Химики убьют. За "похожее".

Ну и плевать — другого-то нет. Как и химиков.

Коней! Коней — аж горит! Местные тарпаны для серьёзного дела негодны. Нужны кони породистые. И под седло и в упряжки. Коневодство — дело нескорое.

"Раньше сядешь — раньше выйдет" — русская народная мудрость. Про Данилу-мастера. Который присел, а "каменный цветок" — не выходит. С конями ещё медленнее.

— Ищи коней, Николашка! И никому не верь: тут каждый первый — коневод, каждый второй — конокрад. И бычков. Не на привес — на удойность смотри! Ну, не бычков же! Что ты как баран глядишь?! И баранов. Бараны здешние — сами прибегут. Ты смотри на шерсть! Козлов? — Козлов не надо — своих полно. Хотя... Сафьян делают из козлиных шкур... Будет у меня сафьян? Посмотрим. Прикупай и козлов.

Как всё это вывозить? С учётом скорого формирования и ухода Клязьменского каравана. Чтобы не нарваться на откат от корабельщиков в форме: "справедливое возмущение широких народных масс"?

Лодейки казна даст, но нужны экипажи — гребцы и кормщики. Ещё надо людей взять — мастеров-охотников. Да не звероловов, а добровольцев! На каких условиях? Два года обязательной отработки, как новосёлов? Или как эрзя-лесорубов — на конкретную работу, на срок без продолжения? Артели брать? Лесорубов, землекопов, плотников... Мастера по солеварению есть? Кузнецов по серебру — аж пищит. Цветмет? — Да. По разумной цене. А откуда я знаю — какая разумная?! Ты — купец, тебе решать. Запасы наши, из племён выдоенные, ты сам складывал. Стекловара мне... едрить-колотить!

— Николай, все долги Лазаря — закрыть. Чтобы ни у кого ни одной долговой грамотки на моего посла не было. Лазарь, ты понял? Ни одна гнида не должна иметь ниточку, чтобы тебя дёрнуть. Есть нужда — иди к Боголюбскому. Только и прямо — к нему.

По вышкам. О-ох. Мы с Фрицем разные варианты просчитывали. Но с собой бумаг нету. Сели втроём. Я в потолок смотрю, вспоминаю. Николай — на бумаге строчит, Лазарь рот открывши сидит.

От Боголюбского нужно "да" — вообще, и "да" — от конкретных местных властей, пятачки земли в нужных местах. А где эти "нужные места" — связисты ещё будут определять. По рельефу. Может попасть — на княжеской земле, на крестьянской, боярской... Отчуждение земли при проведении коммуникаций. Нефтепровод, там, линия электропередачи, железная дорога... Это дела всегда скандальные. В наших условиях без приличного вооружённого отряда, с грамотами княжескими, печатями вислыми и мечами точенными — не решаемо.

Местные и потом пакостить будут. По ксенофобии:

— Чужое! И — торчит! А вот не хочу я! Не по ндраву мне!

В диких местностях, в землях племён — могу пакостников просто вырезать. На "Святой Руси"... надо аккуратнее, по закону.

Ещё хорошо бы получить от князя для этого строительства людей — плотников, землекопов — для исполнения части работ. И — оплату им. И оплату других работ. И, к примеру, зеркал бронзовых...

"Бабушка! Дай воды напиться. А то так кушать хочется, что и переночевать негде" — старинная солдатская приговорка.

По географии — полный перебор вероятных потребностей даёт десяток вариантов. Вплоть до замкнутого кольца через Ярославль. По Оке-Клязьме-Нерли-Которосли-Волге. С отростком вверх. До Мологи. А, чего уж там — до Зубца! Не сразу, конечно. Но перспективу князь видеть должен.

Показать? — У нас ящик с игрушками привезён. Для княжичей. В нём пара маленьких, в локоть высотой, макетов вышек. Деревянные, простенькие, но крашены — ярко. На верхней площадке — резной человечек-сигнальщик, снизу — верёвочки. Снизу дёрнул, человечек — красный бубен белой стороной развернул. Точка-тире.

Понятно, что в реале такой глупости нет, никто такую парусную дуру таскать не будет — сигнальщики работают рычагом подпружиненных жалюзей. Как на флоте. Днём — используется окрашенная сторона перекладинок, в темноте — закрываемый-открываемый источник света в виде скипидарного светильника. За него бы отражатель поставить. В форме параболического бронзового зеркала...

* * *

"Исследование светлой зоны параболического отражателя"... да я же сам ей тот диплом делал! Какая женщина! Ух! Нас в тот год только из православных церквей три раза выгоняли! За что? — Ну как бы вам объяснить... "Бог есть любовь". Но это как-то... виртуально. А вот когда реально... паства возражает.

Ща-ща, чуть остыну и пояснительная записка — как живая. В смысле: перед глазами.

* * *

К игрушке — таблица кодов кириллицы на бумаге. И полный восторг Лазаря! Дитя-дитём. Деревянных медведей-пильщиков видели? Здесь — не сложнее. Но у моего чрезвычайного, полномочного и единственного посла — "радости полные штаны".

Мужчины и до старости — дети. Раз уж так...

— Завтра пойдёте в детинец вместе. Николай к скотнику, ты, Лазарь — к княжичам. Лучше к Глебу. Он как-то поживее. Мстислав сам прибежит. Отнесёшь эти... вышки. Ещё: модель "Ласточки". И ящик с воинами.

* * *

Откуда модель? — Ну, вы обижаете! Я ж по Военно-Морскому музею хаживал, однажды меня оттуда бабушки-хранительницы-"божьи одуванчики" с заломленными за спину руками вывести пытались. Я ж — акын! Где-то в душе. "Что вижу — то и пою". А "пою" я увлекательно. На разные голоса и в лицах. Поскольку самому интересно.

Народ собрался, негры какие-то в очередь становятся. А экскурсии водить — нельзя. И вот только стал я наглядно показывать, как в старину мерили "узел" скорости — налетели злые коршуны-пенсионерки... Спутницам моим — спасибо. Энергичные девушки были, из Донбасса. Вот они и... по-шахтёрски. Отбили меня у музейной напасти. При всём моём глубоком уважении к музейным хранительницам.

С тех пор помню: сначала делают модель корабля, а уж потом, где-то через полгода, и сам броненосец на воду спускают.

* * *

Самому бы надо в детинец идти. Установить добрые отношения с княжичами. Особенно — учитывая, что фактически всеми большими последующими воинскими походами будет командовать Мстислав Андреевич. Тут день не то что год кормит — жизнь бережёт! И не только мою. Пока он молодой — сделать другом задушевным. На интересе, на рассказах о новом да непривычном, вырастить внимание, уважение. Ко мне, к делам и людям моим... Как же, блин, эта Софочка... как серпом... не вовремя.

— Ой, а это ж... Это ж Эрик. Ну... тот, который...

И в краску. В багровое. Вспомнил наши тогдашние приключения. Как его, Лазаря, тверского боярина, православного воина, храбреца и хоругви предводителя, как девку глупую, бессмысленную, нурманы, с княжьей помощью, в баньке напоили, разложили да поимели.

— Похож. Сухан по памяти из сухой глины вырезал. Потом гончары вылепили, обожгли, раскрасили. Вот таким Эрик был. Когда на меня в Мологе на божьем поле кинулся.

Эк как беднягу трясёт. И — передёргивает. От воспоминаний.

— Слушай, кончай дрожать! Что было — прошло. Опыт получил — используй.

— Что?! Используй?! Да я забыть пытаюсь! Как сон страшный! Чтобы и не было!

— Коли человеку дано знание — человек может его истребить, втуне спрятать. А может — применить.

— Применить?! Вот такое?! Как???

— По Господу нашему, Иисусу: не делай добрым людям того, чего не хочешь себе.

— А... а злым?

Однако. Хоть и "посол деревянный", а не совсем болван — додумался спросить про "инверсию".

— А злым — наоборот.

— А как... как отличить? Ну... одних от других.

— Слушай меня. Слушай душу свою. На худой конец — закон Русский.

— Но ведь... ведь если я сам... Я же тоже — злым человеком стану?!

— Лазарь, друг мой, ты что — светоч несказанный? Пламень ангельский? Нет? Тогда будь зеркалом. Отсвечивай. Светлому человеку — свет, тёмному — тьма. Можешь чуток подправить. К лучшему. В меру данного тебе господом богом ума, чутья и разумения.

Всепрощение с милосердием — не моя стезя. И, соответственно — не моих людей. "Аз воздам". Принимая на себя последствия и неизбежные ошибки.

Я вытаскивал из ящика, засыпанного опилками, новые глиняные фигурки.

— Вот, узнаёшь? — Старший нурманов, Сигурд. По прозванию "сука белесая". Умный мужик. Это... Ты сегодня его видел. Хан Асадук. Каким он был после Бряхимовского боя. Этот из ваших. Из тверских бояр. Как же его звали-то? В Янине камнем голову разбили. А этот — из хоругви твоей парнишка. На Бяхимовском поле лёг. Упокой, господи, душу грешную. Смотри: Живчик. Это когда мы с ним муромских "конюхов солнечного коня" резали. А тут уже новые пошли, ты их не видал. Оны из мари, шаман ихний, вот эти два — из черемис, на Ветлуге познакомились. Этот из мещеряков. Наглый такой был. Зарезали. Эти два из Яксерго, утки эрзянские...

— Ваня... Не, это тебе идти к княжичам надо. Я ж, ну...

— Жевать перестать. Я знаю. Что мне. Но у меня нынче — другая забота. Потому пойдёшь ты. И будешь... Будешь показывать и рассказывать. Что сможешь. Но — не врать.

Лазарь прав: я могу вокруг каждого из этих кусков обожжённой и раскрашенной глины построить запоминающийся, яркий рассказ. Который расположит мальчиков ко мне. Мальчики, может быть, станут правителями, полководцами. Их расположение, уважение, дружелюбие, проистекшие из этих... "сказок среднего школьного возраста" превратятся в указы, налоги, дороги, победы... В судьбы десятков тысяч людей. Которые я смогу сделать чуточку лучше, чуточку сытнее, здоровее, веселее... Или — не превратятся.

Вместо этого наиважнейшего дела — топать хрен знает куда, хрен знает зачем. За экс-супругой взбесившегося ревматика. Для помещения её в пыточный застенок со смертельным исходом. М-маразм!

— Николай, Сухан остаётся с тобой. Мошна у тебя нынче такая... Что б без "живого мертвеца" за плечами — никуда! Ты мне морду не кривь! Во всюда! И в нужник — только с ним! Мне не серебра жалко — тебе голову оторвут. Я помню, что ты купец-невидимка! Чуть намекнулось — тебя и не видать вовсе. А теперь — за двоих смотри и думай! Вспомни сегодняшнее, как вы со скотником за грудки схватились. Сухан — ваших разговоров не понимает. Вот был бы он рядом, тебя бы оберегал. Тебя за ворот рукой — хвать, он ту руку долой — хрясь. Топором. Дальше такое было бы... Ежели тебя, Николашка, прирежут — мне жалко будет.

Не поспеваю. Ночь — за полночь, а ещё куча дел. Это — не сделал, этого — не сказал. Резан, не наведёшь порядок во дворе... вот в той куче навоза и закопаю. И держать там буду! Пока сам в один цвет с тем дерьмом не станешь! И — в запах! Дик, деточка, угробишь лодочку — повешу на ноке. Или — на гике. И перестань туземцев рупором пугать! Они от этого какают. Хочешь чтобы тебя слушали — говори тихо. Не услышали — подойди и бей. Никакой злобы! Улыбайся и бей. Салман поможет. Салман, если с моими людьми... Матку наизнанку выверну! На маковку на тыковке натяну! Лазарь! Едрит-ангидрит! Рот закрой — муха влетит. Вы ещё всплакните на дорожку! Брысь с отсюдова! Вот и Цыба с тряпками пришла. Брысь все. Ну, показывай. А баское ты мне платьице построила. Только в плечах теснит. А пояс — не надобно. Не на мою задницу. Главное где? Два платка да два в запас. И мешок по всей фигуре. Ну, спасибо, голубушка. Береги себя. Я-то? Господь ведает. Как по делам своим вывернусь, так и во Всеволжск вернусь. Да не плачь ты, господи! "Плетью обуха не перешибёшь" — слышала? А уж Ванька-лысый — такой "обух"... "оббухнутый"? "обухаренный"?... что и вовсе ничем. Бывайте по доброму, а я пошёл.

И я пошёл. В женском платье и с торбой на плече.

Вот только не надо! Не надо шить мне сарафан! В смысле: любовь к женской одежде.

Всё просто: моя очевидная примета — плешь во всю голову. И чем её закрыть? Зимой хоть ушанку надеть можно. В других княжествах — парик бы сыскал. Но Андрей иудеев-иноверцев извёл — парика сыскать не у кого. Только платок бабский. А дальше — обязалово. Срачница, рубаха, панева, шушун — длинная, ниже задницы, телогрея без пояса. Юбку-то — деваться некуда — завязал. А верхнее... опоясаться — люди коситься будут — уж больно фигура у меня... не по одёжке. Я и так-то... ростом за метр семьдесят. При нормальном женском здесь — "рупь писдесят с кепкой".

Помниться, в одном фильме французские подпольщики так лохов-парижан на переодетого дамой английского лётчика ловили. Как показывает опыт: крупные дамы пользуются популярностью. У больших мужчин, потому что — "под стать", у плюгавеньких, потому что:

"Неужели это всё мое?! — Восторженно кричал муравей в первую брачную ночь, шустро семеня ножками по телу жены-слонихи".

Попалось дорогой несколько восторженных "муравьёв". С потным запахом и хмельными ручонками. Ребятки мои соискателям приключений — и запах подправили, на солёненький от кровушки, и ручки... переставили, откуда у таких и расти должно.

Откуда "ребятки"? — Я конечно, псих, но не дурак — гулять ночью по русскому городу в женском платье в одиночку...

Хотя Боголюбово из русских городов такого размера — из самых безопасных. Вообще, русские города уличной татьбой не славятся. На ночь улицы перегораживают рогатками — стража стоит. Городские концы имеют свои стены с воротами — закрывают. Ну и собаки в каждом дворе: чужой по улице идёт — такой лай стоит, что и мёртвого поднимет.

Мы, наверное, тоже штук несколько подняли. Воротников городских — точно. Вылезла пара таких... шалунов:

— Ути-ути... кака красавица идёт! Длинна-ая. На всех достанет.

Придурки. Я не только достану, я и — извлеку. Заколебали. Если и дальше так будет — в шаманы переоденусь. Лучше по епископскому городу волхвом ходить, чем по земле Русской — бабой.

Десятник, однако, "шалунов" унял, калиточку приоткрыл, наружу выпустил. Ребята домой пошли, а я — лодочку искать.

Как ни странно — всё путём. И лодочка на месте, и бабёнка какая-то под ворохом тряпок посапывает. Мужик на песочке сидит, думу думает. Палочку стругает.

Чем-то похож на Перемога. Был у меня в здешней жизни такой персонаж. Из Киева нас с Фатимой увозил. Чтобы пришибить дорогой. Вышло... несколько иначе.

Пять лет прошло — всего ничего. А сколько поменялось. Во мне, мир-то — как был, так и остался. А ножик Перемогов я до сей поры с собой таскаю. Память, однако. О чуде — живой остался.

— Здрав будь, человек добрый, не меня ли ждёшь-поджидаешь?

— Хыр-пыр. Плат сними. Ага. Тебя. Лезь в лодию. На нос! Хр-р-р... пошла, родимая. Весла возьми, дура.

— А в морду?

Мужик и язык проглотил. Не жуя. После чуток прокашлялся:

— Э-э... Х-хыр. Ну, лезь сюды. Кормило-то удержишь? Оглоблища.

— Ещё мявкнешь — зубы выкрошу.

— Х-ха. Здорова ёлка, а ума ни на сколько. В бабское платье влез, а говорить по-бабски не разумеешь. Меня Хрипуном кличут. Тебя звать Щепетуха, её (он кивнул в сторону глупо моргавшей со сна, выбравшейся из-под овчины, женщины) — Сторожея. Она мне сеструха. Троюродная, вроде. Ты при ей — служанка. Отливать будешь — только сидя. И подол подбирай. Мокрохвостка. Идём в Ростов по делу. Торговому. Тебе — невнятно. Ну, и ей — святым местам поклониться. По болячкам. По бабским. Будешь бухтеть — в реку вышибу.

Как-то я спец.задание гос.уровня несколько иначе представлял. Хотя, если подумать... Вспомни, Ваня, свой Деснянский поход. Какие бы славы, слова и деньги не воздвигались в начале, дело всегда сводится к простейшим вещам: что ел, как спал, хорош ли стул... у конкретного человека. А что этот человек попутно решает судьбы государств и народов... ваши личные проблемы. Микрофлору толстого кишечника — это не волнует.

Хрипун соответствовал своему прозвищу: хрипел, сопел, ругался и сплёвывал. Как вошли в Нерль Клязьменскую, в её низовых петлях я разок лажанулся с управлением. Обругал меня витиевато и пересадил на вёсла. Можно, конечно, и возразить. Но кормщик он лучше. Пришлось грести — дело пошло быстрее.

До чего ж неудобно в таком одеянии греблей заниматься! Платки на лицо съезжают, подол в ногах путается... Это ещё хорошо — на мне всякого нижнего нет. В затянутом корсете 18 в. я бы тут... или, к примеру, стрингами в потной заднице по лодейной банке...

* * *

"Даааа..., — сказала бабка, рассматривая стринги на рынке, — Случись чё и обосраться некуда!!".

Слава тебе, боже — не моя проблема. У меня тут... ежели "чё" — целая лодка.

* * *

Ванька-оптимист. Хоронить понесут — и там повод найду сказать: "могло быть хуже". Греби-греби. "Зверь лютый" в юбке-трёхполке.

Бабёнка проснулась, согрелась под лучами вставшего солнца, уселась на носу лодки, бездумно уставилась в текущую навстречу воду. Хрипун поглядывал мне за спину, изредка сдвигая кормило в ту или другую сторону. А я впал в транс. Вполне по совету от Мономаха:

"Если и на коне едучи не будет у вас никакого дела и если других молитв не умеете сказать, то "господи помилуй" взывайте беспрестанно втайне, ибо эта молитва всех лучше, — нежели думать безлепицу, ездя".

Это — совет наезднику. А что делать коню? — Шагать. Или, в моём случае — вгрёбывать.

Год назад мы проходили этим же путём в обратном направлении. Шли с Лазарем и его хоругвью. Два десятка молодых, здоровых парней. Азартных, весёлых, полных надежд. Большинство осталось на Бряхимовском полчище. Кто-то разошёлся по домам. Лазарь стал... "деревянным" послом, Резан — ленивым безопасником. Была команда, со-дружество. Осталось... А всего-то год прошёл. Хочется сказать что-то умное. Или чужое вспомнить:

"Несправедливо жизнь устроена — близкие люди — далеко, далёкие — близко, а недалёкие — сплошь и рядом".

Кстати о недалёких:

— Слышь, Хрипун. Давай-ка вёслами поменяемся. Русло — прямое, тут и я порулю.

Мы поменялись местами и продолжили. Длина Нерли под триста вёрст. Нам столько не надо. Нам — полтораста вёрст до Ухтомы, потом ещё сорок до Суходы, а там — волок и вниз, в Ростовское озеро, в Неро.

Здешний путь активно используется корабельщиками, но такой жёсткой системы, как на смоленском "греко-варяжском" куске — нету. Тех порядков, что у Вержавска видал — здесь не сделано. У Ростика — проходящая лодейка к берегу не пристанет, лодейщики — лагерем, где хотят, не встанут.

Здесь мягче — по деньгам. Не жалко серебра — становись под крышу, нечем платить — ищи место на болоте. "На болоте", потому что берега рек на больших пространствах — низкие. В половодье — болото.

Ладно, встали в селище. Куча чисто бытовых проблем. В дом — последним, за стол — последним, кусок — последним. Взял хлеба краюху — получил от Хрипуна в лоб ложкой — поперёд "большака" не лезь.

Кончится поход — набью мужику морду. Просто чтобы не радовался.

Похлебали хлёбово, в очередь с одной мисы, вышел во двор. В нужник — не зайти: не только вонько, но и гадко. В смысле: гадят они тут.

Нашёл закуток возле забора, только достал, типа как древней иудей — мимо сопливка какая-то бежит. Разъедрить и уелбантурить! Вспоминай, Ваня, конспирацию с богословием: "...всякого мочащегося к стене".

Одно радует: мусульмане постоянно на корточки присаживаются. По всякой нужде.

Когда кому-то ещё хуже, чем тебе — это успокаивает.

"Все тихо: рощи спят; в окрестности покой;

Присевши на траве под ивой наклоненной,

Внимаю, как журчит, сливаяся с рекой,

Поток, кустами осененный".

Почти Жуковский. И поток у меня... хорошо журчит — целый день к берегу не приставали, вгрёбывали без остановок.

Ну вот, полегчало. Хотя раздражает чрезвычайно.

"Раздражает" — всё. Одежда, манеры, постой, навязанный образ... Дорога, задание, попутчики, комарьё... Всё! И я сам — больше всего. Собственная глупость. Ведь знал же, что ходить "бабой по Руси"... — непросто. Ведь все эти... притопы-прихлопы... так — не смотри, так — не ходи... всё знаю, всё пробовал. Нельзя было бабой одеваться. А кем?! Кто на "Святой Руси", входя в дом, не обнажает голову?! Волхвы? — Ага. И в таком костюмчике в епископский город...

И ведь знал же! Но... забыл.

* * *

Сходно с автомобилизмом. Вот вы едете-едете, о делах своих думаете, вдруг из кустов... гиббодидировавший там персонаж: "Иди сюда!".

И лыбится... аж до ушей.

— Знака ограничения скорости не видели? Или внимания не обратили? Или дорожных знаков не знаете?

— Да знаю я всё!

— Тогда — "внимания". Ну и как будем... расплачиваться?

Что характерно: правила знают все, очень немногие целенаправленно стремятся к их нарушению. Но "длань народная — не скудеет".

Оно всё — мне последний год — ну совсем ни к чему было.

"Переходя улицу — посмотри налево, потом — направо" — до автоматизма. В городе. Но если вы год ходили по лесным тропам... Вы и их так же переходить будете? А которые с городу приехавшие — первое время пытаются. Потом отпадает за ненадобностью.

Вот я и задвинул эти знания в "чердак сознания". И вытаскивать оттуда — очень не хочется. Противно, знаете ли.

Умственно говоря: деактуализировал отдельные элементы святорусского исконно-посконного жизненного уклада. "Умственно" — потому что ежели говорить душевно, то... то такие слова на бумаге складывать — не по правилам.

* * *

Только начали укладываться — опять проблема: Сторожея — ушла в отказ. С криком:

— Чтобы я...! Честная девушка...! С чужим мужиком...! Я с ним рядом не лягу!

Интересно: до какого уровня импотенции нужно довести местное население, чтобы стали возможны "унисекс-казармы" как в норвежской армии?

Хрипун — матерно хрипит, хозяин подворья — удивляется:

— Чего встали? Бабы — на поварню, мужики — в сени. Давай-давай, завтра вставать затемно.

Гендерная сегрегация, факеншит! Надо общие спальни с таковыми же сортирами прогрессировать. Или какие-то лежбища, трансгендерно-бисексуального типа? Дикие люди. Не норвежцы. И как в этих условиях нормальному спец.агенту под прикрытием — исполнять гос.обязанности?

Выдали подушку с овчинкой, отправили в дровяник. Только расстелил — чего-то в ягодицу кольнуло. Комарик, что ли? Его — хлоп. А там ручка. Мозолистая. А выше — бородёнка. С улыбкой в полтора десятка зубов — от остальных только паузы остались.

— Гы-гы-гы...

Я и подумать не успел — чисто автоматом. И ручка выподвывернулась, и зубки пересчиталися, и бородёнка во дворе валяется, криком истошным изливается.

Собаки — взвыли, народишко — повыскочил.

— А! Сука! Орясина гадская! Пахома покалечила!

И — в атаку.

Ну что за народ! "Встречают по одёжке". Как провожать-то будут? — Не знаю. Если будет кому платочком вслед помахать.

Они видят женское платье и прут как на бабу. Один кулак вперёд выставил и аля-улю — как носорог.

Сделал. На носу рог: за кисть и с доворотом в стену у меня за спиной.

Ещё бывают в природе двурогие носороги. Я даже картинку видел! Хотел чудака малость подрихтовать. У меня, после дня гребли в этом во всём — острое, знаете ли, стремление к рихтованию. Всего, чего ни попадя. Хочу, чтобы как по Брему — второй рог.

Не дали.

Другой подскакивает — руку для оплеухи замахивает. Тот же вариант, только дуга пробежки больше — вокруг меня. И, из-за уже лежащего тела, споткнулся в конце — так мордасами по стенке и проехался.

Я уже говорил, что стеновые брёвна со временем растрескиваются? И у этих трещин очень неприятные края получается: острые и занозистые? Во-от... У Брема на картинках таких раскрашенных морд нет. Даже у близкородственных нам павианов.

Третий летит. Уже серьёзно — с дубьём в руках. Замах — богатырский. Три витязя с лошадьми в одном флаконе. Кабы через ту еловину мировая энергия Ки поступать могла — из его голых пяток искры бы сыпались.

Я чуть внутрь, за порог сарая отшагнул. Тут он и ударил. В стену.

Моща...! Нахрена нам на Руси паровозы?! При таких-то людях?! Весь дровяник, как колокол церковный — звоном звенит. Дверные проёмы-то низкие. Он пригнулся и смотрит внутрь. Попал — не попал? Дур-рак. А руки с оглоблей выше притолоки. Ну и "на" — основанием ладони в носопырку. Улетел. Скуля и стеная.

Тут Хрипун проснулся и проскрипел:

— Ещё озоровать будете или спать пойдём? Еёное прозвание — Щепетуха. Потому как она из любого вашего мужичка-петушка запросто может щепы понаделать.

Потом были, с час примерно, дипломатические разговоры, по поводу намерений, повреждений и примирений. Чтобы — без обид. Звучали яркие образные комплименты из арсенала животновода:

— Куды вы, боровы деревенские, лезете? Иль не видать сразу, что на такую кобылищу даже и хряк не вскочит? Тут только жеребцу впору. Да и то — не всякому.

Я скромно стоял рядом с сидящими и выпивающими "кружку мира" мужиками, надвинув на глаза платки, смиренно сложив на животе ручки, и согласно кивал, подтверждая лестную характеристику своего "кобылизма" от "большака". А получив от него по уху — наука бабе за невежество, за побои мужей добрых, жалостливо заплакал и заскулил. Положено бабе честь хозяина блюсть. Хоть бы — на людях. А вот закончим поход — тогда я его... Так, об этом я уже...

Пол-ночи перевели на разговоры, потом я забрался в дровяник, подпёр дверь брёвнышком, но всё равно — сон в пол-глаза. Как бы эти озорники снова "озоровать" не надумали.

Почему я живой остался? Ну что сказать, девочка... Попущение Богородицы. И в тот раз, и вообще.

Я не знаю, что Андрей спросил у Феодора. Я не знаю, что епископ ответил князю. Вообще, слова, которые ты буковками пишешь — здесь значения не имели. Важны интонации, мимика, микропаузы... На вербальном уровне — Андрей не узнал ничего нового. На невербальном... Достаточно, чтобы сделать для себя выводы.

Здесь важна не истина, но правда. Личная правда, ощущение князя: "епископ — солгал". Дальше очевидное: "единожды солгавший — кто тебе поверит?". Всё, произносимое и произнесённое Феодором, потеряло оттенок правдивости, всё следовало подвергнуть проверке, "презумпция лживости", "утрата доверия".

Они хорошо знали друг друга. Андрей — услышал ложь, Феодор — понял, что Андрей услышал. Утраченное доверие — не восстанавливается. Нужно много времени, чтобы потерянное — потеряло значение, чтобы на месте умершего — выросло новое. При условии отсутствия новых фактов обмана.

Феодор должен был немедленно предпринять действия, чтобы "спрятать концы в воду". Но... чистая случайность — "райский медведь с дубовым хвостом". Епископ допрыгался до сотрясения мозга. На несколько дней он выпал из режима активного управления. "Приболел не ко времени". Это меня и спасло. Понятно, что доносы о моей встрече с Андреем, о тайной посылке "странных людей" в Ростов — к епископу попадали немедленно. Но он не мог их воспринять — головокружение с тошнотой и мигренью. Иначе... нас всех бы просто прирезали по дороге. В этом месте или в другом — не важно. Но у епископа возникла задержка.

Глава 409

Так жить нельзя. Но здесь "все так живут".

Ещё в начале своих похождений по "Святой Руси", выволакивая Марьяшу "из-под половцев", я понял, что с бабами по Руси ходить — напряжно. Тогда, сгоряча, мечталось мне о чём-то крупнокалиберном и сильно автоматическом. Чтобы местных придурков: от бедра веером и — в штабели.

Русь — не изменилась. Но понимания у меня — чуток прибавилось. Могу честно сказать: не поможет. Даже со сменными магазинами.

* * *

На "Святой Руси" примерно восемь миллионов жителей. Примерно 800-900 тысяч хозяйств. Треть-четверть — бобыльские. Преимущественно — мужские, женщины раньше умирают. Кроме своих дворов, куча одиноких мужчин живёт на чужих подворьях. Грубо говоря — триста тысяч "искателей приключений". Не от этого ли столь напряжённо идёт на "Святой Руси" спор "о посте в середу и пяток" — церковники пытаются ухудшением питания снизить сексуальные потребности паствы?

Я знаю два других способа.

Всех бобылей — кастрировать. Хлысты в России пошли этим путём. "И гасит голубя аки свечу".

Или дать каждому мужику по бабе. Вариант Жириновского. Только наоборот.

Первый — технологически проще. Мастеров с двумя кирпичами и... и вперёд. Кирпичи у меня уже делают. Хорошие, калёные. А вот второй... Прежде чем "дать" — надо где-то "взять".

"Чтобы продать что-то не нужное, нужно сначала купить что-нибудь ненужное" — Матроскин прав. Про Жириновского... не знаю.

В начале 21 в. в зоопарках Австралии и других стран был проведён ряд экспериментов по "превращению обезьяны в человека". Как хвастали экспериментаторы: они опровергли самого Адама Смита. Ибо тот утверждал: "единственное, что отличает человека от любых животных — идея денег".

Как оказалось, обезьяны, например, довольно туповатые капуцины, идею денег вполне понимают. Они дёргали тугой рычаг, получали пластмассовые жетоны и покупали у наблюдателей еду. При этом в обезьяньем коллективе проявились все основные производственные психотипы человечества: лентяи, трудоголики, скопидомы, транжиры, воришки, бандиты... И — проститутки.

Эксперимент продолжался долго и проходил в нескольких местах. Поэтому можно оперировать кое-какими числовыми оценками. Около 50% самцов и 10% самок — платят за секс.

Понятно, что "хомнутая сапиенсом" злобная и всеядная лысая обезьяна отличается от миролюбивых капуцинов. Что свойственная этому "лысому" виду последовательная моногамия — несколько меняет цели и способы их достижения. На это накладываются климат, качество и количество питания, этика, культура, сословные и родовые традиции... Но в качестве базовой оценки количества "искателей" и "искательниц" — можно использовать.

Тут надо подумать.

Но так — жить нельзя. И вы — так жить не будете.

* * *

По утру, едва выгребли чуток от деревни, я собрался вернуться в своё. В свои родные штаны. Хрипун посмотрел на мои манипуляции и задал вопрос:

— Чем плешь прикроешь?

— Шляпу надену.

— А на постой встанем? В дом вошёл — шапку долой. Про твою тыковку — звон по всему Залесью идёт. Влазь взад. В шушун.

Дальше Хрипун сразу предупреждал на постое:

— Кто к моим бабам полезет — женилку оторву.

Это помогало. Только на волоке сыскался чудачок — вздумал меня полапать. Ну и огрёб. Дальше... Это ж прямо не "Святая Русь", а страна непрерывно действующих эскалаторов!

Мужичок подлез ко мне сзади, за груди подёргать. Ручки мне в подмышки сунул и давай шерудить. Пока искал да удивлялся:

— Ой, а гдей-то? Ой, а чегой-то? Ой, а кудой-то?...

Я провернулся на пятке. И сломал ему кисть. Очень, знаете ли, удобный захват получается. Бедолага, столкнувшись с новыми ощущениями, взвыл сиреной. Подскочили его сотоварищи. Волоковщики — народ дружный, боевитый. Они — с дубьём, и я — с веслом.

"Девушка с веслом" — видели? По-чешски: "Быдла с падлой". А — "не-девушка"? В смысле — совсем "не-..."? — Вот волоковщики и насмотрелись.

Жарко, парко, на волоке работа тяжёлая, комары прямо в глаза лезут. И без того тошно, а тут этих принесло...

"Размахнись рука, раззудись плечо..." — русская народная присказка.

Если б только плечо! — Всё зудит!

Троих положил — ещё в очередь стоят. Дело уже к смертоубийству идёт. Тут, на наше и на их счастье, с другой стороны купеческие ладейки тащатся. Им — через волок лезть, нашей забавы окончания поджидать — неколи. Развели нас корабельщики.

Но слов разных вдогонку — много сказано было. Из литературно отфильтрованных напутствий замечу:

— Назад пойдёшь — здесь и останешься. Днём — тягло таскать, ночью — задком махать. У нас много прохожих прохаживает — курва-кобылища — к прибыли будет.

Интересно люди живут. Что на волоках проституция дело прибыльное — логично. Но как-то об этом не задумывался. Надо обмозговать на досуге. Всё лучше, чем Мономахово: ""господи помилуй" взывайте беспрестанно втайне".

На пятый день вывалились в Неро и, уже в сумерках, выгребли к Ростову Великому. Костерок на берегу разложили.

А места-то памятные. Вон пляж, с которого лодку с утопляемыми блудницами, с Новожеей — в майскую воду выталкивали.

О-ох... Как вспомню... Епископа Феодора в золочёной робе и митре, размахивавшего своим изукрашенным, блестящим на солнце, посохом стоимостью в годовой бюджет Суздальского княжества. Вопящего свою "проповедь против блудниц" пополам с "Апокалипсом". Хор монахинь, выводящих на голоса из притчей Соломоновых:

"Зайди, будем упиваться нежностями до утра,

насладимся любовью..."

Мать Манефа, обличительница, праведница, осознавшая и восприявшая суть блуда, звонко и чувственно выпевающая тайные помыслы и чаяния блудниц мерзостных, вытаскивающая их сущность похотливую на свет божий, неукротимо обрушивающая гнев Господень на головы несчастных. "Да исполнится воля Его!".

И она же, стонущая, жарко дышащая, истекающая соком, страстью, страхом, восторгом. Распахнувшая глаза, тело, душу свою в моих руках.

Крик девичий с лодки: "Не хочу! Не надо! Пожалейте! Пожалуйста!".

Слаженное моление утопляемых женщин Богородице:

"Умолкает ныне всякое уныние и страх отчаяния исчезает, грешницы в скорби сердца обретают утешение и Hебесною любовию озаряются светло...".

Православное воинство, душевно сливающееся с убиваемыми у него на глазах.

Групповое ритуальное убийство в христианских одеждах. "Группа" — убийц, "группа" — жертв. Только Бог — один. И на тех, и на других. Один-одинёшенек.

Вон и грива песчаная. Где я мать Манефу распятием серебряным... А вон напротив "Велесов камень" чернеет.

Мда... Чего-то мне эта "Святая Русь" — родной становится. Куда не приду — всё память.

Моя память.

О делах, о вещах...

О людях.

О себе.

По утру собрались, ополоснулись озёрной водицей, пошли со Сторожеей монастырь искать. Монастырь — тот самый, женский Благовещенский. В котором Манефа — игуменьей. Я про неё ни Андрею, ни спутникам своим не рассказывал, посмотрю как получится.

Монастырь — невелик, небогат: строения только деревянные. Но видно, что ухожен и устроен. Пара явно новых построек стоит. Крыши тёсом свежим крыты. Насельниц, вроде бы, поболее, чем год назад Манефа сказывала. Где тут Софья обретается — не понять, указателей типа: "княгиня свеже-пострижёная — 50 м" — нету.

Зашли в церковку, помолились, покрестились, покланялись. Я был поражён благолепием убранства и стройным чином службы.

Старинный, ярко раззолоченный иконостас возвышался под самый потолок. Перед местными в золоченых ризах иконами горели ослопные свечи, все паникадила были зажжены, и синеватый клуб ладана носился между ними. Инокини стояли рядами, все в соборных мантиях с длинными хвостами, все в опущенных низко, на самые глаза, камилавках и кафтырях. За ними — ряды послушниц и трудниц из мирян; все в черных суконных подрясниках.

На обоих клиросах стояли певцы; славились они не только по окрестным местам, но даже во Владимире и Суздале. Середи церкви, перед аналогием, в соборной мантии, стоял высокий, широкий в плечах, с длинными седыми волосами и большой окладистой, как серебро белой, бородой, священник и густым голосом делал возгласы.

Служба шла так чинно, так благоговейно, что сердце моё разом смягчилось. Все дела тайные, ради которых и пришли мы сюда, стали казаться детскими глупостями, чепухой незначащей.

Головщик правого клироса звонким голосом поаминил и дробно начал чтение канона. Ох, и задорно ж выводит!

Сторожея с кем-то из местных потолковала, пошла княгиню искать. А я, чтобы не отсвечивать — уж больно я ростом среди здешних... из церковки тихохонько выбрался, на дворе в закуток между какими-то сараюшками забился. Сижу себе на завалинке, никого не трогаю, на солнышко щурюсь.

Хорошо, тепло, спокойно. Благостно.

Вдруг — что-то свет божий застит. Чего-то мне солнышко загораживает. Приоткрыл один глаз — черница стоит. Приоткрыл второй... Оп-па!

— Здравствуй, Манефа. Давно не виделись.

— Ты...?!!

— Я.

— Ох! Господи! Пресвятая Богородица! Ты... здесь... Тебе нельзя! Господи! Увидят — в поруб кинут! Кнутами забьют! Боже всемилостивый! Чего делать-то?! Позор-то какой! Мужчина! В обители невест христовых! В женском платье! Стыд невыразимый! Нечестие!

— Манефа, девочка, уймись. Я тут никого ещё... Да и смотреть тут... Кроме тебя — не на кого.

— Так ты ко мне?! Ой, боже ты мой! Спаси мя и помилуй! Что ж ты наделал?! Ведь убьют! Ведь оторвут головёнку твою плешивую!

Забавно: она о моей жизни более переживает, а не о своей чести и прочих неприятностях.

— Ну полно, полно. Потерявши волосы — по голове не плачут.

— А о моей?! О моей голове ты подумал?! Пресвятые ангелы! Сохраните и обороните! Ежели тебя поймают... ежели узнают, что мы с тобой... что ты меня... что я тогда...

— Что тебе со мной — сладко было? Помнишь? Как стонала страстно? Как христа своего, вон — серебряного, в лоне своём согревала да соками жаркими омывала?

Серебряное распятие, сыгравшее столь важные символическую и технологическую роли в ходе нашей предыдущей встречи — по-прежнему висело на её шее. Я ухватил за него и потянул. Затягивая серебряную цепочку, накинутую в два оборота на шею, заставляя приблизиться, наклониться ко мне, запуская под её, ухватившиеся за распятие руки, свою ладонь. По бедру, по боку, под грудь. Ещё мягкую, чуть отвисшую от наклона мне навстречу. Подхватывая, сдавливая, сжимая и перебирая. Там, где под шерстью дорогого монастырского платья, под тонким полотном сорочки прощупывался крупный, мгновенно твердеющий от прикосновения моих бесстыдных пальцев, крупный сосок. Так, сквозь одежду, придавливать его... даже и интереснее.

— Вспоминай, красавица, руки мои. Как я тебя тогда, после озёрной водицы, вытирал да разминал да...

— Отпусти! Не смей!

Так я тебя и послушал! Я встал, выпрямился во весь свой немалый рост, развернул, чуть толкнул красавицу спиной к стенке строения, у которой грелся на солнышке, и, продолжая свой неторопливый и неотвратимый массаж, заглянул её в лицо.

— Что ж это ты, Манефа? Вспоминай давешнее. Ай-яй-яй. Память девичья? А как я тогда приговаривал? Я. Иисус. Ты. Тебе — хорошо. Счастье. Со мной. Всегда. Клятвы свои позабыла? Помнишь как тогда, при расставании, обещалась? А? Мой господин. Позови — волей приду.

Она молча, тяжело дыша, пыталась то оттянуть затянувшуюся на шее цепочку, то оттолкнуть меня, то оторвать мои лапищи от своей груди. Я заводился сам, и моя "пальпация" становилась всё плотнее. Всё жёстче. Лапал. Щупал. Мял.

Глаза её, под неровно трепещущими ресницами, закатывались. Она морщилась, ахала и охала, собираясь, кажется, обругать меня или закричать. А я продолжал. Возбуждать воспоминания. И — не только их.

— А как выпевала тогда? Сладко-сладко, звонко-звонко. Струясь мёдом и патокой. Трепеща душою и телом. Отдаваясь в руки мои и в волю мою. А? "За-айди, за-а-айди-и... будем упива-аться... будем... до у-утра-а...".

Вдруг она обмякла и начала съезжать по стенке. Пришлось подхватить её под спину, прижать к себе. Она же, не открывая глаз, закинула руки мне на плечи. И принялась, очень страстно, хотя и неумело, целовать меня. Во всё, что попадало под её губы.

— Ваня... Ванечка... миленький... жданный-желанный... сударь мой суженный... господин души и сердца... что ж ты не приходил столько... уж я заждалась-замучилась... уж молила-упрашивала Царицу Небесную... чтобы хоть на денёк... хоть на часок нас свела...

Уста наши слились. Тела всё сильнее прижимались друг к другу, направляемые взаимным, совершенно безумным стремлением.

Здесь не было места для изысков, для игр с оттенками и нюансами, для тонкой, пряной, изысканной ласки. Или — для каких-то хитрых планов, расчётов. Бешеная страсть, жажда близости, стремление быть вместе, вплоть до готовности содрать для этого с себя одежду вместе с кожей...

Да хоть что! Лишь бы — ближе! Без каких-либо подробностей процесса, последовательности действий, движений и перемещений...

Рука моя, скользнув по её бедру, вздёрнула вверх подол монашеского одеяния, попыталась влезть между нашими плотно прижатыми друг другу телами.

Увы, как указано Вселенскими соборами, соединённое богом — человеками разделено быть не может. И не надо! Ладонь легла на ягодицу, сжала так, что Манефа охнула и принялась целовать меня ещё чаще, передвинулась дальше, ниже, заставляя всё сильнее наклоняться к ней. Ножки, выросшие "воротцами" — иногда очень способствует...

Пальчики вдвигались всё дальше, пробежались по складочкам, по уже набрякшим и чуть раскрывшимся губкам. Один, чуть покрутившись на месте, вдруг нагло, сильно — прижал, надавил и... и скользнул внутрь. В остро жаркое, мокрое...

— Нет! Нет!

— Да.

— Нет! Не здесь! Увидят! Туда! Там...

Смысл я не очень уловил. Но конструктивность, звучащая в её силлогизме... что-то насчёт "исключения третьего"... или — третьих... они же — лишние...

Беспорядочно встряхивая головой, бегло вглядываясь по сторонам, то пытаясь свести бёдра и прекратить мои... поползновения, то, наоборот, с силой осаживаясь мне в ладонь, она ткнула рукой в сторону низенькой дверцы сарая рядом. И окончательно, "насовсем", смежила ресницы.

Всё, "хай воно горит" — она сложила с себя ответственность.

"И пусть весь мир подождёт". Или — пойдёт нафиг.

Я ещё как-то пытался... включить мозги... или что там у меня оставалось. Но она снова ухватила меня руками за шею, закинула ногу на поясницу и вцепилась мне в губы.

Понятно, что транспортировать женщину при таком хвате... — только при её активном участии! У меня в голове ещё никакие шестерёнки с пятерёнками не зацеплялись, но когда и вторая её нога оказалась у меня на поясе, а сама она чуть отклонилось в указанном направлении...

"Дорога — направление по которому русские собираются проехать".

Направление мне указали — сщас сделаю дорогу.

Закон, сами знаете какого английского Исаака — суров и повсеместен. Прикрывая, с трудом выдернутой из плотных объятий её бёдер рукой — её затылок, я, направляемый и подгоняемый более всего тем самым Исааком и центром тяжести нашей общей с ней системы, устремился к двери сараюшки. Которую и выбил с налёта своей тыковкой. Больше — нечем, всё остальное — занято.

Дверка хлопнула, мотнулась туда-сюда за моей спиной, но это уже было не интересно: имея центр тяжести, висящим у меня на животе... да ещё непрерывно выгибающийся... и впивающийся в губы и... и в куда попало... а на пальцах у неё — типа, когти... синяки, блин... спина — в полоску, морда — в крапинку... ну и фиг с ним... мне оставалось только подсовывать точку опоры. Точки. В смысле — ноги.

Мы стремительно проскочили насквозь этот... кажется — курятник. В конце сарая оказалась вторая дверка. Которую я тоже вышиб. Тем же самым. Дальше было что-то вроде амбара. Высокого. Полупустого. С кучей мешков в середине.

Скорость я уже набрал приличную, как истребитель в пикировании — взлетел без проблем. Мужчины вообще в таких ситуациях легко взлётывают. А потом, естественно, падают. Что я и сделал, споткнувшись. Врождённые инстинкты остаются при мне: ценное — женщину и водку — при падении надо сберечь. Поэтому я оказался на спине, она на мне, нос к носу.

Я ещё как-то пытался сообразить — где я, что я, к чему это я... Но Манефа рывком вытащила из под себя разделявшие нас тряпки и, с несколько озверелым выражением лица...

Правильное слово — обрушилась. На... ну, что торчало — то и попало.

Как ей удалось, при отсутствии опыта и навыка...? — Повезло. Мне. Я ж говорю: Богородица — щастит. А то ведь... могли быть невосстановимые потери. При таком произведеньице массочки скромной игуменьи на таковое же ускореньеце... Термин "членовредительство" — бывает очень точен.

А жо поделаешь? Только личным примером. По Кочергину: "Или закусив губу и поранив член, или глядя с прищуром на порносайт и намозолив потную ручонку". Я бы сам — может ещё и подумал... Но... А сайтов тут вообще никаких.

Как известно от того же Исаака: "сила действия равна силе противодействия". Хотя и приложены к разным телам.

Уточню: и к разным местам. Этих тел.

Если я просто зубами скрипнул от остроты и неожиданности ощущений, то Манефу пробрало... глубже. Вскрикнув, она упала мне на грудь. Пережив, за пару вздохов, свои, неудивительно болезненные ощущения, она, утратив свою озверелость и криво морщась, начала, было, подниматься, отодвигаться и сниматься.

Не в смысле: "сниматься в...", а в смысле: "сниматься с...". Но тут уж я воспротивился. Захватом за её "тазик бедренный". Пару раз мы перекатились, сваливаясь всё ниже, к подножию этой горы мешков с чем-то... сыпучим. Зерно какое-то. Рожь или овёс, сквозь мешки — задницей не разобрать. После чего, оказавшись в почти классике, я смог повести "первую скрипку".

Не Шуберт, конечно, со своими симфониями. Только "шу-уш, шу-уш..." от движения одежды по мешковине.

Сперва, кажется, она возражала. Потом — смирилась и терпела, потом, типа, начала оживать. Не суть. Суть... вы отбойный молоток остановить пробовали? — Можно. Если воздух перекрыть. Да и то... Я не профессионал-ныряльщик, но минут десять... этого дела... смогу и без воздуха.

Упав мокрым от пота лицом в пыльные мешки, я пытался отдышаться, остыть. И одновременно поглаживал прохладное тело женщины рядом. Как, всё-таки, занимательно меняется ощущение температуры в процессе... процесса.

— Ты как?

Она неопределённо двинула бровью, накрыла мою руку у неё на животе, своей рукой.

— Больно. Прошлый раз... лучше было.

Не фига себе! Прошлый раз — это когда мы с Христом её... Хотя — да. Божественная сила — очень способствует. А главное: прелюдия была длительная. И душевно разнообразная.

— Что ж, значит есть причина повторить и улучшить.

"Ещё раз и лучше" — давняя математическая мудрость. И не только в математике.

Она собралась что-то ответить, как вдруг взгляд её стал "слушающим". Через мгновение и я услышал: в курятнике кто-то ходил.

— Кого это там черти принесли?

— Молчи! Господи...!

Манефа судорожно завозилась, вытаскивая из-под себя одежду, пытаясь поправить сразу и платье, и платки, и найти слетевшие, во время нашей гимнастики, тапочки.

Тут дверка, невидимая нам из-за горки мешков, явственно стукнула. Недолгая пауза, ни звука, ни движения. Раздосадованный мужской голос:

— Нет никого. Утёк, сука.

И другой, усталый и сдержанно-нервный:

— Может, эта дура соврала. Не то место указала. А он сидит где — и над нами посмеивается.

— Ни чо. Не долго-то насмешничать. К лодейке-то выйдет. Ладно, пошли.

Дверка хлопнула, шаги удалились, Манефа, сидевшая замерев с открытым ртом, подскочила. И была сдёрнута мною снова на мешки. Она суетилась, дёргалась. Пришлось навалится на неё, закрывая рот ладонью. Суетня — усилилась. Кажется она, решила, что я приступил к немедленному исполнению своего математического обещания. Насчёт "ещё раз...".

Приятно, конечно, что мои способности так высоко ценят. Но — не. Не сейчас.

— Тихо. Там может быть засада.

Мой шёпот прямо ей в ухо, хоть и с задержкой, сопровождающейся елозеньем и взбрыкиванием, дошёл до сознания. Она затихла.

Мы внимательно послушали тишину.

Как справедливо сказано в "Трудно быть богом":

"Беззвучных засад не бывает".

Хомнутые сапиесы настолько грязные существа... Постоянно загрязняют собой воздух, воду и почву. И акустику — тоже.

А хорошо, знаете ли, лежать на взрослой, нехудой женщине. Приятно. Тепло и... и волнительно. Тут такие есть, если кто помнит, выпуклости и впуклости... С изгибами и колебаниями...

Она уже начала дышать... да и я тоже ощутил... в некоторых пострадавших местах и членах...

Пришлось слезать и залезать. На вершину горки.

"А лез — такой загадочный.

А слез — такой задумчивый".

Конечно, будешь задумчивым: никого нет. И в курятнике — аналогично.

Прежде, чем лезть дальше — хорошо бы понять. Типа: а что это было?

— Что тут у вас происходит? Откуда мужики по женскому монастырю — толпами шляются?

Постоянно перебивая сама себя междометиями по поводу целостности и чистоты своей одежды, несколько пострадавшей от наших... экзерсисов, мать Манефа ввела меня в курс дела.

Честно говоря, с этого бы и следовало начать. Но она так взволновалась от моего присутствия... а я — от её. От её обнажённого тела...

Ну и что — что одетая?! А под одеждой?! Я же помню!

Когда прошлым летом в монастырь привезли бывшую княгиню Суздальскую — Манефа сильно сомневалась и возражала. Нет, об истории из "кожаного свитка" она, конечно, ничего не знала. Но постриг княгини был чреват... А уж её характер... Однако: "объятия любви Христовой открыты для всех страждущих". Спорить с Феодором она не рискнула.

Соответствующие ритуалы были проведены в ускоренном темпе по сокращённой программе. Взамен длительного предварительного периода послушествования, приуготовления к роли свидетельницы "славы Божьей" (послушник, послух — от одного корня, смысл — свидетель), княгиню, даже не дав нормально попоститься, постригли прямо в инокини. Епископ, самолично проводивший ритуалы, немедленно снова уехал из Ростова, а Манефа осталась с новой "сестрой" в хозяйстве.

Отношения между женщинами сразу стали неприязненными. Княгиня не терпела ничьей воли над собой. Однако искусно прикрывала своеволие — показным смирением. Куда более опытная, искушённая в интригах и хитрых речах, старшая, высокородная... просто — более умная и жизни повидавшая, нежели Манефа, она, где — хитростью, где — лаской, подчинила себе большинство монастырских насельниц.

Манефа чувствовала, что созданный годами её жизни монастырь, в который она вкладывала столь много сил, времени, души своей, расползается и рассыпается. Уже и пресвитер, приходивший в монастырь отводить молебны, прежде заходил к сестре Софье, а уж затем к матери Манефе.

Возвращение к зиме Феодора в город, несколько смягчило конфликт. В монастыре были построены новые кельи. Куда, сквозь скрежет зубовный игуменьи, была отселена Софья. С присланной от епископа монахиней в роли служанки.

Такое отселение и радовало игуменью удалением непокорной инокини от остальных насельниц, и бесило проявлением особого статуса, экстерриториальностью высокопоставленной экс. И — необходимостью несколько менять прежний образ жизни, сложившийся в монастыре.

Одним из таких изменений была замена попа в монастырской церкви.

Монахини сразу зашушукались: высокий, статный, широкий в плечах, с длинными седыми волосами и большой окладистой, как серебро белой, бородой, священник — взволновал их души. Почти все насельницы сходу переменили платье на более привлекательное, целое, чистое и новое. Начали уже и глазки строить, и взоры томные кидать.

Нет-нет! Не следуя планам хитроумным, а просто по естеству своему. Внимание многих глаз, обращаемое на попа, позволило вскоре заметить, что седой красавец поп и новая монашка, прислужница Софьи, имеют какие-то общие дела, каждый день встречаются накоротке.

Ассоциации у русских людей... направлены однозначно. Домыслы обиженных в душе, доносимые до игуменьи, были многочисленны, а сообщаемые подробности — красочны. Манефу от них в жар кидало, спать не могла. Но более волновали не внутренние монастырские сплетни, и даже не вызываемые доносами разнообразные картинки собственного подсознания, а грязные слухи, которые начали распространяться в городе о монастырских жительницах вообще.

* * *

Уже и в 19 в. в семейной ссоре истово верующих старообрядцев звучит:

"В ските завсегда грех со спасеньем — по-соседски живут...

— Как возможно про честных стариц такую речь молвить? У матушки Манефы в обители спокон веку худого ничего не бывало.

— Много ты знаешь!.. А мы видали виды... Зачем исправник-то в Комаров кажду неделю наезжает... Даром, что ли?.. В Московкиной обители с белицами-то он от писанья, что ли, беседует?.. А Домне головщице за что шелковы платки дарит?.. А купчики московские зачем к Глафириным ездят?.. А?..

— Мало ль в Комарове святыни!.. Ей христиане и приезжают поклоняться.

— Уж исправник-от не тем ли святым местам ездит-поклоняться?... Домашка головщица, что ли, ему в лесу-то каноны читает?.. Аль за те каноны Семен-от Петрович шелковы платки ей дарит?".

* * *

Попытки привести к порядку — успеха не давали, обращения к епископу — заканчивались сперва увещеваниями, а после и криком ругательным на её голову. Уже и ярыжкам епископским был открыт ход в обитель. На возмущённые речи Манефы епископ ответил коротко:

— То — воля моя. Воспрепятствуешь — прокляну.

Случись такое прежде, до встречи со мною — Манефа бы просто смирилась. Привычная следовать воле пастыря, исполняла бы по слову его. Однако наше "согревание христа", а ещё более — необходимость хранить свою тайну, постоянно "выглядеть правильно", но не "быть". Поскольку — уже... Позволяло ей видеть в действиях людей и второй, скрываемый ими, смысл. Вынужденная обманывать сама — она стала различать и обманы других.

— Монахиня, которая с Софьей в келье живёт, она — приставленная! Вот те крест! От самого владыки! Кажный день попу нашему доносит. Про Софью. И про прочие дела обители нашей. Я точно знаю! А эта... как ты сказал? Сторожея? Вот так прямо и попёрлась?! Ох ты, господи всемогущий! Ну, там её и повязали. Наверняка. Та баба-то здоровая. Кулачище-то... мужика завалит. Чуть придавила твою Сторожею — та всё и рассказала. Вот и позвали стражников владыкиных. У него нонче такие... господи прости. Душегубы с горлохватами и ухорезами подвизались. Беда, Ваня. Найдут — до смерти замучают. Они, знашь сколь людей в городе смерти лютой предали?! Им закон — не указ. Господь всеблагой! Спаси и помилуй!

Та-ак. Это мы хорошо... вляпались. По самые ноздри. Хотя, конечно, если сравнивать с моим вляпом в "Святую Русь"... семечки-фантики.

— Ты погоди выть-то, не покойники. Пока ещё. Ну-ка встань. Платок сбился, поправь.

— Господи! Да на что мне красу-то наводить?! Перед кем?! Как в застенок владыкин потащат — перед катами красоваться?!

— Уймись. Ты сейчас успокоишься. И пойдёшь дальше дела свои игуменские делать. Спокойно. Как обычно. Будто нашей встречи и не было. Попробуй разузнать. Мне знать надо — где вещички мои, что со спутниками, с лодкой нашей, как отсюда выбраться. И из монастыря, и из Ростова. Не суетись. Спокойно. Я здесь подожду.

Она нервно моргала, собираясь что-то возразить, но передумывала. Я отряхнул её платье от налипших остьев, погладил по щеке:

— Успокойся. Всё будет хорошо. Иди.

Глава 410

Честно говоря, не ожидал от Феодора такой предусмотрительности. Монастырское житьё, само по себе, даёт достаточно ограничений доступа. Добавлять к этому ещё и внутренний уровень охраны — "бабищу-бревнищу", и внешний — мужчин-ярыжек, и постоянный контакт в виде попа-доносчика... Как-то в известных мне историях об уходе женщин в монастырь — таких многослойных систем контроля не упоминалось.

Или — постриг был очень не-добровольный? Или — ожидались попытки вызволить княгиню-инокиню со стороны? С чьей стороны? Андрей таких намерений не озвучивал.

Оглядевшись в полутьме амбара, чуть прибрав следы нашего бурного общения, я забрался на балку. И улёгся там. Пришлось несколько раз переукладываться — всё подол свисает. И оказался прав: едва приступил к бессмысленному занятию типа "виртуальное сношение ежиков" — построению гипотез о мотивах незнакомой мне женщины по имени Софья, о целях и возможностях неизвестных структур и персонажей вокруг неё, как двери амбара распахнулись, и внутрь ворвалась кучка вооружённых мужчин.

Они старательно заглядывали во все углы, даже кантовали мешки с зерном, но поднять головы — никто не догадался. Да и разглядеть меня, между стропилами и балками в полутьме помещения на высоте двух этажей, не просто.

Наслушался нелицеприятных эпитетов и характеристик в свой адрес: стражники были очень раздражены моей ненаблюдаемостью. А также — незадерживаемостью, неарестовываемостью, зубов невыбиваемостью и руко-ног невыдираемостью. Отчего им, беднягам, приходиться бить пятки, ломать головы, глотать пыль и штопать надранные задницы.

При всём моем безграничном гумнонизме и общечеловекнутости — сочувствия к ним не ощутил. Почему-то.

Не смотря на множество эмоциональных высказываний этих "горлохватов и ухорезов", ситуация не прояснилась: я не был уверен ни в захвате Манефы, как мне померещилось сразу после их появления здесь, ни в роли Софьи в происходящем.

Свидетели в Боголюбово дружно говорили о добровольности обета и пострижения княгини. Собственная аналитика говорила другое. Но можно ли верить суждениям 21 века в веке 12-ом? Корректны ли мысли атеиста о мотивах действий человека верующего? Измышления дерьмократа, либераста и, между нами, натурального простолюдина (в душе) и пролетария (повсеместно) — о допустимом и предпочтительном у аристократов?

Мне, к примеру, стреляться со стыда — никогда в голову... Не в смысле пули, а в смысле идеи. Им жить, видите ли, стыдно! Мне — стыднее умереть, дела не доделав.

Я хочу сперва увидеть смерть врага. А вот "белая кость" чуть что — что в висок, что в роток — постоянно. Как говорят.

Похоже, Сторожею прибрали. Вероятно, и Хрипуна с лодочкой. Жалко: там вещички мои — "огрызки", зажигалка, наручники... И морду я ему набить собирался...

Плевать. "На весь век — одна голова" — русская народная мудрость. Ей и последуем.

Сидеть на жёрдочке, в смысле — лежать на балке, было скучно и неудобно. Хотелось кушать и пить. И вообще... Ску-у-учно.

Разные гипотезы, по поводу происходящего вокруг, возникали и тихо складывались стопочкой в моём мозгу. Поскольку не могли быть доказаны или опровергнуты. Полоса солнечного света из щели незакрытых ворот амбара постепенно сдвигалась. Светило дошло до зенита. Не в смысле футбольном, а в смысле астрономическом. И пошло себе дальше. А я ждал, прислушиваясь к звукам во дворе монастыря и бурчанию у себя в животе.

Вариантов было два: или придёт Манефа и... и чего-нибудь скажет. Или — не придёт. Тогда, как стемнеет, я постараюсь выбраться отсюда сам. Тут, конечно, есть монастырские псы. Которых я, после смерти Варвары в Смоленске... Но люди — страшнее.

Самые страшные — самые благородные. В смысле: епископ и князь. У них больше возможностей сделать мне гадость. И больше ума, больше навыка... делать гадости людям.

Феодор должен был, по моему разумению, послать следом за мной людей, которые бы меня в дороге прирезали. Но это самый первый, самый примитивный уровень моих гипотез о действиях "Бешеного Феди".

Следующий шаг: он послал гонца, меня словят здесь, в Ростове, и, в каком-нибудь тихом подземелье, неторопливо выпотрошат. Во всех смыслах этого кулинарного глагола.

Есть третий, более изощрённый вариант: меня попугают поисками, позволят взять Софью и уйти. Прибрав моих сопровождающих для уменьшения мировой энтропии, возможностей Ваньки-лысого и источников "звона". На пути из Ростова, подальше, чтобы и мыслей в сторону епископа не было, явятся вдруг лихие разбойнички и Ваньку зарежут. А тут чисто случайно, как я столкнулся в Вержавском походе со смоленским окольничим, явится стража. И тех разбойничков посечёт до смерти. Отнесут стражи порядка князю Андрею мою буйну голову:

— Гля, княже, чего на Нерли нашли-то. Тыковка "Воеводы Всеволжского". Видать, по воровским делам в тех местах лазил. Ты-то ему на Русь ходить запретил.

Тут есть два под-варианта. Андрею могут принести две головы — мою и Софьи. А могут — одну мою.

— А был с ним кто?

— Говорят люди — бабёнка какая-то была. Куда делась — не ведаем. Видать, в реке утопла.

Вот уж точно — "концы в воду".

А после, в подходящее время, Софочку вдруг вытаскивают. Из скита лесного на свет божий. И взговорит она таковы слова:

— Деточки мои милые! Сыночки мои ублюдочные! Слушайте отца нашего духовного, епископа Феденьку. А не слушайте мужика злого, вам чужого, Андрея Юрьевича!

Забавно, что вариант — "ликвидация на отходе" также вполне соответствовал моему пониманию интересов князя. Когда не епископские, а княжеские люди, или люди ими направленные, встречают меня на путях.

Ваньку "разбойники" извели, неизвестную бабёнку — в лес тёмный утащили. Искали её, искали, да не сподобились. А Софья, оказавшись в каком-нибудь "разбойничьем вертепе", чувствуя приближение смерти, причастится и исповедуются. После чего мирно "отдаст богу душу".

Княжеские сомнения разрешились исповедью, два "носителя информации" более не носят ничего, кроме грехов своих перед престолом царя небесного. Уже легче.

Моё гипотезирование о планах Андрея есть полный бред. Ибо я предполагаю, что Андрей думает рационально. А он — истинно-верующий. То есть, с моей позиции — псих сумасшедший. Он вполне рационален, но — в только рамках той религиозной картины мира, которая у него в голове. Где любые материальные приобретения — прах и тлен. Где высшая ценность — безгрешность его души. Причём не вообще, а в конкретный момент. В момент его смерти.

Если любое деяние, каким бы грехом он его не считал, успеет отмолить — чист и праведен.

По Серафиму Саровскому: "Разница между закоренелым грешником и святым праведником в том, что праведник успел покаяться".

Велик ли грех придавить Ваньку-плешивого при выполнении порученного ему задания? — Нет. Вот съесть сальца кусочек в пятницу — это "да"! Это, безусловно, грех тяжкий — оскоромился. Вот этого господь, без моления, говения и на коленях много часов стояния — не простит. А Ванька... ну, кинуть записочку с именем попу. Чтоб упомянул при "заупокой".

Тем более... сам-то этот Ванька... есть в нём какой-то душок... серный. Знания непонятные, новизны эти, какой-то "свиток кожаный", от церкви святой на осьмнадцать лет отлучение, "хочу быть ложным пророком"... А Ванька-то часом — не засланный? В смысле: от Князя Тьмы? Так, может, и не грех вовсе, может — богоугодное дело? Может, даже и награда какая будет? За труды праведные... А нет — отмолю.

Конечно, смерть "Воеводы Всеволжского" создаст проблемы. С городком его, с грамотками тайными по ларчикам... Но, если с нами бог, то кто против нас? Все эти заботы — суета сует и всяческая суета. Разрешатся к удовольствию нашему попущением божьим. А вот будет ли оно? Попущение и благоволение? От этого зависит судьба души князя Андрея, место её на Страшном суде.

В мире нет ничего более драгоценного для него, нежели посмертный путь его души. Который, как всем известно, облегчается покаянием, постом, причащением... и богатыми вкладами в монастыри и церкви. Что, для князя Суздальского, вполне по силам.

Мои суждения о действиях епископа и князя оказались ложными. Но не бесполезными. Ибо заставили вспомнить и наполнить возможной конкретикой подзабываемую мною во Всеволжске максиму: "если на Руси — люди, то я — нелюдь". Что разница между моей и их этическими системами столь велика, что понимать аборигенов я могу только весьма ограничено. Каждый местный — как полянка в лесу: то ли пройдёшь весело, то ли в трясину с головой ныркнешь.

"Нет ничего более драгоценного...".

Пришёл день, когда я спросил у Боголюбского:

— Разве ты не пожертвуешь за это всем? Разве ты не отдашь за это душу свою хоть бы и Сатане?

Он не ответил. Но запомнил. Что даже для него, истинно православного государя, есть в мире вещи, дороже его собственной души.

Уже на закате услышал, как по монастырскому двору прошла толпа мужчин, звякая оружием. Ну и хорошо: стража епископская убралась. Ёжику понятно, что оставлять особей "мужеска пола" в женском монастыре на ночь... Можно, конечно. Но это уже чуть другой уровень экстремальности. И последующей потери репутации в глазах окружающего православного населения.

Отзвонили вечерю, по двору прокатилась волна негромких голосов женщин, расходящихся по кельям своим. В сгущающихся сумерках вдруг качнулась воротина амбара:

— Ванечка. Где ты? Ваня... Ой!

Голос Манефы был полон тревоги, волнения и любви.

— Т-с-с...

Я аккуратненько свесился с балки и спрыгнул у неё за спиной. Вроде, за воротами нет никого.

— Ой, испугал-то как...

Она прильнула ко мне. И... И довольно скоро оттолкнула меня.

— Нет! Не надо! Не сейчас! Ваня! Господин мой! Пойдём! Софья ждёт!

Мда... Пришлось оторваться.

Как жаль! "Позавтракаем любовью" у нас получилось несколько... "блин — комом". Может, "поужинаем" лучше? "Ужин на двоих"...

— А она-то причём?

"Зачем нам кузнец? — Кузнец нам не нужен".

Как оказалось, Софья улучила минутку и переговорила с игуменьей "под рукой". Плакалась и просила помощи. Пребывая в неизбывном душевном волнении о детях своих. Ибо, по суждению её, князь Андрей послал за ней гонца потому именно, что с сынами беда неведомая случилась. Может, младшенький, Глебушка, заболел тяжко, злобной мачехой замученный. Может даже и в предсмертии своём — матушку единственную кличет, а её с Ростова не пускают, велят владыку ждать. А там дитё малое, роженное-няньченное...

Горькие слёзы матери, проливаемые о мучениях сыночка своего, тронули сердце Манефы. Софья же, отринув прежнюю свою высокомерную манеру, нижайше просила прощения у игуменьи за дурные дела да за злые слова, прежде сделанные и произнесённые. Даже и на колени пасть пыталася в раскаивании душевном. Ибо злобствовала по недомыслию, ибо, по приходу своему в обитель, полагала Манефу — "псом цепным владыкиным", а все упрёки её — стремлением злорадостным унизить да ущипить бедную инокиню, заточённую в монастырь волею сурового и жестокосердного Феодора.

Растроганная жалобными мольбами и горючими слезами бывшей княгини, мать Манефа и сама всплакнула с ней на пару. После же поклялась помочь душе страждущей. Для чего велела Софье ждать, после наступления темноты, у ворот монастырских, собравшися в дорогу.

В рассказе была деталь, которая мне показалась странной: а с чего это Софья пошла к нелюбимой ею игуменье просить помощи? Но Манефа просто объяснила: пребывающая в паническом беспокойстве о своих сыновьях мать — кинется упрашивать любого, кто, в её горячечном воображении, помочь может.

Другой вопрос: а что ж Софья — Сторожею не расспросила о сынах? — тоже получил правдоподобный ответ: "приставленная" монашка сразу мою спутницу захомутала, с княгиней поговорить толком не дала.

Манефа подгоняла меня, заставляя переодеться в принесённые ею тряпки. Подрясник, на мой вкус — весьма неудобен. Камилавка с кафтырём... да ещё большой тёмный платок сверху... Монастырская одежда ещё более "стреноженная", нежели просто женская. Нормально двигаться, видеть, слышать... просто дышать в ней — для меня проблемно.

Вспомнился мне Киев и Фатима, выгуливавшая "княжну персиянскую" по боярскому двору в пыльном мешке с решёткой-намордником из конского волоса. Смысл тот же: ничего не видеть, ничего не слышать, ничего никому не сказать. Ходить меленько, медленно, степенно, благочинно и благолепно, смирно и смиренно...

"Кобылица молодая,

Честь кавказского тавра,

Что ты мчишься удалая?

И тебе пришла пора;

Не косись пугливым оком,

Ног на воздух не мечи,

В поле гладком и широком

Своенравно не скачи.

Погоди тебя заставлю

Я смириться подо мной,

В мерный круг

Твой бег направлю,

Укороченной уздой!".

Смысл один — что инокине божьей, что наложнице гаремной: наряды — "укороченная узда". Чтобы — "смирилась подо мной".

Говорят, что основатель литературного русского языка вывел здесь, в образе "кобылицы молодой", известную великосветскую красавицу, коея отвергала знаки внимания гения отечественной, знаете ли, словесности. Гений наш, как известно, отличался не только гениальностью, но и трудолюбием с плодовитостью. Что и было натурально явлено в форме "и тебе пришла пора".

Манефа подгоняла и поторапливала, тащила за руку, суетливо оправляя косо и неумело надетые тряпки.

— Ванечка, родненький, давай-давай, быстрее, не дай господи — увидит кто... вылезают посреди ночи из келий... не спиться им, бестолочам... пойдём-пойдём, миленький, в воротах убогая моя стоит... она вас до лодочки проводит... из города выведу... извини, родненький, только лодочку и смогла найти, самому грести придётся... вот серебра чуток на дорожку...

— Манефа, ты что-нибудь Софье про меня сказывала?

— Нет... как можно, миленький, я ж с прошлого раза помню — про тебя, про нас — ни слова... сказала — гонец княжеский... а кто, что... ой!

Из тени монастырских ворот нам на встречу шагнула довольно высокая крепкая женщина в тёмном монастырском одеянии.

— Так вот ты какой... гонец Андреев. Вещи свои возьми. Ярыжки владыкины у меня в сенях бросили.

Она подала мне узел. Знакомый. В нём всю дорогу хранились мои вещи, взятые из Боголюбова. Внутри прощупываются мои "огрызки"... кафтанчик "броненосный"... мелочёвка... а вот горловина завязана не по-моему. Затянуто намертво.

— А как же сторожиха твоя? Не шумнёт?

— Не. Набегалась за день, орясина. Спит без задних ног.

Софья внимательно посмотрела по сторонам, негромко властно скомандовала:

— Поспешим же. Не то — прознают изверги.

Так я впервые увидел эту легендарную женщину. Слава о её красоте и уме пережила столетия. Множество летописей, слухов, сплетен, народных преданий приписывают ей преступления, которых она не совершала, и умалчивают о реально содеянном. О её влиянии на важнейшие события этой эпохи.

Так было в РИ. Однако в полной мере её таланты развернулись в моей АИ. Где я, зная и видя столь необычайного человека, просто не мог позволить себе оставить сей блистающий диамант втуне, не подобрать ей достойной оправы. Дела, чтобы и ей — по плечу и в радость, и мне, с Русью Святой — на пользу.

Манефа, вздрагивая от каждого шороха, вывела нас за ворота монастыря, и компания черниц, шелестя подолами, тёмной струйкой потекла по погружённым в темноту переулкам славного города Ростова Великого.

"Чёрное в чёрном".

Дамы периодически ойкали, охали и крестились, я — утирался. Всё-таки тащить два мешка — со своим "приданым" и с "тормозком на дорожку" — тёпло. Особенно — в этих... тряпках. А уж нае... споткнуться на здешних колеях в таком макси... и с занятыми грузом руками... м-мать!... просто запросто!

Трасса нашего движения была хорошо слышна — собаки во дворах громко интересовались друг у друга:

— А что это за придурки ночами по городу шляются? Может — тати какие? Может уже и хозяев будить пора?

Но мы шелестели мимо, и псы, обменявшись мнениями и комментариями, затихали. В какой-то момент все остановились. Я пытался справиться со сбившейся под платками на глаза камилавкой. На моём лысом черепе... а теперь ещё и мокром... зацепить шапочку...

Жаркий шёпот Манефы прямо в ухо был наполнен... нет, вы неправильно подумали — отнюдь не страстными признаниями в любви, а конкретными производственными командами:

— Хватай, катай, таскай, кантуй.

Есть, всё-таки, в каждой игуменье немножко от прапорщика. Хотя и без "ляминия".

У забора в тени стояла брошенная телега с парой пустых бочек. Дружно, всей бригадой, в смысле — с помощью "убогой", я перекатил её метров на пять к городской стене. Откантовал бочку и залез на стену.

Хорошо-то как! Тихо, темно. Влажный свежий воздух с озера. Ещё чуток и — свобода! Доберусь до лодочки — буду решать в подробностях. Как эту Софью к Андрею тащить, как волок, где мне столько... разного пообещали — проходить. Но главное: выбрался из этой западни, из этого... кубла владыкиного. С горлохватами и ухорезами.

Увы — пришлось возвращаться: бабы, охая и матерясь... э... виноват: поминая всуе Царицу Небесную — на телегу залезли, а вот дальше... Впихивая на бочку Софью вдруг поймал ощущение, что княгиня как-то... попку подставляет. Под мои ладошки. На следующем этапе — с бочки на стенку, проверил предметно. Точно: только чуть пискнула и вовсе не отодвигается. Мы как-то даже на пару-тройку мгновений зависли. Пока я ознакамливался. С кормовой частью Андреевой экс.

"Нравоучитель" из "кожаного свитка" был прав?! Инициатором и движущей силой всего этого бля... мда... блуда, из-за которого я тут в темноте всякой хренью занимаюсь, была именно она?!

— Долго вы там?

Нервный шёпот Манефы прервал мои занятия "кормовой географией".

Она задрала "убогой" подол подрясника и сматывала с её живота толстую верёвку. Попутно выдавая ей — послушнице здоровенных габаритов, но с детским лицом и, как я запомнил по прошлой нашей встрече, таким же умом — последние инструкции.

Я пытался рассмотреть Софью. Как-то её поведение и интонации не соответствовали моему представлению о матушке, убивающейся по своему дитяти. С другой стороны, княгиня Суздальская должна вполне владеть собой, уметь скрывать свои эмоции от посторонних. Командный тон, после стольких лет, проведённых в роли гранд-дамы, для неё наиболее привычен, естественен.

А вот реакция на мои поползновения... приятно, но...

Напоследок чмокнул Манефу в щёчку, пообещал ещё встретиться, посоветовал, "вдруг ежели что" — под кнутом не упираться, а бечь ко мне во Всеволжск, и съехал по верёвке вниз. Стены здесь невысоки, но прыгать в темноту... Да и с дамами такая акробатика не пройдёт.

Следом мне на руки съехали две моих спутницы.

Разница — просто по рукам бьёт. Одна — бревно-бревном. Поймал-поставил. А другая... И ручку мне на шею закинула, и в руках с изгибом провернулась, и, как бы невзначай, грудью прижалась. И, хоть я ещё ничего не сделал, даже — не сообразил, промурлыкала:

— Ну-ну, ишь, шустрый какой...

Сверху донеслось:

— Да поможет вам Богородица. Я буду молиться за вас.

Манефа, оставшаяся на стене, вытянула наверх верёвку, а мы, в густой темноте ночи, двинулись, вслед за "убогой", куда-то в сторону.

Ходьба в темноте по пересечённой местности... не относится к моему любимому времяпрепровождению. Но в какой-то момент возникло интересное развлечение: Софья споткнулась и мне пришлось её поддержать. Типа — под локоток. Но я промахнулся. Очень удачно.

Теперь я могу довольно точно сказать — какого размера бюстгальтер ей надо будет покупать. Ежели вдруг на пути встретится бюстгальтерный магазин. Процедура измерения, взвешивания, уточнения конфигурации и рельефности — никаких неудовольств не вызвала. Скорее, наоборот — была проявлена кое-какая инициатива. Для улучшения моих представлений. О глубине, высоте, диаметре и, прямо скажем, охвате.

Интегрированием по контуру — никогда не занимались? — Оч-чень увлекательное занятие. Особенно, ежели контур сам — мягко колеблется, прижимается и подставляется.

Софочка несколько сильнее стала пыхтеть, но вывернулась из моих рук только после возгласа нашей "убогой": та услышала, что мы отстали. Пришлось резвенько догонять.

Лихая бабёнка. И как Андрей с ней семнадцать лет прожил? Или это у неё с "голодухи" после года монастырского житья-бытья? Впрочем, ничего особо непристойного, мне позволено не было. Так только — подержался малость. "Динаму включила"? А как же мы в одной лодочке пойдём? Если она так и дальше будет... Я ж ведь не удержусь. Как потом с Андреем разговаривать?

Мы обходили город по длинной дуге. Какими-то буераками, кустарниками, болотцами. Потом под ногами заскрипел песок.

— Вёсла возьму. Ждите. Тута.

"Убогая" ткнула пальцем вниз и в два шага растворилась в окружающей темноте.

— Постой здесь. Мне на минуточку. В кустики.

И Софья аналогичным образом исчезла в другую сторону.

Какие в такой темноте "кустики"?! Зачем? Глаза выколоть? Или это просто эвфемизм? А сама отошла на пару шагов и присела? — Звуков нет. Не журчит.

— Пошли.

Рядом из темноты возникла наша проводница с двумя вёслами на плече.

— Погоди. Она отошла тут.

В этот момент в нескольких шагах от нас, в той стороне, куда удалилась в поисках кустиков княгиня-инокиня, раздался её громкий, командный голос:

— Здесь они! Сюда! Бегом!

Я... апнул.

Я стоял открыв рот. Говорят — так лучше слышно. Когда прислушиваюсь — у меня это инстинктивно. Тут рот закрылся. Со щелчком.

Вот бл...! Так это... получается... что она нас...

— Лодка где?! Выводи!

"Убогая" отшатнулась от моего шипения ей в лицо. Долго — пару секунд — непонимающе смотрела на меня. Потом, резко развернувшись, ткнула рукой в сторону:

— Тама.

Ё... мать! Неразличимые в темноте вёсла на её плече, при повороте врубили меня по уху. Очень твёрдо. И очень неожиданно. Я отлетел в сторону, запутался в идиотском подоле подрясника, споткнулся, упал лицом в песок.

Когда подскочил и смахнул мусор с глаз — было уже поздно: в той стороне, куда ушла Софья, где, и в самом деле, были какие-то кусты — загорелся факел. Его неровный, тусклый, красноватый свет озарил кусок озёрного пляжа, на котором мы стояли, часть водяного зеркала с почти незаметными, медленными, ленивыми волнами. Группу бородатых мужчин, выскакивающих из кустов на открытое место с дубинками и мечами в руках, Софью, стоящую возле кустов с протянутой в нашу сторону рукой, "убогую" с вёслами на плече и раскрытым ртом... Я кинулся в другую сторону.

Обманчивый, пляшущий свет факела превращал всякую неровность в глубокую тень, выглядевшую настоящим рвом, длинный подол путался в ногах, я сумел подхватить его руками, тут же споткнулся на ровном месте, упал, вскочил и, ещё не успев разогнуться до конца, получил удар в голову.

Как... как свет вырубили. У меня в мозгах — точно.

* * *

Эта "Святая Русь"... это такое место... дубьё в голову — постоянно. И постоянно — больно. Почему-то я не могу привыкнуть к этой боли. К острой короткой боли в момент удара.

Говорят — "вспышка", "взрыв"... не знаю... Для меня лично — именно так, как оно есть. Как удар окованного конца тяжёлой дубинки по кости. По моей, черепно-затылочной.

"Вспышка", "взрыв" — комплекс внешних раздражителей. Свет, звук, запах... Их много, они разные, доходят постепенно. Растягиваются во времени.

"Ё-моё! Красота-то какая!" — праздничный салют.

А здесь... До меня "раздражитель" доходит сразу. Одномоментно. Не бз-з-з-зды-ы-ы-ынь, о-о-о, а-а-а! ух-ух! ох-ох... А — тук. И — брык. "Брыка" — уже не чувствуешь.

Но очень хорошо, долго, подробно и разнообразно, чувствуешь возвращение в себя. "В себя", в этой ситуации — не то место, куда хочется вернуться. Совсем, знаете ли, не... "Прощайте, скалистые горы...". И век бы вас больше не видать. Погулять бы где, в кино, там, сходить, цветочки понюхать... Только — не "в себя".

Однако, когда бьют сапогом в солнечное, когда начинаешь судорожно захватывать ртом песок, вместо воздуха... А дышать-то им не удаётся. Почему-то... И пошли судорожные отплёвывания... А рук-то — нет. Потому что они... они где-то есть. Там, за спиной. Но опереться на них не удаётся. Потому что связаны. И кашель переходит в неудержимую, неостановимую, не дающую вздохнуть...

С этого и начался мой вляп в "Святую Русь". Знакомо, плавали-знаем. Но знания — полного иммунитета от мордобоя не обеспечивают.

Хорошо, что я сегодня только завтракал. Очень давно. И — легко.

* * *

— Подними. И морду ему утри.

Меня вздёргивают на колени. Чем-то жёстким, кожаным утирают лицо, сметая с ресниц песок.

Ничего. Фигня. На Волчанке хуже утирали. Там было страшнее. И от ощущений, и, главное, от непонимания, от внутренней паники при общении с мохнатыми троглодитами и трёхающими лошадьми. А здесь паники нет. Так... лёгкий ужас. Уж я-то теперь знаю! Это ж всего-навсего "Святая Русь"! Прорвёмся!

Меня снова сгибает приступ рвоты. Прямо к ногам стоящего передо мной представительного нестарого мужчины.

— Экое уродство. Монахиня-переросток. Да ещё и лысая.

— Что ж ты, Петенька, такой невнимательный. Видишь, а не разумеешь. Это ж не монахиня, и не девица, и не молодка...

Софья — это её замедленный, многообещающий, глубокий голос — обходит меня по кругу, опускается на колени у моего плеча и, ласково улыбнувшись мне в лицо, резко отдёргивает сбившийся на колени подол подрясника, запуская руку мне под одежду. Я, ещё не отошедший от удара по голове, от сотрясения, падения, от всего случившегося, чуть дёргаюсь, морщусь. Но она только сжимает крепче.

— Это, Петенька, юноша. Горячий, глупый. С очень миленькими... бубенчиками. Жеребчик. С головы кровь бежит, а промеж ног — уже стоит. Хо-о-док. Жено-люб. Блудо-дей. Раз-вра-атник.

Она произносит слова тягуче, с паузами, в каждой из которых равномерно мнёт, гладит, крутит... и моё тело, не управляемое ошарашенными произошедшим мозгами, отзывается на её характерные прикосновения.

— Покажь.

Мужики, держащие меня за плечи, опрокидывают навзничь. Вздёргивают вверх платье. Этот... Петенька глубокомысленно разглядывает открывшееся взгляду зрелище. Легонько тычет сапогом. Как я когда-то Божедара. Сопровождая уместными междометиями:

— ё!... ну них...! итить-молотить!...

"Что было — то и будет. И нет ничего нового под луной".

Но кто сказал, что в "старом" — наше место не изменится? Или хотя бы — его понимание? Я здесь, в "после Кащенки", уже пять лет. Для думающего человека — это много. Чтобы чуток научиться понимать. Хотя бы — куда смотреть, хотя бы — понимать видимое.

Я смотрю в сторону и вдруг понимаю — что я вижу. Тёмная куча в нескольких шагах от меня — тело нашей проводницы, "убогой". У неё в спине торчит короткое копьё. Один из мужчин подходит, упирается в спину покойнице сапогом, покачав, выдёргивает.

С другой стороны до меня доходят звуки спора. Мужчина, явно — духовный, с окованной дубинкой в руке, спорит о чём-то с этим "Петенькой". Тот резко обрывает препирательства:

— Инокини — ваши. Остальные — наши. Грузите.

Меня вздёргивают вертикально, я успеваю увидеть, как два монаха с дубьём на поясе, хватают нашу "убогую" за ноги и тянут её волоком по песку к озеру. Одежда покойницы задирается, монахи деловито тащат её за бесстыдно раздвинутые, полные, белые в неровном свете факела, ноги.

Кому тут стыдиться? Женщине? — "Мёртвые сраму не имут". Монахам? Так они службу сполняют. За их грехи ответит десятник. Или епископ. Или ГБ.

ГБ — за всё ответит. За всех.

Они даже не заходят в воду. Раскачивают тело за руки — за ноги, и кидают.

Тут же мелко! Она же не утонет!

За ночь течение снесёт покойницу вдоль берега, куда-нибудь к Которосли. Или где-то по дороге зацепится. На утренней зорьке будет какому-нибудь местному рыбачку подарочек: "Тятя-тятя, наши сети притащили мертвеца". Или — мертвячку? Как-то в женском роде у нас отсутствует... А пора: Неро — женский могильник. На моей памяти — постоянно. То — блудниц, то — монашек...

Меня снова бьют, одевают на голову мешок, выворачивают руки, так что я вынужден согнуться. "Поклон в пояс". Так вертухаи зеков водят. С первого же шага наступаю на подол, падаю. Меня снова бьют, поднимают, затыкают подол за ворот, тянут куда-то... снова роняют. Теперь в воду. Я захлёбываюсь, задыхаюсь, барахтаюсь... Меня держат. Дают вздохнуть. Судорожно. Заглотить кусочек воздуха с всхлипом... и снова втыкают головой в воду...

Говорят, что в последние мгновения перед смертью человек вспоминает всю свою жизнь. Я — не вспоминаю. Значит — это ещё не смерть. Но как же больно! Когда лёгкие рвутся от удушья.

Меня то топили, то мордовали, то что-то спрашивали. Через мокрый мешок на голове — не слышно. Да я бы и не понял: когда дышать нечем — даже если бы пальцы ломать начали — не обратил бы внимания.

Проще надо, Ваня. Проще-прощее. Вообразил себе невесть что. Воевода Всеволжский, Зверь Лютый, царь и бог всея Стрелки, надежда всего прогрессивного человечества... а тебя — мордой. Хорошо что в воду, а не в дерьмо. Захлебнуться дерьмом — как-то... не оптимально.

Это ты там, у себя, на десяти верстах Дятловых гор — что-то из себя... А "здесь и сейчас" — просто вошь на гребешке.

"Сейчас" — всегда. "Здесь" — везде. Шаг — в любую сторону. "Конвой стреляет без предупреждения". "Конвой" — "Русь Святая". Та самая, которая — "в ризах образа", которая — "сосёт синь".

Кажется, я снова вырубился.

Очнулся от холода. Сводило всё тело, лязгали зубы, под коленями... какие-то деревяшки. Очень твёрдые, болючие. Свежий воздух. Насыщенный влагой. Ритмичный плеск, покачивание. Лодка?

С меня вдруг сорвали мешок. Резко стало светло. Просто ударило по глазам. Больно. Ошеломительно. И — холод от мокрой одежды. Такой, что стучащие зубы не остановить.

— Ты кто?

Голос мужской. Знакомый. Где-то я его...

— Не будешь говорить — опять искупаем.

— Б-буд-ду. Х-хол-лод-дно.

— Ни чё, потерпишь. Звать как?

Абсолютное пренебрежение. Вопрос, наполненный равнодушием до такой степени, что оно аж капает. Я осторожно попытался приоткрыть один глаз. Зря осторожничал — глаз не открылся. Заплыл. Здорово ж они меня... Второй... Потихоньку, через щёлочку, через реснички...

О! Ночной. Или правильнее — ночнушный? Ночеватый? "Петенька". Как он меня ночью сапогом потыкивал... По самому моему дорогому...

С-с-с... Спокойно.

Мужик, не получив ответа, досадливо хмыкнул, поднялся с корточек, повернулся. Сейчас скомандует — "за борт" и...

— И-и-и... Иван. З-зовут — И-иван.

— Гы-гы-гы... Иван. А бабой одет. Гы-гы-гы...

Приятно слышать здоровый мужской смех. Даже — идиотский. Кто-то из слуг.

— Не бабой, а монашкой.

Глубокий женский голос. Тоже знакомый. Это ж... княгиня! Улита, которая Софья! Которая... сволота. Нас всех... "Убогую" — зарезали! И кинули в озеро. Она ж никому ничего...

Не сесть толком, ни толком посмотреть — я не мог. Даже шевельнутся... Ой! Больно!

С-с-с... Что ж они с ногами-то моими...?

— Ты б, сестрица, отошла бы где сидела, не гуляла по лодии, да в разговор не влезала.

Оставалось слушать. И проверять — где у меня ещё болит. Мест, где у меня "ещё"... — становилось всё больше.

— Слышь ты, дурень. Ты с откудова?

Откудова-откудова... с оттелева, с Боголюбова.

— Из Боголюбова.

Не запутаться бы. Точно — с Боголюбова иду. Шёл.

— От князя, что ли?

— От него, от князь Андрея.

— А с чем послан?

— Про то сказать могу только бывшей княгине Улите, нынешней инокине Софье.

— Говори. Вот она я.

Софья широко шагнула откуда-то со стороны, переступила лодейную скамейку, к которой меня привалили плечом, присела рядом с "Петенькой".

— Ну, говори. Что князь велел передать?

— Велено сказать: послан привезти ко мне. Тайно. Для разговора о делах семейных. Для подтверждения — дана пуговица от евоного полукафтанья. Для обихаживания — служанка, Сторожея. Что с ней?

Они переглянулись, потом снова уставились на меня:

— О каких делах?

— О том не сказано. Моё дело — привезть.

— Ещё чего велено?

— Ещё... ничего. Пуговица... Сторожея... для дорогой обихаживания...

Они снова уставились друг на друга. Похожи. Брат с сестрой? Он её "сестрица" называет.

Так это тот "Пётр", который брат-любовник из "свитка кожаного"?! Импозантен, величав. Чувствуется порода. И "глубокая уверенность в завтрашнем дне". Самодоволен, самоуверен, глуповат. Выше среднего, приличного телосложения, светлобород, светловолос, светлоглаз, лет 30-35. Светло-голубые глаза на чистом, довольно правильном, белом лице. Внезапные приступы подёргивания ножкой.

"Вчера перекрасилась в блондинку. Сразу стало проще жить".

Этот — "блондин природный". Софья ему примерно ровесница. Но выглядит... старше. Потому что умнее. Глупцы часто выглядят моложаво — забот меньше.

У неё — "куриные лапки у глаз", вглядывается в меня — пристальнее. С, пусть и раздражённым и, даже, враждебным, но — интересом. Пытливо. Без того высокомерно-презрительного всеобъемлющего равнодушия, которое постоянно демонстрирует её братец.

Теперь он демонстрирует раздражение:

— Дура. С ничего крик подняли. Пуганая ворона куста боится. И Якун туда же. Вывозить, прятать... Андрей дознается — всем головы...

Резкий удар Софьей по ноге Петра заставил его замолчать. А выразительный взгляд экс-княгини в сторону гребцов — послужил аргументом.

Голос кормщика:

— К устью подходим, господине.

Петенька обрадовано приступил к своему любимому делу — к командованию. Он горделиво выпрямился, окинул орлиным взглядом горизонт, положил руку на рукоять кинжала на поясе, принимая более приличествующую предводителю и владетелю монументальную позу, и провозгласил волю свою боярскую:

— Поворачивай.

После чего соблаговолил снизойти и бросить в мою сторону:

— Замотать.

И удалился на нос лодии для надзора за правильностью указанного им корабельного манёвра и контроля исполнения оного.

Меня снова замотали платками, всунули в рот кляп, накрыли мешком и оставили помирать.

А чего ещё делать? — Еды — нет, воды — нет, сортира — тоже нет.

А я — есть. Потому как: "мыслю — значит существую".

Больше заняться нечем — остаётся мыслить. Это хоть несколько отвлекает. От головной боли. И от всех остальных разнообразных... ощущений.

О-ох... Факеншит...!

Извиняюсь, это я пошевелился.

Конец семьдесят пятой части

Часть 76. "Плыла, качалась лодочка по..."

Глава 411

Итак, к моему удивлению — меня не опознали. Я-то думал — я такой весь из себя крутой и общеизвестный. Ан нет. Мания величия, Ваня, для тебя преждевременна. Не знают, не слыхали? Или, вероятнее, не могут совместить одеяние монахини и прозвища "Зверь Лютый", "Воевода Всеволжский"... "Воевода" должен быть толстым, взрослым, бородатым. На коне резвом, в бронях крепких с мечом воздвигнутым. А не юнцом плешивым в одежонке бабской.

В любой момент моё инкогнито может быть раскрыто — попадётся человек, который был в Бряхимовском походе и меня вблизи видел. Другое дело, что в лодейной команде Петра Кучковича таких быть не должно — вятичи, люди с Москва-реки. В той, дальней от Стрелки, части княжества людей, ходивших в поход — немного.

Следующий вопрос: инкогнито — это хорошо или плохо? Судя по боли в голове... и в спине... и в боку.... и в плечах... — не очень.

Простому слуге щадящих условий никто создавать не будет. Могут и в воду кинуть просто так. А почему до сих пор не выкинули? И почему не оставили в Ростове? Там на пляжу были, явно, люди епископа — могли им скинуть. И почему увозят Софью из Ростова? И что будет с Манефой, которую эта... с-с-с... Софья обманула и выдала?

В разговоре прозвучало: "С ничего крик подняли". Видимо, был какой-то сигнал. Из Боголюбово? Сигнал именно Кучковичам. Якун (Иоаким) — старший из братьев, глава рода — всполошился, велел вывезти Софью из Ростова. Куда? — Вернее всего — в Москву. Точнее — на Москва-реку, в Кучково.

Официальный, для Андрея, например, мотив — чистенький. Можно объявить, что Софья отпросилась из монастыря погостить в родном семействе. Племянников, там, потетешкать. Перед смертью со старой нянюшкой побеседовать, глаза ей закрыть. Могилкам родным поклониться-помолиться...

Как аварийный вариант при проявлении внимания Андрея к Софье такой выход должен был рассматриваться и обговариваться. Типа: "пока не затихнет". Потому что следующее решение, если "не затихнет" — её смерть. Причём смерть... естественная. В баньке угорела, в речке утонула, грибочков поела... Нет, "грибочки" срабатывают, только если вокруг ещё группа покойников.

Будь Феодор в нормальном состоянии — он сам, или через ближайших слуг, нашёл бы лучшее решение в этой ситуации. Но его наместник поступил проще: отправил Софью в Москву. Она, де, спешно выехала родню навестить. Тайны наместнику обсказаны не были. Вот он и поступил по инструкции.

А меня зачем с собой тянут? — А, похоже — ни зачем. Епископа в Ростове нет, отдавать трофей заместителю — Петеньке западло. Ему ли, боярину из самых бОльших, с каким-то шестёркой владыкиной — добычей делиться?

Это в здешних вятших вбивается "с младых ногтей". Что с бою взял — твоё. Дальше — наградить нижних, подарить равным, поклониться верхним. Но взятое — придержать. "До случая". Вот меня и прихватили — чисто "что под руку попал". Если бы они знали — кто я, то возможны были бы варианты. Как с немедленной ликвидацией, так и с выкупом. А так — просто скотинка двуногая. При случае — может и пригодиться. Ненадобен — продать: лоб здоровый, серебришком обернётся.

"Копейка — рубль бережёт", "Всё в дом, всё в дом" — русские народно-хозяйственные.

Чисто хватательный рефлекс: "цап — в карман".

Потому как другой вариант: Софочка в меня влюбивши. Ну вот так прям. С первого взгляда и прижима. — Напрочь не верю. Скорее наоборот: она со мной кокетничала, "проверяла на прогиб", отвлекала и дурила. Чтобы я чего лишнего не учудил. И оказалась права: горловину своего походного мешка я так и не развязал, всё откладывал, пока она... позволяла себя под ручку вести. Значения в стычке никакого, но, при чуть другом раскладе, скорость с которой я вытащил бы "огрызки"...

Умная, смелая, энергичная, опытная... стерва. Так и запишем.

Судя по солнышку, мы топаем на юг. Как проходить-то будем? От Ростова до Москвы — двести вёрст, машиной по трассе — часа четыре. А вот лодочкой...

* * *

Из Московских волоков помню Яузский. Он проходил по линии улицы Пионерской. Мимо зданий концерна "Энергия" и ЦУПа. "Яузское мытище". Названия "мытищи" в разных вариантах встречаются в топонимике русских земель. Мытари там сидели и прохожих мытарили.

По реке Яузе купцы от Москва-реки поднимались вверх на лодках до того места, где она поворачивала почти под прямым углом на юг и уходила в большое торфяное болото. Здесь пока вместо болота — озеро. Здесь же, в 21 в., будет находится и город Мытищи. От Мытищ идёт волок вёрст семь в Клязьму. Перетащенные по суше лодки спускаются в Клязьму около селения Городищи. Напротив будет деревня Баскаки. Яузский мыт будет давать хороший доход, для контроля его поступления в ордынские времена сюда посадят ханского баскака.

Волок серьёзно обустроят: с обоих сторон будут обширные овраги, видимые ещё в 19 в., служившие пристанями и спусками к речкам.

Другой известный волок — Сходненский.

"Значит, так: автобусом до Сходни доезжаем

А там — рысцой, и не стонать!".

Автобусов нет. А рысцой бегают: там корабельщики "сходили с волока". Тоже Клязьменский.

* * *

У меня была надежда, что я смогу "поднять шум" на волоке в Суходу, где я с волоковщиками подрался. Где мне обещали интенсивную такелажно-сексуальную жизнь. Увидят мужички личико моё битое, "быдлу без падлы", возбудятся, и моих нынешних мучителей... Увы, мы шли западнее, да и пасли меня крепко. Через первый волок просто пинками прогнали, замотанным в тряпьё и нагруженным. Будто лошака какого.

Вывалились в Плещеево озеро. Которое они называют то — Клещеево, то — Кащеево.

Переяславль-Залесский, и присоседившийся рядом более древний Клещин — посмотреть не удалось: мешок с головы не снимали. Так я и не сумел поприветствовать "Ярилину плешь" — своею.

Второй волок, в Шеру, тоже помню смутно. Снова замотали да так побили... Что и нагружать не стали — сами тащили. Как спустились по Шере в Клязьму — были предложения меня на вёсла посадить. Садюги. Но — воздержались.

Петенька фыркнул:

— Лоб здоровый, а бестолочь. Учить его, ума-разума вкладывать... время потеряем.

Я, естественно, рвался заявить о своей преданности и верноподданности. А также сообразительности, обучаемости и исполнительности. Вы меня только развяжите... Я, вам, с-с-с... Хоть ползком, хоть зубами... Мда. Такой лодейный поход устрою...!

Так и выкатились мимо отсутствующего пока ЦУПа в Яузу. А там уж недалече: вниз по Яузе, вверх по реченьке и к Боровицкому холму.

* * *

Ведьмина горка. Так её первые вятичи называли. Горка — выше и уже, чем в 21 в. По вершине холма — дерево-земляная крепость, 8 лет как поставлена князем Андреем. Валы здесь могучие: 15 метров шириной, 7 — высотой. Перед ними рвы: 18 — в ширину, 5 — в глубину.

Здесь два оврага были, их для обороны ещё до-угро-финны использовали. Как бы не с середины первого тысячелетия до РХ. Потом вятичи их соединили и углубили. Потом Андрей до ума довёл.

Поверху валов — стены деревянные, брусчатые, Андреем поставленные. Невелики — полкилометра длиной, метров пять высотой.

Перепад высот, от дна рвов до кромки стен — метров 17-18. Фиг влезешь.

Ага. Через семьдесят лет монголы возьмут городок за пять дней. Через двенадцать лет — возьмёт Калауз, князь Глеб Рязанский. Просто — уметь надо.

Мы мимо поселения прошли, в устье Неглинной причалили. Тут "своя" пристань — для своих. Прохожие — вдоль Москва-реки становятся, с другой стороны от города.

Церковку видать: Усекновения главы Иоанна Предтечи у Боровицких ворот, доживёт на этом месте до XIX века. Под ногами щебёнка. В Кучково есть и деревянные улицы, выложенные плахами. Но обе главные улицы от крепости вниз — к Неглинной и к Москворецкой торговой пристани — вымощены щебнем.

* * *

Особо посмотреть не дали: мешок на голову, петлю на шею, побежали. По щебёнке босиком... а потом голыми коленками... Подрясник мой уже давно без подола остался — вот я и проехался. Не видать же ничего!

Сдёрнули мешок, дали по рёбрам, пнули в задницу, огрели по спине, перетянули по лодыжкам...

Вокруг народ стоит, смотрит. Местные. Москвичи. Хохочут. Девушки из скромности платочками закрываются, когда хихикают. Парни ржут в голос и пальцами показывают.

Давай, Ванюша, пошевеливайся. Как и положено рабу свеже-похолопленному.

"Рабство, оно не спросит.

Рабство, оно придёт.

По в кровь разбитым ножкам

Плёточкою пройдёт".

Эпизод мелкий. Тащили, упал, побили. Сдёрнули мешок с головы. А чего ж таиться? — На своей же земле! У себя в дому!

Люди Петеньки устали, рвались к своему жилью. Вот же оно! Пару сотен шагов пройти — дом родной! Кто-то из слуг сдёрнул мешок. Чтобы меньше со мной возиться, чтобы я не падал на каждом шагу. Облегчил себе жизнь. На чуть-чуть. Уже почти дойдя. Поленился. Да и не знали они — кого тянут. Вот и явили мою тыковку свету белому.

"Каждый солдат должен знать свой манёвр". А — конвоир?

"Рояль"? — Само собой. Если б не били всю дорогу, если б не почти у ворот, если б не ноги мои босые, да щебёнка на дороге... Случайность. Которая спасла мне жизнь. Вместе с иными, прежде, в других местах-временах, разных... случайностях случившихся и сделанных.

* * *

Пинки, толчки, удары. Крепостные ворота, улочка... виноват — одна из главных улиц этого городишки. Снова виноват: Москвы. Площадь поселения — 3 га, площадь типовой городской усадьбы — 300-400 кв.м. Минус торжище, улицы, валы... — полста дворов. Для сравнения: в Киеве сейчас — 400 га.

Гонят куда-то вправо. На Боровицком холме ещё со времён дьяковской культуры два центра. Один — на самой оконечности мыса, другой — на самом высоком месте. Там потом Соборная площадь будет. Укрепления у обоих центров общие — овраги. А вот застройка и население — разные. В центре — торговая площадь и вокруг неё дворы купцов да новых вятших. А вот Кучковичи сидят на мысу. Меня туда и тянут.

Ну и грязь! Ну и... дрянь! Под ногами — битые кости.

Остатки настилов этой первой улицы Москвы археологи увидели в середине 1960-х годов, когда копали в районе Патриаршего дворца. В восточной проездной арке, под церковью Двенадцати апостолов, на глубине чуть более 5 метров, открылась мощённая деревом улица, по которой люди ходили и ездили более восьми веков назад. По её правой стороне (если двигаться от Троицких ворот) — жилые дома и хозяйственные постройки москвичей.

Улица метра четыре в ширину. Круглые бревна-лаги, на которые вплотную уложены толстые (10 см) и широкие (10-15 см) плахи. Когда настил поизносится и зарастёт грязью, на него уложат следующий. Поновление уличного мощения — через 20-25 лет.

Часть настила лежит на вымостке из костей — ребра, зубы и расколотые пополам челюсти коров и лошадей. Отмостка из костей — не менее тысячи квадратных метров: от алтарной части церкви Двенадцати апостолов уходит под Звонницу. Пласт костей толщиной 20-25 см, местами до полуметра. В исходном рельефе здесь просматривается впадина, в которой скапливалась вода — потребовалось замостить. Эта древнейшая улица Москвы не меняла свою трассу более трёх столетий, прекратила существование в конце XV века.

Настил... уже пора ремонтировать. А то мне по этой костной отмостке — босыми ногами...

Позже конструкция мостовой усложнится. В конце XVI — середине XVII в. на продольных лагах вплотную друг к другу кладут поперечные бревна, поверх которых набиты доски, уложенные продольно (как и лаги). Лаги из еловых стволов с остатками сучков, диаметр 12-15 см. Доски верхнего настила шириной 13-14 при толщине 6 см. Прибиты к брёвнам железными костылями длиной 12-15 см, загнутыми частично на доску. Длина досок — 1,5-1,6 метра.

Будет в Кремле и накатник — настилы, сооружённые лишь из брёвен. Так мостили в Москве в конце XV и в XVI в. В русских городах этот тип настилов применяли и раньше — во Пскове, например, в XIII-XIV веках.

Ещё один местный способ борьбы с грязью — выстилки из бересты. Так устилают усадебные дворы.

Вообще, в Москве используют разные способы. Настилы из толстых досок на лагах — почти треть. Традиционный, по Великому Новгороду: из полубревенн на трёх линиях лаг — 15%, выстилки из бересты и гать — столько же, чуть больше четверти — накатник.

На мысовой площадке Боровицкого холма (двор Оружейной палаты) есть булыжная мостовая, сер. XII века. Такое мощение в древнерусских городах встречается редко, как правило, говорит об усадьбе человека высокого ранга — князя, именитого боярина.

Моим босым ножкам повезло. Встретились с такой редкостью — усадьба Кучковичей вымощена булыжником. Позже, когда Кучковичей казнят, часть этих камней пойдёт для устройства отмостки вдоль насыпи вала — для удобства передвижения воинов в сырое время года. Однако от сожжения Москвы в 1177 г. Глебом Рязанским (Калаузом) — не спасёт.

* * *

Петенька с Софочкой — цок-цок по камушкам — к высокому крыльцу теремному. Там куча народа стоит, важняк какой-то выпирает одеждой богатой.

— Якун Степанович! Хозяин! Большак!

Там — обнимашки с целовашками, поклоны с привечаниями. А меня куда-то в сторону. Барак, лестница вниз, мордой в стену, путы — долой, и сразу же — головой в яму.

Поруб.

Факеншит...

Ну здравствуй дом родной! Здравствуй мать сыра-земля! Хотя ты здесь... тьфу... суховата.

"Жив парубок моторний,

Мав рокiв тридцять три,

Любив вин дивчиноньку,

I з сиром пироги".

Парень в порубе — парубок? Тогда песня про меня. Осталось дожить до тридцати трёх. Что, по нынешним реалиям — весьма сомнительно. Ну и так, по мелочи. Найти тут себе — "дивчиноньку" и "з сиром пироги".

— Ты, эта, гадить будешь — в левый угол ходи. Тама, эта, яма как бы.

О! Так я не в одиночке?! Какая-то "дивчинонька" сыскалась. Судя по голосу — мужеска полу и преклонных лет. Наверняка — сильно "гарная". А "пироги", очевидно, вот в той яме по левому борту. "З сиром".

* * *

" — Люблю бутерброды с икрой. По-икрите мне посильнее.

— А я люблю с сыром. Мне — по-сирити".

* * *

— Спасибо на добром слове, мил человек. Звать-то тебя как?

— Меня-то? Колысь, Градятой кликали. Давно. Уж лет восемь.

Что-то охнуло, закхекало, зашевелилось, зашелестело в темноте, придвинулся запах давно скисшего, сгнившего. Пахнуло так, что у меня, даже уже принюхавшемуся к подземелью, резануло глаза. Что-то мягкое коснулось шеи...

Ой! А я и не думал! Что после дороги, где постоянно — в путах да вязках, смогу руками двигать! Но автоматизм сработал: жёсткий блок в кость, захват... чего-то... Бросок, фиксация...

Факеншит! В темноте, на ощупь! Где у него голова?! — Нет у него головы! А с другой стороны?

Под руками шевелилось что-то мягкое, липковатое, волосатое, вонючее... Перхало, пытаясь отплеваться, вздохнуть воздуху.

— Ай! Отпусти! Больно! Стражу кликну!

— Ой ли? Успеешь ли?! А вот землицы горсточка. Прямо в грызлице. Ну, что? Чем звать-то будешь?! Дур-рак. Лезешь без спроса. Ладно, живи.

Отпущенный мною Градята отплевывался, отхаркивался. Выразительно подвывая и ругаясь:

— Понаехали тута всякие! Даже и в порубе спокою нету!, — отполз куда-то в темноту.

Я же сделал то, чего был лишён все эти дни — вытянулся. Прямо на этой грязной, неровной, холодной земле. Во весь рост.

Завёл руки за голову, и стал проверять: а весь ли я цел, а всё ли у меня на месте? К моему удивлению — даже кое-что лишнее появилось. Слева под рёбрами болит чего-то. Поджелудочная железа? Ну здрасте! Рано мне ещё. Не по моим годам.

* * *

Точнее — не по годам моего тела.

О! А вдруг у него, у тела моего, это врождённое? Типа — наследственное. Или — следы тяжёлого детства, случившегося до моего вселения?

Интересно, а что делают попандопулы, когда вляпываются в тела инвалидов? Пара-попандопулизм... как-то не встречалось. Мы ж такие! Мы ж все исключительно здоровые. Как олимпийцы. Не в смысле движения — там тоже больные, а в смысле — боги Древней Греции. Хотя те тоже мучились. Гефест, к примеру, хромой, у Геры — фригидность, а Зевс вообще — головой рожал.

Вот, представьте, вляпались вы в тело с ярко выраженной метатесиофобией. И как тогда прогрессом заниматься? Чуть-что новенькое — сразу в обморок. "Заболевание несовместимое с жизнью". В смысле — с жизнью инноватора-прогрессора.

Или, к примеру, наследственная триметиламинурия. Это когда в организме накапливается триметиламин, который, выделяясь вместе с потом, создаёт характерный запах — пахнет тухлой рыбой, тухлыми яйцами, мусором или мочой. Аж глаза режет. Тут в обмороке — все окружающие. И как из такого тела ощастливливать всё человечество? — Только по переписке. С предварительным проветриванием и прополаскиванием каждого "ценного прогрессивного указания".

* * *

Резкий подъём перекатом... о-ох... позволили выявить у себя ещё и рёбра. В двух местах. Не считая свеже-ободранных коленей. После чего сел у стеночки в позу лотоса, представил себе бесконечное тёмное полотно — а чего его представлять? И так темно как у... мда. И стал доводить себя до душевного равновесия путём телесного закипания. В смысле: поднимая температуру тела до выступления пота. Да я ж рассказывал!

— Эй, а ты хто?

Факеншит! Кажется, я смогу закипеть и без физзарядки! Придурок! Человека на краю нирванной нельзя пугать — свалюся в тую ванную.

— Иван.

— Ага. Ну. А хто?!

Нет. Не дадут. Медитирование с пропотением и выпадением в транс — отменяются.

— Гонец. Князя Андрея.

— Хи-хи-хи... А я — строитель. Князя Андрея.

Во блин! А я думал по запаху — тот чудак, который в русской классике пирогами с тухлой зайчатиной торговал. А, да — того же потом большим начальником назначили. Хотя тоже — должны были посадить.

— И что ж ты такое Андрею построил, что тебя в поруб сунули?

— А ты не замай! Ты не знашь — так молчи!

Градята возмущенно запыхтел. Но желание потолковать со свежим человеком оказалось сильнее кратковременной обиды:

— Я ему вот эту крепость поставил. Понял?! Сам! Вот этими руками!

— Что, сам-один?! Всю крепость?!

— А? Не. Ну. Я, это, крепостником был. Городничим.

Кем-кем?! А я-то думал, что крепостники и городничие — совсем другие. Первые должны быть садистами, вторые — взяточниками. Хотя дядя вполне может быть и тем, и другим. Или — несколько некорректно термины применяет.

— Не городничим, а городником.

Не — огородником, не — городошником, не — городителем... Я уже так хорошо знаю здешний русский язык, что даже осмеливаюсь поправлять туземцев.

— А, один хрен.

— Богато, поди жил?

— А то! Что по "Правде" — Андрей всё дал. Да ещё серебра втрое. За спешность да за дожди.

* * *

Статья 96 "Русской Правды" задаёт нормы оплаты строителям городов:

"А се закладаюче городъ. А се уроци городнику: закладаюче городню, куну взяти, а кончавше ногата; а за кормъ, и за вологу, и за мяса, и за рыбы 7 кунъ на нед?лю, 7 хл?бовъ, 7 уборковъ пшена, 7 луконъ овса на 4 кони; имати же ему, донел? городъ срубять; а солоду одину дадять 10 луконъ".

Вот за каждую "городню" — звено крепостной стены, Андрей и платил серебром втрое. Компенсируя, тем самым, сокращение понедельной оплаты из-за спешки. И стимулируя работать в дождь: крепость поставлена "не в сезон": конец осени — начало зимы.

* * *

— А сюда за что?

— Дык... эта... Петьке морду спьяну подровнял. Пердиле Степановичу. Ой! Звиняте! Обуяный бесом винопития поднял руку свою предерзостную на светлый облик нашего пресветлого, пречистого и блаженнейшего Петра, дай ему господи, долгие лета, Степановича!

Последняя фраза была произнесена громко, почти криком, куда-то вверх. Там что-то скрипнуло, стукнуло и зашуршало. После паузы снова раздался голос моего визави. Почти шёпот:

— Ушли. Придурки. Ироды-каины. Ползи ко мне. Вдоль стеночки ползи. Покалякаем.

Сползаться с собеседником... прежде доводилось. После ударных доз алкоголя. А вот "на сухую"... Сколь же многому научила меня "Святая Русь"! И продолжает.

Чисто для коллег, мало ли что, вдруг кому так же ползать придётся: важно в конце подползания не наступить на оппонента. Не надо втаптывать его в грязь. Он же, вместо связного оппонирования и дискутирования — просто бессвязно материться начинает! Оно-то и в моё время не все понимают... И здесь с первого раза — не удалось.

Градята повизжал, я поизвинялся. Нудно и долго. Но мы в порубе — спешить некуда. И деваться нам друг от друга... и от его "триметиламинурии"...

Хорошо Жванецкому советы давать: "Не нравится запах? Отойди, не стой!". А если я — уже? В смысле — не стою, а сижу? В обоих смыслах этого слова. — Тогда — "дышите ротом"?

Подышал. Потом пошёл задушевный разговор. Он рассказывал про баб, и как хорошо у него с ними получалось лет десять назад, а я дышал ртом и интересовался подробностями нынешней кормёжки и прежней фортификации.

* * *

Боголюбский построил здесь, на холме в устье Неглинной, деревянную крепость. Она объединила существовавшее старое мысовое укрепление и огороженное предградие — разделявший их ров был засыпан. Для укрепления поречных косогоров Неглинной были применены "крюковые конструкции". На поперечных покладках с крюками на концах были уложены дубовые бревна. Крюк держал бревно и не позволял ему смещаться под напором грунта.

Сходно, на еловых "курицах" — ставят крыши на русских избах. Похожий конструктивный элемент в основе разновидности русских прялок-"корневух".

На крюковых конструкциях строительство стен можно было вести по прямой, не считаясь с микрорельефом, чувствительным для рубки стен из венцов. Сама стена крепости середины XII века представляла собой разгороженные продольными и поперечными стенами клети-"городни" (их найдут при рытье котлована Дворца Съездов).

Эта крепость именуется в источниках еще не "кремлем", а "кремником"; слово "кремль" впервые встречается в Тверской летописи под 1315 г.

Позже, при Иване Третьем, Алоизио да Карезано, строивший западную сторону новых, кирпичных уже, стен, снова, ещё дальше, вынесенных к Неглинной, перебросил арочные перемычки вдоль обрывистого берега, которые сравняли неровности почвы и лишь затем стал возводить стены. Он спрямил стены этого фасада, вывел их на одинаковую высоту, а длинные прясла "облокотил" на прямоугольные башни.

* * *

Уже устраиваясь у стены и отходя ко сну, вспомнил вдруг рассказ одного советского классика-фантаста.

Сюжет начинается с того, что здоровый мужик из разинских атаманов попадает в подземелья Московского Кремля. Где его и мордуют. Потом палачи делают перерыв и кидают атамана в камеру. А там дедок какой-то, уже совсем не самоходный. У казака было редкое имя — Алмаз. А дедок...

— Слышь, Градята, ты часом не инопланетянин?

— Чего?!

— Ничего, проехали.

— Куды?!

В той истории казак на себе таскал энелошника по подземельям Кремля. Потому как космо-пришелец, попав в руки московским катам — ходить уже не мог. Но видел в темноте. И сквозь стены. И видел он...

— Туды. Где тут у вас потайной ход наружу?

А в ответ...

В полной темноте наступила полная тишина.

Ещё не абзац, но уже близко: собеседник перестал дышать. А также — пыхтеть, шелестеть и чесаться.

Помер? — Грустно будет, поговорить не с кем.

Нет, живой. Ползёт. Факеншит! Да что ж ты так пахнешь?! Триметиламинурист. Только не наследственный, а благо-приобретённый. Точнее: порубо-...

— Откеля прознав?

— Откеля-откеля... оттеля.

* * *

Всякая нормальная крепость должна иметь системы подземных коммуникаций. Слуховые галереи выносятся в предполье для обнаружения вражеских подкопов. Дальше — минная война. По сапёрному: "тихой сапой". Порох — не обязателен. Кажется, древние вавилоняне поймали как-то своих противников: прокопались в их туннель и запалили там битум. Газовая атака. Большая часть отборного атакующего отряда так и осталась в туннеле. Традиции сохранились в регионе, активно применяются в 21 в. в секторе Газа и пригородах Дамаска.

Мы не на Востоке, а в Москве. Но здесь тоже копают. Внезапное острое желание Ивана Грозного — "вот прям сразу!" — жениться на королеве Елизавете было выражено среди ночи английскому послу, приведённому в царские покои в Кремле по подземному ходу.

Я уже говорил, что в человеческих поселениях единожды принятые решения по размещению чего-нибудь где-нибудь — часто воспроизводятся веками. Проходят войны, пожары, смены формаций и государств, но топология воспроизводится раз за разом.

"И до нас люди жили. Нас — не глупее".

И на месте мелочной лавки Рабиновича конца позапрошлого века стоит трёхэтажный универмаг пана Гетьмана, а на месте кузницы "шановного" Федорченко побывала и "Сельхозтехника", и механический завод "Мак, Дак энд Гузь".

Через двести лет после Боголюбского, Иван Калита поставит новую дубовую крепость. Более чем втрое удлинив линию стен. Менее чем через тридцать лет после Калиты — Дмитрий Донской построит "белокаменную". Почти полностью соответствующую Кремлю 21 в. по площади. На месте Спасской башни находились Фроловские ворота, на которых, во время осады Москвы Тохтамышем, дрался и ругался знаменитый Адам-суконник.

Ещё через столетие Иван III построит последний, кирпичный Кремль в 2.5 км длиной.

Вот этот "уголок" — стрелка Москва-реки и Неглинной — самый старый. Решения первых строителей, вернее всего, в этом месте воспроизводились последующими. В России строения очень интенсивно горят или ветшают — восстановление случается куда чаще, чем — "... до основанья. А затем...". — А зачем?

Арсенальная, Тайницкая, Боровицкая, Водовзводная... да с какой из башен Кремля не связаны слухи о подземном ходе?!

* * *

— Или даром меня люди "Зверем Лютым" зовут? Ежели сути не знать, то всякая "лютость" — в глупость превращается. Колись, Градята. Где ходы копали? Из Боровицкой — к Неглинной, а из Тайницкой — к Москва-реке?

Тут мы малость поспорили. Тайницкой башни в Кремле ещё нет. На том месте стоят Чешские ворота. Почему "Чешские" — не знаю. Но башня над ними есть. Впрочем, обилие башен с воротами — постоянное свойство Московского Кремля. Отражение склонности к активной обороне, к проведению вылазок.

Градята то шипел, то плевался. Пытался уличить меня в невежестве в части крепосте-строительства. А чего уличать? — Я и так про свой дилетантизм в этой области знаю. Но у меня есть Фриц, мы с ним общались много. Опять же — опыт кое-каких построек на Стрелке.

— На какой такой стрелке?! Дурень! У Неглинной вся стрелка мокрая! Тама ничего построить нельзя!

— Сам дурак! У меня своя Стрелка — Окская! Где я, как Воевода Всеволжский, что хочу — то и ворочу.

— Э... дык... Врёшь! Сказывал — гонец! А ныне хвастаешь — воевода, де!

— А что, одно другому — помеха?! Князь Андрей воеводой поставил — воевода. Князь Андрей упросил по делам его сбегать — гонец. Что непонятного? Ты лучше обскажи — куда тот ход выходит.

Всё-таки он несколько свихнулся. Восемь лет заточения сильно изменили психику бывшего городничего мастера. Он — то шептал, и брызги слюней летели в моё ухо, то — начинал орать. И брызги летели мне в лицо. Пытался пихаться. И получил... больно. Наругался сильно и уполз в свой угол. Возвратился и попытался меня... подкузьмить. За что получил... по сусалам. Долго вонял. В прямом и переносном смысле. Снова плакал, ругался, плевался и ползал. По горячке заполз в левый угол. Ну, где отхожее место. И долго там ковырялся, матерился и плакал. Расцвечивая моё порубное пребывание — разными... "запахами и звуками". Которые доходили до меня — "стайкою наискосок".

Факеншит! Как я теперь понимаю давнего знакомца-рецидивиста из первой жизни, который в ходе третьей "ходки" скандально требовал себе одиночку!

Наконец — угомонился. Засопел размерено. Уснул?

Описание хода к Москва-реке из Тайницкой башни... виноват: от Чешских ворот — я уловил. Про Боровицкую он рассказать так и не захотел. Ничего — завтра расколется. А вот на кой чёрт мне это надо? Общей системы подземных ходов в Кремле ещё нет. Даже если удастся выбраться из этого поруба — добраться до башен... нет, не получится.

Бесполезные знания. Типа: повышение общей эрудиции и расширение кругозора.

Умру — умным. Это как считать? Хорошо или плохо?

Глава 412

Засыпать в полной темноте, в одном помещении с взбешённым психом... Тревожно. Но оружия у нас, приспособ каких — нету. Разве что он из ямы полную рубаху "сира" наберёт и мне спящему в рот... И я — задохнусь. Или — нет. Фифти-фифти. Бог даст — проснусь живым.

Бог — дал.

Среди ночи был, вроде бы, какой-то вскрик, какое-то елозание. От чего я проснулся. Полежал, послушал. Продолжения — нет, шевеления — нет, вонь — как и была. И я снова заснул.

Просыпаться было... больно. Всё-таки, мать-сыра земля совсем не... С Манефой, к примеру, теплой, мягкой... А уж с Гапы-то моей слазить...! А тут — всё болит. Всего — знобит. Вокруг — темно.

Ску-у-у-чно!

— Эй, Градята! С добрым утром!

Наверное — утро. Раз я проснулся. Чего он молчит? Сон приснился увлекательный? По тем рассказам о его похождениях в женской среде, которыми он меня вчера развлекал? Ещё бы: он же мастер был, городничий. Э... городник. Пришлый, при деньгах. Москвички на него — как на мёд. Есть что вспомнить.

А пойду-ка я, разбужу соседа. Так это, по-пионерски. Поползу.

Ползу-ползу. Тихонько-тихонько. Да где ж он тут? А, вот пятка. А мы её чуть-чуть пальчиком. А оно не отзывается. Ему что, две бабы за раз приснились — оторваться не может? А чуть выше по щиколотке...

Щиколотка была холодная. Это не сразу до меня дошло. Я бросил свои пионерские игры и быстренько перебрался к голове. Дыхания — нет, пульс — отсутствует, вонь... да, вонь ослабела. Тело — холодное.

М-мать... Факеншит уелбантуренный! С-с-с... Спокойно.

Ну-с, Ванюша, с обновкой тебя — с покойничком-нежданчиком.

Отполз на своё место, подумал.

Стражу звать? — До ляды — только в прыжке. Да и зачем? К чему истерить и суетничать? Есть ли в жизни человеческой что-либо, более естественное, чем смерть? Как стороны одной монеты: всякий орёл всегда имеет свою решку.

Градята говорил, что раз в день приносят корм — подожду.

Я снова уселся в растительно-цветочную позу. И впал в таковое же состояние.

Градята, оставленный доделывать крепость после отъезда князя Андрея из Москвы в Вышгород в самом начале 1157 года, просидел в порубе 8 лет. Заморить его не хотели. Просто из жадности — а вдруг потребуется? А выпускать... Помимо ссоры с хозяевами, он являлся носителем военных тайн. Рассказы Фрица о постоянных конфликтах между масонами и европейскими владетелями, часто оборачивающиеся подобными пожизненными заключениями, что и было одной из причин формирования этого братства, рассказы, казавшиеся мне маразмом диких европейцев — приобрели русскую реальность.

И тут — я. Не то, чтобы я его сильно пинал — на такое сил не было. Но он уже просто забыл — что такое общение с новыми людьми. Человек может умереть от информационного или сенсорного голодания. Или — от избыточности. Моё появление, манера говорить и вести себя, живое, активное напоминание об оставленном мире — взволновали Градяту, вызвали стресс. И сердце его не выдержало.

Усвоенная мною прежде истина: "Попадец — всем... абзец" — приобрела ещё один оттенок.

Прошло... сколько-то прошло. Наверное — много часов. Я уже "насношал ёжиков" до тошноты, обнаружил, с тоски, у себя третий глаз и как раз прикидывал — как бы его настроить на инфракрасный диапазон, как наверху заскрипело и грохнуло. Люк откинулся, оттуда начало опускаться на верёвке деревянное ведро.

— Эй, вы тама. Жорево принимайте. Миска одна — не подеритесь. Гы-гы-гы...

Прежде всего — пайка. Два куска хлеба, миска с кашей и кувшин с квасом.

— Жрите давайте. По-быстрому. И ложьте взад. Нам тута валандаться неколи.

Я отсел с едой к стенке и громко уточнил. В сторону невидимого стражника в дырке в потолке:

— А придётся. Сосед мой, Градята, нынче ночью богу душу отдал. Слезай, дядя, покойничка вынимать будешь.

Пауза, поток междометий, упоминания родительниц и прародительниц, различных отглагольных мероприятий с использованием мужских и женских половых органов. В том числе — и с возвратными формами. Не только: "я — тебя", но и "я — себя". Как в вариациях "Конька-горбунка":

"Средний был гермафродит:

Сам — и трахнет, и родит".

Грамматически интересно звучало смешение в одной фразе совершённых, продолженных, инфинитивных и пока лишь обещаемых... действий.

Вот же: филфака в Москве ещё нет, а филологи с факерами — уже есть.

В поруб всунули факел, от тусклого света которого мои, отвыкшие уже глаза начали слезиться. За коптящим факелом смутно просматривалась бородатая морда с выпученными глазами. Потом её сменила другая такая же.

Братья-близнецы? — Нет, просто общее дело во славу родины делает людей похожими. Особенно, когда это дело — тюрьма, а родина — Москва. В смысле: подворье бояр Кучковичей.

Морды принадлежали дуракам: опущенный вниз факел даёт пламя по рукояти — чуть бороду не сожгли. Увы, дурость стражи имела свои пределы: я уж размечтался, что они всё тут бросят и побегут начальству докладывать. А я, тем временем, по верёвочке... оп-оп и... Не свезло — ведёрко с верёвкой подняли, люк закрыли. И пришлось мне поглощать наш, с покойным Градятой, завтрак, обед и ужин, в полной темноте и в антисанитарных условиях — ложек, вилок и ножей не подали. Даже руки помыть — не предложили.

Предки, факеншит. Совершенно дикие, неопрятные люди.

Только я подумал об уместности чашечки кофе и сигары на десерт, как десерт пришёл сам: человек 6 ввалились в поруб по принесённой лесенке и стали тыкать в меня острым и железным. Задавая идиотские вопросы:

— Ты почто невинную душу загубил?!

Мои попытки указать на логическое противоречие:

— Так вы невинные души в порубе держите?!

Не привели к конструктивной дискуссии. Наоборот — к усиленному вентилированию помещения режущим и колющим.

Я, конечно, парнишечка боевой. Но — не ниндзя. И — не камикадзе. В одной руке — миска деревянная, в другой — кувшин глиняный. Для обоерукого боя — вполне. "Правильный" айкидот, в смысле: мастер по айкидо, способен обездвижить противника любым подручным предметом. Но против шести здоровых мужиков в замкнутом пространстве...

Вот был бы я прирождённый триметиламинурист высокой концентрации — дунул бы на них. Чем-нибудь... Из откуда-нибудь... Они бы нюхнули и умерли. В муках, удушье и отвращении.

А так пришлось забиться в уголок и кричать истошно:

— Дяденьки! Не виноватый я! Он сам подох!

"Дяденьки" покрутили труп, явных следов насильственной смерти не нашли, и перестали обращать на меня внимания.

Я уж было... типа — они с ним возятся, а я по лесенке... Но там, наверху — оставалось ещё несколько дяденек. Судя по голосам — трое-пятеро.

Столько народу одолеть деревянной миской... Даже с глиняным кувшинчиком... Не, не рискну.

Напоследок они забрали у меня посуду и удалились.

Какие они... жадные! Хоть бы лесенку оставили.

Ж-жадюги!

Шутки-шутками, но ситуация у меня... выходов не просматривается. Понятно, что Андрей будет меня искать. Точнее — он будет искать свою экс. Ну, и меня за компанию. Феодор очухается, проморгается и тоже будет искать. Аналогично: Софью и чудака, который к ней подлез в Ростове. Как быстро они найдут? Недели? Месяц? Кто первым? И каково будут решение "кладоискателя" в отношении меня? А ведь есть ещё местные "кладохранители". Которые тоже чего-то могут решить.

Человек умирает не мгновенно. Но — быстро. Уж я-то теперь, после вляпа в "Святую Русь", очень хорошо это знаю.

Первыми прорезались "кладохранители". Вдруг распахнулась ляда и всунувшаяся слегка припалённая борода рявкнула:

— Ну, ты! Хрен лысый. Лезь сюды. Твою... Лестницу прими. Мать...

Я всегда был большим поклонником хорошего литературного русского языка. Помнится, как-то подходит ко мне, в одной из бывших советских столиц, нищий. И — излагает. Личные обстоятельства и вытекающие из этого следствия. Конструкции фраз, словарный запас, интонационное богатство... я прослезился! Высыпал из кошелька всё, что там звякало, и по-русски, широкой, нескудеющей дланью...

Так, эту историю — в другой раз. Пока у меня глаза слезятся от света факелов. После сплошной темноты поруба — просто больно....

Немолодой мужичина, прилично одетый, тяжко сидел в углу застенка, прикрыв глаза и полуотвалившись на стенку. Видать, хорошо вчера набрался: перегар пробивает даже запахи пытошной.

Тяжело человеку. Чуть было не посочувствовал. Хотел уж. Как и положено по вежеству, осведомиться о здоровье, как спали-почивали, здоров ли твой скот... а баба...? Но он приоткрыл глаз и лениво махнул рукой.

— Привели? Ну и славно. А посадите-ка злодея в дыбу.

* * *

Дыба...

"как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!

Как много в нем отозвалось!".

Увы, и тут мы не знаем своих корней.

В "Святой Руси" дыба — совсем не то, что вы подумали. На нашу дыбу — не подвешивают, в неё — сажают. Через полвека в договоре со шведами будет указано:

"если русин окажется виновным, то в дыбу его не сажать, а отдать на поруки; если же поруки не будет, то посадить его в железо".

По сути — колодки деревянные. Средство фиксации изучаемой особи в неудобной форме. В "неудобной" — для исследуемого экземпляра. Также: лёгкое наказание за мелкие правонарушения. Анти-хулиганское устройство:

"кто силою в судебню влезет или придверника ударит, то посадите его в дыбу".

Это когда сказано: "Прошу публику очистить зал заседания суда", а "публика" — не понимает.

Основной смысл применения: исполнение наказания. Для допроса — чисто вспомогательно. "Чтобы не бегало". Что и отличает исконно-посконную конструкцию от более поздних реализаций-синонимов.

Второй известный тип дыбы — европейское "ложе".

Исследуемый образец укладывают на ложе, связанные за кисти над головой руки, привязывают к вороту. Лодыжки — к другому. И крутят. Как ни странно — в разные стороны.

"При вращении валиков верёвки тянулись в противоположных направлениях, растягивая тело и разрывая суставы пытаемого. В момент послабления верёвок пытаемый также испытывал ужасную боль, как и в момент их натяжения. Иногда дыба снабжалась специальными валиками, утыканными шипами, раздиравшими жертву при протягивании".

Здесь персонал активно трудится: вяжет, крутит, тянет, спрашивает, уточняет и предлагает. Люди, прямо по Писанию — "в поте лица своего", добывают "хлеб свой насущный". В смысле: информацию. Из обрабатываемого тела.

Наш общеизвестный вариант с подвесом — изобретение более поздних времён, Московской Руси.

Бывали и у нас гениальные люди! Уникальную конструкцию сообразили! Два столба с перекладиной.

"А устроены для всяких воров, пытки: сымут с вора рубашку и руки его назади завяжут, подле кисти, верёвкою, обшита та верёвка войлоком, и подымут его к верху, учинено место что и виселица, а ноги его свяжут ремнём; и один человек палач вступит ему в ноги на ремень своею ногою, и тем его отягивает, и у того вора руки станут прямо против головы его, а из суставов выдут вон; и потом сзади палач начнёт бити по спине кнутом изредка, в час боевой ударов бывает тридцать или сорок; и как ударит по которому месту по спине, и на спине станет так, слово в слово, будто болшой ремень вырезан ножом мало не до костей. (...) Будет с первых пыток не винятся, и их спустя неделю времяни пытают вдругорядь и в-третьие, и жгут огнём, свяжут руки и ноги, и вложат меж рук и меж ног бревно, и подымут на огнь, а иным розжёгши железные клещи накрасно ломают ребра (...) Женскому полу бывают пытки против того же, что и мужскому полу, окромя того что рёбра ломают".

Классическая русская дыба ("виска") — вид пытки, реализовывавшей принцип постепенного вытягивания суставов под действием силы тяжести. В отличие от испанской дыбы, где заключенного поднимали к потолку и бросали вниз, усиливая травму суставов возникающей при резкой остановке перегрузкой, отечественная виска работала проще: человек просто висел на заведенных назад руках.

В России тоже бросали подвешенного на дыбе, но это иная пытка — в протоколе допроса фиксировалась под милым названием "встряска".

Висение на дыбе могло быть довольно продолжительным: Егор Столетов, пытанный на виске во времена Анны Иоанновны, висел в ходе одного допроса до 1 3/4 часа. Архимандрит Александро-Свирского монастыря Александр в 1720 г. в ходе первого допроса провисел на дыбе 28 минут после чего потерял сознание; во время второго допроса он пробыл на "виске" 23 минуты и опять потерял сознание.

"Московская дыба" — очень экономичное, мало-энергоёмкое, спокойное мероприятие. "Сама, сама". Человек просто висит. И терпит. Сам — себя. Своим собственным телом причиняет боль и выворачивает суставы. А персонал тихо курит в сторонке. Или — квасок попивает. "Солдат спит — служба идёт". Главное не забыть о пытуемом вообще. Обеспамятел? — Опустить, ведро воды на голову. Очухался? — Поднять. И — спи-отдыхай.

Однако попадались на Руси и особо упорные особи. Или время поджимало. Тогда и палачам приходилось принимать активное участие.

"Подвешенного на дыбе могли периодически стегать кнутом. Количество ударов зависело от возраста и состояния здоровья допрашиваемого. Мужчина средних лет дворянского звания получал обычно не более двух десятков ударов кнутом в ходе одного допроса. В отечественной пыточной истории остались примеры феноменальной человеческой выносливости: Василий Лось в ходе трех допросов в 1627 г. получил 100 ударов кнутом, 10 "встрясок" и три порки раскаленными вениками. Признательные показания он дал только на четвертой пытке".

Как мило после таких описаний выглядят призывы "ревнителей русской старины" к возвращению "к корням нации"! Так и хочется спросить:

— А Вы сколько провисеть сможете? А "встрясок" сколько? Васю Лося переплюнуть не пробовали?

Или "патриоты" уверены, что уж они-то будут с другой стороны? Где — держат? "Держат" — концы верёвок, рукояти кнута, калёных клещей, горящих веников...

* * *

Я прежде особо об этих подробностях и разночтениях не задумывался, а Ноготок просто принял как ещё одну новизну в общем потоке моих советов в насущном деле прогрессизма палачизма. У меня-то в Пердуновке, а теперь ещё и на Стрелке, нормальная дыба построена. Крепкая, "Московская с расширениями". То-то эта установка так заинтересовала вдову Юрия Долгорукого, когда она у меня в Пердуновке гостила! Сразу полезла опробовать... Женщины... они такие любопытные! Я же просто не знал, что здесь такого нет!

Теперь-то понятно, почему про мои застенки люди только шёпотом рассказывают. А из учеников Ноготка, половина в первый же день — визгом визжит и по ночам писается. Он же каждого новенького — подвешивает. Чтобы тот сам прочувствовал и понимал. Ничего необратимого: нормальный человек без ожирения — минут 5-10 провисит. Но ощущения... запоминаются.

По счастью, мне не предложили "московские ворота" или "европейскую мебель", а просто, сорвав одежду и, малость, попинав, сунули в колоду. Две тесины с дырками. В выемки нижней вкладывают ноги, руки, голову. И сверху всё это накрывают второй.

Вы себе эту позу представляете? Когда все пять дырок — на одной линии. Как нужно раскорячиться, как зажимает в дырках косо вставленные лодыжки...

Похоже на Менору. Только не семи-, а пяти-, не из золота, а из живого человека, не иудейский, а наш, отечественный.

Тебя раскорячивают, зажимают и ты терпишь. Столь долго, сколь начальство пожелает. А за возражения — бьют по шапке. Ну, или по чему попало. Очень, знаете ли, исконно-посконно.

На торце — запорный клин вставили. Чтобы я не раздвинул эти здоровенные тесины. Щиколотки, кисти рук и шею замотали пеньковой верёвкой, чтобы назад не выскочили. Поза, я вам скажу... когда лобешник торчит на уровне пяток... что ж я раньше-то акробатикой с гимнастикой не занимался?!... и голой задницей — на голую землю... причём это — единственная точка опоры. Да фиг с ней, с задницей! Но "божьим даром" по холодной земле... Самое ж чувствительное место! То-то павианы его и рвут у леопардов.

Тут что-то зашелестело у меня за спиной, свистнуло и...

— А-а-а!

Ё-ё-ё... х-х-х...

"и потом сзади палач начнёт бити по спине кнутом изредка... и как ударит по которому месту по спине, и на спине станет так, слово в слово, будто болшой ремень вырезан ножом мало не до костей".

Мать... Итить... И слезу вышибло...

У меня уже есть здешний опыт. Но Савушка в Киеве вот так — не делал. Он много чего делал. Но — точнее, аккуратнее, палочкой тыкал. То, что я от его тычков волком выл и света белого не видел.... Причём — не фигурально.

А вот так.... Я уже видел такое. Ноготок у меня по этим делам — мастер. Но одно дело — смотреть со стороны... А когда так по твоей спине... и там сразу потекла кровь... А от неожиданности, от моего бессмысленного рывка из-под кнута, я чуть не порвал себе связки на руках и ногах. Кожу — точно. Чуть шею не свернул. Хорошо — смягчила пеньковая верёвка на шее.

Мда... нашёл чему порадоваться.

— Ну, рассказывай.

Из меня выбило дыхание. Вздохнуть я не мог, только судорожно заглатывал воздух. Откуда-то мгновенно взявшиеся сопли забили носоглотку. А из выпученных до предела от боли глаз — текли слёзы.

— Упорствуешь, значит? Запираешься? Добавь ему ещё разок.

Снова где-то сзади послышалось шелестение разворачивающегося кнута.

Ничто на Руси так не способствует развитию разговорного жанра, как свист приближающейся плети.

— Стойте!!! Не надо! Я всё скажу!

— Ну вот. А то время с тобой переводить. Сказывай.

Я не видел своих мучителей. Перед лицом, сантиметрах в двадцати, была полоска замусоренной земли. Если выкатить глаза на лоб, изо всех сил посмотреть вверх, то виден нижний венец деревянной стенки этого застенка, по которому ползал паучок. На стене, где-то в стороне, улавливаемые лишь краешком глаза, лениво двигались нечёткие тени каких-то людей.

Ярыжки, каты, стражники... Эти забьют просто по инструкции. Велено бить "для разговора" пока не начнёт сказывать правду — будут.

Какую "правду" они от меня ждут?! Не попал с ответом в "окно ожидания" — получил по спине.

И "на спине станет так... будто болшой ремень вырезан ножом мало не до костей".

Нужно им что-то такое... такую "правду"... чтобы их проняло, чтобы судьба моя перешла на тот уровень, где "инструкции пишут" — где решения принимают. А эти... велено дать "десяток горячих" — дадут. Им важнее процесс, а не результат.

"А там — хоть трава не расти" — русская народная...

В мозгах метался ужас, ожидание нового удара кнутом, предчувствие этого... огненного вала боли. Ещё: болела спина в месте удара, боль постепенно тупела, уменьшаясь по остроте и расширяясь по площади. Ныли руки, ноги, голова, шея. Остро пульсировало в затылке и разламывало холку. Текли слёзы и никак, в такой-то позе, не удавалось нормально вздохнуть. Хоть бы этого затхлого, вонючего воздуха.

— Я — Воевода Всеволжский. Иван, сын Акимов, по прозванию Рябина. Славного сотника храбрых смоленских стрельцов — отпрыск.

Ох, и давненько же я не вспоминал Аким Яныча. А вот как припёрло — сразу всплыло.

— Послан князем Андреем Юрьевичем из Боголюбово в Ростов Великий. Дабы привезти жену его бывшую, инокиню Софью, для разговора о делах семейных.

— Ха. Брешешь, сукин кот. Дай-ка ему ещё раза. Погодь.

Снова начал шуршать разворачивающийся в руках палача кнут, но движение было остановлено. Сзади послышался какой-то шёпот, какие-то междометия:

— Чего — вот так и сказал...? Промеж себя болтали...? А Градята чего...? А давай сюда... Как — сдох?! Чего, правда чёль? Вот же ж беда кака... Стока лет кормили, а как нужда в ём... А шею новопреставившегося смотрели? А ротельник? Да уж... вона чего... Да и хрен с ним... Лады, пущай так покамест побудет. Добавить? А, это... не, пусть так.

Похоже, нас с Градятой слушали. Разговор у нас был громкий, сокамерник мой увлёкся, я навыка улавливать скрытое движение сторожей по подземным коридорам — ещё не имею. Теперь этот подслушиватель сообщил начальству об использованном мною в беседе титуле. Вчерашний трёп и хвастовство, исполненные без внешнего принуждения, подтвердили сегодняшние искренние признательные показания под кнутом.

"Наши мёртвые нас не оставят в беде".

Глупый спор с покойником спас спину живому. Мне.

Сзади раздались шаги, скрипнула дверь. Начальство ушло. Это стало сразу ясно по поведению оставшихся: кто-то пересел, кто-то с кем-то перекинулся парой фраз, стукнул ковш об край бочки с водой в углу.

Из меня вытекала кровь — я чувствовал струйки по спине, затекли зажатые в колоде руки и ноги. Вдруг начало сводить шею. Какой-то камушек колол промежность, насекомое, наверное — тот самый паучок, лазил по моей голой лысине... Как-то сдвинуться, почесаться — невозможно. Да и сил нет: слишком много эмоций доставил мне первый удар. Неожиданный. Слишком много адреналина выбросили мои надпочечники в кровь.

Хорошая реакция здорового организма на опасность. Быстро и много. Но — в никуда. Разрядки нет, стресс остался, мышечной активностью не гасится. Всё тело измотано. До дряблости мускулов и звона в зубах. Как после тяжёлого боя. Самого с самим.

Ничего не происходило.

Только нарастало.

Ощущения неудобства в разных местах становились всё сильнее, разнообразнее и многочисленнее, превращались в боль.

Постепенно.

Долго.

Хотя я, наверное, объективно неправ — просто время в таком положении тянется медленно.

Наконец, послышались шаги людей, персонал застенка дисциплинировано разобрался по стеночкам, дверь скрипнула:

— Этот, что ли? Брешет. Дурни. Бредень бредни бредит, а вы языком щёлкаете. Вон пошли.

Обслуга торопливо вымелась из подземелья. Я слышал дыхание и движение нескольких человек за моей спиной. Один, судя по шелесту подола — женщина. Она вздохнула и уселась в сторонке.

— Не тяни, братец. Пироги стынут.

Софья — её голос. А вот голос мужчины мне незнаком. Якун Степанович? И кто это там кнутом шуршит?! Не надо! Не надо с этой штукой играть! Положите на место! Как вас там...!

— Так ты, сказываешь, Воевода Всеволжский? Так ли?

— Да ну. Видать же — брешет! Как сивый мерин.

И этот голос мне знаком — Петенька. Сволота! Это он кнут жмакает!

— Я — Иван, Акимов сын, Воевода Всеволжский, по прозванию "Лютый Зверь"...

— Да брешет же!

Опять Петенька. Орёт нервно. Оправдывается, что сразу такой подробности не выяснил?

— Замолчь. И что ж ты, воевода, тута делаешь?

Ну ты, Якун, и спросил!

— В застенке твоём, Иоаким Степанович, в дыбе сижу.

За спиной что-то тихо и бурно начали обсуждать. Петенька снова возвысил голос:

— А я знал?! А он-то не сказал!

И щёлкнул. Кнутом по голенищу сапога?! Он, факеншит, просто так, просто с раздражения, с глупости своей сейчас ка-ак...!

Усталый вопрос Софьи:

— А какая теперь разница?

Она подошла сзади, провела пальцем по краю кровоточащей раны на спине, по напряжённо дрожащим трицепсам сведённых судорогой моих, зажатых в колоде, рук. Удивилась:

— Нут-ка посвети. Точно — будто серебро под кожей мерцает.

Поковыряла ногтем, сковырнула прыщик, подумала. Выпрямилась и решительно вынесла вердикт:

— Вынуть, отмыть, подлечить, покормить. Воли не давать. А там — подумаем.

Последующие несколько минут были самые мучительные. От ожидания возможной свободы. От надежды. Вот-вот, сейчас... хотя бы распрямиться, хотя бы руки-ноги вытянуть... Меня сводило всего. До потемнения в глазах. А они о чём-то препирались между собой. Потом позвали обслуживающий персонал, потом давали им команды.

Умом я ожидал обманки — внезапного удара кнутом, дикого хохота, каких-то пинков, издевательств... Панически боялся такого. И надеялся. Что всё это кончится.

Когда брёвна разъединили — разогнуться не смог. Каждое прикосновение, просто движение — причиняло боль. Когда стали снимать верёвки с запястьев, пропитавшиеся уже кровью — заорал. И чуть не вырубился.

Так меня, почти бесчувственного, и потащили куда-то по подземным коридорам.

Туман в голове, туман вокруг — в какой-то мыльне. Полное расслабление всех мышц, впервые за неделю пути.

Горячая вода и я в ней. Острое ощущение пламени на спине, когда вода со щёлоком попала на рану. Какой-то дядька странного вида и одежды, обрабатывающий мои раны, от чего я рычу и скриплю зубами, обильный жирный несолёный мясной бульон, широкая чистая постель... Я вырубился мгновенно.

Пробуждение... по нужде. Звал-звал... думал уж... осрамиться. Но пришёл какой-то урод.

Вы себе процедуру подсовывания "утки" под больного, лежащего на животе — спина-то разорвана, привязанного широким кожаным ошейником на цепь, уходящую куда-то под постель, с руками, примотанными к ложу — представляете?

— Задницу подними, ноги раздвинь.

Как-то остро вспомнились мне мои похождения в стольном граде Киеве. Тогдашние лечебные процедуры в исполнении Юльки-лекарки, её то — нежные, то — крепкие ручонки... Упокой, господи, душу грешную. Как-то мне повторение пройденного... не в кайф. Опять же — морда совершенно уродская, нос набок, зубов только пару и видать, бородёнка репейником... Не, не привлекает.

А тебя, Ванюша, тут никто не спрашивает. "Как начальник скажет — так и будет".

Тут пришёл лекарь делать перевязку. И я понял, что бородёнка репейником — прекрасно и мило. Что у меня не только нет "хочу — не хочу", но и "могу — не могу". Потому как я могу только орать. И покрываться холодным липким потом. И чувствовать как меленько дрожат мышцы. Отходя от остроты ощущений. В полной слабости и прострации после... лечебных процедур.

Вот в таком состоянии я пребывал дня два. В меня заливали какие-то травяные отвары, смазывали всякой разноцветной дрянью непристойного вида — раны и ссадины, подставляли "утку". Скармливали пустые, но наваристые, щи и набивали такой же кашей. И я снова впадал в дремоту.

Только к концу третьих суток мозги начали шевелиться, я попытался понять ситуацию.

Дело — дрянь. Что не ново.

Нападение на княжеского гонца — преступление. Из категории гос.измена. Но я одет не по форме. Нет ряда атрибутов, нет подорожной грамоты, поведение — не гонцовое, пуговица от княжеского кафтана — не подтверждение. Кучковичи скажут:

— Брехун, обманщик, самозванец. Мы давай его пытать. А он, волей божьей, помре.

"Воевода Всеволжский"? — Аналогично и ещё хуже. Аргументы — веером, по народным мудростям: "Так врет, что ни себе, ни людям передышки не дает", "Кто врет, тому камень в рот".

В смысле: волей божьей помре...

Всё упирается в доверие. Точнее: в уверенность в доверии.

Если Кучковичи уверены, что Андрей им верит, то они уверены, что их отмазки сработают. Даже и смерти верного слуги Хрипуна и княгининой служанки Сторожеи — найдётся способ объяснить.

Если Андрей им верит — всё можно свалить на "непонятки" и излишне ретивых слуг.

"Все под богом ходим", "и на старуху бывает проруха". Извини, мил человек — обмишулились.

И — спокойно тихо прирезать. Меня!

Ещё легче весь набор отмазок проходит у епископа Феодора:

— А меня там и не было! А вот слуги мои... у, какие они нехорошие... у, как я им пальчиком погрожу.

Весь вопрос — в доверии. Точнее: в уверенности в доверии.

Андрей не верит Феодору. И оба об этом знают. Для вынесения окончательного решения об "утрате доверии" Андрей и послал меня за Софьей. Чтобы — "удостовериться". Задача — чисто информационная. Но как же больно за информацию бьют! Вся спина горит.

Всё зависит от Софьи. Пока она не даст явного подтверждения — Андрей не тронет ни епископа, ни бояр. Вне зависимости от моей судьбы. Меня здесь можно прирезать, отравить, придушить, забить кнутом... Пока он об этом явно и достоверно не знает — он всерьёз не сдвинется, сыска не начнёт.

"Разве я сторож брату своему?". Тем более, если этот брат — Ванька.

Да и вообще — сыск идёт не обо мне, а по делам Улиты. Я, моя судьба в этом... Я уже разбирал мотивацию Андрея. Моя смерть для него — возможно, даже и желательна.

Вот если Якун бросит мою отрезанную голову Андрею в лицо с криком и диким хохотом:

— Вот, от чудачка твоего тыковка!

Тогда — "да". Явное и наглое преступление противу власти государя. А до тех пор — "нет".

"Всякое сомнение толкуется в пользу обвиняемого". Да и как можно обвинять "уважаемых людей"?

Я уже рассказывал, что судопроизводство в "Святой Руси" предусматривает специальную категорию свидетелей. Не свидетелей рассматриваемого события, а вообще — жизни истца и ответчика. Их репутации.

Развалить репутацию Кучковичей в глазах Андрея — возможно только прямыми и однозначными фактами. Которые он сам искать не будет. А я ему — отсюда! — притащить их не могу.

С Софьей — иначе. Пока она жива — он будет её искать. Её смерть — будет подтверждением их вины. Они что — этого не понимают?!

Одно исключение: если смерть Софьи будет обставлена так, что её невозможно будет связать с Кучковичами и/или Феодором. И/или Суздальскому князю будет невозможно провести тщательное расследование.

Как они это могут сделать? Нужно понять их планы. Потому что от этого зависит моя жизнь.

Ну, и конечно, светлое будущее всего, пока ещё — недо-прогресснутого, человечества.

Хотя, честно говоря, целостность моей собственной шкуры волнует меня куда больше, чем сотни миллионов шкур потенциальных потомков нынешних стад хомом сапнутых. Вот такая я эгоистическая сволочь. Извините.

Глава 413

На следующий день стандартная лечебная процедура была модифицирована. Лекарь поцокал языком и сообщил, что я — пёс смердячий. В смысле: на мне всё заживает, как на собаке. После чего устроили расширенный вариант гигиенических процедур: обтёрли мокрой тряпкой с уксусом, подмыли, перестелили, перевернули и перестегнули.

Теперь я тупо пялился в потолок в полной темноте своего подземелья. Под маковкой — доска. На шее ошейник на цепи, руки тоже пристегнули кожаными наручниками поверх повязок, за край лежанки. И щиколотки так же. Лежу в растяжку. Чуть шевельнусь — цепки звякают. Не жалеют славные русские бояре Кучковичи железа для сидельцев и страдальцев. Такая, знаете ли, вековечная московская манера. Но есть чему порадоваться: не "евро-кровать" — вороты для растягивания отсутствуют. Пока.

Чем-то меня сегодня знахарь странным поил. Обычно, после его отвара, я сразу вырубался и потом целый день голова — будто опилками набита. Морфин? А сегодня... на хи-хи пробивает. Опять героинчику подсыпали? Это у них тут фирменный знак высокого градуса лекаризма? Опять вспомнилась мне Юлька-лекарка... и наши в её избушке... развлечения.

— Ну, ты как? Живой?

Дверь распахнулась, и в низкий дверной проём, прикрывая ладонью свечку в руке, шагнула женщина.

Ни — "здравствуй", ни имени-отчества. Будто на дню уж много раз виделись. Невежа. Хамка. "Ма-асквичка ма-асковская". Самая первая. Вот так с неё всё и пошло? А может у неё хамство — типа профессиональной болезни? Я таких начальников немало видел. Сперва — человек-человеком. А потом такое вылезает...

Софья поставила свечку в подсвечнике на стол в стороне, подошла ко мне, стащила одеяльце и присела на край топчана.

Надо ли объяснять, что со всеми этими событиями я остался... э-э... без белья. Как и сказано: "сымут с вора рубашку и...". Голый. Как... как Иисус в Иордане. Даже голее — на нём хоть голубь бывал. У меня — ни одного засиженного птицами места. Только повязки на особо пострадавших. Последние дни, когда здешние служители меня вертели, крутили, перевязывали и утку подносили... мне как-то фиолетово было. А тут... засмущался.

— Тут болит? А тут? Рёбра целы? А голова? Ну-ка глаза влево-вправо... Мазь-то моя помогает? А чего колени сбитые?

Она то тыкала пальцем, то отворачивала край моих повязок. Её прикосновения, сперва — короткие, чёткие, "деревянные" стали более мягкими, продолженными, ласкающими. Сменился и голос. От резкого командно-княгининского он ушёл в глубокий, воркующий.

— А ну-ка, коленочки разбрось чуток. А тут-то... Покололся весь. А лекарь-то и не глянул. Горит, поди, чешется? Ай-яй-яй. Надо маслицем... А вот у меня и корчажечка есть. Смажем чуток... Хорошо ли?

Когда Улита Степановна Кучковна, жена и соратница самого отца-основателя всего Российского Государства Андрея Юрьевича Боголюбского, канонизированного в лике благоверного, инокиня Софья, по обету о сохранении православного русского воинства самой Царице Небесной даденному принявшая постриг от самого легендарного епископа Ростовского Феодора, нежными осторожными движениями... смазывает вам росным церковным маслом... как какой-нибудь чудотворной иконе... колени... и бёдра... и промежность... и мошонку... и...

Мужики! Ну вы ж меня понимаете!

Хотя, конечно, иконам всё это не смазывают. За неимением.

Я мог только чрезвычайно энтуазистически кивать головой, чуть не задавливаясь в своём идиотском ошейнике.

— О, так ты иудей? Или бессермен? Чудно как-то срезано.

Интересно мне: откуда у неё такие знания? "Где ты видела член без зелёнки?". А опыт?! Ведь чувствуется же навык! В темпе, паузах, в прикладываемом усилии, в последовательности... Она, что и Андрею так...?!

Она наклонилась ко мне и, продолжая делать там внизу что-то руками... ох как мне это "что-то"... аж до зубовного скрипа, до судорожного выгибания дугой навстречу её тёплой и крепкой ладошке... дерзко улыбалась мне в лицо.

"Дерзко"... Это слово не отражает и доли эмоций, которые я видел на её лице. Тут и полное пренебрежение к нормам, к пристойности, обычаям. "Запретный плод — сладок". Вот сейчас ты и получишь эту запретную сладость. Абсолютная уверенность в своей власти надо мной, в моей полной беспомощности. "Летай иль ползай — конец известен. Будет — по-моему". Чуть пренебрежительное успокаивание: "Не боись, дурашка. У нас всё получится. Всё будет хорошо". Лёгкое разочарование от простоты, от прозрачности и ожидаемости моей реакции: "Все вы мужики... козлы". И предчувствие собственного, грядущего, самой создаваемого и управляемого удовольствия, удовлетворения, успешности...

Всё это замешано на крутом сексуальном чувстве взрослой опытной женщины. Которая всё знает, умеет, может... И ничего не боится.

Мужчины похоже часто смотрят так на женщин. Да я сам...! Но там такой взгляд называется "многообещающим". Хотя, как правило, обещанное — не исполняется. Всегда что-то мешает. То съел чего-то не то, то — "кажется, твой муж пришёл"...

— Нравится? Да? Ещё хочешь?

Её ласки, то нежные, то всё более сильные, привели меня в состояние... ожидаемого стояния.

— Какой ты... молоденький, горяченький... нежный... а внутри — твёрдый...

Бисмарк говорил о имперской политике, как о железном кулаке в мягкой перчатке. Тут — не кулак. Тут совсем не... Но тоже...

"Одинокий железный кулак очень ищет мягкую мокрую горячую перчатку. Немедленно!".

Она всё больше наклонялась к моему лицу, неотрывно рассматривая меня потемневшими, с расширившимися в полутьме подземелья зрачками, глазами. Чуть колыша невидимой под платьем, но хорошо представимой, уже знакомой мне на ощупь по Ростову, грудью, продолжая улыбаться, хотя улыбка её всё более твердела, теряла живость, оттенок игривости, становилась более гримасой, оскалом. Губы её чуть подёргивались. В такт едва слышным стонам, рвущимся из моих губ, в такт движениям её кулака. Движениям всё более сильным, более резким. Более хозяйским. Такт — укорачивался, усилие... усиливалось.

Совсем непривычная школа. Это называется — "аристократические манеры"? Плотный хват, отнюдь не двумя пальчиками. Фиксация, проворот с переменами давления, медленное, уверенное, "безысходное" движение. Как тот старый бык с холма; "Сейчас мы неторопливо спустимся и...". И так же — назад. И снова. И обратно. Без суеты, дёрганья и смыканья. Никаких ассоциаций со сдельно-премиальной...

— Отзывчивый какой... страстный, быстрый... торопливый...

В какой-то момент, она прервала свои манипуляции, чуть сдвинула рукав на правой руке и сняла намотанный там шёлковый шнурок.

— Счас я тут... Понравилось? Вот ещё чуток...

Я ещё пытался как-то... проморгаться и продышаться, как-то успокоиться и придти в себя, когда она вдруг поднялась с края топчана, поставила на него колено и... села на меня верхом. Потом запустила под подол платья, накрывший мне живот и... и остальное, руку. Другой — упёрлась мне в грудь. Отчего рану на спине немедленно резанула боль. Но мне было не до того: Софья, глядя расширившимися глазами мне в лицо, а по сути — глядя сама в себя, в свои ощущения, медленно опустилась. Замедлено, миллиметр за миллиметром, ощущая меня, даря мне ощущения себя. Своего влажного мягкого пылающего лона. Посидела несколько мгновений неподвижно, прислушиваясь к себе. Весело хмыкнула:

— А ты, парнишечка — ничего. Твёрденький. И — по размеру.

Поразглядывала меня, улыбаясь. Сковырнула прыщик у меня на рёбрах:

— И правда — серебряный.

Томно потянулась, выгнулась, закинув руки на затылок, оглядела, будто впервые увидела, моё подземелье.

"И с ложа дивного привстав,

Она изящно изогнула

Свой тазобедренный сустав".

И его — тоже. Дёрнула под затылком завязочку, и нагрудник, из толстой, богато вышитый ткани, отвалился вперёд.

Тут я, типа, собрался ахнуть, вздрогнуть и захлебнуться слюнями. Увы — под нагрудником была рубаха.

"Женская грудь сродни детской железной дороге: предназначалось для ребёнка, а играет папа".

Железных дорог — нет, детей — нет. Мораль? — Поиграть не дадут. Но возможны варианты.

Софья, продолжая неотрывно смотреть в глаза, но, явно, вовсе не обращая на меня внимания, взяла в руки свои груди. Сжала с боков, потянула чуть вверх и вперёд. Сквозь тонкое полотно рубахи стали выпирать и просвечивать её соски.

Медленно приподнялась. Надо мной. На мне. И также неторопливо опустилась. Чуть прикрывая глаза слегка дрожащими ресницами. Втягивая воздух слегка кривящимися губами. Сильнее, от самых корней сжимая свои груди, выдавливая, полностью уже обрисовывая их контур натянутым полотном рубахи.

И ещё раз. И ещё. Чуть быстрее. Чуть резче. Глаза её в такт движениям, каждый раз чуть закатывались. Возвращались к нормальному виду с постепенно расширяющимися зрачками и снова туманились.

Потом её взгляд стал совершенно само-погружённым, сместился куда-то на стенку за моей головой. Моя физиономия была для неё только досадной помехой.

* * *

" — В чем отличие коровы от быка?

— Когда доят быка — он улыбается".

* * *

Я — не бык. В смысле: улыбаться — не тянет. Скорее — оскал нарастающий. Хочется принять участие в этом процессе. Самое активное. Но при такой растяжке, повязке и прицепке...

О! Я понял! Я понял — откуда такая популярность у "европейской кровати"! Там же инквизиция! Они же все — извращенцы и насильники! А вот у нас-то...! Два столба с перекладиной! Исконно-посконно! Человек сам себе висит, и ни про что, кроме своей государственной измены, думать не может. Потому что у нас в палачах — исключительно физически, морально и духовно здоровые люди. Соль земли и цвет населения. "Истинные арийцы". Или как мы нынче называемся? Православные? — Но тоже — истинные. Без всяких... поползновений и извращений.

Наши палачи — "ни-ни"! В отличии от как у них там.

Софья разгонялась всё сильнее. Совершенно отрешившись от окружающего, лаская и терзая сама себя, собой и мной, ведя саму себя, своё тело и душу собственной тропой к собственному пику наслаждения. Внутренние чувства её, не сдерживаемые приличиями, посторонним взглядом, внутренним стыдом... ясно выражались на лице, в дыхании, в звуках.

Это было захватывающее зрелище. Даже столбы кипящей лавы, выбрасываемые из жерл вулканов, не дают столь яркого впечатления. Здесь-то — живое тело, душа человеческая. Эз из.

Процесс захватил её полностью. А мне... что-то мешало. Чем дальше — тем больнее. Тут она громко страстно ахнула. Остановилась. Посидела, прислушиваясь к себе. Погладила себя, улыбаясь мимо меня куда-то в стену.

— Хорошая я? А?

* * *

"С минуту молчали. Потом она приподнялась с неожиданной живостью, охватила руками свои согнутые в коленях ноги и затряслась от приступа беззвучного смеха. Смеялась так, как будто ее щекотали.

— Ты... чему это? — недоумевающе и обиженно спросил Давыдов.

Но Лушка так же неожиданно оборвала смех, вытянула ноги и, гладя ладонями бедра и живот, раздумчиво сказала, голосом чуть охрипшим и счастливым:

— То-то и легко же мне зараз!..

— Перо вставить — так полетишь? — озлобился Давыдов.

— Не-е-ет, это ты напрасно... напрасно злуешь. Живот у меня зараз какой-то бестягостный стал... какой-то порожний и легкий, того и засмеялась. А что же мне, чудак, плакать надо было, что ли? Сядь, чего вскочил?

... не касаясь руками земли, гибко привстала, — улыбаясь, щуря глаза, спрашивала:

— Хорошая я? А?

— Как тебе сказать... — неопределенно отвечал Давыдов...".

* * *

И я — не Давыдов, и Софья — не Лушка, и позиция совсем... не типичная для периода "социалистической реконструкции сельского хозяйства", и до "Поднятой целины" семь с половиной столетий, а вот одна из типовых женских реакций — вполне наблюдаема. И это — радует.

Так что на вопрос ответил я не по-большевистски, а вполне галантно, джентльментно, классово чуждо и ожидаемо:

— Хороша! Великолепна!

Она утомлённо ласково улыбнулась в ответ:

— И правда — хорошо. Славно. Почитай год с прошлого раза прошёл. Ух как мне эта Манефа... Так зачем Андрей тебя посылал?

Переход был... резкий. Она ещё чуть двигалась, чуть проворачивалсь, улыбалась довольно. Но уже пыталась меня расколоть. А у меня... процесс не закончился. Обычной благостности, которая наступает после успешного завершения "разгрузки чресл молодеческих" — не наступило. Скорее наоборот. Что-то ныло, тянуло и резало. Как-то... болезненно. Попытки "держать голову" ограничивались ошейником, да и не видать — что там у неё под подолом. Нет, я знаю — что... Но почему это вызывает такие... болезненные ощущения?

— Ты, эта, слезь. Чего-то там у меня... странное.

— А ты расскажи — я и слезу.

Вот даже как?! Милая забава начинает отдавать изощрённой пыткой?

Манера её разговора была вполне кокетливая. Типа — шуткуем мы тут. Но я расслышал и скрытые признаки командного, безапелляционного тона. Давления. Принуждения. Доминирования. "Будет — по моему!".

— Я ж рассказывал. Андрей велел привезти тебя к себе. По делам семейным.

— А по каким?

Она не замерла, не осела на мне мешком, продолжала слегка двигаться, чуть поворачивать бёдрами, легонько наглаживать свои груди сквозь полотно рубахи, загадочно и покровительственно-насмешливо улыбаться мне сверху. Теперь, когда моторика была не столь интенсивна, я смог сосредоточиться на своих ощущениях. И понять. Точнее — вспомнить.

Факеншит! Сколь же многому успела научить меня "Святая Русь"!

— Ты вязку-то с моего уда сними.

Юлька-лекарка! Однажды она меня так же... Только у Юльки был крестик. Противозачаточный. Я его до сих пор носил. Пока в пытошной не сняли. А здесь... Наверное, тот шнурок шелковый, который она с правой руки, с запястья, смотала.

— А что ж так? Аль не люба прикраса? От сударушки-голубушки?

"Сронила шнурочек

Со правой руки.

Забился дружочек

От смертной тоски".

Вокал у неё нормальный. Камерный. Как раз для моего подземелья. И слух есть — в размер попадает. А вот в какой размер попаду я после таких... экзерцисов?

— Господи, тётушка! Развяжи! Я ж вам всё сказал! Князь послал за тобой. По делам семейным. Он так сказал! Истинный крест!

— Да ты что? Эк тебя проняло. Уже и тётушкой называть стал. Подольститься думаешь?

Она продолжала неторопливо, чисто автоматически, по чуть-чуть, двигаться на мне, с весёлой, ласковой улыбкой рассматривать меня, забавно наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. И при этом не то что не доверяя — просто игнорируя любые мои слова.

Её ситуация, явно, забавляла. А вот мне... Мне стало совсем не забавно.

В который уже раз в этой стране, паника от предчувствия неизбежной и необратимой гибели, в данном случае — важной части меня, моей души и тела, захлёстывала мозги. До гангрены ж доиграется! Опухнет, сгниёт и отвалится!

Просить, умолять? Эту... улыбающуюся стерву?!

Спокойно, Ваня! Руки-ноги — в цепях, на шее — ошейник. Даже и хрен твой — тоже повязали! Но извилины-то — нет! Работай оставшимся на свободе!

Чем я в этом... в "Святой Руси" постоянно выживаю? Какими приёмами? — Первое, что в голову пришло: выплёвываю новую информацию. И... и смена фокуса внимания. Здесь — темы беседы.

— А ты и есть тетушка. Как называют сестру матери?

— Ты часом, не заговариваться ли начал? Кровь — в головку ударила, а моча — в голову? У меня сестёр нет.

— Нынче нет. А прежде — была. Ты вспомни-то! Как тебя замуж за Андрея выдавали, так и сестрицу твою младшую, здесь же, в Кучково, под венец повели. Вспоминай! Она ж, поди, в твоём платье к алтарю шла!

— Ульяна-то? Так она померла давно. Сразу же, в тот же год. Там где-то, на Черниговщине. А мужа её и вовсе почти сразу убили. Из-за неё-то всё, из-за глупости да вздорности еёной оно так и случилось.

Ну вот, хоть имя узнал. Бедной женщины. Надеюсь, ей на небесах не будет слишком стыдно, что я здесь её — своей родительницей называю. Было у Степана Кучки две дочки — Улита да Ульяна. Как Степану голову срубили, так его дочки замуж повыходили.

— Всё — что?

— Да всё! Родителей не послушалась, побежала, куда не велено, кошку ей, вишь ты, нужно стало. Попалась. Отца подвела. Дура.

Она вдруг прервала своё лениво-томное неторопливое движение на мне, вместе с ностальгическими воспоминаниями детства, и напряжённо уставилась мне в лицо.

— Погоди. Если ты... Если Ульяна... Так ты, выходит, Андрею брат единокровный? Ишь ты... А не высоко ли ты лезешь? Ма-альчик миленький, мо-олоденький... Андрей про такие слова узнает — голову оторвёт. Чтобы к Юрьевичам не примазывался.

— Андрей — знает. Я ему сам сказал.

Она прекратила своё покачивание и изумлённо уставилась на меня. Нахмурилась, на лбу стали видны три вертикальных морщины, отражая напряжённую работу мозга.

— Так вот оно что... "Воевода Всеволжский", "Княжья Смерть"... и живой остался, и удел получил...

Она снова уставилась куда-то в угол.

Мой "выпрыг из-под топора" в Янине, основание Всеволжска, дружелюбие и поддержка, явленные князем Андреем при возвращении из похода, доходили до неё "странными" слухами. Теперь эти "странности" нашли очевидное, для любого вятшего, да и вообще — для любого в патриархальном обществе, объяснение.

Сородича нельзя бросать. Обладая таким же, как и ты, родовым именем, что есть здесь безусловная ценность, он может своей нищетой, неустроенностью, вздорностью, изменой... нанести ущерб и тебе, твоей репутации. Род — это "они все там такие!". Надо или публично отказаться от родства, выгнать "до не видать вовсе", "извергнуть из рода", либо, принимая родство, поддерживать. Чтобы на вопрос:

— Кем вам приходиться Пульхерья Николавна?

Без страха и сомнений отвечать:

— Троюродная тётушка по линии двоюродного шурина младшей невестки сводного брата!

И не ожидать продолжения типа:

— Она мне денег должна! Рупь гони, родственник!

Отсутствие смертной казни за убийство князя Володши, наделение меня землёй, "уделом" на Стрелке, однозначно означало, что Андрей принял моё родство. Тогда наказание выглядит соразмерно преступлению: "вышак для рюриковича" — изгнание с Руси. То есть — Боголюбский признал меня своим единокровным братом. Только так Софья может понять ситуацию. И весь мой бред насчёт рождения от её сестры Ульяны — перестаёт быть бредом, а становится весьма убедительным заявлением. Достоверность которого подтверждает один из самых авторитетных источников "Святой Руси" — князь Суздальский Андрей Боголюбский.

Напряжённо размышляя, она продолжила свои прежние движения. То чуть приподнимаясь, то чуть проворачиваясь. То чуть сжимая мышцы внутри себя. У меня от этого... к горлу подкатывала паника — все болит, горит и тянет. О, ещё — и резать начало!

Я всё ждал, когда ж до неё дойдёт. Ну, что я, типа, сын её родной сестры, племянник вроде. И брат её бывшего мужа. Чай, родня. Типа, мы тут инцестом занимаемся. Вроде даже — двойным. А уж что инокине — тешить ретивое, ублажать плоть, веселить сатану, разжигать похоть... да ещё таким противуестественным и кровосмесительным способом...

— Тётушка! Слезь нахрен с хрена! Больно же!

Наконец, она опустила взгляд. Обдумала и по полочкам разложила. Радостно, будто впервые увидела, произнесла:

— Ой, как хорошо-то! Племянничек объявился! А и доброго ж молодца Ульяна принесла. Я и не думала, что из такой замухрышки что приличное выродится. А ничего получилося. Похож-похож... Точно — в матушку пошёл. Носик, подбородочек... А вот глазки тёмноваты. И лобик... тут, в батюшку, в покойника. В Юрия свет Владимировича. Которого Долгоруким прозывают. Точно говорят — длинная у него рука была. Любил он, бывалоча, по простому, по семейному, ручкой-то отеческой, бабам под подолы лазить. Лих свёкрушка у меня был, лих. Ну так что, племянничек — или тебя деверьком звать? — расскажи-ка мне по родственному, чего Андрей задумал?

Ба-алин! Фа-акеншит! Она, что, дура, издевается?! Я ж...! У меня ж...!

Была бы зима — в снег сунул бы. Для уменьшения опухлости. А тут... придётся просить колодезной воды. Вёдрами. Я здесь других средств для уменьшения опухоли... А ведь ещё и простудить можно... если перелечиться. Здешние лекари... Итить и уелбантуривать!

Ваня! Погоди сам лечиться — сперва других "отлечи".

Прежде всего: я преувеличиваю важность кровных родственных связей. По меньшей мере: в среде самой высшей аристократии "Святой Руси". Или это специфика именно Боголюбского и его окружения? В Янине мне князя Андрея не удалось пробить ни намёками на родство, ни ассоциациями с переселением душ. Даже — души его любимого брата Ивана.

Но как выкрутиться из-под этой злобной стервы? "Из-под" — в прямом и переносном смысле.

"Правда вас освободит, но сначала сделает ничтожными".

Класс! Моя ситуация. Откуда у Джеймса Гарфилда, 20-го президента США такие допросно-следственные мудрости?

"Ничто так не очищает душу, как чистосердечное раскаяние". "Чистосердечное признание — облегчает вину". Правда — увеличивает срок.

Сначала "делаюсь ничтожным": выбрасываю клятвы, заветы и принципы. Ломаюсь, сдаюсь и раскалываюсь. Исключительно из заботы о члене. Да не правительства! Исключительно — своего. Самоликвидируюсь. Потом, по Гарфилду, жду освобождения.

— Скажу. Только вязку сними.

— Не-а. Как сниму — ты тут так визжать будешь... на стенку полезешь, ничего сказать не сможешь.

Это ж откуда, интересно, у неё такой опыт? Это, что же, она так и с другими...? И с кем же? "Чёрная вдова"?

Самки пауков этого вида поедают самцов после спаривания. А мне она... просто гангрену устроит. "Само отвалится".

— Ладно. Но чтобы потом — сразу.

— Само собой.

Она, наконец, слезла с меня. Довольно хмыкнула, начала завязывать шнурки своего нагрудника, игриво взглядывая из-под поднятых локтей:

— Ну так чего? Сказывай.

— Андрей знает, что ты была любовницей обоих своих братьев. И что дети — от них.

— Что?!

— Я предполагаю, что для разговора об этом он и послал меня за тобой.

— Вот значит как...

Она не заплакала, не закричала, не начала хлопать себя по ляжкам или бегать по комнате. Просто снова смотрела мимо меня в стену. Автоматически, не видя, завязывая шнурки своего нагрудника сзади на шее.

— Кто донёс?

— Вязку сними. Ты обещала.

— Говори! Не то сдохнешь тут!

Никакой игривости. Ни в лице, ни в голосе. Паучиха. Нет — волчица. Ишь как скалится злобно. Только насчёт "сдохнешь"... Вот это она зря.

У меня после "вляпа" сложился несколько странный взгляд. На жизнь и на смерть. Мне очень жалко потерять часть себя. Какую-то. Моего человека, мою землю, мой член... Любой член моего тела.

"Как жить?! Как жить?!".

А вот — "не жить", "потеряться" целиком, вообще, умереть... Нет, не радует. Но смерть столько раз за эти годы стояла за моими плечами... столько раз это случалось с моими знакомыми здесь, у меня на глазах... "Летай иль ползай — конец известен...". Известная неизбежность может быть неприятной. Но перестаёт быть страшной. С нею, с мыслью о ней — свыкаешься.

"Лучше ужасный конец, чем ужас без конца".

Эк меня... Иггдрасилькнуло. Или правильнее — "святорусскнуло"?

Полазивши по "мировому дереву", обратившись "к исконно-посконным основам и истокам" — чётче понимаешь краткосрочность и ограниченную осмысленность человеческого бытия.

Очень ограниченную осмысленность.

— Скажу. Когда снимешь. И всё от... отойдёт. И не сверкай на меня очами! Не молония небесная. Тетушка! Или ты думаешь, что ты упрямее меня?! Или мы с тобой не с одного замеса?! Сдохну, а не скажу!

Несколько мгновений она презрительно смотрела на меня.

— Дурачок. С кем спорить вздумал...

Не ищите здесь логического смысла. Ей знание имени доносчика было, возможно, важной информацией. Но несравнимо менее важной, чем для меня — моя жизнь, возможные мучения перед скорой смертью. Здесь, как часто случается между людьми, было просто столкновение двух волей человеческих. Двух гоноров. Кто кого переупрямит.

Глупость, конечно. Но мне, после того как она не выполнила своё первое обещание об освобождении моего члена... "Единожды солгавший — кто тебе поверит?".

Она была уверена, что сломавшись раз — я посыплюсь и дальше. Так, обычно, и происходит. Увы, "тётушка", "Святая Русь" — даёт опыт. И воспитывает иммунитет. У тех, кто способен пережить такие... "прививки".

Она развернулась и пошла к выходу, ожидая, вероятно, моего призыва.

"Ах-ах! Не уходи! Вернись-вернись! Я всё прощу!".

А у меня... у меня наступил ступор. В форме "буриданова осла". С одной стороны — нельзя не признать... с другой стороны — нельзя не признаться...

С одной стороны — страх и боль, с другой — гордость и упрямство.

"Так оставьте ненужные споры

Я себе уже всё доказал...".

В смысле: сильнее моего упрямство — только моя смерть. Но им никогда не встретиться.

"Пока мы есть — смерти нет, когда смерть есть — нас нет". — Кто это сказал?! Эпикур?! — Молодец, грек! Я тебя всегда уважал. Особенно в раннем древнегреческом варианте.

Я — ДДДД! Долбодятел длительного действия! На этом стою! И стоять буду!

Ну, или лежать. Как сейчас.

Софья постояла перед закрытой дверью, послушала моё пыхтение и... и вышла. Дверь захлопнулась.

Ап-ап... А как же...?! А я...?! А меня...?!!! Тетушка! Вернися! Я всё прощу! Я всё скажу!

Был бы я послабее привязан — вырвался бы и вслед побежал. Впрочем, если бы я мог вырваться — я бы и сам справился со своей проблемой.

Проблема торчала, опухала, болела. И внушала панический ужас своим цветом.

Мысли и чувства того момента... были острыми. Хорошо запоминающимися. Из тех, к которым очень не хочется потом возвращаться. Которые и называют — "жизненный опыт".

"Всё что нас не убивает — делает нас сильнее". А также — толще и краснее. В некоторых местах.

"Возраст — это количество неприятностей, которое удалось пережить".

Я стал ещё чуть-чуть взрослее. "Очертил голову" и "приготовился к смерти". По поводу опухающего фаллоса.

Повод... несколько не героический. Но, на мой взгляд, вполне... достойный.

Понятно, что процесс будет, возможно, долгим, мучительным, многостадийным... Но при первой же возможности я перерву ей хрип. Как делал на Стрелке. Или — иначе. Не важно. И — умру. Что — естественно.

* * *

" — Половина браков, сынок, заканчивается разводом.

— А вторая половина?

— Э-э-э... Смертью.

— Мама! Я никогда не женюсь!".

* * *

Минут через пять пришёл мой лекарь-мучитель. Похмыкивая, снял Софочкин шнурок. И тут...

Она таки была права — я чуть не разорвал цепи. Как тот пролетариат. Или — угнетаемые колониализмом народы свободолюбивой Африки. Похоже, у них была та же проблема. Тоже... хотелось залезть на стенку.

"Всё проходит" — сколько же раз мне приходится повторять мудрого Соломона в этой "Святой Руси"?! — Прошла и боль. И от опухоли и застойных явлений, и от разошедшейся раны на спине, и от пострадавших от моих рывков, ссадин на кистях, лодыжках, шее... Осталось только тупое ощущение по всему телу, по всей душе. Как у Дездемоны после её избиения Отеллой чулком с песком в до-Шекспировском оригинале.

Только там бедняжка умерла. А я — нет. Мне ещё придётся старательно нюхать. Чтобы сказать: "труп врага хорошо пахнет". Долг у меня такой. Перед самим собой.

Лечебные процедуры сопровождались периодическим заливанием в меня какой-то гадости силосно-отварного типа. После чего я, явно, утратил остроту боли. И — остроту мышления. Тепло, спокойно, тупо. "Деревянно".

Глава 414

Пробуждение было неожиданным. Вдруг в подземелье явилась куча народа. С оружием. Со светом. С шумом. Принялись громко о чём-то разговаривать. Раздражает... чрезвычайно. Как жужжание комара в темноте. Стада комаров.

Меня, совершенно ошеломлённого всей этой суетой и мельтешнёй, довольно резко начали кантовать. Отцепили, перецепили, всунули в какие-то тряпки, заткнули кляп, набросили мешок, повели, потащили. То довольно резко подхватывая под вывернутые за спину руки и поднимая так, что я почти не касался земли, то, наоборот, сгибая, за те же руки, так, что голова оказывалась ниже пояса.

— Мешок сними. Морду его покажь.

Мешок с моей головы сдёрнули. На меня обрушилось... лавина обрушилась! Свет! Звуки! Запахи! Восхитительный простор раннего майского дня!

Мы стояли на стене Кремля у Боровицкой башни.

Я тщетно пытался проморгаться, сбросить с ресниц непрерывно текущие, от яркого света, слёзы. Понять и воспринять всё это... пространство, мир божий, людей, строения. Пейзаж с ландшафтом.

От крепостных ворот к пристани на Неглинке шла вниз с холма утоптанная дорога. По ней меня и тащили в Москву. Выше дороги вдоль стены крепости торчали два десятка подворий — ближний посад. Через него проходила улица, которая, ответвляясь от пристанской вправо, вела по подошве холма к наплавному мосту через речку выше посада. А за мостом...

За мостом дорога раздваивалась: одна шла вдоль Москва-реки, поднималась на "лысый хвост" противоположного борта речной долины и уходила за его гребень вдоль опушки растущего там леска. Ниже неё, от Неглинки вдоль Москва-реки, тянулся в три улицы второй, дальний посад, раза в три больше подгородного.

Вторая дорога поворачивала за мостом почти под прямым углом вправо и поднималась на увал по распадку, отдаляясь от Неглинки и скрываясь в лесу на гребне.

Рисунок Аполлинария Васнецова даёт довольно точную картинку рельефа Москвы 12 в.

Между заречными дорогами, ниже опушки леска, по склону тамошнего холма за нешироким лужком стоял ряд воинов. Большой отряд в сотни три человек, хорошо бронных и оружных. Три-четыре палки с сильно вытянутыми вымпелами в разных местах строя. И большое, тяжёлое, слегка пошевеливаемое ветерком, знамя в середине. Возле кучки людей впереди линии воинов.

Якун, к которому меня и притащили, скомандовал слуге, тот кинулся бегом со стены.

Кучкович задумчиво теребил темляк висевшей у него на боку сабли. Это вот ею он будет через десять лет резать Боголюбского? Нет, основные удары будет наносить его зять. Хороший саблист: почти все удары нанесены под одним углом — 40-45 градусов к поверхности тела князя. А Якун будет действовать мечом. Но тоже по сабельному — нанося резанные, "протянутые", а не рубленные или колотые раны. Что ж им было не резать безоружного, бездоспешного, в ночной рубашке Андрея? Кровушки вволю выпустить.

Якун обернулся ко мне, внимательно осмотрел и непонимающе спросил:

— Чем же ты так дорог? Шкуркой серебряной? Что он и дружины собрал, и мир порушил?

Я невнятно замычал, помотал головой. Он досадливо поморщился и вытащил у меня кляп изо рта.

— Тьфу, гадость. А то ты не знаешь. Тьфу. Я ж сестрице твоей всё рассказал.

Якун мрачно посмотрел на Софью. Та, несколько суетливо, начала оправдываться:

— Да ничего он толком не сказал, врёт всё, брехня одна, сказки глупые.

— Ты... ты б дело делала. Спрашивала бы крепко. Или — другим спрашивать не мешала. А ты... Всё б тереться да баловаться. Дыркой думаешь. Дура. Я б за тот день всё бы с него... А нынче бы по утру и голову б срубили. И делов бы не было. Тебе — потаёнку почесать, а у нас теперя — вона забот...

Он раздражённо кивнул в сторону моста, на котором посланный им слуга встретился с человеком с той стороны. Они, не подходя друг к другу, шагов с пяти, о чём-то разговаривали. Слуга изредка показывал в нашу сторону. Его собеседник тоже ткнул рукой себе за спину. Из группы под знаменем вытащили, тоже со связанными за спиной руками, светловолосого крупного мужчину в дорогом красном кафтане.

Во, блин! Так это ж Петенька!

— И этот такой же! Головы нет — одна головка. Ну на кой ляд он к той бабёнке попёрся?! Что, в городе подстилок нет?! Ведь полный Кремль давалок! На любой вкус, на любой цвет! Только мигни — любая-всякая... Нет, понесло же! Вот же дал господь родственничков! Дурень с дурищей. Гонору да похоти — хоть погреба набивай! А как дело делать — одно безобразие с бестолковостью.

Монолог старшего Кучковича с личными характеристиками сестры и брата, явно не блистал новизной. Судя по монотонному голосу оратора. Но не пропускался мимо ушей. Судя по вздёрнутому носу и красным пятнам на щеках Софьи.

Якун отвлёкся на прибежавшего слугу, а Софья шагнула поближе ко мне и негромко, с вполне доброжелательной интонацией, скромно не поднимая глаз, сообщила:

— Жалко. Жалко — недовыспросила тебя. Был бы ты посговорчивее — сегодня уже б лежал-отдыхал. В сырой земле. Однако ж не беда: гора с горой не сходятся, а человек с человеком встречаются. Ты уж побереги себя. А то и попытать некого будет. Охота мне сильная узнать — кто ж про меня Андрею донёс.

— Верно Якун говорит — дыркой думаешь. Привыкла всё через причинное место... или через кнут с дыбой. Ты ж ведь от людей-то, поди, слыхивала: "Воеводе Всеволжскому" лжа Богородицей заборонена. Слышала, а не поняла. Могла ж просто спросить — солгать мне не можно.

— Вона как...

Она чуть отодвинулась, оценивающе осмотрела меня с ног до головы:

— Ну. Спрашиваю. Кто Андрею рассказал?

— Ну. Отвечаю. Я.

Она мгновение не поняла. Потом отшатнулась. Лицо её исказилось злобой. Лютой. Так бы и вцепилась. Закусала бы тут же, да люди вокруг. Зашипела мне в лицо:

— Ты... Я тебя... Я из тебя... Я тебя найду...

— Завсегда с удовольствием. Ты уж найди, расстарайся. Побереги себя. И дырку свою. Тётушка.

Стражники снова подхватили меня под руки, быстренько стащили вниз к воротам. Больше меня уже не утыкали носом в пол — вели пристойно, под "белы рученьки", "с гордо поднятой головой".

Посад был пуст. Печи не дымят, люди не ходят. Испугались, насмешники.

Всё то посадское быдло, которое хихикало и хохотало, когда меня, битого, замученного, с замотанной головой и босыми, разбитыми в кровь ногами, тащили несколько дней назад по этой щебёночной дороге в гору от пристани в город, а я падал и сдирал кожу на коленях — струхнуло и сбежало. Попрятались за крепостную стену. Только кое-где взбрёхивали, в пустых, тихих дворах — собаки.

Мы свернули вправо. Наплавной, из тесин на нескольких лодках, мост. Перед ним все остановились, подождали, пока с другой стороны не подойдёт аналогичная компания. Петенька на той стороне начал громко возмущаться. Его сшибли, поставили на колени. Меня наши — тут же симметрично.

"Наши"?! Обслуга Кучковичей, которые меня столько мучили, стражники, которые всё это... московское гадство охраняют и берегут — "наши"?! "Они не ведают, что творят"... Кто не ведает? Вот эта гадина бородатая, которая меня подтоком под колено ударила? Руки мне выворачивает? На плечи давит?

"Аз — воздам". "По делам — вашим". И "нашим", и "не-нашим".

На той стороне четверо воинов построились коробочкой. Двое передних — со щитами и опущенными копьями, двое держат под связанные руки Петеньку. Четверо здешних повторили манёвр со мной в середине.

И обе группы, напряжённые как прямая кишка при трёхдневном запоре, потопали друг другу навстречу, ловя каждое движение противной стороны. Остановились друг против друга. На расстоянии удара копьём. Почти рядом. Почти нос к носу. Постояли. Покомандовали друг другу:

— Давайте. Выпускайте.

— Не. Вы давайте. Первыми.

Высказали разных слов. Сами себе, негромко, под нос. Меня крепко держали сзади за руки. Передняя пара — щитоносцы разошлись в стороны. Потом, тщательно контролируя друг друга, подняли копья вверх. Потом меня толкнули в спину. И тут же остановили, поймав за ворот. Потом снова подтолкнули. И одновременно мне навстречу ломанулся, как молодой бычок, Петенька. Тоже — со связанными за спиной руками.

Я сообразил чуть повернуться, он чуть шарахнулся в сторону, копейщик, сбиваемый с моста, ахнул... Но не упал. А я уже был среди своих.

Своих?! Какие у меня здесь свои?!

Невысокий воин из задней пары в закрытом шлеме — это называют антропоморфная личина — поймал болтающуюся у меня на груди верёвку от ошейника, резко ухватил в кулак, дёрнул и потащил. Одновременно что-то нервно заорал остальным. На непонятном языке.

И я снова, вприбежечку-вприсядочку... вытягивая шейку, дёргая связанными ручками, шевеля битыми ножками, страшась споткнуться и не имея возможности разогнуться...

Одни средневековые "люди русские" отбили меня у других, таких же.

А ничего не изменилось: снова меня тянут на ошейнике, с вывернутыми за спиной руками, куда-то, босиком, бегом-бегом...

Стометровку, в согнутом, в связанном, в гору...? Да запросто!

Спринтер на привязи с придурью.

Втащили по склону холма, завели за строй воинов. Верёвку от шеи отвязали, "таскальник" яростно поболтал своей железной кастрюлей на голове, стащил с руки окольчуженную рукавицу, и стал что-то ковырять у себя под подбородком. Точнее — под железной бородой.

* * *

Морда... очень неприятная. Никаких положительных... или, там, оптимистических... не вызывает. Тип 4 по Кирпичникову.

Шлем с крутобокой сфероконической тульёй, наносником, полумаской. На темени — штырь. Но не как на кайзеровском — штыком, а поменьше и с колечком. Подвешивать? Наносник — клювовидно изогнут сверху вниз, а также по ширине в виде ребра жёсткости. Вот этот... клюв железный — торчит посреди лица и... и ничего хорошего не навевает. Сделан на полумаске как единое целое. От нижнего края полумаски и самого шлема идёт кольчужная бармица. Переднее полотно похоже на бороду лопатой, спускается на грудь, заднее, примерно от уха до уха, прикрывает плечи и спину, как бы не до лопаток. А по подглазьям — нижним выкружкам для глаз, по всей ширине от глаз до бармицы — усы! Чёрные, широченные, в пять рядов, мелко завитые, длинные — аж за уши! Тоже — железные.

Чеканные чернёные усы на морде — здесь это круто.

Сходные шлемы — святорусская реакция на свары между Изей Блескучим и Юрием Долгоруким. Княжеские междоусобицы привели к утяжелению защитного вооружения. Много стало княжья, озабоченного целостностью своего фейса.

Конечно: "шрамы украшают мужчину", но русские князья предпочитают обходиться без подобных украшений. И пришлось оружейникам строить вот такие многочастные закрытые конструкции.

Дорогое удовольствие. Княжеские шлемы ещё серебрят, золотят, святые образа приделывают. Иногда такая закрытость мешает. Ипатьевская летопись пишет о завершении одной из битв между Долгоруким и Блескучим:

"Изяслав же лежаше ранен. И тако восхопися. И ту хотеша киевляне пешцы убити, мняще ратного, не знаюче его. Изяслав же рече: "Князь есмь". И один из них рече: "А так нам еси и надобе", и вынза меч свой, и нача сечи по шелому, бе же на шеломе над челом Пантелемон злат. И удари мечом, и тако вшибеся шелом до лба. Изяслав же рече: "Аз Изяслав есмь, князь ваш". И сня с себе шелом. И позна, и то слвшавше мнози, и восхитиша руками своими, с радостью, яко царя и князя".

Забавно: киевский пешец был рад убить, а не взять в плен, русского князя. И изукрашенный образ Св. Пантелеймона на шлеме — его не остановил. Кстати, Андрею Боголюбскому в том же бою схожие ребята, только конные, разрубили шлем прямо на голове.

* * *

В наблюдаемой железной морде золочения с драгоценными камнями и святыми образами нет. Вывод: не княжьё.

Воин что-то сделал, фыркнул, провернул этот самовар и снял обеими руками:

— Господи боже мой! Иване! Господин мой! Здравствуй! Как я рада!

Мда... Однако... Можно я присяду? А то ножки мои... не держат.

Это была моя неверная наложница. Это была Елица.

В Москве меня должны были убить. Не за вины мои — за тайны известные. За участие в делах семейных князей русских. Но... снова. "Рояль"? Как сказать...

Три года тому Любава удержала меня от убийства. От казни рабыни моей, мне изменившей. Заставила переломить обычное, естественное стремление уничтожить изменщицу. И я отправил Елицу, вместе с попавшимся под руку мальчишкой, свежепосвящённым воином Перуна, Кестутом — младшим княжичем Литвы Московской, сделанным мною сиротой — я погубил только что его отца и мать — в его наследственное владение — на Поротву.

Эта парочка просто не должна была дойти до места. Но я дал им Фанга с его выводком. Их должны были уничтожить старшие братья Кестута, уже почти убили... Но ребята вывернулись. И похоронили своих врагов. Пару раз я немного помог им деньгами и оружием. Последний год, пока я был в бегах от Смоленского князя, ходил в Бряхимовский поход, ставил городок свой Всеволжск — вестей о них не слыхал. Но вот же...!

Вернуться живым из Москвы я был не должен. Но в утро моей казни три сотни бронных и оружных литвинов с Поротвы встали на берегу Неглинки.

Елица, бывшая девицей своеобразной, не только записывала мои философствования, коими я забавлялся, отдыхая "от трудов на ниве любовной", но и кое-что запоминала. Запомнила то, что ей самой более всего по характеру подходило. О необходимости идти навстречу опасности, о важности знаний о ней. Не прятать голову в песок, подобно страусу, не молиться господу, уповая на милость его — лезть вперёд, смотреть, видеть.

Едва Кастусь утвердился на Поротве, как Елица убедила его озаботиться сетью осведомителей "в стане вероятного противника". Наиболее вероятный — соседи, вятичи, Москва. Такой "наблюдатель под прикрытием", из искалеченных в предшествующих усобицах мальчишек-голядей Фанга, появился и в посаде под стенами Кучкова. Понятно, что прибытие Петеньки было для посадских событием, все пришли посмотреть. Когда, выволакивая меня по гравийной дороге, сорвали мешок с головы — все смеялись. А один — узнал.

"Я свои семечки сею...". Людей я сею! Их приносит судьба, и они становятся "моими людьми". Потому что я их меняю. Просто тем, что я есть. Не так вижу, не то понимаю, не тем думаю... Иначе. И они — "иначатся". Многие уходят, выросши. Доросши до чего-то своего. Иные — возвращаются. Мои "семечки" ко мне возвращаются. С прибылью.

В тот раз прибыль была — моя голова.

— Господи! Елица!

Я шагнул к ней, собираясь обнять, прижать, расцеловать... Но она как-то гибко вывернулась, отшагнула и поклонилась мне в пояс. Дистанцию держит? С чего это?

— А это — Кастусь. Э... Князь Кестут. Не забыл?

Другой воин к этому моменту избавился от своего, тоже типа 4, шлема, и передо мной явилось несколько распаренное, радостное и чуточку встревоженное знакомое лицо.

— Ой! Кестут! Как вырос-то! Как поздоровел! Совсем взрослым стал! Воин! Князь! Витязь шлемоблистающий! Не сказала бы — и не признал. Могуч, красив, грозен! Воистину — князь славный! Как я рад видеть вас, ребята!

Я шагнул к ним, широко расставив руки, обнял их обоих разом. Прижал к груди. Они, после мгновенного замешательства, ответили собственным движением.

Они — рады. Но... Обоих сразу — можно. Её одну — нельзя. Давние оттенки отношений рабыни и хозяина, господина и наложницы... тревожат их до сих пор. Судя по тому, как они переглянулись в моих объятиях — им это важно.

— Привечаться после будете. Уходить надо.

Ещё один воин, взрослый и, судя по открытости шлема, менее знатный, не очень чётко произнося русские слова, напомнил о реальности текущего момента. Кастусь кивнул и начал выкрикивать команды. А Елица ухватила меня за руку и потянула через кусты к дороге вверх по Москва-реке.

Топать пришлось версты три, перевалить через "хвост" ближнего к Неглинке холма, спуститься в долину и подняться на следующий гребень. За ним, на бережку у очередного ручья, лежали лодки моих освободителей.

Дорогой Елица объяснила мне их чудесное появление под стенами Москвы.

Вот уж во истину: "чудо чудное" — живой остался. И — целый. Хотя... как-то оно... чувство странное. Как-то... деревянно-тряпично. В некоторых местах... А вдруг...?! А жить-то тогда как?!

Приход Кестута к власти среди здешних литовских племён в ходе войны со старшими братьями, сопровождался изменением господствующей идеологии. Давнее скрытное противостояние поклонников культов местных русалок и леших, велесоидов, перунистов и христиан приняло открытую и весьма кровавую форму. Война, изначально — династическая, очень быстро переросла в религиозную. А кровную вражду вообще никто не отменял. Два года резни "всех против всех" по любым возможным основаниям.

Теперь выжившие пытались строить коалиции, подозрительно следили друг за другом, но признавали княжескую власть. Как единственную силу, способную поддерживать баланс сил разных потусторонних сущностей и их адептов.

Одним из следствий изменения порядков, принятых в этом сообществе, стало уменьшение его закрытости. Не то, чтобы "железный занавес" совсем исчез, но отношение к пришлым стало нормальным. В смысле: их резали не подряд, а через одного. Примерно так, как в уже знакомых мне поволжских племенах.

Соответственно, на землях Московской Литвы стали появляться беженцы с другого берега Москва-реки. Там Кучковичи достали всех.

Снова я нахожу сходство с моими "пристрелочными" соседями: литвины для вятичей перестали быть "чумой ходячей", смертью безусловной — есть шанс договориться.

Один из таких обиженных, с которыми Елица, вспоминая мои опыты с разными нищими, прохожими и приблудными в Пердуновке, пыталась работать, "засветил" некую "весёлую вдовушку", которую Петенька... ммм... посещал. Фанг провёл корректную операцию по скрытному проникновению на "сопредельную территорию" и захвату избранной персоны. А Кастусь, подгоняемый тревожными слухами о моих приключениях в Московских застенках, эмоционально излагаемых Елицей прямо в его ухо, устроил общий воинский сбор. И привёл дружины под стены Москвы.

Фактически я наблюдал лучшую половину вооружённых сил Московской Литвы — двухлетняя внутренняя усобица сильно сократила численность боеспособного населения в этом племени. Хотя и подняла вооружённость и боеготовность.

Мы уже спускались к лодкам, когда давешний "подгоняльщик", выглядевший как матёрый, битый мужичина, державшийся всю дорогу рядом, внимательно слушавший объяснения Елицы мне, с нескрываемым раздражением, путая литовские и русские слова, произнёс:

— Зачем? Чего ради? Теперь с Москвой вражда будет. Суздальские придут. Много крови прольётся. Нашей. Вот из-за этого... плешивого...?

Елица, до того нервно поглядывавшая на "подгоняльщика", несколько неуверенно возразила:

— Это... Это наш долг. Он нам помогал.

— Помог? — Хорошо. А теперь мы из-за него угробимся. Все. Весь народ. Московские за всё взыщут. Всё припомнят. Из-под суздальских мечей — ручки загребущие протянут.

Вокруг стояло ещё несколько немолодых воинов начальственного вида. Они внимательно прислушивались к разговору и, видимо, были согласны с доводами оппонента Елицы. Так хором и забурчали.

"Верно грит. Истину глаголит". Или как это по-литовски?

Кастусь нервно помалкивал.

Толпа здоровенных, мордатых и бронных мужиков наезжает на мою девочку?! И чтобы я смолчал?!

— Суздальские — не придут. Кучковичей — не будет. Их майно — станет вашим. Есть способ.

Они сперва не поняли. Переспрашивали друг друга — не все понимают по-русски. Потом — не поверили. Но мы уже вышли к берегу, воины грузились, сталкивали лодки на речную гладь. Со склона прибежало запыхавшееся тыловое охранение, десятка два разнокалиберных лодочек вытягивались вдоль противоположного берега Москва-реки, выгребали вверх. На гребне оставленного холма появились несколько вооружённых всадников, посмотрели нам вслед, парочка спустилась к пляжу, покрутилась там, проверяя, не оставили ли находники что-нибудь интересного...

Я наклонился к уху Елицы:

— Поговорить бы. Не надо далеко уходить.

Она недоумевающе посмотрела на меня. Потом что-то прокричала на соседнюю лодку Кастусю. Тот кивнул.

Через час лодейный караван, растянувшийся чуть не на версту, начал приставать к берегу. Втягиваться в устье речушки на правом берегу. Кастусь, посмотрев, как Елица суетиться вокруг меня, греет воду, чтобы отмочить закоревшие от крови повязки, велел дать мне приличную одежду и убежал к другим предводителям здешнего литовского воинства.

— Как тебе с ним?

Она резко вскинула глаза, потом снова спрятала лицо, продолжая внимательно рассматривать мои отмокающие повязки.

— Спасибо. Хорошо.

— Но...?

— Не... не надо тебе в это лезть. Только хуже будет.

— Он тебя обижает?

— А? Нет-нет! Он хороший. Просто... просто он... другой. Не такой как... как ты. И он очень боится. Тебя. Что ты меня... Уведёшь. Заберёшь. Чувствует, что ты... больше, сильнее... не такой. Ревнует — ужас! Ко всем. И к... к прошлому. А тут ещё эти... "Ты должен жениться! Нам нужна династия!". А я, Ваня... у меня детей не будет.

Она снова вскинулась, внимательно посмотрела мне в глаза, опустила голову. Резко тряхнула. Скидывая, кажется, слёзы.

— Так что, в княгини... я не годна. И вообще... Какая я баба?! Вот, в железках этих бегаю. Поубивала тут... нескольких. Пока война была. А теперь... Как-то тоскливо. Как-то никуда я... Нет! Ты не думай! Он хороший! Он старается! Чтобы у меня всё было, чтобы никто не смел... Только... прежде мы всё время вместе... Каждый день, каждый вздох... Понимаешь? Хоть — про что, хоть — взглядом... А теперь... вокруг него эти... вадовасы, вожди местные. Он всё время с ними. Разговаривает, убеждает. Их — слушает, на них — смотрит. А они ему своих дочек... предлагают, показывают, уговаривают... Знаешь, этот поход — как отдушина, как в молодости... Давай-ка руку.

Вот оно как... Господи, девочка, сколько тебе лет? Шестнадцать? Семнадцать? Чтобы говорить: "как в молодости"?!

Ну и что я могу сделать? Голод — накорми, страх — защити, тоска — рассмеши. А вот любовь... Просто напомнить:

— Если идти по этой речке вниз — придёшь в Коломну. За ней другая река — Ока. Если идти по Оке вниз — придёшь к Волге. Там на Стрелке, на горах, стоит мой город. Всеволжск. Там тебе рады. Всегда. Всякой. И выдачи оттуда нету. Никуда. Никому. Помни об этом.

Она вежливо улыбнулась, отрицательно покачала головой. "Спасибо на добром слове". И — сдёрнула присохшую у меня на руке повязку. Мать...! Мда...

"Вот и верь после этого людям!

Я прижалась к нему при луне,

А он взял мои девичьи груди

И узлом завязал на спине".

Ой, блин! Больно же! А как на шее будет? Там же и не отмочить толком.

О! Кажется, идея насчёт — "завязать узлом на спине" — начинает обретать реальность. Ну, со мной такой фокус не пройдёт — завязывать нечего. Хотя... Если опять руки выворачивать начнут...

С десяток местных предводителей, вадовасов, окружив Кастуся плотной группой, не то — шли с ним, не то — вели его к нам. А в руках у меня ничего тяжёлого... Придётся разговаривать.

— Ты сказывал: "Кучковичей — не будет. Есть способ". Рассказывай.

Ишь ты. Он мне указывать будет. А Кастусь молчит. Молчит и "подгоняльщик" — видимо, один из лидеров "оппозиции".

* * *

Как меня это заколебало! "Это" — демократия.

Ребята! Я сам законченный дерьмократ и либераст! Но надо же и меру знать! Демократия по первобытно-общинному или, там, ранне-феодальному... нафиг-нафиг! Любая компашка хомнутых сапиенсом по любому поводу начинает меряться своими... вятшизмами.

Идите себе в шимпанзе! И там шимпанзуйте... По полю брызгами.

У нас тут война! А у вас... торжество гуманизма в форме выяснения отношений. Гуманизма — исключительно потому что все гуманоиды. Разных представлений о своём месте в этом социуме.

"Микрострасти в микромире".

Начинаешь мечтать об абсолютизме, как об откровении божьем — хоть какой-то порядок. Хоть какой-то намёк на чью-то ответственность в этом безграничном дурдоме. Который называется "Святая Русь". С таковой же Литвой.

Единоначалия в Московской Литве не было никогда. Каждый глава рода, каждый жрец любого подкоряжника, воротил всё, что хотел. В рамках обычаев и личных возможностей. "Моя свобода заканчивается там, где начинается твоя". Но вот где конкретно проходит граница твоего "тама"? И нельзя ли этого "тама" — чуток подвинуть? "Ударом сокола" в голову.

Двухлетняя гражданская война несколько сократила количество особей в категориях вятших.

"Матери рода", как у могикан, можно уже не подчиняться, общенародное собрание не собирать, толпу кугураков, как у мари, не слушать. Следующая стадия общественно-социального прогресса: достаточно договориться с двумя-тремя десятками военных вождей.

Прогресс, блин, благорастворение, итить его ять!

Если кто не понял, демократия, консенсус — на корню зарубает всякий "благородный", или там, "бескорыстный" поступок на национальном уровне. На уровне любой демократии. Ибо люди — разные, интересы и приоритеты у них разные. А эти определения — "благородный", "бескорыстный", "от чистого сердца" — предполагают действия, не несущие очевидной выгоды всем участникам принятия решения. Консенсус говорит — "ёк", и дальше "ёкает" в отдалении.

"Неблагодарность — из страшнейших грехов" — Да? А за что мне, конкретному вадовасу по имени Ихас Бинас Ктототамас — Ваньке-лысому быть благодарным? Ежели князь Кестут должен отблагодарить — пусть он и старается. А если князю нужна моя помощь — пусть платит.

Это — норма. Это разумный подход к "благородству" всякого феодала. Отдельный человек может быть "благородным", общество, социальная группа — следует выгоде. Иначе оно просто исчезнет.

Забавно: мы считаем это качество — "благородство" — признаком "благородных", аристократов. Т.е. людей, которые "не пашут и не сеют", которые живут за счёт податного сословия. Проявляя своё "благородство" за счёт других. "Благородно" ли это?

Рыцарская присяга требует:

"... каждый день слушать обедню, быть бесстрашным, рисковать за католическую веру, охранять церкви и духовенство от грабителей, охранять вдов и сирот, избегать несправедливого окружения и грязного заработка, для спасения невиновного идти на поединок, посещать турниры только ради воинских занятий, почтительно служить императору в мирских делах, жить безупречно перед Господом и людьми, бороться против зла, быть щедрым, правдивым, держать слово, быть верным своему государю, любить отечество...".

Ну и где тут: "неблагодарность — страшный грех" или "умрём за други своя"?

"Возвышенное рыцарство", "благородный поступок" — для серьёзной аристократии — глав родов, владетелей вотчин и уделов — противопоказан. Их критерий — эффективность. Эффективность управления, процветание подчиняющегося им сообщества. Они в ответе за людей своего клана, за слуг, крепостных, холопов... их владетельного дома.

И христианство, и рыцарские кодексы — нормативы инфантов. Ибо выдвигают на первое место чистоту личной души, личной чести. Отбрасывая чувство ответственности за людей. Близких, зависимых, связанных, подчинённых.

Безусловно, и деяние, выглядящее "благородным" может быть выгодным, способствовать процветанию рода. Как и "неблагородное" действие может привести к убыткам, даже и к гибели всего клана. Что считать критерием "правильности"? Соответствие "кодексу чести" или "преумножению и процветанию"? Понимаемых в меру собственного разумения, конечно.

Именно так, по критерию собственного понимания эффективности, Залесские бояре (в РИ) провалят следующий поход на Булгар. Когда сыновья Залесских князей так и не дождутся обещанных боярских хоругвей на Стрелке, чудом сумеют выскочить из-под удара булгаро-мордовского воинства.

— А что ж вы так?

— Дык... эта вот... Мы тута подумали... ну, типа... "Зимой не время воевать Булгар". Вот и не пришли.

"Едучи не едут".

И плевать им на присяги, клятвы и прочее... "благородство".

* * *

Глава 415

— Изволь. Но прежде... Тут меня плешивым называют. Не отказываюсь. Вот оно — гладенько. Елица с Кастусем... э... с князем Кестутом, рассказывали, поди, как они у меня в вотчине, в Пердуновке, живали. Вот вы ныне и думаете: на что головами рисковать за ради боярича с Угры, ублюдка какого-то смоленского сотника. Выгоды-то с меня никакой.

Елица переводила, иногда останавливаясь подобрать слово. На последней фразе слушатели зашумели: и правда, такое рисковое мероприятие, с такими очевидными тяжкими последствиями... Из-за какой-то "благодарности"? А кто её видел? Ну, была когда-то, но теперь-то...

"Брюхо вчерашнего добра не помнит" — русская народная мудрость. Здесь — московско-литовская.

— Почему Кестут над вами князь? Не только с того, что от своих отца-матери родился. Потому что победоноснее. Потому что умнее. Он, иной раз, и не знает, а решает верно. Чутьё ему говорит — на какую лошадку ставить. Вот он на меня поставил. Вынул меня из московских застенков. Рискнул. И не ошибся. Вы-то все по былому думаете, по прежним слухам да домыслам судите. А Кестут смыслы понимает, путь мой чувствует. Дозвольте представиться, господа вадовасы. Иван, сын Акимов, Воевода Всеволжский. Владетель всех земель от Стрелки Окской до граней земель русских. Сосед добрый князю Суздальскому, да князю Муромскому, да эмиру Булгарскому. По прозваниям — "Лютый Зверь", "Княжья Смерть", "Немой Убийца". Не слыхали? Э-эх, в дебрях обретаетесь, в болотах прохлаждаетесь, свету белого не видите.

Я подождал, пока Елица переведёт мои слова, пока обиженные литвины начнут пыхтеть и возражать, и продолжил:

— С князь Андреем — я в дружбе. С ним вместе на Бряхимовском поле бились, Янин-крепость приступом брали. В княжеском совете бывал, по делам важным посольским меж ним и эмиром Ибрагимом хаживал. И отдал он мне земли многие. Против ваших всех — вдесятеро. Однако ж — долг платежом красен. Попросил меня князь сделать... одно дело. От того дела я и оказался в Московских застенках. Про то говорить не буду. То — не ваша забота. Однако скажу точно: нынче Кучковичам суздальские дружины — как нож острый. Если княжьи гридни в Кучково придут — Кучковичей более не будет. И они про то знают. Помощи ждать им неоткуда, и звать суздальских — они не будут.

Не совсем так. Теоретически можно представить обращение московских вятших к князьям Черниговским. Здешние вятичи, формально, их вассалы. Но севший в Чернигове сын Свояка Олег женат на сестре Боголюбского и против шурина — не пойдёт. А сидящий на верхней Десне во Вщиже Магог — зять Боголюбскому. Сам не пойдёт против тестя, и другим... отсоветует.

Можно позвать Рязанского князя Калауза. "Отъехать" всей Москвой под Коломну — там рязанская дружина стоит. Но Калаузу они не нужны. Обдерёт до исподнего и продаст назад Андрею. А тот уж за измену — и шкуру до костей спустит.

— Ой-ле! Они помирятся. И придут в наши селения. Взыскивать за тебя. Кучковичи будут злые. Очень. Они найдут наши тропинки, они сожгут наши селения. Из-за тебя.

— Х-ха! Если ты боишься Кучковичей — сделай так, чтобы их не было! Чтобы не было тех, кто знает пути-дороги, кто будет горячить сердца суздальских гридней сказками о спрятанных в ваших лесах богатствах, тех, кто "помирятся". Сожги Москву, вадовас.

Слово прозвучало. Стало тихо.

* * *

"Скажи-ка, дядя, ведь недаром

Москва, сожженная пожаром,

Литовцу отдана?"

Недаром. Очень "не". Целостность моей лысой головёнки... и других частей тела... где ещё осталось деревянно-тряпичное ощущение... это совсем "недаром".

Москва горит регулярно. Мы ещё можем вспомнить пожары, связанные с нашествиями: наполеоновским, польским, Тохтамыша, Батыя... Но великое множество прочих...

Ближайший, упомянутый в летописи — через 12 лет, при нападении Рязанского Калауза. А так-то горит — постоянно. Иностранцев уже в 16 в. удивляла манера местных жителей не тушить пожары, заливая их водой, а растаскивать. Для москвичей процедура была хорошо знакома, отработана в деталях, исполнялась весело, с воодушевлением. А на торгах уже стояли готовые новенькие срубы, которые за смешные деньги, за несколько дней можно было поставить на пепелище. И жить себе спокойненько дальше, поджидая очередного "огненного шторма".

Уверен, что за предыдущие сегодняшнему дню полторы тысячи лет, со времён отметившейся на Боровицком холме "дьяковской" культуры, это место выгорало многократно.

Ничего нового. Но есть детали.

* * *

— Це-це-це... Кучково — городок крепкий. "Сожги"... Ой-ле! И до нас люди жили, не глупее нас были! И — жгли! А она снова строится!

— На век — одна голова. Тебя волнует что здесь будет через семьсот лет? И после вас люди будут. Не глупее вас. Они сами решат — что им с этим местом делать.

— Господин боярич Иван... Э... Воевода Все... Всеволжский. Кучково — крепкий город. Там много людей. Там гридни боярской дружины. Там городские и посадские мужи. Они будут биться смертно. За свои семьи, за свои дворы. Крепкие стены, глубокие рвы, высокие валы... У нас нет столько воинов. Чтобы взять Москву.

— Кестут, не мешай своему чутью! Твоя благородная душа не позволила тебе забыть о долге передо мной. Но разве это была единственная причина? Разве ты, не зная, лишь предчувствуя, не ощущал, что новая встреча со мной даст тебе новые возможности, откроет новые пути?

Кастусь, милый мальчик, ты, конечно, герой, князь, воин. Вон какие плечи вырастил, ростом почти меня догнал. Два года междоусобицы, опыт управления всем этим... демократической литвой, где всяк тянет в свою сторону, норовит урвать кусок пожирнее и перегрызть глотку сопернику... Но против моих восьми с половиной веков человеческой истории, понимания возможных вариантов и неотвратимых неизбежностей...

— Князь Кестут, вадовасы. Я, Иван, "Зверь Лютый" следую по жизни своим путём. Предназначенным мне судьбою. Вы можете встать на моём пути. И будете сметены. Вы можете отойти в сторону. И следовать своей собственной судьбе. Вы можете следовать за мной моими путями. И разделить со мной мои беды и тяготы, мои победы и славы. Вы — свободные люди. Ваше решение — только ваше. Принимайте его.

А — "князь-волки бегут у стремени. Лысой бесхвостой обезьяны. Скачущей на крокодиле зелёном". Как когда-то я проповедовал битому волхву Фангу в порубе в Пердуновке.

— Для того чтобы решать — надо знать. Кучково — хорошая добыча. Но у нас мало воинов. Звать остальных... долго. Мы не сможем взять крепость. Нам придётся разойтись по своим селениям, ждать русских убийц там. И готовить погребальные костры для наших воинов.

"Подгоняльщик" — не дурак. Вместо высокой духовности, символизма с патетикой — толкует о простых земных делах. "Голов в стаде" — мало, не затопчем. Полностью согласен, истинная правда. Только вывод из этой правды — мне не нравится.

По моим ощущениям, Елица, следуя своим собственным, сугубо личным воспоминаниям, "чувству вины" передо мной, надавила на Кастуся. Тот, отчасти — из благодарности, отчасти — под влиянием своей женщины, надавил своим авторитетом на литвинов.

Наверняка, что-то обещал. Теперь вадовасы разочарованы результатом. Авторитет Кастуся расползается на глазах. Расплата за "благородный", "бескорыстный" поступок. Как только вожди сгруппируются — они начнут резаться между собой. Кастуся и Елицу — придавят просто за компанию, по дороге.

— Ты прав. "Чтобы решать — надо знать". Я вижу, достопочтенный вадовас, что ты очень мало знаешь о "Звере Лютом". Поэтому никак не можешь решиться. Что ж, я помогу. У вас мало людей, чтобы взять крепость? — И что? Запомни простую истину: "воюют не числом, а умением".

Я улыбаюсь в лицо этим лесным дикарям, немолодым опытным воинам. Произнесённое — оскорбление. Намёк на отсутствие у них, у этих ветеранов и командиров — "умения". Привыкайте. Знать своё место. "Под Кастусем", а не рядом. Потому что это он меня вытащил. А я "неблагодарностью" не страдаю.

Но затягивать "паузу оскорбления" — нельзя. Высказанному сомнению в их профессиональной военной компетентности нужен аргумент:

— Крепость не надо — брать, в крепость надо — войти. И я знаю, где есть подземный ход.

Всё. Теперь меня и эти не выпустят. Елица тоже зависла. Так и не перевела последнюю фразу. Русско-говорящие застопорились с открытыми ртами. Остальные принялись их толкать и пинать. "Русско-неговорящим" — тоже интересно.

— Э... и где?

— Там.

Молодой предводитель, не сдержавший своего любопытства, аж покраснел под моей улыбкой. Они что, ждут что я им вот так просто — всё расскажу, покажу и дам попробовать?

Литвины бурно заспорили между собой, Кастусь растерянно переводил глаза с одного на другого, потом как-то затвердел лицом и голосом, стал им что-то втолковывать. А я стащил драную рубаху и подставил спину под руки Елицы — повязку на спине тоже надо отмочить и переменить.

Зрелище моей спины как-то сбило накал литовской дискуссии.

— Это Кучковичи тебя так?

— Ага.

— Э... Воевода э... Всеволжский... Ты покажешь тайный ход?

— Да.

— А... Тебе не жалко твоих соплеменников? Там, в Москве. Ведь мы их...

— Там нет моих соплеменников. Мой народ живёт на Стрелке. А эти... Посмотри на мою спину. Зачем мне их жалеть?

Вадовасы снова бухтели, цокали языками, издавали своё "ой-ле!" на разные голоса. Я скрипел зубами. От ощущений на спине. И помалкивал: надо дать аудитории время понять и прочувствовать.

— Тот, кто бил тебя — да. Но — бой... Там погибнут многие.

Литвины-гуманисты? — Не верю. Просто, идя на дело, необходимо хорошо понимать мотивацию... "подельника". Чтобы не нарваться на неожиданности в самый неподходящий момент.

— Те, кто бил. Те, кто им подавал, охранял, изготавливал, кормил, командовал... Они все — выбрали не ту сторону. Князь Кестут — ту. Поэтому... Как будем делить добычу?

Народ выдохнул и с радостью заговорил о понятном, привычном. О дележе барахла, захваченного при резне. Тема обязательно проговаривается перед каждым "героическим" мероприятием.

"Договариваться лучше на берегу".

— Кончайте орать! Елица, переводи. Делим будем так: треть мне... тихо! Нет — значит нет. И я ушёл отсюда. А вы сидите в своих лесах и складываете погребальные костры для своих воинов. Треть Кестуту. Тихо! Если бы не его мудрость и прозорливость — мы бы тут не сидели, и ничего не делили! Треть — вадовасам. Между собой — по числу приведённых воинов. Свои доли вы разделите между выжившими после битвы по своему усмотрению.

Почему я помог Московской Литве сжечь Москву? Перебить множество "русских людей"? Потому, что они — не "русские люди". Они челядь, холопы, подданные... Кучковичей. "Кучковские люди". Кучковичи начали вражду со мной, тащили связанного, били кнутом, мучили, собирались убить. Стали мне врагами. Своих врагов я хочу видеть мёртвыми.

Их люди... Я ничего не имею против немцев. Но солдат вермахта в период с 41 по 45 — это цель. Если только он не успел поднять руки.

Редко бывает так, чтобы моё решение имело лишь одну причину. Жизнь коротка, чтобы решать проблемы поодиночке. Меня встревожило неустойчивое положение Кастуся в роли князя. Я, отчасти, был тому виной. Следовало "отдариться" за своё спасение.

И ещё. Знаешь, девочка, но... Елица.

Она... я понимаю, что им было тяжело, что им нужна была какая-то... легенда. Для поддержки душевных сил. Она... нет, она не лгала, не выдумывала. Она рассказывала. То и так, что вокруг меня создавался образ. Могучего, мудрого. Убеждала других и саму себя. А тут... вот он я — битый, поротый.

Короче: мне нравится, когда девочки смотрят на меня с восторгом и обожанием. Приходится соответствовать. А Москва? — А и фиг с ней. "Здесь и сейчас" — "вражий город".

Я довольно точно описал вадовасам расклад в треугольнике Боголюбский-Кучковичи-литвины. Но не учёл четвёртую и пятую фигуры. Что привело к двум тяжелейшим кризисам, разорению всего края. И к немалой выгоде для всей "Святой Руси".

Литвины препирались недолго. Уточнили детали, посмотрели на солнышко, вспомнили фазы луны...

Не-не-не! Совсем не по поводу месячных!

Подхватили на плечи пяток лодочек полегче, и первый отряд через прибрежные кусты вломился в лес. Или кто-то ждал, что мы вот так, всем табором будем при свете дня сплавляться по Москва-реке?

Остальные занялись делом.

"Кто штык точил, ворча сердито...". Но, преимущественно, штопкой обуви. Я уже объяснял — здешняя обувка просто горит.

Наконец, и мы поднялись.

Напрямую по реке — до Кучково вёрст восемь. Но ушли в лес, сделали здоровенный крюк, попетляли — кто ж по лесу прямо ходит? Уже в темноте вышли к реке. Точно напротив Чешских ворот.

Тут вадавасы несколько поспорили на мой счёт: брать — не брать. Но вспомнили про мою спину. "Не сбежит". И пустили в первую лодку.

Дождались облака, которое луну закрыло и... как на Королевской регате Хенли. Только — молча.

Место, конечно, неудобное. Выше — нельзя. Там устье Неглинной, посад, стены и стража.

Плевать на стражу! Но там — собаки.

Ниже — тоже нельзя. Там, в районе будущего Владимирского спуска и гостиницы Зарядье — Москворецкая пристань. Там тоже... и собаки есть.

Пошли. Четверо — на берег, в тень, под стенку обрыва, двое на лодочке назад, за пополнением. Что эта троица меня прирежет при малейших сомнениях — и к бабке не ходи.

И не пойду. Пойду искать вход в подземный ход.

Ну и где ж эта дырка? Желанная-долгожданная... Ма-асковская. Сов.секретная...

Та? — Не та. Как же Градята тогда говорил...? Он-то мне ориентиры давал от стены крепостной. Да и лет восемь прошло. Деревья высохли. Кусты выросли. Или — наоборот?

Забавно будет. Если не смогу сыскать...

Ага. Вот промоина, вот, под травой разросшейся, дверь деревянная.

Факеншит! Ты ещё головой в неё стукни! Головы литовские как колокола московские! Весь город разбудишь. Я знаю, что она не открывается. И правильно делает. Потому как здесь... ага, вижу... есть сухой корешок... за который надо легонько потянуть... А он.. не лизе... А мы его мя-я-ягенько... Ё! Гадская палка! Плоскогубцы кто-нибудь взял? А, может, у кого пассатижи с собой...? Тогда — своими... пальчиками, зубками... А теперь? Как нет?! Ты снизу-то топор вставь и чуть приподними... Ага. Пошла родимая. Забухла за столько-то лет.

Эх, ребяты, не баловались вы спросонок сборкой-разборкой направляющих серверов Делла или Хи-Пи одной марки, но разных серий. Был у меня раз случай...

Наз-з-зад! Придурки! Факел давай. Идиот! Внутрь, внутрь войди. Та-ак, теперь медленно, глядя под ноги. И на потолок. И... Бамбино-кретино-идиотто! Я же сказал — смотреть! Ну и что теперь делать? Какой огонь?! Факеншит уелбантуренный! Кого жечь?! Да, упавшая тебе на голову решётка — деревянная. Жаль — не попала. Больше скажу — дубовая. И голова, и решётка. Её запалить — тут такая дымовуха будет...! Кто там всё рвался топором помахать? Давай, дядя. А я пока отдохну. Чего скочите, бестолочи?! Там впереди ловчая яма должна быть. С кольями.

Мы бы не выбрались. Но мир не без добрых людей. В смысле — дураков. Последнюю дверь изнутри мы открыть не смогли. Литвины рвались её порубить, но я предложил просто постучать. Какой-то заспанный посадский мужичок, не открывая глаз, снял засов и был сбит с ног ломанувшимися внутрь воинами.

Подземелье этой башенки. Сунулись по лесенке вверх. А там... Там уже в набат бьют. Хоть и лохи, но бдят. Углядели нашу десантуру на лодочках. Ну и мы... тоже ударили.

Только не в набат, а в бубен. Или это "тыл" называется? — А звук как в бубен. Воротников поубивали, бревно — засов, которым ворота закладывают, выкинули. Только воротины растянули... опять шлем русский, тип 4. Две штуки.

Который побольше, Кастусь наверное, что-то заорал по-своему:

— Пирмасис — кайре! Антрасис — тейсте! Ликуси — тейсус! Эйти!

И все побежали. Я — с которые "ликуси", которые — "тейсус". В смысле: прямо. Вот как смотрел, так прямо — и "эйти". В смысле — вперёд.

Цель — усадьба Кучковичей. Очень хочу убедиться что они все... "покинули бренный наш мир".

Они — все. И тот... нехороший человек. Который меня с похмелья допрашивал. И та... нехорошая не-инокиня, которая меня... мда...

Я уже несколько раз говорил, что бой — это всегда очень шумно. Я, как "Немой убийца" — просто возмущён! Своё "Ледовое побоище" — вспоминаю с умилением. Там враги орали, но издалека и только с одной стороны. А тут орут отовсюду. Истошно и на разные голоса.

Добежали до боярской усадьбы. Похоже на ситуацию у рыбака с русалкой. В смысле: а... а как?

Я ещё ничего придумать не успел, а молодёжь из литвинов — уже к частоколу, строят пару пирамид, как гимнасты в цирке. И — пошли по ним! На забор и внутрь.

Впереди — опять шлем 4. Маленький.

Елица?! Сдурела... Ну уж нет. Без меня... Парни по запарке и не поняли — что это за здоровяк по ним протопал.

Сверзился в темноту. Мать...! На мягкое. Пощупал — мех. Они чего — шубы на заборе для проветривания вывесили?! Ещё пощупал — зубы. Ну тут я уж и не знаю... А, дошло — собака зарубленная. И я побежал. Один из литвинов пытается засов с ворот сбить, а на маленький тип 4 трое туземных придурков с саблями наседают. Не позволю обижать мою девочку!

Ага, такую фиг обидишь. Пока я добежал, пока одного этим неудобным литовским топором... она одного — прирезала, второго — приколола. Приколистка. Я ж расспросить хотел...

Тут бревно упало, ворота открылись, народ побежал...

Интересно так: литвины внутрь, а кучковские наружу. Из всяких строений.

А двор-то замощён булыжником, а на камнях в бою стоять никто не умеет.

А что говорит классика моей первой жизни? — "Булыжник — оружие пролетариата". А я здесь кто? — Я ж тут постоянно пролетаю. Начиная с самого факта пролёта вдоль да по дереву Иггдрасил.

Какое удивительное совпадение! Полный... гармонизм!

Одно из очень немногих замощённых булыжником в "Святой Руси" место. И на нём единственный, не побоюсь этого слова, пролетарий. Именно с вот такой классово-осознаваемой само-идентификацией. В боевом прикиде и настроении.

Выковырял каменюку топором. И — заелдырил. Успешно. Наповал.

— Господин новое оружие показал! Берём камни и...

Столько радости и энтузиазма в голосе!

— Авундий! Ты ли это?!

— Я, господине. А тут все наши. А там вон, Фанг режется. Мы только-только подошли. Сейчас добьём ворогов и поговорить можно будет.

Насчёт "сейчас" он несколько погорячился. Местные дрались крепко. Но опыта пролетариата у них не было.

Если серьёзно, то надо понимать, что здешние крепостицы рассчитаны на оборону снаружи. Бой внутри... здесь почти нет каменных строений, как в городах Европы, где почти каждый дом может долго обороняться. Здесь довольно широкие улицы. Потому что пожары не дают строить "окно в окно". А перегородили защитники улицу — атакующие могут и дворами пройти. И, конечно, огонь. Потушить пожар в ходе боя... Так — лютыми пожарами — выжигали восставшую Москву поляки.

Ещё мелочь: Кастусь сразу послал отряды по стенам к воротам. Понятно, что убежать из города можно: съехал по верёвке со стены в любом месте — и ходу. На четвереньках в глубокой темноте рвов — далеко можно убежать. А вот войти в город... Толпы посадских мужиков, кинувшихся на звук набата к городским стенам, потолкались у ворот под копьями и стрелами литвинов и отвалили.

Внутри... двукратное численное преимущество. С учётом разницы в вооружении, обученности и свежей опытности — четырёхкратное. Попытки организовать сопротивление... были. Безрезультатные. Тем более... Петенька в какой-то момент рванул из схватки к крыльцу — получил топором в спину. Якуна — умный мужик, но дурак — прикололи в бочке для дождевой воды, где он спрятаться надумал.

Слазил я в подземелья, нашёл того умника, который мне с похмелюги кнут прописал. Узнал у него, где вещички мои сложены и... избавил мир от одного похмелиста.

Я всегда говорил: "если вы знаете, что завтра к вам придёт похмелье — не ночуйте дома".

Тут бежит Авундий:

— Боярич! Горим! Уходим!

Выскочили во двор — красота! Вид, звук, краски... Я — пироман? — Ну, как всякий нормальный человек — люблю смотреть на огонь. А тут...! Я уже говорил: боярский терем — как костёр поставленный. А тут "поставленный" — да ещё и запаленный! Опять же — "дом врагов моих"... Р-роскошно!

"Шумел, горел пожар московский,

Дым расстилался по реке.

На высоте стены кремлевской

Стоял Он в сером сюртуке.

...

"Судьба играет человеком;

Она, лукавая, всегда

То вознесет тебя над веком,

То бросит в пропасти стыда...".

Ни одного "она" в сером сюртуке. И "пропасть стыда" — не наблюдается. А так — всё правильно.

Кастусь — умница. Не стал ждать рассвета — "на свету они очухаются". Погнал сотню бойцов к Москворецкой пристани. Там посад закрылся. Частокол у них.

Можно, конечно... Но лодочки-то на берегу! Парочка даже с товаром. А вёсел мы и в здешних домах набрали. Посадские за Неглинной... они наплавной мост обрубили. Тоже решаемо. Но лезть туда... ночью, в воду... Ну их.

Я уходил из Москвы в одной из последних лодок. Светало. В предрассветном полусвете начинающегося жаркого майского дня горел Московский Кремль. Точнее: Кучковский кремник. Свежий ветерок от реки раздувал огонь, и по всей линии от Чешских ворот до Боровицкой башни стояла стена пламени. За ней тоже горело, подымались высокие столбы дыма из района боярской усадьбы и торговой площади. Лениво догорал "мокрый", левобережный по Неглинке, посад.

Над частоколом правобережного торчали головы тамошних жителей. Уныло наблюдавших за весёлыми литвинами, выпихивающими их лодочки в реку. Лодки лежали на берегу, и Кастусь, по моему совету, велел избавить местных жителей от этого вида движимого имущества. Часть взяли себе, в нескольких прорубили дно, остальные... "Плыла, качалась лодочка...".

Ценный опыт, полученный мною от новгородских ушкуйников, получил новую имплементацию: грабёж должен завершаться уничтожением транспортных средств. Чтобы ответка не прилетела.

Нижний посад, также... обезтранспортенный, попытался возражать — там лодейщиков больше. Но на вылазку они не пошли. А кричать да кидать с забора... Закинули им десяток факелов за частокол, они и перестали возражать — делом занялись. Пока их плав.средства... "Вниз да по речке...".

Интересно, а до моего Всеволжска донесёт? — Не думаю. Чтобы у нас, на "Святой Руси", что-нибудь полезное... У нас каждая речка — Тибр. А каждый городок — Пиза.

Я был расстроен. Как ни радовало меня исполнение мести, восстановление справедливости и наказание нехороших, как не грели мне душу возвратившиеся ко мне противозачаточный крестик, костяной палец, мисюрка с никабом, кафтанчик броненосный, "огрызки" и разные полезные мелочи, но Софьи я не нашёл. Ни — живой, ни — мёртвой. Вернее всего — сгорела. Или — задохнулась в каком-нибудь из погребов.

Вернее всего... Но уверенности — нет.

Мы встали лагерем на прежнем месте. Перетряхивали барахло для предстоящей делёжки. Перевязывали раненых. Вадовасов мучила жадность: часть лодок придётся бросить — гребцов на долгую дорогу не хватит. А майна-то взято...! — Не снести.

При лодейном набеге в добыче почти нет скота — тащить в лодках неудобно. Пара коньков приличных кровей с конюшни Кучковичей, вызывали восхищённое цыканье молодёжи.

Мало было и полона. Я обратил на это внимание ещё во время боя: литвины спокойно разбивали головы даже тем, кто сам сдавался. Не гонялись за людьми, а кидали им в спины копья или топоры. Такое бесхозяйственное отношение к "двуногому товару" сперва удивило. Однако нашло очевидное объяснение:

— А куда их? Продать? А кому? Раб — сбежать может. Тут вокруг — недалеко. Расскажет про тропы наши, селища, святилища. Бабы... баба другое дело. Брюхо ей надуешь — она и не побежит. А там... куда ей бечь? На остывшее пепелище? А, ежели мужик её выжил, там уже новая хозяйка. Но нынче нам и баб не надо — свои есть. Поубивало много народу за войну. Овдовели, осиротели... Опять же, по христианству — одна жена. Оно, конечно не у всех, но... кормить-то надо.

Разница между мотыжным и пашенным земледелием. Пять мотыг в доме — пять работниц. Один плуг — пять нахлебниц. Московская Литва, подобно своим соседям — вятичам, кривичам — хлебопашцы, не хлебомотыжцы.

Воины стаскивали добычу в одну кучу, вожди делили на три. Всё это сопровождалось спорами, бранью. То и дело кто-нибудь, самый горячий, хватался за нож или за топор. Кастусь вмешивался, уговаривал, успокаивал.

Особый оттенок бессмысленности происходящему придавало то, что никто не знал — какая кучу кому достанется. Споры о сравнительной ценности несравнимых вещей имели чисто умозрительный смысл. "А вот я сказал — дороже!". Чисто статусы равняют. Что, собственно говоря, и есть самое главное в дележе добычи.

Очевидцы, описывая угон крымчаками русского полона, отмечают, что достигнув безопасного места:

"Татары перерезали горло всем старикам свыше шестидесяти лет, по возрасту неспособным к работе. Сорокалетние сохранены для галер, молодые мальчики — для их наслаждений, девушки и женщины — для продолжения их рода и продажи затем. Раздел пленных между ними был произведён поровну, и они бросали жребий при различиях возраста, чтобы никто не имел права жаловаться, что ему достались существа старые вместо молодых".

"...приступали к дележу ясыря, предварительно помечая каждого невольника раскалённым железом. Получив в неотъемлемую собственность невольника или невольницу, каждый татарин мог обращаться с ними, как с собственною вещью".

"Они... тут же насиловали невольниц, часто перед глазами их родных".

Литвины — не степняки. Такой, накатанной столетиями "охоты на русских", технологии — у них нет. Вообще, захват рабов для них не типичен. Поэтому, пока старшие, мудрые, славные и вятшие делают дело — делят захваченное имущество, молодёжь растащила по кустам пару десятков пойманных баб и девок и занялась отдыхом: "разгрузкой чресел молодеческих", снятием стресса после боя.

Я несколько завозился с переодеванием: сапоги из-за повязок шли туго. Влез в своё, кафтанчик, "огрызки" нацепил, глянул в реку — красавец! Почти и не видать, как мне досталось. Ничего — заживёт.

Как тот лекарь говорил: "пёс смердячий"? Кстати — тоже покойник.

Из кустов выскочил Авундий с ошалелыми глазами и без штанов. Заскочил в реку и стал плескаться.

— Авундий, ты чего? Обделался в бою с перепугу?

— А? Не. Там баба одна... Ну, такая! Так даёт! В смысле — берёт! В смысле — сразу двоих! С двух сторон! Но, вишь ты, я несколько... ну... глубоко. А она и сблеванула. Сщас помоюсь и...

Меня, скажем прямо, после моих... тряпично-деревянных в некоторых местах... на подвиги не тянуло. Да и что там может быть такого? Или я и не такое видывал? Но Авундий был весь в энтузиазме. Он так рвался похвастать обнаруженной небывальщиной. Отказать — обидеть. А слушать споры старших из-за дележа материальных ценностей... Что я, Стокгольмский арбитражный?

Глава 416

В кустах на поляночке стояла на четвереньках зрелая дама, близкая к местным стандартам красоты: немелкие рост и размер, объёмные ляжки и ягодицы, висящий живот и крупные груди, видимый слой жира на боках и на довольно широкой спине. Всё это — очень белое. И колышется. При каждом толчке соучастников. Исполняется "тяни-толкай" в коленно-локтевой позе. Квалификация исполнителей невысока: синхронизация не выдерживается. Однако зрители в восторге. Который выражают громкими, радостными криками. Зрители — пара десятков молодых литвинов. Сидят, стоят, лежат на полянке.

Какая-то рубаха из мешковины закрывает женщине голову, оттуда доносится пыхтение, урчание, мычание. "Кормовой" исполнитель с азартно-шкодливым выражением лица поднимает вверх правую руку и с оттяжкой хлопает по покачивающейся белой ягодице. Женщина резко взмыкивает, дёргается вперёд и начинает активнее поступательно-вращательно работать тазом. На физиономии "щелкунчика" появляется выражение неземного блаженства.

Как мало надо человеку для счастья! Всего-навсего: остался живой и целый, позади — вражье пепелище, впереди — родной дом, вокруг — свои ребята. Да ещё и дырка с подкруткой попалась.

Странно ли, что ребятишки пренебрегли более юными полонянками, а покусились на даму в возрасте, но с умениями?

Интересно: "русский поцелуй" — их собственный технологический приём? Тогда следует ли его правильно называть "литовским поцелуем"? Или это достижение средневековой Москвы? Какую дефиницию следует считать более правильной: "Московский"? "Кучковский"? "Вятический"? Котлеты — по-киевски. А губки? — По-московски?

А может, всё-таки, заимствование? Всё-таки, год после бенефиса Новожеи уже прошёл. Но — далековато. Какая-то глушь, самая окраина княжества, дебри лесные.

В средневековье это постоянная проблема: проследить распространение технологических приёмов — крайне сложно. Картинка получается всегда пятнистая: тут — умеют, отойди на десяток вёрст — уже нет. Московской хоругви в походе не было — подданные Черниговских князей. А охотники были: всяк хочет чужого добра домой привезть. Может, кто и распространил... необщее уменье.

Стоп. Где-то я недавно сходную манеру крутить задом... Правда, ракурс... Но если представить в 3D... и виртуально взглянуть с той стороны и снизу...

У меня сразу активизировалось... тряпично-деревянное. Этого не может быть! Но... габариты, контуры, цветность... В таком ракурсе я её не видел. Голос... в такой мычащей тональности я её не слышал. Она год провела в Ростове, откуда было в Бряхимовском походе много народу. Новожею там утопили, но позже... в войске и другие девки появлялись, кому показать — было. Она ж жила в монастыре! Но вспомним пересуды староверов уже и 19 века о женских скитах. Она говорила, что у неё год никого не было! Но следует ли знание такой техники считать "у неё было"?

Как же сложно понять пути распространения технологий в "Тёмном средневековье"!

Одно скажу точно: хоть чуть-чуть познав такую удивительную женщину, как Софья Степановна — я просто не могу поверить, чтобы она позволила себя банально убить. Чтобы её угробить — одной сожжённой Москвы мало. Тут и десятка едва ли хватит. Как говаривал покойный Хрипун: "Куды вы, боровы деревенские, лезете...!".

Литвины удивлённо косились на меня в новом, боевом облачении. Мечи, шлем, пояс... атрибуты воина, хоть и необычные для здешних мест, или наоборот — именно потому, что необычные, сразу подняли мой статус. Не битый, драный, босой, в грязных порточках-рубашоночке, а... фиг его знает кто, но что-то серьёзное.

Я подошёл к голове женщины, присел на корточки. Посмотрел, как молодой литвин, запустив руку под тряпку на голове женщины, таскает её за волосы, дружелюбно поулыбался ему. И откинул тряпку с её глаз.

Волосы у неё обгорели. С правой стороны осталось пальца на два, с левой — на шесть. Как раз, чтобы парню уверенно ухватиться. Лицо — целое, хотя и битое, с синяком. Мочки ушей целые. Умница: успела снять серьги, а то могли и с ушами оторвать. Зубы... если оттянуть ей губы... передние — на месте. Ещё и везучая — здесь редко кто в её возрасте может похвастаться полным гарнитуром во рту. А уж при конфликтах... вылетают первыми. Глаза — оба, нос — не свёрнут, щёки — не резаны. Ссадины — не в счёт.

Целая, здоровая. Везучая? — Умная.

Рубаха... явно — не её. И по размеру, и по ткани. С какой-то холопки сняла. Замаскировалась. Смелая женщина: таких, "в расцвете сил", баб, они же — "возраста последнего пути" (средний возраст умерших взрослых женщин в эту эпоху в Залесье — 32 года) — литвины убивали на месте не глядя, походя.

* * *

"Смелая" — потому что есть разница между феодальными и племенными войнами. Феодалы все, так или иначе — родственники. Простые воины штатно, с удовольствием и азартом режут равных, простолюдинов. Но к правителям отношение более "рыцарское". Хотя про то, как киевский пешец старательно убивал Изю Блескучего — я уже...

Вятших предпочитают брать в плен — можно выкуп получить. Сходно отношение к пленным семьям: Мономах выговаривал в письме к Гориславичу за задержание невестки. Классовый подход при феодализме преобладает над национальным. И массу французских рыцарей английские рыцари держат в довольно приличных условиях в плену, отпускают за выкуп.

Не является ли гумнонизм, дерьмократия и либерастия следствием девальвации аристократизма? Когда нормы общения, свойственные высшим феодалам, распространились постепенно на средних, мелких, домашнюю прислугу, деловых партнёров... хомнутых сапиенсов вообще.

Один барон может быть равным другому. Вождь одного племени не может быть равен вождю другого племени. Один — предводитель народа людей. Другой... "стада обезьян", в лучшем случае.

Не имея общности происхождения, веры, языка враждующие люди смотрят друг на друга... в лучшем случае — утилитарно.

— Порты стирать можешь? За скотиной ходить? Жрать — в поварне, спать — в чулане. За лень — порка, за побег — смерть. Пшла!

Аристократка, основное назначение которой по жизни — производство законных наследников правителю, ценности в доме не имеет. Разве что типа кабаньей головы на стенке — похвастать. Прикраса для гонору. Но — товар скоропортящийся. Эффективнее снять скальп или прямо, как тому кабану — отрубить голову, замариновать и повесить туда же. В лесных племенах таксидермисты — все. Но возможностей для такого выпендрёжа простые воины не имеют. Были бы здесь Якун или Петенька — можно было бы пальцы отрубить. На сувениры:

— Слышь, а чегой-то у тебя на шее рядом с медвежьим клыком болтается?

— А эт мы Москву сожгли. Вышел я, те поры, на старшего Кучковича с рогатиной...

А с бабы что взять? Только... Вот именно.

— Сожгли мы как-то раз Москву. И попалась нам старшая Кучковна. Ну, ты слыхал, она у Суздальского князя женой была. Вот мы, стал быть, её разложили, и я ей ка-ак...

— Ну и..?!

— Да так себе. Три раза залазил. Не. Моя лучше.

Три сотни бойцов. Ни один бы не пропустил. Просто для галочки. Учитывая душевное состояние этих людей после боя, вообще не свойственную им аккуратность при обращении с полонянками... Смерть. Неизбежная, долгая, мучительная. "Наступила в результате множественных поверхностных и внутренних повреждений".

Будут "портить" просто для забавы, чтобы покорячилась, чтобы визжала и просила. Как символ давнего и злобного врага. Доведение до состояния жертвы. В ходе общенародного жертвоприношения.

* * *

Софья это понимала и рискнула. Лучше один раз получить топор в голову как немолодой простолюдинке, чем неделю умирать "по-госпожански", "ублажая" и веселя воплями сотни воинов.

А вот в платье служанки она смогла использовать свои "необщие умения", отодвигая, таким образом, типичный в её возрасте в такой ситуации, "секир башка".

Не сомневаюсь, что она пережила бы нынешнюю "ограниченную вспышку юношеского сексуального энтузиазма", попала бы в дом какого-нибудь вадоваса, сумела бы подмять его под себя. В психологическом смысле. Стала бы им манипулировать. И зажила бы припеваючи. Или вернулась бы на Русь.

Не свезло. Ванька заявился. И я, с глубоким чувством удовлетворения от наступления исполнения справедливости, вернул ей её фразу из московского застенка:

— Вот и свиделись. Как и обещался. Дурочка. С кем ты спорить вздумала...

Она смигнула от света, прищурилась, дёрнулась. Но литвинчик крепко держал её за волосы. Потом, хвастаясь своими успехами в новой для него технике, до упора натянул её голову на себя. Чуть подождал, затягивая глубокое погружение, но его визави довольно резко и громко дал оценку изменению ритма.

Экс-княгиня имела, при этом, довольно глупый вид. С выпученными глазами и полуоттопыренными губами. Выглядеть интеллектуально в этой позиции... Бывает. Но — редко. Искоса посматривала на меня, пыхтела носом. Потом закрыла глаза, полностью отдаваясь нарастающему темпу её... пользователей.

Юзеры юзали безостановочно, переходя в режим сдвоенного отбойного молотка. Им бы асфальт вскрывать... Но где здесь найдёшь асфальт?

Я прикрыл ей лицо подолом мешковины и встал.

Ещё два дня назад, завывая от ужаса, разглядывая свой чёрно-багровый... часть своего тела, я был готов порвать её на части. Просто руками, зубами... Как я её ненавидел! Как я мечтал, чтобы она выла, орала и обделывалась... в моих руках. Треск ломаемых костей, хлюп выдавливаемых глаз, шлёп снимаемых кусков кожи... Ненавижу! Если бы она попалась мне в Кучково — в ломти, в ошмётки! С радостью, с удовольствием...

Но теперь... Если бы она умерла... всё было бы проще. Если бы... Без моего участия...

Рассказать про неё литвинам? Или — просто прирезать? Или...

— Господине. С этой бабой... Ты её знаешь? Может, сказать парням? Чтобы они её... Ну, отпустили.

— Зачем, Авундий? Ребята славно бились, сделали великое дело — Москву сожгли. Пусть отдыхают. Только... Присмотри. Чтобы не попортили. Как с матерью Кастуся было — не надо. И — чтобы не потерялась.

Может... Подсказать ему? Чтобы он как-нибудь... как родительницу Кастуся... Или — просто ножиком по горлу...?

Ваня, лгать не хорошо. Тебе лжа Богородицей заборонена. Не позволяй возникнуть такой ситуации, когда тебе придётся лгать. Вот зарубили бы её, как множество других москвичей и москвичек... или прикололи бы как старшего брата Якуна... или здесь бы — затрахали до смерти, порвали на кусочки, порезали на ленточки... А теперь — нельзя. Теперь я её видел. Теперь я должен...

Андрей-то ведь точно спросит! И что я отвечу? — То, что он ждёт. А вот что он ждёт?

Её смерти? От моей руки, при моём участии?

Или — её жизни?

На берегу вадовасы заканчивали делёжку добычи. К моему удивлению, потерь в личном составе от раздела имущества нет. А как шипели! А как скалились друг на друга!

* * *

Как говорил маленький мальчик, забравшийся под кровать, любовнику своей матери, когда папа неожиданно вернулся из командировки:

— Молчишь? А как дышал! Как дышал!

* * *

Кастусь, розовый от пережитого. Он в бою был спокойнее и увереннее. Елица с томагавком в руке. И двумя за поясом. Неподвижный, как пень лесной, Фанг в стороне на корточках. С пучком дротиков россыпью под правой рукой. Его ребята парочками по периметру...

— Вовремя пришёл. Поделили. Теперь выбирать будем. Вот три куны. На одной — крест, на другой — ярмо, на третьей — дом. Левая, средняя и правая кучи. Все видели?

Позвали седого, одноглазого, с рубленным лицом, воина. На пальцах... Жгли? Или — отморозил? Подушечки — сплошные шрамы. Кинули куны в шлем, потрясли.

— Первый — князю.

— Второй — воинам.

— Третий — гостю.

Кто в восторге вопит, кто рычит в злобе. Вадовасы возле своей кучи собрались. Теперь им её делить по отрядам.

— Как забирать будешь, э... господин Воевода Всеволжский?

— Кастусь, брось титулование. Мы не на тинге, чтобы зваться да манерничать. Когда будете делить полон?

— Э... ну...

— Давай сразу. У меня ещё дела есть.

Какие у меня могут быть здесь "ещё дела"? Но Кастусь пошёл к вадовасам, полчаса с ними спорил, добился. Снова пошла жеребьёвка. Они не смогли разделить женщин на равноценные группы, поэтому "жеребили" — каждую.

У меня была смутная надежда... Заберёт её какой-нибудь... тот же давешний "подгоняльщик". И всё — я чист! Увезли в Литву Московскую, продать не схотели, войска со мной не было... Извини-прости, княже, шукай свою экс-благоверную сам.

* * *

"Бог — не фраер" — народная мудрость. "Просите — и обрящете". — А если нет? Если — не просил? — А, пофиг! "Призовая игра! Тьфу-тьфу".

В здешней жизни отсутствует очень важный для меня, душевно родной, образ. Образ "чемодана без ручки". Есть, наверное, нечто похожее. Но когда сам, в зимней одежде, со старым картонным советским чемоданом, битком набитом всяким... как я теперь понимаю — барахлом, до неподъёмного состояния, и ты с ним сквозь московское метро, в час пик... и тут ручка у него... хряк... Это надо... пропотеть самому.

* * *

— Ну что, Софочка? Пошли мыться.

Она только мычала и пыхтела. Молодёжь, по счастью, не применяла к ней сколько-нибудь серьёзных мер воздействия. Из категории: "последствия — необратимы". Но юношеский энтузиазм... в сочетании с количеством... Кое-какие синяки она схлопотала. В интересных для молодёжи местах.

Умыл, прополоскал, побрил. Наголо. Обгоревшие волосы в этой местности после вчерашних событий — явная улика.

Сунул ей сохранившийся в вернувшемся ко мне мешке ошейник:

— Холопская гривна. Наденешь — станешь скотиной двуногой. Робой. Моей. На шею. Приложи и поверни. Сама.

Я избегаю силком надевать на людей символ рабства. Лучше, если они делают сами, по своей воле, своими руками. Добровольно.

Она смотрела на меня замученными, опухшими, красными глазами. Бой, пожар, забавы... ни сна, ни отдыха. Потом перевела взгляд на группку молодых литвинов чуть в стороне, у леса. Те, с сильным любопытством, интересовались нашими манипуляциями.

Объяснения не нужны, угрозы — тоже. Есть только надежда. Что этот странный лысый... не кинет сразу свою животинку на растерзание молодым лесным волкам. Потом — может быть. Но не сейчас.

Она свела на затылке концы обруча, он защёлкнулся.

Я произнёс положенные слова, о подчинении, о владении, об истинных ценностях настоящего раба. И понял — ерунда. Да, сейчас она совершенно затраха... э... замучена, испугана, потрясена. Гибелью своего дома, семьи, мгновенным, неожиданным изменением своего положения среди людей, пожаром Москвы, близостью смерти, потоком насилия, мучений... Сравнимо с потрясением моих муромских девок, взятых при разгроме каравана "конюхов солнечной лошади". Только здесь — много больше, резче.

Однако, для неё эта внешняя вата тупости, душевного и телесного крайнего утомления — только оболочка. До "якорей" её души — не добралось. Возможно потому, что они иные, чем у большинства здешних людей. Дом, род, семья, честь, статус, православие, вкусная еда, красивая одежда... даже — собственное тело, физическая боль — всё это, конечно, имеет значение. Но... не фундамент души.

Никакие ритуалы, словесные формулы, клятвы и обеты — на неё не действуют. Ей — плевать. Она терпит, она выказывает покорность, она постарается запомнить правила, чтобы избежать наказания. Но едва она очухается, чуть оживёт — она попытается вывернуться. Обмануть, перехитрить, сбежать, убить... подчинить меня.

Большое мягкое белое немолодое женское тело с отвисшим жирком, синяками и ссадинами. Пни — колышется. И в нём душа — прочнее оружейной стали.

Дамасская сабля. Послушно гнётся в кольцо, с готовностью звенит от лёгкого толчка. И неслышно, незаметно отрезает пальцы любой, неверно протянутой к ней руке.

Вот же, нашёл я себе... змею за пазуху.

Ку-ку, гадюка! Тебе там тёпленько?

И как Андрей с ней столько лет прожил? — Вопрос риторический. Ответ известен: неординарный человек и пару себе такую же подбирает. Даже — не желая и не понимая.

Выпросил у литвинов лодочку, прибарахлился малость, более всего — носильными вещами и провиантом, чуток потолковал с Фангом.

Этот... битый волхв... тот ещё источник информации. Такие и в гестапо молчат. Его надо раскручивать и раскурочивать. Как Могуту. Только ещё хуже. Горящим поленом по морде довести до песенного состояния — тогда можно нормально общаться. Но не здесь же! Вот только баллад с былинами мне нынче не хватает!

Однако, кое-какие подробности нынешнего положения дел у Московской Литвы я понял.

Кастусь добился мира, но не всевластия. Баланс интересов, "политическая тренога", а не "вертикаль власти". Дружина у него — самая большая. Но сильно меньше суммарных сил возможных... оппонентов. Этап резни в разновидности "война братьев" — закончился. Братья-конкуренты — мертвы. И ситуация зашла в тупик. Противники обессилели. Теперь все кучкуются, оппозиция ищет лидеров и вербует союзников.

Последний год идёт напряжённая дипломатическая игра. С раздачей подарков, обещаний и запугиванием. В кругу трёх десятков выживших вадовасов.

Я бы собрал всех предводителей в одно место и истребил. Как я сделал в Каловой заводи с Яксерго. По мертвецам — дешевле новой войны вышло бы. Но Кастусь... то ли — не может, то ли — не хочет. Силёнок маловато, репутацией дорожит, следует обычаям, опасается потерять поддержку... Не благородно, родственники, соплеменники, боевые товарищи... Нервы у всех на пределе. Слишком многие считают, что по справедливости им должны дать больше, чем у них есть.

По их, сию-местному, сию-минутному, сию-родовому представлению о справедливости.

Грустно. Я бы предпочёл, чтобы у Елицы с Кастусем всё было хорошо. Спокойно, мирно, обеспечено.

Я могу им чем-то помочь? — Идиотский вопрос! Это не моя земля! Не моё дело! Кто-то где-то что-то... нахрена мне об этом мозги сушить?! Это их проблемы!

Всё верно. Но... это мои люди.

Вадовасы растащили свою кучу на десяток куч поменьше. Люди Кастуся под присмотром Елицы успешно рассортировали и упаковали долю своего князя. Зря, поторопились.

— Князь Кестут, господа вадовасы, доблестные воины. Вы уже слышали, что князь Кестут гостил у меня в поместье моего отца. Это было недолгое, но важное для нас обоих время.

Ещё бы! Там умер во время боя со мной, в моём присутствии — его отец, там затрахали до смерти, в моё отсутствие — его мать. А потом я, погребальным костром его отца, подчинил его душу, выжег её в пепел и послал Елицу, изменившую и предавшую меня наложницу, смести "песок" рассыпавшейся личности в кучку, слепить "из того что было" — князя, воина, мужчину. Добавил к этой парочке битого боевого волхва Фанга, дрогнувшего перед "гроздью калины". И вытолкнул троих несовместимых, ещё вчера совершенно чужих друг другу, только что переживших тяжелейшие личностные кризисы, разрушение собственных морально-этических устоев, людей — решать проблему. "А кто это у нас будет князем Литвы Московской? А?". В условиях острого династического кризиса, выражающего столетиями тлеющий религиозно-идеологический многосторонний конфликт, осложнённый иностранным вмешательством.

"Важное время". Таки — да.

— С тех пор у нас сложились добрые, дружеские отношения. Я немного помогал князю Кестуту в его делах. И вот — он глава вашего народа. Ныне, когда у меня возникли... сложности — ваш князь явил истинное благородство. Доблесть, осторожность, ум. Как и надлежит являть истинному владетелю и князю. И недюжинное чутьё. Которое так радует меня в моём друге Кестуте. И вот — я стою перед вами. Живой и здоровый, оружный и бронный. Дом ваших врагов — стал пепелищем. А вы набиваете ваши лодки богатой добычей. Вы видите: наша с Кестутом дружба — приводит к успехам. К славе, к победам. Поэтому мы всегда будем ценить и укреплять её.

Я внимательно послушал перевод Елицы. Она старательно сохраняла официальный вид и тон, но я вижу — у неё розовеет ухо. Надеюсь — от удовольствия.

Я не могу высказывать здесь прямые угрозы, но не дураки — поймут. Наехавший на Кастуся — станет моим врагом. Со всеми из факта "вражества" вытекающими. Пример недалече: пепелище сгоревшей Москвы. Может быть, это даст Кастусю в критический момент сотню-другую союзных топоров.

"Долг — платежом красен". Я ему — свою жизнь должен. Ну и ещё по мелочи: смерти моих врагов.

— Ныне наши пути расходятся. Вы отправляетесь вверх по реке к своим домам, я — вниз, в свой город. Напоследок хочу сделать маленький подарок моему другу. Вот моя часть добычи. Кестут, друг мой, прими всё это в дар. От чистого сердца, от восхищения твоей храбростью, твоим благородством, твоей прозорливостью. В знак моей искренней дружбы.

Кастусь распахнул глаза. Покраснел — эти белокожие ребята очень быстро и ярко краснеют. Подошёл ко мне, и мы обнялись. Он был искренне, до слёз, растроган. Я его понимаю: когда делаешь добро малознакомому человеку — никогда не знаешь: будет ли твоя жертва — временем, силами, деньгами, репутацией... — оценена.

Сделать — надо. По собственному внутреннему чувству. И благодарности-то не ждёшь. Но...

Народ ахнул. И возмущённо забурчал:

— Неправильно...! Не по справедливости...! Уговору не было...! Тащи гостевое майно в нашу кучу...

Увы, общая часть добычи воинов была уже поделена и растащена по вадовасским кучкам. Они бы перетерпели повторение делёжки, напряглись и моё бы растащили. Но я громко, глядя в глаза резко высунувшемуся в первый ряд "подгоняльщику" уточнил:

— По справедливости, по общему согласию, вы разделили добычу. Это — моё. Есть кто против? — Нету. Со своим майном я могу поступить так, как я решу. Или кто-то вздумает указывать, как мне в моих сапогах портянки мотать? — Нету таких. Я не спрашиваю вашего мнения — я объявляю своё решение: это — мой подарок князю Кестуту. Или кто-то собрался ограничить мою волю в моей кишени? — Нету таких. Всё, княже, прими и используй. На пользу и на радость.

Добыча взята знатная. У Кастуся и так хороший куш. А теперь — вдвое. Главы родов — жадны и продажны. За ними — их кланы, люди, которые всегда хотят: "дай! дай ещё!". Этой кучей барахла Кастусь перекупит кое-кого из вадовасов. Или спровоцирует на преждевременное выступление противников. Награбленное в Москве — укрепит его власть и поможет выжить.

Кастусь, довольный как кот после сметаны, ходил среди людей, задравши нос. Елица кинулась благодарить, но я остановил:

— Да ладно тебе. Лишь бы на пользу, "всё в дом, всё в дом". Ты лучше прикинь — а сколько ж это в гривнах будет? Хоть примерно.

— Ну... Я ж цен на Руси не знаю... Ну... где-то... с полтыщи.

— Всего-то?! Девочка, ты вспомни — сколько ты тогда своему... ухажёру из моих вотчинных подземелий вытащить собиралась.

Она резко вспыхнула. Вспоминая ту давнюю историю.

Собственную глупость.

Предательство меня.

Предательство себя.

— Вишь, цена схожая, а дело разное. Потому что тот — тебя обманывал. А этот — настоящий. Держись его. И — поддерживай.

Конечно, "жаба" моя — билась, рвалась и воплем вопила. Но я её сдерживал. Чисто чутьём "правильности".

То, что, года не прошло, как оно ко мне вернулось... И снова ушло. А после сторицей аукнулось... Так, что и до сих пор расхлёбываем и славимся.

Всегда говорил: правильно организованная благотворительность — чрезвычайно выгодное дело. Ни с торгом, ни с войной — по прибыльности не сравнить. Надобно только людей видеть — кому помогать.

Лодчёнка. Ботник. Тип... не мерский, но — похоже. Чуть глубже и ровнее. Душегубка. Я про это такое уже... неоднократно и красочно. Весло, пара мешков, Софочка...

— Э... Господин Воевода Всеволжский, я пошлю с тобой десяток своих воинов.

— Кастусь! Окстись! Куда пошлёшь?! Мимо московского пожарища лодочкой?! И что посадские мужики сделают? Когда снова литвинов увидят?

— Ночью, тайно пройдёте.

— Луна. Вчера облака были, сегодня... А дальше? Коломна? А потом? Мимо рязанских городков? Твоих бойцов взять — как на лбу написать: "Приходите, режемся". Ни один... не то что боярин — всякая кочка на болоте — мимо не пройдёт, поинтересуется: а что это вы тут делаете? А куда идёте? А зачем? Спасибо, но мне "звон" не нужен.

Литвины внимательно смотрели, как я укладывал вещи в лодку, удивлённо переглянулись, когда застегнул на Софье наручники за спиной. Обнялся со своими, позвал всех во Всеволжск в гости захаживать. Вытолкнули.

"Вот сижу, держу весло -

Через миг отчалю,

Сердце бедное свело

Скоpбью и печалью".

Уже отчалил. Увидимся ли?

Глава 417

Нуте-с, а пойдём-ка мы по-благородному, прям по стрежню Москва-реки. "Плыла, качалась лодочка" мимо Яузы, вдоль да по Оке-реченьке, прямиком к Волге-матушке.

— Как наручники, Софочка? Не жмёт.

— Жмёт. Больно. Сними.

— Нет. Лодка у нас — душегубка. Один твой неправильный крик — переверну лоханку. Я-то выплыву, а ты, со скованными руками — нет.

— Гос-споди! Да на что мне хоть какие противу господина своего могучего да славного да пригожего да всяка роба даже и мечтать не может...

Я сплюнул за борт. Ещё разок. Хорошенько, от души.

— Видишь, а не понимаешь, слышишь, а не разумеешь. Ведь слыхала же про Воеводу Всеволжского. Про то, что мне лжа — Богородицей заборонена. Я же сам тебе про то говорил! Меня от всякой лжи — наизнанку выворачивает. Тебе охота в моей блевотине поплескаться?

Она изумлённо рассматривала меня. Уверен, что сотни раз в её жизни бывали уверения разных собеседников:

— Вот тебе крест! Истинная правда! Господом богом клянуся! Никакой лжи! Да как же можно — княгине и соврать?! Коль обману — чтоб разорвало и покарало! Како враньё? — Хошь, землю есть буду?!

На "Святой Руси" в ходу множество словесных формул, клятв, ритуалов для подтверждения истинности произнесённого. Да хоть крестное целование! И все — имеют многочисленные примеры нарушения и неисполнения. Ложности. А вот "клятвы на блевотине" — нету. Верно Иисус говорил: "Не клянитесь. И пусть будет ваше "да" — да, а "нет" — нет".

— Что ты со мной сделаешь?

Во-от! А то "горбатого лепить" вздумала — "всяка роба даже и мечтать...".

Пошёл "коренной вопрос текущего момента". Причём, она характерно пропускает промежуточные ступени — набор статусов обычной рабыни не рассматривается по определению. "Навоз кидать, щи варить..." — игнорируется априорно. Иначе — формулировка вопроса... да и тон его — были бы другими.

— А что ты хочешь?

— Я... я... отпусти меня, Ванечка! Век бога молить за тебя буду, по святым местам пойду, свечки за здоровье твоё поставлю...

Факеншит! Опять взялась "дурочку заправлять"! Или она не понимает требуемого уровня? Или... просто неумна? Может, я переоцениваю эту женщину?

— Отпустить — не забота. За шиворот да из лодки. Всей твоей свободы — пока пузыри пускаешь.

Смотрит напряжённо. Встревожена. Пытается просчитать, предугадать. Не понимает. Меня не понимает. Моих целей и возможностей.

В Ростове она думала — юнца из слуг князевых прихватили. Дурачок выслужиться попытался. К такому — чуть прижаться, потереться — "и делай с ним что хошь!".

Мда... Ну, типа — "да". Так оно и получилось. По сю пору стыдно.

Потом — "Воевода Всеволжский". Какая-то мутная креатура князя Андрея. Мало ли таких проходимцев по земле шляется? Город, де, у него строится! Брешет. Того города, поди, три землянки на болоте. Ещё и врёт, что он князю Андрею сводный брат, и Боголюбский про то знает. Ну дурень же! Всем известно, что Боголюбский — братьев, даже и законных, на дух не выносит. Это ж все знают! Прощелыга мелкий одноразовый.

Но вот, встала Литва Московская за Неглинной. Потребовала сменять проходимца на брата Петеньку. Значит — что-то в этом плешивом есть... Помимо языка подвешенного и уда... взнузданного. А потом Кучково взяли. Сожгли, разграбили.

Мир перевернулся — всякая шелупонь да нищебродь города берёт!

— Самое лучшее, тётушка, что ты можешь захотеть — твоя собственная смерть. Ноги у тебя свободны, вывернулась за борт и камнем ко дну. Глубины здесь хватит. Утопилась — и концы в воду.

Не боится. И даже не пытается играть страх. Кривится недоверчиво. Не верит в близость своей смерти?

— Отказаться от жизни, всевышним даденной — грех страшный.

— Тебе ли о грехах плакаться? У тебя вся жизнь — грехи тяжкие, неотмолимые. Одним — больше, одним — меньше... Даже и черти в пекле — на две сковородки разом не посадят.

— С чего это ты меня такой уж окаянной грешницей почитаешь? Ну, бывало... кое-когда. Однако же в церковь во всякое светлое воскресенье хаживала, святое причастие принимала, милостыню нищим и убогим раздавала щедро, на храмы жертвовала... Господь милостив — простит.

— С чего? — Изволь. Родилась ты в роду знатном, в дому богатом. Жила весело, припеваючи. Как сыр в масле каталася. Старшая боярышня! Ни в чём отказу не было. Отец-то, Степан Кучка, поди, души в дочке не чаял?

Её взгляд на мгновение дёрнулся, затуманился. Похоже — я прав, похоже — "згадувала баба як дивкой была". Представилось Софочке её счастливое детство. И — взбесило. Контрастом с нынешней действительностью.

— Да тебе-то что?! Да! Батюшка мне радовался! Баловал! Умницей-разумницей, красавицей писанной называл! Да, он меня — любил! Удостоверился?! Дальше-то чего?

— Ты, Софочка, не кричи на меня, я ж ныне господин тебе. Хозяин души и тела. Довелось мне в эту зиму, там, в моих дебрях лесных, выучится новой манере. Берём, понимаешь ли, человечка ненужного, заводим ему ручонки бестолковые за спину. Вот как у тебя нынче. И молотом или вот, обухом топора, разбиваем локоточек. Дробим, знаешь ли, косточки. Хочешь попробовать?

Отвернулась, молчит, пыхтит рассержено. Холопка гонористая. Дура.

Стоп. Не дура. Игрунья. Манипуляторша. Играет обиду на угрозу. Шажок на пути к равенству. "Скотинка двуногая" может, естественно, обижаться на хозяина — человеческие эмоции от ошейника не умирают. А вот показывать свою обиду — претензия на внимание.

"Ты мои обиды видишь — учитывай".

Так что? Раздробить ей локтевые суставы? Топор-то я у литвинов взял.

Я хмыкнул и плеснул веслом. От холодной речной водицы она ахнула, похлопала глазами и губами.

Завладев, таким нехитрым способом, вниманием аудитории, продолжил:

— Папенька тебя баловал-лелеял. А ты его, при первой же возможности — предала.

— Нет! Не предавала я его!

Что в этом "задушевном" крике — от правды души, что — от осознаваемой и тщательно скрываемой даже от себя вины, что — от игры на публику, на меня?

Как, всё-таки, проще с электрическим током! Сунул два пальца в розетку — сразу всё понятно.

— Отцу твоему, по приказу Юрия Долгорукого, отрубили голову. Что должна была сделать честная девушка из славного племени вятичей? — Отомстить. За честь, за кровь, за жизнь главы рода. За своего любящего и любимого отца. А ты — от плахи да под венец. Отца ещё и землёй не засыпали, а ты уже фатой накрылась.

Попробую, всё-таки пробить эту стерву. Не своим топором, а её собственным. Не топором, конечно — воспоминанием. Её картинками, её чувствами. Мои-то ей сейчас... до одного места.

— "На свадебный на стол пошёл пирог поминный". А ты так "в замуж" рвалась, что наоборот. Свадебные угощения — на Степановых поминках доедали. Люди говорят: "Свадьба не поминки — можно повторить". Или отложить. Но тебе горело. Помнишь свои клятвенны речи в церкви? "Я клянусь быть с тобой в радости и печали, болезни и здравии, в богатстве и бедности, любить тебя и оберегать наш союз до конца жизни". Ты говорила это сыну убийцы своего отца. Разве на пиру ты не называла свёкра, Долгорукого: милый батюшка? Речи с ним вела — ласковы, взгляды кидала — умильны. Хотя душа твоего — родного! — отца ещё бродила по нашей грешной земле. Рядом! По вашему же подворью! Вкруг столов свадебных! Каково ей было это видеть и слышать?

— Я не виновата! Я не хотела! Это они! Братья требовали! Кричали, угрожали... Если бы я не пошла — нас бы всех...

— Ага. Так ты, полная исключительно страха и ужаса, отвращения и стенания, смиренно отдала тело своё нежное девичье на растерзание льву рыкающему — князю Андрею? Уподобившись древним христианским девственницам, коих злобные римские язычники бросали к зверям диким в клетки? Не верю, Софочка. Если не перестанешь врать — обблюю с ног до головы. Не корысти ради, не пользы для, а исключительно по воле Пресвятой Богородицы. И помыться не дам. Так и будешь ходить... в лапше на ушах.

Не думаю, что она знакома со словом "лапша". Это блюдо тюркское, на Руси появилось поздно. А макароны вообще — от Потёмкина. Идиомы она не поняла, а вот картинку... чего-то там, плохо пережёванное, на ушах — представила.

— Итак, ты пошла в проститутки... э... в курвы. Начала получать выгоду. От предоставления своей дырки в пользование клиенту. А братцы твои — примерили на себя личины сводников. Ты старалась, зарабатывая себе кусок пожирнее. И делилась с братцами, выпрашивая им должности подоходнее. Тут Андрей ушёл на войну. И ты скурвилась окончательно — заблудила с родными братьями.

— Нет! Это не я! Это они! Это Якун! Андрей только уехал... Он... у нас месяц такой был... Только приохотил, распалил... Я так по нему тосковала! Места не находила! Якун пришёл... пощупал, говорит: сиськи не растут, блевать не тянет — порожняя ходишь. Ежели не родишь — выгонят. Нахрен ты кому тогда нужна будешь. Становись раком, дура. Я как представила, что выгонят, что я своего больше... что вся жизнь моя вообще...

— А Петенька?

— А что Петенька? Петенька дурак. Смолоду таким был. Якун... снова приходит через день. Он уж женат был. У меня, говорит, девки родятся. Давай Петенька попробует. Княжич нужен.

Как это мило, как это по-женски. Виноват муж, который "приохотил", брат, который "сказал". Все — не она. А вот русская мудрость утверждает:

"Пока сучка не всхочет — кобель не вскочит".

* * *

Квинтэссенция аристократизма. Поскольку наследственная аристократия без наследников существовать не может.

В эту эпоху одна из Великих Княгинь Киевских настолько испугалась отсутствием немедленной после брака беременности, что подсунула мужу, в качестве сына и наследника, младенца от нагулявшей его где-то служанки. Мальчик вырос в одного из самых ярких русских князей этой эпохи, стал персонажем "Слова о полку", назначен в отцы-основатели "незалежной" Украины. Он так достал окружающих, что его мать сама публично открыла тайну его рождения. После чего последовали народные возмущения, осложнённые интервенцией и пожарами.

Как мы с ним разбирались... об этом позднее.

* * *

Похоже, что летопись справедливо называет второго главного соучастника убийства Боголюбского — зятем Якуна, Петром. Если у Якуна рождались девки, то должны были и зятья появиться.

— И как ты потом с Андреем?

— Как-как... Молча. В слезах вся. Когда он из похода вернулся — я уже в тягости была. Первенцем нашим, Изяславом ходила. Андрей покрутился... Меня — то тошнит, то плачу, то в отхожем месте сижу... Тяжко мне было. Вы! Вам, мужикам, этого не понять! Первый раз! В те мои годы! Половина баб с этого помирает!

— Орать перестань. Сколько тебе лет было, когда ты под венец пошла?

— Мне пятнадцати не было! Я вовсе сопливкой была! Света белого не видала! Жизни не разумела!

Основание Москвы — апрель 1147 года. Значит Софья — 1133 года рождения. Сейчас ей 32. Грузновата несколько — малоподвижный образ жизни.

Пришлось снова плеснуть на неё веслом. Прямо в распахнутый рот, в искажённое гримасой злобы и неизбывной жалости к себе лицо, в полные слёз глаза.

Актриса. Этюд — истерика несправедливо обиженной женщины. "Обиженной" — жизнью.

Я бы — поверил. Но "Святая Русь" высветила глобальность одной части из ленинской формулировки "революционной ситуации": "Обнищание выше обычного...". Плохо — не то, что плохо. Плохо — то, что хуже прежнего.

Миллион женщин в этой стране, в этом народе живут так, что любые беды, которые могли бы обрушиться на голову Софьи — для них недосягаемое блаженство. Трудновообразимое счастье. Родить в пятнадцать лет? Так все так живут! Это — уже взрослая, часто — в 12-13. Смертность от родов на уровне половины? — Так испокон веку на Руси заведено, так с отцов-дедов бысть есть. На всё воля божья. Выгонят? — Куда? В зимний лес к волкам? На паперть церковную? Или — в отчий дом? Не клята, не мята, мужем каждый день не бита, куском хлеба не попрекаема... Вернулась бы в Кучково. В запечку. А то и второй раз замуж бы сходила — примеры тому есть.

Православие, с его проповедью умаления, уничижения духа и плоти, с восхвалением посмертия — делает любые земные ценности малозначимыми. Смерть, особенно — в страданиях, унижениях и молитвах — горячо желаемая цель, освобождение от муки пребывания в мире тварном, в юдоли слёз, "пропуск в царство божие".

Но Софочка пошла другим путём.

Теперь она играет истерику. Для одного зрителя — меня. Смысл тот же — "проверка на прогиб", попытка завладеть вниманием, поднять статус.

Господин, озаботься моим душевным состоянием, восприми мои эмоции, утешь, пожалей и успокой. Увидь не "орудие говорящее", не — мясо-молочное с двумя дойками, но душу человеческую. Такую же, как у тебя.

— Постарайся запомнить — не ори. Я не люблю шума. Не ври — меня с этого рвёт. Ты поняла?

Молчит, встряхивает головой, чтобы сбросить речную воду с ресниц. Ещё раз плескаю веслом. Хорошо окатило.

— Когда я спрашиваю — я хочу получить ответ. Точный и честный. А не обиженное молчание.

— А-ах! Ну... ну ты и... зверь!

— Нет, Софочка. Я — не зверь. Я — "Лютый Зверь". И ты попала мне в лапы.

Протянул руку, схватил её за лодыжку, сдёрнул пониже, чтобы над бортом не торчала — Москву проходим.

По пепелищу бродят люди, снуют между посадами и бывшим городом какие-то фигуры с мешками. Выжившие — ищут своё, остальные — чужое. Растаскивают гожее по своим домам.

Да уж, устроил я... Как "Дед Мороз" — подарки мешками. Не только литвинам, но и здешним посадским.

Традиционно внутри города живёт более богатая часть поселения. Теперь большинство из богачей погибли. Их имущество частью погорело, частью увезено победителями. Но на сгоревших подворьях хозяйственный глаз может найти очень много полезного.

"Мародёрство по-соседски".

Можно назвать: восстановление социальной справедливости. Или — товарно-безденежные отношения.

Лодочек на берегу нет. Понятно, что у посадских наверняка есть лодки и во дворах. Куда мы не добрались. Но тащить их на берег ради удовольствия поговорить с одиноким лодочником... По одежде видно, что я не литвин. И что я — воин. Тащить-напрягаться? Интересоваться-нарываться? А сосед, тем временем, здоровенный котёл медный на пепелище нашёл. И к себе в сарай закатил...

Наконец, обжитое место осталось за поворотом реки. Я внимательно оглядывал берега — вроде нет никого. Перевёл взгляд в лодку... Оп-па.. Серия третья, вагинальная.

Как-то в 21 в. попались на глаза транспаранты над демонстрантами: "Вагина наносит ответный удар" (Pussy grabs back). Наверное, у меня тут — оно самое. Почти по Энгельгардту: "Если баба почувствует свою власть, то...".

Типа как в песне: "Эй, мальчонки! Держите мошонки!". Или там — про девчонок и юбчонки?

Пока у женщины свободны ноги — она ими двигает. Топчется. По мозгам и инстинктам.

Забавно. Не столь уж давно одна холопка вольного поведения с карьеристскими наклонностями, очень похоже совращала меня на покосе. Недалече от Ведьминого омута в Пердуновке. Светана такая, мать мой Любавы. Сходный ракурс, геометрия, динамика. Даже стервозно-покровительственное выражение лица.

Но здесь хуже. Грубая мокрая ткань не сползает так увлекательно-волнительно по коже ляжек. Руки скованы за спиной, так что помочь, а позднее — приобнять и придушить... Бюстом. Не...

Мир не изменился. Изменился я в нём. Мозгов стало больше, А вот гормонов... тоже больше. Но не на столько.

— То, что у меня тётушка — шлюшка битая из недорогих с уценкой — я уже понял. С тебя как — приплаты ещё не требуют? В твои-то годы — уже пора. Одного не пойму: ты, никак, думаешь, что твои воротцы расхлопанные на дорожке проезжей — как врата в царствие небесное? В твою-то дырку и жеребца загнать — неделю искать придётся. Ты скажи лучше: сколько ныне литвинов поганых там своими... ковырялками ковырялось? Десяток? Два? Три?

Челюсти, с многообещающей улыбкой, и ляжки... с тем же — захлопнулись синхронно. Хотя и с несколько разным звучанием.

Какой взгляд! Говорят, что алмазы сверлят лазерным лучом. Стефан Цвейг, писавший, что "алмазы можно расколоть или выбросить, но не пробуравить" неправ: эта операция вполне осуществима. Только надо иметь мощный квантовый генератор.

Или — правильно разозлить даму.

При этом важно помнить об охлаждении сверлильной установки — плюх-плюх веслом, с левого и правого борта.

— Ты заставляешь меня повторяться. Когда я спрашиваю — я хочу получить ответ.

Сцепила зубы, резко отвернулась в сторону. "Фу, противный! И видеть тебя не хочу!". Не надо меня видеть, надо мне просто ответить. А теперь пошла эскалация. И кому это надо?

Интересно: мы перевернёмся или нет?

Кто бы знал — как я не люблю эти душегубки!

Интересно, если она "дуба даст", а я скажу Андрею: "залилась в реке по неосторожности при внушении вежества" — он на это как?

Нудно стаскиваю с себя амуницию и аккуратно укладываю в свой мешок. Ага, тут у меня и верёвка есть. Какой я запасливый, какой предусмотрительный!

"С кем поведёшься — от того и наберёшься" — русская народная мудрость. Поведёшься с моим Николаем — без верёвки из дому не выйдешь. Поскольку — а вдруг...? Увязать, там, чего. Или — повеситься.

Софья искоса посматривала на мои действия. Но главный момент пропустила — я успел поймать её лодыжку. И набросить петельку. Дальше были вопли, проклятия, попытки ударить... Это кому-то интересно? Её суета даже несколько помогла: поймал момент, когда она навалилась на один борт, сам откинулся на другой. И пинком вышиб её из лодки. Вопли сразу отрезало. Как ножом. Точнее: бульком.

Не надо. Не надо водружать на меня лавры первооткрывателя или естествоиспытателя. Разве что — внимательно-наблюдателя.

Несколько лет назад аналогичным образом — купанием в речной воде на привязи — "Чёрный гридень" Яков на моих глазах приводил к вежеству одну несколько сбрендившую в православие девицу. Надумавшую отобрать у родного брата вотчину дабы самой уйти спасаться. В смысле: вклад в монастырь сделать.

Девица помылась и вошла в разум. Потом — спасла мне жизнь. Своей собственной добровольной страшной смертью.

Упокой, господи, душу светлую. Душу моей спасительницы Варвары.

В ходе нашей возни лодочка черпанула воды — пришлось выливать. Конец верёвки привязать не к чему — пришлось держать одной рукой.

Тут метрах в шести за кормой взметнулся фонтан воды. А говорят — киты в Москва-реке не водятся. Кашалотихи зубастые. Фонтан побрызгал, повопил неразборчиво. И вернулся в прежнее подводное состояние. Более менее энтропийное.

Главным анти-энтропийным средством во Вселенной является жизнь. Если энтропия побеждает, то жизнь — погибает. Это неизбежно, но не так уж сразу. Сначала — помучиться.

Пришлось подтягивать экс-княгиню к корме и вытаскивать на воздух за ошейник. Она пыталась вздохнуть, её рвало и выворачивало в моих руках. Хорошо — не в лодку. Завязал хороший узел вторым концом верёвки на ошейнике, посмотрел внимательно в мокрое, побагровевшее от удушья, лицо:

— Вот, Софочка, эк тебя выворачивает. А меня так — от твоей лжи. Теперь ты меня понимаешь?

Ответа не последовало — она пыталась дышать. Но я особо и не настаивал. Отпустил конец верёвки, который за ошейник и подтянул другой, который на лодыжке. Такая, знаете ли, петля получилась. С включением корректируемого субъекта в замкнутый контур промывания. Ещё вовсе не килевание. Так, "закормование". В смысле: плещется за кормой.

Крепкая бабёнка: весной вода в Москва-реке довольно мутная, видимость метр — полтора. В этом слое я видел, как она яростно пыталась сбить петлю с лодыжки, как выворачивала голову, изгибалась всем телом, чтобы добраться зубами до верёвки на ошейнике. Я, явно, недооценил её гимнастические способности. И переоценил интеллектуальные: системы с двухкратным резервированием разрушаются значительно тяжелее, чем одинарные.

Кстати, что люди, в ходе килевания на британском королевском флоте, умирали — слышал. А вот про то, чтобы освобождались в подводном состоянии — нет.

Как бы не перестараться. Сколько же мы в тот раз Варвару купали...?

Скучно. Греблей не займёшься — надо секунды считать. Уже пора? Уже вынимать?

Как я теперь понимаю хозяек с бисквитами! Когда нельзя открыть и заглянуть. Потому что оно поднимается, поднимается... а тут раз — температура упала. И всё падает. В смысле: садится. "Всё падает" при падении температуры — не у бисквита.

Наверное — сготовилась. Или рано?

Подтянул к корме, вытащил из воды голову. Залилась? Нет, надавал пощёчин — рванула. И где ж она такое... сине-зелёное нашла? До водорослей на дне добралась?

— Врать мне будешь? Слушаться будешь? На вопросы отвечать будешь?

Мычит, кивает, моргает. Выражает полное и абсолютное согласие.

— Ну и молодец. Купайся дальше.

Просто чуть ослабил зажим верёвки в кулаке. И она пошла вытягиваться. Потравил. Работа со шкотами, знаете ли, развивает специфические навыки.

Ах, какой я злой! Ах, какой я жестокий! — Отнюдь. Мне такую... бабенцию в эту душегубку долблёную... или — долбанную? — из воды не вытянуть, перевернёмся. "Что с лодки упало, то в реку попало". И будет оставаться там до ближайшей остановки.

И я занялся греблей. Вырабатывая навыки дыхательной гимнастики у моей спутницы.

"Дышите глубже — вы взволнованы". Подышите — перестанете. Волноваться. "Равномерное дыхание — укрепляет понимание".

На каждом гребке, верёвка, зацепленная на корме лодки, натягивалась и её лицо всплывало над водой. Потом верёвка провисала, и Софочка уходила с ноздрями. Кажется, она молилась. За мои производственные успехи. В смысле: чтобы чаще и сильнее. В смысле: веслом грёб.

Я старался. Хотя и не железный.

Через полчаса она выдохлась. Всё чаще недостаточно всплывала. Захватывала ноздрями воду. Захлёбывалась, отфыркивала, билась там. Сначала подумал — актёрничает. Так оно и оказалась. После моего длительного игнорирования её сигнала "сос"... Нет-нет! Это не то что вы подумали! Это из морского дела! Потом около часа держалась нормально. Но вот — выдохлась.

Пришлось приставать к берегу. Думал: почувствует дно под ногами — бегом побежит. Нет, ещё хуже: падает, захлёбывается.

Вот же, падла — сильна придуриваться!

Пришлось вытаскивать, откачивать. Костерок сообразить, чайку с сухарём.

По мордасам — надавал, чайком — напоил. Сидит у костерка, обсыхает. На огонь смотрит, слёзы по щекам текут.

— Ты чего? В реке пописать не могла? Лишнюю воду в себе сберегаешь? Ну, тогда, плачь.

— За что ты меня так ненавидишь? За то, что я с тобой... что — я сверху? Я... я ж не знала... Ты ж не сказал...

Как мило она задаёт вопрос. Элегантно переводит тему и готова просить прощения. "Что" — я "не сказал"? Что я — Воевода Всеволжский, что гонец князя, что "сын сестры", что "брат мужа" — она знала. Не знала только что "доносчик".

— Ты ушла. Не сняв вязки.

— Но я же сразу лекаря прислала! Я же тебе вреда никакого...! Я же хотела как лучше...!

И слёзы потекли сильнее. Так бы и пожалел бедняжку. "Что лва злей в четвероногих".

— О наших делах — после. Ты говорила о первенце, об Изяславе. Но у тебя четверо детей. Откуда остальные?

Ну вот, а то я аж засомневался. Один коротенький взгляд. Сквозь обиженно дрожащие на ресницах слёзки. Чистые слёзы почти детской обиды. Только смотреть так, даже в спину отвернувшегося меня — не надо. Такими мегаваттными лазерными пушками — плиты броневые сверлить хорошо.

Попыталась снова сыграть "сиротку казанскую" — прокол, смутилась, разозлилась. Нос вздёрнула.

— Ты... Ты убьёшь меня здесь?

Прелесть! Уход от прямого ответа с переводом на свой собственный вопрос. Тема, вероятно, "горячая". "Тема" — "про остальных". Запомним.

— Торопишься? Я бы с удовольствием. Но ты умрёшь не от моей руки. Может — скоро. Сегодня-завтра. Но не от моей.

— Экм... почему? Как?!

— По м...м...м стечению обстоятельств. Сама. Чисто например: как тебе водичка речная? Свежа? Сколько времени ты сможешь в ней про... прополоскаться? Мы сейчас снова пойдём. Всю ночь. К утру — зубная дробь без остановки, к обеду — жар с бредом, на другой день... отпевание с обмыванием. Где-нибудь, на кладбище у приречной церковки — свежая могилка. И что характерно: сама. Всё сама. Здоровьишко слабовато оказалось. Монастырскими постами подорванное. Поболела, болезная, простила всех да и преставилась. На всё воля господня.

Гордость, высокомерие, наглость и храбрость — слетели с неё. Но сменились не страхом, а крайним удивлением. Она напряжённо, несколько растеряно, вглядывалась. Не могла понять меня.

Э-эх, Софья, мне и самому себя в этой части понять непросто.

— Почему? Зачем тебе так... так сложно? Ежели хочешь отомстить — вон ножи твои. Хочешь... как ты говорил — кости дробить — вон топор, вон колода! Чего ты тянешь?! Утопить — река! Удушить — верёвка! Снасиловать, бить, топтать, рвать... вот я, перед тобой! Чего ты хочешь?!!!

Снова истерика. Почти искренняя. Искренняя — потому что она не понимает. И от этого паникует. Бедняжка, как я тебе сочувствую! Непонятки — это так страшно! Я так здесь годами живу. Первое-то время — и вовсе постоянно. Каждую минутку. По самые ноздри.

"Почти"... видно по моторике. Она очень органически играет "язык тела", но не доводит амплитуду, экспрессию движений до естественного, природного размаха.

— Тебя опять умыть или сама остынешь? Почему...? Ты предала отца. Одно это достойно смерти. Ты предала свою младшую сестру. Ты не пыталась найти её, не хотела знать о её судьбе, о её ребёнке. Ты предала своего мужа. Венчанного, законного, любимого. Ты предавала его много раз и долгое время. Ты не только изменяла ему с многими разными мужчинами...

— Нет! Ложь!

Что её так взволновало? "Многими, разными"? "Горячая тема"?

Факеншит! Куда я попал?! Она врёт. Она орёт в панике. От того, что я зацепил нечто... Господи! Во что ж это я вляпался?! При её образе жизни и круге общения среди этих "многих" могут быть такие персонажи, что последствия... Одна хитро... хитро-мудрая стерва — и всё ядро Великой Руси в... в одном из двух мест. Выберите по вкусу.

— Не ори. А то искупаю так... Только "господи помилуй" и сможешь. Ты делала это со своими родными братьями. Предав, тем самым, и закон божий, и закон кровного родства. Ты предала своего государя и виновна в государственной измене. Ты предала своих детей. Ибо прокляты будут дети греха, и жизнь их будет полна бедами. Они не виноваты! Ни в чём! Они просто родились! Но ты сделала это так, там, тогда, что само их существование — грех, мука, бедствие, проклятие.

— Нет! Про это никто не знает!

— Дура! Хитрая, расчётливая... идиотка. Знаешь ты, знают твои братья. Знали. Знает Андрей и Феодор. Знаю я. И господь бог у нас... тоже — всеведущ. Если ещё не забыла с игрищами своими.

— Господь простит! Я молиться буду!

— Нет. Ты свершила многократную, злонамеренную, заранее задуманную измену. Каждый раз когда ты раздвигала ноги перед своими любовниками — ты предавала. Обрекала на муки и позор своих, ещё не только не родившихся — не зачатых детей. Потом ты годами обманывала их. Маленьких, слабеньких. Ничего в мире не понимающих. Доверчивых ко всякому взрослому. Ты внушала им образ жизни, на который они не имеют прав в этом мире, образ мыслей, который основывается на лжи, на твоей лжи. Их души, их сущности — основаны на твоём обмане. Что станет с ними, когда обман вскроется? "И дети развратников будут прокляты". Ты обрушила на их головы проклятие господа!

Она дёргалась, открывала рот, пыталась возразить... И — передумывала.

— Напоследок. Ты предала игуменью, мать Манефу.

— Она сама виновата! Она невзлюбила меня!

— Цыц! Нелюбовь — не основание для убийства. А ты сдала её епископу. Бешеному Феде. Который людей режет — как сено косит. Ещё ты обрекла на смерть свою служанку, Сторожею. Слугу князя Андрея — Хрипуна. Ты предала в руки убийц ту монашку, убогую, которая вывела нас к озеру. Её убили прямо там, на берегу и бросили в Неро.

— Ой ли?! На всё воля божья, так ей рок судил.

— Ой ли? Покупаешься до утра в реченьке — послезавтра и тебе на могилку землицы горсть брошу. По воле господа нашего. Всемогущего, Всевидящего, Всемилостивейшего. Так тебе рок судил.

"Или — бог, или — свобода". Или человек верит в бога, рок, фатум, судьбу, карму... И не несёт ответственности за свои действия. Как плевок, болтающийся на речной глади. И не возлагает ответственность за содеянное на других. "Не ведают они, что творят". Или — поступает по своей воле, следует своей свободе, "за базар отвечаю".

"Отвечать" — тяжело. Поэтому атеизм и не является "товаром массового спроса". Но без него невозможно ожидать ответственности от других. Без него все становятся просто марионетками на ниточках "Верховного Карабаса".

"Смирение, моление, терпение".

— Ты предавала всё, до чего могла дотянуться. Ты родилась боярышней Улитой Степановной. И — предала отца. Ты стала княгиней Суздальской. И — предала князя. Ты стала инокиней Софьей. И — предала свою игуменью, ты сбежала из монастыря, ты нарушила устав, обеты и клятвы, ты развратничала и насильничала. Вспомни, как подпрыгивала на мне, на связанном узнике, ублажая свою похоть. Кто ты теперь? Не боярышня, не княгиня, не жена, не монашка. "Глаголеть бо в мирскых притчах: не скот въ скотех коза; ни рыба въ рыбах рак, не жена в женах, иже от своего мужа блядеть". Ты теперь... расстрижонка.

"Расстрижонка"... странное слово. Слияние двух действий: "рас-жениться" и "рас-стричься". Двойное "UnDo". Среди почти миллиона взрослых женщин "Святой Руси" — почти все "поженились". Есть несколько сотен, которые "постриглись". Есть тысячи, которые "рас-женились" и десяток-другой, которые "рас-стриглись". Но найти другую такую, которая сделала оба действия... Уникальная женщина.

Слово — изначально было оскорблением. Потом стало милой дразнилкой, нашим, только для двоих, тайным словом. Через годы, описывая в письмах ко мне свои похождения, хвастаясь или прося совета, она часто подписывалась так.

* * *

Я завёлся. Я разозлился чрезвычайно. Не на неё. Она-то... По жизни с разными людьми приходилась сталкиваться. Такими, что убийцы-рецидивисты... не самые скверные экземпляры.

Я разозлился на себя. На свою... двойственность.

Дело в том, что в рамках известных мне этических систем я могу найти для каждого из перечисленных преступлений — "смягчающие обстоятельства". Или вообще — аргументы, переводящие события из категории "преступление тяжкое" в — "неловкая шутка", "милая ошибочка", "вынужденное действие" или, даже, "правильно, прогрессивно, достойно поощрения".

Я могу представить ход таких рассуждений, я знаю сообщества, места, эпохи, где именно так это было бы воспринято. Но я-то здесь! В "Святой Руси". С её здешней идиотско-изуверски-сословно-православно-средневеко-родовой... этикой.

Мне посчастливилось, выпало, приходиться... — да как угодно! — жить среди этих... предков. Я не напрашивался, меня так... Иггдрасилькнуло. Чтобы жить — надо понимать. Их мотивы, их цели. Их возможности и границы. Не вообще — конкретно. Не — "да/нет", а — в "ваттах и метрах". Или, хотя бы, сравнительную силу разных императивов. Не вообще в обществе — в данном конкретном индивидууме.

Эх, силомер бы мне! Измерометр мотиваций выделенной личности в спектре ценностей. И — ожидаемую динамику изменения этой... эпюры сил во времени и в пространстве событий.

Интересно: табулятор — чтобы "табу" мерить?

Вот эта женщина. Её... секс-эпопея. Она, в этом каскаде историй — бедненькая овечка? "Беленькая и пушистенькая"? Которую "злые волки" зверски пугали и насиловали? А она пребывала в молениях, стенаниях и слез проливаниях? — Тогда один стиль общения. Или она сама — волчица? "Что лва злей в четвероногих". Тогда — совсем другая игра, другие слова и действия. Или она — нимфетка предпенсионная? "Лолита со стажем и карьерным опытом"? — Тогда третий вариант.

Впрочем, утопить её в Москва-реке можно во всех вариантах. Тут и не такое топили.

* * *

Глава 418

На реку, на холмы и леса вокруг опускались сумерки. Солнце село. Очень тихо. Только чуть шипят сучья в костре. Через час взойдёт луна, и я погоню лодочку дальше. Можно было бы вздремнуть часок. Но в её присутствии... опасаюсь. Или надо её фиксировать... серьёзно.

Снова, в который уже раз я пытался понять сложившуюся идиотскую ситуацию, понять наилучшую для себя стратегию поведения в ней.

— Если бы ты сдохла — это был бы подарок всем. Андрея не так сильно бы жёг позор твоей измены. "Бог простит, и я... попытаюсь". Детей твоих — избавила бы от возможного стыда. Никто не скажет вдруг твоему первенцу: "А, Изя пришёл! Курвин сын. Ял я давеча твою матушку. Такая сучка забавная". Даже Феодор вздохнёт с облегчением: "Была тайна горячая да простыла". Никого не будет "в послухах", свидетельствовать — некому. Ни — "за", ни — "против".

Она не попыталась возразить. Повторно приняла мои слова о епископе как верные. Значит — я прав. Феодор в игре. И прав Андрей. Когда понял, что "брат по борьбе" — лжёт.

Софья гордо вскинула голову. Атакующая кобра? — Королевская. Сейчас лаять будет?

* * *

Делая пугающие выпады в направлении человека, который её побеспокоил, королевская кобра способна издавать характерные лающие звуки.

* * *

— Так убей! Ты не сказал: и тебе облегчение выйдет, возиться со мной не придётся. А Андрей... он тебя наградит. За смерть мою, смерть лютую, смерть изменщицы.

— Да. Наградит и обласкает. За службу верную, за избавление от напасти каверзной.

Наградит. Куш можно будет взять хороший. Только... По сути, "по гамбургскому счёту" — мне от Боголюбского ничего всерьёз не нужно. Кроме одного — отсутствия враждебности. Как прежде с лесными племенами, так и с русским Залесьем — не трогайте меня, не лезьте, не мешайте.

Вот я выпросил у него кучу вещей. Железоделательные шлаки, штуки полотна, места под вышки... Нужно, важно, "аж горит".

Фигня. Есть только один критичный ресурс — люди. Мои люди. У меня воспитанные, к моему обычаю приученные. Вот их — принципиально взять негде, ни за какое злато-серебро не купить. Их — только вырастить. Всё остальное — вторично. Как их накормить, одеть, обогреть...

"Всё для блага человека". И я знаю как этого человека зовут: "мой человек".

Остальное... вопрос скорости роста "пристрелочного народа". Ну, и моих усилий. Направляемых на обеспечение существования, а не на создание нового.

Вот привезу я в Боголюбово голову Софьи... Андрей отблагодарит. За решение проблемы. И озлобится. За тоже самое. Можно предположить, когда его злоба выплеснет наружу. На меня. Через год-три. Первый — прошёл.

* * *

Свойство человеческой памяти. Люди, со временем, забывают плохое. Остаётся "светлый образ". Который идеализируется, приукрашивается, восхваляется.

Для социальных процессов достаточно одного-двух десятилетий. Шесть миллионов немцев проголосовало за нацистов через 14 лет после окончания ненавидимой всенародно войны. Через 17 после "Беловежской пущи" — было объявлено о возвращении РФ в статус "великой державы". Через 20, после Смутного времени — Московские рати первый раз двинулись освобождать от поляков Смоленск.

Для одного человека, судя по опыту общения с овдовевшими — от года до трёх. Степень, формы "осветления образа" в памяти — разные. Насколько сильно это будет проявляться здесь, в "Святой Руси"? Где физиологическое явление поддерживается идеологически?

"Прости ей грехи, господи. Вольные и невольные". И — прослезился.

"Осветление образа" Софьи будет продолжаться ещё пару лет. Потом "светлая память" стабилизируется. А я стану "злобным погубителем" "былого счастия".

Андрей может и не понимать этого. Но его будет раздражать. Мой вид, мои люди, мой город... Само моё существование. Он будет скрывать, давить неприязненное чувство в себе. И находить другие поводы для его обоснования. Первой, инстинктивной реакцией на мои нужды станет — "нет". А уж почему... в каждом конкретном случае — причина найдётся.

"Кто ищет — тот всегда найдёт". Была бы охота искать.

* * *

— Ну так что, племянничек, резать будешь или топить?

Вот же... стервь неуёмная.

Бздынь. От пощёчины по наглой ухмыляющейся роже — рожа перевернулась и воткнулась в песок.

— Когда обращаешься ко мне — не забывай добавлять "господин". Как и положено робе доброй. Ты, Софочка, нынче чага, полонянка негожая, которую я у хозяев твоих, у литвинов — в дорогу от скуки позаимствовал. Дырка на ножках. Помни место своё.

Собрал вещички в лодку, костерок залил. Поднял за ошейник свою... спутницу. Завёл в лодку, поставил на колени, головой в нос лодки. Сыпанул под колени по горсти мелкой гальки. Верёвку от ошейника привязал к обоим бортам. Так, чтобы голова была ниже. Задрал её мешковину на голову.

Как же тогда Ноготок объяснял? По стыку ляжек с ягодицами?

Вытянул свеже-срезанным прутом по... натруженному с утра литвинами. От всей души. Сперва — вдоль, потом — поперёк. Потом... хватит.

Заводиться начинаю несоразмерно. Уже не от прежней ненависти мучаемого узника к мучителю, а от нынешнего ощущения: "попал впросак".

Попробую словами:

— Ты — дрянь. Тварь смердящая. Есть лишь одна причина, почему ты ещё жива. Князь Андрей. Он тебя ненавидит. Он желает тебе смерти. Но... он тебя любит. Стоять! Ты, пока ещё, занимаешь место в его душе. Поэтому я даю тебе надежду. Ма-а-аленькую. Если ты надоешь мне, если станешь обузой, если разозлишь... У тебя как, от розги моей — горит? А можно и калёным железом. И не только там. Как в моих краях тамошние лесные жители — баб своих научают. Могу зубы выбить. Глазки выдавить. Рёбра поломать. Почки отбить. Будешь — живая, но — не такая. Андрей глянет — из сердца выбросит. Сразу. С омерзением. Не зли меня, Софочка.

Русава... Научили. Хоть и не "Святая Русь", а славные мужи племени Яксерго. Но я учусь у всех. Противно. Но смогу повторить. И разнообразить. С учётом креативных подходов 21 века.

Ночь. Луна. Река. Лодка.

"Тихо плещется вода

Голубая лента.

Вспоминайте иногда...".

Вспоминаю. Убиенных мною. Убиенных моих.

— Господин, отпусти меня. Я... я никакого худа тебе не сделаю! Я уйду, исчезну! Никому, ничего, ни слова...

— Исчезнешь? Куда?!

— Мы с братьями... с покойными... сговаривались: если Андрей меня искать в Ростове будет, то идти мне в Кучково. Вроде как родню проведать. А если и сюда явится — идти в Вышгород, в монастырь. Вроде как по обету, к святыням тамошним приложиться. Я там бывала, меня там знают. А ежели и туда людей слать будет — уходить в Святую Землю. В паломничество ко Гробу Господнему.

— Ты не дойдёшь.

— Дойду! Я людей знаю! Человек в Коломне есть — он нам, Кучковичам, должен, он довезёт.

Вот оно что. А я никак не мог понять — как Кучковичи собирались выскочить из-под сыска Боголюбского.

— Сказывали мне люди знающие, Татищев такой — ты его не знаешь, передавал, что Улита Степановна Кучковна — из самых красивых и умных женщин во всей "Святой Руси". Теперь вижу: попусту трепал. Смотрю я на твою белую задницу с синяками, и никакой красы не вижу. А ведь это — у тебя лучшее. Потому как смотреть на твоё лживое, мятое и наглое лицо... Омерзительно. Так бы и выкрошил. Зубки на сторону.

Зацепило. Женщина может сама себя считать дурнушкой. Но подтверждение со стороны — обижает.

— И другой раз он соврал. Ты ещё и дура. Коли братья отправили бы тебя в Вышгород — то была бы смерть твоя. Ни в Суздале, ни в Ростове, ни в Кучково, вообще хоть где, куда Андрей мог бы дотянуться — убивать тебя нельзя. И в Вышгород тебя отпускать нельзя. Верно говоришь — там тебя знают. Это ж ведь ты помогла, надоумила Андрея совершить святотатство — украсть икону и меч из тамошнего монастыря. Вот бы монахини тебя на судилище да на позорище и вытащили. Вот бы ты им про все свои дела непотребные и рассказала. И пошёл бы звон. От которого братьям твои — смерть у Манохи. А то Великий Князь Киевский на тебя лапу наложил бы. Ростик — муж смысленный. Тоже... порасспрашивал бы. Да и отписал бы Андрею: давай меняться — я тебе жонку непотребную, а ты мне княжество Рязанское. Рязань-то давно уже из-под Суздаля уйти к Киеву рвётся.

* * *

Забавно. Никогда не попадался на глаза анализ событий того, 1155-57 годов, последнего вокняжения Юрия Долгорукого в Киеве, с учётом существования Улиты Степановны.

Напомню: в январе 1155 года Долгорукий мирится с Ростиком в Смоленске, выгоняет из Киева бегающего постоянно туда-сюда "пионера" Изю Давайдовича "взад" — в Чернигов, садится Великим Князем. Старшего сына Андрея ставит князем в Вышгород. Этот маленький городок — "Северный Редут" столицы. Самое опасное направление: возможные противники из Чернигова, Смоленска, Волыни — будут идти с этой стороны. А вот южное направление Долгорукого не сильно заботит — он не воюет со степняками.

Андрея, как всегда, "кидают на направление наиболее вероятного удара". Но не в полевом сражении, а комендантом крепости. При том, что Андрей уже доказал, что он — кавалерист, ни брать города, ни оборонять их — он не умеет. Подстава? Или — уровень доверия: не изменит? Как играли в измены его покойный старший брат Ростислав (Торец) и младший Глеб (Перепёлка). Уверенность: этот сделает всё возможное и невозможное?

Одновременно — и честь, и — западня:

"А я тебя, как пса бродячего

на цепь угрюмо засажу".

Вышгород для Андрея — конура для бешеного сторожевого пса на цепи. Ни на что другое, кроме как рвать прохожих по команде хозяина — не пригодного.

Это особенно обидно — в нескольких предыдущих эпизодах Долгорукий следовал его советам, пренебрегая другими. Или — стравливая таким образом сыновей? Сталкивая своего первенца и наследника Ростислава (Торца) с храбрым и неуправляемым Андреем (Боголюбским)? Фокус папашке удался: Ростислав уже умер, но его "торцеватые" сыновья — растут в ненависти к Андрею, дочь Ростислава — замужем за Калаузом, ближайшим и давнишним противником Боголюбского.

Любимого Ростислава — нет, и Юрию приходиться, скрывая неприязнь к Бешеному Китаю, к сыну-сопернику, принимать того в роли наследника и первого помощника?

Андрей участвует в Киевских делах отца. Обычная текучка княжеской жизни. Суды-казни, смотры-споры, пиры-разговоры... Из которой выбиваются два эпизода. Оба — связанны с Кучковичами.

Осенью 1156 года Долгорукий велит отсыпать валы и поставить стены в Москве. С этого момента Кучково становится городом. Понятно, что Долгорукий не сам землю копает и брёвна таскает. Даже — не сам организует тех.процесс. Он — повелевает. Как он постоянно делал во множестве случаев: посылает работать кого-нибудь. Сыновей, приближённых... В Кучково он посылает Андрея.

Странно: волынские князья как раз снова активизируются. Дело идёт к тройственному союзу: Мстислав (Жиздор) Волынский, Ростислав (Ростик) Смоленский и Изяслав (Изя Давайдович) Черниговский отказываются признать старшинство Долгорукого. К весне 1157 года, к моменту убийства Долгорукого, уже вполне собраны войска для нового похода Великого Князя на Волынь.

Такие, общерусские, мероприятия за день, по щелчку, не делаются. Их готовят. А тут...

За полгода до готовящегося похода — "главного стража главных ворот столицы" на самом "рюрико-опасном" направлении — куда-то за тыщу вёрст в... в архитектуру. Отправляют? Отпускают? Вместо того, чтобы повышать боеспособность собственных отрядов или кормить клопов на ханских кошмах в разговорах о помощи от степняков — где-то в дебрях лесных городни городить.

Обоснование? — Серьёзных военных, политических, экономических доводов — нет. Личностные? — Единственно возможное: там жена.

Дальше гипотезы: было ли повеление Долгорукого — его собственной волей? Или это было согласие на предложение Андрея? Была ли инициатива Андрея — его собственной или "навеянной"? Подсказанной, внушённой? Кем? Эта тема без прямого или косвенного участия Улиты — не решается.

Вероятнее, как обычно и бывает, на месте одного, очевидного, "сильного" обоснования — ряд мелких, второстепенных. "Слабых" — по одному, но "сильных" — вместе. Ну, например:

— Здрав будь, батяня. Дело срочное есть. Грамотку привезли. Надо мне на Москву сбегать. Нынче же. Тёща помирает, зовёт перед смертью проститься. Опять же, жонка там, от одра матушки своей не отходит. Поддержать бабу надо.

— Помирает, говоришь? Степушкина вдовушка. Да уж.... Какая женщина была, Андрюша! Вся при всём. Получше твоей. Э-эх... Годы-то идут, люди-то уходят... Ты-то ещё молодой — не понимаешь... Лады. Поспеешь к живой — поклон от меня передай, на могилку попадёшь — свечку за упокой поставь. И, да, вот ещё. Через Чернигов поедешь — глянь там. Изя, змея подколодная, опять воду мутит. Прикинь, как город приступом брать. В Новгород-Северском — Свояку кланяйся. Скажи, чтобы дружину не распускал. Да объясни ему, но чтоб без обид. Он в Киеве хороший хабар взял, я его против Изи — завсегда поддержу. Но дани с вятичей он нынче не получит. Хватит платить-то. Скажи ему... скажи, что вятичам московским — крепость нужна. Во! Потому и не платишь! Точно! А крепостицу там, в Кучково... ну, сооруди какую. И бабу свою... Так ты — "поддержать" собрался или "подержаться"? Хе-хе... Эх, молодо-зелено, я, бывалоча, в твои годы... Езжай сынок, езжай. Но — быстро! Она нога — здесь, другая — там. Остальное... везде.

Чисто для справки: Боголюбский 1111 года рождения, он — третий сын. Ему в момент этого гипотетического разговора — сорок пять. Вопрос о дате рождения Долгорукого — историками не решён.

Осенью и в начале зимы Андрей ставит Московский "кременец". Это — нонсенс. Крепости не ставят в это время года. Уже и Феодор Конь, вынужденный в зимнее время спешно вести каменную кладку части Смоленского кремля, понимает — плохо, слабое место. Через десятилетие именно в этом месте польские пушки пробьют стену.

Дерево-земляные укрепления иначе, но тоже отрицательно реагируют на сырость во время строительства. А уж что, под дождём да на холоде, говорят и делают мастера...

Что, помимо строительства, происходит в эти несколько тёмных, сырых и холодных месяцев в Кучково — неизвестно. Могу лишь предположить, что имели место быть... разговоры. Такого... аспирационного сорта. В смысле: зондирование с анализированием. Понятно, что не содержимого желудка или двенадцатиперсной кишки, а ощущений и намерений. Предполагаю, что в этих... зондажах принимали участие не только бояре Московские, но и Ростовские с Суздальскими. Которые отнюдь не рады оказаться под малолетними "гречниками". А, фактически, под властью прислужников "гречанки". Как и было установлено объявленным и отпразднованным завещанием Долгорукого.

Вносила ли свой вклад Улита, только что вырвавшаяся из Кидекши к одру матушки, пересказывая слухи и сплетни "женского поверха"?

Тут есть тонкость: вятичи — не подданные Суздальского князя. Часть, по Верхней Оке и Москва-реке — черниговские, часть, по средней Оке — рязанские. И люди из Ростова или Суздаля говорят "за границей" свободнее.

Кучковичи служат лично Андрею. "Шурьяки". Передача власти в Суздале "гречникам" — их тревожит. Возвращение под власть Чернигова — пугает. Свояк — князь Новгород-Северский, как "по старине", как было в момент "основания Москвы"... будут проблемы. Типа:

— А где дань за десять лет?

— Дык... ну... выплачена ж!

— Не-а! То Андрей от Долгорукого денежку передавал. За подмогу мою. А теперь давайте-ка вы сами!

Что произошло в Москве с князем Андреем в эти месяцы? — Неизвестно.

Одно понятно: он вернулся в Вышгород с женой и детьми.

Замечу: сам Долгорукий семейство в Киев не привозит, другой женатый сын Глеб-Перепёлка — князь Переяславский — живёт со своим семейством в своём дому в своём городе.

А Андрей — привёз жену с детьми. И, следом, перевозят семьи сотни других "суздальских людей". Их и вырежут восставшие киевляне после убийства Долгорукого. В местечке за Днепром напротив Киева под милым названием "Рай". Я про это уже...

Андрей приезжает в Вышгород и через месяц совершает два тяжелейших преступления: измену и святотатство.

Андрей человек импульсивный, но рациональный. Он легко впадает в бешенство, но мгновенно из него выходит, сохраняет холодный рассудок. Эти преступления не могли быть результатом спонтанной вспышки, они готовились. И, безусловно, в их подготовке принимала участия Улита. Самое элементарное: чтобы увезти жену и детей, вместе с украденными мечом и иконой, нужно чтобы семейство собралось в дальнюю зимнюю дорогу.

Чего стоит собрать троих детей просто в школу и садик утром...

Попробуем представить себе состояние души Андрея Юрьевича Боголюбского.

Он третий сын. Ничего приличного в родовой системе не светит по определению. В Европе третий сын, обычно — странствующий рыцарь, вооружённый бродяга с гонором и без денег. При этом Андрей, сам по себе, по своим личным психо-физическим характеристикам — "бешеный". Он не хочет принимать правила этого мира, потому что они обрекают его на прозябание на вторых ролях. А он — лидер. Это "раздрай", в котором он существует с момента как себя помнит. Неразрешимый конфликт между "естественным" для него и "естественным" для мира. Причина, источник его "бешенства".

Он нарушает приказы отца и кидается в бой по своему хотению, он пренебрегает согласием между командирами войска и атакует, не предупредив другие отряды. Он постоянно лезет в сечу, пренебрегая разумными предосторожностями, потому что знает: рубиться у него получается. И он же — просто проспал налёт отряда Калауза в Рязани, бежал в одном сапоге. При том, что совершенно не лентяй, не бездельник. Спит мало, читает много, в трудах пребывает постоянно.

Отец посылает его в весьма рисковые тяжёлые дела. Но славу и похвалы отца получают другие. Над ним смеются. Из-за внешности, роста, осанки... Из-за его "третье-сынности" — "третье-сортности". И — боятся. Из-за бешенства, из-за боевых умений. Такой... прожжённый, заслуженный, вздорный... командир полка.

В совете его иногда слушают. Но чаще — просто посылают. Посылают в поход, в атаку. Пробить строй, совершить рейд, покрошить противника.

"Полковник! Рассуждай не выше кав.полка!".

Вот таким он попадает в Кучково, в эпизод "основание Москвы".

Он уже всё видел, всё надоело, ничего не светит. Тридцать три — возраст Христа. К этому времени нужно успеть сделать главное в жизни, сказать, построить... Чтобы с чистой душой взойти на Голгофу.

"Мне уже двадцать лет, а я ничего не сделал для бессмертия!" — Александр Македонский. Эта мысль звучит у множества честолюбивых юношей во все времена по всему миру.

Андрею — 36.

Напомню: здесь средний возраст смерти взрослых мужчин — 39.

Жизнь — прожита. Впустую. Победы, походы, схватки... Что в остатке? — Ничего. Ещё покоптить небо пару-тройку лет и... "Господи. Помилуй".

Тут происходят два события: умирает любимый брат Иван. Один из немногих людей, с которым Андрей был дружен. Не покровительственно, как с младшим, с Перепёлкой, а — равно. Потеря — огромная. Но... Теперь Андрей становится вторым. Ещё не наследником, продолжателем, но — чуть ближе. Не к землям, владениям, титулам — это ему неинтересно. К свободе. К власти. Которая нужна ему для личной свободы. Не исполнять приказы старших, не бежать куда-то по чьему-то приказу. Поступать по собственному разумению. Делать что должно. "Должно" — в своём понимании.

И тут же ему, взрослому, уже пожилому по здешним меркам, суровому мужчине-воину навязывают жену. Девочку лет четырнадцати. Сироту. Дочь только что казнённого Степана Кучки.

Это оскорбление, публичная пощёчина. "Знай своё место". "Твоё место — у параши".

Унизительный мезальянс — рюриковичи не женятся на русских боярышнях. И уж тем более — на дочерях ими же казнённых преступников.

Ещё оттенок.

Вятичи — подданные Черниговских князей. Это следствие "первого раздела Руси" — "разделы" бывали не только в Польше.

Ярослав Мудрый (Хромец), третий из сыновей Владимира Крестителя, разделил Русь со своим братом Мстиславом Тьмутараканским, (который "зарезал Редедю перед полками касожскими") перебравшимся с берегов Азовского моря в Чернигов. Мстислав неоднократно громил войска Хромца, но сам же сделал брату предложение, от которого тот не смог отказаться:

"Садись в своем Киеве, ты — старший брат, а мне пусть будет эта сторона".

Ярослав предложение принял. Но десять лет, до смерти брата, сидел в Новгороде: уж больно лих братец, уж больно близок Чернигов к Киеву.

Черниговские князья "оседлали" южный поток движения славянских племён. На огромном пространстве от устья Десны до устья Оки одна Черниговская епархия. А вот княжество потихоньку делится. Становятся самостоятельными Рязань и Муром. В этот процесс вмешиваются оседлавшие северный поток движения племён Ростовские князья, где, в детские свои годы, княжил Ярослав: подгребают под себя Муром, приучают к подчинению Рязань, "приголубливают" Курск. Теперь вот нацеливаются на Москву. Но пока всё в "этой стороне", чья принадлежность явно не указана — Черниговской династии.

Один из семейства законных сюзеренов — Свояк, князь Святослав Ольгович, стоит посреди двора своих вассалов. Ему — Свояку — и принадлежит право суда. Только его решение законно. Иное — не казнь, а убийство. Но летописцы упорно повторяют: Кучку казнил Долгорукий.

Как это возможно?

Только в одном варианте: "выдать головой". Вина столь тяжела и очевидна, что судье и возиться лень: "забирай и не в чём себе не отказывай". По сути: объявление вне закона. Отброс.

Ещё: несколько десятилетий назад сам Мономах дважды "ходил на вятичей, на Ходогу". Означает ли это слово имя собственное или титул — неизвестно. Ходога оказался серьёзным противником — потребовался второй поход. Очевидно, что при повторном, карательном походе, сторонники Ходоги были уничтожены. Т.е. отец или дед Степана Кучки — изменили своему племенному вождю, перешли на сторону Мономаха.

А теперь сын Мономаха рубит голову Степану. За что? За "воровство"? Кучковичи — род наследственных предателей?

Андрея женят на чём? На девке из многократно "ссучившегося" рода? На "тени кривого дерева"? И что будет в результате? — "Они там все такие, из колена в колено, спокон веку...".

Такое... многослойное оскорбление.

* * *

Вокруг люди. Которые смотрят и высказываются.

Папашка, вечно поддатый, с умильно-сальным выражением на лице. Свояк, ещё не отошедший от лютой зимовки в глухих лесных вятских деревушках, от боя под Карачевым трёхмесячной давности, где он "разметал по лесу" черниговские и волынские дружины, берендеев и торков, от "ледяного исхода" с обозами беженцев по льду Десны из Новгород-Северского. Почерневший, дёрганный, готовый отдать хоть что, хоть этого Кучку, хоть Курск, хоть Великое Княжение. Лишь бы добраться до убийц его брата, до двоюродных братьев, объявивших награду за его голову.

Его сын Олег. Сопляк, хвастун. Хвастает своей эквилибристикой с мечом. Перед кем хвастает?! Перед ним, Андреем?! Деточка, ты хоть раз в атаку ходил? Ты хоть представляешь — что такое конная свалка?! Это даже страшнее пешего "кошкодрания". Куда ты годен со своим фехтованием, когда со всех сторон упавшие кони бьют копытами, а ты сам лежишь придавленный крупом...

А папашка — умиляется, восхищается и обещает выдать одну из сестёр за этого... ферта.

Скучает постоянно больной князь Владимир. Прошедший осенью он пришёл на помощь Свояку. Но оба были биты. Теперь ему пришлось бежать из своего муромско-рязанского княжества — Изя Давайдович выгнал.

Его сын Юрий, мальчишка ещё, оставить не на кого. Не дай бог братец Калауз доберётся до ребёнка — придавит сразу. Вот и приходиться таскать с собой.

Малёк крутит головой, крутится сам, ловит взрослые разговоры. Живенько так. Будущий князь Муромский, Живчик.

А вокруг толпа народа. Важный боярин из северских ближников Свояка — Пётр Ильич. Это он мне кто теперь будет? Будущий муж оттрахнутой батюшкой малолетней сестры будущей жены — свояк?

Непрерывной зудёж свитских:

— Андрюшка-то? Да бестолочь! До седых волос дожил, а ни семьи, ни удела... Долгорукий и не даёт места — мозгов-то нет. Может, что и смолоду было, да саблями всё повыбило.

— А чё ж он с молодой-то делать будет?

— Дык известно чё, как ему и обычно: взнуздает, оседлает и аля-улю по опочивальне в атаку. Гы-гы-гы...

В лицо ему — такое сказать никто не посмеет. А вот в толпе, за спиной...

И вот...

"Вывели ему,

Ой, вывели ему,

Ой, вывели ему

Свет Степановну.

Это вот твоё,

Ой, это вот твоё

Ой, это вот твоё.

Твоё суженоё...".

Невеста. Жгучая плеть позора.

Живое воплощение собственного стыда, унижения.

— Ты, Андрюшка — псих бешеный. Тебе и этой — много. Ну, да уж ладно, забьёшь до смерти — не велика потеря. Из воровской семьи воровка.

Какой нормальный человек может полюбить плеть, которой его хлещут? Палку, которой его бьют, собственные кандалы, пятно грязи на одежде...

Андрей никогда не был нормальным.

Да любой-всякий-каждый мужик такую "прикрасу на шею" мордовал бы с утра до ночи и с ночи до утра! Через год — вдовец, при желании — вторая попытка.

Андрей — не каждый.

Он — знает. Знает — чего ждёт от него всё "прогрессивное человечество" святорусского розлива. Как они все будут чесать языками, передавать или придумывать слухи и сплетни, перемывать косточки, изобретать гадости о подробностях его семейной жизни...

Хрен вам. Я — не ребёнок. Вы всю жизнь меня гнали, язвили и гнобили. Вы все. Рюриковичи и не-рюриковичи. Вы — научили. Научили стойкости не только среди врагов, но и среди своих. Свои — язвят сильнее. В бой на ворога без доспеха на теле — не ходят. А уж тем более не ходят без доспеха на душе — среди своих. Время было, годы мои не детские — вырос и на душе панцирь. Так что — хрен вам всем. Дважды. С кисточкой.

Тотальное "отрицалово", свойственное Андрею, выросшее из несоответствия его личных свойств и его места (третьего сына) в этом феодальном обществе, в "Святой Руси", заставляет изначально, априорно, назло всем, изменить отношение к навязанной ему жене, к этой девочке. К дочери "отброса", которого даже его законный князь судить побрезговал.

"Влюбиться назло всем"? — Бывает.

Он ещё не видит её, но уже обещает себе не обижать, защищать, "чтоб у неё всё было", "чтоб ей все завидовали", "чтоб ни одна сука из этих... пасть свою гадскую на неё...". И он, тридцатишестилетний мужчина, умудрённый опытом... Да ещё таким, какой мало у кого в этом мире есть, начинает интересоваться этой четырнадцатилетней девочкой, которая дальше десяти вёрст от Кучкова никогда не бывала.

Пытается найти, разглядеть в ней не "жгучую плеть позора", а... что-то хорошее, достойное. Его самого — возвышающее.

А она так... ничего. Не уродина. Могли ведь и крокодила под венец привести. Беленькая. Глазастая. Наплаканная. Может — от свадьбы. Бабы так хотят замуж, а перед свадьбой всегда плачут. Хотя... может и по отцу убивается. Тощенькая. Ничего — откормим. Коней — овсом. А — баб? У служанок спрошу. Зубки... ничего. Целые, беленькие. Возраст, правда... ах, да, привычка. Четырнадцать — это для коня много... Тут у неё... Блин! Под этими тряпками не видать, а пощупать — только после свадьбы. Задница... узкая. Ничего, родит — располнеет.

Родит?! Она — родит — ему... Офигеть! Жизнь, почитай, прошла, много чего видал, а вот... Как-то до сих пор...

Да его сверстники через одного уже дедушки! Уже внуками хвастают! Уже сговариваются: кого на ком женить будут. А он... первый раз. Не в смысле постели! Этим-то он обижен никогда не был. Первый раз — жена... Не, там, бабёнка, подстилка, лахудра... На войне-то... определённый тип женщин присутствует. А — жена! Перед богом и людьми. С венчанием, с вождением вокруг аналоя, с клятвами... Это не в походном лагере: поймал, задрал, поимел. Или, если деньги есть — ещё и заплатил. Это — на всю жизнь. "До гробовой доски". Вот это? Тощенькое, беленькое... трясущееся от страха. От вида катящейся с плахи головы её отца — вчера, от вида брачного ложа — сегодня.

Она потрясла его. Своей абсолютной беззащитностью. Несоизмеримостью сил, власти, опыта — его и её. Своей отзывчивостью. На его ласки — неуклюжие ласки старого кавалериста. Для которого выражение добрых чувств — похлопать потного боевого жеребца по крупу:

— Славно мы их сегодня... в капусту.

Своей смелостью.

— Он же бешеный! Он же тебя как веточку поломает да наизнанку вывернет. Просто забавы для!

Андрей — воин. Из лучших мечников "Святой Руси". Он просто физически сильный человек. Другие в массовой конной рубке не выживают. Он, реально, может сломать ей шею одной левой. А хребет — одной правой. Или разорвать напополам. Не конями — руками.

Но он не делает этого. Он её бережёт. Он — осторожен.

— Дуры вы все! Он не бешеный, он... он ласковый!

Он уходит в поход. Голядь Угрянскую они там режут. Снова марши. Комарьё, дерьмо, едучий дым костров, резкий запах конского пота, сладковатый запах падали, скотской и человеческой, какое-то походное бабьё... Он сравнивает. И хочет домой. К своей. К законной. К единственной.

Возвращение — и новая потрясение: как она изменилась! Плачет, болезненно охает, кривится, круги под глазами... Не отталкивает, не отшатывается с ужасом и ненавистью к нему, к причине таких изменений. Наоборот, неуверенно, надеясь, пытается прижаться, ищет у него защиту. А он... А как?! Он владеет шестью вариантами клинковой защиты, но вот тут...

А вечером тихонько ему на ухо:

— Бабка одна приходила, смотрела... Говорит: мальчик будет. Сын.

Детское ещё почти, встревоженно-взволнованное лицо: доволен ли? Рад ли?

У меня будет сын? У меня?! Сын... Как это?! Вот — не было. А вот — будет. Откуда?! Нет, я понимаю откуда дети берутся. Но — мой! Наследник. Продолжатель. Перед Господом за меня свидетель. Человечек. Человек. Новый, невиданный. Не существовавший. Это — чудо. Чудо творения. Я — Творец?! Дар божий. Даваемый мне через неё. В ней. В этой затихшей, угревшейся под боком, девочке.

Цитированное выше чудо из числа чудес сотворённых Владимирской иконой Божьей Матери, о воде, облегчившей роды молоденькой княгини, свидетельствует не только о чудесах почитаемой святыни, но и о стремлении князя Андрея, даже и при исполнении церковных обрядов, помнить и заботится о роженице, об облегчении её мучений, теми средствами, пусть и необычными, которые ему доступны.

Брак, рождение детей, семейный образ жизни, столь контрастный с привычным бивачным, меняли Андрея. Не отсюда ли, частично, его нежелание оставаться на Юге? "Уйдём на север до холодов" — повторяет он отцу. Кстати, их взаимоотношения становятся мягче. Андрей не только возражает, но и появляется навык уговорить, убедить в своей правоте. Что приводит в бешенство старшего сына — Ростислава (Торца):

— А наш-то Китай — не только саблей махать горазд.

Люди взрослеют не годами — годами они стареют. Люди взрослеют событиями. Испытаниями, которые им удалось пережить. Ответственностью, которая обрушивается на них. И которую они оказываются в состоянии снести.

"Господь не посылает человеку креста, который тот не может снести" — об этом?

Андрей, став мужем и отцом — взрослеет. На грани своего сорокалетия, когда нормальные здешние мужчины уже в гроб ложатся, получает новый, огромный, потрясающий опыт — опыт главы семейства. Обнаруживает, что отвечать за полк готовых разбежаться в любой момент кипчаков, за прорыв строя вражеских ратников, за сотню молодых здоровых гридней — это не вся ответственность, какая бывает в жизни.

Вот у сына болит живот и... можно приказать, рявкнуть, запороть... все забегают, но... Те методы, которые он применял в боевой работе, где он видел на три шага вперёд, автоматом обходил ловушки и находил решения — здесь не работают. И он, князь и воин, взрослый, сильный, умелый мужчина может только молиться. И надеяться.

И тут они приехали в Вышгород. Расселились в княжеском тереме. Съездили в монастырь поклониться святыням.

"Стали жить-поживать да добра наживать".

Каждый день муж и жена общались. Каждый день, множеством мелочей — словами, взглядами, оценками, эмоциями — она влияла на него. Просто просила совета по каким-то хозяйственным делам:

— Хорошо бы горку ледяную во дворе залить — сынам кататься.

Или:

— А давай ты в Киев без меня съездишь? Тошно мне там.

Было ли это "воздействие" — её собственным, личным, внутренним чувством? Или она была "транслятором" идей своих братцев или более "обширной группы лиц"? Летописец возмущенно отмечает, что Кучковичи этот уход, с предательством отца, всячески поддерживали.

И следующий эпизод тоже не решается без участия Улиты.

Вышгородский монастырь — женский. Князь может и обязан посетить обитель. Но не может бывать там регулярно.

Кажется, у Пушкина есть пассаж:

"Родители начали вывозить её на балы в тринадцать лет, выдавая за семнадцатилетнюю. Десять лет спустя она так и не вышла замуж. Что давало определённую свободу — знакомые могли посещать её теперь без боязни. Посещать же дом, в котором есть шестнадцатилетняя девица, более двух раз, означает компрометировать её".

Сходно отношение и к визитам светских мужчин в женские монастыри.

"Не останавливайся завязать шнурки на бахче своего соседа" — старинная китайская мудрость.

А ведь подготовка к краже иконы и меча требовала интенсивных контактов. Если рассказы о том, что икона сама со стены снимается и летает по храму, ища себе место — можно придумать и пересказать, то вербовка священника — занятие более трудоёмкое. Пути отхода, система охраны, выбор времени...

"Князю же Андрею хотящу княжити на Ростовскую землю и нача беседовати о иконах, поведаша ему икону в Вышгороде в женьском монастыри, Пресвятыя Владычицы нашея Богородицы, яко трижды ступила с места. Первое внидоша в церковь и поставиша ю на ином месте, второе видевшее ю ко олтареви лицем обратившуся и рекоша яко во олтареви хощет стояти, и поставиша ю за трапезою. Третие видеша ю кроме трапезы о себе стоящу и иных чудес множество. Се слышав князь рад бысть, и прииде в церковь и нача смотрити по иконам. Сия же икона яко прешла бе всех образов. Видев ю и припаде на земли моляся глаголя: "О Пречистыя Богородице, Мати Христа Бога нашего. Аще хощеши ми заступница быти на Ростовскую землю, посетити новопросвещенныя люди, да по Твоей воли вся си будут". И тогда взем икону поеха на Ростовскую землю, поим клир с собою".

Это написано позднее. Людьми, которые, почему-то, уверены, что они знают — чего "Князю же Андрею хотящу...". Он им это лично сказал в ту зиму?

А тогда...

Ночь, полутьма опочивальни княжеского терема, мужчина и женщина утомлённо лежат в постели. Жена пересказывает мужу городские и дворовые новости, делится своими заботами:

— Была нынче в обители. Игуменья опять солода просила. Едят они его, что ли?

— Не, пьют.

— А, да. И правда. Меч Борисов доставали, перекладывали. Хорош. Загляденье. Тебе бы пошёл.

— Не, это ж святого.

Женщина вдруг рывком переворачивается к мужу на грудь, прижимается, наваливается на него своей большой белой грудью, чуть прикрытой сбившейся сорочкой, жарко шепчет в лицо:

— Андрюша, миленький, да кому ж кроме тебя тот меч в руках держать?! Ты ж на всю нашу Русь Святую — лучший мечник, ты ж защитник истинной веры христовой! Кроме тебя — некому!

Откидывается на спину, ухватив мужа за шею, заставляя наклонится к ней, негромко шепчет:

— Беда, Андрюша. Инокини сказывали: нынче ночью снова с место своего ушла, всю ночь по храму ходила, места себе найти не может. Мучается. Тошно ей здесь. Плачет, говорят, стенания слышали. Худо Богородице. Сходил бы ты, сам на Пречистую Деву глянул. Защитить-то её некому.

Она ахает. Когда в неё входит. Совсем не меч Святого Бориса. Закатывает глаза и, прежде чем полностью отдаться движению, добавляет:

— Кроме тебя, единственного.

Двое слуг. Старый и молодой, собравшиеся отойти ко сну этажом ниже, оглядываются на потолок, откуда доносится ритмическое поскрипывание.

— А наш-то... как молодой. Аж завидки берут.

— Э, ты его в бою не видал. Вот там — да. А тута... тута ума не надо. А вот тама...

Карамзин:

"Андрей... уехал из Вышегорода (не предуведомив отца о сем намерении)... Феатр алчного властолюбия, злодейств, грабительств, междоусобного кровопролития, Россия южная, в течение двух веков опустошаемая огнем и мечом, иноплеменниками и своими, казалась ему обителию скорби и предметом гнева Небесного. Недовольный, может быть, правлением Георгия и с горестию видя народную к нему ненависть, Андрей, по совету шурьев своих, Кучковичей, удалился в землю Суздальскую, менее образованную, но гораздо спокойнейшую других. Там он родился и был воспитан; там народ еще не изъявлял мятежного духа, не судил и не менял государей, но повиновался им усердно и сражался за них мужественно.

Сей Князь набожный вместо иных сокровищ взял с собою Греческий образ Марии, украшенный, как говорят Летописцы, пятнадцатью фунтами золота, кроме серебра, жемчуга и камней драгоценных; избрал место на берегу Клязьмы, в прежнем своем Уделе: заложил каменный город Боголюбов, распространил основанный Мономахом Владимир, украсил зданиями каменными, Златыми и Серебряными вратами.

Как нежный сын оплакав кончину родителя, он воздал ему последний долг торжественными молитвами, строением новых церквей, Обителей в честь умершему, или для спасения его души; и между тем, как народ Киевский злословил память Георгия, священный Клирос благословлял оную в Владимире. Суздаль, Ростов, дотоле управляемые Наместниками Долгорукого, единодушно признали Андрея Государем.

Любимый, уважаемый подданными, сей Князь, славнейший добродетелями, мог бы тогда же завоевать древнюю столицу; но хотел единственно тишины долговременной, благоустройства в своем наследственном Уделе; основал новое Великое Княжение Суздальское, или Владимирское, и приготовил Россию северо-восточную быть, так сказать, истинным сердцем Государства нашего, оставив полуденную в жертву бедствиям и раздорам кровопролитным".

Карамзин — ярый монархист. Иного тона в отношении "отца-основателя", предтечи Государства Российского — от него и ожидать невозможно.

А вот уточнить кое-что — надо.

1. "избрал место на берегу Клязьмы, в прежнем своем Уделе".

У Андрея никогда не было "своего удела". Ибо Долгорукий, за единственным краткосрочным исключением, никогда не давал никому из сыновей уделов в Залесье. Никому. Что и служило, например, обоснованием для перехода Торца к противнику Долгорукого — Изе Блескучему.

2. Суздаль и Ростов управлялись не "Наместниками Долгорукого", а провозглашёнными по завещанию княжичами — Михаилом и Всеволодом.

3. "там народ еще не изъявлял мятежного духа, не судил и не менял государей". В Ростове, Суздале, Ярославле... существовали веча. Которые вполне проявляли "мятежного духа", которые не только князей — епископов меняли.

4. "...мог бы тогда же завоевать древнюю столицу... основал новое Великое Княжение Суздальское, или Владимирское".

Не мог. Летописи говорят о жестокой борьбе Андрея с местным боярством, об изгнаниях и казнях прежних вятших — соратников и сподвижников Долгорукого.

Когда смог — именно "завоевал древнюю столицу". И только после этого, став Великим Князем, явно отделил Киевское княжение от Великого, вернулся в Боголюбово.

Он не основывал "новое Великое Княжение". В эту эпоху оно — одно, оно — вся "Святая Русь". Боголюбский лишь показал, что Великий Князь может жить там, где он хочет. А не там, где он должен быть по мнению киевлян. Так и Ярослав Мудрый десятилетие сидел в Новгороде. Будучи при том — Великим Князем.

Я нахожу в Вышгородском эпизоде несколько странностей.

1. "Андрей... уехал из Вышегорода (не предуведомив отца о сем намерении)..."

Чётче. Наплевав на волю родителя. За это — изгоняют. С родительским проклятием вдогонку. Измена роду.

2. Андрей не принц, где-то в "серале" стенки обтирающий — он действующий государственный чиновник. Сбежал со своего места в государственной службе. Государственная измена.

3. Андрей — воинский начальник над частью войска на стратегически важном направлении в условиях "накануне войны". Сбежав, он предал не только отца и службу, но и сотни воинов, своих боевых соратников. Которые вскоре погибли в резне после смерти Долгорукого. Воинская измена.

4. "Сей Князь набожный вместо иных сокровищ взял с собою Греческий образ Марии...".

Чётче. Украл. Святыню. Две. Сформировав для этого преступную группу, подкупив, т.е. "совратив с пути истинного" монастырского священника. Который и вынес икону и меч.

5. Объявил себя князем Суздальским. Т.е. совершил преступление перед памятью отца, не исполнив его завещание.

6. Отобрал у мачехи и братьев, у сирой вдовицы с малолетними сиротками — их законное имение.

7. Не берусь утверждать, но предполагаю, что Андрей, ещё во время "основания Москвы" вступил в контакт с группами "заговорщиков противу законного государя" из числа Залесских бояр. Что и позволило ему через полгода вокняжиться в Залессье.

Прикинем по календарю.

1. Сентябрь 1156 года. Андрей выезжает из Вышгорода строить Московский Кремник.

2. Октябрь-декабрь — стройка.

3. Конец января — Андрей возвращается с семейством в Вышгород.

4. Конец февраля — Андрей бежит из Вышгорода. Как? Куда? Вероятнее всего — санями по Десне. В Москву?

5. Апрель — ледоход. Всем — стоп.

6. Конец мая — спускаясь по Клязьме (по дороге из Москвы, через Яузский волок, по пути в Суздаль, в Кидекшу?) вдруг, послушав совета зятя местного священника, выбирает место для постройки Боголюбова.

Понятно, что моя датировка — сомнительна. Мартовское и ультромартовское летоисчисления в русских летописях, разница между григорианским и юлианским календарями... О части событий вообще нет информации ни в летописях, ни в житиях. Ледоход 1157 года, например, вообще не упомянут. Так, может, его и не было?

О побеге Андрея из Вышгорода Долгорукому донесли через час-два. Там расстояние 11 вёрст. Почему "букет" столь вопиющих преступлений не вызвал немедленной реакции?

Андрей уходит из Вышгорода малыми силами, несколькими санями. Пошли отряд — вернут изменников. Пошли гонца к Свояку — мимо Новгород-Северского не пройти — давний союзник задержит предателя. Пошли гонца в Залессье, чтобы готовились, чтобы встретили мятежника...

Долгорукий никак не реагирует на тяжкие преступления своего наследника, второго лица в государстве. Почему?

Правда, и Андрей ведёт себя аккуратно: не имея ещё, видимо, известия о смерти отца, он не идёт в Кидекшу, не ведёт дело к прямому столкновению с отцом, с его семьёй, с его городом — Суздалем, а начинает строить свой город. Не захватывая, таким образом, "имения" отца.

Странно: на Юге, в Вышгороде, вблизи отца Андрей очень жёстко, многообразно нарушает закон. "Уходит в полный отказ". А вот в Залессье ведёт себя очень "законопослушно": в первый момент он не затрагивает интересов Долгорукого.

Андрей старательно не нарушает завещания Долгорукого!

Проявляет смекалку, находит лазейку. Которую историки "видят, но не разумеют".

Кстати об историках. Карамзин, утверждая: "сей Князь, славнейший добродетелями, мог бы тогда же завоевать древнюю столицу" — ошибается.

Не только не обратив внимания на сообщения летописей о сваре, о противодействии вятших Андрею в Залессье, но забыв и о юридической невозможности, о том, что на Руси "лествица", что сын отцу — не наследник.

А вот Андрей очень чётко следует закону о престолонаследовании, русской традиции. Надо заметить, что и сама традиция в этот период ещё вполне "в силе".

Пример: Изя Давайдович последний раз садится Великим Князем Киевским. Но сохраняет за собой Чернигов. Двое русских князей приезжают к нему и стыдят:

— Не по закону, не по старине. Перешёл в Киев — прежний удел отдай.

И Изя, от "просто поговорить за закон", уступает Чернигов следующему в его роду, постоянно с ним враждующему Свояку.

Андрей действует не по Карамзину, а по актуальной правовой норме. Потому, что "норма" — не только слова, но и совокупные вооружённые силы "Святой Руси". Которые будут двинуты против преступника. Как и случилось в РИ.

Андрей идёт в Киев только тогда, когда последний из сыновей Мстислава Великого, последний претендент на Киевский трон, более высокий по "лествице" — Владимир (Мачечич) прибегает к нему в Залессье и, в самом конце 1168 года, вместе с тремя другими князьями, с депутациями пятидесяти русских городов, публично отказывается от своего "первородства", от права на Великое княжение, умоляет Боголюбского "избавить Святую Русь от киевского хищника", от своего племянника Мстислава Волынского (Жиздора). Сделавшего как раз то, от чего Андрей прежде отказался — от вокняжения в Киеве не по закону.

Столь жёстко нарушив закон в Вышгороде, сломав духовную отца, Андрей, став сам главным, не менее жёстко и последовательно следует закону в дальнейшем.

"Самые истовые праведницы получаются из наиболее бесстыдных раскаявшихся блудниц"?

Об основании Боголюбова есть две основных гипотезы.

Первая — церковная. Явилась князю во сне Богородица и повелела: "Здесь будет город заложён". Ну, он и заложил.

Другая — классовая. Монарх, опасаясь местной аристократии, основал собственную резиденцию. Сходно с основанием Великого Булгара Аламушем.

Есть третья, очевидная, но историками не формулируемая — уважение к закону.

Дело в том, что на "Святой Руси" земли, территории — не являются объектом наследования. Князья в завещаниях указывают своим сыновьям города, а не гектары. Так поступает Остомысл, отдавая законному сыну второстепенный Перемышль, а главный, стольный Галич бастарду "настасьичу". Так, указывая города, делит своё княжество между сыновьями Иван Калита.

Предполагаю, что и в завещании Долгорукого было сходно. Типа:

"Сыну Михаилу — сидеть в Ростове Великом, а сыну Всеволоду — в Суздале".

Возможно, там были перечислены и другие города Залесской земли. Дубна и Шоша, Переяславль-Залесский, Волок Ламский, Юрьев Польский, Городец Радилов...

Позже, после убийства Боголюбского, Залесские города поделятся в междоусобной войне "братьев" (Михаила и Всеволода) и "племянников" (сыновей Ростислава-Торца). Ростиславичей поддержит ростово-суздальское боярство, Юрьевичей — новые ремесленные города юго-западной части княжества, сохранившие верность присяге, данной Юрию Долгорукому относительно его преемников.

Андрей старательно блюдёт закон — он не берёт себе городов из данного батюшкой братьям. Он строит новый. Не отбирает из названного, зарегистрированного, поделенного, а создаёт своё. Новое, никому, кроме него, не принадлежащее.

Странно: почему вблизи отца Андрей выдаёт вдруг фейерверк тяжелейших преступлений, но удалясь от него поступает вполне законно, разумно, даже — остроумно?

И странности Долгорукого. Почему он не наказал немедленно церковного вора и государственного изменника? Возможно — заговорщика, безусловно — дезертира.

Андрей что-то узнал, сильно обиделся, и Долгорукий (чувствуя свои вину?) решил не форсировать, "спустить на тормозах"?

Что послужило поводом? "Запалом" для внезапного "взрыва"? Для выплеска, в форме "фонтана" тяжелейших преступлений, со стороны вполне разумного человека, кадрового офицера, сорокапятилетнего мужчины? Отчего Андрею "снесло крышу"? "Снесло" — локально. По волям отца, но не вообще.

Есть причины, а есть повод. Причины видны: разница между статусом и личностью вводят Андрея в непрерывный конфликт с миром. Которые выражается, прежде всего, в конфликте с ближайшими традиционно ориентированными персонажами: отцом, братьями, боярством. Решения Долгорукого и на Севере, и на Юге — оскорбительны и очень опасны для Андрея. На это накладываются его личная вера в господа и реликвии, какие-то разговоры и обещания бояр. Но это — причины. Медленно действующие процессы накопления противоречий, собственных интересов, их осознания.

Должен быть повод. Толчок. Событие. После которого следовать понятиям чести — воинской, княжеской, сыновьему долгу, христианскому благочестию... в обычном, прежнем виде — стало для Андрея нестерпимо. Настолько, что даже неизбежный гнев отца, государя — стал несущественным. Ведь Андрей не знал, что Долгорукого отравят. Ожидал казней, преследования. Но оставаться вблизи отца — более не мог. Даже ценой чести, веры, головы.

Что произошло там, в Вышгороде, в Киеве, в феврале 1157 года? Между приездом туда Улиты и её, с мужем и детьми, бегством оттуда? Была ли она участницей того, неизвестного историкам, события? В какой роли? В начале цепочки событий, приведшей к возникновению явления, государства, народа... "Великая Русь".

Улита — присутствует во всём этом каждый день и ночь. Та заплаканная девочка, которую Андрей повёл под венец в Кучково. Родившая ему троих сыновей и дочку. Выросшая в молодую красивую женщину. С умом, отточенным византийской школой интриг и злословия в женской половине княжеского замка в Кидекшах. Где, по воле Долгорукого, кипит и булькает странное сочетание непрерывного борделя, пьянки, госсовета, генштаба, молебствования... Где её мужа и, соответственно, её саму непрерывно пытаются загнать в омеги, в парии. Где родные братья то требуют себе преференций, то лезут под платье.

Выжить в этом гадюшнике...

"Всё, что нас не убивает — делает нас сильнее". Некоторых — ещё и умнее.

Однако: "и на Машку бывает промашка".

Носитель государственных тайн представляет собой опасность. Прежде всего — для самого себя.

* * *

— Якун не худо задумал. Как припрёт — отослать тебя в Вышгород. Сама бы побежала с радостью. А дорогой бы померла. Где-нибудь на чужой земле, на волоках. Утопла бы, как та княгиня под Усвятами.

Правдоподобно. Потащили бы её, например через Угру. Мимо Пердуновки да в то болото — "Голубой мох". Стукнули там ненароком по затылку. Ай-яй-яй! Оступилась, захлебнулась! Утопла. И тела — не сыскать. Андрей, при всём своём желании, в Елнинской волости на землях Смоленских князей вести полноценный сыск...

— Это счастье твоё, дурочка, что я твоих братцев родненьких — прежде придавить успел.

Она задёргалась, пытаясь повернуться, взглянуть мне в лицо. Но верёвка держала крепко. Наконец, ягодицы её расслабились. Выразив, таким образом, если не согласие с моими предположениями, то, хотя бы, восприятие сказанного.

— И куда... куда же мне... теперь?

— Куда? Вот я и думаю. Голову свою плешивую ради тебя ломаю! В Суздаль — смерть. В Ростов — аналогично. В Киев, Смоленск, Новгород, Рязань... те же яйца, только в профиль.

— Почему?!

— Приходишь ты, к примеру, к Калаузу в Рязань. Он, как верный вассал, шлёт тебя в Суздаль.

— А я не хочу!

— А он спрашивает — "почему"? Ты ему рассказываешь про... происхождение детей твоих. И Калауз шлёт грамотку Андрею: а отдай-ка ты мне, князь-рогоносец, Муромское княжество. А то вся Русь про позор твой узнает.

— Андрей не отдаст

— Калауз расскажет. Да и пошлёт тебя под крепкой охраной на митрополичий двор. Где ты, перед всем честным народом, во всех подробностях...

— Я не скажу ничего!

— Софочка! Ну не будь же дурой! Вся твоя будущая жизнь — суды да тюрьмы, порубы да застенки. Там такие мастера спрашивать есть... Покой тебе будет только когда Андрея завалят, да сыновей твоих съедят. Тогда ты не нужна станешь. Тогда — келья монашеская да устав суровый. До доски гробовой.

— Я... я сбегу! Спрячусь! Среди людей! В городе каком. Где никто меня не знает!

— Пустое. Кокона у тебя нет. Нет людей — родных, знакомых, которые бы тебя защитили. Вот выпущу я тебя, к примеру, в Коломне. И куда ты? В служанки? В просвирни? В рабыни на торг? Ты ж — любому видна. Видно, что не из простых. Да ещё и голова обрита. Кто б тебе хозяином не был — копать начнёт. А откуда такая... не простых кровей — взялася. Умный... сразу с рук скинет. Глупый — к Андрею отвезёт. Награды алкая, а голову теряя. Ты ж как стрела с чемерем: куда ни попала — всё отравила, порушила. Нет тебе места на "Святой Руси".

— И чего ты делать будешь?

— Думать, тётушка, думать. Как бы найти способ, чтобы хоть год-другой тебя не убивать.

Забавно видеть в самом себе, как эмоции — бешеная ненависть к этой женщине ещё два дня назад бушевавшая в моей душе, постепенно отступает. Сменяется попытками рационального мышления, просчёта вариантов, поиска оптимума... Эдак я и в гости её к себе зазову. Кстати...

Собственно говоря, уже образ кокона паутины — дал намёк. И чётко прозвучала формула: "Нет тебе места на "Святой Руси".

Сострадания у меня... вот к этой толстой белой заднице?! Заварившей кашу, от которой пол-Руси кровавой юшкой в любой момент умоется. Но... "...он щадил честь женщины и хранил верность супруге".

Если придавлю её или отвезу к Андрею, так что он будет поставлен пред выбором... Князь Андрей сделает правильный выбор. "Правильный" — с точки зрения государственных интересов и правосудия. И обозлится на меня за то, что я заставил его выбирать, принимать такое, необходимое, но — тяжёлое, решение.

Дальше я стану кандидатом в ближайшие покойники.

Её невозможно нигде спрятать, её невозможно никому сбагрить, её нельзя даже убить... Вот же засада!

— Есть лишь одно безопасное для тебя место. Всеволжск. По "Указу об основании", князем Андреем даденным, со Стрелки выдачи нет. Остановит ли его — закон его собственный? — Не знаю. Там я могу засунуть тебя в дебри дремучие. Тамошним лесовикам дела русские — не внятны, княгинство твоё — по глазам не бьёт. Там мои люди за тобой присмотрят, ежели что — защитят. Будешь кашу варить да воду носить. Не высовываться. Глядишь — и поживёшь чуток.

Но что и как сказать Андрею? Так, чтобы он не взбеленился? Думай, голова, думай.

Идёт где-то по Оке мой караван из Пердуновки. Идёт по Клязьме караван "подъюбочников" из Владимира. Идёт, наверное, с Низу, от Булгара караван низовских купцов. Может, и ещё есть. И тут я. В сети. В сетке русских рек. С "чемоданом без ручки".

От Яузы до Оки — 180 вёрст, от устья Москва-реки до Волги — 850. Тыщу вёрст в одной лодке со взведённой бомбой.

"Ты неси меня, река,

За крутые берега,

Где поля мои, поля,

Где леса мои, леса".

Неси-неси... Может, и я снесусь. В смысле: чего-нибудь придумаю.

Конец семьдесят шестой части

copyright v.beryk 2012-2021

v.beryk@gmail.com